Понизовский В М. Заговор генералов

массовые репрессии, наступление на основные завоевания трудящихся и поиски
"сильной личности". Все это - с использованием услуг
министров-"социалистов", с рассуждениями о надклассо-вости и
внепартийности, криками о спасении родины, бесконечными и невыполнимыми
посулами и обещаниями. И теперь исключительно от стойкости и бдительности,
от силы революционных рабочих России зависели победа или поражение русских
кавеньяков.
- Поразительно! - отложил на стол газету Антон. - Будто не я, а
Владимир Ильич просидел эти два дня в особняке Рябушпнского. И сама статья
будто написана не до июльских событий, а сегодня!..
- Ну, не скажи. Жизнь вносит поправки, - отозвался Пятницкий. - До
июльских дней у нас еще были надежды на мирное развитие революции.
Возможно, удалось бы предотвратить приход Кавеньяка. Но после того как
период двоевластия завершился, на повестке дня непримиримая схватка двух
полярно противоположных сил - либо победа Кавеньяка, либо наша победа.
- Да, об этом же шел разговор в Питере, - подтвердил Антон. - Партия
взяла курс на вооруженное восстание. Владимир Ильич особо предупредил:
готовиться - и соблюдать революционную выдержку. Выдержка - и подготовка.
Никакой поспешности, никаких разрозненных акций, никакого форсирования
событий. Он сказал, что победа возможна лишь при совпадении восстания с
глубоким массовым подъемом против правительства и против буржуазии на почве
экономической разрухи и затягивания войны.
- Ну что ж, - кивнул Пятницкий, - понимаешь все правильно. Даже то,
что мы вынуждены нынче сочетать легальную работу с нелегальной и следить,
чтобы не цеплялись к нам "хвосты".
Путко уловил в его тоне обычную иронию. Но он уже давно привык не
обижаться даже и на язвительность "транспортера" - таков уж у Пятницкого
характер. Подробно, как и накануне, рассказал о последних речах и
заключительной резолюции.
Пятницкий сморщил пальцами кожу на лбу:
- Все же полагаю, что главный разговор у них еще впереди. Без шелухи
лишних слов. В узком кругу. Хотя, как ты сам понимаешь, кандидата в
кавеньяки они уже, наверное, выбрали. Кого же? И когда эти Милюковы,
пуришкевичи и рябушинские хотят подвести диктатору под уздцы белого коня?
Когда и где?.. Ну, утро вечера мудренее. Спать!..

2

Сегодня, за завтраком в "Национале" Павел Николаевич с понимающей
улыбкой посмотрел на осунувшееся лицо Антона и даже не спросил, а
подтвердил:
- Первопрестольная щедра соблазнами... В младые лета были и мы
рысаками... - Снова глянул сквозь пенсне. - После закрытия совещания наш
гостеприимный хозяин приглашает провести вечер на лоне природы, в
Бе-ляеве-Богородском. Там у Петра Петровича лесная дача.
- У меня от всех этих речей вот такая голова, - показал поручик. - Как
во время артподготовки.
- Сочувствую. По там мы соберемся в интимном кругу. Помните
евангельское: "То, о чем было сказано на ухо, разглашается с крыш"? Может
быть, все же пожертвуете московскими прелестницами?
- Коль удостоен я такой чести... - почтительно, но и с оттенком
сожаления вздохнул офицер. Подумал: "Пятница как в воду глядел. Даже почти
те же слова: "в узком кругу" - "в интимном кругу"..."
