Файнток Дэвид. Надежда смертника

   Я проверил водосточную трубу, которая шла от крыши к большому резервуару в погребе. Повреждений нет. Воды хватит на два-три месяца, судя по моим тратам. Если только безбашенные нижние не узнают о моем запасе, когда воды у них не станет. Повезет – племена дотянут до конца лета. Зимой начнутся дожди. Может, тогда еще годок перекантуются.
   Ночью я сидел на стуле у пермы. Чай только что вскипел, в доме тишина.
   Маркс и Ленин правы в одном: нужна организованность. Трущобники всего мира, объединяйтесь! Другого пути нет, но я не могу заставить их меня слушать. Рейван решил, что Чанг рехнулся, говоря ему, что воды скоро не станет. Халбер выслушал и, может, даже поверил, но не сказал, как собираются поступать сабы.
   Больше всего я надеюсь на сабов. Их туннели тянутся под землей в разные стороны. Сабов уважают все племена. Никому в голову не придет забраться под землю, даже если вход окажется без охраны. С чужака для острастки остальных сдерут кожу заживо. Как сказал Халбер, никому неохота связываться с сабами.
   Они могли бы стать во главе племен. Объединившись, нижние могли заставить правительство прислушаться к своим требованиям.
   Стук в дверь.
   Я никогда не открываю дверь после темноты. Обычно племена уважают нейтралов, но ночью какой-нибудь идиот может заявиться выяснить, что у торгаша за товары. У старика торгаша не получится возражать, лежа на полу с ножом в груди.
   Снова громкий стук в дверь.
   Все знают, что я дома, так что нет смысла молчать. Я подошел к двери:
   – Убирайтесь, магазин закрыт.
   – Это есть Пуук.
   – Не волнует, хоть ты король Англии Артур. Магазин закрыт.
   – Чанг, позвль мне войти.
   Я разозлился.
   – Тьфу! А где тебя днем носило? Совсем крыша съехала, не можешь усвоить, что Чанг ночью не открывает? Убирайся!
   Я снова направился к стулу.
   Из-за двери донесся подавленный голос:
   – Пожалста, мистр Чанг. Пуук будет делать все, что скажете.
   Молчание.
   – Пожалста.
   У меня мурашки пошли по коже. Что-то случилось. Я торопливо прошел в заднюю комнату, открыл тайник и взял кое-что, припрятанное много лет назад. Потом поспешил к входной двери.
   – Эй вы там, с мальчишкой Пууком, лучше не связывайтесь со старым Чангом! Он вам покажет!
   Я повернул один ключ, потом другой.
   Наконец все замки отперты. Я отодвинул засов, распахнул дверь и приготовился.
   Пуук стоял один.
   Схватил его за руку, втянул внутрь и захлопнул дверь.
   – Зачем бродишь по ночам? – Я как следует скрутил ухо. Только так хоть иногда можно заставить его слушаться. – Хошь остаться в магазине у Чанга, работай! Работай ночью, работай днем!
   – Да, мистер Чанг. – Он не вырывался, как обычно. Встревожившись, я отпустил его.
   – Ну что там у тебя?
   Он повернулся боком. У меня перехватило дыхание.
   – О Господи, помилуй и спаси его! Я подвел его к столу, схватил тряпку, которой стираю со стола, и промокнул кровь, выступившую под мышкой.
   – Как же так? Сядь. Нужно снять рубашку. Он увидел, что я положил на стол, и его глаза расширились:
   – У Чанга лазер? Откуда?
   Не следовало бы мальчишке его показывать. Потом неприятностей не оберешься.
   – Садись. Нужно перевязать, пока не вырубился.
   Он послушно сел. Это меня еще больше обеспокоило. Значит, ему действительно плохо.
   Я попытался расстегнуть рубаху, но руки не слушались старика. Пришлось от этого отказаться. Я похлопал его по карманам, вытащил нож и разрезал рубаху.
   – Не переживай, мальчик Пуук. Найдем тебе что-нибудь.
   У него был разодран весь бок.
