Страница:
За поросшим травой лужком простиралась гавань Стрэндсона. Обычно кипящие жизнью, доки сегодня примолкли. Весть о нападении алмора мгновенно облетела весь порт, и, кроме парочки пьяниц, крепко спавших возле пустой деревянной клети, Версен не заметил среди брошенных тюков и клетей с товарами ни одного грузчика, ни одного матроса или купца, ни одной проститутки. Казалось, они едут сквозь гробницу какого-то морского бога, полную судов, бакенов, траловых сетей и якорных цепей. Версен и Брексан разговаривали едва слышным шепотом, не решаясь нарушить окутавшую город тишину. Даже визгливые чайки молча бродили вдоль деревянных причалов и доков в поисках пищи, и Брексан стало не по себе при мысли о том, что даже эти, самые крикливые из морских птиц притихли, опасаясь жуткого алмора.
Пять пирсов вытянулись далеко в море, и самый длинный из них представлял собой совершенно невероятную конструкцию, покоившуюся на мощных дубовых сваях, врытых в морское дно на большой глубине. К этому пирсу была причалена двухмачтовая шхуна, глубоко сидящая в воде и, видимо, совершенно готовая к отплытию.
Эта шхуна называлась «Фалканская танцовщица» и, несмотря на крупные габариты, формы имела весьма изящные, обтекаемые, обладала довольно узким бимсом и, по всей видимости, была легка на ходу. Версену даже показалось, что шхуна уже уплывает в море, хотя он ясно видел, как крепко она причалена к пирсу. Прищурившись и напрягая зрение, он сумел разглядеть на палубе шхуны какое-то движение. И ужасная мысль пронзила его: неужели им с Брексан придется уплыть отсюда в открытое море?
И словно в ответ на его безмолвный вопрос, Карн и Рала погнали своих пленников по широкому дощатому причалу мимо деревянных клетей, приготовленных к отправке в неведомые элдарнские порты, туда, где была пришвартована «Фалканская танцовщица». Только тут Версен заметил малакасийский флаг, безжизненно обвисший на мачте, поскольку ветра не хватало даже на то, чтобы хоть шевельнуть его полотнище. Впрочем, подумал Версен, вряд ли кому-то нужно увидеть этот флаг, чтобы понять, что данное судно принадлежит имперскому военному флоту принца Малагона.
Чуть обернувшись, он прошептал:
— Ты что-нибудь в кораблях понимаешь?
Брексан снова приняла прежнюю позу — прижалась к его спине и обняла его руками: такое положение казалось ей наиболее безопасным и удобным. Однако даже говорить ей было трудно; каждое слово причиняло боль, и она, казалось, отдала бы сейчас хоть десять двоелуний собственной жизни за горсточку листьев керлиса.
— Ну, во всяком случае, мне ясно, что перед нами довольно большой корабль, — шепотом ответила она Версену. — А что? Ты разве совсем в кораблях не разбираешься?
— Я, между прочим, дровосек, — довольно язвительно, но по-прежнему тихо сообщил он. — И понимаю одно: это судно обшито деревом, таким же, какие я добывал в лесу. Это единственное, что я действительно знаю. И как-то не особенно стремлюсь узнать больше ни о судах, ни о судовождении.
Брексан еще крепче прижалась к нему.
— И я вряд ли стала бы обвинять тебя в том, что тебе этого не хочется. Но я почти уверена: если мы погрузимся на этот корабль, то, скорее всего, поплывем в Малакасию.
— Я так и думал, что ты это скажешь, — ответил Версен с кривой ухмылкой. — Что ж, похоже на правду.
Когда они добрались до конца пирса, Версен увидел, что команда шхуны полностью состоит из малакасийцев, но одетых не в форму, а в какие-то пестрые лохмотья.
— Но это же не военное судно! — удивленно произнес он. — Не моряки, а сброд. Такое только на торговом судне возможно.
Брексан смотрела, как целая орда матросов и грузчиков занимается размещением товаров и оснасткой корабля, и, несмотря на тревожные мысли о будущем, испытывала почти восторг от предстоящего плавания по Равенскому морю.
— Судя по тому, сколько здесь всяких клетей и тюков, — сказала она, — мы явились запоздалой и весьма нежелательной добавкой, поскольку судно и так уже здорово нагружено. Да и жители этого города — если вспомнить, как они нас встретили, — вряд ли были рады нашему появлению.
Словно подслушав их разговор, к ним подошел какой-то приземистый, толстый, похожий на поросенка купец с заплывшими жиром глазками. Он прямо-таки истекал потом, то и дело промокая свою сверкающую лысину носовым платком и словно желая отполировать ее до ослепительного блеска. На нем был совершенно неуместный в такую жару щегольской шелковый костюм и изящная рубашка с брыжами.
Брексан догадалась, что это хозяин «Фалканской танцовщицы», хоть он и выглядел на борту этого торгового судна совершенно не к месту: слишком хорошо одет и слишком толст. Когда он повернулся к ней лицом, Брексан с трудом заставила себя не смотреть на огромную безобразную то ли родинку, то ли бородавку, торчавшую у него на внешней стороне ноздри.
Купец попытался о чем-то переговорить с Карном, но беседа с сероном явно не клеилась, и он разочарованно глянул в сторону пленников. Но все же подошел ближе и заговорил с ними. Голос у него был такой хриплый и неровный, словно вся глотка забита слизью.
— Вам обоим лучше сразу сказать, где этот волшебный ключ, — пробулькал он.
— У нас его нет, — ответил Версен.
— Где же он?
— Дома оставили. — Версен гневно сверкнул глазами, этот жирный тип вызывал у него отвращение. — Как ты можешь работать на оккупантов! Совсем честь позабыл? Стыд и позор!
— При чем здесь честь? И ничего позорного я в этом не вижу. Я — торговец, а дельце мне предложили выгодное. Принц хочет... — Толстяк умолк, словно пораженный тем, что подобные жалкие оборванцы могли понадобиться Малагону, затем продолжил: — Принц хочет, чтобы вас к нему доставили, и я вас к нему доставлю — причем за очень даже неплохую плату.
Он гнусно захихикал, и жирные складки так и заколыхались у него под подбородком. Брексан содрогнулась от отвращения.
