Страница:
Рала знала, что, когда они найдут беглецов, Хаден почти наверняка сразу же прикончит одного из них. А второго ей, наверное, придется от Хадена защищать, если они все же намерены добыть Малагону тот камень. И потом ей придется следить за Хаденом во время допросов, иначе тот из беглецов, кто до этих допросов доживет, раньше времени утратит рассудок из-за неутолимого желания Хадена причинять боль, мучить, расчленять...
От усталости у Ралы путались мысли; ей хотелось попросить Хадена о помощи, однако она боялась услышать его ответ и решила: лучше самой сосредоточиться и постараться не обращать внимания на холод. Но это не помогло: она с трудом оставалась на плаву, и в ее душу начал заползать страх, чувство, прежде ей почти не известное. Рала медленно осознавала, что поддается панике. Короткие экономные гребки, которые должны были без особых усилий нести ее по волнам, стали неровными, беспорядочными, все больше утомляя ее, и это еще усиливало страх. Несколько раз она погружалась в волны с головой, громко вскрикивала и, нахлебавшись морской воды, задыхаясь, долго потом отхаркивала жгучую жидкость.
Наконец она не выдержала и попросила:
— Хаден, пом Рала!
Ее мольба прозвучала как звериное рычание.
— Не. — Хаден с силой оттолкнул ее от себя, явно испытывая отвращение к ее детскому испугу: сероны должны гордиться тем, что умирают за своего повелителя.
Когда Рала снова подплыла к нему, Хаден понял, что она уже не владеет собой. Своей широкой ладонью он крепко уперся ей в грудь и держал ее на расстоянии от себя, а она беспомощно барахталась и молила спасти ей жизнь. Впрочем, тратить силы на борьбу с ней Хаден не собирался: он с силой нажал ей на плечи, и она с головой ушла под воду.
Ничего, думал Хаден, это не займет много времени, и вскоре он уже сможет спокойно плыть дальше к ронскому берегу. Кстати, если Ралы не будет рядом, он будет волен поступить с пленниками так, как сочтет нужным. Не пройдет и авена, как он получит этот каменный ключ или узнает, где этот ключ находится. Ну, а беглецы — оба! — будут, разумеется, мертвы.
Рала удивила его: она оказалась сильнее, чем он ожидал. Крепко вцепившись ему в запястье, она принялась и его тянуть вниз, под воду. Хаден дважды погружался с головой, прежде чем понял, что совершил ошибку. Рала яростно сражалась за жизнь, и сил у нее, надо сказать, пока хватало; она так лягалась и вырывалась, что Хадену пришлось ее выпустить.
«Ну и ладно, — решил он. — Все равно она не в состоянии со мной тягаться, и я легко от нее уплыву».
Он даже усмехнулся, увидев, что она качается на поверхности в нескольких шагах от него. Хаден вдруг подумал, что может и сам не доплыть до берега. Что ж, прежде чем он умрет, он с удовольствием послушает ее отчаянные мольбы о помощи, зная, что никто ей на помощь не придет.
Однако Рала, собрав последние силы, все же попыталась догнать его:
— Пом Рала!
Хаден злобно что-то прорычал и даже поморщился, когда она ухитрилась-таки схватить его за рубаху. Пронзительно вопя и царапаясь, она цеплялась ему за руки, за волосы и даже за лицо, пытаясь во что бы то ни стало обрести надежную опору. Перевернувшись на спину и приблизив к ней свое покрытое страшными шрамами лицо, Хаден вместе с ней погрузился под воду, готовясь нанести ей сокрушительный удар кулаком, но не успел:
Рала вдруг перестала сопротивляться и выпустила его руки, глядя на него широко раскрытыми от ужаса глазами.
Последний умоляющий вопль ее оборвался, и тело ее закачалось на волнах, точно кусок измочаленного морем плавника. А потом вдруг начало уменьшаться, ссыхаться и вскоре превратилось в пустой кожистый мешок, полный разрозненных бледно-желтых костей.
— Алмор, — проворчал одобрительно Хаден и вновь поплыл к ронскому берегу.
Вскоре он почувствовал прикосновение алмора — слабое приятное покалывание: демон, всплыв из неведомых глубин, точно окутал его теплым магическим одеялом, согревавшим и дававшим силы. Бесплотное тело алмора было похоже на густую молочно-белую жидкость, клубящуюся в морской воде, и Хаден видел, как легко его руки проходят сквозь эту желеобразную массу, которая поддерживает его, помогая плыть размеренно и спокойно.
Ничего, вместе они наверняка поймают этих ронцев, отыщут пропавший камень Малагона, а потом в течение всего следующего двоелуния будут наслаждаться болью и страданиями своих жертв!
Дождь наконец прекратился, и пока на улицах сохла грязь, над ними плыли тяжелые волны отвратительных испарений. Хуже всего было по утрам — отчего-то казалось, что даже солнце припекает сильнее, чем днем. По утрам Ханна особенно ненавидела грязные улицы Миддл-Форка: как бы осторожно она ни ступала, ее тщательно вымытые вечером башмаки мгновенно покрывались мерзкой жижей, а сама она буквально плавала в поту.
Проклиная себя за то, что забыла взять свои темные очки — Ханна прямо-таки видела, как они валяются на переднем сиденье ее машины, куда она их, как всегда, небрежно бросила, — она чувствовала, что уже выработала привычку постоянно щуриться. Конечно, темные очки свели бы на нет любые ее попытки слиться с местным населением; ее тут же арестовал бы первый же малакасийский патруль, но порой ей казалось, что игра все равно стоила бы свеч.
— По крайней мере, меня отвели бы в какое-нибудь темное место, — пробормотала она и прибавила со вздохом: — Нет, это все-таки было бы, наверное, еще хуже.
В то утро Ханна спешила назад, в дом Алена, расположенный в ближнем предместье Саутпорта, неся на плече большую пеньковую сумку, битком набитую всякой снедью — овощами, фруктами, свежим хлебом; еще оттуда выглядывали две большие бутыли с вином и почти целая туша неведомого животного, которое здесь называли «ганзель».
Ханна научила Черна — на свою голову! — игре «Камень, ножницы, бумага», и теперь он каждый день требовал поиграть с ним, особенно когда наступало время помочь ей по дому. Принести дров? Камень ломает ножницы. Купить продукты к завтраку? Бумага накрывает камень. Выгрести золу из плиты? Ножницы режут бумагу.
