Страница:
ее основе лежит вера. Иначе говоря, теология -- это тоже знание, только
сверхразумное знание.
Между философией и теологией нет противоречия, ибо философия, как
"естественная познавательная способность" человека, в итоге приводит самого
человека к истинам веры. Если же подобного не происходит, то в этом виновата
ограниченность самих людей, которые не умеют правильно пользоваться своим
разумом. Поэтому, в представлении Фомы Аквинского, изучая вещи и явления
природы, истинный ученый прав лишь тогда, когда раскрывает зависимость
природы от Бога, когда показывает, как в природе воплощается Божественный
замысел.
Точка зрения Аквината на взаимоотношения науки и веры значительно
расходилась и с идеями Августина, и с популярными тогда воззрениями Пьера
Абеляра. Августин утверждал иррациональность веры, считал, что истины веры
совершенно недоступны разуму и наука только в самой малой степени раскрывает
людям содержание догматов. Пьер Абеляр, наоборот, пропагандировал идею о
том, что вера абсолютно невозможна без науки, и подвергал критическому
научному анализу все постулаты христианского вероучения.
Фома Аквинский занимает между ними как бы среднюю позицию, почему его
учение и было в конце концов так быстро принято римско-католической
церковью. Развитие научного знания в XIII столетии достигло уже
определенного высокого уровня и потому без учета достижений науки
официальное учение католицизма просто не могло существовать.
Философское учение Аристотеля, в котором, с помощью научных аргументов,
в итоге доказывается бытие некой единственной всемирной идеальной сущности
(Ума), и стало для Фомы Аквинского главной философской базой в обосновании
христианской веры.
В полном соответствии с Аристотелем, он признавал, что вещи
представляют собой единство формы и материи, при этом каждая вещь обладает
некой сущностью. Сущность каждой вещи и всех вещей вместе взятых появляется
благодаря тому, что есть и некая сущность всех сущностей, форма всех форм
(или идея всех идей). Если Аристотель называл эту высшую сущность Умом, то с
христианской точки зрения -- это Бог. И в этом смысле аристотелевская
система доказательств прекрасно укладывалась в фундамент христианства, ибо с
ее помощью можно было доказать нематериальность, безграничность, бессмертие
и всемогущество Бога.
Более того, Фома Аквинский использовал аристотелевскую логику в
разработке доказательств бытия Бога. Аквинат выработал пять таких
доказательств, которые с тех пор в римско-католической церкви считаются
неопровержимыми.
Первое доказательство исходит из аристолевского понимания сущности
движения. "Все, что движется, -- пишет Фома Аквинский, -- должно иметь
источником своего движения нечто иное". Следовательно, "необходимо дойти до
некоторого перводвигателя, который сам не движим ничем иным; а под ним все
разумеют Бога".
Второе доказательство базируется на аристотелевском принципе
производящей причины, как необходимой составной части каждой вещи. Если у
каждой вещи есть некая производящая причина, то должна быть и конечная
производящая причина всего. Таковой конечной причиной может быть только Бог.
Третье доказательство вытекает из того, как Аристотель понимал
категории необходимого и случайного. Среди сущностей есть такие, которые
могут быть и могут не быть, т.е. они случайны. Однако в мире не могут быть
сущности только случайные, "должно быть нечто необходимое", пишет Аквинат, И
так как невозможно, чтобы ряд необходимых сущностей уходил в бесконечность,
следовательно, есть некая сущность, необходимая сама по себе. Эта
необходимая сущность может быть только Богом.
Четвертое доказательство связано с признанием возрастающих степеней
совершенства, характерных для сущностей всех вещей, По мнению Фомы
Ак-винского, должно быть нечто, обладающее совершенством и благородством в
предельной степени. Поэтому "есть некоторая сущность, являющаяся для всех
сущностей причиной блага и всяческого совершенства". "И ее мы именуем
Богом", -- завершает это доказательство Аквинат.
Пятое доказательство Аквинат приводит, опираясь на аристотелевское
определение целесообразности. Все предметы бытия направлены в своем
существовании к какой-то цели. При этом "они достигают цели не случайно, но
будучи руководимы сознательной волей". Поскольку сами предметы "лишены
разумения", следовательно, "есть разумное существо, полагающее цель для
всего, что происходит в природе". Естественно, что подобным разумным
существом может быть лишь Бог.
Как видим, Фома Аквинский в полной мере христианизировал, приспособил к
христианскому учению философию Аристотеля. В понимании Акви-ната система
Аристотеля оказалась очень удобным средством решения большинства проблем,
которые возникли перед католической теологией в XII-- XIII вв. Фома
Аквинский воспользовался не только аристотелевской логикой, но и самой
системой аристотелевской метафизики, когда в основе бытия всегда
изыскивается некая конечная, вернее первоначальная причина всего. Это
метафизическое мировосприятие, вытекающее из трудов Аристотеля, прекрасно
сочеталось с христианским мировоззрением, считающим Бога началом и концом
всего.
Однако Фома Аквинский не только христианизировал философию, но и
рационализировал христианство. По сути дела, он так сказать, поставил веру
на научную основу. Верующим, и прежде всего своим коллегам-теологам, он
доказывал необходимость использования научных аргументов в обосновании
догматов веры. А ученым показывал, что их научные открытия необъяснимы без
искренней веры во Всевышнего.
Учение Фомы Аквинского стало высшим этапом в развитии
западноевропейской схоластики. После смерти выдающегося философа-теолога,
его идеи постепенно признаются в качестве основополагающих сначала среди
монахов-доминиканцев, а затем и во всей римско-католической церкви. Со
временем томизм (от латинского прочтения имени Фома -- Тома) становится уже
официальным учением римско-католической церкви, каковым является до сих пор.