   – Все будет в порядке. Чанг перевяжет. Я налил на тряпку горячей воды, промокнул. Парнишка зашипел от боли, потом затих. Кровь продолжала течь. Я взял его за плечи и легонько сжал:
   – Пуук, я схожу за лекарством. Сиди на месте, лады?
   Он кивнул, чуть шевельнулся и сморщился от боли.
   Я побежал в заднюю комнату, схватил перму, чтоб освещать дорогу, и быстро поднялся по лестнице.
   Нижние обычно лекарствами не пользуются, так что нет смысла держать их для торговли. Племена не могут себе позволить такую роскошь, да и считают: какой век отмерен, столько и проживешь. Прежде в городских больницах лечили и нижних, и верхних – всех. Прежде.
   Пока добрался до третьего этажа, прихватило сердце. Пууку я никак не смогу помочь, если умру здесь, наверху. Нет, не дам истечь ему кровью. Аптечка. Где-то у меня были две штуки, вот только где? Думай, Педро. Рано впадать в старческий маразм.
   В другом углу. Я трусил по темному помещению то туда, то сюда и наконец дрожащими руками вытащил аптечку из коробки.
   У лестницы остановился, чуть перевел дыхание. Только бы не свалиться на ступеньках. Я спускался с большой осторожностью. Пуук сидел на стуле и глядел на свет Божий мокрыми глазами.
   Я трудился над ним и ворчал, чтоб все выглядело как обычно.
   – Ну и глупый же ты, мальчик-мид, что дал себя так изрезать. Давно пора усвоить: ночью нужно сидеть в укрытии, а не шляться где попало.
   Я промывал рану осторожно, как мог.
   – Нечего где-то носиться по ночам, не то можно напороться на нож. Нужно оставаться в укрытии.
   – Я там и был.
   – Значит, порезали тебя в укрытии?
   Он кивнул:
   – Карло.
   – Ясно. Мальчишка не сумел остановиться, вообразил, будто он взрослый мид.
   Кожа разрезана, но до ребер, не дальше. Может, все обойдется. Будь как будет.
   – Надо же, Пуук все это время не открыл рта.
   – Да, мистр Чанг.
   Смирным стал.
   Занимаясь мальчиком, я с ненавистью думал об этой долбаной системе. Из этого нижнего вышел бы симпатичный мальчишка-верхний. Ладно сложенный, приятное лицо, если не считать шрама над глазом. Была бы жизнь другой, мог бы ходить в шикарную школу для верхних, жил в башне. Или, родись он за пределами города, мог бы вырасти и честно работать на верхних. Но из него не выйдет ничего хорошего; может, умрет, прежде чем начнет бриться.
   Я еще раз промыл ему бок, на этот раз дезинфицирующим раствором. Парнишка застонал.
   – Тихо, Пуук, еще малёхо.
   – Холодно.
   – Может, это от шока.
   Откуда мне знать, я не врач. Может, и не стоило так чистить рану снаружи: наверняка в ней уже полно микробов. Парнишка был грязным, как всегда. Нечего и ожидать, когда живешь на улице. Нижние ничего не могут с этим поделать, даже вони больше не замечают.
   В клинике у верхних ему бы наложили повязку из специального материала, и рана быстро бы затянулась. Такой у меня не было. Можно, конечно, зашить рану, как в старину, но я решил, что пластырь выдержит, да и боли он может не вынести, если начать зашивать.
   Я вытащил из аптечки таблетку антибиотика:
   – Глотай.
   – Что такое? – он сморщился и с подозрением посмотрел на таблетку.
   Хотел я отвесить ему подзатыльник, но сдержался. Не сегодня.
   – Болеть меньше будет.
   Он послушно проглотил. Я налил чая, положил туда побольше сахару. Неважно, сколько это стоит. Заставил выпить. Надеюсь, это поможет снять шок.
   Я наложил на рану слой марли и предупредил:
   – Пуук, сейчас я стяну твою рану пластырем. Держись.
   Только я начал стягивать рану, как парнишка взвыл и отпихнул мою руку.
   – Сиди спокойно!