Черн превратился в настоящего виртуоза, в гениального знатока науки о камне-бумаге-ножницах, и каждый раз, когда он, выиграв, разражался совершенно нечеловеческим хохотом, у Ханны возникало ощущение, что это оперный бас, пьяный в стельку, пробует свои вокальные возможности на лестничной клетке.
Обойдя стайку маленьких уличных попрошаек, Ханна, ступая прямо по жидкой грязи, перешла на другую сторону улицы, свернула в переулок и срезала часть пути, пройдя позади нескольких крупных промышленных предприятий. Она вынырнула на главный бульвар всего в нескольких кварталах от дома Алена, пообещав себе, что потом непременно вернется и накормит голодных детей тем, что останется от завтрака. Но сейчас ей больше всего хотелось снова оказаться в доме Алена Джаспера. Старик успел уже немало поведать ей об Элдарне, о его населении, об истории, и все же ей не терпелось узнать как можно больше, особенно если она хочет отыскать Стивена и вернуться с ним вместе в Айдахо-Спрингс.
Хотя она чувствовала: Ален что-то от нее скрывает. Они жили у него уже довольно давно — с того вечера, когда Черн на руках принес старика из таверны «Миддл-Форк». Ханна вздрогнула, вспомнив, как жалобно тогда Ален молил, чтобы ему позволили умереть, а Хойт все пытался его утешить и твердил:
— Ничего, старина, если бы я выглядел так же, как ты, и так же вонял бы, мне, наверное, тоже хотелось бы умереть!
Но они догадались, что все гораздо серьезнее, когда Ален с отчаянием ответил Хойту:
— Нет, ты не понимаешь: онмне умереть не позволит!
— Кто не позволит? — спросил Хойт, теперь уже с тревогой. — Как тебя понимать? Скажи, Ален, что с тобой случилось.
— Конечно, где тебе меня понять! У тебя ведь и семьи-то нет, — проворчал Ален, вдруг рассердившись. — Только онменя ни за что не отпустит, ондаже умереть мне не позволит, мерзавец, безумец проклятый! Вот я и потерял своего Джера, своего милого мальчика!
— Твоего сына? — спросил Хойт. — А что с ним случилось?
— Моего внука. Моего последнего внука. Он умер, а теперь и мне конец, конец всему моему роду. Возможно, где-то у каких-то моих дальних родственников еще есть дети, но это не считается. Все мои собственные дети мертвы.
— Но что с ними случилось? Они что, от чумы умерли или от какой-то еще болезни?
— Они умерли от старости. Но все они были моими детьми.
Ханна потянула Хойта за рукав.
— О чем он говорит? Он же совершенно пьян. Да мы от него ни одного разумного слова не добьемся, пока он не протрезвеет. Давай лучше уложим его в постель — только сперва эту вонючую одежду сожжем, ладно?
Хойт согласился с ней, но, когда он попытался объяснить Алену, что они сейчас уложат его в постель, тот вдруг стал вырываться и кричать:
— Не называйте меня Аленом! Мое имя Канту! Так меня и зовите! — И он крепко вцепился Хойту в локоть.
— Ну, хорошо... Канту. — Хойт опустился возле него на колени и с улыбкой попытался его успокоить. — Давай все расставим по местам и начнем сначала. Почему ты хочешь умереть?
— Мой Джер умер.
— Когда?
— А которое сейчас двоелуние? Старик явно утратил счет времени. Хойт тихонько выругался.
— Да уж середина осени миновала.
— Значит, прошлым летом, примерно двенадцать двоелуний назад... — Ален помахал рукой, точно желая подчеркнуть некоторую неопределенность этой даты, и Ханна сразу успокоилась, увидев столь понятный и знакомый жест. — Тогда-то я и пить начал.
Хойт с трудом сдержал изумленный возглас.
— Ты что же, двенадцать двоелуний подряд пьешь?
И снова последовал тот же неопределенный жест:
— Да, около того.
— То есть почти полтора года? — в ужасе прошептала Ханна, качая головой.
— И каждый день?
—Наверное... — Он выпустил локоть Хойта. — Я рад тебя видеть, мальчик мой. Даже если это — в последний раз.
— Ты же сказал, что кто-то не позволит тебе умереть. — Хойт взял старика за руку.
— Ну да, он,этот гад вонючий, и не даст, — кивнул Ален.
— А кто этот «гад вонючий»? — попытался выяснить Хойт. — Кто не даст тебе умереть? И почему?
— Он — это Лессек.
— А кто такой Лессек? — осторожно спросила Ханна.
Ей не хотелось прерывать их разговор, хотя надежды на возвращение таяли в ее душе с каждым новым нелепым заявлением Алена.
Хойт вопросительно посмотрел на Черна, но тот лишь пожал плечами и покачал головой. И тогда, не глядя на Ханну, Хойт неохотно пояснил:
— Маг, ученый, колдун. Человек-легенда. В нашей истории он, безусловно, упоминается, да только жил он много двоелуний назад — с тех пор сменился не один десяток поколений. По-моему, Лессека считают основателем знаменитого университета в Горске и потрясающего научного сообщества при нем, которое называлось Сенат Лариона.
— И правильно считают, — подтвердил Ален.
— Но, по-моему, этого Сената уже тысячу двоелуний, как не существует, — сказал Хойт.
— Плюс-минус двоелуние, — прибавил Ален, и Черн жестами подтвердил полное свое согласие с этим.
Однако Ален явно устал. Не выпуская руки Хойта, он вдруг улегся на пол и пробормотал:
— Так приятно было снова с тобой увидеться, мой мальчик, хотя и при несколько прискорбных обстоятельствах. Когда у тебя будут собственные дети, ты меня поймешь. Я ведь не предполагал, что проживу так долго. Да и никто из нас этого не предполагал. Ладно, теперь ступай, Хойт. Возьми своих друзей, и уходите, а я пока тут побуду.
Голова старика бессильно свесилась набок. Хойт выпустил его руку и подошел к Ханне.
— Неужели это он и есть? — Голос девушки дрогнул, и ей не удалось это скрыть. — Неужели этот человек знает так много, что сумеет отправить меня домой? Этот пьяница? Неужели мы шли так далеко и так долго, чтобы увидеть... такое? Неужели этот отвратительный пьянчуга — лучшее, что может предложить мне Элдарн? Этот насквозь провонявший опустившийся тип? И в нем якобы заключается моя единственная надежда?
С каждым словом голос ее звучал все громче, и под конец она уже орала вовсю.
Хойт обиженно поджал губы и, слегка пожав плечами, попытался возразить:
— Но ведь он же не всегда...
— Что не всегда?— Ханна почувствовала, как на глазах у нее вскипают слезы ярости, но скрывать их не стала.