Аристотелевская аргументация была использована Фомой Аквинским и в
обосновании христианской космологии, христианской гносеологии, христианской
этики, психологии и т.д. Иначе говоря, Фома Аквинский, наподобие Аристотеля,
создал развернутую систему католического вероучения, объясняющую практически
все проблемы окружающего мира и человека. И в этом смысле он как бы завершил
многовековой период в развитии христианства среди народов Западной Европы,
исповедующих католичество.
Как и любая система знаний, признаваемая в качестве официальной и
неопровержимой, учение Фомы Аквинского с течением времени стало склоняться к
окостенению, терять свои творческие потенции. Общая же направленность этого
учения на рационализацию католичества вызывала немало возражений, ибо по
мнению многих мыслителей исключала иные способы постижения Бога.
Уже в конце XIII -- начале XIV в. многие христианские теологи стали
критиковать это учение за излишнее превознесение роли научного знания,
подчеркивая религиозно-мистические свойства христианской веры. С другой
стороны, томизм начинают критиковать светские мыслители, считающие, что в
нем значение науки как раз принижается. Особенно ярко эта критика проявилась
в следующий период развития стран Западной Европы, вошедший в историю под
именем Эпохи Возрождения.
Публикуется по: Боргош Ю. Фома Аквинский. М., 1975. С. 143--176.
Перевод С. С. Аверинцева.
...Для спасения человеческого было необходимо, чтобы сверх философских
дисциплин, которые основываются на человеческом разуме, существовала
некоторая наука, основанная на Божественном откровении; это было необходимо
прежде всего потому, что человек соотнесен с Богом как с некоторой своей
целью. Между тем цель эта не поддается постижению разумом; в соответствии со
словами Исайи (гл. 64, ст. 4): "Око не зрело, Боже, помимо Тебя, что
уготовал Ты любящим Тебя". Между тем дблжно, чтобы цель была заранее
известна людям, дабы они соотносили с ней свои усилия и действия. Отсюда
следует, что человеку необходимо для своего спасения знать нечто такое, что
ускользает от его разума, через Божественное откровение.
Притом даже и то знание о Боге, которое может быть добыто человеческим
разумом, по необходимости должно было быть преподано человеку через
Божественное откровение: ибо истина о Боге, отысканная человеческим разумом,
была бы доступна немногим, притом с примесью многочисленных заблуждений,
между тем как от обладания этой истиной целиком зависит спасение человека,
каковое обретается в Боге. Итак, для того чтобы люди достигли спасения и с
большим успехом, и с большей уверенностью, необходимо было, чтобы
относящиеся к Богу истины Богом же и были преподаны в откровении.
Итак, было необходимо, чтобы философские дисциплины, которые получают
свое знание от разума, были дополнены наукой, священной и основанной на
откровении (Сумма теол., I, q. 1, 1 с).
Хотя человек не обязан испытывать разумом то, что превышает возможности
человеческого познания, однако же то, что преподано Богом в откровении,
следует принять на веру (Сумма теол., I, q. 1, 1 ad 1).
Различие в способах, при помощи которых может быть познан предмет,
создает многообразие наук. Одно и то же заключение, как то, что земля
кругла, может быть сделано и астрологом, и физиком, но астролог придет к
нему через посредство математического умозрения, отвлекаясь от материи,
физик же через посредство рассуждений, имеющих в виду материю. По этой
причине нет никаких препятствий, чтобы те же самые предметы, которые
подлежат исследованию философскими дисциплинами в меру того, что можно
познать при свете естественного разума, исследовала наряду с этим и другая
наука в меру того, что можно познать при свете Божественного откровения.
Отсюда следует, что теология, которая принадлежит к священному учению,
отлична по своей природе от той теологии, которая полагает себя составной
частью философии (Сумма теол., I, q. 1, 1ad 2).
...Священное учение есть наука. Следует, однако, знать, что природа
наук бывает двоякой. Одни из них таковы, что зиждутся на основоположениях,
непосредственно отысканных естественной познавательной способностью, как-то:
арифметика, геометрия и другие в этом же роде. Другие таковы, что зиждутся
на основоположениях, отысканных при посредстве иной, и притом высшей,
дисциплины; так, теория перспективы зиждется на основоположениях, выясненных
геометрией, а теория музыки -- на основоположениях, выясненных арифметикой.
Священное учение есть такая наука, которая относится ко второму роду, ибо
она зиждется на основоположениях, выясненных иной, высшей наукой; последняя
есть то знание, которым обладает Бог, а также те, кто удостоен блаженства.
Итак, подобно тому как теория музыки принимает на веру основоположения,
переданные ей арифметикой, совершенно так же священное учение принимает на
веру основоположения, преподанные ей Богом (Сумма теол., I, q. 1, 1 ad 2).
Эта наука (теология) может взять нечто от философских дисциплин, но не
потому, что испытывает в этом необходимость, а лишь ради большей
доходчивости преподаваемых ею положений. Ведь основоположения свои она
заимствует не от других наук, но непосредственно от Бога через откровение.
Притом же она не следует другим наукам, как высшим по отношению к ней, но
прибегает к ним, как к подчиненным ей служанкам, подобно тому как теория
архитектуры прибегает к служебным дисциплинам или теория государства
прибегает к науке военного дела. И само то обстоятельство, что она все-таки
прибегает к ним, проистекает не от ее недостаточности или неполноты, но лишь
от недостаточности нашей способности понимания: последнюю легче вести от тех
предметов, которые открыты естественному разуму, источнику прочих наук, к
тем предметам, которые превыше разума и о которых трактует наша наука (Сумма
теол., I, q. 1, 5 ad 2).
По закону своей природы человек приходит к умопостигаемому через
чувственное, ибо все наше познание берет свой исток в чувственных
восприятиях (Сумма теол., I, q. 1, 9 c).
