Файнток Дэвид. Надежда смертника

   – Но это бывает только раз в год. Он нуждается в уединении.
   – Я знаю!
   Ф.Т. беспокойно шевельнулся, услышав боль в ее голосе. Я положил руку ему на плечо! Он стряхнул ее и так сверкнул взглядом, что я поостерегся дотрагиваться до него снова.
   После долгого молчания Арлина добавила:
   – Может быть, больше, чем во мне.
   Отец вздохнул.
   – Но я ему действительно нужна. Когда он вышел в отставку, он так… страдал.
   – Он не заслужил такого оскорбления. Я знаю, каково ему пришлось.
   – Не уверена. Она колебалась.
   – Адам, пусть это останется между нами, но его страдание в какой-то степени было вызвано подозрением, что он на самом деле заслужил такое отношение.
   – Я думал, это дело прошлое, – устало отозвался отец.
   – Он не слишком уверен в себе. Его самоуважение… очень легко сломить.
   Я взглянул на Ф.Т., но его лицо оставалось в тени.
   – Тяжело вам приходится.
   Она коротко рассмеялась:
   – Я справляюсь. Долгое время после Ланкастера я смотрела на него с обожанием и прикусывала язык, если возникало желание сделать ему какое-то замечание. Но, господи боже мой, черт его побери, как мне хочется, чтобы он перестал туда ездить!
   Отец кашлянул.
   – Простите, – тотчас сказала она. – Я не хотела богохульствовать.
   В обществе отца ей нечего было опасаться, но где-нибудь в другом месте подобное высказывание дорого бы ей обошлось. Приходится соблюдать осторожность. Хоть благочестия в обществе поубавилось, но священники Церкви Воссоединения все еще обладали огромной властью. В прошлом году я высказал учителю все, что думаю об этом дурацком церковном каноне. После этого меня вызвали к директору и выпороли. Хуже того, отец мне не слишком сочувствовал.
   Может, анонимно заявить на Арлину? Проучить их.
   – Если б я мог помочь… – проговорил отец.
   – Поговорить с вами вечером – уже большая помощь. – Ее голос теперь звучал спокойнее. – Идемте искать наших наследников.
   Я поспешно отполз от дома, таща за собой Филипа, потом встал на ноги и подбежал к веранде.
   – А, вот вы где! А мы вас ищем, – проговорил я, тяжело дыша, словно запыхался, и обратился к отцу:
   – Не пора ли вам спать, молодой человек?
   – Очень смешно. – Он погладил меня по спине; я с трудом заставил себя не уклоняться от его прикосновения.
   Арлина, подбоченившись, насмешливо спросила:
   – Ну, Филип, признавайся, что ты натворил?
   Филип бросился к ней в объятия:
   – Мам, ничего я не натворил. Джаред показывал мне свой комп.
   Мы с отцом пожелали им спокойной ночи и неторопливо зашагали к бунгало. У дверей он остановился и спросил:
   – Как долго ты подслушивал?
   – Что? Не понимаю, о чем…
   Он покачал головой. Я вошел в дом за ним следом.
   – Говорю тебе…
   – Джаред, я ненавижу ложь, – мягко, словно смирившись, проговорил отец.
   – Вот-вот, обвиняй меня снова. Только и знаешь, что искать во мне недостатки. Мы всего лишь…
   Он отвернулся:
   – Ступай спать.
   – Правильно, не слушай. Ты никогда…
   – Немедленно в постель! – тон не допускал возражений.
   Я удалился, в знак протеста хлопнув дверью. Когда-нибудь они у меня попляшут! Отец, Арлина – все!
   Когда-нибудь.

3. Пуук

   Толстяк тихо вздохнуть, хватать меня за руку. Я двинуть ножом, и он ползти вниз стенке, точно ноги отказали. Я нагибаюсь, выдергиваю ножик из его брюха и смотрю, В как хлещет кровь, пока не остановится. Тогда обтер об него лезвие и засунуть за пояс. Нечего хвост поднимать на мида!