На загородной даче Рябушинского собралось всего человек двадцать. Но
что удивительно - ни одного военного. Один лишь Антон был в погонах. Дача
разительно отличалась от городского особняка. Там - мрамор, бронза, лепные
потолки, витражи. Здесь - дерево. Грубо оструганные золотистые доски - и
полы, и стены, и потолки. Даже столы и скамьи из свежего, пропитанного
лаком дерева, пахучей сосны и лиственницы. Лиственница напомнила ему
Забайкалье-Вечер был спокойный, безветренный. Слуги вынесли огромный,
тяжелый стол на стриженую лужайку, обрамленную березами. Раздули
многоведерный самовар. Стол не был покрыт скатертью: лишь под тарелками и
приборами льняные салфетки. Впрочем, сами приборы, вазы, салатницы -
фамильного серебра, хрусталя и китайского фарфора. Всем собравшимся хватило
места за одним столом.
"Ну-с... Так где же и когда?.." Но поначалу разговор пошел о каком-то
Захарии Жданкове: хитрец, воспользовавшись недородом хлебов в одних
губерниях, скупил зерно в других, урожайных, а теперь кум королю, уже начал
заламывать фантастические цены.
- Ох, Захарий, оборотистый мужик... Да как бы не подорвал его дело
закон о хлебной монополии, о передаче зерна в распоряжение государства:
закон-то уже утвержден.
- Не поспеют... Что там Захарий! Он нашенский. А вот с союзничками что
делать? Золотишко-то российское в Англию уплыло: три миллиарда! Это вам
не...!
- А ты как хотел? Без гарантий под долговые обязательства? Вот мне ты
бы без расписки дал?
- Тебе и миллионы на слово дам, истинный крест!
- Не-ет, дружба дружбой, а денежки врозь. Слову - вера, а денежкам -
счет. А Керенскому ты выложишь в долг, хоть под десять процентов?
- Э, шалишь! С кого потом взыскивать?..
Разговор был любопытный. Иной, чем там, на Спиридоновке, но тоже все
"около". Однако с одной фразы он словно бы устремился в другое русло и
сразу стал жгуче интересным:
- Вот ты, Петр Петрович: "Нужна костлявая рука голода и народной
нищеты". Как понимать?
Рябушинский ничего не ел и не пил с общего стола. Слуга поставил ему
отдельно нечто бесцветное, перетертое, процеженное. Хозяин отпил из
стакана, поморщился. Оглядел всех желтыми глазами, попеременно
останавливаясь на Путилове, Прохорове и других, поднял растопыренные
тонкие, жилистые, с сучьями-суставами пальцы:
- Совдеповский лозунг восьмичасового рабочего дня - бред. Опутывание
наших капиталов прямыми налогами - чушь. Наше правительство перерешит
по-другому. А сегодня нужно закрыть заводы и фабрики! - он загнул один
палец. - Под разными предлогами: нет материалов, нет заказа, ненужность для
обороны, чрезмерность требований фабричных. Найдете предлоги сами. Но к
концу августа - началу сентября нужно, чтобы миллионы этой черной рвани
оказались на улице!
- Так это ж палка о двух концах. По нам же и ударит!..
- Влетит самим в копеечку!..
- Не до жиру. Подтяните кушаки, - оборвал Рябушинский. - И не только в
Питере да в Москве: закрыть шахты в Донбассе, заводы на Урале. Чтобы никуда
пролетарии не могли сунуться.
- Дак ведь на фронте отразится! Без патронов! Без портянок!..
- Наш фронт здесь, - Рябушинский мельком глянул на поручика. - В
конечном счете этим мы поможем и фронту. Дальше, - он выпятил второй
суставчатый палец. - В самые ближайшие дни начать разгрузку Петрограда.
Вывезти "Пулемет", "Новый Парвиайнен", "Русско-Французский", "Шпигель",
"Рессору". Хорошо бы и "Айваз", и твои, Путилов, и Металлический. Причина
ясная: самые смутьянские. А объяснение простое: по условиям обороны.
Фабричных брать самую малость, высшего класса. Остальных - в шею, на улицу.
- Он загнул второй палец. - Дальше. Нам необходимо окончательно определить
свое отношение к Государственному совещанию.
