Гудкайнд Терри. Дух Огня

   Далтон обменялся рукопожатиями с мужчиной, поспешившим поздравить его с новой должностью. Он надел на лицо вежливую маску, но никак не мог вспомнить имени этого человека и даже не очень вслушивался в его слова. Мысли Далтона витали далеко.
   Директор Линскотт только закончил разговор с каким-то толстяком о налогах на зерно, хранящееся у толстяка на складах. Не такая уж мелочь, учитывая имеющиеся в Андерите огромные запасы зерна. Далтон вежливо и рассеянно отделался от безымянного типа и скользнул поближе к Линскотту.
   Когда Директор повернулся, Далтон с теплой улыбкой схватил его за руку, прежде чем у того появилась возможность избежать этого. Рукопожатие Директора было могучим, на его руках ещё сохранились трудовые мозоли.
   - Я счастлив, что вы смогли прибыть на пир, Директор Линскотт! Надеюсь, вы довольны вечером. Есть ещё многое такое, что министр хотел бы обсудить.
   Директор Линскотт, высокий жилистый мужчина с загорелым лицом, всегда выглядевший так, будто у него вечно болят зубы, не ответил на улыбку. Четверо старших Директоров являлись гильдейскими мастерами. Один был из важной гильдии портных, второй из ассоциативной гильдии бумагопроизводителей, третий - мастер-оружейник. И Линскотт. Линскотт был мастером - каменщиком. Большинство других Директоров были уважаемыми ростовщиками или торговцами, также имелось несколько барристеров и один адвокат.
   Директор Линскотт был облачен в старомодный, но отлично сидящий дублет теплого коричневого цвета, прекрасно гармонировавшего с его редкими седыми волосами. Меч тоже был старым, но великолепная медная окантовка кожаных ножен сияла, как новенькая. Серебряная эмблема - мастерок каменщика сверкала на темной коже. Несомненно, и клинок в прекрасном состоянии, как и все остальное у этого человека.
   Линскотт не пытался сознательно пугать людей, просто это как-то получалось у него само собой. Наподобие того, как внушает естественный страх медведица с медвежатами. Линскотт считал народ Андерита, тружеников полей и других рабочих лошадок, а также членов прочих гильдий своими детенышами.
   - Да, - ответил Линскотт, - я слыхал, будто у министра грандиозные планы. Я слышал, что он помышляет отринуть настоятельный совет Матери-Исповедницы и порвать со Срединными Землями.
   - Уверен, что не открою ничего нового, - развел руками Далтон, - если скажу вам, что, насколько я понимаю ситуацию, министр Шанбор намерен выбрать то, что будет лучше для нашего народа. Ни больше, ни меньше.
   Вот вы, к примеру. Что, если мы сдадимся этому новоявленному Магистру Ралу и присоединимся к Д"Харианской Империи? Этот Магистр Рал заявил, что все страны должны отказаться от суверенитета - в отличие от того, что было в альянсе Срединных Земель. Сие означает, я полагаю, что ему больше не понадобится Комитет Культурного Согласия и его Директоры.
   Загорелое лицо Линскотта побагровело.
   - Речь идет не обо мне, Кэмпбелл. А о свободе народов Срединных Земель. Об их будущем. О том, чтобы не дать воякам Имперского Ордена поглотить и растоптать нашу страну на пути к завоеванию Срединных Земель.
   Посол Андерита передал слова Магистра Рала, что, хотя все страны должны сдаться и подпасть под единое правление и командование, каждой стране будет позволено сохранить собственную культуру, если это не идет в разрез с общепринятыми законами. Он обещал, если мы примем его условия, пока они действительны для всех, что мы примем участие в создании этих законов. И Мать-Исповедница подтвердила его обещания.
   Далтон уважительно поклонился Директору.
   - Боюсь, вы неверно понимаете позицию министра Шанбора. Он предложит Суверену, чтобы мы последовали совету Матери-Исповедницы, если искренне поверит, что это будет в лучших интересах нашего народа. В конце концов, на кон поставлена наша культура. Он вовсе не намерен принимать чью-либо сторону с кондачка. Имперский Орден ведь может предложить нам и более выгодные мирные условия.
   Взгляд, которым одарил его Директор Линскотт, мог заморозить и снеговика.
   - Рабы живут мирно.
   Далтон изобразил невинный беспомощный взгляд.
   - Я не успеваю следить за вашими мыслями, Директор.