Сейчас в самый раз поплакать — ведь совершенно очевидно, что она намертво застряла в этом нелепом мире, которого и существовать-то по всем законам не должно. К тому же теперь она в нескольких неделях пути от той рощи, где впервые вступила на эту землю. Как же тут было не плакать?
— Что не всегда, Хойт? Ты хочешь сказать, что он не всегда был таким дурно пахнущим придурком, который сам не знает, что бормочет, и у которого от грязи уже мох на одежде растет! — Она сердито оттолкнула мешавшую ей ногу Алена, вольно раскинувшегося на полу. — Нет, ну надо же было угодить в такое дерьмо!
И тут наконец слезы так и хлынули у нее из глаз; она бессильно опустилась на пол и разрыдалась.
— Как? Как ты сказала? — Ален вдруг сел; он, похоже, изо всех сил старался сосредоточиться и понять, кто именно находится рядом с ним.
Несколько удивленная этим проблеском здравомыслия, Ханна, проглотив очередное рыдание, внимательно на него посмотрела.
— Я сказала, что ты — грязный пьяница, дурно пахнущий придурок, который совсем уже из ума выжил...
— Нет, после этого.
Совсем разозлившись, Ханна выпалила:
— Ну, я просто не знаю, какого черта ты... — И вдруг умолкла. — Ты что же, говоришь по-английски? Я ведь только что по-английски тебя на все корки честила.
— Я понял. А еще ты произнесла слово «дерьмо».
Ханна растерянно посмотрела на Хойта и Черна.
— Что это такое? Откуда он знает английский? Где он его выучил?
Хойт взял ее за руку.
— Ханна, я тебя не понимаю. На каком языке ты говоришь?
Но она его уже не слушала. Опустившись возле Алена на колени, она снова принялась спрашивать:
— Где ты научился говорить по-английски? Ален пьяновато засмеялся.
— В одном месте, где приличные молодые девушки никогда не произносят вслух слово «дерьмо».
Стиснув зубы, Ханна схватила его за отвороты плаща, заставила сесть и злобно прошипела:
— Ты, черт возьми, со мной не заигрывай, урод старый! С меня уже и так хватит. Я по горло сыта пребыванием в вашем распроклятом мире. Говори быстро, где ты мой родной язык выучил?
Что-то мокрое скользнуло у нее сквозь пальцы, оставив на них тускло-оранжевую дорожку.
— В Англии, — сухо ответил Ален. — А ты, я полагаю, учила английский где-то в Америке, верно?
— На юге, в Денвере, — прошептала Ханна и выпустила его. — В Денвере, штат Колорадо. Я там родилась. Это в Соединенных Штатах Америки. В моем родном мире. — И она повернулась к Хойту: — Ну, хорошо. Слушаю вас внимательно. Объясняйте.
— Извини, Ханна, но мы не говорим на этом языке. — Хойт и Черн, похоже, и впрямь ее не понимали.
Ханна тут же перешла на язык Праги.
— Ладно, простите, — пробормотала она.
— За что?
— За то, что я тут наговорила. Похоже, вы были правы. — Она нервно потерла руки. — Именно отсюда, по всей видимости, и следовало начинать.
Ален, как ни удивительно, за эти несколько минут успел существенно преобразиться. Ханна даже и описать, пожалуй, была бы не в силах, что именно с ним произошло, однако теперь он казался ей совсем другим человеком, куда более уверенным в себе и достойным; можно было подумать, что он просто прятался под жутким обличьем пьянчуги, не просыхавшего восемнадцать месяцев кряду.
Слегка дернув Черна за штанину, Ален вдруг на редкость вежливо попросил:
— Черн, старина, будь добр, отнеси меня к корыту на дворе и как следует окуни головой в воду, а потом продолжай делать это по крайней мере пол-авена или до тех пор, пока меня не вывернет наизнанку и я не начну плакать и звать маму. Хорошо?
Лицо Черна словно треснуло от широкой улыбки, и Ханна догадалась: он постарается на славу выполнить это поручение.
А старик пояснил:
— Мне необходимо сперва очухаться. А уж потом, юная леди, мы с вами поговорим. Нам действительно многое нужно обсудить. Я скоро вернусь, а вы пока чувствуйте себя как дома.
ПЕЩЕРА
В течение последующих двенадцати дней жизнь на плоту «Капина Прекрасная» шла спокойно. Путешественники хорошо ели, хорошо спали и постепенно набирались сил. О нападении призраков никто даже не заговаривал. Марк и Бринн быстро окрепли, и даже малейшие признаки того, что в их тела проникали духи, вскоре исчезли. Гарек со Стивеном тоже быстро пришли в себя после того страшного случая, когда их едва не погубило на дне реки неведомое, но смертельно опасное существо. Тогда обоим спас жизнь ореховый посох. Больше, правда, таинственное существо не предпринимало никаких попыток напасть на них, но Гарек все же поклялся, что больше и близко к воде не подойдет. Он говорил, что непременно отыщет свою Ренну и вернется с нею в Эстрад, где и будет жить до конца дней своих — на сушеи в полном покое среди округлых холмов Запретного леса.
Бринн тут же, правда, напомнила ему, что в настоящее время он большую часть времени проводит на плоту, плывущем по реке, которая, как известно, состоит из воды.
— Ну и ладно. Тогда, значит, после этого путешествия я больше в воду не войду.
— Что, и купаться тоже больше никогда не будешь? — поддразнила его Бринн.
— Ну, может, когда и окунусь, но не часто. Нет-нет-нет! Да и то только там, где воды по колено, — тут же заявил Гарек.
— Представляешь, как от тебя тогда пахнуть будет?
— Так это же хорошо! — отшутился он. — Раз так, то и друзей у меня будет поменьше, и всякие чужеземцы, черт знает как одетые, на мою голову валиться не станут через какую-то дьявольскую щель в пространстве. Да и древние колдуны, которых уже тысячу двоелуний на том свете с фонарями ищут, лишний раз не станут меня беспокоить и тащить в поход по диким горам навстречу всяким ужасным приключениям. А сумасшедшие подводные твари, может, побрезгуют меня топить и использовать мое грязное тело в качестве украшения своих кошмарных дворцов.
Слушая эти речи, Стивен невольно улыбнулся, хотя ему было совсем не до смеха. Теперь его особенно часто стали одолевать странные приступы неуверенности и подавленности. Он все время ощущал некую грозящую им опасность. Остальные тоже заметили, каким мрачным и рассеянным становился Стивен, стоило ему взять в руки ореховый посох и сесть с ним где-нибудь в сторонке. Он все время думал о том, что впервые магии посоха не сразу хватило на то, чтобы высвободить их с Гареком из лап неизвестного речного чудовища; сероны, греттаны, призраки и даже алмор — со всем этим посох справился легко, явно без особых затрат своей таинственной энергии.