   Я поглядеть кругом, но в темноте никого не увидать. Пришлось сжать зубы, пока искать в карманах. Ощущение паршивое – теплый еще. Найти ничего не мог, да ведь наперед кто ж знает: вдруг завалялась монетка.
   Немного я хотеть чертить кровью на стене знак мидов. Да ну! Лучше оставить это для Босса мидов. Незачем Карло думать, будто я сую нос куда не надо. Пока я еще пацан пацаном, но уже недолго сейчас осталось. Тогда стану настоящим мидом. Старик Чанг говорить, мне быть четырнадцать, но у него совсем крыша съехала от старости, так что я не знаю.
   Иногда Чанг поит меня чаем, а сам вспоминает, как к нему заходил Рыболов, еще до моего рождения. Чушь собачья. Нету никакого Рыболова, все это только страшные сказки для малявок.
   А все-таки на ночь лучше вписаться к Чангу, чем на улицах зависать. Миды теперь наезжают на бродов и роков, и на улицах ночью опасно. Карло говорит, малявкам нечего соваться наружу. Я, говорю ему, большой стал, но он только смеяться и ерошить мне волосы.
   Ничего, я ему покажу. Я им всем покажу. Как сёдни вечером жирному року – думал, вишь, в темноте пройти по земле мидов и велел мне сгинуть. Я помог сгинуть ему самому!
   Я оглядеться, но больше роков не видать. Пора делать ноги да спать, только сна у меня ни в одном глазу. По стеночке, в тени, я перебежал улицу и бегом кинулся за угол. Трижды постучать.
   Глухо как в танке.
   Постучать снова, три раза.
   – Убирайтесь, закрыто, – ворчать голос.
   – Это есть я.
   – Не знаю никаких «я».
   Я вздохнул. Старый придурок.
   – Я есть Пуук. Впусти меня, пока не схватили роки. Загремели железяки. Долго-долго. Я всматриваться в темноту. Был звук в доме напротив? Хрен его знает. Дверь открылась. Скрипучий старикан в халате свысока глядеть на меня:
   – Что натворил мальчик-мид?
   – Ничего, – Я быстро закрыл дверь.
   – Как же! – Он шаркать к столу, взять свою чашку и громко хлебнуть. – Я тебе что – глупый мид? Еще никто не смог надуть старого Педро Теламона Чанга!
   Я принюхался к чайнику:
   – Что это тут, чай? А-а-а…
   Кофе лучше, когда он предлагать, хоть он думать, ай – только для самых-самых дружбанов.
   – Верно, чай.
   Он пошел в другой конец комнаты.
   – Ладно, так и быть, дам. Есть меняться?
   – Не.
   Да и дуриком надо быть, чтоб махнуть чего на чай, который мне даром не нужен.
   – Дай-ка гляну. – Он засунуть руку мне в карман, скорчил рожу, но не стал сопротивляться. Пару раз он поймал меня, когда я пытаться кой-чего стянуть, и хорошо мне вмазал. Теперь-то я вырос, и это у него не пройдет, разве только я сам позволяю. Сам не знаю почему: почти с него ростом. Он сунул руку поглубже.
   Что это? – Я не успеть остановить его, старик вытащить мой нож.
   – Отдай! – голос у меня высоко кричать. Он внимательно смотреть нож.
   – Кровь? Порезаться? – Его голос тревожный.
   – Не.
   Он стараться скрыть облегчение.
   – Кто?
   – Старый жирный рок, – пожал плечами я.
   – Почему?
   Я удивляться на дурацкий вопрос!
   – Потому – рок.
   – И все? – Его глаза злые.
   – Рок на Тридцать седьмой! Земля мидов.
   – Но сделал-то он что?
   – Он есть там, вот что сделать!
   Глупый старик сильно ударил меня. Больно.
   Я вскрикнул:
   – Никто больше не смеет бить Пуука! – И выхватил нож.
   – Вот как? – Старик весь расщеперился – прямо кошка, которую украсть – и в кастрюлю – Пацан-мид решил пырнуть Чанга?
   Шаркающей походкой он подошел совсем близко и распахнул халат:
   – Давай, бей сюда! Я хочу получить удар. Чанг быстро окочурится.