- По-моему, уже решили, - буркнул Родзянко, все это время молчавший и
ревниво поглядывавший из-под нависших век на Рябушинского: по праву хозяина
главенствовал за столом Петр Петрович.
- Решили... - то ли повторил, то ли передразнил желчный старик. - А
что решили?
- Что в русской действительности смелые решения может принимать только
один человек, - ответил Родзянко.
- Профессор Ключевский, всеми нами признанный авторитет в российской
истории, утверждает, что абсолютная монархия есть самая совершенная форма
правления, если бы, к сожалению, не случайности рождения, - подал голос и
Милюков. - Однако же вряд ли кто-нибудь осмелится нынче поднять флаг, на
коем будет начертано: "Да здравствует монархия!"
- Выбирать форму правления Россией оставим Учредительному собранию, до
него времени у нас еще достанет, - ответил Родзянко. - Не в этом суть. Я
полагаю, что Петр Петрович имел в виду иное: на Государственном совещании
или после него будет поставлена точка.
- Вы правильно поняли, - Рябушинский, скривившись, сглотнул слюну.
Антон подумал, что она у него горькая. - Я и говорю: да или нет?
В его поднятой руке оставались оттопыренными два пальца.
- Заранее мы решить, к сожалению, не можем, - снова подал голос
Милюков. - Не все зависит, вы понимаете, от нас. Мы можем лишь
посодействовать.
Разговор шел на недомолвках.
- Хорошо. Подождем два дня. Но вот что нам необходимо...
Рябушинский подождал, пока слуги сменят приборы и дольют в рюмки, и
закончил:
- Есть сведения, что в Москве большевики и иже с ними готовят в день
открытия Государственного совещания выступления на улицах. Это будет нам
только на РУКУ - повторим им июль и сразу решим оба вопроса. Но боюсь, что
частей Московского гарнизона не хватит. Кто там есть у вас в Ставке или
военном министерстве,
Михаил Владимирович, - пусть срочно направят к Москве надежные войска.
- Вряд ли большевики захотят повторить, - Павел Николаевич с сомнением
покачал головой.
- Они и в июле не очень-то хотели, да нашлись люди, которые помогли,
не так ли, Михаил Владимирович? - многозначительно заметил Рябушинский. -
Будем бить до тех пор, пока не выбьем дурь из их голов!
Он сжал сухой, жилистый кулак. Коротко пристукнул по доске стола.
Антон подумал, что этим желтым кулаком он мог бы заколачивать гвозди.
Уже на обратной дороге - многие гости остались в Беляеве-Богородском,
а Милюков и Путко решили вернуться в гостиницу - Антон, опасаясь проявлять
излишнее любопытство, все же спросил:
- Павел Николаевич, я человек маленький... всю жизнь на позициях... Но
вот послушал: англичанам золото отдали, американцы наши дороги и земли
прибрать к рукам хотят... Куда ни кинь, везде клин. Так почему бы не
добиваться мира? На фронте только и думают, мечтают об этом.
Такие слова вполне были оправданны для армейского офицера.
- Понимаю вас, мой юный друг, понимаю... - Милюков тяжело вздохнул. -
Россия устала. И столько пролито крови. И вы сами столько уже пролили... Но
мы не можем нарушить обязательства перед союзниками.
- Хорошо. Но если убедить их?
- Откровенно скажу вам: дело не в них. Если бы война завтра вдруг
окончилась, это было бы огромным бедствием для всех нас.
- Не возьму в толк... Почему?
- Потому, что мы еще не готовы к миру. Где тот человек, который сможет
обуздать освободившуюся энергию темных масс - тех же сегодняшних солдат,
которые завтра вдруг снова станут крестьянами и пролетариями?.. Вот то-то,
дорогой мой.
Автомобиль остановился у сверкающего огнями подъезда "Националя".
Антон понял: и сегодня ему не спать. Ои должен обязательно увидеть
Пятницкого.