Путь доказательства может быть двояким. Либо он исходит из причины и
потому называется "propter quid", основываясь на том, что первично само по
себе; либо он исходит из следствия и называется "quia", основываясь на том,
что первично в отношении к процессу нашего познания. В самом деле, коль
скоро какое-либо следствие для нас прозрачнее, нежели причина, то мы
вынуждены постигать причину через следствие. От какого угодно следствия
можно сделать умозаключение к его собственной причине (если только ее
следствия более открыты для нас), ибо, коль скоро следствие зависит от
причины, при наличии следствия ему по необходимости должна предшествовать
причина. Отсюда следует, что Бытие Божие, коль скоро оно не является
самоочевидным, должно быть нам доказано через свои доступные нашему познанию
следствия (Сумма теол., I, q. 2, 2 с).
...Бытие Божие может быть доказано пятью путями.
Первый и наиболее очевидный путь исходит из понятия движения. В самом
деле, не подлежит сомнению и подтверждается показаниями чувств, что в этом
мире нечто движется. Но все, что движется, имеет причиной своего движения
нечто иное: ведь оно движется лишь потому, что находится в потенциальном
состоянии относительно того, к чему оно движется. Сообщать же движение нечто
может постольку, поскольку оно находится в акте: ведь сообщать движение есть
не что иное, как переводить предмет из потенции в акт. Но ничто не может
быть переведено из потенции в акт иначе, как через посредство некоторой
актуальной сущности; так, актуальная теплота огня заставляет потенциальную
теплоту дерева переходить в теплоту актуальную и через это приводит дерево в
изменение и движение. Невозможно, однако, чтобы одно и то же было
одновременно и актуальным, и потенциальным в одном и том же отношении, оно
может быть таковым лишь в различных отношениях. Так, то, что является
актуально теплым, может одновременно быть не потенциально теплым, нолишь
потенциально холодным. Следовательно, невозможно, чтобы нечто было
одновременно, в одном и том же отношении и одним и тем же образом и
движущим, и движимым, -- иными словами, было бы само источником своего
движения. Следовательно, все, что движется, должно иметь источником своего
движения нечто иное. Следовательно, коль скоро движущийся предмет и сам
движется, его движет еще один предмет, и так далее. Но невозможно, чтобы так
продолжалось до бесконечности, ибо в таком случае не было бы перводвигателя,
а следовательно, и никакого иного двигателя; ибо источники движения второго
порядка сообщают движение лишь постольку, поскольку сами движимы первичным
двигателем, как-то: посох сообщает движение лишь постольку, поскольку сам
движим рукой. Следовательно, необходимо дойти до некоторого перводвигателя,
который сам недвижим ничем иным; а под ним все разумеют Бога.
Второй путь исходит из понятия производящей причины. В самом деле, мы
обнаруживаем в чувственных вещах последовательность производящих причин;
однако не обнаруживается и невозможен такой случай, чтобы вещь была своей
собственной производящей причиной; тогда она предшествовала бы самой себе,
что невозможно. Нельзя помыслить и того, чтобы ряд производящих причин
уходил в бесконечность, ибо в таком ряду начальный член есть причина
среднего, а средний -- причина конечного (причем средних членов может быть
множество или только один). Устраняя причину, мы устраняем и следствия.
Отсюда, если в ряду производящих причин не станет начального члена, не
станет также конечного и среднего. Но если ряд производящих причин уходил бы
в бесконечность, отсутствовала бы первичная производящая причина; а в таком
случае отсутствовали бы и конечное следствие, и промежуточные производящие
причины, что очевидным образом ложно. Следовательно, необходимо положить
некоторую первичную производящую причину, каковую все именуют Богом.
Третий путь исходит из понятий возможности и необходимости и сводится к
следующему. Мы обнаруживаем среди вещей такие, для которых возможно и быть,
и не быть; обнаруживается, что они возникают и гибнут, из чего явствует, что
для них возможно и быть, и не быть. Но для всех вещей такого рода невозможно
вечное бытие; коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь
перейдет в него. Если же все может не быть, когда-нибудь в мире ничего не
будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего нет; ибо несущее не приходит к
бытию иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ничего сущего,
невозможно было бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было
бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случайно, но в мире
должно быть нечто необходимое. Однако все необходимое либо имеет некоторую
внешнюю причину своей необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно,
чтобы ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг друга,
уходил в бесконечность (таким же образом, как это происходит с производящими
причинами, что доказано выше). Поэтому необходимо положить некую необходимую
сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины своей
необходимости, но самое составляющую причину необходимости всех иных; по
общему мнению, это есть Бог.
Четвертый путь исходит из различных степеней, которые обнаруживаются в
вещах. Мы находим среди вещей более или менее совершенные, или истинные, или
благородные; и так обстоит дело и с прочими отношениями того же рода. Но о
большей или меньшей степени говорят в том случае, когда имеется различная
приближенность к некоторому пределу: так, более теплым является то, что
более приближается к пределу теплоты. Итак, есть нечто в предельной степени
обладающее истиной, и совершенством, и благородством, а следовательно, и
бытием; ибо то, что в наибольшей степени истинно, в наибольшей степени есть,
как сказано во II кн. "Метафизики", гл. 4. Но то, что в предельной степени
обладает некоторым качеством, есть причина всех проявлений этого качества:
так, огонь, как предел теплоты, есть причина всего теплого, как сказано в
той же книге. Отсюда следует, что есть некоторая сущность, являющаяся для
всех сущностей причиной блага и всяческого совершенства; и ее мы именуем
Богом.
Пятый путь исходит из распорядка природы. Мы убеждаемся, что предметы,
лишенные разума, каковы природные тела, подчиняются целесообразности. Это
явствует из того, что их действие или всегда, или в большинстве случаев
направлены к наилучшему исходу. Отсюда следует, что они достигают цели не
случайно, но будучи руководимы сознательной волей. Поскольку же сами они
лишены разумения, они могут подчиняться целесообразности лишь постольку,
поскольку их направляет некто одаренный разумом и пониманием, как стрелок
направляет стрелу. Следовательно, есть разумное существо, полагающее цель
для всего, что происходит в природе; и его мы именуем Богом (Сумма теол, ,
I, q. 2, 3 с).