Но теперь Стивен был встревожен: ему казалось, что больше нельзя полностью полагаться на магию посоха. Вдруг ее опять не хватит, и в таком случае их и без того уже сильно поредевшему отряду может очень сильно не повезти. Стивен чувствовал себя ответственным за безопасность своих товарищей, и то, что посох едва не потерпел неудачу, сражаясь с ужасным подводным жителем, сильно поколебало его уверенность в будущих победах. А что, если на берегу Равенского моря их поджидает вражеская армия или некие новые, еще более могущественные магические существа?
Стивен тщетно пытался выкинуть эти мысли из головы. Он убеждал себя, что раз уж он никогда и не понимал, как именно действует магия посоха, то и права не имеет ни чего-то требовать, ни жаловаться, даже если сила посоха действительно начнет угасать. Эта сила и так уже несколько раз спасла им жизнь, и следует быть благодарным хотя бы за это.
Но подобные уговоры не помогали. Как ни крути, а ему хотелось постоянно ощущать могущество посоха — только при этом условии он бы чувствовал себя в безопасности. Когда им удалось разгромить целую армию смертоносных призраков, это дало Стивену ощущение полной неуязвимости, и он испытывал такую уверенность в собственных силах, какой никогда в жизни ему испытывать не доводилось. Он тогда был совершенно уверен: никто в Элдарне не сумеет выстоять против него. Но теперь он понимал: им с Гареком здорово повезло, что они без особого ущерба для себя пережили первое столкновение с такой силой, могущество которой способно сделать его волшебный посох совершенно бесполезным.
И еще кое-что весьма тревожило Стивена. Несколько раз ему довелось управлять силой, более могущественной, чем он когда-либо мог себе представить, и это ему понравилось. Ему хотелось, чтобы эта сила всегда была при нем; он был уверен, что и сам нужен этой силе, что она потому и выбрала именно его — в тот вечер, в Блэкстоунских горах. Он не сомневался: тогда она подчинилась ему, ибо, как и он, полагала, что лишь сострадание способно указать верный путь. Ужас и ненависть правили Элдарном в течение многих поколений, и теперь этот мир балансировал на грани исчезновения; спасти его могли только сострадание и любовь, братство и чувство единения. В этом Стивен был совершенно уверен.
Думая об этом, он чувствовал в руках и ногах легкую дрожь — как бы отголоски магической силы посоха. Казалось, посох читает его мысли и отвечает им, пытаясь вдохновить его на новые дела, побуждая верить в то, что он, Стивен, и есть его истинный хозяин, что все будет хорошо, если он никогда своим устремлениям не изменит. Желание еще раз испытать силу посоха вдруг вспыхнуло в душе Стивена, но он моментально подавил его. Он заставил его убраться в самый дальний уголок своего сознания, туда, где таились и другие, самые темные его желания, самые непристойные мысли, о которых, он был уверен, никто никогда не узнает, хотя подобные мысли и желания — в этом он тоже не сомневался — посещают, наверное, каждого.
Например, желание испытать жгучее наслаждение от кражи спиртного, желание заняться вуайеризмом или отчаянным сексом с совершенно незнакомой женщиной, желание броситься через улицу, забитую транспортом в час пик, вызывая жуткую ярость со стороны водителей и прохожих, и тому подобное. Все эти мысли и желания хранились в сублимированном виде в отсеке его сознания с надписью «Не входить!». И теперь все они могли, казалось, объединиться в одном — в желании управлять самой могущественной силой в мире, желании слиться с нею, став неистребимым, уверенным в себе, могущественным и, самое главное, полностью свободным от страха.
Стивен боролся с почти непреодолимой потребностью принять в себя эту магическую силу, позволить ей овладеть его душой и превратить его в орудие уничтожения Нерака. Возможно, все именно этим и закончится, но до тех пор, пока он этого не знает наверняка, он все же постарается держать магию посоха на расстоянии. Он еще не совсем понимал, как она действует, и после неудачи на дне реки знал, что не всегда может управлять ею. Однако эта магическая сила по-прежнему терпеливо таилась в посохе, выжидая очередного момента, когда окажется востребованной.
Держа в руках посох, Стивен чувствовал, как эта сила проникает в него через кончики пальцев и кисти рук; в теле сразу возникало странное покалывание, которое, впрочем, почти сразу же, едва вспыхнув, и гасло. После чего Стивену начинало казаться, что теперь в нем явственно чего-то недостает.
После того как они покинули урочище Майерса, путешествие вниз по реке среди округлых холмов южного Фалкана складывалось на редкость удачно. Стояла хорошая погода, и вкусной еды было вдосталь — сколько угодно свежей рыбы, лесных плодов и орехов, а Гарек даже подстрелил довольно крупную птицу, которая называлась «ганзель» и вкусом весьма напоминала индюшку. Во всяком случае, так показалось обоим жителям Колорадо. Но стоило им произнести по-английски слово «индюк», и Гарек разразился таким утробным и непристойным хохотом, что они решили впредь воздерживаться от подобных сравнений.
Впрочем, весь следующий день Гарек бубнил это слово, словно готовясь выступать на публике.
— Индюк, ин-дюк, и-и-индюк! — без конца повторял он, пробуя разные варианты, пока Бринн не заявила, что сейчас собственными руками бросит его в воду, если он немедленно не заткнется. — Какой странный все-таки у вас язык! — заявил Га-рек. — И как это вы только друг друга понимаете!
— Порой это действительно трудно, — сказал Марк. — А иногда достаточно просто вместе выпить, и сразу с любым общий язык находишь
— Это точно. Выпивка всегда общение облегчает.
— К сожалению, далеко не всегда, — встряла Бринн.
— Ладно, пусть не всегда. Зато такие моменты — самые лучшие в жизни, — возразил Гарек.
— Послушайте! — прервал их болтовню Стивен.
— Да, послушать друг друга тоже иногда не вредно, — согласился Гарек, — только немногие слушать-то умеют.
— Да нет, — рассердился Стивен, — вы прислушайтесь! Все притихли и только теперь услышали, как изменился голос реки. Впереди, пока что на довольно большом расстоянии, слышался какой-то низкий, глухой, скрежещущий рев, словно река предупреждала путешественников, что ближе к этому месту подходить не стоит. По этому звуку, хотя и совершенно не знакомому, все отчего-то безошибочно догадались: плот быстро приближается к порогам, где белая от пены вода словно кипит, и, возможно, пороги эти покажутся уже за следующей излучиной реки.
