Понизовский В М. Заговор генералов

пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить
нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час
ответственность не пала на венценосца".
Прочитав телеграмму, Николай сказал министру двора графу Фредериксу:
- Опять этот толстяк Родзянко написал разный вздор, не буду даже
отвечать.
Он погасил зевок и направился в опочивальню. Прежде чем приказать
камердинеру раздеть себя, подвел итог дня в дневнике:
"В 10 час. пошел к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много
народа и все наличные иностранцы. Написал Алике и поехал по Бобр, шоссе к
часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал.
Вечером поиграл в домино".
Утром двадцать седьмого февраля, едва он поднялся с постели, принял
холодную ванну и облачился в мундир, флигель-адъютант протянул новую,
только что полученную от того же Родзянки срочную телеграмму: "Положение
ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно.
Настал последний час, когда решается судьба родины и династии".


Глава вторая
27 февраля (продолжение)

1

Толпа несла Антона. Людской поток, напористый, возбужденный,
сцепленный единым напряжением, способен был, казалось, сокрушить на своем
пути все. В толпе - шинели и папахи, но меж ними - и черные куртки, и
женские полушалки. Антону нетрудно было ковылять на своем костыле: его
подпирали плечами, поддерживали, подталкивали сзади, несли. Он боялся
только потерять в этой реке Наденьку - крепко ухватил ее мягкую вязаную
варежку.
Крутил головой из стороны в сторону, впитывал:
- Как побег ли они с площади!.. Глянул я, сердце
зашлось: легли и лежат, криком кричат! "Так нешто, -
думаю, - ироды мы, в своих стрелять!.."
- Вернулись мы до казармы...
- Ентот, начальник команды, Леший...
- Дак не Леший - Лашкевич, штабс-капитан!..
- Хрен с ем, все одно уже на том свете апостолу Павлу
представляется!..
- В геенну огненную его, антихриста!..
- А утром снова назначено выступление: на Знаменскую аль еще куда...
- Во-во, снова кровушку народную пить.. А он, может, брательник мой, а
она - сестренка моя...
- Ночью не спится, гляжу: наши унтеры тайком поднимаются, крадутся в
каптерку. "Ага, - кумекаю, - будет дело!"
- Во-во, как в семь подняли в ружье, патроны выдали, построили, так
фельдфебель Кирпичников...
- Слыхал? Федя-т - соцьялист, оказывается! Разнюхали бы ране!
- Кирпичников: "Не пойдем супротив народа!" Штабс-капитан прибег: "Я
вас, каторжные морды, рванина! Сгною, под трибунал!" Ему, вишь, сам
Николка-дурак какую-то бумагу дал, он и вознесся. Выперли его во двор из
казармы - и пулю вдогонку.
- Никита пальнул?
- Да не, Игнат из второго взвода.
- Брешет он, не Игнат - я стрелял, вот те крест.
- Ого-го, ерой! Небось в сортире сидел!..
- Дак вы волынцы?
- Не видишь, чо ль? А ты откель, лопух?
- Преображенский. И литовцы с нами. А кудыпрем?
- Куды-куды. На кудыкину гору!.. Нашу власть устанавливать!..
Толпа была вооружена. Винтовки на плечах. Волокут "максимы". Улицу
заполнили из края в край. Навстречу еще поток. Сливаются, сворачивают на
проспект, разметывая в стороны, круша, вдавливая в арки ворот, как щепки в
половодье, экипажи, автомобили.
Над головами несется, будто множимое эхом:
- На Шпалерную! К Таврическому! К Думе!.. Наденька потянула за руку:
- Устали? Может быть, выберемся?
- Пойдем со всеми!
Боль в ногах была привычной, давней. Даже приятной. Так саднят мускулы
после доброй работы. Эта боль была связана у него с памятью об одиннадцатом
годе - с его случайным, неподготовленным побегом с каторги: их тогда
засыпало в штольне, думали - погребены, потом вдруг нашли выход через
заброшенную выработку. Вдвоем, он и Федор Карасев, брели по тайге в
кандалах, которые нечем было сбить, до кости разодрали щиколотки. Потом,
как ни залечивал, ноги ныли долгие месяцы. А в феврале двенадцатого, немало
поработав на воле и даже приняв участие в подготовке Пражской конференции,
он снова попал в лапы охранки, забренчал кандалами по каторжным трактам - и
прежняя боль слилась с новой. Правда, он был уже научен: умел, как солдат
портянки, ладно пригонять подкандальные сыромятные манжеты. Но коричневые,
въевшиеся кольца-шрамы остались... И на фронте садануло по ногам.
Наденька раздобыла сапоги на два номера больше. Навернул бог весть
сколько, и идти теперь было мягко. Шинель тоже сползала с плеч, папаха
лезла на глаза. С богатыря какого-то. Солдатская. От сукна пахло
дезинфекцией, вошебойкой.
Сверху зачастило:
Трах-тах-тах-тах!..
В толпе дико закричали. На Антона начал падать навзничь солдат. Люди
заметались.
"С того слухового окна!.."
- К стенам! В подворотни! - Он потянул Надю к стене, навалился на нее.
- Здесь мертвая зона!
Огляделся:
- Вы трое - ты, ты, ты - во двор и черным ходом на чердак! Пулемет вон
там! Ты, ты, ты, все остальные - отвлекать ружейным огнем! Огонь!
Почувствовал себя как на позиции. Растерявшиеся в первое мгновение
новобранцы подчинились его приказам. Начали бить из-за укрытий. Улица
опустела: поток всосался неизвестно куда.
Пулемет сверху бил длинными очередями. Пули отщелкивало от булыжников,
и Антон прикрывал собой девушку, боясь, как бы рикошетом не попало в нее.
- Огонь! Не цельтесь! Чаще! Чаще! Огонь!.. "Максим" поперхнулся.
Брызнули стекла. Донеслись остервенелые голоса. Из черного проема слухового
окна, с высоты пятого этажа, вывалился ком и шмякнулся на мостовую. За ним
- еще один.
Антон прикрыл лицо девушки бортом шипели.