Глава девятая
11 августа

1

Антон возвращался в "Националь", когда зарождающееся утро уже
скрадывало последние тени и громкоголосая Москва была необычно тиха и
пустынна - только городовые, дворники да загулявшие полуночники. Без сна -
как на фронте, когда надвигалось тревожное с той, вражеской стороны.
Такое же состояние было и теперь. После встречи у "Дрездена" два дня
назад Пятницкий познакомил Путко с членами Московского городского комитета
- с Землячкой, Емельяном Ярославским, Скворцовым-Степановым, Ольминским.
Круг знакомых большевиков ширился. Если шло заседание - Антон сидел на
заседании; проводился митинг - шел на митинг; ежечасно менявшуюся
обстановку обсуждали и на общегородской конференции большевиков, и в
Московском Совдепе, и один на один, и в спорах с меньшевиками и эсерами (с
представителями этих партий Путко по понятным причинам не встречался) .
В целом ситуация представала такой: если до этих дней Москва как бы с
замедлением отражала те события, которые свершались в Питере, повторяя их в
менее ярких и более скромных масштабах, - так было и в феврале, и в июне, и
в июле, - то теперь, с момента проведения "Совещания общественных деятелей"
и в преддверии Государственного совещания, она стала играть первую роль.
Эпицентр борьбы переместился из столицы сюда.
- Вспомните пятый год, нашу Пресню! Не Питер, а Москва подняла тогда
знамя вооруженного восстания! - горячо говорил Емельян Ярославский. - Вот и
теперь наш город на переднем крае всероссийского революционного фронта!
Здесь контрреволюция готовится дать бой, и от того, выстоим ли мы и какой
дадим отпор, во многом зависит судьба всей революции!..
Из Петрограда приехал Виктор Павлович Ногин. На Шестом съезде он был
избран в ЦК, однако остался как бы куратором Москвы. Ногин доложил о
решении Центрального Комитета об отношении к Государственному совещанию.
Тут споров не было. Но предстояло выработать собственную, местную тактику -
как достойно отметить столь знаменательное для реакционеров событие.
Керенский, генералы и пуришкевичи видят в Москве тихую гавань, в которую
хотят привести "государственный корабль"? Или, как писали черносотенные
газетки, того более: "Первопрестольная отныне - флаг России: московские
идеи, московские настроения далеки от гнилого Петрограда - этой язвы,
заражающей Россию". Так какой же ответ дать всему этому черному сброду?
Поднять всю трудовую Москву на демонстрацию?
Керенский предусмотрел такую возможность: постановлением Временного
правительства были воспрещены в Петрограде и Москве "всякие шествия и
уличные сборища". Министр внутренних дел эсер Авксентьев недвусмысленно
предупредил в печати, что "попытки нарушить это распоряжение, а равно
всякие призывы к насилию и к мятежному выступлению, откуда они бы ни
исходили, будут прекращены всеми мерами".
Большевикам стало известно, что многочисленные московские военные
училища, школы прапорщиков, бригада ополченцев приведены в боевую
готовность, а к городу подтягиваются части из окрестных гарнизонов. Нет,
никаких действий, могущих сыграть лишь на руку врагам!.. Но есть средство,
которое никогда не отнять у пролетариата, - забастовка! Вчера общегородская
конференция партии (Антон был на ней) приняла решение: организовать
массовую кампанию протеста против Государственного совещания и призвать
пролетариат Москвы к однодневной стачке протеста.
Центральное бюро профессиональных союзов от имени сорока одной
организации поддержало большевиков и санкционировало однодневную
забастовку. Однако меньшевики, эсеры, Московская дума, сблокировавшись и с
кадетами, и с "внепартийными", выдвинули контрпредложения: "Москве оказана
особая честь! Идея совещания родилась у министров-социалистов! Надо ли нам
изолировать себя от всей остальной России и расширять пропасть между
рабочим классом и всеми другими гражданами страны?.." Короче: не
протестовать, а наоборот - приветствовать съезд заговорщиков. И еще один
"благоразумный" довод: Государственное совещание - дело, мол, не
московское, а всероссийское, поэтому пусть решает не Московский Совдеп, а
ВЦИК. А во ВЦИК, известно, Чхеидзе и Церетели горой стоят за совещание.