— Но если вы скажете мне, где я могу найти тот камень, который так нужен Малагону, — прибавил купец, — я позабочусь, чтобы с вами хорошо обращались: хорошо кормили, устроили поудобнее, дали переодеться. — Он посмотрел на Брексан, словно пытаясь представить себе, какова она будет после горячей ванны. — И может быть, я даже дам этой молодой особе с разбитым лицом немного керлиса. — И он деловито потребовал: — Ну, быстро! Говорите, где ключ.
Версена все эти посулы оставили совершенно равнодушным, и он, окинув купца таким гневным взглядом, что тот даже немного отступил назад, процедил сквозь зубы:
— Даже не надейся. И советую тебе, да-да, именно тебе, молиться всем богам Северных лесов, чтобы я никогда до тебя не добрался!
Купец, отскочив от него на безопасное расстояние, злобно рассмеялся:
— На этот счет, мой вонючий дружок, можешь не беспокоиться! Я для тебя отличную темницу приготовил, так что в Ориндейл прибудешь в целости и сохранности.
Значит, Ориндейл! Но даже услышав это, Версен заставил себя сохранять внешнее спокойствие и, презрительно улыбнувшись, с беззаботным вздохом сказал:
— Ну что ж, тогда давайте отчаливать.
Ханна Соренсон тащилась, по колено утопая в жидкой грязи. Впервые со времени своего неожиданного прибытия в Элдарн она была счастлива, что на ней сапоги, а не кроссовки. Их продвижение по дороге, ведущей в Миддл-Форк, несколько ускорилось с тех пор, как они, миновав пригороды Саутпорта, свернули на север. Хотя здешним представителям оккупационной армии «удалось» найти и повесить несколько человек, подозреваемых в убийстве того солдата, который напал на Ханну на горной дороге, всем было ясно, что повешенные ни в чем не виноваты. Так что поиски настоящих убийц продолжались; искали также небольшой отряд партизан — или, возможно, кого-то одного из инсургентов, либо чересчур храброго, либо чересчур беспечного, — который спалил до ватерлинии крупное малакасийское торговое судно.
Во время пожара, правда, никто не погиб, но огнем было уничтожено огромное количество оружия, серебра, провизии и одежды. Единственным ключом к определению личности поджигателя были свидетельские показания одного типа, который утверждал, что видел какого-то мужчину, убегавшего с причалов. Свидетель утверждал, что этот человек, по всей видимости, был ранен, потому что сильно хромал, что было заметно даже в темноте.
Пробираясь все дальше на север, Ханна, Хойт и Черн несколько раз были остановлены патрулем и допрошены насчет того, куда они идут и чем занимаются. Путешественники упорно придерживались одной и той же легенды: они бродят по стране в поисках работы и только что отработали на уборке большого урожая темпины в одном пригородном хозяйстве, а теперь направляются в Миддл-Форк, надеясь на зиму подыскать работу где-нибудь в тепле, скажем, на кухне. Хойт в таких случаях всегда тыкал пальцем в Черна и пояснял:
— Ну, он-то, конечно, работать не будет. Хорошо, если хоть несколько медных монет получит, собирая хворост или чистя снег во дворе. — И чаще всего малакасийцы понимающе ему кивали и отпускали без лишних слов, впрочем, с ног до головы оглядев Черна.
Таким образом троице удавалось продолжать путь без особых задержек. Все принимали их за вполне законопослушных, замученных тяжелой работой бродяг, которым и без того тяжко приходится, ибо они вынуждены заботиться еще и об этом здоровенном глухонемом дурне. В общем, они не были похожи на тех, кто способен убить вооруженного воина, не говоря уж о том, чтобы поджечь и ограбить в ночи малакасийский галеон.
Ханна предпочитала во время этих допросов помалкивать, предоставляя Хойту возможность очаровывать тех, кто их допрашивал. Каждый раз, когда их останавливали, в голове у нее крутилась одна и та же отчетливая мысль: из-за нее могут арестовать и даже убить обоих ее спутников. Чего там говорить, одного ее белья или носков для малакасийцев хватило бы, чтобы их всех тут же на месте и прикончить; уж эти-то улики прекрасно доказывали, что никакая она не местная крестьянка.
Ханна с самого начала твердо решила непременно оставить при себе бюстгальтер, трусики и носки, ибо понятия не имела, что именно женщины Элдарна носят под платьем. Кроме того, она просто не способна была представить себе, как пройдет такой путь пешком без носков, надев прямо на голое тело грубую одежду из колючей домотканой шерстяной ткани. В итоге она решила, что никаких особых проблем с ее бельем возникнуть не должно, поскольку она никогда не раздевается там, где ее может кто-нибудь увидеть.
Теперь же Ханна успела не один раз пожалеть, что предпочла комфорт осторожности. Когда их в очередной раз останавливал патруль, сердце у нее уходило в пятки: а что, если их обыщут? Что, если кому-нибудь из этих грубых патрульных вздумается пощупать, что у нее под рубахой? Хотя ее белье не было ни особенно дорогим, ни особенно сексапильным, шили его все же явно не в Элдарне. И скрыть это будет невозможно, особенно если их остановят во время дождя — вот тогда мокрая рубаха, прилипшая к груди, выдаст ее куда быстрее любой словесной оговорки.
Ханна просто в ужас приходила от подобной возможности. Ее стоящие торчком груди не могут не вызвать подозрений — ведь здесь, похоже, никто никаких бюстгальтеров не носит. Грудь у нее, может, и не такая уж большая, особенно по американским стандартам, но в бюстгальтере всегда выглядит очень даже ничего и, конечно же, сразу привлечет внимание солдат.
И Ханна, догадываясь, что малакасийские мужчины в этом отношении ничем не отличаются от всех прочих мужчин в мире, принялась горбиться и сутулиться и каждый раз старательно одергивала рубаху, когда к ним приближался патруль или они сами проходили мимо постовых на дороге.
— Да что с тобой, черт возьми, такое? — свистящим шепотом, стараясь не рассмеяться, спрашивал ее Хойт, как только очередной патруль, разминувшись с ними, начинал удаляться к югу. — Хватит с нас и одного придурка, так что нечего и тебе убогую дурочку изображать.
— Все дело в моей... — Ханна попыталась отыскать подходящее слово, слушая, как хлюпают промокшие насквозь слишком большие для нее сапоги. — Фигуре.
Чтобы не прыснуть со смеху, пока солдаты не успели еще отъехать достаточно далеко, Хойт зажал нос и спросил:
— А что плохого в твоей фигуре?
— Что значит, плохого? — возмутилась Ханна, хотя сердиться вовсе и не собиралась.