   - Вы, Кэмпбелл, готовы продать ваше собственное культурное наследие в обмен на пустые обещания помешанной на конкисте агрессивной орды. Задайте себе вопрос, зачем ещё они могли сюда пожаловать без приглашения? Как вы можете так спокойно заявлять, что рассматриваете возможность вонзить нож в сердце Срединных Земель? Да что в за человек такой, Кэмпбелл, если способны, после того, что для нас сделали Срединные Земли, повернуться спиной к советам и настоятельным рекомендациям Матери-Исповедницы?
   - Директор, мне кажется, вы...
   - Наши предки, - потряс кулаком Линскотт, - безуспешно сражавшиеся с хакенскими ордами, должно быть, в гробу переворачиваются, слыша, как вы втихую рассматриваете возможность продать наше наследие, за которое они шли на такие жертвы.
   Далтон не стал отвечать сразу, позволяя Линскотту услышать, как его собственные слова эхом заполняют повисшую между ними двумя тишину. Чтобы пожать именно этот урожай Далтон и засевал свои тщательно продуманные слова.
   - Я знаю, что вы искренне любите наш народ, Директор Линскотт, и всячески стремитесь защитить его. Мне очень жаль, что вы считаете мои такие же стремления неискренними. - Далтон вежливо поклонился. - Надеюсь, остаток вечера вы проведете в приятной обстановке.
   Умение так изысканно отреагировать на столь тяжкое оскорбление являлось верхом вежливости. Более того, тот, кто был способен нанести такую рану, выказывал себя человеком, нарушающим древний андерский кодекс чести.
   Считалось, что только хакенцы так жестоко унижали андерцев.
   С глубочайшим уважением к тому, кто оскорбил его, Далтон откланялся и вознамерился удалиться, будто его попросил уйти, отослали прочь. Будто его унизил хакенский владыка.
   Директор окликнул его. Далтон остановился и оглянулся через плечо.
   Директор Линскотт скривил рот, будто пробовал на вкус редко использовавшуюся вежливость.
   - Знаете, Далтон, я помню вас, когда вы ещё работали у судьи в Ферфилде. Я всегда считал вас порядочным человеком. И теперь думаю так же.
   Далтон вежливо повернулся, будто готовясь проглотить очередное оскорбление, буде Директор захочет сделать это снова.
   - Благодарю вас, Директор Линскотт. Услышать такие слова из уст столь уважаемого человека, как вы, большая честь.
   Линскотт сделал неопределенный жест, будто по-прежнему пытался отыскать в затянутых паутиной углах вежливые слова.
   - И я совершенно теряюсь, пытаясь понять, как порядочный человек может разрешать своей жене так вот выставлять титьки на всеобщее обозрение.
   Далтон улыбнулся. Если не сами слова, то интонация, с которой они сказаны, явно примирительная. Шагнув обратно, он небрежно взял с проносимого мимо подноса бокал вина и предложил его Директору. Линскотт, кивнув, принял напиток.
   Далтон отбросил официальный тон и заговорил так, будто они с Директором были друзьями детства.
   - Вообще-то совершенно согласен. Честно говоря, мы с женой повздорили по этому поводу перед тем, как придти сюда. Она настаивала, что такой фасон нынче в моде. Я топнул ногой, как уважающий себя женатый мужчина, и категорически запретил ей надевать это платье.
   - Тогда почему она в нем?
   - Потому что я ей не изменяю, - тяжело вздохнул Далтон.
   Линскотт склонил голову набок.
   - Хотя и рад слышать, что вы не сторонник современных нравов в том, что касается супружеских обетов, но какое это имеет отношение к цене на хлеб в Кельтоне?
   Далтон отпил глоток вина. Линскотт не сводил с него глаз.
   - Ну, поскольку я ей не изменяю, я лишусь постельных игр, если буду побеждать во всяком споре.
   Впервые за все время на лице Линскотта появилась слабая улыбка.
   - Я понял, о чем вы.
   - Молодые женщины здесь одеваются просто невообразимо. Я был в шоке, когда пришел сюда на работу. Моя жена молода и не хочет отставать от них, хочет с ними подружиться. Она боится, что другие живущие тут женщины станут над ней потешаться.
   Я разговаривал с министром на эту тему, и он согласен, что женщинам не следует демонстрировать себя подобным образом, но наша культура позволяет женщинам самим выбирать себе туалеты. Мы с министром полагаем, что нам с ним следует на пару подумать о том, как повлиять на моду в лучшую сторону.