...Первичная сущность по необходимости должна быть всецело актуальной и
не допускать в себе ничего потенциального. Правда, когда один и тот же
предмет переходит из потенциального состояния в актуальное, по времени
потенция предшествует в нем акту; однако сущностно акт предшествует
потенции, ибо потенциально сущее может перейти в актуальное состояние лишь
при помощи актуально сущего (Сумма теол., I, q. 3, 1 с).
...Мы полагаем Бога как первоначало не в материальном смысле, но в
смысле производящей причины; и в таковом качестве Он должен обладать
наивысшим совершенством, Если материя, поскольку она является таковой,
материальна, то движущее начало, поскольку оно является таковым, актуально.
Отсюда действующему первоначалу приличествует быть в наивысшей степени
актуальным и потому в наивысшей степени совершенным. Ведь совершенство
предмета определяется в меру его актуальности; совершенным называют то, что
не испытывает никакой недостаточности в том роде, в котором оно совершенно
(Сумма теол., I, q. 4, 1 с).
...Итак, следует разуметь, что бесконечное именуется так потому, что
оно ничем не ограничено. Между тем и материя некоторым образом ограничена
формой, и форма -- материей. Материя ограничена формой постольку, поскольку
до принятия формы она потенциально открыта для многих форм, но, как только
воспринимает одну из них, через нее становится замкнутой. Форма же
ограничена материей постольку, поскольку форма сама по себе обща многим
вещам; но, послетого как ее воспримет материя, она определяется как форма
данной вещи. При этом материя получает от ограничивающей ее формы устроение;
поэтому та относительная бесконечность, которая приписывается материи, имеет
характер несовершенства. Это материя, как бы лишенная формы. Но форма не
получает от материи устроения, а скорее сужается в своем объеме; отсюда та
относительная бесконечность, которая уделена форме, не замкнувшейся в
материю, имеет характер совершенства (Сумма теол., I, q. 7, 1 с).
...Ничто, кроме Бога, не может быть бесконечным безусловно, оно таково
лишь условно. В самом деле, если мы говорим о той бесконечности, которая
принадлежит материи, то очевидно, что все, что актуально существует,
наделено формой, а потому его материя ограничена формой. Но поскольку
материя, приняв одну субстанциальную форму, остается потенциально открытой
для ряда акцидентальных форм, поскольку то, что безусловно ограничено, может
быть условно бесконечным. Так, кусок дерева ограничен в отношении своей
формы, но бесконечен в той мере, в какой потенциально открыт для
бесконечного множества фигур. Если же мы говорим о том роде бесконечности,
который принадлежит форме, то очевидно, что предметы, формы которых внедрены
в материю, безусловно конечны и никоим образом не бесконечны. Если же
имеются некоторые сотворенные формы, которые не восприняты материей, но
субсистентны сами по себе, как некоторые полагают относительно ангелов, то
они обладают условной бесконечностью, коль скоро такие формы не ограничены и
не сужены никакой материей. Поскольку, однако, сотворенная субсистентная
форма имеет свойство быть, но не есть сама основа своего бытия, необходимо,
чтобы это ее свойство было воспринято и сужено до некоторого ограниченного
естества. Отсюда явствует, что безусловной бесконечностью она обладать не
может (Сумма теол., I, q. 7, 2 с).
...Очевидно, что время и вечность не суть одно и то же. Смысл же этого
различия некоторые ищут в том, что вечность лишена начала и конца, а время
имеет начало и конец. Однако это различие имеет акцидентальный, а не
сущностный характер. Ведь если мы примем, что время всегда было и всегда
будет, в согласии с утверждением тех, кто полагает движение небес вечным, то
различие между вечностью и временем останется, по словам Боэция ("О
философическом утешении", кн. 5, гл. 4), в том, что вечность в каждом своем
мгновении целокупна, времени же это не присуще; а также и в том, что
вечность есть мера пребывания, а время -- мера движения.
Если, однако, указанное различие относится к изменяемым предметам, а не
к мерам, оно все же имеет некоторую силу. В самом деле, лишь то измеряется
временем, что имеет во времени свое начало и конец, как сказано в
[Аристотелевой] "Физике" (кн. 4, 120). По этой причине если бы вращение
небес не имело конца, время не было бы мерой для всей его продолжительности,
ибо бесконечное измерению не поддается, однако же было бы мерой для каждого
из его поворотов, каковые имеют начало и конец во времени. Возможно также
найти и еще довод, исходя из понятий означенных мер, если мы примем
потенциальные конец и начало. В самом деле, даже если дано, что время не
имеет конца, все же возможно отметить в течении времени начало и конец,
приняв некоторые доли времени: так мы говорим о начале и конце дня или года.
Вечности же это не присуще (Сумма теол., I, q. 10, 4 с).
...Далее, следует сказать, что коль скоро вечность есть мера
пребывания, в той степени, в какой предмет отдаляется от пребывания в бытии,
он отдаляется и от вечности. Притом некоторые предметы настолько отдаляются
от устойчивого пребывания, что их бытие подвержено изменениям или состоит в
изменении, и такие предметы имеют своей мерой время; таковы всяческие
движения, а также бытие бренных вещей. Однако другие предметы менее
отдаляются от устойчивого пребывания, так что их бытие не состоит в
изменении и не подвержено ему; все же и они имеют изменения привходящего
порядка, будь то в акте или в потенции. Так, очевидно, обстоит дело с
небесными телами, субстанциальное бытие которых неизменяемо, но которые
соединяют эту неизменяемость с изменениями относительно места. То же самое
явствует и относительно ангелов, бытие которых неизменяемо в том, что
касается их естества, но подвержено изменениям втом, что касается их
избрания, а также их интеллектов, состояний и положений в пространстве.
