Страница:
Едва не сорвав с петель дверь, Малагон вылетел в коридор, и сердце у несчастного Кайло ушло в пятки. Он не сомневался, что принцу известно о нем все.
Голос правителя Малакасии таким гулким эхом отдавался в ушах часовых, что оба едва не лишились чувств.
— Лейтенант Вентра! Ты чувствуешь этот запах?
Девар не мог припомнить случая, чтобы Малагон хоть глянул на кого-то из своих гвардейцев, не говоря уж о том, чтобы прямо обращаться к кому-то из них, да еще и по имени.
— Какой запах, мой государь? — упав на одно колено, жалобно спросил он.
Малагон взвизгнул, и в этом вопле смешались восторг и отчаяние. А лейтенант неловко ткнулся лицом в пол и остался недвижим. Рядовой Партифан по-прежнему смотрел прямо перед собой, не сводя глаз с кривоватого шва между двумя каменными плитами. Он готов был хоть до конца дней своих смотреть на эту полоску строительного раствора.
— Эй, Кайло Партифан! — Малагон поманил его к себе белой, как у покойника, рукой, вынырнувшей откуда-то из-под черных одежд.
Кайло рухнул на колени так поспешно, словно его ударили сзади по ногам тяжелым палашом.
— Я здесь, мой государь!
— Ты чувствуешь этот запах?
— Прошу прощения, но я ничего не чувствую, мой государь. — Кайло очень надеялся, что ответил правильно.
— Пахнет древесным дымом! — проревел Малагон так, что Кайло подпрыгнул от неожиданности. — Ну да, это древесный дым, и дерево горит не более чем в одном двоелунии пути отсюда. Это древесный дым, рядовой Партифан.
— Да, мой государь.
— Они сжигают на погребальном костре его тело, его мертвоетело, его мертвое, изломанное, хрупкое тельце!
— Да, мой государь. — Похоже, именно эти слова пока что и позволяли Кайло оставаться в живых.
— Фантус! Ах ты, старый, мертвый,миролюбец, жалкая тряпка!
Малагон захихикал, и этот жуткий смех наводил на мысли о некоем безумном палаче, всю жизнь проведшем в застенке.
— Да, мой государь.
— Что ж, теперь моим бездушным охотничкам осталось только принести мне ключ! — И Малагон, произнося эти слова и глядя куда-то в потолок, даже слегка подпрыгнул от возбуждения.
Это было так странно и непристойно, что Кайло вздрогнул.
— И пока вы будете раздобывать мне ключ, мои драгоценные помощнички, — продолжал между тем Малагон, — можете прикончить и всех остальных жалких спутников Фантуса. Ты согласен со мной, рядовой Партифан?
— Согласен, мой государь. — Кайло понятия не имел, о чем идет речь, но, разумеется, готов был согласиться с любыми словами своего хозяина.
А Малагон, мгновенно обретя обычную сдержанность, резко повернулся и полетел, казалось почти не касаясь пола, обратно в свои покои.
— Рядовой Партифан! — Он, словно передумав, вдруг повернул назад.
— Да, мой государь?
— Передай, чтоб готовили «Принца Марека» к отплытию. Мы выйдем в море через два дня на рассвете.
Кайло похолодел от ужаса. Если спросить у Малагона, куда он намерен послать корабль, злобный правитель прибьет его прямо здесь, в коридоре, и тело его будет валяться на полу рядом с телом Девара. Но ведь портовое начальство и капитан судна непременно его, Кайло, повесят, если он заявится к ним с таким приказом и не назовет конкретного пункта назначения.
Но Малагон явно был милостив к нему:
— В Ориндейл, рядовой Партифан. Скажи им, что мы поплывем в Ориндейл.
— Да, мой государь. — Рядовой Партифан не стал ждать, пока за Малагоном захлопнется дверь, и бегом бросился исполнять его поручение.
Марк Дженкинс замерзал. Он слишком быстро бежал все это время, и теперь наступал час расплаты. Перед глазами был какой-то узкий черный коридор, в котором плясали яркие желтые вспышки, и он понял, что вот-вот потеряет сознание. Он съел невероятное количество снега, стараясь избежать обезвоживания, и серьезно понизил этим температуру собственного тела. Остатки еды он прикончил еще накануне, и голод безжалостно терзал его внутренности. Больше есть снег было нельзя, и от наступающей дегидрации у него уже ломило все суставы. Он стал гораздо чаще спотыкаться и падать, пытаясь объяснять это тем, что просто очень устал, но в глубине души отлично понимая, что ему просто начинают отказывать ноги. Если он немедленно что-нибудь не предпримет, чтобы согреться, высушить одежду и вдоволь напиться воды, то вскоре упадет без чувств и тогда... уж больше никогда не поднимется.
Как же это он умудрился довести себя до такого состояния? Ах да, он же заблудился в этих чужих горах, в этом чужом мире — нет, не просто чужом, а совершенно чуждом, совершенно невозможном, фантастическом мире! Такого мира по всем правилам не должно было бы существовать вовсе. Что это, например, за тип, за которым он гонится и который без малейших усилий волочет на себе Стивена через любые горные перевалы?
Марк, собрав последние силы, заставил себя поднять одну ногу, потом вторую, снова и снова заставляя себя шевелиться, двигаться: «Подними ногу, сделай шаг, подними вторую и сделай еще шаг!»
От этих усилий он окончательно выдохся, даже мысли стали отрывистыми, короткими — он точно перебирал в уме старые черно-белые фотографии. Но время от времени наступал перерыв, когда исчезало все — мысли, образы, воспоминания, — и это было лучше всего. В такие моменты он мог пройти довольно много, думая лишь о том, что нужно поднять ногу и сделать шаг, и видел перед собой только странное мелькание каких-то бело-зеленых пятен.
Марк продолжал эту схватку с самим собой не потому, что верил, будто у него хватит сил, чтобы победить тех, кто пленил Стивена. Не верилось ему и в то, что он сможет пронести своего друга через весь этот лес обратно. Он давно уже смирился, понимая, что ни то ни другое для него не реально. Скорее он продолжал брести по этим следам в снегу потому, что ничего другого просто не мог придумать и не знал даже, как теперь спасти собственную жизнь. Продолжай двигаться или погибнешь. Это было очень простое, но вполне действенное заклинание, и Марк все время повторял его — особенно когда мысли в голове слишком уж быстро начинали разбегаться в разные стороны, оставляя вместо себя полную пустоту. Продолжай двигаться или погибнешь.
И он продолжал двигаться.