2

Депутаты Государственной думы, не покидавшие Таврического дворца со
вчерашнего дня, собрались в Белом зале, поспешно созванные служителями из
кулуаров, буфетных и комнат отдыха по распоряжению председателя Родзянко.
Поднявшись со своего кресла, с торжественностью в голосе Родзянко
зачитал только что полученный от премьер-министра князя Голицына высочайший
указ:
- "...Повелеваем: занятия Государственной Думы и Государственного
Совета прервать 26 сего февраля и назначить срок их возобновления не
позднее апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств.
Правительствующий Сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее
распоряжение". На подлинном собственною его императорского величества рукою
написано "Николай..."
Это был третий вариант давно заготовленной бумаги.
Депутаты были в замешательстве: они оказались не у дел. Дума
закрывается. Занавес опускается, как после конца представления - и артистам
и зрителям надобно расходиться по домам. Остаться? У депутатов, и самых
правых, и крайних левых, такой мысли и не возникло: возможно ли
воспротивиться высочайшей воле? Поспешили очистить официальный зал
заседаний, перешли в соседний и уже частным образом стали обсуждать
создавшееся положение. У каждого было собственное мнение. Никто никого не
слушал. Согласились лишь на одном: из Петрограда не разъезжаться, ждать
дальнейшего развития событий.
Между тем в Таврический уже звонили со всех концов города; спешили
посыльные: "В Питере начинается вооруженное восстание! Солдаты громят
полицейские участки! Соединяются с фабричным людом, захватывают мосты!.."
Отдельные подразделения лейб-гвардейцев, занимавшие по боевому
расписанию наиболее важные пункты, попытались оказать сопротивление
восставшим и были сметены. С Выборгской стороны, из других пролетарских
районов двигались все новые и новые колонны. Они были вооружены: запаслись
боеприпасами на патронном заводе, захватили арсеналы, взяли штурмом казармы
самокатного батальона, начали открывать ворота тюрем. В Думу сообщали:
освобождены заключенные "Крестов", предварилки, женской тюрьмы на
Арсенальной, пересыльной тюрьмы и Арестного дома. Подожжены окружной суд,
губернское жандармское управление, полицейские участки, охранное отделение
на Мойке.
"Толпа приближается к Таврическому!.."
Родзянко заперся в своем председательском кабинете, торопливо набросал
текст телеграммы на имя Николая II:
"Занятия Государственной Думы указом Вашего Величества прерваны до
апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно
бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные
батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к
толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних
дел и к Государственной Думе. Гражданская война началась и разгорается.
Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною
Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего
Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите
безотлагательно эти меры Высочайшим Манифестом. Государь, не медлите. Если
движение перекинется в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с
нею и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об
исполнении изложенного. Час, решающий судьбу Вашу и родины, настал. Завтра
может быть уже поздно".
Стекла в окнах дребезжали. Надвигался гул.
"Если этот болван послушается и примет мои предложения, может быть,
еще удастся их остановить..." - с тревогой, стискивающей сердце, подумал
Родзянко.
- Срочно, немедленно, сию же секунду отправьте в Ставку! - протянул он
листок курьеру.