   – Я сказал, никто…
   Он схватить мое ухо и скрутить. Я завопил, а он заорал:
   – Это дом Чанга, и сопливый пацан-мид не смеет указывать Чангу, что ему делать! А ну, положь нож туда, откуда взял! И хватит реветь!
   – Я не реву, ты, старый… ладно, ладно! – Я бросить нож на стол, и он – мое ухо. Иногда с Чангом лучше не спорить, а делать как велит. Но вообще-то он не такой свирепый, как кажется. И приютить меня после того, как я разозлить Карло.
   Чанг зашаркал в заднюю комнату, вытащить еще один стул:
   – Садись, пей чаи, станет легче.
   – Обойдусь.
   – Вытри глаза и пей. Он не горячий.
   Чанг ждал.
   – Зачем наброситься на Пуука? Роки не ссорятся с нейтралом. – Я шмыгнул носом. Ничего тут не поделаешь: терпеть не могу, когда Чанг ко мне цепляется.
   – Чай стынет, – Он хлебнул из своей чашки.
   Я сделал глоток, чтобы угодить старику. Неслабый чай.
   Снаружи на улицах тихо – ночь. Я огляделся вокруг: нет ли чего нового у Чанга?
   На стуле обычные кучи одежды, выстиранной и сложенной. Спортивные костюмы, какие носят верхние. Бродам они нравятся, но Пуук по своей воле такое ни в жизнь не напялит, разве больше надеть будет нечего. Эти долбаные верхние думают, будто они хозяева в Нью-ёрке. Не хочу выглядеть как они.
   В углу куча коробок.
   – Чанг, чего там?
   Глаза старика сузились.
   – Мистр Чанг, – поспешно поправился я, покуда он снова хватить меня за ухо.
   Он удовлетворенно хмыкнуть.
   – Пермы.
   Пермы Вальдеса. Батарейки, которыми мы пользуемся для света и чтобы готовить обед. Верхние пользуются ими в электромобилях и вертах.
   – Зачем такая куча? Зачем так много? – Он ждал. Пришлось повторить, иначе от этого упрямого старика не дождешься ответа.
   – Держу для торга, – пробурчал он.
   Непонятно от его слов. Чанг все держит для торга. Он торгаш. Торгует пермами и прочим со всеми племенами. Даже с сабами иногда. Не часто, потому как никто не связывается с дикими сабами, даже чтоб торговать Они никого не терпят на своей территории, просто нападают и забирают товар.
   Днем к дверям Чанга приходят даже роки и броды. Как-то раз он заставить меня прятаться за занавеской, потому как к нему зашли два громадных старых иста. Спорили, накупили целую кучу всего. Потом он сидел и улыбался, когда я злиться, что заставить меня прятаться.
   – Исты не хотят, чтобы племена знали, что они приходят торговаться. Увидели б так и сделали б Пууку еще один рот, вот здесь. – И Чанг чиркнуть пальцем по горлу. Я дохлебал свой чай.
   – Верно, большой будет торг, такая куча… так много перм.
   – Не суй свои нос куда не следует, – проворчал Чанг и налил себе еще чашку. Потом покачал головой:
   – Целых два месяца я трудиться установить перемирие, а глупый пацан-мид испортить это, пырнув рока.
   – Он был…
   – Знаю, знаю, на земле мидов. – Чанг хлебнул чаю. – Эта земля – ничто, а правилы сверху хотят взять то, чего нет. Здесь все еще наши законы, хотя не поймешь зачем.
   – Земля – ничто?
   – Ха! – Он раскачивался, вдыхая пар горячего чая. Его глаза были устремлены куда-то вдаль. – Через дорогу вниз по Тридцать шестой пустой склад. Территория мэйсов.
   С тех пор, как я родился, ни о каких мэйсах в жизни не слыхал. Выдумка старика. Однако же он рассказывал так, словно это племя и впрямь было. Я вздохнул про себя и кивнул.
   – Огромный склад, на целый квартал. Они там зависали. Однажды к Чангу в дверь постучал маленький мэйс – как ты сегодня. Весь в штаны наложил, не в себе, искал помощи.