Ночь Марк провел, закопавшись в выпавший снег и прижавшись спиной к стволу упавшей сосны. Только ночь оказалась слишком длинной. Где-то уже перед рассветом догорел и потух его факел, словно вдруг кто-то задул его или та сила, что питала этот волшебный огонь, вдруг потеряла Марка из виду. Ему страшно хотелось пить, и он съел, наверное, пригоршней двадцать снега, хоть и понимал, что тело от этого еще больше остынет, а он израсходует остатки энергии, столь ему необходимой. Но не пить тоже было нельзя, и он все же решил пойти на риск, чтобы перед началом нового дня хоть как-то снабдить организм влагой.
Марк лежал и смотрел на проплывавшие в небесах незнакомые созвездия, которые еще в Роне, теплой ночью, старательно пытался нанести на карту. Вспомнил он и о том, как они с Бринн, обнявшись под одеялом, давали этим созвездиям имена. Одно из них Бринн назвала Рыбак, потому что оно действительно напоминало силуэт рыбака, забрасывающего сеть размером с полгалактики. Потом на севере зажглось еще одно созвездие, и Марк любовно окрестил его Тарзан, потому что оно походило на человека, который где-то между небом и землей раскачивается на лиане.
Марк смотрел на звезды и думал о Бринн, вспоминал ее тело, ласково льнувшее к нему, запах ее волос, вкус ее губ, ее нежные умные пальцы... и, словно заблудившись в этих сладостных воспоминаниях, даже мучившие его холод и страх немного отступили.
Но это дремотное состояние вскоре было грубо прервано приближавшимся с севера валом мрачных снежных туч. Марк понял: вот-вот разразится метель. Где-то в глубине сознания отчаянно звенел колокольчик тревоги, но он ничего не мог с собой поделать. У него не осталось сил, чтобы развести костер, запасти и подсушить топливо, даже если он и станет себя подгонять. А если он через силу выкопает себе пещеру в снегу, то его попросту засыплет, и тогда уже никто его не найдет. Надвигающийся снегопад наверняка скроет и тот след, по которому он шел за Стивеном; а если тот, кто его пленил, еще и куда-нибудь в сторону свернет, тогда пиши пропало: ему никогда не отыскать Стивена в этих проклятых диких горах.
Марк посмотрел на раскинувшийся перед ним склон горы, потом на свои сапоги, глубоко зарывшиеся в снег. Сколько же миль он уже прошел? Сколько видел разных мест? Неужели здесь все это и закончится? Весь мир, егомир... или Элдарн — да, все равно, весь мир для него кончается здесь, у его ног, утонувших в снегу. Вот здесь, вот на этом склоне горы...
— Значит, вот оно как, — прошептал Марк и глазами поискал где-нибудь рядом подходящее местечко, чтобы там дождаться конца.
Он был здесь совершенно один. И это одиночество терзало его душу сильнее страха, холода или тревоги о Стивене и Бринн. Марк вспомнил одного священника из той церкви, куда ходила его мать; этот священник всегда призывал прихожан беречь и укреплять дружеские отношения друг с другом во имя Господа, чтобы, когда придет смертный час, ни один из них не почувствовал себя одиноким. И сейчас, утопая в снегу, Марк думал: может, если бы он более прилежно посещал церковь, он бы не так сильно страдал от одиночества в эти последние мгновения своей жизни?
Похоже, тот священник был прав, но теперь уже слишком поздно. И он, Марк, так и умрет совершенно один в этих элдарнских горах.
Высмотрев у скалы старый и довольно толстый ствол какого-то вьющегося растения, Марк с трудом поднялся, перетащил туда свой мешок и тяжело плюхнулся на холодный камень, прислонившись спиной к стволу и слушая, как над склоном горы безумствует ветер. И тут ветер донес до него запах древесного дыма, сперва слабый, потом все сильнее, и Марк даже шею вытянул, чтобы, не вставая, оглянуться назад, в сторону перевала. Какие-то странные мощные клубы темного дыма перетекали через вершину горы, подхваченные, видимо, нижней тягой и довольно быстро мчавшиеся прямо туда, где сидел Марк, ожидавший первых ударов метели.
— Гарек, сукин ты сын! Это ведь ты гору поджег? Или это ты, Бринн? — прошептал потрясенный Марк из последних сил и, с трудом стиснув замерзшие пальцы в неуклюжие кулаки, еле слышно выдохнул: — Нет, ребята! Придется вам самим искать Стивена. А я уж тут останусь. Со мной все кончено.
Вид с того места, где он сидел, открывался прекрасный. Все было удивительно уместно — горы, валуны, деревья, — и Марку очень хотелось подольше сохранить в уплывающем сознании естественную красоту этой долины, которой они так стремились достигнуть. Он попытался думать только о Бринн, но и ее образ стал расплываться, глаза его сами собой закрылись, и он провалился в беспамятство.
— Джакрис!
Шпион мгновенно проснулся, перекатился на бок и, пытаясь встать, угодил рукой прямо в красные угли костра.
— Черт! Вот проклятье! — Он сунул обожженную ладонь в снег, украдкой вытаскивая нож, который всегда клал под одеяло рядом с собой. — Кто здесь?
— Джакрис! — снова повелительным тоном окликнул его кто-то, и он увидел, как из ближайших кустов прямо к нему медленно идет косуля, глаза которой горят знакомым янтарным огнем.
Ему сразу все стало ясно: в косулю вселилась душа принца Малагона.
Овладев собой, Джакрис ответствовал, преклонив колено:
— Я слушаю, мой государь.
— Ты неплохо потрудился, Джакрис. — Рот у косули не двигался, а голос принца звучал, казалось, прямо у Джакриса в ушах. — Ты, правда, не слишком торопился выполнить мой приказ, но в итоге я доволен результатами твоих усилий.
— Благодарю, мой государь. Гилмор был человеком могущественным, его оказалось довольно трудно поймать в ловушку.
— Иного я от него и не ожидал. — Косуля равнодушно смотрела на Джакриса. — Хорошо, встретимся в Ориндейле.
Мысли Джакриса лихорадочно заметались. Ориндейл? Но почему? Что Малагон собирается делать в Фалкане? И зачем ему встречаться с самым успешным из своих шпионов вне надежных стен дворца Велстар? А если их кто-нибудь увидит вместе? Тогда все его усилия по созданию прикрытия в разных странах полетят к черту.
Усилием воли Джакрис остановил бешеный бег мыслей. Значит, подозрения все-таки оправдались: Малагон его отзывает.
У него разом возникло множество догадок о причине этого, но он постарался усмирить свой мечущийся в тревоге разум: кто знает, что способен прочитать Малагон в его душе даже на таком расстоянии?
— Хорошо, государь. Угодно ли вам, чтобы я сам доставил этого чужеземца? Теперь я уверен: камень именно у него.
— Я сам об этом позабочусь. А ты поспеши в Ориндейл. — Голос Малагона проникал ему, казалось, прямо в мозг.