Такие предметы имеют своей мерой век, который занимает промежуточное место
сверхразумное знание.
Между философией и теологией нет противоречия, ибо философия, как
"естественная познавательная способность" человека, в итоге приводит самого
человека к истинам веры. Если же подобного не происходит, то в этом виновата
ограниченность самих людей, которые не умеют правильно пользоваться своим
разумом. Поэтому, в представлении Фомы Аквинского, изучая вещи и явления
природы, истинный ученый прав лишь тогда, когда раскрывает зависимость
природы от Бога, когда показывает, как в природе воплощается Божественный
замысел.
Точка зрения Аквината на взаимоотношения науки и веры значительно
расходилась и с идеями Августина, и с популярными тогда воззрениями Пьера
Абеляра. Августин утверждал иррациональность веры, считал, что истины веры
совершенно недоступны разуму и наука только в самой малой степени раскрывает
людям содержание догматов. Пьер Абеляр, наоборот, пропагандировал идею о
том, что вера абсолютно невозможна без науки, и подвергал критическому
научному анализу все постулаты христианского вероучения.
Фома Аквинский занимает между ними как бы среднюю позицию, почему его
учение и было в конце концов так быстро принято римско-католической
церковью. Развитие научного знания в XIII столетии достигло уже
определенного высокого уровня и потому без учета достижений науки
официальное учение католицизма просто не могло существовать.
Философское учение Аристотеля, в котором, с помощью научных аргументов,
в итоге доказывается бытие некой единственной всемирной идеальной сущности
(Ума), и стало для Фомы Аквинского главной философской базой в обосновании
христианской веры.
В полном соответствии с Аристотелем, он признавал, что вещи
представляют собой единство формы и материи, при этом каждая вещь обладает
некой сущностью. Сущность каждой вещи и всех вещей вместе взятых появляется
благодаря тому, что есть и некая сущность всех сущностей, форма всех форм
(или идея всех идей). Если Аристотель называл эту высшую сущность Умом, то с
христианской точки зрения -- это Бог. И в этом смысле аристотелевская
система доказательств прекрасно укладывалась в фундамент христианства, ибо с
ее помощью можно было доказать нематериальность, безграничность, бессмертие
и всемогущество Бога.
Более того, Фома Аквинский использовал аристотелевскую логику в
разработке доказательств бытия Бога. Аквинат выработал пять таких
доказательств, которые с тех пор в римско-католической церкви считаются
неопровержимыми.
Первое доказательство исходит из аристолевского понимания сущности
движения. "Все, что движется, -- пишет Фома Аквинский, -- должно иметь
источником своего движения нечто иное". Следовательно, "необходимо дойти до
некоторого перводвигателя, который сам не движим ничем иным; а под ним все
разумеют Бога".
Второе доказательство базируется на аристотелевском принципе
производящей причины, как необходимой составной части каждой вещи. Если у
каждой вещи есть некая производящая причина, то должна быть и конечная
производящая причина всего. Таковой конечной причиной может быть только Бог.
Третье доказательство вытекает из того, как Аристотель понимал
категории необходимого и случайного. Среди сущностей есть такие, которые
могут быть и могут не быть, т.е. они случайны. Однако в мире не могут быть
сущности только случайные, "должно быть нечто необходимое", пишет Аквинат, И
так как невозможно, чтобы ряд необходимых сущностей уходил в бесконечность,
следовательно, есть некая сущность, необходимая сама по себе. Эта
необходимая сущность может быть только Богом.
Четвертое доказательство связано с признанием возрастающих степеней
совершенства, характерных для сущностей всех вещей, По мнению Фомы
Ак-винского, должно быть нечто, обладающее совершенством и благородством в
предельной степени. Поэтому "есть некоторая сущность, являющаяся для всех
сущностей причиной блага и всяческого совершенства". "И ее мы именуем
Богом", -- завершает это доказательство Аквинат.
Пятое доказательство Аквинат приводит, опираясь на аристотелевское
определение целесообразности. Все предметы бытия направлены в своем
существовании к какой-то цели. При этом "они достигают цели не случайно, но
будучи руководимы сознательной волей". Поскольку сами предметы "лишены
разумения", следовательно, "есть разумное существо, полагающее цель для
всего, что происходит в природе". Естественно, что подобным разумным
существом может быть лишь Бог.
Как видим, Фома Аквинский в полной мере христианизировал, приспособил к
христианскому учению философию Аристотеля. В понимании Акви-ната система
Аристотеля оказалась очень удобным средством решения большинства проблем,
которые возникли перед католической теологией в XII-- XIII вв. Фома
Аквинский воспользовался не только аристотелевской логикой, но и самой
системой аристотелевской метафизики, когда в основе бытия всегда
изыскивается некая конечная, вернее первоначальная причина всего. Это
метафизическое мировосприятие, вытекающее из трудов Аристотеля, прекрасно
сочеталось с христианским мировоззрением, считающим Бога началом и концом
всего.
Однако Фома Аквинский не только христианизировал философию, но и
рационализировал христианство. По сути дела, он так сказать, поставил веру
на научную основу. Верующим, и прежде всего своим коллегам-теологам, он
доказывал необходимость использования научных аргументов в обосновании
догматов веры. А ученым показывал, что их научные открытия необъяснимы без
искренней веры во Всевышнего.
Учение Фомы Аквинского стало высшим этапом в развитии
западноевропейской схоластики. После смерти выдающегося философа-теолога,
его идеи постепенно признаются в качестве основополагающих сначала среди
монахов-доминиканцев, а затем и во всей римско-католической церкви. Со
временем томизм (от латинского прочтения имени Фома -- Тома) становится уже
официальным учением римско-католической церкви, каковым является до сих пор.