   Чанг смотрел куда-то вдаль. Воспользовавшись этим, я показать ему язык. Вовсе я не маленький и не перепуганный.
   – Мэйс Эдди вел себя не так, как Пуук. Он внимательно слушал, когда Чанг давал ему советы. Он учился. Он лучше вел себя, чем показывать язык Педро Теламону Чангу.
   Вот черт! Я не думать, что он видеть Я встал и подошел к нему:
   – Да ладно тебе. Он не ответил.
   Я похлопал его по плечу. Внутри мне было как-то не по себе, будто спорол хрен знает что.
   – Прошу прощения. – Одно из хороших слов, которым Чанг пытался меня научить.
   По крайней мере он улыбнулся и вздохнул.
   – Мэйсы гибли, пытаясь удержать свою территорию. Кишка тонка была. Где-то они сейчас? Территория не стоит того, чтобы за нее умирать. Или убивать.
   – Вы не понимаете, мистр Чанг. Вы не из племени.
   – После того как правительство примет решение, все племена исчезнут. – Его голубые глаза прищурились на меня, – Тебе, малыш, трудно такое представить, но этот день скоро придет.
   – Никто не сможет выгнать мидов, – гордо заявил я.
   – Мидам не остановить оонитов. Ну, из ООН.
   – Оонитов? – презрительно засмеялся я. – В этом племени у реки одни старики да больные, оонам не пройти даже через Шестую!
   – Да не племя! – Он оттолкнул меня, – Я говорю о настоящих оонитах, о правительстве!
   Он взглянуть на меня, но не понять, что хотеть.
   – Когда сенатор Боланд добьется своего, оониты снесут весь город и построят башню для верхних, где есть магазин Чанга.
   – Откуда ты…
   – Это все написано в голографических журналах, глупый мид. Быть как будет. Если б ты дал Чангу научить тебя читать…
   – Не хочу читать, – пробурчал я. – Не какой-нибудь верхний.
   – Тебе никогда им не стать, ты ведь ничего не знаешь!
   После этого мы на время замолчали. Он отправился мыть чашки, а я принялся беспокойно вышагивать по магазину, брал в руки какую-нибудь штуковину и ставил ее на место. А если роки найти этого толстяка? Вдруг ждут в засаде, чтоб отомстить, когда Пуук отправится к своим?
   Чанг выглянул из-за занавески-
   – Ладно, ладно, мальчик-мид, можешь зависнуть у меня, чтоб сегодня тебя не убили. Отложим до другого раза.
   – Я не боюсь никаких…
   – Ладно, Чанг это уже слышал. Иди, мойся.
   Чанг был просто помешан на мытье. В жизни нижних это просто невозможно. Может, старик думает, у всех есть вальдес-пермы, чтоб высушиться, и свежая проточная вода, как у бродов, или что все живут у моря?
   Когда проходил мимо Чанга, он взъерошить мне волосы Глупый старик, думает, будто мне мать.
   Назавтра солнце светило тепло. Ветер нес пыль с той стороны, где, по словам Чанга, раньше быть мэйсы.
   Днем на улицах не то что ночью. Вокруг ходят люди из разных племен, иногда даже забредают на чужую территорию. А все-таки нужно быть начеку: вдруг знают, кто пришить рока.
   Миды живут в потайных укрытиях. Миды не любят жить верхние этажи, устраиваются в основном на первом или в подвале. Я огляделся, прежде чем войти. Никого не было.
   Карло – главарь нашего укрытия. Я жду, когда он взглянет на меня. Он помягчел с тех пор, как я принес мзду, но иногда бывает не в духе. Карло молча кивнул мне. Значит, все в порядке.
   Давным-давно моя мать перебраться в другое укрытие, оставить меня здесь. Ну да неважно, пока я не вырос, за мной присматривала Старшая Сестра. Я – настоящий мид, только нужно дождаться, чтоб вырезали метку мидов. Но сначала Карло должен сказать «хорошо», а он тянет резину, потому как разозлился. Рэб и Сви уже с меткой, а ведь я старше Рэба и нипочем не зареву, как Сви, когда ему вырезать метку племени.