Интересно, что он имеет в виду, говоря что сам об этом позаботится? Ведь именно ему, Джакрису, поручено добыть ключ Лессека. И как он все это намерен осуществить, находясь во дворце Велстар? Или даже в Ориндейле? Стивен Тэйлор слишком хорошо защищен, чтобы служить легкой мишенью для его черной магии. Или он намерен послать еще одного алмора? А может, серонов? Слишком много вопросов, на которые нет ответа; к тому же Малагон не терпит ни излишнего любопытства, ни промедлений, так что Джакрис ответил просто:
— Хорошо, мой государь.
— Учти: безопасности ради в течение первых трех дней двигайся только на запад; затем поверни на север, к долине; доберись до реки и следуй вдоль нее до самого Ориндейла. — У косули был такой вид, словно она что-то обдумывает. — Там мы с тобой и встретимся.
Значит, Малагон наверняка пошлет еще кого-то из своих жутких питомцев. Просто великолепно! Он выпустит еще целую стаю кровожадных демонов, которые станут рыскать по всему Элдарну и убивать без предупреждения, без колебаний и не испытывая ни малейших угрызений совести. Сейчас, более чем когда-либо, Джакрис понимал: ему просто необходимо найти способ бегства отсюда — причем в такое место, где он мог бы спокойно дожить до конца своих дней, не опасаясь слуг и любимцев Малагона.
И почему, интересно, правителя Малакасии все еще тревожит эта горстка ронских повстанцев? Гилмор мертв, а его спутники разбрелись по горам, практически лишив себя шансов на спасение. Что же у них есть такое, чего Малагон боится настолько, что готов послать даже еще одного алмора? И, что гораздо важнее, почему он не посылает его, Джакриса? Он ведь уже здесь, на месте. И он бы, разумеется, очень быстро сумел найти этого молодого чужеземца и отобрать у него то, что так страстно желает заполучить Малагон. А потом отвезти ему эту вещь в Ориндейл, потратив на все максимум дня два.
Джакрис поморщился. Очевидно, Малагон решил использовать своих кошмарных питомцев, потому что ему, своему лучшему агенту, он больше не доверяет. И решил его отозвать, чтобы подвергнуть наказанию или даже казнить.
Он вздрогнул: пока он стоял тут на коленях, пытаясь понять изощренную работу поистине необычайного ума своего повелителя, Малагон в обличье косули наблюдал за ним, возможно читая его мысли! Джакрис поспешно поднял глаза. Неужели слишком поздно?
— Конечно, государь. Ваше слово для меня закон.
— Естественно.
Вряд ли, подумал Джакрис, косуля способна смотреть с дьявольской усмешкой, но у этой явно получается неплохо.
— Вот. Этого запаса пищи тебе вполне хватит, чтобы добраться до Ориндейла.
Косуля мертвой свалилась к ногам Джакриса. Но шпион и глазом не моргнул. Он изо всех сил старался сдерживать себя, пока голос Малагона еще звучал у него в ушах:
— Помни, Джакрис: три дня иди на запад, а потом сверни на север, в долину.
Кого бы Малагон ни решил послать, чтобы уничтожить друзей Гилмора, он пошлет их очень скоро. И, скорее всего, это будут не сероны и даже не стая греттанов. Нет, это настолько опасно, что он пожелал убрать с пути этой неведомой угрозы своего, некогда любимого, шпиона. Теперь Джакрису стало по-настоящему страшно.
И он, старательно выбросив из головы мысли об этом и не желая даром тратить время, протер снегом обожженную, покрытую пузырями ладонь и принялся свежевать тушу косули.
К восходу он понял, что времени ему понадобится гораздо больше. Во-первых, необходимо понять, почему эти чужеземцы и захваченный ими волшебный камень представляют для Малагона столь значительную угрозу. И единственный способ в этом как следует разобраться — скрыть от всех свое появление в Ориндейле. По крайней мере, в таких-то делах он настоящий мастер. Он выждет, осмотрится, а потом сделает все необходимое, чтобы вернуть Малагону этот чертов камень — даже если для этого придется убить Стивена и обшарить его карманы прямо посреди одного из людных фалканских перекрестков.
Стивену было холодно. После беседы с духом Габриелем он погрузился в глубокий сон, и разбудили его бесконечные толчки и потряхивания — кто-то опять волок его, привязанного к носилкам из сосновых ветвей, через упавшие деревья и валуны, лишь отчасти прикрытые снегом. Впрочем, та острая боль, что огнем жгла ему плечо и грудь, несколько утихла. Интересно, думал Стивен, сколько же времени прошло и сколько раз я впадал в беспамятство? Боль в голени тоже уменьшилась, возобновляясь лишь время от времени, как бы приступами, и на мгновение Стивену даже подумалось, что он мог бы, наверное, сбежать от того, кто его сейчас тащит через лес, если бы сумел освободиться от пут.
Он попробовал пошевелить пальцами ног, но так и не понял, действительно ли он шевелит ими или просто воображает это себе, потому что ужасно хочет, чтобы с ногами у него все было в порядке. Он снова почувствовал себя совершенно беспомощным, полностью находящимся во власти своего неведомого спасителя.
И от Марка ни слуху ни духу. Отыскал ли его этот загадочный призрак? Или, может, с остальными тоже что-то случилось? Довольно-таки глупо было надеяться, что они так легко сумеют его отыскать. Вряд ли они следуют за ним по пятам, не страдая ни от холода, ни от голода и весело болтая об особенностях фалканской кухни. Наверняка и у них возникли какие-то трудности, и они задержались где-то в пути.
Блаженное тепло, которое Стивен ощущал прошлой ночью, лежа у жарко горевшего костра, теперь стало всего лишь туманным воспоминанием. Будучи не в состоянии пошевелить конечностями и хоть немного разогнать кровь, он изо всех сил старался не замерзнуть окончательно, хотя чувствовал, что это вполне возможно. Во всяком случае, полная онемелость конечностей явно свидетельствовала именно об этом.
Еще днем местность, по которой они шли, несколько выровнялась, и Стивен отчетливо слышал шум реки, протекавшей где-то поблизости. Видимо, они как раз добрались до той самой долины, которую они с Марком видели сверху и куда так стремились попасть. Стивен по-прежнему понятия не имел, кто именно держит его в плену и каким образом этот человек умудряется в одиночку так долго тащить его, не испытывая при этом, похоже, никаких особых затруднений. Однако мысль о том, что маршрут они с Марком тогда вычислили правильно, несколько его утешала. Может быть, пути их здесь все же как-то пересекутся? Может быть, друзья сумеют попросту выкрасть его, когда этот неведомый страж хотя бы немного утратит бдительность?