— Ничегов ней нет плохого; я совсем и не про то говорил. Вот черт! Ты что, этих солдат не видишь? Мы сейчас о чем говорим-то? — Хойт тщетно пытался добиться, чтобы она наконец его поняла. — Я и не думал утверждать, что у тебя плохая фигура. У тебя прекрасная фигура... очень даже! Нет, ну как ты не поймешь? Я ведь о том, что ведешь ты себя как полоумная! — И Хойт поспешно отвернулся — мимо них как раз проехал командир патруля, и сказал: — Доброе утро, господин мой!
— Я так веду себя, потому что — раз уж ты сам этого до сих пор не заметил — моя фигура, если можно так выразиться, заставляет обращать на себя внимание. Особенно во время дождя. На радость любому мужчине. На радость любому солдату этой вашей Малакасии! Ради бога, Хойт, посмотри на мою грудь!
Хойт захихикал.
— Я, честно говоря, и не собирался говорить с тобой об этом, но ты, видно, знаешь какой-то женский секрет. Уверен, немало женщин в Саутпорте захотели бы, чтобы ты им этот секрет раскрыла. — Мимо наконец проехал последний конный; копыта лошадей вдрызг раздолбали и без того грязную дорогу, так что идти стало еще труднее, зато можно было говорить почти в полный голос. — А правда, что это у тебя такое? Нечто вроде корсета?
— В общем, да. Но только гораздо удобнее и легче. Я не знаю всех тонкостей, но эта вещь поддерживает грудь гораздо лучше, чем то, что носят женщины у вас в Праге.
Черн насмешливо хмыкнул и что-то добродушно проворчал,видимо имея в виду ту нелепейшую в данной ситуации тему, которую они обсуждали. И Ханна тут же почти машинально поправила на себе одежду, прежде чем сказать что-то еще.
— В общем, — твердо заявила она, — пока не перестанут лить дожди и пока мы недоберемся до города, где можно будет раздобыть мне какую-нибудь более подходящую одежду, а эту выбросить, я буду и горбиться, и даже ногу слегка приволакивать. Иначе эта слишком теплая и жутко колючая рубаха, которой ты меня снабдил, так и будет, едва намокнув, выставлять мой бюст напоказ. Так что, возможно, тебе придется исхитриться и придумать новую историю о том, как тебе, бедняге, приходится странствовать по белу свету с двумя придурками!
При этих ее словах Черн разразился громоподобным, каким-то нутряным хохотом, звучавшим одновременно и весело, и трагично — казалось, кто-то исполняет на сломанной тубе некий победоносный марш.
— Ничего себе! — воскликнул Хойт и тоже расхохотался. — Значит, ты будешь все внимание уделять своей... э-э-э... «фигуре», а я должен буду придумать достаточно убедительную историю о том, почему путешествую с женщиной, чья «фигура» выглядит во время дождя такой вызывающей!
В конце концов Ханна тоже засмеялась, несмотря на все свои страхи. Действительно, постоянные опасения, что их схватят из-за такой ерунды, как ее нижнее белье, начинали уже ее утомлять.И она решила сменить тему.
— Расскажи мне об Алене Джаспере более подробно, пожалуйста, — попросила она.
Хойт и сам был рад поговорить о чем-нибудь другом; он был смущен не меньше Ханны, и оба они покраснелитак, словно перенесли тепловой удар.
— Ален... Что ж, он человек очень интересный. Я его с детства знаю, и, по-моему, не хуже, чем всех прочих своих знакомых. Он учил меня читать, когда я был мальчишкой; для тебя это, может, и ничего особенного, но я всегда ленился ходить в школу и без него почти наверняка остался бы неграмотным. А уж о том, как лечить людей, и о медицине вообще совсем ничего не узнал бы.
— Так он тоже врач?
— Нет. — Хойт задумался, подыскивая подходящие слова. — Когда к власти пришел принц Марек, а это случилось почти тысячу двоелуний назад... — Он умолк, увидев, что лицо у Ханны стало совсем растерянным, и начал снова: — В общем, пять-шесть поколений назад Марек, придя к власти, первым делом позакрывал все университеты, так что со временем ни у кого даже мысли не возникало о том, чтобы выучиться и стать, скажем, врачом. Сейчас наши целители сохранили какие-то знания только благодаря устной традиции. Мы даже врачами себя не именуем, потому что в народе еще сохранилась память о том, какими прежде были настоящие врачи. Я сумел узнать, может быть, больше многих, но даже у меня нет и сотой доли тех знаний, какими обладали врачи до падения королевского рода Грейслипов.
— Но это же трагедия! Как мог правитель допустить, чтобы в его государстве уничтожались сами основы знаний?
— Понятия не имею, что послужило этому причиной, но теперь вряд ли можно что-то изменить. Даже если б мы и сумели вновь открыть университеты, то в них ведь некому было бы преподавать: ни одного практикующего, настоящего врача среди нас уже не осталось. Такого, который смог бы воссоздать хотя до некоторой степени прежнюю систему обучения. — Хойт с силой поддел носком сапога комок грязи. — Не осталось в живых никого, кто знал бы хоть, что именно нам следует изучать и в какой последовательности.
— Как же ты-товрачевать научился?
— Мне Ален помогал. — Хойт жестом велел Черну повернуться спиной, залез в его заплечный мешок и достал оттуда бурдюк с вином. — Он и сам многому меня научил, и, что еще важнее, давал мне книги и рассказывал, где можно достать другие.
— А что, книги — это такая редкость?
— Если не считать тех жалких учебников, по которым учатся в школе, книги сейчас действительно — огромная редкость. Меня, скорее всего, попросту повесили бы, если б нашли те книги, которые я прячу в тайнике неподалеку от Саутпорта.
У Ханны даже голова закружилась. Поверить в такое было просто невозможно. Что же это за место? И что за человек был этот принц Марек? Разве может правитель проводить в жизнь такую дикую узколобую политику?
— А откуда же у господина Джаспера взялось столько книг по медицине, если он не врач? — спросила она.
— У Алена, — поправил ее Хойт. — Это сложный вопрос. Те книги, которые он мне давал, очень старые. В них масса всяких медицинских знаний, описаний практических действий и так далее, но им не менее восьмисот, а может, и девятисот двоелуний. И ни одна из них не была напечатана в какой-нибудь подпольной типографии, которых нынче в Праге не так уж и мало. — Хойт отхлебнул вина и передал бурдюк Ханне. — Я предполагаю, что Алену удалось каким-то образом пробраться в библиотеку старого университета и выкрасть эти книги оттуда.