3

Сообщение о бунте в запасном батальоне лейб-гвардии волынцев подняло
генерала Хабалова с постели, когда он только прилег после бурных ночных
заседаний с воинскими и полицейскими начальниками и министрами.
Выслушав рапорт командира батальона, главнокомандующий распорядился:
- Верните бунтовщиков в казармы и постарайтесь их обезоружить.
Постарайтесь, чтобы они не выходили в город. Постарайтесь, чтобы это не
пошло дальше!
Сам он поспешил в штаб округа. Приказал вызвать из Ораниенбаума две
команды с пулеметами, сформировать из надежных частей сборный
конно-пехотный отряд под командованием полковника Кутепова и двинуть его
против смутьянов.
Отряд быстро сформировали. Но ему удалось одолеть лишь полтора
квартала. На Кирочной пехотинцев и конников встретила густая толпа и
поглотила, растворила в себе. Полковник остался с горсткой офицеров.
Хабалову доложили: солдаты едва сдерживают напор толпы в районе
центральной телефонной станции. В руках восставших уже вокзалы,
электрическая станция. Главнокомандующий решил стянуть все части, на
которые можно положиться, к Дворцовой площади. Набралось всего две роты
преображенцев, три роты егерей, запасной батальон павловцев, одна рота
пулеметчиков и две артиллерийские батареи, однако же без снарядов и с
некомплектом прислуги - и это без малого из двухсот тысяч войск в столице,
лейб-гвардейцев, гренадер, гусар, уланов, драгун, казаков, еще совсем
недавно блиставших на смотрах и парадах, печатавших шаг, рысивших в строю,
издававших громоподобные клики перед шатрами под императорским гербом!
На квартире князя Голицына собрались все члены кабинета министров.
Белые лица. Отечные мешки под глазами. Ни одного, кто мог предложить хоть
что-нибудь дельное.
Приехал и Хабалов. Доложил обстановку. Его лихорадило, голос
пресекался, руки тряслись. Князь Голицын назначил официальное заседание
совета министров на вторую половину дня в Мариинском дворце. Члены кабинета
многозначительно переглянулись: не будет ли то заседание последним?..
Оставив резиденцию Голицына, генерал начал метаться по городу в
поисках надежных войск. Телефону он уже не доверял: у аппаратов в казармах
отзывались какие-то наглые прапорщики.
Кое-что наскреб. Разрозненные подразделения из курсантов кадетских
училищ; из резерва, состоящего исключительно из отпрысков знати и
уклонявшихся в этом резерве от фронта. Хабалов всех направлял на Дворцовую
площадь, к Зимнему дворцу и Адмиралтейству. Две роты матросов учебной
команды прислал великий князь Кирилл, командующий гвардейским экипажем.
Прискакали унтер-офицеры жандармского эскадрона и конные городовые.
Где держать оборону? На площади войска были как на ладони. К тому же
пехотные подразделения как-то странно таяли прямо на глазах - солдаты по
одному, по двое, а потом и группками растворялись в наступающих сумерках.
"Куда?" - "До ветру!.." Ищи ветра...
Офицеры, сбившись у Александровского столпа, обсуждали, что делать.