   – Отвали от меня! Все в порядке!
   Этого разрешать уже было нельзя. Я легонько стукнул его:
   – Говорить нужно: «Да, мистер Чанг!»
   Мальчик поднял на меня большие, точно щенячьи, глаза.
   Я поскорее отвернулся.
   Торговец не может позволить себе всяких там настроений. Я постарался стянуть пластырь посильнее, но не слишком больно, и принялся убирать остатки в аптечку.
   – Прошу прощения. – Пуук шмыгнул носом, глаза мокрые от слез. – Я не хотел.
   Нет, для старика это слишком. Я прижал его голову к груди:
   – У мальчика Пуука все будет хорошо. Пусть остается с Чангом столько, сколько ему нужно. Все будет хорошо.
   Мальчик поправлялся медленно, но антибиотик сделал свое дело. Даже говорить не стану, сколько мне пришлось отдать в обмен за две аптечки. Это неважно.
   На следующий день я спросил у него, из-за чего Карло так на него разозлился.
   Пуук робко глянул на меня:
   – Сказал ему, Рейван ни фига не знает.
   – А при чем тут Рейван?
   – Трубы. Рейван сказал Карло, мидам нужно найти новую трубу или поменять укрытие:
   – Пуук повернулся на постели и поморщился.
   – Нечего мальчишке лезть в дела взрослых, – погрозил я ему.
   – Не знает он ни хрена, – упрямо повторил Пуук. – Он сказал, Чанг рехнулся. Сказал… – Пуук замолчал.
   – Продолжай.
   – Не, – парнишка помотал головой.
   Я поднялся и отправился в магазин, гадая, в чем дело. Через несколько минут раздался стук в дверь. Я занялся торговлей – был спрос на спортивные костюмы и консервы.
   Вечером все опять стихло. Я скормил Пууку куриную консерву. Прошел только день после того, как его саданули ножом, и я не хотел, чтоб он расхаживал, разве только до туалета и обратно. Покормил его в постели. Он все съел и огляделся, словно выискивал поблизости вторую консерву.
   Покормив его, я встал. Он протянул руку, чтоб я не уходил. Я шлепнул его по руке. Нечего мальчишке-миду держаться за ручку, как малышу.
   – Останься на минутку, – робко попросил он. Ладно, ладно, я снова сел.
   – Не знаю, что случилось, но миды все талдычат про воду. – Он взглянул мне в глаза и решил продолжить. – Рехнулся не Чанг, а Рейван.
   – Что он говорит?
   – Мол, Чанг тронулся башкой, раз говорит, воды не будет. Мол, раз трубы плохие, мидам нужно менять укрытие или чинить. Лучше, говорит, чинить. Ну, если… – Пуук умолк.
   Спрашивать бесполезно. Сам расскажет, когда решит. Я провел рукой по голове Пуука, ободряюще потрепал по шее. Потом встал и начал чистить пустую консервную банку: не выбрасывать же металл.
   Мальчик Пуук заговорил, обращаясь к стене:
   – Если Чанг не продаст трубы, миды сами возьмут. Вломятся в магазин Чанга.
   Я чуть не задохнулся. Гляди-ка, до чего дошло – нейтралу уже грозят! Плохие времена настают.
   – Я и сказал Карло: Рейвану крышу на солнце напекло. Если Чанг говорит, воды не станет, мидам надо слушать.
   – Глупый мальчишка-мид думает, Чанг сам не сможет о себе позаботиться? – заворчал я, сжал рукой банку и бросил расплющенную в кучу других.
   – Рейван хотел меня пришить. Карло не дал, но велел убираться и больше не возвращаться. Ребятам из мидов нечего водиться с нейтралами. Я послал его подальше вместе со Старшей Сестрой, а он кинулся на меня с ножом. Я увернулся, но не очень быстро.
   – Все будет нормально, мальчик-мид. Переждешь немного, да и вернешься в укрытие с добычей, как прошлый раз.
   – Может быть. Не знаю, захочу ли.
   – Конечно захочешь. Мид должен жить среди мидов, верно?
   Он ничего не ответил. Много позже, когда я погасил свет, он спросил:
   – Как нижний может сделаться торгашом?

11. Филип

   Мне не полагалось бы знать, что Джареда поймали. Я бы и не узнал, если б не мама. Той ночью, когда прилетели Боланды, я долго не спал, а забавлялся с преобразованиями 8-й степени.
   Когда я услышал голоса гостей на лестнице, то понял, что мама скоро заглянет ко мне, и повернулся на бок. Пусть видит: глаза у меня еще открыты. По теории Павлова, чуткие родители проявляют беспокойство, если их дети не могут заснуть.
   Через некоторое время мама зашла ко мне и села на край постели:
   – Что с тобой, сынок?
   Я улыбнулся. Мне нравится, когда она меня так называет.
   – Ничего, ма.
   – Хочешь поговорить?
   – Смотря о чем. Ты очень устала?
   Она взъерошила мне волосы:
   – Пока не засыпаю на ходу. Потом легла сверху на покрывало.
   – О чем ты думаешь?
   С мамой я мог разговаривать так, как с отцом никогда бы не осмелился. Не то чтобы он стал возражать, но я должен оберегать его от волнений.
   Я рассказал, как прошел мой день, и выслушал, что было у нее. Через какое-то время она зевнула, взглянула на часы и принялась рассказывать мне истории на ночь – баюкать на свой лад.
   Не знаю, почему мне так нравится слушать ее рассказы о прежних днях, когда она встретилась с отцом, но они всегда помогают мне расслабиться и заснуть. Она поведала мне о приеме в честь губернаторов и как начались их встречи.
   Я уже давно вычислил, когда это случилось.
   – Это было через два года после того, как он покинул монастырь.
   – Да, он был сенатором, и мы…
   – Ма, он очень изменился теперь, когда стал старым?
   – Старым? – Она засмеялась. – Да, теперь он стал дряхлым, плохо соображает, у него одышка и еле ковыляет.
   – Ма! Не забывай, он старше меня в четыре целых четыре десятых раза, и с моей точки зрения…
   – Знаю, Филипусик, – она снова засмеялась. – Я тоже такая старая… Сгорбленная, в морщинах, меня возят на инвалидном кресле…
   Я обнял маму, зная, что только так заставлю ее замолчать.
   – Каким он был?
   Она помолчала.
   – Я знала Ника на трех этапах в три разных периода его жизни. Юношей он…
   Я ждал.
   – Никогда не думала, что смогу полюбить его. Он был таким сдержанным и болезненно робким. Таким серьезным. Мы жили в одной казарме.
   – Казарма Крейна.
   – В Фарсайде, – подтвердила она. – Он помог мне, когда я запаниковала во время тренировки с надеванием скафандров, и без колебаний пошел за меня на порку.
   – Сержант придиралась к тебе?
   – Нет, она была права. Когда-нибудь ты поймешь. После выпуска, перед тем как явиться для прохождения службы, мы с Ником вместе отправились в первое увольнение. Мы… познали друг друга.
   Я не стал комментировать эти слова, чтобы ее не отвлекать.
   – Несколько лет спустя, когда напали рыбы, я летала на «Веллингтоне». Тогда мы с ним не поладили.
   Она шевельнулась, посмотрела на часы.
   – А потом?
   – Он очень изменился. После того, что случилось на «Трафальгаре» с ним и кадетами… а может, и раньше – я не знаю. В его жизни было столько трагедий!
   Молчание.
   – Мам, рассказывай.
   – Он стал очень… ранимым. Относится к вопросам морали как никогда чутко, но потерял уверенность в своем праве действовать во имя их. Иногда Ник говорит, что своим вмешательством он только все портит.
   – Не правда!
   – Конечно, не правда.
   Мама молчала очень долго. Я решил было, что она заснула, но снова услышал ее голос:
   – Ему тяжело приходилось в политике, особенно после того, как его карьера закончилась. Он очень раним. Мы должны защищать его.
   – Что его тревожит?
   Она заколебалась.
   – Если я скажу тебе, ты никому не расскажешь?
   – Кому? Джареду? – презрительно отозвался я и серьезно добавил:
   – Даю слово.
   – Боже, ты говоришь в точности как твой отец! Он не то чтобы встревожен. На него оказывают давление, не оставляют в покое.
   – Кто?
   – Проклятые политики. – Мама недовольно покачала головой, – Они с позором сняли его с должности, а теперь жаждут его благословения. Казалось бы, бессмыслица.
   – Тогда почему?
   – Несмотря ни на что, они уважают его ничуть не меньше, чем прежде. – Мама показала в сторону ворот. – Каждый день там толпятся люди. Как ты думаешь, почему они приходят? Ведь понимают, что он их не примет? Он всегда стоял за честность, порядочность…
   Мне показалось, что я услышал, как она всхлипнула.
   Мама крепко схватила меня за руку:
   – Ф.Т., речь не только о Боландах и его старых друзьях по флоту. Мы должны защищать его от тех, кто собирается снаружи. Он не должен слушать их просьбы. Они его уничтожат. Он слишком хрупок и не выдержит, если вернется в это львиное логово.
   – Ма, не волнуйся, он не вернется.
   Вскоре она поцеловала меня и ушла.
   Через какое-то время я услышал шаги отца. Он возвращался к себе в кабинет.
   Спать нисколько не хотелось. Даже иррациональные числа не помогали.
   У нас в гостях были Боланды. Может, они снова попытаются оказать на отца давление. К этому времени мама уже заснула и не сможет защитить его. Я надел тапки и пошел вниз к отцовскому кабинету.
   Внутри было тихо. Я хотел постучать, спросить, что нужно сделать, чтобы исцелить его от хрупкости.
   Нет, лучше хранить молчание. От вопросов он только распереживается. Может, утром удастся выудить из компа какие-нибудь сведения, которые помогут понять.
   И я уселся перед дверью в кабинет отца – стеречь, чтоб его никто не беспокоил.
   Голоса. Я мгновенно проснулся.
   – Вы не представляете, как я сожалею о случившемся. Адам Тенер.
   Видно, зашел к отцу через дверь из внутреннего дворика, иначе споткнулся бы об меня.
   – Адам, бога ради! – послышался раздраженный голос отца.
   – Я хотел сказать… я страшно сожа… – Несколько секунд длилось молчание. – Сэр, я не знаю, что тут можно сказать.
   – Ладно, гардемарин, – в голосе отца ощущалась усталая улыбка, – Но заиканьем делу не поможешь. Запомни: нельзя просить прощения за то, что совершил другой.
   Я не должен был подслушивать. Это бесчестно. Тем не менее я поплотнее прижал ухо к двери.
   – Я извинялся за то, что воспитал Джареда таким.
   – Чепуха. Парень сам отвечает за свои поступки.
   – Вы назвали их низкими. Я с вами совершенно согласен.
   – Адам, ты должен его контролировать. Нет, не ради меня, а ради себя. И ради него.
   – Да, – Пауза. – Только я не умею.
   – Начало положено.
   – Тем, что я кричал на него? А что делать дальше?
   Отец заговорил жестким тоном:
   – Спрашивать об этом нужно не у меня. Я погубил детей, которых мне доверили.
   Не может быть. Про кого это он говорит? Про моего маленького братишку? Кого-то еще?
   – Не надо, сэр, прошу вас.
   Отец вздохнул.
   – Он твой сын. Поступай как считаешь нужным. Теперь о Ричарде. Я полагаю, его нужно поставить в известность.
   – О том, что Джаред прятался у него за окном? Стоит ли?
   Я прижался к двери поплотнее. Зачем Джаред подглядывал в спальни? Похоже, у него какое-то помешательство.
   – Ричард имеет право на уединение.
   – Им с Робом сейчас непросто приходится. – Тенер колебался. – Я бы оставил все как есть. У них и так забот предостаточно.
   – Как знаешь, – с сомнением отозвался отец. – Там, снаружи, я чуть не забылся. Джаред даже не представляет, насколько он был близок…
   – К?..