— Что ж, в этом, по-моему, ничего такого уж особенно невероятного нет.
— Нет, есть! Особенно если вспомнить о том, что все университетские библиотеки по приказу Марека сровняли с землей.
— Должно быть, одну случайно пропустили.
— А вот это вряд ли. На Марека что-то не похоже. — Хойт с сомнением посмотрел на нее. — Но, так или иначе, когда Ален дал мне первую порцию книг, он рассказал, где я могу взять еще. Причем книги были спрятаны по всей Праге — в разрушенных домах, в лесных сторожках, в рыбацких хижинах на берегу моря! В общем, в самых разных местах. И знаешь, что я обнаружил?
— Что все они очень старые?
— Верно. — Хойт отобрал у нее бурдюк и передал его Черну. Тот разом отпил почти половину его содержимого, потом заткнул пробкой и с невозмутимым видом сунул в мешок. — Все эти книги были очень старые, даже старинные. И отнюдь не напечатанные в подпольных типографиях, а, скорее всего, извлеченные из древних книгохранилищ. Рукописные медицинские журналы, философские трактаты в толстенных кожаных переплетах...
Ханна с возрастающим нетерпением подумала о том, что вскоре ей предстоит встретиться с этим загадочным Аленом, и сказала:
— Звучит весьма интригующе. А ты когда-нибудь спрашивал у него, откуда эти книги?
— Спрашивал, и он мне сказал, что когда-то служил в ведомстве, занимавшемся общественным образованием и здравоохранением. Вряд ли это действительно что-то объясняет, но больше он мне ничего говорить не пожелал.
— Ладно. Это не важно. Вернемся к самому господину... к самому Алену. Расскажи мне о нем. Почему ты так уверен, что он знает, как вернуть меня домой?
Ханна уже поняла, что тот странный гобелен, который она видела на полу в доме № 147 на Десятой улице Айдахо-Спрингс, и виноват в том, что она каким-то невероятным образом очутилась на лесистом холме в пригородах Саутпорта. А вот почемуэто произошло — уже совсем другой вопрос.
— Тут тебе придется просто мне довериться, только и всего, — серьезно сказал Хойт. — Если в Праге и есть человек, который способен вернуть тебя в твой Денверколорадо, так только Ален Джаспер. Его познания необычайно широки! Я порой просто не могу отыскать ничего такого, чего он не знал бы или, по крайней мере, о чем не мог бы судить хотя бы поверхностно. Такое ощущение, что он каким-то немыслимым образом умудрился пожить повсюду и во все времена. И все на свете испытать. Он, конечно, станет отрицать это, но я же сам видел: он даже настоящей магией владеет! Но учти, он соглашается показывать только самые несложные и веселые магические трюки.
Ханна уже столько раз с начала их путешествия слышала о магии и вслух выражала сомнения в ее существовании, что на сей раз даже не потрудилась начать с Хойтом очередной спор. К тому же он говорил о совершенно невозможных вещах с такой непререкаемой уверенностью, что Ханна вдруг подумала: а что, если слово «магия» имеет в Элдарне несколько иной смысл? Хотя, если учесть то, как она сама из гостиной Стивена попала прямиком в Саутпорт, впору начинать сомневаться в собственных убеждениях и в том, что магии не существует.
— Когда ты в последний раз его видел? — спросила она.
— Да уж, наверное, двоелуний пятнадцать или семнадцать назад. Мы с Черном давно так далеко на севере не бывали. Жизнь на южном побережье до сих пор шла вполне неплохо, и мы хотели пока что там и остаться.
— А разве Ален не бывает в Саутпорте?
— Я никогда не слышал, чтобы он бывал где-то еще, кроме Миддл-Форка. — Хойт вдруг остановился и повернулся к Черну. — А ведь я раньше об этом даже не задумывался! Хотя он действительно, по-моему, никогда Миддл-Форк не покидал. Во всяком случае, я о таком ни разу не слышал. Интересно, почему?
— А до этого Миддл-Форка далеко еще?
— Нет. — И Хойт знаками о чем-то быстро спросил у Черна. Тот кивнул и в ответ сделал какой-то краткий жест. — Он говорит, дня два или три. От погоды зависит.
Ханна пока что не обнаружила в Праге ничего такого, что заставило бы ее поверить в присутствие здесь каких-то волшебников, которые обладают некими мистическими или какими угодно иными средствами, способными отправить ее назад в Колорадо. Эта страна, ее люди и культура казались ей настолько архаичными, чуть ли не средневековыми, что, похоже, лишь нечто сверхъестественное способно было вернуть ее к прежней действительности, в знакомый ей мир. И это нечто должно было уметь управлять всеми потайными механизмами, всеми запорами и выключателями, соединяющими ее мир с этим невообразимым, невозможным местом.
Случившееся по-прежнему порой ставило ее в тупик, по-прежнему заставляло время от времени недоуменно качать головой, щипать себя и шептать с надеждой: «Проснись же, глупая! Это все не настоящее! Оно тебе только кажется». Однако все каким-то образом оказывалось настоящим; и она, оказавшись в этой иной реальности, брела по колено в грязи, но безусловно живая, безусловно бодрствующая, безусловно в полном сознании. Она странствовала по фантастической стране, которой не должно было бы существовать, однако она существовала.И ей приходилось искать в этой немыслимой стране того единственного человека, который, возможно, сумеет ей помочь и объяснить, что же все-таки с ней произошло.
Дорога между тем вилась среди живописных округлых холмов, и они все время шли на север, и Ханна развлекалась тем, что представляла себя одной из первых американских колонистов, которые еще только начинают продвигаться в глубь будущих штатов Виргиния или Массачусетс. Вокруг буйствовала растительность; это была та самая ярко-зеленая тропическая растительность, какую она не раз видела в фильмах о дождевых лесах и джунглях. Болотистые низины, заросшие высоченной травой и окутанные влажной дымкой, сменялись густой листвой подлеска, чувствующего себя отлично, несмотря на темный полог из древесных ветвей и лиан, скрывающий небо. Впрочем, стрелы солнечного света то и дело прорывались сквозь этот зеленый полог и вспыхивали в зелени кустов, росших вокруг стволов огромных деревьев, похожих на башни.