   Линскотт согласно кивнул.
   - Что ж, у меня тоже есть жена, и я тоже не гуляю на сторону. Рад слышать, что вы - один из немногих нынче, кто придерживается древних идеалов, что данные клятвы священны, и верность супругу - святая святых. Молодчина.
   В культуре Андерита много места уделялось чести, верности и данному слову - необходимости соблюдать данные обеты. Но Андерит менялся. И очень многих заботило, что за последние десятилетия нормы морали сильно изменились. В высших слоях общества разгул теперь стал не только приемлем, но поощрялся.
   Далтон глянул на Терезу, на Директора, затем снова на Терезу.
   - Директор, - сделал он приглашающий жест, - могу я представить вам мою возлюбленную супругу? Если позволите? И буду чрезвычайно признателен, если вы прибегнете к вашему огромному влиянию и выскажетесь по поводу благопристойности. Вы весьма уважаемый человек и пользуетесь таким авторитетом, которого мне никогда не получить. Она считает, что я говорю как ревнивый муж.
   Линскотт размышлял недолго.
   - С удовольствием, если вам угодно.
   Когда Далтон подвел Линскотта к дамам, Тереза уговаривала Клодину выпить немного вина и говорила что-то утешающее.
   - Тереза, Клодина, позвольте представить вам Директора Линскотта.
   Тереза улыбнулась, когда Линскотт поцеловал ей руку. Клодина же, когда с ней проделали ту же процедуру, не отрывала глаз от пола. Она выглядела так, будто ей больше всего на свете хотелось кинуться Линскотту в объятия в поисках защиты или бежать прочь со всех ног. Ладонь Далтона, подбадривающе положенная ей на плечо, не позволила ей сделать ни то, ни другое.
   - Тереза, дорогая, мы с Директором только что обсуждали проблему женских платьев и моды в свете благопристойности.
   Тереза чуть подалась к Директору, как бы приглашая в конфиденты.
   - Мой муж так беспокоится по поводу того, что я ношу! А вы что думаете, Директор Линскотт? Вам одобряете мое платье? - Тереза гордо просияла. - Оно вам нравится?
   Линскотт лишь на мгновение опустил глаза.
   - Очень мило, моя дорогая. Очень мило.
   - Видишь, Далтон? Я же тебе говорила! Мое платье гораздо более консервативное, чем у других. Я просто счастлива, что столь глубоко уважаемый человек, как вы, Директор Линскотт, его одобрил.
   Тереза отвернулась к проходящему мимо виночерпию, чтобы наполнить бокал, а Далтон одарил Линскотта "почему-же-ты-мне-не-помог" взглядом. Линскотт, пожав плечами, наклонился к уху Далтона.
   - Ваша жена - очень милая, привлекательная женщина, - прошептал он. Я не мог унизить и огорчить её.
   Далтон изобразил тяжкий вздох.
   - Вот и у меня та же проблема.
   Линскотт выпрямился, улыбаясь.
   - Директор, - уже более серьезно продолжил Далтон, - С Клодиной чуть раньше случилось несчастье. Прогуливаясь на улице, она оступилась и ударилась.
   - Добрые духи, - взял Линскотт женщину за руку. - Вы сильно ушиблись, дорогая?
   - Пустяки, - пробормотала Клодина.
   - Я знаю Эдвина много лет. И уверен, что ваш муж все правильно поймет, если я провожу вас в ваши апартаменты. Вот, возьмите меня под руку и я доставлю вас до постели в целости и сохранности.
   Потягивая вино, Далтон следил за сценой поверх бокала. Ее глаза бегали по залу. Они горели желанием принять предложение. Возможно, она будет в безопасности, если согласится. Линскотт - могущественный человек и охотно примет её под свое крыло.
   Этот маленький эксперимент должен был показать Далтону то, что ему было необходимо знать. К тому же в этом не было большого риска. В конце концов, люди, случаются, бесследно исчезают. Он ждал, когда Клодина покажет ему, как пойдет дело дальше. Наконец разрешит стоящую перед ним проблему.
   - Спасибо за заботу, Директор Линскотт, но со мной все в порядке. Я так ждала этого пира, так хотела посмотреть на гостей. Я буду вечно сожалеть, если пропущу его и не услышу речи Министра Культуры.
   Линскотт отпил глоток вина.