В массе начались колебания. За кем же пойдет трудовая Москва?
Последнее, что довелось услышать Антону от Пятницкого, - это исход
голосования в Московском Совдепе. Голосовали уже глубоко за полночь.
- Общими силами меньшевики и эсеры добились перевеса: провели
резолюцию против стачки.
- Так что же, все сорвалось?
- Шалишь! Мы решили обратиться к самим рабочим.
- А если казаки и юнкера устроят провокацию? Вспомните пятый год или
июль.
- Будем соблюдать выдержку. А перегнут палку - и мы напомним им пятый
год. Скажу тебе по секрету: обсуждали мы и такую возможность. Еще с апреля
у нас на заводах созданы отряды Красной гвардии, партийные дружины,
восстановлены боевые рабочие дружины - и на "Михельсоне", и на
Военно-артиллерийском, на "Проводнике", "Бромлее", "Гужоне", на "Динамо"...
Они тоже приведены в готовность и на завтрашний день получат оружие. Но ни
один боевик до приказа не выйдет с этим оружием на улицу.
- Если все же дойдет до этого - и мне найдите дело, - сказал Путко. -
Чему-чему, а стрельбе по целям я научился.
- Не горюй, твоя наука еще пригодится. Пока же твоя забота - держать
уши торчком. Ты уже выудил немало нового и важного.
В устах Пятницкого это было высшей похвалой.
- Локауты, заводы на замок - пусть рабочие и их дети мрут с голоду -
эту политику Путиловых да Прохоровых мы раскусили давно, - продолжал он
раздумчиво оценивать сведения, добытые Антоном. - Но вот точный срок
одновременного удара: конец августа - начало сентября... С чем это
связано?.. Попытайся уточнить.
Он оглядел собеседника:
- Не возьму в толк: чего это Милюков обхаживает тебя, словно девицу?
- Как-никак сын бывшего коллеги.
- Эмоциями объясняешь? Ишь какой этот Павел Николаевич
чувствительный!.. Да у него таких профессорских сынков в кадетской партии
пруд пруди. Не-ет, зачем-то именно ты ему понадобился... Договоримся так:
что бы он тебе ни предложил - соглашайся. Коль Юзеф послал тебя лазутчиком
во вражеский стан, не дай промашки! Вот твоя стрельба по цели.
Они простились с петухами: Пятницкий жил в Марьи-пой роще, и здесь,
как в деревне, кукари-пономари подняли перекрик с цепными псами на заре.
Антон только задремал, как поднял его негромкий стук в дверь номера:
- Вы уже встали, мой друг? Если есть желание, не составите ли старику
компанию на завтрак? Жду вас внизу, в ресторане.
Он быстро привел себя в порядок. Сбежал по лестнице в кафе, нашел
столик, за которым, проглядывая ворох газет, сидел Павел Николаевич.
- "Я гусар молодой..." - добродушно улыбаясь, напел профессор. Он был
свеж, надушен, напомажен и весь лучился расположением. - Опять, юный
Дон-Жуан, даю голову на отсечение, шалопутничали до рассвета?
"Следит он за мной, что ли?" - подумал Путко.
Профессор понимающе, отечески подмигнул: мол, одобряю. А когда подали
кофе, сливки и булочки, посерьезнев, сказал:
- Антон Владимирович, я хотел бы попросить вас об одной немаловажной
услуге.
- Буду рад.
- Не торопитесь с ответом. Моя просьба может показаться супротивной
вашим представлениям о кодексе офицерской чести... Но поверьте, не
собственного живота ради, жив я заботами о судьбе отечества...