   Я глядеть в котел. Старшая Сестра мрачно смотреть: мол, только посмей! Я знаю, похлебку будем есть к вечеру, когда все соберутся. Ем днем – мое дело. Никого не интересует, если малышня весь день ходит голодная.
   – Где тебя носило?
   Я пожал плечами:
   – У Чанга был.
   Старшая Сестра внимательно смотрит на меня:
   – Че ты там всю дорогу зависаешь?
   – Не знаю.
   – Как тебе мозги вправить, если ты всю дорогу болтаешься возле Старика? Хочешь стать наполовину верхним, как он?
   Я засмеялся. Чанг не верхний!
   – Он спит с тобой?
   – Не.
   Вообще это мысль. Нужно проверить, может, ему интересно. Тогда он мне даст мзду взамен. Ей это было по барабану.
   – Все одно ему скоро каюк.
   Сердце у меня екнуло, но я сказал равнодушно:
   – Мы собираемся его пришить?
   Если так, надо предупредить старикана.
   Она посмотрела на меня как на психа:
   – Вот еще! Просто старый.
   Она нахмурилась, но продолжала помешивать в котле:
   – Был уже стариком, когда я ходила в сосунках.
   Не представляю себе улицу без Чанга. Надо спросить, как по его: долго ему осталось жить?
   Старик Чанг всегда считать самым лучшим торгашом. Миды говорят, прежде он торговать даже лазеры – давным-давно, когда роки пробовали одержать верх. Товар у него самый разный: ножи, одежка, даже оконное стекло. Не представляю, где он все это достает.
   – Эй, Пуук! – окликнула меня Старшая Сестра. – Помоги.
   – А мзда? – Должна же она дать мне хоть что, раз помогаю.
   Она угрожающе посмотрела на меня:
   – Получишь мзду, дрянной мальчишка! Хочешь сегодня есть или нет?
   – Ну чего? – Когда я говорю таким тоном, Чанг называет меня угрюмым.
   – Кто приносит овощи в консервах? Помидоры и прочее?
   – Не знаю.
   Она пошарить под столом, достать оттуда ботинки – почти целые, всего одна дырочка сбоку.
   – Иди обменяй.
   – Я? – Мой голос как писк. Я покраснеть и говорю потише:
   – То есть не сомневайся.
   Я схватил ботинки, пока она не передумала. Мена – это работа взрослых мидов, а она меня просит. Я раздулся от гордости.
   – Не вздумай отдавать ни за две, ни за три консервы, – предупредить она.
   – Не учи Пуука, как торговаться, – пренебрежительно ответил я ей. Я уже соображаю, как буду прочесывать улицы, чтоб найти кого с кучей консервов. С нижним, у кого всего пара консервов, чего и разговаривать. Если не отыщу достаточно консервов, пойду к Чангу, он поможет. С другой стороны, может, он снимет с меня кожу в обмен на консервы. Чанг хуже отморозок, чем нижние на улице.

4. Роберт

   – Что скажешь, Робби?
   Я выключил голографовидео и прищурился. Яркий солнечный свет, отражаясь от заваленного бумагами отцовского письменного стола, бил в глаза.
   – Ты действительно гнешь свою линию.
   – Ерунда, – отмахнулся он. – За тридцать лет политиканства я научился выступать так, чтобы добиваться своего. Кроме того, в моей речи нет ни слова не правды. Одно только возрастание стоимости земель оправдает…
   Я вставил, пока его совсем не понесло:
   – Только не нужно передо мной толкать речи.
   – Разок и послушаешь, – проворчал отец. – Ну как тебе мое выступление?
   – Отличная артподготовка, теперь дело за пехотой. Твои сторонники готовы к атаке?
   – Конечно. – Он озабоченно задумался. – Вот бы убедить Ника примкнуть к нам. Я пытался, но он только все выспрашивает.
   – Капитан никогда не согласится на публичные выступления.
   – Может, обратится с письмами к кое-кому из наших друзей?
   – Это возможно.
   – Попроси его. – Он пододвинул ко мне телефон.
   – А почему не ты?
   – Он питает к тебе слабость, Робби. Я же для него всего лишь политик.