Аристотелевская аргументация была использована Фомой Аквинским и в
обосновании христианской космологии, христианской гносеологии, христианской
этики, психологии и т.д. Иначе говоря, Фома Аквинский, наподобие Аристотеля,
создал развернутую систему католического вероучения, объясняющую практически
все проблемы окружающего мира и человека. И в этом смысле он как бы завершил
многовековой период в развитии христианства среди народов Западной Европы,
исповедующих католичество.
Как и любая система знаний, признаваемая в качестве официальной и
неопровержимой, учение Фомы Аквинского с течением времени стало склоняться к
окостенению, терять свои творческие потенции. Общая же направленность этого
учения на рационализацию католичества вызывала немало возражений, ибо по
мнению многих мыслителей исключала иные способы постижения Бога.
Уже в конце XIII -- начале XIV в. многие христианские теологи стали
критиковать это учение за излишнее превознесение роли научного знания,
подчеркивая религиозно-мистические свойства христианской веры. С другой
стороны, томизм начинают критиковать светские мыслители, считающие, что в
нем значение науки как раз принижается. Особенно ярко эта критика проявилась
в следующий период развития стран Западной Европы, вошедший в историю под
именем Эпохи Возрождения.
Публикуется по: Боргош Ю. Фома Аквинский. М., 1975. С. 143--176.
Перевод С. С. Аверинцева.
...Для спасения человеческого было необходимо, чтобы сверх философских
дисциплин, которые основываются на человеческом разуме, существовала
некоторая наука, основанная на Божественном откровении; это было необходимо
прежде всего потому, что человек соотнесен с Богом как с некоторой своей
целью. Между тем цель эта не поддается постижению разумом; в соответствии со
словами Исайи (гл. 64, ст. 4): "Око не зрело, Боже, помимо Тебя, что
уготовал Ты любящим Тебя". Между тем дблжно, чтобы цель была заранее
известна людям, дабы они соотносили с ней свои усилия и действия. Отсюда
следует, что человеку необходимо для своего спасения знать нечто такое, что
ускользает от его разума, через Божественное откровение.
Притом даже и то знание о Боге, которое может быть добыто человеческим
разумом, по необходимости должно было быть преподано человеку через
Божественное откровение: ибо истина о Боге, отысканная человеческим разумом,
была бы доступна немногим, притом с примесью многочисленных заблуждений,
между тем как от обладания этой истиной целиком зависит спасение человека,
каковое обретается в Боге. Итак, для того чтобы люди достигли спасения и с
большим успехом, и с большей уверенностью, необходимо было, чтобы
относящиеся к Богу истины Богом же и были преподаны в откровении.
Итак, было необходимо, чтобы философские дисциплины, которые получают
свое знание от разума, были дополнены наукой, священной и основанной на
откровении (Сумма теол., I, q. 1, 1 с).
Хотя человек не обязан испытывать разумом то, что превышает возможности
человеческого познания, однако же то, что преподано Богом в откровении,
следует принять на веру (Сумма теол., I, q. 1, 1 ad 1).
Различие в способах, при помощи которых может быть познан предмет,
создает многообразие наук. Одно и то же заключение, как то, что земля
кругла, может быть сделано и астрологом, и физиком, но астролог придет к
нему через посредство математического умозрения, отвлекаясь от материи,
физик же через посредство рассуждений, имеющих в виду материю. По этой
причине нет никаких препятствий, чтобы те же самые предметы, которые
подлежат исследованию философскими дисциплинами в меру того, что можно
познать при свете естественного разума, исследовала наряду с этим и другая
наука в меру того, что можно познать при свете Божественного откровения.
Отсюда следует, что теология, которая принадлежит к священному учению,
отлична по своей природе от той теологии, которая полагает себя составной
частью философии (Сумма теол., I, q. 1, 1ad 2).
...Священное учение есть наука. Следует, однако, знать, что природа
наук бывает двоякой. Одни из них таковы, что зиждутся на основоположениях,
непосредственно отысканных естественной познавательной способностью, как-то:
арифметика, геометрия и другие в этом же роде. Другие таковы, что зиждутся
на основоположениях, отысканных при посредстве иной, и притом высшей,
дисциплины; так, теория перспективы зиждется на основоположениях, выясненных
геометрией, а теория музыки -- на основоположениях, выясненных арифметикой.
Священное учение есть такая наука, которая относится ко второму роду, ибо
она зиждется на основоположениях, выясненных иной, высшей наукой; последняя
есть то знание, которым обладает Бог, а также те, кто удостоен блаженства.
Итак, подобно тому как теория музыки принимает на веру основоположения,
переданные ей арифметикой, совершенно так же священное учение принимает на
веру основоположения, преподанные ей Богом (Сумма теол., I, q. 1, 1 ad 2).
Эта наука (теология) может взять нечто от философских дисциплин, но не
потому, что испытывает в этом необходимость, а лишь ради большей
доходчивости преподаваемых ею положений. Ведь основоположения свои она
заимствует не от других наук, но непосредственно от Бога через откровение.
Притом же она не следует другим наукам, как высшим по отношению к ней, но
прибегает к ним, как к подчиненным ей служанкам, подобно тому как теория
архитектуры прибегает к служебным дисциплинам или теория государства
прибегает к науке военного дела. И само то обстоятельство, что она все-таки
прибегает к ним, проистекает не от ее недостаточности или неполноты, но лишь
от недостаточности нашей способности понимания: последнюю легче вести от тех
предметов, которые открыты естественному разуму, источнику прочих наук, к
тем предметам, которые превыше разума и о которых трактует наша наука (Сумма
теол., I, q. 1, 5 ad 2).
По закону своей природы человек приходит к умопостигаемому через
чувственное, ибо все наше познание берет свой исток в чувственных
восприятиях (Сумма теол., I, q. 1, 9 c).
Путь доказательства может быть двояким. Либо он исходит из причины и
потому называется "propter quid", основываясь на том, что первично само по
себе; либо он исходит из следствия и называется "quia", основываясь на том,
что первично в отношении к процессу нашего познания. В самом деле, коль
скоро какое-либо следствие для нас прозрачнее, нежели причина, то мы
вынуждены постигать причину через следствие. От какого угодно следствия
можно сделать умозаключение к его собственной причине (если только ее
следствия более открыты для нас), ибо, коль скоро следствие зависит от
причины, при наличии следствия ему по необходимости должна предшествовать
причина. Отсюда следует, что Бытие Божие, коль скоро оно не является
самоочевидным, должно быть нам доказано через свои доступные нашему познанию
следствия (Сумма теол., I, q. 2, 2 с).
...Бытие Божие может быть доказано пятью путями.
Первый и наиболее очевидный путь исходит из понятия движения. В самом
деле, не подлежит сомнению и подтверждается показаниями чувств, что в этом
мире нечто движется. Но все, что движется, имеет причиной своего движения
нечто иное: ведь оно движется лишь потому, что находится в потенциальном
состоянии относительно того, к чему оно движется. Сообщать же движение нечто
может постольку, поскольку оно находится в акте: ведь сообщать движение есть
не что иное, как переводить предмет из потенции в акт. Но ничто не может
быть переведено из потенции в акт иначе, как через посредство некоторой
актуальной сущности; так, актуальная теплота огня заставляет потенциальную
теплоту дерева переходить в теплоту актуальную и через это приводит дерево в
изменение и движение. Невозможно, однако, чтобы одно и то же было
одновременно и актуальным, и потенциальным в одном и том же отношении, оно
может быть таковым лишь в различных отношениях. Так, то, что является
актуально теплым, может одновременно быть не потенциально теплым, нолишь
потенциально холодным. Следовательно, невозможно, чтобы нечто было
одновременно, в одном и том же отношении и одним и тем же образом и
движущим, и движимым, -- иными словами, было бы само источником своего
движения. Следовательно, все, что движется, должно иметь источником своего
движения нечто иное. Следовательно, коль скоро движущийся предмет и сам
движется, его движет еще один предмет, и так далее. Но невозможно, чтобы так
продолжалось до бесконечности, ибо в таком случае не было бы перводвигателя,
а следовательно, и никакого иного двигателя; ибо источники движения второго
порядка сообщают движение лишь постольку, поскольку сами движимы первичным
двигателем, как-то: посох сообщает движение лишь постольку, поскольку сам
движим рукой. Следовательно, необходимо дойти до некоторого перводвигателя,
который сам недвижим ничем иным; а под ним все разумеют Бога.
Второй путь исходит из понятия производящей причины. В самом деле, мы
обнаруживаем в чувственных вещах последовательность производящих причин;
однако не обнаруживается и невозможен такой случай, чтобы вещь была своей
собственной производящей причиной; тогда она предшествовала бы самой себе,
что невозможно. Нельзя помыслить и того, чтобы ряд производящих причин
уходил в бесконечность, ибо в таком ряду начальный член есть причина
среднего, а средний -- причина конечного (причем средних членов может быть
множество или только один). Устраняя причину, мы устраняем и следствия.
Отсюда, если в ряду производящих причин не станет начального члена, не
станет также конечного и среднего. Но если ряд производящих причин уходил бы
в бесконечность, отсутствовала бы первичная производящая причина; а в таком
случае отсутствовали бы и конечное следствие, и промежуточные производящие
причины, что очевидным образом ложно. Следовательно, необходимо положить
некоторую первичную производящую причину, каковую все именуют Богом.
Третий путь исходит из понятий возможности и необходимости и сводится к
следующему. Мы обнаруживаем среди вещей такие, для которых возможно и быть,
и не быть; обнаруживается, что они возникают и гибнут, из чего явствует, что
для них возможно и быть, и не быть. Но для всех вещей такого рода невозможно
вечное бытие; коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь
перейдет в него. Если же все может не быть, когда-нибудь в мире ничего не
будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего нет; ибо несущее не приходит к
бытию иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ничего сущего,
невозможно было бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было
бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случайно, но в мире
должно быть нечто необходимое. Однако все необходимое либо имеет некоторую
внешнюю причину своей необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно,
чтобы ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг друга,
уходил в бесконечность (таким же образом, как это происходит с производящими
причинами, что доказано выше). Поэтому необходимо положить некую необходимую
сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины своей
необходимости, но самое составляющую причину необходимости всех иных; по
общему мнению, это есть Бог.
Четвертый путь исходит из различных степеней, которые обнаруживаются в
вещах. Мы находим среди вещей более или менее совершенные, или истинные, или
благородные; и так обстоит дело и с прочими отношениями того же рода. Но о
большей или меньшей степени говорят в том случае, когда имеется различная
приближенность к некоторому пределу: так, более теплым является то, что
более приближается к пределу теплоты. Итак, есть нечто в предельной степени
обладающее истиной, и совершенством, и благородством, а следовательно, и
бытием; ибо то, что в наибольшей степени истинно, в наибольшей степени есть,
как сказано во II кн. "Метафизики", гл. 4. Но то, что в предельной степени
обладает некоторым качеством, есть причина всех проявлений этого качества:
так, огонь, как предел теплоты, есть причина всего теплого, как сказано в
той же книге. Отсюда следует, что есть некоторая сущность, являющаяся для
всех сущностей причиной блага и всяческого совершенства; и ее мы именуем
Богом.
Пятый путь исходит из распорядка природы. Мы убеждаемся, что предметы,
лишенные разума, каковы природные тела, подчиняются целесообразности. Это
явствует из того, что их действие или всегда, или в большинстве случаев
направлены к наилучшему исходу. Отсюда следует, что они достигают цели не
случайно, но будучи руководимы сознательной волей. Поскольку же сами они
лишены разумения, они могут подчиняться целесообразности лишь постольку,
поскольку их направляет некто одаренный разумом и пониманием, как стрелок
направляет стрелу. Следовательно, есть разумное существо, полагающее цель
для всего, что происходит в природе; и его мы именуем Богом (Сумма теол, ,
I, q. 2, 3 с).
...Первичная сущность по необходимости должна быть всецело актуальной и
не допускать в себе ничего потенциального. Правда, когда один и тот же
предмет переходит из потенциального состояния в актуальное, по времени
потенция предшествует в нем акту; однако сущностно акт предшествует
потенции, ибо потенциально сущее может перейти в актуальное состояние лишь
при помощи актуально сущего (Сумма теол., I, q. 3, 1 с).
...Мы полагаем Бога как первоначало не в материальном смысле, но в
смысле производящей причины; и в таковом качестве Он должен обладать
наивысшим совершенством, Если материя, поскольку она является таковой,
материальна, то движущее начало, поскольку оно является таковым, актуально.
Отсюда действующему первоначалу приличествует быть в наивысшей степени
актуальным и потому в наивысшей степени совершенным. Ведь совершенство
предмета определяется в меру его актуальности; совершенным называют то, что
не испытывает никакой недостаточности в том роде, в котором оно совершенно
(Сумма теол., I, q. 4, 1 с).
...Итак, следует разуметь, что бесконечное именуется так потому, что
оно ничем не ограничено. Между тем и материя некоторым образом ограничена
формой, и форма -- материей. Материя ограничена формой постольку, поскольку
до принятия формы она потенциально открыта для многих форм, но, как только
воспринимает одну из них, через нее становится замкнутой. Форма же
ограничена материей постольку, поскольку форма сама по себе обща многим
вещам; но, послетого как ее воспримет материя, она определяется как форма
данной вещи. При этом материя получает от ограничивающей ее формы устроение;
поэтому та относительная бесконечность, которая приписывается материи, имеет
характер несовершенства. Это материя, как бы лишенная формы. Но форма не
получает от материи устроения, а скорее сужается в своем объеме; отсюда та
относительная бесконечность, которая уделена форме, не замкнувшейся в
материю, имеет характер совершенства (Сумма теол., I, q. 7, 1 с).
...Ничто, кроме Бога, не может быть бесконечным безусловно, оно таково
лишь условно. В самом деле, если мы говорим о той бесконечности, которая
принадлежит материи, то очевидно, что все, что актуально существует,
наделено формой, а потому его материя ограничена формой. Но поскольку
материя, приняв одну субстанциальную форму, остается потенциально открытой
для ряда акцидентальных форм, поскольку то, что безусловно ограничено, может
быть условно бесконечным. Так, кусок дерева ограничен в отношении своей
формы, но бесконечен в той мере, в какой потенциально открыт для
бесконечного множества фигур. Если же мы говорим о том роде бесконечности,
который принадлежит форме, то очевидно, что предметы, формы которых внедрены
в материю, безусловно конечны и никоим образом не бесконечны. Если же
имеются некоторые сотворенные формы, которые не восприняты материей, но
субсистентны сами по себе, как некоторые полагают относительно ангелов, то
они обладают условной бесконечностью, коль скоро такие формы не ограничены и
не сужены никакой материей. Поскольку, однако, сотворенная субсистентная
форма имеет свойство быть, но не есть сама основа своего бытия, необходимо,
чтобы это ее свойство было воспринято и сужено до некоторого ограниченного
естества. Отсюда явствует, что безусловной бесконечностью она обладать не
может (Сумма теол., I, q. 7, 2 с).
...Очевидно, что время и вечность не суть одно и то же. Смысл же этого
различия некоторые ищут в том, что вечность лишена начала и конца, а время
имеет начало и конец. Однако это различие имеет акцидентальный, а не
сущностный характер. Ведь если мы примем, что время всегда было и всегда
будет, в согласии с утверждением тех, кто полагает движение небес вечным, то
различие между вечностью и временем останется, по словам Боэция ("О
философическом утешении", кн. 5, гл. 4), в том, что вечность в каждом своем
мгновении целокупна, времени же это не присуще; а также и в том, что
вечность есть мера пребывания, а время -- мера движения.
Если, однако, указанное различие относится к изменяемым предметам, а не
к мерам, оно все же имеет некоторую силу. В самом деле, лишь то измеряется
временем, что имеет во времени свое начало и конец, как сказано в
[Аристотелевой] "Физике" (кн. 4, 120). По этой причине если бы вращение
небес не имело конца, время не было бы мерой для всей его продолжительности,
ибо бесконечное измерению не поддается, однако же было бы мерой для каждого
из его поворотов, каковые имеют начало и конец во времени. Возможно также
найти и еще довод, исходя из понятий означенных мер, если мы примем
потенциальные конец и начало. В самом деле, даже если дано, что время не
имеет конца, все же возможно отметить в течении времени начало и конец,
приняв некоторые доли времени: так мы говорим о начале и конце дня или года.
Вечности же это не присуще (Сумма теол., I, q. 10, 4 с).
...Далее, следует сказать, что коль скоро вечность есть мера
пребывания, в той степени, в какой предмет отдаляется от пребывания в бытии,
он отдаляется и от вечности. Притом некоторые предметы настолько отдаляются
от устойчивого пребывания, что их бытие подвержено изменениям или состоит в
изменении, и такие предметы имеют своей мерой время; таковы всяческие
движения, а также бытие бренных вещей. Однако другие предметы менее
отдаляются от устойчивого пребывания, так что их бытие не состоит в
изменении и не подвержено ему; все же и они имеют изменения привходящего
порядка, будь то в акте или в потенции. Так, очевидно, обстоит дело с
небесными телами, субстанциальное бытие которых неизменяемо, но которые
соединяют эту неизменяемость с изменениями относительно места. То же самое
явствует и относительно ангелов, бытие которых неизменяемо в том, что
касается их естества, но подвержено изменениям втом, что касается их
избрания, а также их интеллектов, состояний и положений в пространстве.
Такие предметы имеют своей мерой век, который занимает промежуточное место