   - С тех пор, как Эдвина избрали представителем, вы с ним крепко поработали над новыми законами. Вы работали вместе с министром. Какого вы о нем мнения? Только честно, - подчеркнул он жестом последние слова.
   Клодина отпила вина. Она перевела дыхание и, уставясь в пространство, заговорила.
   - Министр Шанбор - человек чести. Проводимая им политика идет на пользу Андериту. Он с уважением отнесся к законам, предложенным Эдвином. Она сделал ещё глоток. - Нам повезло, что Бертран Шанбор стал Министром Культуры. Мне трудно даже вообразить себе другого человека, который бы справился со всем тем, с чем справляется он.
   - Довольно громкое одобрение из уст такой женщины, как вы. - Поднял брови Линскотт. - Нам всем прекрасно известно, Клодина, что ваша лепта в написании этих законов не меньше, чем Эдвина.
   - Вы слишком добры, - пробормотала она, глядя в бокал. - Я всего лишь жена высокопоставленного человека. Вряд ли обо мне стали скучать и быстро забыли бы о моем существовании, сверни я себе шею нынче вечером. А Эдвина будут помнить долго и добрым словом.
   Линскотт озадаченно уставился на её макушку.
   - Клодина слишком низкого о себе мнения, - встрял Далтон. Он заметил безупречно одетого в длиннополый красный сюртук мажордома, открывающего двойные двери. За этими дверями гостей поджидали чаши для омовения рук. В каждой плавали лепестки роз.
   - Полагаю, вам известно, кто сегодня почетный гость? - Обратился Далтон к Директору.
   - Почетный гость? - Нахмурился Линскотт.
   - Представитель Имперского Ордена. Высокопоставленный имперец по имени Стейн. Приехал передать нам слова императора Джеганя. - Далтон отпил вина. - Суверен тоже прибыл, чтобы услышать послание.
   Услышав новость, Линскотт вздохнул. Теперь он понял, зачем его пригласили вместе с другими Директорами на то, что они посчитали не более чем самым обычным пиром в поместье. Суверен, в интересах безопасности, редко заранее предупреждал о своем появлении. Он прибыл со своей личной охраной и большим штатом прислуги.
   Тереза просияла и лучисто улыбнулась Далтону, с нетерпением ожидая развития событий. Клодина смотрела в пол.
   - Дамы и господа, ужин подан! - Провозгласил мажордом.
   Глава 21
   Она воздела руки-крылья и сильным глубоким голосом запела старинную балладу, древнюю, как сам миф.
   Явились они из страны леденящего мрака,
   Настолько прекрасны, насколько ужасна их власть,
   Исчадия смерти, исчадия тлена и праха,
   Пришли в этот мир, чтобы здешнюю магию красть.
   Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.
   Не всякий способен увидеть их странные игры,
   Когда путешествуют, сидя верхом на волне,
   Роятся над пламенем как бестелесные искры
   Иль в ивовых лозах таятся, скитаясь во тьме.
   Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.
   На грани меж воздухом, огненной плазмой, волною
   Они существуют. И смертный любой обречен,
   Едва лишь пленится безмерной красой ледяною,
   Едва их увидит, - с могилой навек обручен.
   Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.
   В охоте расставшись, но вновь собираясь для танца,
   Для гибельной пляски, незримой коварной игры,
   Любого введут в состоянье прекрасного транса,
   Готовясь насытить своей королевы костры.
   Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.
   Когда же ушел с водопадов Он, жаждущий тризны,
   Когда прозвонили охранные колокола,
   Когда Он призвал и потребовал плату и трижды
   Пропели набаты, и на Гору гибель пришла,
   Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.
   Пытались они ускользнуть, не поддаться заклятью,
   Пытались прельстить, откупиться или очаровать,
   Но черной связал, обессилил Он их благодатью,
   И черные души пришлось им Ему отдавать.
   Колокола смолкли, и Гора убила их всех. И Гора похоронила их всех.
   Молодая певица завершила свою зачаровывающую песню на невероятно длинной ноте, и гости разразились шквалом аплодисментов.
   Это была древняя баллада о Йозефе Андере и лишь по одной этой причине её любили все. Далтон как-то однажды перелопатил древние тексты в попытке узнать смысл песни, но не нашел ничего, что могло бы пролить свет на значение слов баллады, которые к тому же варьировались, поскольку версий баллады существовало несколько. Это была одна из тех песен, смысл которых никто толком не понимает, но все очень любят, потому что в ней совершенно очевидно отражалась какая-то победа, одержанная когда-то всеми глубоко уважаемыми основателями Андерита. По традиции эта чарующая мелодия исполнялась лишь в особо торжественных случаях.