От усталости у Ралы путались мысли; ей хотелось попросить Хадена о помощи, однако она боялась услышать его ответ и решила: лучше самой сосредоточиться и постараться не обращать внимания на холод. Но это не помогло: она с трудом оставалась на плаву, и в ее душу начал заползать страх, чувство, прежде ей почти не известное. Рала медленно осознавала, что поддается панике. Короткие экономные гребки, которые должны были без особых усилий нести ее по волнам, стали неровными, беспорядочными, все больше утомляя ее, и это еще усиливало страх. Несколько раз она погружалась в волны с головой, громко вскрикивала и, нахлебавшись морской воды, задыхаясь, долго потом отхаркивала жгучую жидкость.
Наконец она не выдержала и попросила:
— Хаден, пом Рала!
Ее мольба прозвучала как звериное рычание.
— Не. — Хаден с силой оттолкнул ее от себя, явно испытывая отвращение к ее детскому испугу: сероны должны гордиться тем, что умирают за своего повелителя.
Когда Рала снова подплыла к нему, Хаден понял, что она уже не владеет собой. Своей широкой ладонью он крепко уперся ей в грудь и держал ее на расстоянии от себя, а она беспомощно барахталась и молила спасти ей жизнь. Впрочем, тратить силы на борьбу с ней Хаден не собирался: он с силой нажал ей на плечи, и она с головой ушла под воду.
Ничего, думал Хаден, это не займет много времени, и вскоре он уже сможет спокойно плыть дальше к ронскому берегу. Кстати, если Ралы не будет рядом, он будет волен поступить с пленниками так, как сочтет нужным. Не пройдет и авена, как он получит этот каменный ключ или узнает, где этот ключ находится. Ну, а беглецы — оба! — будут, разумеется, мертвы.
Рала удивила его: она оказалась сильнее, чем он ожидал. Крепко вцепившись ему в запястье, она принялась и его тянуть вниз, под воду. Хаден дважды погружался с головой, прежде чем понял, что совершил ошибку. Рала яростно сражалась за жизнь, и сил у нее, надо сказать, пока хватало; она так лягалась и вырывалась, что Хадену пришлось ее выпустить.
«Ну и ладно, — решил он. — Все равно она не в состоянии со мной тягаться, и я легко от нее уплыву».
Он даже усмехнулся, увидев, что она качается на поверхности в нескольких шагах от него. Хаден вдруг подумал, что может и сам не доплыть до берега. Что ж, прежде чем он умрет, он с удовольствием послушает ее отчаянные мольбы о помощи, зная, что никто ей на помощь не придет.
Однако Рала, собрав последние силы, все же попыталась догнать его:
— Пом Рала!
Хаден злобно что-то прорычал и даже поморщился, когда она ухитрилась-таки схватить его за рубаху. Пронзительно вопя и царапаясь, она цеплялась ему за руки, за волосы и даже за лицо, пытаясь во что бы то ни стало обрести надежную опору. Перевернувшись на спину и приблизив к ней свое покрытое страшными шрамами лицо, Хаден вместе с ней погрузился под воду, готовясь нанести ей сокрушительный удар кулаком, но не успел:
Рала вдруг перестала сопротивляться и выпустила его руки, глядя на него широко раскрытыми от ужаса глазами.
Последний умоляющий вопль ее оборвался, и тело ее закачалось на волнах, точно кусок измочаленного морем плавника. А потом вдруг начало уменьшаться, ссыхаться и вскоре превратилось в пустой кожистый мешок, полный разрозненных бледно-желтых костей.
— Алмор, — проворчал одобрительно Хаден и вновь поплыл к ронскому берегу.
Вскоре он почувствовал прикосновение алмора — слабое приятное покалывание: демон, всплыв из неведомых глубин, точно окутал его теплым магическим одеялом, согревавшим и дававшим силы. Бесплотное тело алмора было похоже на густую молочно-белую жидкость, клубящуюся в морской воде, и Хаден видел, как легко его руки проходят сквозь эту желеобразную массу, которая поддерживает его, помогая плыть размеренно и спокойно.
Ничего, вместе они наверняка поймают этих ронцев, отыщут пропавший камень Малагона, а потом в течение всего следующего двоелуния будут наслаждаться болью и страданиями своих жертв!
* * *
Дождь наконец прекратился, и пока на улицах сохла грязь, над ними плыли тяжелые волны отвратительных испарений. Хуже всего было по утрам — отчего-то казалось, что даже солнце припекает сильнее, чем днем. По утрам Ханна особенно ненавидела грязные улицы Миддл-Форка: как бы осторожно она ни ступала, ее тщательно вымытые вечером башмаки мгновенно покрывались мерзкой жижей, а сама она буквально плавала в поту.
Проклиная себя за то, что забыла взять свои темные очки — Ханна прямо-таки видела, как они валяются на переднем сиденье ее машины, куда она их, как всегда, небрежно бросила, — она чувствовала, что уже выработала привычку постоянно щуриться. Конечно, темные очки свели бы на нет любые ее попытки слиться с местным населением; ее тут же арестовал бы первый же малакасийский патруль, но порой ей казалось, что игра все равно стоила бы свеч.
— По крайней мере, меня отвели бы в какое-нибудь темное место, — пробормотала она и прибавила со вздохом: — Нет, это все-таки было бы, наверное, еще хуже.
В то утро Ханна спешила назад, в дом Алена, расположенный в ближнем предместье Саутпорта, неся на плече большую пеньковую сумку, битком набитую всякой снедью — овощами, фруктами, свежим хлебом; еще оттуда выглядывали две большие бутыли с вином и почти целая туша неведомого животного, которое здесь называли «ганзель».
Ханна научила Черна — на свою голову! — игре «Камень, ножницы, бумага», и теперь он каждый день требовал поиграть с ним, особенно когда наступало время помочь ей по дому. Принести дров? Камень ломает ножницы. Купить продукты к завтраку? Бумага накрывает камень. Выгрести золу из плиты? Ножницы режут бумагу.
Черн превратился в настоящего виртуоза, в гениального знатока науки о камне-бумаге-ножницах, и каждый раз, когда он, выиграв, разражался совершенно нечеловеческим хохотом, у Ханны возникало ощущение, что это оперный бас, пьяный в стельку, пробует свои вокальные возможности на лестничной клетке.