   Я вздохнул. Даже после двадцати с лишним лет знакомства мне становилось не по себе от одной мысли – оказать давление на отставного Генерального секретаря ООН. После целого ряда трагических событий он привел домой космический корабль, став уже его капитаном. Более того, он сообщил о первой за всю историю человечества встрече с разумными существами неземного происхождения – рыбами, которые едва нас не уничтожили.
   Второе космическое путешествие капитана Сифорта закончилось катастрофой, когда идиот адмирал бросил его на вышедшем из строя «Дерзком» с пассажирами, которых адмирал невзлюбил. Благодаря мужеству, твердости характера и силе воли Сифорт сумел дать бой рыбам и вернуться домой на неисправном корабле.
   Он вновь отправился на планету Надежда, но оказался вовлеченным в заговор плантаторов. Совершенно больной, оставленный на ответственном посту представлять земную администрацию после отбытия всего космического флота, Сифорт сумел усмирить восстание. После этого он на шаттле отправился на орбитальную станцию уничтожать сотни рыб, которые начали набеги на планету. Сифорт считал при этом, что его поступок равнозначен измене и его повесят. Если бы на Земле за время его отсутствия не внесли поправку к закону, его бы отправили на скамью подсудимых, а не приветствовали как героя. Отец и один адмирал Военно-Космического Флота не дали ему уйти в отставку. Капитана назначили начальником Военно-Космической Академии, куда я поступил кадетом. Несколько месяцев спустя мне было позволено сопровождать его во время рокового полета на «Трафальгаре».
   Отец нетерпеливо пошевелился.
   – А это нельзя отложить? – спросил я.
   – Роб, мне нужно знать.
   Я неохотно набрал номер и подождал, пока меня соединят с Вашингтоном.
   – Адам? Это Роб Боланд. Спасибо, с сенатором все в порядке. Я пришлю вам речь, с которой он собирается выступать. Нам бы хотелось, чтобы мистер Сифорт просмотрел ее. Я могу позвонить э-э-э… завтра.
   Отец нахмурился, но я не отреагировал. Он сам учил меня терпению. Если на капитана слишком нажать, он тут же откажется.
   Адам обрадовался моему звонку.
   – Может, сядешь на суборбитальный да присоединишься к нам за обедом? Я знаю: ему будет приятно повидаться с тобой.
   – Не хочу навязываться…
   – Прекрати.
   Я судорожно сглотнул – давала о себе знать память о тех днях, когда Адам уже был полноправным гардемарином, а я – простым кадетом.
   – Если вы уверены, сэр…
   – Ждем тебя в семь. Захвати с собой речь, он ее прочитает, если я скажу, что дал тебе обещание.
   – Спасибо, Адам.
   – Жду. А потом выпьем вдвоем – ты да я.
   – Заметано, – Я повесил трубку. У отца был довольный вид:
   – Вот видишь! Я всегда знал, на какой рычаг нажимать.
   – Вот, значит, кто я для тебя? – Я улыбнулся, чтобы вопрос не прозвучал слишком язвительно.
   Отец расплылся в улыбке, отчего морщинки вокруг глаз собрались в складки:
   – И это тоже, но в целом гораздо больше. Кроме того, ты с удовольствием навешаешь их.
   – Конечно. С другой стороны, там будет сын Адама. Рот отца сжался в тонкую линию.
   – Твой… «племянник»?
   – Лучше б я не соглашался изображать «дядю». Неприятный мальчишка.
   Через несколько минут я отправился домой собираться: капитан, скорее всего, пригласит меня остаться на ночь. Если не он, то Адам наверняка.
   Укладывая смену белья, я размышлял о своем друге Тенере. Он расхлебывал кашу, которую сам заварил. Вместо того чтобы наказывать сына за проступки сызмала, он все ему прощал, пока не стало слишком поздно. Но даже теперь его могла спасти жесткая дисциплина, вроде той, какую применил ко мне капитан.
   С другой стороны, чего мне совать нос куда не следует? Я пока не женат. Возможно, растить ребенка гораздо сложнее, чем кажется. Я глянул на часы. Пора отправляться в порт на шаттл.