   По какой-то страной причине Далтону показалось, что вот сейчас слова песни более понятны ему, чем прежде. У него было ощущение, что он вот-вот поймет их смысл. Но это ощущение исчезло так же быстро, как появилось, и Кэмпбелл переключился на другое.
   Длинные рукава платья певицы коснулись пола, когда она поклонилась Суверену и а затем аплодирующим гостям, сидящим за головным столом, расположенным рядом со столом Суверена. Расшитый золотом шелковый балдахин прикрывал оба головных стола. Откинутые края балдахина поддерживали сделанные вдвое больше обычных андерские копья. Это создавало эффект, будто головные столы находятся на подмостках - что, по мнению Далтона, было недалеко от истины.
   Певица поклонилась остальным гостям, сидящим за длинными столами по обе стороны длинного приемного зала. Рукава её наряда были отделаны белыми совиными перьями и поэтому, когда она во время исполнения воздела руки, то походила на крылатую женщину, этакое странное существо из тех времен, о которых говорилось в её песне.
   Стейн, сидевший рядом с Министром и его женой, вяло аплодировал и явно прикидывал, как молодая певица будет выглядеть без перышек. Сидящая по правую руку Далтона Тереза хлопала исполнительнице, сопровождая свои аплодисменты криками "браво!". Далтон, тоже хлопая, подавил зевок.
   Певица удалилась, приветственно помахав раздающемуся ей вслед одобрительному свисту. Когда она исчезла, в зал вошли четыре оруженосца с платформой, на которой возвышался марципановый корабль, плывущий по марципановым волнам. Надутые паруса корабля были, судя по всему, сделаны из сахара.
   Естественно, сие произведение служило лишь для того, чтобы объявить, что следующие блюда будут рыбными, как преследуемый пряничными гончими пряничный олень, прыгающий в кусты остролиста, за которыми прятался желейный кабан, анонсировал мясные блюда, а фаршированный орел, с крыльями, распростертыми над бумажной панорамой города Ферфилда, предшествовал дичи. На галерее звон фанфар и барабанная дробь возвестили о прибытии следующей перемены.
   Перемен было уже пять, и каждая состояла как минимум из дюжины блюд. Сие означало, что предстоит ещё семь перемен, и в каждой по крайней мере по двенадцать блюд. Между переменами гостей развлекали музыканты, жонглеры, трубадуры и акробаты, а по столам по кругу пускалось дерево с засахаренными фруктами. В подарок гости получили, к всеобщему вящему восторгу, механических лошадок.
   Среди разнообразия мясных блюд было и обожаемое Терезой мясо молодняка - она съела трех крольчат - молочные поросята, телята, оленята и медвежонок, стоящий на маленьких лапках. Медвежонка переносили от стола к столу, и за каждым столом шкура, прикрывающая зажаренную тушку, отодвигалась в сторону, чтобы слуги могли отрезать куски мяса гостям. Дичь - пудинг из лебяжьих шей, воробьи, столь любимые министром за их афродизийный эффект, горлицы, орлы и запеченные павлины, которых снова оперили и при помощи проволоки закрепили так, что казалось, будто летит стая.
   Никто не рассчитывал, что такое количество пищи будет съедено. Нет, такое разнообразие было не только для того, чтобы у гостей имелся обширный выбор, но и для того, чтобы поразить их изобилием. Визит в поместье Министра Культуры был знаменательным событием, а для многих даже становился предметом разговора на многие годы.
   Отведывая предложенные блюда, гости поглядывали на головной стол, где сидел министр, двое богатых пекарей, которых он пригласил за свой стол, и ещё один объект всеобщего интереса - представитель Имперского Ордена. Стейн прибыл раньше под всеобщие приглушенные охи и ахи, вызванные его военным облачением и плащом из человеческих скальпов. Стейн был сенсацией для многие женщины, у которых колени подгибались от перспективы заполучить в постель такого мужчину, и они одаривали его весьма недвусмысленными взглядами.
   Бертран Шанбор являл собой яркую противоположность воину из Древнего Мира. На пир министр облачился в обтягивающий пурпурный дублет без рукавов, украшенный великолепной вышивкой, золотой нитью и серебряной канвой, надетый поверх простого короткого камзола. Этот наряд придавал его довольно таки округлой фигуре более подтянутый мужественный вид. Белый стоячий кружевной воротник выглядывал из-под низкого ворота дублета. Такие же кружева украшали грудь и рукава.