Стивену стало не по себе, когда сквозь деревья он увидел тяжелые тучи, сулившие явное ухудшение погоды. Нет, он просто должен хоть что-то предпринять, иначе действительно замерзнет! И он громко, насколько позволяло пересохшее воспаленное горло, крикнул:
— Эй ты, ублюдок, послушай!
Он отнюдь не был уверен, что в ронском языке слово «ублюдок» носит уничижительный характер, но какого, в сущности, черта!
— Эй ты, громила! Покажись наконец, дубина ты стоеросовая!
Последние слова наверняка не имели своего эквивалента в языке Роны, так что Стивен выкрикнул их по-английски, надеясь с помощью интонаций придать им нужную окраску.
Он в очередной раз попытался высвободить руки, но от резкой боли в плече и ребрах чуть снова не потерял сознание. Заставляя себя не обращать внимания на боль, он продолжал дергаться и вертеться, хотя не только руки и ноги его были накрепко привязаны к носилкам, но и голова тоже. Он, кстати, совсем позабыл о том, что и лоб его перехвачен крепким кожаным ремешком.
— Вот дерьмо! — в отчаянной ярости вскричал он. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Марк, где же ты, черт побери! Господи, как это я умудрился оказаться таким болваном? Я же видел пропасть всяких вшивых боевиков и ужастиков...
И вдруг он почувствовал, что носилки остановились, а каблуки сапог перестали скрести снег.
Стивен попытался представить себе, что сейчас произойдет. Жуткие видения мелькали у него перед глазами: его сбросят — прямо так, привязанным к носилкам, — в замерзающую реку, или проткнут мечом, или разорвут на куски — сперва руки, потом ноги — и скормят прожорливым греттанам...
Мучительно вывернув шею и тщетно стараясь разглядеть своих потенциальных губителей, Стивен почувствовал, как горло ему сводит судорогой, и был вынужден немного расслабиться, чтобы снять нараставшую боль. Затем рядом с ним на землю что-то швырнули, и он услышал, как к нему кто-то приближается неспешным шагом. Его всего затрясло, холод и страх объединились, окончательно лишив его, связанного, сил. Если бы организм его не был настолько обезвожен, он наверняка бы обмочился со страху. Он был совершенно беспомощен.
Стиснув зубы до боли, он стал ждать появления того, в чьей власти оказался, но, увидев его, испытал столь сильное потрясение, что неожиданно разразился слезами.
— Лахп!
Серон улыбнулся своей жутковатой улыбкой, что-то проворчал в знак искреннего сочувствия и тихонько похлопал Стивена по груди.
— Лахп пом Стен.
— Лахп! Лахп! — От избытка чувств Стивен не мог больше произнести ни слова. «Ну да, конечно: "Лахп пом Стен"». — Так значит, это ты меня спас! — Эмоции, боль, усталость — все это, разом обрушившись на Стивена, заставило его расхохотаться, точно в припадке безумия.
— Ох, Лахп! Спасибо тебе! Спасибо, спасибо, спасибо...
— Лахп пом Стен.
— Да, я понял. — Стивен снова с трудом подавил желание разрыдаться. — Лахп пом Стен.
Тогда, во время их первой встречи, когда Лахп лежал в зарослях, свернувшись клубком, Стивен даже представить себе не мог, насколько его новый приятель огромен и могуч. И сейчас, глядя на Лахпа, он понимал, что даже высокий Марк, самое большее, по плечо этому великану. Ростом серон был, наверное, больше семи футов, с широченной, как бочка, грудью и невероятно мощными плечами и мышцами на ногах.
Стивен с трудом подавил улыбку: сам он рядом с Лахпом выглядел бы наверняка просто жалким карликом. Ничего удивительного, что этот гигант с такой легкостью тащил его вверх и вниз по самым крутым склонам, несмотря даже на то, что и сам был серьезно ранен в ногу.
Лахп вытащил из объемистого кожаного кошеля, висевшего у него на поясе, фляжку с водой и поднес ее к губам Стивена. Впервые с тех пор, как он пришел в себя, Стивен понял, как сильно ему хочется пить. Он с наслаждением глотал живительную влагу и, напившись, улыбнулся серону:
— Спасибо, Лахп! А ты не мог бы меня развязать? Мне необходимо хоть немного двигаться, я совсем замерз.
Великан некоторое время обдумывал его просьбу, глядя куда-то вдаль и словно надеясь, что нужный ответ всплывет со дна реки. Потом повернулся к нему и решительно помотал головой:
— Не, не, не. Грекас рани Стен. — И он ласково коснулся ноги Стивена, изуродованной зубами греттана.
К своему удивлению, Стивен ничего не почувствовал.
— Да, Лахп, я понимаю; греттаны поранили мне ногу, и все-таки двигаться я должен, иначе просто умру от холода. — Он изобразил, как будет дрожать и стучать зубами, прекрасно понимая, что весьма скоро действительно начнет выбивать зубами дробь. — Нет, правда, мне очень холодно, я уже ни рук, ни ног не чувствую.
— Не.
— Лахп, я клянусь, что никуда не убегу. Я вообще ни на шаг не отойду. Я просто хочу чуточку кровь разогнать, чтобы хоть ноги согрелись.
— Лахп нес Стен Ориндейл, — сообщил серон, указывая вдоль реки на северо-восток.
Стивен снова улыбнулся: Марк был прав, эта река действительно течет через горы в Ориндейл.
Иней запорошил ему брови и ресницы; он поморгал, чтобы его стряхнуть, и снова принялся убеждать серона развязать его.
— Лахп, я понял: ты тащишь меня в Ориндейл. Ты очень помог мне, спас мне жизнь, и я безумно тебе за это благодарен, но я не доберусь до Ориндейла живым, если мне сейчас не удастся хоть немного согреться. Так что, пожалуйста, развяжи меня. Давай разожжем костер, погреемся, а потом пойдем дальше — может, чуть позже или даже завтра с утра. — Он глазами указал на свою ногу и прибавил: — И я должен все-таки посмотреть, что у меня там. Прошу тебя, Лахп!
Весьма неохотно серон вытащил охотничий нож, тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что это совершенно неразумно, и перерезал кожаные ремешки, удерживавшие израненное тело Стивена в относительной неподвижности.
Стивен медленно поднес руки к лицу и ощупал щеки и рот. Потом пробежал пальцами по волосам. Борода у него еще больше отросла, да и волосы тоже. Ему страшно захотелось принять горячий, очень горячий душ, а потом долго-долго отмокать в горячей ванне с шампунем, с пузырьками душистой пены, потом побриться и наконец улечься в удобную и мягкую постель возле пылающего камина...
Плечо страшно болело, но, несмотря на боль, он оперся ладонями о землю возле носилок и слегка приподнялся, пытаясь сесть. Лахп, крайне встревоженный, все пытался поддержать его, подпирая сзади своей огромной ручищей. И Стивен был страшно ему за это благодарен.