Профессор тяжко вздохнул:
- Наступает поворотный момент в истории России... Может быть, вечевой
колокол призовет завтра или послезавтра... Может быть, через две недели...
Но каждый из нас должен быть готов откликнуться на его призыв...
- Я слушаю вас с нетерпением.
- Есть мудрая русская пословица: "Криком изба не рубится, шумом дело
не спорится". Вы, конечно, кое-что уловили из вчерашней беседы у
хлебосольного Петра Петровича в Беляеве-Богородском. Не буду перегружать
вас бременем излишней ответственности, поэтому не стану объяснять всего...
Скажу лишь одно: для выполнения нами замышленного нам нужна армия. Деньги,
оружие, возбуждение общественного мнения - все в наших руках. А вот
армия...
- На Спиридоновке я видел высший генералитет, - заметил Путко.
- Вы правы. И вы верно улавливаете ход моей мысли, - мягко качнул
седой головой профессор. - Но генералы непосредственно не командуют теми, в
руках у кого ружья. Генералы командуют офицерами, а уже офицеры - нижними
чинами, правильно?
- Совершенно верно, господин профессор. Но позволю себе уточнить,
нижними чинами командуют младшие офицеры.
- Дорогой мой, вы как будто читаете мои мысли, - Милюков с удивлением
и удовольствием посмотрел в лицо поручика. - Именно к этому я и веду.
Следует уточнить также, что не все генералы и обер-офицеры в чести у
солдатской массы... Да-да, после пресловутого "Приказа Э 1" приходится
считаться и с этим... Поэтому наша надежда - на молодежь. На таких бравых и
преданных молодых офицеров, как вы!
"Вот он к чему клонит!.." - Антон изобразил на лице смущенную улыбку:
- Что вы, Павел Николаевич!..
- Не скромничайте. Ваши два Георгиевских креста говорят сами за себя.
К тому же вы не какой-то там держиморда, Скалозуб - вы можете найти общий
язык с "серой скотинкой", не так ли?
- Думаю, могу. С солдатами на батарее у меня самые добрые
взаимоотношения, - не согрешил против истины поручик.
- Следовательно, если вы им приказываете: "Стреляйте, братцы!", или
как там по-военному...
- У нас коротко: "Огонь!" - рявкнул Путко, да так громко, что все
сидевшие в ресторане встрепенулись.
- Хо-хо! Ну и голосок! - рассмеялся Милюков. - Живо представил себе!
Хо-хо!.. Только прошу вас, потише. Иначе они все залезут под столы. Когда
вы приказываете, они стреляют?
- Конечно.
- Именно это мне и хотелось услышать: когда понадобится, вы им
прикажете - и они будут стрелять.
- Во врагов России, - уточнил поручик.
- Конечно, - подтвердил Милюков. - Не в нас же. Он допил свой кофе и
начал набивать трубку:
- Но это, к сожалению, еще далеко не все... Если бы каждый молодой
русский офицер рассуждал так же, как вы... Но вспомните, Антон
Владимирович, в вечер нашего знакомства вы сами сказали, что влияние идей
Ленина все шире распространяется в армии и даже затронуло молодых офицеров.
Вот в чем беда. Ныне, после июльского большевистского путча, над
офицерами-большевиками, как вы знаете, во многих частях устраиваются суды
чести: их изгоняют из полков и предают военно-полевым...
военно-революционным трибуналам. Поэтому многие, переродившиеся в душе в
большевиков, внешне до поры до времени не высказывают открыто своих
взглядов. Но знать их - злейших и опаснейших врагов!.. - он невольно
возвысил голос, и с соседнего столика на них оглянулись, - знать их нам
необходимо.
Профессор снова испытующе посмотрел на Путко:
- Они затаились. Но в доверительной беседе со своим коллегой,
фронтовиком...
- Вы хотите мне предложить!.. - краска гнева залила щеки Антона.
Милюков положил свою руку на его ладонь и с неожиданной силой прижал
ее к скатерти:
- Да, именно это я и хочу. - Голос его также обрел неожиданную
твердость. - Поэтому я и начал нашу беседу со слов о кодексе офицерской
чести. Форма кодекса неизменна. Но содержание изменилось. Ныне изменились
все понятия о нравственности, этике, морали. Речь идет о жизни и смерти. Не
только вашей или моей. Вспомните девиз французских дворян: "Теряю жизнь, но
сохраняю честь!" И речь моя - о чести и жизни России!
Антон, пока разглагольствовал профессор, взял себя в руки. Подумал:
"Вот так же склоняли к "сотрудничеству" жандармы и охранники..."
Милюков, наблюдавший за ним, уловил перемену:
- Я понимаю, какая борьба происходит в вашей душе... И мне это глубоко
импонирует. Я сразу понял, что вы - глубокая и честная натура. Но сегодня
каждый должен сделать выбор... Сугубо доверительно скажу вам: подобных
молодых людей, взявших на себя сей тяжкий нравственный груз, у нас не так
уж и мало. Они есть в каждой дивизии, во многих полках и дивизионах.
Некоторым из них мы посоветовали даже надеть на себя личину большевиков.
"Горячо, горячо!.." - повторил про себя Антон детскую присказку. Кто
эти молодцы, согласные на ролп осведомителей и провокаторов?
- Наверное, вашим доверенным не следует действовать разрозненно...
Чтобы можно было объединить усилия... - он как бы размышлял вслух.
- Вы правы, - отозвался Милюков. - В нужный момент доверенное лицо
найдет вас. И вам мы дадим кое-какие связи.
Он грустно усмехнулся:
- Как в добрые старые времена: пароли, явки. Мы должны быть готовы ко
всему.
Окутал себя душистым облаком табачного дыма.
- Это на будущее. Но есть заботы и неотложные. Нашими совместными
усилиями с правительством и ВЦИК на Государственное совещание
большевистская делегация не допущена. Однако не исключено, что отдельные
представители ленинской партии просочились через армейские и фронтовые
делегации как члены армко-мов и прочих "комов", - он кашлянул на этом
ненавистном слове. - Нам нужно узнать: кто да кто, и в нужный момент
обезвредить.
- Как понимать: "нужный момент"? - эти слова замыкали воедино и намеки
горского князя, и недомолвки Родзянки за вчерашним вечерним застольем.
- Всякому дню - своя забота, - уклонился от ответа профессор. - Ударит
колокол - услышите.
Не взглянув на поданный счет, выложил поверх него керенку:
- Я бесконечно рад, Антон Владимирович, что мы нашли общий язык.

2

Этим утром начальник штаба Ставки, делая доклад в кабинете
главковерха, изменил издавна установленный порядок - начал обзор событий за
истекшие сутки не с севера на юг, а с юга на север. Коротко доложил
суммированные в штабе донесения с Румынского, Юго-Западного и Западного
фронтов и уткнул указку в красную широкую полосу, которой были обозначены
на карте передовые позиции Северного фронта:
- Все данные свидетельствуют, что в ближайшие дни надо ожидать
серьезных наступательных операций противника именно здесь. В этом районе
против наших войск расположена группа армий Эйхгорна в составе трех армий:
Седьмая - от моря до Якобштадта, затем, - он повел указкой, - Девятая
армия, и, наконец, на правом фланге - Десятая. Обращаю ваше внимание на
следующие обстоятельства: противник обычно приравнивал свои фронты к нашим,
но на сей раз фронт армий Эйхгорна по протяженности длиннее нашего фронта
на целую армию. Это вполне отвечает условиям театра войны на данном участке
и предопределяет направление главного стратегического удара.
Корнилов внимательно разглядывал карту. Красная полоса Северного