Обойдя стайку маленьких уличных попрошаек, Ханна, ступая прямо по жидкой грязи, перешла на другую сторону улицы, свернула в переулок и срезала часть пути, пройдя позади нескольких крупных промышленных предприятий. Она вынырнула на главный бульвар всего в нескольких кварталах от дома Алена, пообещав себе, что потом непременно вернется и накормит голодных детей тем, что останется от завтрака. Но сейчас ей больше всего хотелось снова оказаться в доме Алена Джаспера. Старик успел уже немало поведать ей об Элдарне, о его населении, об истории, и все же ей не терпелось узнать как можно больше, особенно если она хочет отыскать Стивена и вернуться с ним вместе в Айдахо-Спрингс.
Хотя она чувствовала: Ален что-то от нее скрывает. Они жили у него уже довольно давно — с того вечера, когда Черн на руках принес старика из таверны «Миддл-Форк». Ханна вздрогнула, вспомнив, как жалобно тогда Ален молил, чтобы ему позволили умереть, а Хойт все пытался его утешить и твердил:
— Ничего, старина, если бы я выглядел так же, как ты, и так же вонял бы, мне, наверное, тоже хотелось бы умереть!
Но они догадались, что все гораздо серьезнее, когда Ален с отчаянием ответил Хойту:
— Нет, ты не понимаешь: онмне умереть не позволит!
— Кто не позволит? — спросил Хойт, теперь уже с тревогой. — Как тебя понимать? Скажи, Ален, что с тобой случилось.
— Конечно, где тебе меня понять! У тебя ведь и семьи-то нет, — проворчал Ален, вдруг рассердившись. — Только онменя ни за что не отпустит, ондаже умереть мне не позволит, мерзавец, безумец проклятый! Вот я и потерял своего Джера, своего милого мальчика!
— Твоего сына? — спросил Хойт. — А что с ним случилось?
— Моего внука. Моего последнего внука. Он умер, а теперь и мне конец, конец всему моему роду. Возможно, где-то у каких-то моих дальних родственников еще есть дети, но это не считается. Все мои собственные дети мертвы.
— Но что с ними случилось? Они что, от чумы умерли или от какой-то еще болезни?
— Они умерли от старости. Но все они были моими детьми.
Ханна потянула Хойта за рукав.
— О чем он говорит? Он же совершенно пьян. Да мы от него ни одного разумного слова не добьемся, пока он не протрезвеет. Давай лучше уложим его в постель — только сперва эту вонючую одежду сожжем, ладно?
Хойт согласился с ней, но, когда он попытался объяснить Алену, что они сейчас уложат его в постель, тот вдруг стал вырываться и кричать:
— Не называйте меня Аленом! Мое имя Канту! Так меня и зовите! — И он крепко вцепился Хойту в локоть.
— Ну, хорошо... Канту. — Хойт опустился возле него на колени и с улыбкой попытался его успокоить. — Давай все расставим по местам и начнем сначала. Почему ты хочешь умереть?
— Мой Джер умер.
— Когда?
— А которое сейчас двоелуние? Старик явно утратил счет времени. Хойт тихонько выругался.
— Да уж середина осени миновала.
— Значит, прошлым летом, примерно двенадцать двоелуний назад... — Ален помахал рукой, точно желая подчеркнуть некоторую неопределенность этой даты, и Ханна сразу успокоилась, увидев столь понятный и знакомый жест. — Тогда-то я и пить начал.
Хойт с трудом сдержал изумленный возглас.
— Ты что же, двенадцать двоелуний подряд пьешь?
И снова последовал тот же неопределенный жест:
— Да, около того.
— То есть почти полтора года? — в ужасе прошептала Ханна, качая головой.
— И каждый день?
—Наверное... — Он выпустил локоть Хойта. — Я рад тебя видеть, мальчик мой. Даже если это — в последний раз.
— Ты же сказал, что кто-то не позволит тебе умереть. — Хойт взял старика за руку.
— Ну да, он,этот гад вонючий, и не даст, — кивнул Ален.
— А кто этот «гад вонючий»? — попытался выяснить Хойт. — Кто не даст тебе умереть? И почему?
— Он — это Лессек.
— А кто такой Лессек? — осторожно спросила Ханна.
Ей не хотелось прерывать их разговор, хотя надежды на возвращение таяли в ее душе с каждым новым нелепым заявлением Алена.
Хойт вопросительно посмотрел на Черна, но тот лишь пожал плечами и покачал головой. И тогда, не глядя на Ханну, Хойт неохотно пояснил:
— Маг, ученый, колдун. Человек-легенда. В нашей истории он, безусловно, упоминается, да только жил он много двоелуний назад — с тех пор сменился не один десяток поколений. По-моему, Лессека считают основателем знаменитого университета в Горске и потрясающего научного сообщества при нем, которое называлось Сенат Лариона.
— И правильно считают, — подтвердил Ален.
— Но, по-моему, этого Сената уже тысячу двоелуний, как не существует, — сказал Хойт.
— Плюс-минус двоелуние, — прибавил Ален, и Черн жестами подтвердил полное свое согласие с этим.
Однако Ален явно устал. Не выпуская руки Хойта, он вдруг улегся на пол и пробормотал:
— Так приятно было снова с тобой увидеться, мой мальчик, хотя и при несколько прискорбных обстоятельствах. Когда у тебя будут собственные дети, ты меня поймешь. Я ведь не предполагал, что проживу так долго. Да и никто из нас этого не предполагал. Ладно, теперь ступай, Хойт. Возьми своих друзей, и уходите, а я пока тут побуду.
Голова старика бессильно свесилась набок. Хойт выпустил его руку и подошел к Ханне.
— Неужели это он и есть? — Голос девушки дрогнул, и ей не удалось это скрыть. — Неужели этот человек знает так много, что сумеет отправить меня домой? Этот пьяница? Неужели мы шли так далеко и так долго, чтобы увидеть... такое? Неужели этот отвратительный пьянчуга — лучшее, что может предложить мне Элдарн? Этот насквозь провонявший опустившийся тип? И в нем якобы заключается моя единственная надежда?
С каждым словом голос ее звучал все громче, и под конец она уже орала вовсю.
Хойт обиженно поджал губы и, слегка пожав плечами, попытался возразить:
— Но ведь он же не всегда...
— Что не всегда?— Ханна почувствовала, как на глазах у нее вскипают слезы ярости, но скрывать их не стала.
Сейчас в самый раз поплакать — ведь совершенно очевидно, что она намертво застряла в этом нелепом мире, которого и существовать-то по всем законам не должно. К тому же теперь она в нескольких неделях пути от той рощи, где впервые вступила на эту землю. Как же тут было не плакать?