Голос правителя Малакасии таким гулким эхом отдавался в ушах часовых, что оба едва не лишились чувств.
— Лейтенант Вентра! Ты чувствуешь этот запах?
Девар не мог припомнить случая, чтобы Малагон хоть глянул на кого-то из своих гвардейцев, не говоря уж о том, чтобы прямо обращаться к кому-то из них, да еще и по имени.
— Какой запах, мой государь? — упав на одно колено, жалобно спросил он.
Малагон взвизгнул, и в этом вопле смешались восторг и отчаяние. А лейтенант неловко ткнулся лицом в пол и остался недвижим. Рядовой Партифан по-прежнему смотрел прямо перед собой, не сводя глаз с кривоватого шва между двумя каменными плитами. Он готов был хоть до конца дней своих смотреть на эту полоску строительного раствора.
— Эй, Кайло Партифан! — Малагон поманил его к себе белой, как у покойника, рукой, вынырнувшей откуда-то из-под черных одежд.
Кайло рухнул на колени так поспешно, словно его ударили сзади по ногам тяжелым палашом.
— Я здесь, мой государь!
— Ты чувствуешь этот запах?
— Прошу прощения, но я ничего не чувствую, мой государь. — Кайло очень надеялся, что ответил правильно.
— Пахнет древесным дымом! — проревел Малагон так, что Кайло подпрыгнул от неожиданности. — Ну да, это древесный дым, и дерево горит не более чем в одном двоелунии пути отсюда. Это древесный дым, рядовой Партифан.
— Да, мой государь.
— Они сжигают на погребальном костре его тело, его мертвоетело, его мертвое, изломанное, хрупкое тельце!
— Да, мой государь. — Похоже, именно эти слова пока что и позволяли Кайло оставаться в живых.
— Фантус! Ах ты, старый, мертвый,миролюбец, жалкая тряпка!
Малагон захихикал, и этот жуткий смех наводил на мысли о некоем безумном палаче, всю жизнь проведшем в застенке.
— Да, мой государь.
— Что ж, теперь моим бездушным охотничкам осталось только принести мне ключ! — И Малагон, произнося эти слова и глядя куда-то в потолок, даже слегка подпрыгнул от возбуждения.
Это было так странно и непристойно, что Кайло вздрогнул.
— И пока вы будете раздобывать мне ключ, мои драгоценные помощнички, — продолжал между тем Малагон, — можете прикончить и всех остальных жалких спутников Фантуса. Ты согласен со мной, рядовой Партифан?
— Согласен, мой государь. — Кайло понятия не имел, о чем идет речь, но, разумеется, готов был согласиться с любыми словами своего хозяина.
А Малагон, мгновенно обретя обычную сдержанность, резко повернулся и полетел, казалось почти не касаясь пола, обратно в свои покои.
— Рядовой Партифан! — Он, словно передумав, вдруг повернул назад.
— Да, мой государь?
— Передай, чтоб готовили «Принца Марека» к отплытию. Мы выйдем в море через два дня на рассвете.
Кайло похолодел от ужаса. Если спросить у Малагона, куда он намерен послать корабль, злобный правитель прибьет его прямо здесь, в коридоре, и тело его будет валяться на полу рядом с телом Девара. Но ведь портовое начальство и капитан судна непременно его, Кайло, повесят, если он заявится к ним с таким приказом и не назовет конкретного пункта назначения.
Но Малагон явно был милостив к нему:
— В Ориндейл, рядовой Партифан. Скажи им, что мы поплывем в Ориндейл.
— Да, мой государь. — Рядовой Партифан не стал ждать, пока за Малагоном захлопнется дверь, и бегом бросился исполнять его поручение.
* * *
Марк Дженкинс замерзал. Он слишком быстро бежал все это время, и теперь наступал час расплаты. Перед глазами был какой-то узкий черный коридор, в котором плясали яркие желтые вспышки, и он понял, что вот-вот потеряет сознание. Он съел невероятное количество снега, стараясь избежать обезвоживания, и серьезно понизил этим температуру собственного тела. Остатки еды он прикончил еще накануне, и голод безжалостно терзал его внутренности. Больше есть снег было нельзя, и от наступающей дегидрации у него уже ломило все суставы. Он стал гораздо чаще спотыкаться и падать, пытаясь объяснять это тем, что просто очень устал, но в глубине души отлично понимая, что ему просто начинают отказывать ноги. Если он немедленно что-нибудь не предпримет, чтобы согреться, высушить одежду и вдоволь напиться воды, то вскоре упадет без чувств и тогда... уж больше никогда не поднимется.
Как же это он умудрился довести себя до такого состояния? Ах да, он же заблудился в этих чужих горах, в этом чужом мире — нет, не просто чужом, а совершенно чуждом, совершенно невозможном, фантастическом мире! Такого мира по всем правилам не должно было бы существовать вовсе. Что это, например, за тип, за которым он гонится и который без малейших усилий волочет на себе Стивена через любые горные перевалы?
Марк, собрав последние силы, заставил себя поднять одну ногу, потом вторую, снова и снова заставляя себя шевелиться, двигаться: «Подними ногу, сделай шаг, подними вторую и сделай еще шаг!»
От этих усилий он окончательно выдохся, даже мысли стали отрывистыми, короткими — он точно перебирал в уме старые черно-белые фотографии. Но время от времени наступал перерыв, когда исчезало все — мысли, образы, воспоминания, — и это было лучше всего. В такие моменты он мог пройти довольно много, думая лишь о том, что нужно поднять ногу и сделать шаг, и видел перед собой только странное мелькание каких-то бело-зеленых пятен.
Марк продолжал эту схватку с самим собой не потому, что верил, будто у него хватит сил, чтобы победить тех, кто пленил Стивена. Не верилось ему и в то, что он сможет пронести своего друга через весь этот лес обратно. Он давно уже смирился, понимая, что ни то ни другое для него не реально. Скорее он продолжал брести по этим следам в снегу потому, что ничего другого просто не мог придумать и не знал даже, как теперь спасти собственную жизнь. Продолжай двигаться или погибнешь. Это было очень простое, но вполне действенное заклинание, и Марк все время повторял его — особенно когда мысли в голове слишком уж быстро начинали разбегаться в разные стороны, оставляя вместо себя полную пустоту. Продолжай двигаться или погибнешь.
И он продолжал двигаться.
* * *
Ночь Марк провел, закопавшись в выпавший снег и прижавшись спиной к стволу упавшей сосны. Только ночь оказалась слишком длинной. Где-то уже перед рассветом догорел и потух его факел, словно вдруг кто-то задул его или та сила, что питала этот волшебный огонь, вдруг потеряла Марка из виду. Ему страшно хотелось пить, и он съел, наверное, пригоршней двадцать снега, хоть и понимал, что тело от этого еще больше остынет, а он израсходует остатки энергии, столь ему необходимой. Но не пить тоже было нельзя, и он все же решил пойти на риск, чтобы перед началом нового дня хоть как-то снабдить организм влагой.