   Поверх дублета с плеч свисал великолепный темно-пурпурный, отороченный по вороту и груди мехом охабень. Рукава охабня украшали полосы красного шелка с нашитыми между полосками рядами жемчуга.
   Ясноглазый, улыбчивый - его улыбка всегда казалась предназначенной собеседнику - и копной темных седеющих волос, Бертран Шанбор представлял собой внушительную фигуру. Все это и личность Шанбора - точнее, власть, которой он был облачен как Министр Культуры - вызывало восхищение у мужчин и страстное желание у многих женщин.
   Гости, если не глазели на стол министра, то исподволь поглядывали на соседний с министерским, где сидел Суверен с супругой, тремя взрослыми сыновьями и двумя взрослыми дочерьми. Смотреть открыто на Суверена не осмеливался никто. Ведь, в конце концов, Суверен - наместник самого Создателя в мире живых - не только правитель страны, но и святейший религиозный вождь. Многие в Андерите - и андерцы и хакенцы - боготворили Суверена до такой степени, что, когда проезжала его карета, с рыданиями падали на землю и каялись в грехах.
   Суверен, жизнерадостный и внимательный несмотря на ухудшающееся здоровье, был облачен в сверкающее золотое одеяние. Красный камзол подчеркивал круглые рукава одеяния. Длинная расшитая шелковая стола, ярко-желтые чулки, пришитые разноцветными шнурами на середине бедер к бриджам. Перстни с каменьями на каждом пальце. Голова Суверена свисала между круглыми плечами, будто золотой медальон с инкрустированными бриллиантовыми горами на нем стал со временем настолько тяжел, что под его тяжестью у Суверена согнулась спина. Руки владыки были усыпаны не уступающими по размеру перстням старческими пятнами.
   Суверен пережил четырех жен. Нынешняя жена с любовной заботой стерла платочком остатки еды с подбородка мужа. Далтон сомневался, что она перешагнула двадцатилетний рубеж.
   К счастью сыновья и дочери Суверена, хоть и прихватили с собой своих супругов, детей оставили дома. Внуки Суверена были совершенно невыносимыми отродьями. Никто не осмеливался сказать милым крошкам ничего, кроме ласковых поощрительных слов, когда они носились без присмотра. Некоторые из них были значительно старше их нынешней бабушки.
   Далтон сидел по одну руку от министра, а по другую восседала госпожа Хильдемара Шанбор в элегантном серебряном платье с вырезом столь же низким, как у прочих присутствующих дам. Она шевельнула пальцем и арфистка, сидящая перед головным столом, но ниже платформы, на которой тот располагался, перестала играть. Жена министра правила пиром.
   На самом деле ни в каком управлении пир не нуждался, но она настаивала но том, чтобы её считали истинной хозяйкой величественного действа, и в этой связи она время от времени принимала участие в процессе, воздевая палец, чтобы в нужное время остановить арфистку, дабы все знали и оценили её общественное положение. И люди на это покупались, считая, что весь пир вертится по мановению пальчика госпожи Шанбор.
   Арфистка, безусловно, знала, когда ей следует прекратить играть перед предстоящим важным событием, но тем не менее ждала, когда возденется благородный перст, не осмеливаясь сама прекратить игру. Пот выступил у неё над бровью, пока она не сводила глаз с госпожи Шанбор, опасаясь пропустить повелительный жест.
   Хотя её повсеместно превозносили как яркую красавицу, Хильдемара была довольно полной женщиной с крупными чертами лица и всегда вызывала у Дальтона ассоциации с женской скульптурой, которую ваял ремесленник, обладающий больше рвением, чем талантом. Далеко не то творение, которым хочется любоваться подольше.
   Арфистка воспользовалась паузой, чтобы взять стоявший подле её золотой арфы кубок. Она наклонилась и министр тут де воспользовался случаем заглянуть ей за корсаж, одновременно подтолкнув Далтона локтем, на тот случай, если помощник вдруг упустил открывшееся зрелище.
   Госпожа Шанбор заметила хищный взгляд мужа, но не выказала никакой реакции. Она никогда не реагировала. Хильдемара осознавала, какой властью обладает и охотно соглашалась платить за это требуемую плату.