   – Мама, что ты говоришь? – я пытался расслышать сквозь треск в наушнике и гул двигателя.
   – Прошлой ночью я видела вас в новостях.
   – На станции свежей воды? У меня не было выбора, ехать или не ехать.
   Как член Генеральной Ассамблеи от приморских городов я просто был обязан присутствовать при разрезании ленточки, хотя станция на Гудзоне – еще один пример печально известных бессмысленных проектов генсека Кана. Я знаком попросил стюарда долить мне джина.
   – У Ричарда был мрачный вид, – заметила мать. – Как он там?
   – У него все хорошо.
   С тех пор как родители развелись, они старались через меня узнавать новости друг о друге. Я не возражал. Их взаимный интерес был добрым знаком. Мать давала отцу советы по поводу его публичного имиджа, а он помогал ей пережить тоскливые недели после операции с трансплантантом.
   – Ему лучше заняться делом, а не только красоваться на открытиях, иначе эта колючка Кан присвоит себе все заслуги с водой, – мама, как всегда, говорила прямо то, что думает, – Отец знает.
   У нас не было выбора, пришлось поддержать проект Кана, касающийся свежей воды. Наши нью-йоркские избиратели, обитающие наверху, нуждались в чистой воде, и приближающиеся развлечения в Делавэре тут не помогут.
   – Можно подумать, в наше время питьевой воды было гораздо больше – таяли ледяные вершины гор. Когда я была молодой… – она вздохнула. – Это было так давно, и ты слишком занят, чтобы выслушивать мои воспоминания.
   – Свободен до приземления, – я взглянул на часы. – Еще целых девятнадцать минут.
   – Мне было одиннадцать, когда твой дедушка повез меня смотреть, как строится морская стена.
   Медленное, но неостановимое глобальное потепление вызывало повсеместное таяние снегов, но испарение тоже усиливалось. Подъем уровня моря на семь футов, то есть свыше двух метров, уничтожил Бангладеш, угрожал Голландии и другим странам, расположенным в низинах.
   Поэтому сразу за Уолл-стрит началось поспешное возведение нью-йоркской морской стены. Угрозу для Нью-Йорка представляли сильные приливы, но еще большую – частые летние штормы.
   – Когда твой отец выступит наконец с речью?
   Мои глаза устремились на текст отцовской речи, воспроизведенный на голографовидео. Не в первый раз я поразился: неужели мама действительно умеет читать чужие мысли? А может, она просто слишком хорошо знает отца и понимает, что он не будет молчать.
   – Эта линия, э-э-э… небезопасна, – проговорил я.
   – Ерунда. Территориальные власти знают, что он готов сделать первый шаг.
   – Мама, пожалуйста!
   Прижав трубку к уху, я быстренько пробежал отцовскую речь глазами. Проект реконструкции городов был ключом к его политической карьере в будущем. Он был сенатором от Северо-Восточного квадранта я уж и не помню, с каких пор, но после падения администрации Сифорта наша Супранационалистическая партия была не у власти.
   – Ладно, дорогой, отпускаю тебя и возвращаюсь к своим розам.
   – Извини, мама. Заглянуть к тебе?
   – Только если побудешь у меня чуть подольше. Терпеть не могу, когда ты заскакиваешь на минутку. Промчишься через гостиную, как летучая мышь, и исчезнешь.
   – Может, на следующей неделе. Я тебя люблю.
   – Береги себя, Робби.
   Связь отключилась.
   Надо бы и вправду навешать ее почаше. Несмотря на то что ей заменили сердце, вечно жить ей не суждено, а я очень ценил ее прямые советы.
   Допив джин, я откинулся назад, размышляя о падении правительства Сифорта. Ирония заключалась в том, что в марте 2224 года устраивать голосование по вопросу доверия к правительству было необязательно. Капитан сам потребовал провести его, не прислушавшись к совету отца, после того как Территории месяцами высказывали озабоченность по поводу дела Уэйда. Капитан слыхом не слыхивал о продажности сенатора Уэйда, но само его незнание оппозиция представила как преступное пренебрежение.