— Что не всегда, Хойт? Ты хочешь сказать, что он не всегда был таким дурно пахнущим придурком, который сам не знает, что бормочет, и у которого от грязи уже мох на одежде растет! — Она сердито оттолкнула мешавшую ей ногу Алена, вольно раскинувшегося на полу. — Нет, ну надо же было угодить в такое дерьмо!
И тут наконец слезы так и хлынули у нее из глаз; она бессильно опустилась на пол и разрыдалась.
— Как? Как ты сказала? — Ален вдруг сел; он, похоже, изо всех сил старался сосредоточиться и понять, кто именно находится рядом с ним.
Несколько удивленная этим проблеском здравомыслия, Ханна, проглотив очередное рыдание, внимательно на него посмотрела.
— Я сказала, что ты — грязный пьяница, дурно пахнущий придурок, который совсем уже из ума выжил...
— Нет, после этого.
Совсем разозлившись, Ханна выпалила:
— Ну, я просто не знаю, какого черта ты... — И вдруг умолкла. — Ты что же, говоришь по-английски? Я ведь только что по-английски тебя на все корки честила.
— Я понял. А еще ты произнесла слово «дерьмо».
Ханна растерянно посмотрела на Хойта и Черна.
— Что это такое? Откуда он знает английский? Где он его выучил?
Хойт взял ее за руку.
— Ханна, я тебя не понимаю. На каком языке ты говоришь?
Но она его уже не слушала. Опустившись возле Алена на колени, она снова принялась спрашивать:
— Где ты научился говорить по-английски? Ален пьяновато засмеялся.
— В одном месте, где приличные молодые девушки никогда не произносят вслух слово «дерьмо».
Стиснув зубы, Ханна схватила его за отвороты плаща, заставила сесть и злобно прошипела:
— Ты, черт возьми, со мной не заигрывай, урод старый! С меня уже и так хватит. Я по горло сыта пребыванием в вашем распроклятом мире. Говори быстро, где ты мой родной язык выучил?
Что-то мокрое скользнуло у нее сквозь пальцы, оставив на них тускло-оранжевую дорожку.
— В Англии, — сухо ответил Ален. — А ты, я полагаю, учила английский где-то в Америке, верно?
— На юге, в Денвере, — прошептала Ханна и выпустила его. — В Денвере, штат Колорадо. Я там родилась. Это в Соединенных Штатах Америки. В моем родном мире. — И она повернулась к Хойту: — Ну, хорошо. Слушаю вас внимательно. Объясняйте.
— Извини, Ханна, но мы не говорим на этом языке. — Хойт и Черн, похоже, и впрямь ее не понимали.
Ханна тут же перешла на язык Праги.
— Ладно, простите, — пробормотала она.
— За что?
— За то, что я тут наговорила. Похоже, вы были правы. — Она нервно потерла руки. — Именно отсюда, по всей видимости, и следовало начинать.
Ален, как ни удивительно, за эти несколько минут успел существенно преобразиться. Ханна даже и описать, пожалуй, была бы не в силах, что именно с ним произошло, однако теперь он казался ей совсем другим человеком, куда более уверенным в себе и достойным; можно было подумать, что он просто прятался под жутким обличьем пьянчуги, не просыхавшего восемнадцать месяцев кряду.
Слегка дернув Черна за штанину, Ален вдруг на редкость вежливо попросил:
— Черн, старина, будь добр, отнеси меня к корыту на дворе и как следует окуни головой в воду, а потом продолжай делать это по крайней мере пол-авена или до тех пор, пока меня не вывернет наизнанку и я не начну плакать и звать маму. Хорошо?
Лицо Черна словно треснуло от широкой улыбки, и Ханна догадалась: он постарается на славу выполнить это поручение.
А старик пояснил:
— Мне необходимо сперва очухаться. А уж потом, юная леди, мы с вами поговорим. Нам действительно многое нужно обсудить. Я скоро вернусь, а вы пока чувствуйте себя как дома.
ПЕЩЕРА
В течение последующих двенадцати дней жизнь на плоту «Капина Прекрасная» шла спокойно. Путешественники хорошо ели, хорошо спали и постепенно набирались сил. О нападении призраков никто даже не заговаривал. Марк и Бринн быстро окрепли, и даже малейшие признаки того, что в их тела проникали духи, вскоре исчезли. Гарек со Стивеном тоже быстро пришли в себя после того страшного случая, когда их едва не погубило на дне реки неведомое, но смертельно опасное существо. Тогда обоим спас жизнь ореховый посох. Больше, правда, таинственное существо не предпринимало никаких попыток напасть на них, но Гарек все же поклялся, что больше и близко к воде не подойдет. Он говорил, что непременно отыщет свою Ренну и вернется с нею в Эстрад, где и будет жить до конца дней своих — на сушеи в полном покое среди округлых холмов Запретного леса.
Бринн тут же, правда, напомнила ему, что в настоящее время он большую часть времени проводит на плоту, плывущем по реке, которая, как известно, состоит из воды.
— Ну и ладно. Тогда, значит, после этого путешествия я больше в воду не войду.
— Что, и купаться тоже больше никогда не будешь? — поддразнила его Бринн.
— Ну, может, когда и окунусь, но не часто. Нет-нет-нет! Да и то только там, где воды по колено, — тут же заявил Гарек.
— Представляешь, как от тебя тогда пахнуть будет?
— Так это же хорошо! — отшутился он. — Раз так, то и друзей у меня будет поменьше, и всякие чужеземцы, черт знает как одетые, на мою голову валиться не станут через какую-то дьявольскую щель в пространстве. Да и древние колдуны, которых уже тысячу двоелуний на том свете с фонарями ищут, лишний раз не станут меня беспокоить и тащить в поход по диким горам навстречу всяким ужасным приключениям. А сумасшедшие подводные твари, может, побрезгуют меня топить и использовать мое грязное тело в качестве украшения своих кошмарных дворцов.
Слушая эти речи, Стивен невольно улыбнулся, хотя ему было совсем не до смеха. Теперь его особенно часто стали одолевать странные приступы неуверенности и подавленности. Он все время ощущал некую грозящую им опасность. Остальные тоже заметили, каким мрачным и рассеянным становился Стивен, стоило ему взять в руки ореховый посох и сесть с ним где-нибудь в сторонке. Он все время думал о том, что впервые магии посоха не сразу хватило на то, чтобы высвободить их с Гареком из лап неизвестного речного чудовища; сероны, греттаны, призраки и даже алмор — со всем этим посох справился легко, явно без особых затрат своей таинственной энергии.