Переходить в атаку против массы, окружившей небольшое пространство и
оставившей им лишь здание градоначальства на углу Гороховой,
Адмиралтейство, Зимний дворец и Петропавловскую крепость на противоположном
берегу Невы, за Троицким мостом?.. Абсурдно. Кто-то предложил пробиваться в
Царское Село и там ожидать подхода с фронта верных войск. Хабалов
представил решетку питерских улиц, забитых черной массой. Понял, что на
первых же кварталах растеряет и этих солдат, останется один на один с
толпой.
- Нет, решительно нет!
Кто-то из молодых, свитских, предложил запять оборону в Зимнем и
погибнуть под императорским штандартом. Но такое предложение остальных не
прельстило. С военной точки зрения наиболее разумно было расположиться в
Адмиралтействе. По своему месторасположению оно давало возможность вести
обстрел трех улиц - Невского проспекта, Гороховой и Вознесенского проезда.
Это были подступы от трех вокзалов. Из здания Адмиралтейства
простреливались и площади.
К офицерам подъехал великий князь Михаил, брат царя.
- Зимний занимать войсками не следует, - сказал он. Великий князь был
озабочен тем, чтобы нижние чины не повредили сапожищами инкрустированные
полы в залах.
Пехотинцы и спешившиеся кавалеристы заполнили коридоры Адмиралтейства.
На верхнем этаже, у окон, установили пулеметы, в воротах - орудия. Во
внутренних дворах расположились артиллерийские запряжки и были устроены
коновязи.
В здании Адмиралтейства имелась типография. Хабалов составил текст
нового объявления:
"По Высочайшему Повелению г. Петроград с 27 сего февраля объявляется
на осадном положении".
Объявление напечатали. Хватились - нет клея. Пришлось снарядить
солдат, чтобы они разбросали листки по ближним улицам. Посланные для
выполнения задания не вернулись. Чем ближе к вечеру, тем становилось все
меньше и меньше защитников последней цитадели, хотя ни с той, ни с другой
стороны в районе Дворцовой площади не было ни единого выстрела. Оставшиеся
без обеда и в перспективе - без ужина, несколько подразделений построились
и организованно, держа равнение, промаршировали и сторону своих казарм.
- После ужина прибудем назад.
Хабалов не строил надежд. Подсчитал наличный состав: пять рот, две
батареи, пулеметчики да городовые и жандармы. Не более двух тысяч штыков. У
многих в подсумках нет патронов.
Нет, такими силами не то что вести обстрел улиц - не защитить и
Адмиралтейства. Может, перебраться в Петропавловку?
Комендант крепости ответил по телефону: пробиться можно лишь с боем -
перед крепостью, на Троицкой площади, заняли позиции повстанцы с
бронеавтомобилями и пушками. На мосту - баррикады.
Главнокомандующий войсками столичного округа обреченно глядел из окна
кабинета на пустынную Дворцовую площадь. За ней в темноте вспыхивали
багровые отблески. Костры на улицах. Как разверстые огнедышащие пасти
стоглавого чудища, в нетерпении скребущего когтями камень мостовых перед
последним прыжком...