Этот прекрасный лес дышал первобытной чистотой. Бесконечное море зелени порой прерывалось пятнами бело-серого тумана. Казалось, переполненные влагой облака опускаются, чтобы немного отдохнуть на мягкой зелени лужаек, и там, как представлялось Ханне, рассыпаются на сотни тысяч капель росы. И куда бы она ни посмотрела, сама земля, как ей казалось, громко кричит о том, что эта страна живая и очень опасная.
Пять пирсов вытянулись далеко в море, и самый длинный из них представлял собой совершенно невероятную конструкцию, покоившуюся на мощных дубовых сваях, врытых в морское дно на большой глубине. К этому пирсу была причалена двухмачтовая шхуна, глубоко сидящая в воде и, видимо, совершенно готовая к отплытию.
Эта шхуна называлась «Фалканская танцовщица» и, несмотря на крупные габариты, формы имела весьма изящные, обтекаемые, обладала довольно узким бимсом и, по всей видимости, была легка на ходу. Версену даже показалось, что шхуна уже уплывает в море, хотя он ясно видел, как крепко она причалена к пирсу. Прищурившись и напрягая зрение, он сумел разглядеть на палубе шхуны какое-то движение. И ужасная мысль пронзила его: неужели им с Брексан придется уплыть отсюда в открытое море?
И словно в ответ на его безмолвный вопрос, Карн и Рала погнали своих пленников по широкому дощатому причалу мимо деревянных клетей, приготовленных к отправке в неведомые элдарнские порты, туда, где была пришвартована «Фалканская танцовщица». Только тут Версен заметил малакасийский флаг, безжизненно обвисший на мачте, поскольку ветра не хватало даже на то, чтобы хоть шевельнуть его полотнище. Впрочем, подумал Версен, вряд ли кому-то нужно увидеть этот флаг, чтобы понять, что данное судно принадлежит имперскому военному флоту принца Малагона.
Чуть обернувшись, он прошептал:
— Ты что-нибудь в кораблях понимаешь?
Брексан снова приняла прежнюю позу — прижалась к его спине и обняла его руками: такое положение казалось ей наиболее безопасным и удобным. Однако даже говорить ей было трудно; каждое слово причиняло боль, и она, казалось, отдала бы сейчас хоть десять двоелуний собственной жизни за горсточку листьев керлиса.
— Ну, во всяком случае, мне ясно, что перед нами довольно большой корабль, — шепотом ответила она Версену. — А что? Ты разве совсем в кораблях не разбираешься?
— Я, между прочим, дровосек, — довольно язвительно, но по-прежнему тихо сообщил он. — И понимаю одно: это судно обшито деревом, таким же, какие я добывал в лесу. Это единственное, что я действительно знаю. И как-то не особенно стремлюсь узнать больше ни о судах, ни о судовождении.
Брексан еще крепче прижалась к нему.
— И я вряд ли стала бы обвинять тебя в том, что тебе этого не хочется. Но я почти уверена: если мы погрузимся на этот корабль, то, скорее всего, поплывем в Малакасию.
— Я так и думал, что ты это скажешь, — ответил Версен с кривой ухмылкой. — Что ж, похоже на правду.
Когда они добрались до конца пирса, Версен увидел, что команда шхуны полностью состоит из малакасийцев, но одетых не в форму, а в какие-то пестрые лохмотья.
— Но это же не военное судно! — удивленно произнес он. — Не моряки, а сброд. Такое только на торговом судне возможно.
Брексан смотрела, как целая орда матросов и грузчиков занимается размещением товаров и оснасткой корабля, и, несмотря на тревожные мысли о будущем, испытывала почти восторг от предстоящего плавания по Равенскому морю.
— Судя по тому, сколько здесь всяких клетей и тюков, — сказала она, — мы явились запоздалой и весьма нежелательной добавкой, поскольку судно и так уже здорово нагружено. Да и жители этого города — если вспомнить, как они нас встретили, — вряд ли были рады нашему появлению.
Словно подслушав их разговор, к ним подошел какой-то приземистый, толстый, похожий на поросенка купец с заплывшими жиром глазками. Он прямо-таки истекал потом, то и дело промокая свою сверкающую лысину носовым платком и словно желая отполировать ее до ослепительного блеска. На нем был совершенно неуместный в такую жару щегольской шелковый костюм и изящная рубашка с брыжами.
Брексан догадалась, что это хозяин «Фалканской танцовщицы», хоть он и выглядел на борту этого торгового судна совершенно не к месту: слишком хорошо одет и слишком толст. Когда он повернулся к ней лицом, Брексан с трудом заставила себя не смотреть на огромную безобразную то ли родинку, то ли бородавку, торчавшую у него на внешней стороне ноздри.
Купец попытался о чем-то переговорить с Карном, но беседа с сероном явно не клеилась, и он разочарованно глянул в сторону пленников. Но все же подошел ближе и заговорил с ними. Голос у него был такой хриплый и неровный, словно вся глотка забита слизью.
— Вам обоим лучше сразу сказать, где этот волшебный ключ, — пробулькал он.
— У нас его нет, — ответил Версен.
— Где же он?
— Дома оставили. — Версен гневно сверкнул глазами, этот жирный тип вызывал у него отвращение. — Как ты можешь работать на оккупантов! Совсем честь позабыл? Стыд и позор!
— При чем здесь честь? И ничего позорного я в этом не вижу. Я — торговец, а дельце мне предложили выгодное. Принц хочет... — Толстяк умолк, словно пораженный тем, что подобные жалкие оборванцы могли понадобиться Малагону, затем продолжил: — Принц хочет, чтобы вас к нему доставили, и я вас к нему доставлю — причем за очень даже неплохую плату.
Он гнусно захихикал, и жирные складки так и заколыхались у него под подбородком. Брексан содрогнулась от отвращения.
— Но если вы скажете мне, где я могу найти тот камень, который так нужен Малагону, — прибавил купец, — я позабочусь, чтобы с вами хорошо обращались: хорошо кормили, устроили поудобнее, дали переодеться. — Он посмотрел на Брексан, словно пытаясь представить себе, какова она будет после горячей ванны. — И может быть, я даже дам этой молодой особе с разбитым лицом немного керлиса. — И он деловито потребовал: — Ну, быстро! Говорите, где ключ.