Но теперь Стивен был встревожен: ему казалось, что больше нельзя полностью полагаться на магию посоха. Вдруг ее опять не хватит, и в таком случае их и без того уже сильно поредевшему отряду может очень сильно не повезти. Стивен чувствовал себя ответственным за безопасность своих товарищей, и то, что посох едва не потерпел неудачу, сражаясь с ужасным подводным жителем, сильно поколебало его уверенность в будущих победах. А что, если на берегу Равенского моря их поджидает вражеская армия или некие новые, еще более могущественные магические существа?
Стивен тщетно пытался выкинуть эти мысли из головы. Он убеждал себя, что раз уж он никогда и не понимал, как именно действует магия посоха, то и права не имеет ни чего-то требовать, ни жаловаться, даже если сила посоха действительно начнет угасать. Эта сила и так уже несколько раз спасла им жизнь, и следует быть благодарным хотя бы за это.
Но подобные уговоры не помогали. Как ни крути, а ему хотелось постоянно ощущать могущество посоха — только при этом условии он бы чувствовал себя в безопасности. Когда им удалось разгромить целую армию смертоносных призраков, это дало Стивену ощущение полной неуязвимости, и он испытывал такую уверенность в собственных силах, какой никогда в жизни ему испытывать не доводилось. Он тогда был совершенно уверен: никто в Элдарне не сумеет выстоять против него. Но теперь он понимал: им с Гареком здорово повезло, что они без особого ущерба для себя пережили первое столкновение с такой силой, могущество которой способно сделать его волшебный посох совершенно бесполезным.
И еще кое-что весьма тревожило Стивена. Несколько раз ему довелось управлять силой, более могущественной, чем он когда-либо мог себе представить, и это ему понравилось. Ему хотелось, чтобы эта сила всегда была при нем; он был уверен, что и сам нужен этой силе, что она потому и выбрала именно его — в тот вечер, в Блэкстоунских горах. Он не сомневался: тогда она подчинилась ему, ибо, как и он, полагала, что лишь сострадание способно указать верный путь. Ужас и ненависть правили Элдарном в течение многих поколений, и теперь этот мир балансировал на грани исчезновения; спасти его могли только сострадание и любовь, братство и чувство единения. В этом Стивен был совершенно уверен.
Думая об этом, он чувствовал в руках и ногах легкую дрожь — как бы отголоски магической силы посоха. Казалось, посох читает его мысли и отвечает им, пытаясь вдохновить его на новые дела, побуждая верить в то, что он, Стивен, и есть его истинный хозяин, что все будет хорошо, если он никогда своим устремлениям не изменит. Желание еще раз испытать силу посоха вдруг вспыхнуло в душе Стивена, но он моментально подавил его. Он заставил его убраться в самый дальний уголок своего сознания, туда, где таились и другие, самые темные его желания, самые непристойные мысли, о которых, он был уверен, никто никогда не узнает, хотя подобные мысли и желания — в этом он тоже не сомневался — посещают, наверное, каждого.
Например, желание испытать жгучее наслаждение от кражи спиртного, желание заняться вуайеризмом или отчаянным сексом с совершенно незнакомой женщиной, желание броситься через улицу, забитую транспортом в час пик, вызывая жуткую ярость со стороны водителей и прохожих, и тому подобное. Все эти мысли и желания хранились в сублимированном виде в отсеке его сознания с надписью «Не входить!». И теперь все они могли, казалось, объединиться в одном — в желании управлять самой могущественной силой в мире, желании слиться с нею, став неистребимым, уверенным в себе, могущественным и, самое главное, полностью свободным от страха.
Стивен боролся с почти непреодолимой потребностью принять в себя эту магическую силу, позволить ей овладеть его душой и превратить его в орудие уничтожения Нерака. Возможно, все именно этим и закончится, но до тех пор, пока он этого не знает наверняка, он все же постарается держать магию посоха на расстоянии. Он еще не совсем понимал, как она действует, и после неудачи на дне реки знал, что не всегда может управлять ею. Однако эта магическая сила по-прежнему терпеливо таилась в посохе, выжидая очередного момента, когда окажется востребованной.
Держа в руках посох, Стивен чувствовал, как эта сила проникает в него через кончики пальцев и кисти рук; в теле сразу возникало странное покалывание, которое, впрочем, почти сразу же, едва вспыхнув, и гасло. После чего Стивену начинало казаться, что теперь в нем явственно чего-то недостает.
После того как они покинули урочище Майерса, путешествие вниз по реке среди округлых холмов южного Фалкана складывалось на редкость удачно. Стояла хорошая погода, и вкусной еды было вдосталь — сколько угодно свежей рыбы, лесных плодов и орехов, а Гарек даже подстрелил довольно крупную птицу, которая называлась «ганзель» и вкусом весьма напоминала индюшку. Во всяком случае, так показалось обоим жителям Колорадо. Но стоило им произнести по-английски слово «индюк», и Гарек разразился таким утробным и непристойным хохотом, что они решили впредь воздерживаться от подобных сравнений.
Впрочем, весь следующий день Гарек бубнил это слово, словно готовясь выступать на публике.
— Индюк, ин-дюк, и-и-индюк! — без конца повторял он, пробуя разные варианты, пока Бринн не заявила, что сейчас собственными руками бросит его в воду, если он немедленно не заткнется. — Какой странный все-таки у вас язык! — заявил Га-рек. — И как это вы только друг друга понимаете!
— Порой это действительно трудно, — сказал Марк. — А иногда достаточно просто вместе выпить, и сразу с любым общий язык находишь
— Это точно. Выпивка всегда общение облегчает.
— К сожалению, далеко не всегда, — встряла Бринн.
— Ладно, пусть не всегда. Зато такие моменты — самые лучшие в жизни, — возразил Гарек.
— Послушайте! — прервал их болтовню Стивен.
— Да, послушать друг друга тоже иногда не вредно, — согласился Гарек, — только немногие слушать-то умеют.
— Да нет, — рассердился Стивен, — вы прислушайтесь! Все притихли и только теперь услышали, как изменился голос реки. Впереди, пока что на довольно большом расстоянии, слышался какой-то низкий, глухой, скрежещущий рев, словно река предупреждала путешественников, что ближе к этому месту подходить не стоит. По этому звуку, хотя и совершенно не знакомому, все отчего-то безошибочно догадались: плот быстро приближается к порогам, где белая от пены вода словно кипит, и, возможно, пороги эти покажутся уже за следующей излучиной реки.