4

Телеграмма Родзяпки поступила в Ставку в час после полудня. Начальник
штаба генерал Алексеев тотчас, нарушив предобеденный отдых царя, доложил о
ней.
Крик отчаяния, вырвавшийся из самого сердца Михаила Владимировича, не
произвел впечатления на Николая.
- Этот хитрый Родзянко хочет меня запугать, чтобы я уступил, - сказал
он. - Ничего у него не получится.
Непреклонность Николая была подкреплена депешей, поступившей следом за
родзянковской телеграммой, от Беляева. Энергичный, схватывавший на лету
высочайшие желания, военный министр с полной определенностью уведомлял, что
волнения, начавшиеся с утра двадцать седьмого февраля в некоторых частях,
успешно подавляются и вскорости спокойствие будет полностью восстановлено.
Бее же генерал Алексеев осторожно посоветовал царю предпринять
кое-какие меры.
- Какие же? - без интереса полюбопытствовал Николай. Хотя, впрочем,
образумить столичных смутьянов надлежало. И построже.
- Нескольких полков с Северного и Западного фронтов, а также
Георгиевского батальона отсюда, из Ставки, будет вполне достаточно, -
перечислил начальник штаба.
- Под чьим командованием направить нам карательную экспедицию? - явно
оживился император.
- Вполне подходящая кандидатура, ваше величество, генерал-адъютант
Николай Иудович Иванов.
Это был тот самый генерал, который не столь давно исходатайствовал у
царя милость - возложить на себя орден "Георгия". Желанный крест! Николай,
отвергнув все другие, куда более высокие награды, постоянно носил его,
приказав перевинчивать с мундира на мундир. У Иванова была и другая, не
менее славная заслуга - в шестом году он так удачно усмирил взбунтовавшийся
Кронштадт!.. Нынче, правда, Николай Иудович совсем одряхлел. Но поход на
Питер будет лишь прогулкой. Зато прямой повод достойно, с царской щедростью
отблагодарить преданного солдата!..
- Согласен, - сказал он. - Отдайте нужные распоряжения.
На том обсуждение положения в Питере можно было посчитать законченным.
Но как раз в этот момент свитский офицер доложил о весьма срочной депеше,
которая получена из Мариинского дворца.
Николай взял бланк, пробежал - и глазам своим не поверил: князь
Голицын от имени всего совета министров, собравшегося на заседание, нижайше
доносил, что правительство не в силах справиться с бунтовщиками и посему
просит о своем увольнении. Кроме того, князь рекомендовал объявить столицу
на осадном положении и назначить главнокомандующим войсками округа другого
генерала взамен Хабалова, проявляющего нерешительность и растерянность.
Следом поступила телеграмма от военного министра. В полном
противоречии с предыдущим донесением Беляев теперь докладывал, что
положение весьма серьезное и необходима присылка "действительно надежных
частей".
Царь решил прибегнуть к совету единственного человека, которого
слушался, не прекословя: позвонил в Царское Село.
- Дети разболелись корью, приезжай, - ответила Алике.
Когда выехать? Завтра утром? Нет, этой же ночью. Генерал-адъютант
Иванов уже ждал аудиенции.
- Поздравляю с назначением главнокомандующим войсками Петроградского
военного округа, Николай Иудо-вич! - с милостивой улыбкой принял старика
император. - В столице брожение среди фабричных и в запасных батальонах.
Наведите порядок. Не миндальничайте. Как тогда, с морячками. Даю вам
неограниченные полномочия. На усиление гарнизона вам, генерал, будут
присланы части с фронта.
Пока царь беседовал с Ивановым, начальник штаба передавал в штаб
Северного фронта:
"Государь император повелел: генерал-адъютанта Иванова назначить
главнокомандующим Петроградским военным округом; в его распоряжение
отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по
возможности из находящихся в резерве 15-й дивизии, два пехотных полка из
самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского
батальона, который едет из Ставки... Войска нужно отправить с ограниченным
обозом и организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как
трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там
обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют
скорого прибытия войск. Такой же силы наряд после-дует с Западного фронта.
Минута грозная, и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В
этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего".
Между тем Николай II приказал обер-гофмейстеру графу Бенкендорфу
распорядиться о подготовке императорского поезда к отбытию в Царское Село.
Около полуночи он покинул тихий губернаторский дом в вековом парке над
Днепром.
За несколько минут до отправления поезда царь снова, уже в вагоне,
принял генерал-адъютанта Иванова.
- Нижайше прошу, ваше величество, во избежание возможных трений,
подчинить мне также полицию, жандармские части... и министров.
Царь искоса с удивлением взглянул на генерала. "И министров".
Диктаторские замашки. Посягательство на прерогативы самого государя...
Успокоил себя: "Стар. Немощен. Куда ему в диктаторы. Просьба пе чрезмерна -
во время карательных операций власть должна находиться в одних руках".
- Михаил Васильевич, передайте соответствующее повеление наше князю
Голицыну: министрам беспрекословно исполнять все требования генерала
Иванова.
И, уже прощаясь, напутствовал нового главнокомандующего войсками
округа:
- До встречи в Царском Селе, Николай Иудович! Бог в помощь!