Версена все эти посулы оставили совершенно равнодушным, и он, окинув купца таким гневным взглядом, что тот даже немного отступил назад, процедил сквозь зубы:
— Даже не надейся. И советую тебе, да-да, именно тебе, молиться всем богам Северных лесов, чтобы я никогда до тебя не добрался!
Купец, отскочив от него на безопасное расстояние, злобно рассмеялся:
— На этот счет, мой вонючий дружок, можешь не беспокоиться! Я для тебя отличную темницу приготовил, так что в Ориндейл прибудешь в целости и сохранности.
Значит, Ориндейл! Но даже услышав это, Версен заставил себя сохранять внешнее спокойствие и, презрительно улыбнувшись, с беззаботным вздохом сказал:
— Ну что ж, тогда давайте отчаливать.
* * *
Ханна Соренсон тащилась, по колено утопая в жидкой грязи. Впервые со времени своего неожиданного прибытия в Элдарн она была счастлива, что на ней сапоги, а не кроссовки. Их продвижение по дороге, ведущей в Миддл-Форк, несколько ускорилось с тех пор, как они, миновав пригороды Саутпорта, свернули на север. Хотя здешним представителям оккупационной армии «удалось» найти и повесить несколько человек, подозреваемых в убийстве того солдата, который напал на Ханну на горной дороге, всем было ясно, что повешенные ни в чем не виноваты. Так что поиски настоящих убийц продолжались; искали также небольшой отряд партизан — или, возможно, кого-то одного из инсургентов, либо чересчур храброго, либо чересчур беспечного, — который спалил до ватерлинии крупное малакасийское торговое судно.
Во время пожара, правда, никто не погиб, но огнем было уничтожено огромное количество оружия, серебра, провизии и одежды. Единственным ключом к определению личности поджигателя были свидетельские показания одного типа, который утверждал, что видел какого-то мужчину, убегавшего с причалов. Свидетель утверждал, что этот человек, по всей видимости, был ранен, потому что сильно хромал, что было заметно даже в темноте.
Пробираясь все дальше на север, Ханна, Хойт и Черн несколько раз были остановлены патрулем и допрошены насчет того, куда они идут и чем занимаются. Путешественники упорно придерживались одной и той же легенды: они бродят по стране в поисках работы и только что отработали на уборке большого урожая темпины в одном пригородном хозяйстве, а теперь направляются в Миддл-Форк, надеясь на зиму подыскать работу где-нибудь в тепле, скажем, на кухне. Хойт в таких случаях всегда тыкал пальцем в Черна и пояснял:
— Ну, он-то, конечно, работать не будет. Хорошо, если хоть несколько медных монет получит, собирая хворост или чистя снег во дворе. — И чаще всего малакасийцы понимающе ему кивали и отпускали без лишних слов, впрочем, с ног до головы оглядев Черна.
Таким образом троице удавалось продолжать путь без особых задержек. Все принимали их за вполне законопослушных, замученных тяжелой работой бродяг, которым и без того тяжко приходится, ибо они вынуждены заботиться еще и об этом здоровенном глухонемом дурне. В общем, они не были похожи на тех, кто способен убить вооруженного воина, не говоря уж о том, чтобы поджечь и ограбить в ночи малакасийский галеон.
Ханна предпочитала во время этих допросов помалкивать, предоставляя Хойту возможность очаровывать тех, кто их допрашивал. Каждый раз, когда их останавливали, в голове у нее крутилась одна и та же отчетливая мысль: из-за нее могут арестовать и даже убить обоих ее спутников. Чего там говорить, одного ее белья или носков для малакасийцев хватило бы, чтобы их всех тут же на месте и прикончить; уж эти-то улики прекрасно доказывали, что никакая она не местная крестьянка.
Ханна с самого начала твердо решила непременно оставить при себе бюстгальтер, трусики и носки, ибо понятия не имела, что именно женщины Элдарна носят под платьем. Кроме того, она просто не способна была представить себе, как пройдет такой путь пешком без носков, надев прямо на голое тело грубую одежду из колючей домотканой шерстяной ткани. В итоге она решила, что никаких особых проблем с ее бельем возникнуть не должно, поскольку она никогда не раздевается там, где ее может кто-нибудь увидеть.
Теперь же Ханна успела не один раз пожалеть, что предпочла комфорт осторожности. Когда их в очередной раз останавливал патруль, сердце у нее уходило в пятки: а что, если их обыщут? Что, если кому-нибудь из этих грубых патрульных вздумается пощупать, что у нее под рубахой? Хотя ее белье не было ни особенно дорогим, ни особенно сексапильным, шили его все же явно не в Элдарне. И скрыть это будет невозможно, особенно если их остановят во время дождя — вот тогда мокрая рубаха, прилипшая к груди, выдаст ее куда быстрее любой словесной оговорки.
Ханна просто в ужас приходила от подобной возможности. Ее стоящие торчком груди не могут не вызвать подозрений — ведь здесь, похоже, никто никаких бюстгальтеров не носит. Грудь у нее, может, и не такая уж большая, особенно по американским стандартам, но в бюстгальтере всегда выглядит очень даже ничего и, конечно же, сразу привлечет внимание солдат.
И Ханна, догадываясь, что малакасийские мужчины в этом отношении ничем не отличаются от всех прочих мужчин в мире, принялась горбиться и сутулиться и каждый раз старательно одергивала рубаху, когда к ним приближался патруль или они сами проходили мимо постовых на дороге.
— Да что с тобой, черт возьми, такое? — свистящим шепотом, стараясь не рассмеяться, спрашивал ее Хойт, как только очередной патруль, разминувшись с ними, начинал удаляться к югу. — Хватит с нас и одного придурка, так что нечего и тебе убогую дурочку изображать.
— Все дело в моей... — Ханна попыталась отыскать подходящее слово, слушая, как хлюпают промокшие насквозь слишком большие для нее сапоги. — Фигуре.
Чтобы не прыснуть со смеху, пока солдаты не успели еще отъехать достаточно далеко, Хойт зажал нос и спросил:
— А что плохого в твоей фигуре?
— Что значит, плохого? — возмутилась Ханна, хотя сердиться вовсе и не собиралась.
— Ничегов ней нет плохого; я совсем и не про то говорил. Вот черт! Ты что, этих солдат не видишь? Мы сейчас о чем говорим-то? — Хойт тщетно пытался добиться, чтобы она наконец его поняла. — Я и не думал утверждать, что у тебя плохая фигура. У тебя прекрасная фигура... очень даже! Нет, ну как ты не поймешь? Я ведь о том, что ведешь ты себя как полоумная! — И Хойт поспешно отвернулся — мимо них как раз проехал командир патруля, и сказал: — Доброе утро, господин мой!
— Я так веду себя, потому что — раз уж ты сам этого до сих пор не заметил — моя фигура, если можно так выразиться, заставляет обращать на себя внимание. Особенно во время дождя. На радость любому мужчине. На радость любому солдату этой вашей Малакасии! Ради бога, Хойт, посмотри на мою грудь!
Хойт захихикал.
— Я, честно говоря, и не собирался говорить с тобой об этом, но ты, видно, знаешь какой-то женский секрет. Уверен, немало женщин в Саутпорте захотели бы, чтобы ты им этот секрет раскрыла. — Мимо наконец проехал последний конный; копыта лошадей вдрызг раздолбали и без того грязную дорогу, так что идти стало еще труднее, зато можно было говорить почти в полный голос. — А правда, что это у тебя такое? Нечто вроде корсета?
— В общем, да. Но только гораздо удобнее и легче. Я не знаю всех тонкостей, но эта вещь поддерживает грудь гораздо лучше, чем то, что носят женщины у вас в Праге.
Черн насмешливо хмыкнул и что-то добродушно проворчал,видимо имея в виду ту нелепейшую в данной ситуации тему, которую они обсуждали. И Ханна тут же почти машинально поправила на себе одежду, прежде чем сказать что-то еще.
— В общем, — твердо заявила она, — пока не перестанут лить дожди и пока мы недоберемся до города, где можно будет раздобыть мне какую-нибудь более подходящую одежду, а эту выбросить, я буду и горбиться, и даже ногу слегка приволакивать. Иначе эта слишком теплая и жутко колючая рубаха, которой ты меня снабдил, так и будет, едва намокнув, выставлять мой бюст напоказ. Так что, возможно, тебе придется исхитриться и придумать новую историю о том, как тебе, бедняге, приходится странствовать по белу свету с двумя придурками!
При этих ее словах Черн разразился громоподобным, каким-то нутряным хохотом, звучавшим одновременно и весело, и трагично — казалось, кто-то исполняет на сломанной тубе некий победоносный марш.
— Ничего себе! — воскликнул Хойт и тоже расхохотался. — Значит, ты будешь все внимание уделять своей... э-э-э... «фигуре», а я должен буду придумать достаточно убедительную историю о том, почему путешествую с женщиной, чья «фигура» выглядит во время дождя такой вызывающей!
В конце концов Ханна тоже засмеялась, несмотря на все свои страхи. Действительно, постоянные опасения, что их схватят из-за такой ерунды, как ее нижнее белье, начинали уже ее утомлять.И она решила сменить тему.
— Расскажи мне об Алене Джаспере более подробно, пожалуйста, — попросила она.
Хойт и сам был рад поговорить о чем-нибудь другом; он был смущен не меньше Ханны, и оба они покраснелитак, словно перенесли тепловой удар.
— Ален... Что ж, он человек очень интересный. Я его с детства знаю, и, по-моему, не хуже, чем всех прочих своих знакомых. Он учил меня читать, когда я был мальчишкой; для тебя это, может, и ничего особенного, но я всегда ленился ходить в школу и без него почти наверняка остался бы неграмотным. А уж о том, как лечить людей, и о медицине вообще совсем ничего не узнал бы.
— Так он тоже врач?
— Нет. — Хойт задумался, подыскивая подходящие слова. — Когда к власти пришел принц Марек, а это случилось почти тысячу двоелуний назад... — Он умолк, увидев, что лицо у Ханны стало совсем растерянным, и начал снова: — В общем, пять-шесть поколений назад Марек, придя к власти, первым делом позакрывал все университеты, так что со временем ни у кого даже мысли не возникало о том, чтобы выучиться и стать, скажем, врачом. Сейчас наши целители сохранили какие-то знания только благодаря устной традиции. Мы даже врачами себя не именуем, потому что в народе еще сохранилась память о том, какими прежде были настоящие врачи. Я сумел узнать, может быть, больше многих, но даже у меня нет и сотой доли тех знаний, какими обладали врачи до падения королевского рода Грейслипов.
— Но это же трагедия! Как мог правитель допустить, чтобы в его государстве уничтожались сами основы знаний?
— Понятия не имею, что послужило этому причиной, но теперь вряд ли можно что-то изменить. Даже если б мы и сумели вновь открыть университеты, то в них ведь некому было бы преподавать: ни одного практикующего, настоящего врача среди нас уже не осталось. Такого, который смог бы воссоздать хотя до некоторой степени прежнюю систему обучения. — Хойт с силой поддел носком сапога комок грязи. — Не осталось в живых никого, кто знал бы хоть, что именно нам следует изучать и в какой последовательности.
— Как же ты-товрачевать научился?
— Мне Ален помогал. — Хойт жестом велел Черну повернуться спиной, залез в его заплечный мешок и достал оттуда бурдюк с вином. — Он и сам многому меня научил, и, что еще важнее, давал мне книги и рассказывал, где можно достать другие.
— А что, книги — это такая редкость?
— Если не считать тех жалких учебников, по которым учатся в школе, книги сейчас действительно — огромная редкость. Меня, скорее всего, попросту повесили бы, если б нашли те книги, которые я прячу в тайнике неподалеку от Саутпорта.
У Ханны даже голова закружилась. Поверить в такое было просто невозможно. Что же это за место? И что за человек был этот принц Марек? Разве может правитель проводить в жизнь такую дикую узколобую политику?
— А откуда же у господина Джаспера взялось столько книг по медицине, если он не врач? — спросила она.
— У Алена, — поправил ее Хойт. — Это сложный вопрос. Те книги, которые он мне давал, очень старые. В них масса всяких медицинских знаний, описаний практических действий и так далее, но им не менее восьмисот, а может, и девятисот двоелуний. И ни одна из них не была напечатана в какой-нибудь подпольной типографии, которых нынче в Праге не так уж и мало. — Хойт отхлебнул вина и передал бурдюк Ханне. — Я предполагаю, что Алену удалось каким-то образом пробраться в библиотеку старого университета и выкрасть эти книги оттуда.
— Что ж, в этом, по-моему, ничего такого уж особенно невероятного нет.
— Нет, есть! Особенно если вспомнить о том, что все университетские библиотеки по приказу Марека сровняли с землей.
— Должно быть, одну случайно пропустили.
— А вот это вряд ли. На Марека что-то не похоже. — Хойт с сомнением посмотрел на нее. — Но, так или иначе, когда Ален дал мне первую порцию книг, он рассказал, где я могу взять еще. Причем книги были спрятаны по всей Праге — в разрушенных домах, в лесных сторожках, в рыбацких хижинах на берегу моря! В общем, в самых разных местах. И знаешь, что я обнаружил?
— Что все они очень старые?
— Верно. — Хойт отобрал у нее бурдюк и передал его Черну. Тот разом отпил почти половину его содержимого, потом заткнул пробкой и с невозмутимым видом сунул в мешок. — Все эти книги были очень старые, даже старинные. И отнюдь не напечатанные в подпольных типографиях, а, скорее всего, извлеченные из древних книгохранилищ. Рукописные медицинские журналы, философские трактаты в толстенных кожаных переплетах...
Ханна с возрастающим нетерпением подумала о том, что вскоре ей предстоит встретиться с этим загадочным Аленом, и сказала:
— Звучит весьма интригующе. А ты когда-нибудь спрашивал у него, откуда эти книги?
— Спрашивал, и он мне сказал, что когда-то служил в ведомстве, занимавшемся общественным образованием и здравоохранением. Вряд ли это действительно что-то объясняет, но больше он мне ничего говорить не пожелал.
— Ладно. Это не важно. Вернемся к самому господину... к самому Алену. Расскажи мне о нем. Почему ты так уверен, что он знает, как вернуть меня домой?
Ханна уже поняла, что тот странный гобелен, который она видела на полу в доме № 147 на Десятой улице Айдахо-Спрингс, и виноват в том, что она каким-то невероятным образом очутилась на лесистом холме в пригородах Саутпорта. А вот почемуэто произошло — уже совсем другой вопрос.
— Тут тебе придется просто мне довериться, только и всего, — серьезно сказал Хойт. — Если в Праге и есть человек, который способен вернуть тебя в твой Денверколорадо, так только Ален Джаспер. Его познания необычайно широки! Я порой просто не могу отыскать ничего такого, чего он не знал бы или, по крайней мере, о чем не мог бы судить хотя бы поверхностно. Такое ощущение, что он каким-то немыслимым образом умудрился пожить повсюду и во все времена. И все на свете испытать. Он, конечно, станет отрицать это, но я же сам видел: он даже настоящей магией владеет! Но учти, он соглашается показывать только самые несложные и веселые магические трюки.
Ханна уже столько раз с начала их путешествия слышала о магии и вслух выражала сомнения в ее существовании, что на сей раз даже не потрудилась начать с Хойтом очередной спор. К тому же он говорил о совершенно невозможных вещах с такой непререкаемой уверенностью, что Ханна вдруг подумала: а что, если слово «магия» имеет в Элдарне несколько иной смысл? Хотя, если учесть то, как она сама из гостиной Стивена попала прямиком в Саутпорт, впору начинать сомневаться в собственных убеждениях и в том, что магии не существует.
— Когда ты в последний раз его видел? — спросила она.
— Да уж, наверное, двоелуний пятнадцать или семнадцать назад. Мы с Черном давно так далеко на севере не бывали. Жизнь на южном побережье до сих пор шла вполне неплохо, и мы хотели пока что там и остаться.
— А разве Ален не бывает в Саутпорте?
— Я никогда не слышал, чтобы он бывал где-то еще, кроме Миддл-Форка. — Хойт вдруг остановился и повернулся к Черну. — А ведь я раньше об этом даже не задумывался! Хотя он действительно, по-моему, никогда Миддл-Форк не покидал. Во всяком случае, я о таком ни разу не слышал. Интересно, почему?
— А до этого Миддл-Форка далеко еще?
— Нет. — И Хойт знаками о чем-то быстро спросил у Черна. Тот кивнул и в ответ сделал какой-то краткий жест. — Он говорит, дня два или три. От погоды зависит.
Ханна пока что не обнаружила в Праге ничего такого, что заставило бы ее поверить в присутствие здесь каких-то волшебников, которые обладают некими мистическими или какими угодно иными средствами, способными отправить ее назад в Колорадо. Эта страна, ее люди и культура казались ей настолько архаичными, чуть ли не средневековыми, что, похоже, лишь нечто сверхъестественное способно было вернуть ее к прежней действительности, в знакомый ей мир. И это нечто должно было уметь управлять всеми потайными механизмами, всеми запорами и выключателями, соединяющими ее мир с этим невообразимым, невозможным местом.
Случившееся по-прежнему порой ставило ее в тупик, по-прежнему заставляло время от времени недоуменно качать головой, щипать себя и шептать с надеждой: «Проснись же, глупая! Это все не настоящее! Оно тебе только кажется». Однако все каким-то образом оказывалось настоящим; и она, оказавшись в этой иной реальности, брела по колено в грязи, но безусловно живая, безусловно бодрствующая, безусловно в полном сознании. Она странствовала по фантастической стране, которой не должно было бы существовать, однако она существовала.И ей приходилось искать в этой немыслимой стране того единственного человека, который, возможно, сумеет ей помочь и объяснить, что же все-таки с ней произошло.
Дорога между тем вилась среди живописных округлых холмов, и они все время шли на север, и Ханна развлекалась тем, что представляла себя одной из первых американских колонистов, которые еще только начинают продвигаться в глубь будущих штатов Виргиния или Массачусетс. Вокруг буйствовала растительность; это была та самая ярко-зеленая тропическая растительность, какую она не раз видела в фильмах о дождевых лесах и джунглях. Болотистые низины, заросшие высоченной травой и окутанные влажной дымкой, сменялись густой листвой подлеска, чувствующего себя отлично, несмотря на темный полог из древесных ветвей и лиан, скрывающий небо. Впрочем, стрелы солнечного света то и дело прорывались сквозь этот зеленый полог и вспыхивали в зелени кустов, росших вокруг стволов огромных деревьев, похожих на башни.
Этот прекрасный лес дышал первобытной чистотой. Бесконечное море зелени порой прерывалось пятнами бело-серого тумана. Казалось, переполненные влагой облака опускаются, чтобы немного отдохнуть на мягкой зелени лужаек, и там, как представлялось Ханне, рассыпаются на сотни тысяч капель росы. И куда бы она ни посмотрела, сама земля, как ей казалось, громко кричит о том, что эта страна живая и очень опасная.