Марк лежал и смотрел на проплывавшие в небесах незнакомые созвездия, которые еще в Роне, теплой ночью, старательно пытался нанести на карту. Вспомнил он и о том, как они с Бринн, обнявшись под одеялом, давали этим созвездиям имена. Одно из них Бринн назвала Рыбак, потому что оно действительно напоминало силуэт рыбака, забрасывающего сеть размером с полгалактики. Потом на севере зажглось еще одно созвездие, и Марк любовно окрестил его Тарзан, потому что оно походило на человека, который где-то между небом и землей раскачивается на лиане.
Марк смотрел на звезды и думал о Бринн, вспоминал ее тело, ласково льнувшее к нему, запах ее волос, вкус ее губ, ее нежные умные пальцы... и, словно заблудившись в этих сладостных воспоминаниях, даже мучившие его холод и страх немного отступили.
Но это дремотное состояние вскоре было грубо прервано приближавшимся с севера валом мрачных снежных туч. Марк понял: вот-вот разразится метель. Где-то в глубине сознания отчаянно звенел колокольчик тревоги, но он ничего не мог с собой поделать. У него не осталось сил, чтобы развести костер, запасти и подсушить топливо, даже если он и станет себя подгонять. А если он через силу выкопает себе пещеру в снегу, то его попросту засыплет, и тогда уже никто его не найдет. Надвигающийся снегопад наверняка скроет и тот след, по которому он шел за Стивеном; а если тот, кто его пленил, еще и куда-нибудь в сторону свернет, тогда пиши пропало: ему никогда не отыскать Стивена в этих проклятых диких горах.
Марк посмотрел на раскинувшийся перед ним склон горы, потом на свои сапоги, глубоко зарывшиеся в снег. Сколько же миль он уже прошел? Сколько видел разных мест? Неужели здесь все это и закончится? Весь мир, егомир... или Элдарн — да, все равно, весь мир для него кончается здесь, у его ног, утонувших в снегу. Вот здесь, вот на этом склоне горы...
— Значит, вот оно как, — прошептал Марк и глазами поискал где-нибудь рядом подходящее местечко, чтобы там дождаться конца.
Он был здесь совершенно один. И это одиночество терзало его душу сильнее страха, холода или тревоги о Стивене и Бринн. Марк вспомнил одного священника из той церкви, куда ходила его мать; этот священник всегда призывал прихожан беречь и укреплять дружеские отношения друг с другом во имя Господа, чтобы, когда придет смертный час, ни один из них не почувствовал себя одиноким. И сейчас, утопая в снегу, Марк думал: может, если бы он более прилежно посещал церковь, он бы не так сильно страдал от одиночества в эти последние мгновения своей жизни?
Похоже, тот священник был прав, но теперь уже слишком поздно. И он, Марк, так и умрет совершенно один в этих элдарнских горах.
Высмотрев у скалы старый и довольно толстый ствол какого-то вьющегося растения, Марк с трудом поднялся, перетащил туда свой мешок и тяжело плюхнулся на холодный камень, прислонившись спиной к стволу и слушая, как над склоном горы безумствует ветер. И тут ветер донес до него запах древесного дыма, сперва слабый, потом все сильнее, и Марк даже шею вытянул, чтобы, не вставая, оглянуться назад, в сторону перевала. Какие-то странные мощные клубы темного дыма перетекали через вершину горы, подхваченные, видимо, нижней тягой и довольно быстро мчавшиеся прямо туда, где сидел Марк, ожидавший первых ударов метели.
— Гарек, сукин ты сын! Это ведь ты гору поджег? Или это ты, Бринн? — прошептал потрясенный Марк из последних сил и, с трудом стиснув замерзшие пальцы в неуклюжие кулаки, еле слышно выдохнул: — Нет, ребята! Придется вам самим искать Стивена. А я уж тут останусь. Со мной все кончено.
Вид с того места, где он сидел, открывался прекрасный. Все было удивительно уместно — горы, валуны, деревья, — и Марку очень хотелось подольше сохранить в уплывающем сознании естественную красоту этой долины, которой они так стремились достигнуть. Он попытался думать только о Бринн, но и ее образ стал расплываться, глаза его сами собой закрылись, и он провалился в беспамятство.
* * *
— Джакрис!
Шпион мгновенно проснулся, перекатился на бок и, пытаясь встать, угодил рукой прямо в красные угли костра.
— Черт! Вот проклятье! — Он сунул обожженную ладонь в снег, украдкой вытаскивая нож, который всегда клал под одеяло рядом с собой. — Кто здесь?
— Джакрис! — снова повелительным тоном окликнул его кто-то, и он увидел, как из ближайших кустов прямо к нему медленно идет косуля, глаза которой горят знакомым янтарным огнем.
Ему сразу все стало ясно: в косулю вселилась душа принца Малагона.
Овладев собой, Джакрис ответствовал, преклонив колено:
— Я слушаю, мой государь.
— Ты неплохо потрудился, Джакрис. — Рот у косули не двигался, а голос принца звучал, казалось, прямо у Джакриса в ушах. — Ты, правда, не слишком торопился выполнить мой приказ, но в итоге я доволен результатами твоих усилий.
— Благодарю, мой государь. Гилмор был человеком могущественным, его оказалось довольно трудно поймать в ловушку.
— Иного я от него и не ожидал. — Косуля равнодушно смотрела на Джакриса. — Хорошо, встретимся в Ориндейле.
Мысли Джакриса лихорадочно заметались. Ориндейл? Но почему? Что Малагон собирается делать в Фалкане? И зачем ему встречаться с самым успешным из своих шпионов вне надежных стен дворца Велстар? А если их кто-нибудь увидит вместе? Тогда все его усилия по созданию прикрытия в разных странах полетят к черту.
Усилием воли Джакрис остановил бешеный бег мыслей. Значит, подозрения все-таки оправдались: Малагон его отзывает.
У него разом возникло множество догадок о причине этого, но он постарался усмирить свой мечущийся в тревоге разум: кто знает, что способен прочитать Малагон в его душе даже на таком расстоянии?
— Хорошо, государь. Угодно ли вам, чтобы я сам доставил этого чужеземца? Теперь я уверен: камень именно у него.
— Я сам об этом позабочусь. А ты поспеши в Ориндейл. — Голос Малагона проникал ему, казалось, прямо в мозг.
Интересно, что он имеет в виду, говоря что сам об этом позаботится? Ведь именно ему, Джакрису, поручено добыть ключ Лессека. И как он все это намерен осуществить, находясь во дворце Велстар? Или даже в Ориндейле? Стивен Тэйлор слишком хорошо защищен, чтобы служить легкой мишенью для его черной магии. Или он намерен послать еще одного алмора? А может, серонов? Слишком много вопросов, на которые нет ответа; к тому же Малагон не терпит ни излишнего любопытства, ни промедлений, так что Джакрис ответил просто:
— Хорошо, мой государь.
— Учти: безопасности ради в течение первых трех дней двигайся только на запад; затем поверни на север, к долине; доберись до реки и следуй вдоль нее до самого Ориндейла. — У косули был такой вид, словно она что-то обдумывает. — Там мы с тобой и встретимся.
Значит, Малагон наверняка пошлет еще кого-то из своих жутких питомцев. Просто великолепно! Он выпустит еще целую стаю кровожадных демонов, которые станут рыскать по всему Элдарну и убивать без предупреждения, без колебаний и не испытывая ни малейших угрызений совести. Сейчас, более чем когда-либо, Джакрис понимал: ему просто необходимо найти способ бегства отсюда — причем в такое место, где он мог бы спокойно дожить до конца своих дней, не опасаясь слуг и любимцев Малагона.
И почему, интересно, правителя Малакасии все еще тревожит эта горстка ронских повстанцев? Гилмор мертв, а его спутники разбрелись по горам, практически лишив себя шансов на спасение. Что же у них есть такое, чего Малагон боится настолько, что готов послать даже еще одного алмора? И, что гораздо важнее, почему он не посылает его, Джакриса? Он ведь уже здесь, на месте. И он бы, разумеется, очень быстро сумел найти этого молодого чужеземца и отобрать у него то, что так страстно желает заполучить Малагон. А потом отвезти ему эту вещь в Ориндейл, потратив на все максимум дня два.
Джакрис поморщился. Очевидно, Малагон решил использовать своих кошмарных питомцев, потому что ему, своему лучшему агенту, он больше не доверяет. И решил его отозвать, чтобы подвергнуть наказанию или даже казнить.
Он вздрогнул: пока он стоял тут на коленях, пытаясь понять изощренную работу поистине необычайного ума своего повелителя, Малагон в обличье косули наблюдал за ним, возможно читая его мысли! Джакрис поспешно поднял глаза. Неужели слишком поздно?
— Конечно, государь. Ваше слово для меня закон.
— Естественно.
Вряд ли, подумал Джакрис, косуля способна смотреть с дьявольской усмешкой, но у этой явно получается неплохо.
— Вот. Этого запаса пищи тебе вполне хватит, чтобы добраться до Ориндейла.
Косуля мертвой свалилась к ногам Джакриса. Но шпион и глазом не моргнул. Он изо всех сил старался сдерживать себя, пока голос Малагона еще звучал у него в ушах:
— Помни, Джакрис: три дня иди на запад, а потом сверни на север, в долину.
Кого бы Малагон ни решил послать, чтобы уничтожить друзей Гилмора, он пошлет их очень скоро. И, скорее всего, это будут не сероны и даже не стая греттанов. Нет, это настолько опасно, что он пожелал убрать с пути этой неведомой угрозы своего, некогда любимого, шпиона. Теперь Джакрису стало по-настоящему страшно.
И он, старательно выбросив из головы мысли об этом и не желая даром тратить время, протер снегом обожженную, покрытую пузырями ладонь и принялся свежевать тушу косули.
К восходу он понял, что времени ему понадобится гораздо больше. Во-первых, необходимо понять, почему эти чужеземцы и захваченный ими волшебный камень представляют для Малагона столь значительную угрозу. И единственный способ в этом как следует разобраться — скрыть от всех свое появление в Ориндейле. По крайней мере, в таких-то делах он настоящий мастер. Он выждет, осмотрится, а потом сделает все необходимое, чтобы вернуть Малагону этот чертов камень — даже если для этого придется убить Стивена и обшарить его карманы прямо посреди одного из людных фалканских перекрестков.
* * *
Стивену было холодно. После беседы с духом Габриелем он погрузился в глубокий сон, и разбудили его бесконечные толчки и потряхивания — кто-то опять волок его, привязанного к носилкам из сосновых ветвей, через упавшие деревья и валуны, лишь отчасти прикрытые снегом. Впрочем, та острая боль, что огнем жгла ему плечо и грудь, несколько утихла. Интересно, думал Стивен, сколько же времени прошло и сколько раз я впадал в беспамятство? Боль в голени тоже уменьшилась, возобновляясь лишь время от времени, как бы приступами, и на мгновение Стивену даже подумалось, что он мог бы, наверное, сбежать от того, кто его сейчас тащит через лес, если бы сумел освободиться от пут.
Он попробовал пошевелить пальцами ног, но так и не понял, действительно ли он шевелит ими или просто воображает это себе, потому что ужасно хочет, чтобы с ногами у него все было в порядке. Он снова почувствовал себя совершенно беспомощным, полностью находящимся во власти своего неведомого спасителя.
И от Марка ни слуху ни духу. Отыскал ли его этот загадочный призрак? Или, может, с остальными тоже что-то случилось? Довольно-таки глупо было надеяться, что они так легко сумеют его отыскать. Вряд ли они следуют за ним по пятам, не страдая ни от холода, ни от голода и весело болтая об особенностях фалканской кухни. Наверняка и у них возникли какие-то трудности, и они задержались где-то в пути.
Блаженное тепло, которое Стивен ощущал прошлой ночью, лежа у жарко горевшего костра, теперь стало всего лишь туманным воспоминанием. Будучи не в состоянии пошевелить конечностями и хоть немного разогнать кровь, он изо всех сил старался не замерзнуть окончательно, хотя чувствовал, что это вполне возможно. Во всяком случае, полная онемелость конечностей явно свидетельствовала именно об этом.
Еще днем местность, по которой они шли, несколько выровнялась, и Стивен отчетливо слышал шум реки, протекавшей где-то поблизости. Видимо, они как раз добрались до той самой долины, которую они с Марком видели сверху и куда так стремились попасть. Стивен по-прежнему понятия не имел, кто именно держит его в плену и каким образом этот человек умудряется в одиночку так долго тащить его, не испытывая при этом, похоже, никаких особых затруднений. Однако мысль о том, что маршрут они с Марком тогда вычислили правильно, несколько его утешала. Может быть, пути их здесь все же как-то пересекутся? Может быть, друзья сумеют попросту выкрасть его, когда этот неведомый страж хотя бы немного утратит бдительность?
Стивену стало не по себе, когда сквозь деревья он увидел тяжелые тучи, сулившие явное ухудшение погоды. Нет, он просто должен хоть что-то предпринять, иначе действительно замерзнет! И он громко, насколько позволяло пересохшее воспаленное горло, крикнул:
— Эй ты, ублюдок, послушай!
Он отнюдь не был уверен, что в ронском языке слово «ублюдок» носит уничижительный характер, но какого, в сущности, черта!
— Эй ты, громила! Покажись наконец, дубина ты стоеросовая!
Последние слова наверняка не имели своего эквивалента в языке Роны, так что Стивен выкрикнул их по-английски, надеясь с помощью интонаций придать им нужную окраску.
Он в очередной раз попытался высвободить руки, но от резкой боли в плече и ребрах чуть снова не потерял сознание. Заставляя себя не обращать внимания на боль, он продолжал дергаться и вертеться, хотя не только руки и ноги его были накрепко привязаны к носилкам, но и голова тоже. Он, кстати, совсем позабыл о том, что и лоб его перехвачен крепким кожаным ремешком.
— Вот дерьмо! — в отчаянной ярости вскричал он. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Марк, где же ты, черт побери! Господи, как это я умудрился оказаться таким болваном? Я же видел пропасть всяких вшивых боевиков и ужастиков...
И вдруг он почувствовал, что носилки остановились, а каблуки сапог перестали скрести снег.
Стивен попытался представить себе, что сейчас произойдет. Жуткие видения мелькали у него перед глазами: его сбросят — прямо так, привязанным к носилкам, — в замерзающую реку, или проткнут мечом, или разорвут на куски — сперва руки, потом ноги — и скормят прожорливым греттанам...
Мучительно вывернув шею и тщетно стараясь разглядеть своих потенциальных губителей, Стивен почувствовал, как горло ему сводит судорогой, и был вынужден немного расслабиться, чтобы снять нараставшую боль. Затем рядом с ним на землю что-то швырнули, и он услышал, как к нему кто-то приближается неспешным шагом. Его всего затрясло, холод и страх объединились, окончательно лишив его, связанного, сил. Если бы организм его не был настолько обезвожен, он наверняка бы обмочился со страху. Он был совершенно беспомощен.
Стиснув зубы до боли, он стал ждать появления того, в чьей власти оказался, но, увидев его, испытал столь сильное потрясение, что неожиданно разразился слезами.
— Лахп!
Серон улыбнулся своей жутковатой улыбкой, что-то проворчал в знак искреннего сочувствия и тихонько похлопал Стивена по груди.
— Лахп пом Стен.
— Лахп! Лахп! — От избытка чувств Стивен не мог больше произнести ни слова. «Ну да, конечно: "Лахп пом Стен"». — Так значит, это ты меня спас! — Эмоции, боль, усталость — все это, разом обрушившись на Стивена, заставило его расхохотаться, точно в припадке безумия.
— Ох, Лахп! Спасибо тебе! Спасибо, спасибо, спасибо...
— Лахп пом Стен.
— Да, я понял. — Стивен снова с трудом подавил желание разрыдаться. — Лахп пом Стен.
Тогда, во время их первой встречи, когда Лахп лежал в зарослях, свернувшись клубком, Стивен даже представить себе не мог, насколько его новый приятель огромен и могуч. И сейчас, глядя на Лахпа, он понимал, что даже высокий Марк, самое большее, по плечо этому великану. Ростом серон был, наверное, больше семи футов, с широченной, как бочка, грудью и невероятно мощными плечами и мышцами на ногах.
Стивен с трудом подавил улыбку: сам он рядом с Лахпом выглядел бы наверняка просто жалким карликом. Ничего удивительного, что этот гигант с такой легкостью тащил его вверх и вниз по самым крутым склонам, несмотря даже на то, что и сам был серьезно ранен в ногу.
Лахп вытащил из объемистого кожаного кошеля, висевшего у него на поясе, фляжку с водой и поднес ее к губам Стивена. Впервые с тех пор, как он пришел в себя, Стивен понял, как сильно ему хочется пить. Он с наслаждением глотал живительную влагу и, напившись, улыбнулся серону:
— Спасибо, Лахп! А ты не мог бы меня развязать? Мне необходимо хоть немного двигаться, я совсем замерз.
Великан некоторое время обдумывал его просьбу, глядя куда-то вдаль и словно надеясь, что нужный ответ всплывет со дна реки. Потом повернулся к нему и решительно помотал головой:
— Не, не, не. Грекас рани Стен. — И он ласково коснулся ноги Стивена, изуродованной зубами греттана.
К своему удивлению, Стивен ничего не почувствовал.
— Да, Лахп, я понимаю; греттаны поранили мне ногу, и все-таки двигаться я должен, иначе просто умру от холода. — Он изобразил, как будет дрожать и стучать зубами, прекрасно понимая, что весьма скоро действительно начнет выбивать зубами дробь. — Нет, правда, мне очень холодно, я уже ни рук, ни ног не чувствую.
— Не.
— Лахп, я клянусь, что никуда не убегу. Я вообще ни на шаг не отойду. Я просто хочу чуточку кровь разогнать, чтобы хоть ноги согрелись.
— Лахп нес Стен Ориндейл, — сообщил серон, указывая вдоль реки на северо-восток.
Стивен снова улыбнулся: Марк был прав, эта река действительно течет через горы в Ориндейл.
Иней запорошил ему брови и ресницы; он поморгал, чтобы его стряхнуть, и снова принялся убеждать серона развязать его.
— Лахп, я понял: ты тащишь меня в Ориндейл. Ты очень помог мне, спас мне жизнь, и я безумно тебе за это благодарен, но я не доберусь до Ориндейла живым, если мне сейчас не удастся хоть немного согреться. Так что, пожалуйста, развяжи меня. Давай разожжем костер, погреемся, а потом пойдем дальше — может, чуть позже или даже завтра с утра. — Он глазами указал на свою ногу и прибавил: — И я должен все-таки посмотреть, что у меня там. Прошу тебя, Лахп!
Весьма неохотно серон вытащил охотничий нож, тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что это совершенно неразумно, и перерезал кожаные ремешки, удерживавшие израненное тело Стивена в относительной неподвижности.
Стивен медленно поднес руки к лицу и ощупал щеки и рот. Потом пробежал пальцами по волосам. Борода у него еще больше отросла, да и волосы тоже. Ему страшно захотелось принять горячий, очень горячий душ, а потом долго-долго отмокать в горячей ванне с шампунем, с пузырьками душистой пены, потом побриться и наконец улечься в удобную и мягкую постель возле пылающего камина...
Плечо страшно болело, но, несмотря на боль, он оперся ладонями о землю возле носилок и слегка приподнялся, пытаясь сесть. Лахп, крайне встревоженный, все пытался поддержать его, подпирая сзади своей огромной ручищей. И Стивен был страшно ему за это благодарен.