5

В Таврическом дворце все было, как обычно: поблескивали в полумраке
переходы; швейцары, умудренные бородачи в ливреях с позументом,
почтительно-достойно принимали шубы. Светились белые колонны в
Екатерининском зале. Но гул нарастал. И казалось, вздрагивают колонны,
мельтешат по стенам и по паркету тени. И в привычной полутьме, в запахе
паркетной мастики завсегдатаи Таврического невольно втягивали шеи в плечи,
будто ожидая удара. В их глазах было смятение.
Депутаты, принявшие решение не покидать стен дворца, слонялись по
коридорам, собирались группками, шептались, обращая взоры к массивным
дверям председательского кабинета.
За этими дверями шло заседание старейшин, представителей всех фракций
Думы.
- Как быть?
Этот извечный вопрос, прежде столь часто требовавший лишь
неопределенного, абстрактного ответа, теперь наполнился жуткой реальностью,
превратился в грозно-тоскливый гамлетовский: "Быть иль не быть?"
Старейшины ломали головы: с одной стороны - высочайший указ о роспуске
Думы; с другой - надвигающаяся стихия.
Керенский посмотрел на свое отражение в огромном, во всю стену
председательского кабинета, зеркале, вздрагивающими пальцами пригладил
короткий ежик:
- Не подчиняться? Повелению царя?!
- Значит, стать на революционный путь? - возвысил голос Родзянко. -
Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым поднимает
знамя восстания и становится во главе его со всеми вытекающими из этого
последствиями. Вы готовы к этому?
Солдатня. Черные толпы. А с фронтов уже идут, конечно, войска,
посланные императором на бунтовщиков... Но э т и приближаются...
- Надлежит установить военную диктатуру! - изрек депутат Некрасов. -
Вручить власть популярному генералу.
- Кому?
- На выбор: Брусилов. Деникин. Адмирал Колчак. Начальник главного
артиллерийского управления генерал Маниковский.
- Где они, эти генералы? Кто на фронте, кто - неизвестно где... И что
значит: "вручить?" Как понимает сие господин Некрасов?.. Абсурд.
Предложение о назначении диктатора отвергли.
Продолжали тереть лбы, массировать щеки, хмурить брови, хрустеть
суставами пальцев. Выдавливать нереальные предложения. Пока депутат
Коваленко не нашел спасительное:
- Передать власть совету старейшин!
Согласились на компромиссную формулу: "Императорскому указу о роспуске
подчиниться, считать Государственную думу не функционирующей, но членам
Думы не разъезжаться и немедленно собраться на "частное совещание".
Не разъехались и не разошлись. Забежали в буфетную, выпили по стакану
чаю, проглотили по бутерброду - и назад. Но чтобы даже внешне их собрание
не выглядело афронтом государю, заседали уже пе в Белом зале, а рядом, в
Полуциркульном, где никогда никаких официальных заседаний не проводилось:
Дума-де на каникулах, а это просто приватные собеседования. Но
присутствовали почти все. Открыл, как и обычно, Родзянко. Те же вопросы:
"Что делать и как быть?"
- Мы не знаем еще истинного положения дел. Но каждый должен определить
свое отношение к происходящему.
Попросил слова депутат Шульгин - правый и правоверный:
- Рекомендую принять одно из двух предложений: или о назначении
диктатора, или о передаче власти совету старейшин.
- А почему бы всей Думе не объявить себя властью?
- Значит, не подчиниться царскому указу!,,
Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое
умиротворение:
- Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и
осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, - он сделал мягкий
широкий жест в сторону окон, - мы не разобрались в обстановке. Насколько
серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и
мы... окажемся...
Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог
представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного
царского войска.
Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны
сплотиться. Все - без различия взглядов, поступившись интересами групп и
партий, кои они представляют.
- Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем: