Автор неизвестен. Антология философии Средних веков и эпохи Возрождения / Сост.С.В.Перевезенцев

Фран циск
Жалею, если сказал что-нибудь надменное, но если деяниям и речам дает
меру душа, беру мою во свидетельницы, что я не сказал ничего дерзкого.
Августин
Однако унижать других -- гораздо худший вид гордости, чем превозносить
себя не по заслугам, и я охотно предпочел бы, чтобы прославлял остальных, а
себя ставил еще выше их, нежели, чтобы, растоптав всех, ты с неслыханной
гордостью выковал из презрения к другим шит для своей скромности.
Франциск
Прими это как желаешь, но я ни себе, ни другим не придаю большой цены.
Мне противно рассказывать, какое мнение я имею о большинстве людей на
основании опыта.
Августин
Себя презирать -- всего безопаснее, других же -- крайне опасно и к тому
же вполне бесполезно. Но перейдем к дальнейшему. Знаешь ли, что еще
отвращает тебя от цели?
Франциск
Скажи все что угодно, только в одном не обвини меня; в зависти.
Августин
Я хотел бы, чтоб гордость вредила тебе не больше, чем зависть, потому
что от этого порока ты, на мой взгляд, свободен. Но я хочу сказать о другом.
Франциск
Отныне ты не смутишь меня никаким обвинением. Скажи открыто, что
заставляет меня блуждать вкривь и вкось?
Августин Жадное стремление к земным благам.
Франциск Заклинаю тебя, перестань. Большей нелепости я никогда не
слыхал.
Августин
Ты сразу вышел из себя и забыл собственное обещание. Ведь речь идет уже
совсем не о зависти.
Франциск
Но об алчности, а этот порок едва ли кому более чужд, чем мне.
Августин
Ты много оправдываешься, но верь мне, -- ты не так свободен от этой
заразы, как тебе представляется.
Фран циск
Я-то не свободен от порока алчности?
Августин
И даже от честолюбия.
Франциск
Ну что ж, тесни меня, нагромождай, исполняй твою должность обвинителя.
Я жду, какую новую рану ты захочешь нанести мне.
Августин
Подлинное свидетельство истины ты называешь обвинением и раною?
Поистине, прав был сатирик, сказав:

Тот обвинителем станет, кто выскажет истину...

и не менее справедливы слова комика;

Угодливость родит приязнь, а правда -- злость.

Но скажи мне, пожалуйста: к чему эти беспокойства и заботы, гложущие
твою душу? Для чего понадобилось тебе в пределах столь короткой жизни
строить столь далекие надежды?

Жизни размеренный срок
Нас учит: безумен умысел дальний.

Ты постоянно читаешь это, но оставляешь без внимания. Ты ответишь,
вероятно, что тобою руководит в этом деле любовь к друзьям, и постараешься
дать красивое имя своему заблуждению. Но какое безумие объявлять войну и
ненависть себе самому из желания быть кому-нибудь другом!
Фран циск
Я не так черств и бездушен, чтобы чураться заботы о моих друзьях,
особенно о тех, к кому я привязан ради их добродетели или заслуг; ибо пред
одними из моих друзей я преклоняюсь, других уважаю, иных люблю, иных жалею;
но, с другой стороны, я и не столь великодушен, чтобы обрекать себя на
гибель ради друзей. Разум велит мне, пока я жив, иметь кое-какой запас для
дневного пропитания; отсюда мое желание (так как ты мечешь в меня Горациевы
копья, то пусть прикроет меня Горациев щит):

Был бы лишь книг хороший запас да в житнице хлеба
На год, -- не жить на авось, не висеть меж надеждой и страхом.

И так как я хочу, говоря его же словами, "обеспечить себе старость
приличную и не чуждую Музам", и так как сильно боюсь превратностей
сколько-нибудь долгой жизни, я заблаговременно принимаю меры против того и
другого и мешаю с поэтическими занятиями заботы о моих частных делах. Но я
делаю это спустя рукава, так что до очевидности ясно, что я лишь по нужде
унижаюсь до этих забот.
Августин
Вижу, как глубоко внедрились в твое сердце эти мысли, которые должны
служить оправданием безумию. Но почему ты не запечатлел в своей душе и этих
слов сатирика:

Что мне богатства твои, такою накоплены пыткой?
Это ль еше не безумье, не явное мысли затменье --
Жить всю жизнь в нищете, умереть вожделея богатым?

Вероятно, тебе кажется очень заманчивым умереть на ложе, покрытом
пурпурными тканями, лежать в мраморной гробнице и завещать твоим преемникам
спор о богатом наследстве; ведь потому вы и жаждете богатства, что оно
доставляет эти преимущества. Бесплодный и, верь мне, безумный труд!
Рассмотри в общем человеческую природу и ты увидишь, что она довольствуется
малым, если же ты поразмыслишь о собственной, то едва ли рождался человек,
который мог бы удовлетворяться меньшим, когда бы только всеобщее заблуждение
не сбило тебя с толку. Есть указание или на общественные нравы, или на
характер самого говорящего в словах поэта:

Скудно питает земля: с деревьев плод каменистый --
Желудь сбираю, кизиль; вырываю травные корни.

Ты же, напротив, должен признать, что ничего нет вкуснее и приятнее
такой пищи, пока ты живешь сообразно своим убеждениям, а не законам
безумствующей толпы. Итак, зачем ты мучаешь себя? Если ты будешь мерить по
своей натуре, то ты уже давно богат, а стать богатым по оценке толпы ты
никогда не сможешь; чего-нибудь всегда будет не хватать, и погоня за
недостающим будет вовлекать тебя в бездны страстей. Помнишь ли, как ты
некогда наслаждался своей бродячей жизнью в отдаленной усадьбе? То, прилегши
на мураву лугов, ты внимал ворчливому журчанью потока; то, сидя на открытом
холме, измерял свободным взглядом простертую пред тобою равнину; то в тени
среди палимой солнцем долины одолевал тебя сладкий сон, и ты наслаждался
желанной тишиною; и никогда не был празден твой ум, но всегда занят
какою-нибудь высокой мыслью, и, сопутствуемый одними Музами, ты никогда не
был один; наконец, когда с заходом солнца ты возвращался в свое тесное
жилище, довольный своим достоянием, подобно тому старцу, о котором Вергилий
говорит:

Был он в душе богаче царей, как вечером поздно
В дом возвращаясь, столы отягчал некупленным яством, --

разве тогда ты не считал себя без сравнения самым богатым и самым
счастливым из смертных?

Франциск
Увы, теперь я уверен в этом и, вспоминая то время, вздыхаю.
Августин
О чем ты вздыхаешь и кто, безумный, вверг тебя в эту скорбь? Виною твой
собственный дух, ибо ему стало стыдно подчиняться так долго законам своей
природы и он полагает, что не разбил оков своего рабства; он-то увлекает
тебя неистово и, если ты не затянешь узды, ввергнет тебя в смертную гибель.
Лишь только тебе начали приедаться плоды твоих дерев, лишь только ты стал
гнушаться простой одеждой и обществом сельских жителей, ненасытная алчность
снова бросила тебя в шумный водоворот городов. Как привольно, как спокойно
ты живешь здесь, это видно по твоему лицу и твоим речам. И точно, каких
страданий ты не видел здесь? Но, упорно пренебрегая печальным опытом, ты все
еще колеблешься, вероятно, потому, что ты опутан сетями грехов, и потому,
что Господу угодно, чтобы ты там же по собственной воле промотал свою жалкую
старость, где под эгидой наставника протекло твое детство. Я был с тобою,
когда еще отроком ты не знал никакой алчности, никакого честолюбия и подавал
надежду стать великим человеком. С тех пор твой нрав переменился,
несчастный! И теперь, чем более ты приближаешься к исходу, тем усерднее ты
копишь деньги на дорогу. Чем же это кончится? Очевидно, тем, что смертный
час, который, может быть, уже близок для тебя и, наверное, не может быть
далек, застанет тебя, полуживого, но все еще снедаемого жаждою золота,
склонившимся над счетной книгою, ибо то, что возрастает с каждым днем,
неизбежно должно в последний день достигнуть наивысшей степени и превзойти
меру дозволенного.
Франциск
Что же преступного в том, что, предвидя бедную старость, я заранее
собираю запас на усталые годы?
Августин
Какая смешная заботливость и какое безумное нерадение -- с тревогой
заранее думать о возрасте, которого ты, может быть, вовсе не достигнешь или
в котором проживешь лишь самое краткое время, и забывать о том часе, который
неизбежно наступит, и наступит невозвратно! Но таков ваш мерзкий обычай:
печетесь о преходящем, а вечным пренебрегаете. Что же касается того, что ты
стараешься оправдать твое заблуждение страхом бедности на склоне лет, то это
внушил тебе, я думаю, стих Вергилия:

И муравей хлопотливый, боящийся старости нишей, --

его-то ты взял себе в образец, что и простительно ввиду слов сатирика:

И хлада и глада,
Как муравей, их учитель запасливый, трусят заране.

Но если ты не всецело предался муравьиной науке, ты можешь понять, что
нет ничего более жалкого и безрассудного, как всю жизнь терпеть бедность,
чтобы не терпеть ее когда-нибудь после. Не думай, впрочем, что я предлагаю
тебе бедность. Вовсе нет, но лишь переносить ее, если человеческой судьбе
это будет угодно. Думаю, что во всяком положении не следует бросаться в
крайности. Поэтому я не приглашаю тебя следовать примеру тех, кто говорит:
"Для поддержания человеческой жизни достаточно хлеба и воды; с ними человек
не беден; кто ими удовлетворяет свои желания, тот счастьем равен Юпитеру". Я
не ограничу средний уровень человеческих потребностей речной водою и дарами
Цереры; эти пышные изречения оскорбляют человеческий слух и издавна
нестерпимы. Нет, снисходя к твоей немощи, я учу тебя не изнурять, а лишь
обуздывать свое естество. Твоего имущества достало бы на твои неотложные
потребности, если бы ты сам довлел себе; а теперь ты сам виною той нужды,
которую ты терпишь. Ибо с умножением богатств умножаются потребности и
заботы; эта истина уже столько раз высказывалась, что не нуждается в
дальнейших доказательствах, Какое странное заблуждение и какая печальная
слепота, что человеческий дух, вопреки своей прекрасной природе и своему
небесному происхождению, пренебрегая небесным, жаждет земных металлов! Прошу
тебя, подумай об этом серьезно и напряги твой умственный взор, дабы не
застил ему истины блеск золота, сверкающий кругом. Каждый раз, когда,
влекомый крючьями любостяжания, ты спускаешься от своих высоких забот к этим
низменным, разве ты не чувствуешь, что ты сброшен с неба не землю и
низвергнут с далеких звезд в глубочайшую пропасть?
Франциск
Разумеется, чувствую, и невозможно сказать, как больно я ушибаюсь,
падая.
Августин
Почему же многократный опыт не устрашает тебя и, поднявшись на высоты,
ты не утверждаешь там прочнее своей стопы?
Франциск
Я силюсь всячески, но так как закон человеческой природы
противоборствует моим усилиям, то я невольно срываюсь. Мне думается, не без
основания древние поэты посвятили двойную вершину Парнаса двум богам, затем,
чтобы молиться Аполлону, которого они называли богом духа, о подаче
внутренней, душевной крепости, Вакху же -- об удовлетворении их внешних
потребностей. Эту мысль внушили мне не только уроки моего личного опыта, но
и многочисленные свидетельства самых ученых людей, перечислением которых нет
нужды докучать тебе. Поэтому, хотя вера в целую толпу богов и смешна, но это
мнение поэтов не вовсе неразумно, и, применяя его к единому Богу, от
которого исходит всякая благо потребная помощь, я едва ли уклоняюсь от
здравого смысла. Или ты думаешь иначе?
Августин
Не отрицаю, что ты прав, но мне досадно видеть, как неравно ты делишь
свое время. Когда-то ты целиком посвящал свою жизнь достойным трудам, и если
по нужде тебе приходилось тратить сколько-нибудь времени на другие заботы,
ты называл это время потерянным; а теперь ты уделяешь прекрасному лишь тот
досуг, какой оставляют тебе заботы любостяжания. Кто пожелал бы достигнуть
зрелого возраста, раз он так меняет стремления людей? Но где конец и где
мера? Назначь себе предел, и когда достигнешь его, остановись и отдохни
наконец. Ты знаешь, что эти слова, исходящие от человека, содержат в себе
вещую мудрость:
Жадный беден всегда. Знай цель и предел вожделенья. Какова же конечная
цель твоих вожделений?
Франциск
Не терпеть нужды и не иметь излишка, не повелевать другими и не быть в
подчинении -- вот моя цель.
Августин
Для того чтобы ни в чем не нуждаться, ты должен был бы стряхнуть с себя
человеческое естество и стать Богом. Разве ты не знаешь, что из всех живых
существ человек имеет наиболее нужд?
Франциск
Я очень часто слышал это, но хотел бы возобновить в своей памяти.
Августин
Взгляни на него, как он, наг и безобразен, с криком и плачем рождается,
как несколько капель молока, успокаивают его, как он дрожит и ползает и не
может обойтись без чужой помощи, как бессловесные животные питают и одевают
его; как он хрупок телом и душой неспокоен, осаждаем всевозможными болезнями
и подвержен бесчисленным страстям, как он нерешителен, как обуреваем то
радостью, то печалью, как немощен волею и неспособен обуздывать свои
вожделения, как не ведает, что и в каком объеме ему полезно, где мера в пище
и питье. Телесную пищу, которая для остальных живых существ лежит открыто,
он принужден добывать тяжким трудом; от сна он тяжелеет, от еды его пучит,
напитки делают его несдержанным, бдение ослабляет его, голод истощает, жажда
сушит; он и жаден и робок; что имеет, на то глядит с отвращением, а потеряв,
оплакивает, озабочен сразу и настоящим, и прошедшим, и будущим, полон
гордыни в унижении своем, хотя знает свою бренность; он более жалок, чем
ничтожнейший червь; век его краток, жизнь ненадежна, удел неизбежен, и
смерть грозит ему в тысяче форм.
Франциск
Ты нагромоздил бесчисленные беды и лишения, так что человеку почти
приходится жалеть, что он родился человеком.
Августин
И вот, несмотря на такую немощность и бедность человека, ты мечтаешь
приобрести богатство и могущество, каких не достигал еще ни один кесарь, ни
один король.
Франци ск
Кто употребил эти слова? Кто говорил о богатстве и могуществе?
Августин
Но есть ли большее богатство, как не нуждаться ни в чем? Есть ли
большее могущество, как не быть никому подчиненным? Ибо короли и владыки
земли, которых можно считать богаче всех, конечно, терпят нужду в
бесчисленных вещах; даже полководцы находятся в зависимости от тех, над
которыми они с виду начальствуют: когда окружат их вооруженные легионы, --
они, внушающие этими легионами страх, в свою очередь, не могут не бояться их
сами. Поэтому перестань надеяться на невозможное и, довольствуясь
человеческой долей, учись и жить в изобилии, и нуждаться, и начальствовать,
и подчиняться; и не мечтай таким способом, пока ты жив, свергнуть иго
судьбы, которое давит и шею королей, и знай, что ты лишь тогда избавишься от
него, когда, подавив в себе человеческие страсти, ты всецело отдашься во
власть добродетели. Тогда-то, свободный, не подчиненный никому из людей и ни
в чем не нуждаясь, ты наконец будешь истинно могучим, совершенно счастливым
владыкой.
Франциск
Я уже раскаиваюсь в своем решении и хочу ничего не хотеть; но дурная
привычка владеет мною, и я вечно чувствую какую-то неудовлетворенность в
сердце.
Августин
Именно это -- я возвращаюсь к предмету нашей беседы, -- именно это
отвлекает тебя от размышления о смерти. Пока тебя одолевают земные заботы,
ты не поднимаешь глаз к вечному. Если ты сколько-нибудь веришь мне, ты
сбросишь с себя эти заботы, которые тяготеют над душою как смертоносное
бремя; и тебе будет нетрудно свергнуть их, лишь бы только ты сообразовался
со своей натурою и предоставил ей, а не безумству толпы вести и направлять
себя.
Франциск
Я готов, да будет так. Но мне уже давно хочется узнать, что же ты
все-таки думаешь о честолюбии.
Августин
Зачем ты спрашиваешь меня о том, что ты сам можешь себе уяснить?
Исследуй свое сердце, и ты увидишь, что среди других пороков честолюбие
занимает не самое малое место.
Фран циск
Значит, тщетно я по мере возможности избегал городов, презирал толпу и
общественные дела, уединялся в лесах, скрывался в безмолвье полей,
обнаруживал отвращение к суетным почестям: меня все еще обвиняют в
честолюбии!
Августин
Вы, смертные, от многого отказываетесь не потому, что презираете вещь,
а потому, что теряете надежду достигнуть желаемого; ибо надежда и желание
взаимно подстрекают друг друга, так что когда одно холодеет, то и другое
стынет, и когда одно разгорается, то закипает другое.
Франциск
Что же, скажи, мешает мне надеяться? Разве я до такой степени лишен
способности к искусствам?
Августин
Я ничего не говорю о способности к искусствам, но, конечно, тебе
недостает тех дарований, при помощи которых теперь главным образом достигают
высоких степеней, -- уменья лестью втираться к сильным мира сего, искусства
обманывать, обещать, лгать, притворяться и скрывать, переносить всяческие
обиды и поношения. Лишенных этих и подобных им дарований и зная, что тебе не
удастся преодолеть твою натуру, ты перешел к другим занятиям; и в этом ты
поступил предусмотрительно и разумно, ибо, как говорит Цицерон, "противиться
природе -- разве не то же, что по примеру гигантов бороться с богами"?
Франциск
Прочь высокие почести, если они достигаются этими средствами!
Августин
Хорошо сказано; но ты еще не вполне доказал мне свою невинность, так
как ты не вправе утверждать, что не желал почестей, хотя тебя и пугает
тягость их добывания, подобно тому како человеке, который, убоявшись
трудностей пути, вернулся с полдороги, нельзя сказать, что он признал
неинтересным видеть Рим. К тому же ты и не вернулся вспять, как ты уверил
себя и силишься меня уверить. Не прячься напрасно; все твои мысли и все дела
открыты предо мною, и твоя похвальба насчет бегства из городов и нежной
любви к лесам не оправдание, а только перелицовка твоей вины. Ибо многие
пути ведут к одной и той же цели, и верь мне, -- хотя ты и покинул торную
дорогу, протоптанную толпою, но ты стремишься по окольной тропинке ктой же
честолюбивой цели, которую ты, по твоим словам, презрел и к которой ведут
тебя и твоя покойная жизнь, и уединение, и равнодушие к столь многим
человеческим делам, и эти самые твои труды, до сих пор неизменно венчающиеся
славой.
Франциск
Ты хочешь прижать меня к стене; я мог бы увернуться, но так как времени
мало и его приходится делить на многое, то, если можно, перейдем к
дальнейшему.
Августин
В таком случае следуй за вожатым. О чревоугодии у нас вовсе не будет
речи, так как ты нисколько не склонен к нему, разве только подчас выбьет
тебя из колеи приятная пирушка в кругу друзей, враждебная умеренности. Но с
этой стороны я не предвижу опасности, ибо, лишь только вырвавшись из
городов, ты вернешься в привычную сельскую жизнь, все соблазны подобных
наслаждений тотчас исчезнут, а вдали от них, как я заметил, ты живешь,
признаюсь, так, что я радуюсь твоей воздержанности и умеренности, в которой
не могут сравниться с тобою ни твои личные, ни наши общие друзья. Умолчу
также о гневе, ибо хотя ты часто распаляешься им более, чем должно, но
благодаря твоей врожденной доброте и мягкости ты обыкновенно тотчас смиряешь
свое возбуждение, помня совет Горация:

Гнев -- безумье на час. Обуздывай нрав. Не владеешь
Им -- овладел он тобой. Полони ж, истоми его в узах.

Франциск
Признаюсь, эти слова поэта и многие подобные советы философов принесли
мне некоторую пользу, но более всего помогала мне мысль о том, что жизнь
коротка, ибо какое исступление -- тратить на ненависть к людям и на их
пагубу те немногие дни, какие мы проводим среди них! Внезапно наступит
последний день, -- он погасит это пламя в людских сердцах, положит конец
ненависти и, если мы не желаем нашему недругу ничего худшего, чем смерть,
исполнит наше злое пожелание. Какой же смысл толкать к гибели себя и других?
Зачем терять лучшую часть столь краткого времени? Когда даже при самой
бережливой трате нам едва хватает отмеренных дней на пристойные радости
настоящего и на размышления о будущей жизни, зачем же отнимать их отдел
нужных и естественных и употреблять на горе и гибель себе и другим? И так
полезно было мне это размышление, что, получив толчок, я не совсем падал, а
если и падал, тотчас вставал на ноги. Однако доныне никакое усилие не могло
привести к тому, чтобы я вовсе не был волнуем бурными дуновениями гнева.
Августин
Но так как я нисколько не боюсь, что эти бурные дуновения причинят
кораблекрушение тебе или кому-либо иному, то я охотно соглашаюсь, чтобы ты в
этом деле довольствовался послаблениями перипатетиков, раз тебе не по силам
принципы стоиков, обещающих с корнем вырвать все болезни души. Итак,
оставляя пока в стороне этот предмет, я спешу перейти к вещам более опасным,
требующим от тебя гораздо большей предусмотрительности.
Фран циск
Милостивый Бог! Что же остается еще более опасного?
Августин Как пламенеешь ты жаром сладострастия!
Франциск
Порою так сильно, что горько жалею, зачем я не родился бесчувственным.
Я предпочел бы быть неподвижным камнем, нежели игралищем многочисленных
влечений моего тела.
Августин
Итак, ты знаешь, что, пожалуй, более всего отвлекает тебя от
размышлений о божественном. Ибо что другое предписывает нам небесное учение
Платона, как не удалять душу от плотских похотей и подавлять фантастические
грезы, дабы она чистою и свободною поднималась к созерцанию божественных
тайн, с которым нераздельно связано размышление о собственной бренности. Ты
знаешь, о чем я говорю; эти вещи близко знакомы тебе по книгам Платона,
которые, по твоему недавнему признанию, ты жадно изучал.
Франциск
Я изучал их, признаюсь, с горячей надеждой и большим рвением, но
новизна чужеземного языка и внезапный отъезд наставника принудили меня
оставить мое намерение. Однако упомянутое тобою учение мне хорошо знакомо
как по твоим сочинениям, так и по сообщениям других платоников.
Августин
Не важно, от кого ты узнал эту истину, хотя авторитет учителя часто
много значит.
Франциск
Особенно для меня -- авторитет того, о ком глубоко запали мне в душу
слова, сказанные Цицероном в "Тускуланских беседах". "Если бы, -- говорит
он, -- Платон и никакого не приводил довода, -- я так высоко ценю его, что
он убедил бы меня одним своим авторитетом". Мне же -- а я часто размышляю о
его божественном гении -- показалось бы несправедливым, если бы Платону
вменили в обязанность представлять доводы, тогда как пифагорейцы не
обременяют этим вождя своей школы. Но чтобы не отвлекаться долее от
предмета, и его авторитет, и собственный разум, и опыт издавна до такой
степени освоили меня с этой мыслью Платона, что я не сомневаюсь: ничего не
может быть сказано ни более верного, ни более благочестивого. Ибо по
временам, когда Господь подавал мне руку, я поднимался настолько, что
постигал с какою-то необычайной и безмерной радостью, что мне в те минуты
было на пользу и что раньше -- во вред; и ныне, когда я собственной тяжестью
низринут в прежнее унижение, я с великой горечью чувствую, что меня сызнова
погубило. Говорю это затем, чтобы ты не удивлялся моим словам, что я на
опыте проверил это положение Платона.
Августин
Я и не удивляюсь, ибо я был свидетелем твоих усилий, видел тебя и
падающим и встающим и теперь, когда ты повержен, хочу из жалости помочь
тебе.
Франциск
Благодарю тебя за столь жалостливое чувство; но чего еще я могу ждать
от человеческой помощи?
Августин
От человеческой -- ничего, но от божественной -- очень многого.
Воздержным может быть лишь тот, кого Бог сподобит; следовательно, от Него
надо домогаться этой милости, притом в особенности со смирением и часто со
слезами. Он обыкновенно не отказывает в том, чего у него просят пристойно.
Франциск
Я делал это так часто, что почти боюсь стать Ему в тягость.
Августин
Но ты просил без достаточного смирения и без должной вдумчивости; ты
всегда оставлял про запас местечко для будущих страстей, всегда предуказывал
своим молитвам отдаленный срок. Говорю это на основании опыта, ибо так
бывало и со мною; я говорил: дай мне целомудрие, но не сейчас; подожди
немного, скоро наступит время; еще моя жизнь в цветущем возрасте, пусть она
идет своими путями, повинуется своим законам, ибо больше срама будет, если
она вернется к этим юношеским влечениям; посему лучше я откажусь от этого,
когда с годами сделаюсь менее способным на то и когда, пресытившись
наслаждениями, я буду обеспечен против возврата похоти. Разве ты не
понимаешь, что, говоря так, ты просишь одно, а желаешь другого?
Франциск
Каким образом?
Августин
Потому что просить для будущего -- значит пренебрегать в настоящем.
Франциск
Я часто со слезами просил для настоящего, в двойной надежде, что,
порвав сети плотских страстей и поправ мерзость жизни, я останусь невредим
и, обуреваемый столь многими ненужными заботами, как бы вплавь доберусь до
какой-нибудь спасительной гавани. Но ты знаешь, сколько раз я затем терпел
кораблекрушение у тех же скал и сколько раз еще буду терпеть, если буду
предоставлен собственным силам.
Августин
Верь мне, твоим молитвам всегда чего-то недоставало, иначе Верховный
Даятель либо исполнил бы твою просьбу, либо отказал бы тебе, как отказал
апостолу Павлу, с целью усовершенствовать тебя в добродетели и изобличить
твою слабость.
Франциск
Верю, что так, и все же буду молиться усердно и неустанно, не краснея и
не отчаиваясь, -- может быть, Всемогущий сжалится над моими муками, склонит
слух к моим ежедневным мольбам и сам оправдает их, как он не отказал бы им в