   – Был бы он моим сыном… – Мне было слышно, как он расхаживает по кабинету.
   – Это было бы гораздо лучше, – с горечью проговорил Тенер. – Сэр, в следующий раз – я имею в виду, если вы снова застигнете его… – Пауза, словно Тенер не сразу решился заговорить. – Пожалуйста, поступите с ним так же, как поступили бы с собственным сыном.
   – Ты уверен?
   – Совершенно.
   – Хорошо, – суровым тоном произнес отец. – Джареду это не понравится.
   Их разговор продолжался. Еще долго я лежал под дверью.
   Проснулся я оттого, что отец легонько тряс меня за плечо. Целую вечность он смотрел мне в глаза.
   – Ф.Т., что ты здесь делаешь?
   – Не знаю, сэр, – Это была правда. Мои глаза наполнились слезами. – Я беспокоился.
   Он смягчился.
   – О чем, мой мальчик?
   Он помог мне встать и повел к лестнице. Знаю, не будь я таким большим, он понес бы меня. О вас, сэр. Но я не мог сказать этого.
   – Не знаю, отец.
   Он бережно укрыл меня одеялом.

* * *

   Три дня спустя отец собрал чемодан, попрощался со всеми, наскоро обнял меня и, как каждый год, отбыл в Ланкастерский монастырь. Мы с мамой проводили его до вертолета и пошли обратно к дому. Я невольно взял ее за руку, стараясь не обращать внимания на людей, глядящих на нас из-за ограды.
   – Милый, это ненадолго. Через три недели он вернется домой.
   – Я знаю, ма.
   Она прищурилась:
   – Если ты хочешь воспользоваться отъездом отца как предлогом, чтобы отлынивать от домашних заданий, то не надейся.
   – Нет, мэм.
   У того, кто служил лейтенантом, командирские замашки остаются на всю жизнь.
   – Вчера я попросил, чтобы мне дали дополнительные задачки. Думаю сегодня к вечеру их решить.
   – Очень хорошо. Хочешь, обнимемся? Я кивнул. Никогда не отказываюсь.
   По мере того как проходили дни, я все больше беспокоился. Будь я взрослым, мог бы поехать куда хочу, но до этого еще далеко, поэтому в передвижениях я полностью зависел от мамы. В первую неделю она дважды свозила меня на выставку Родена.
   Играть на улице было слишком сыро, а Джаред не отвечал на вызовы и в дом к нам не приходил. Мама велела мне не ходить к нему. Неважно почему, молодой человек, просто делай что тебе велено.
   Назло своим учителям я попросил дополнительные задания, сделал через час после того, как принес домой, и послал е-мэйлом с указанием даты и времени.
   Мистер Скиар сказал, что моя неудовлетворенность проистекает от скуки. Я довольно резко возразил, что провожу с ним три часа в неделю не для того, чтобы услышать то, что и сам знаю. Потом я извинился: он действительно старается мне помочь, и иногда это ему удается.
   Временами меня охватывает беспокойство. Отец называет это «набирать обороты». Не знаю почему, но в это время мысли проносятся у меня в голове со скоростью миллион миль в час. Мне делается страшно, потому что это происходит помимо моей воли. Иногда в голову приходят полезные мысли, но обычно я просто сижу, кусаю ногти и дергаю за рубашку. Если это замечает отец, он обнимает меня и не отпускает, пока я не успокоюсь. Только после этого я начинаю переживать, что к тяжелому грузу его проблем добавляю свои. От этого мне становится еще хуже.
   В одном мистер Скиар ошибся: мне не нужны друзья-ровесники. Для меня важно уживаться со взрослыми. Что толку понимать социальное поведение «нормальных» ребят двенадцати лет? Слава богу, я не отношусь к «нормальным» и двенадцатилетним останусь недолго.
   Правда, мне не очень-то хотелось вступать в подростковый возраст, имея перед глазами пример Джареда.
   На четвертый день после отъезда отца я отправился к бунгало, решив, что мамин запрет, вероятнее всего, кончился. Дверь была открыта, и я прошел к Джареду в комнату.
   Он лежал на кровати.
   – Привет. – Я придвинул стул к его компу.
   – Сгинь.
   Я оглянулся на него:
   – Ты это серьезно?
   – Ты не должен был сюда приходить.
   – Я проявил невежливость? Ты хочешь, чтобы я сначала постучал?
   – Нет! – Он перевернулся и сердито посмотрел на меня.
   Я направился к двери:
   – Дай мне знать, когда придешь в себя.
   – Да не могу я, идиот! – Он застучал кулаком по подушке. – Он мне не даст!
   Если верить тому, что я читал, у многих подростков возникают проблемы со связным изложением мыслей.
   – Ты непонятно выражаешься.
   Он вскочил с кровати и начал выталкивать меня из комнаты:
   – Ты, сопляк! Убирайся, пока я не… убирайся!
   Джаред вытолкал меня в холл и захлопнул дверь. Опять он не в духе. Я пожал плечами и направился к себе, но не успел пройти и полпути, как его окно распахнулось.
   – Ф.Т., подожди!
   Я вздохнул и обернулся:
   – Что?
   Он поманил меня:
   – Вернись.
   Окно захлопнулось.
   Я снова вошел в его комнату:
   – Ну так что?
   – Нечего так смотреть на меня, я тут ни при чем. Он снова уселся на кровать и обхватил голову руками.
   – Это несправедливо. Папа просто сошел с ума. Я ждал.
   – Он только и делает, что вопит.
   – Что случилось?
   – Он застукал – обнаружил меня там, где меня не должно было быть. Орал так, будто свихнулся. Я ушел к себе в комнату и ждал всю ночь, что он придет нормально поговорить. Утром он вел себя так, словно все забыл. Я пошел в школу как всегда.
   – Ты его рассердил.
   – Не нуждаюсь в твоих поучениях, хилятик.
   – Возьми свои слова обратно, – очень тихо сказал я.
   – Да иди ты…
   – Возьми свои слова обратно. Я не шучу. Я встал и выпрямился, стараясь не дрожать. Он был гораздо больше меня.
   Джаред отвел глаза в сторону:
   – Ладно, ладно, остынь. И добавил:
   – Извини.
   Я снова сел, радуясь, что не придется ссориться.
   – Продолжай.
   – Два дня отец ничего не говорил, а пару дней назад просто взбесился. Ворвался ко мне в комнату, заявил, что с него довольно. Я решил: опять побалабонит и успокоится. Он просто ручной кролик у твоего папаши.
   Мне захотелось уйти, но я заставил себя сидеть на месте.
   У Джареда потемнело лицо.
   – Я сказал, чтобы он оставил меня в покое, а он засмеялся. Сообщил, что забирает меня из школы, потому что это ничего мне не дает, с обучением моим покончено, и запретил мне выходить из комнаты, кроме как в ванную да поесть. До тех пор, пока не исправлюсь, что бы это ни означало. Я не могу звонить тебе или пускать к себе. Он даже лишил меня выхода в сеть! Смотри!
   Джаред включил комп и нажал на кнопку выхода в сеть. Экран остался пустым.
   – А что за чепуху он нес! Рассказать – не поверишь! Растраченный впустую талант, данный Богом, почему я не могу пользоваться умением обращаться с компом конструктивно, тяф, тяф, тяф.
   Джаред скорчил физиономию и снова шлепнулся на кровать.
   – А ведь это бессмысленно, потому что он не может меня заставить, Я могу пойти куда захочу.
   – Тогда почему сидишь в комнате и никуда не идешь?
   – Не беспокойся, пойду.
   – Но пока не ходил.
   – Господи, да с тех пор прошла всего пара ночей!
   Употреблять имя Господа всуе… Я молча выслушал это богохульство. Не знаю, во что я еще верю, но совершенно убежден, что Господу Богу такое не понравится.
   – Ф.Т.?
   Я смотрел на пустой экран.
   – Филип!
   – Что?
   – Я боюсь, – произнес он неровным голосом.