Клэнси Том. Долг чести

   Самым поразительным было то, что люди считали весь этот процесс таким же нормальным, как закон всемирного тяготения, несмотря на то что на самом деле система денежного обращения являлась столь же эфемерной, как радуга. Деньги не существовали в действительности. Даже «настоящие» деньги представляли собой всего лишь специальную бумагу с изображениями, напечатанными чёрной краской на одной стороне и зелёной — на другой. Деньги рассматривались как средство платежа не потому, что они обеспечивались запасами золота или других ценностей, но благодаря всеобщей вере в то, что деньги обладают ценностью, потому что должны ею обладать. Таким образом, денежная система Соединённых Штатов и всех других стран мира основывалась на психологической убеждённости, на простой вере в ценность денег, ив результате на том же зиждились и все остальные стороны американской экономики. Если деньги существуют лишь потому, что все верят в них, значит, и всё остальное существует только благодаря такой же вере. Сегодня вечером Федеральная резервная система сначала несколько поколебала эту веру, а затем позволила ей снова укрепиться в умах людей, полагающихся на неё. Среди тех, кто верили в существование денег, находились и управляющие Федеральной резервной системы, потому что они действительно понимали их сущность — или думали, что понимают. В разговорах между собой они могли шутить по поводу того, что на самом деле никто не в состоянии постичь всех аспектов функционирования денег, подобно тому как никто не может объяснить сущность Бога. Но так же, как теологи постоянно стремятся определить и объяснить Его божественную природу, финансисты обязаны поддерживать веру в деньги, делать их воображаемую структуру реальной и ощутимой и умалчивать о том, что вся система денежного обращения основывается на чём-то призрачном, даже менее реальном, чем бумажные деньги, которые носят с собой, чтобы пользоваться ими в тех случаях, когда неудобно прибегать к пластиковым кредитным карточкам.
   Люди верили им, подобно тому как доверяют священнослужителям, полагались на их способность поддерживать существование того, на чём основывается жизнедеятельность мира, неустанно заявляли о своей вере в реальность чего-то невидимого и неосязаемого, в величественную систему, физическим проявлением которой являлись только каменные здания и строгие взгляды работающих в них людей. В конце концов, говорили они себе, разве эта система не действует?

* * *

   Уолл-стрит во многих отношениях являлся той частью Америки, где граждане Японии, особенно жители Токио, чувствовали себя как дома. Устремлённые ввысь небоскрёбы скрывают небо, улицы переполнены до такой степени, что какой-нибудь пришелец вполне мог принять жёлтые такси и чёрные лимузины за представителей земной цивилизации. По узким грязным тротуарам спешат толпы людей, они смотрят прямо перед собой не только для того, чтобы продемонстрировать свою целеустремлённость, но и для того, чтобы не встретиться взглядом с возможными конкурентами или, что более вероятно, просто со встречными. Пульс всей жизни Нью-Йорка основывается на поведении обитателей этого района — грубом, бесцеремонном, торопливом, настойчивом и упрямом по форме, но не по своей внутренней сути. Обитатели Уолл-стрита убеждены, что находятся в самом центре событий, и настолько увлечённо стремятся к своей цели, что не терпят присутствия всех остальных, кто испытывают точно такие же чувства. В этом смысле здешний мир по-своему идеален: все чувствуют и ведут себя здесь одинаково, и всем наплевать на окружающих. По крайней мере создаётся такое впечатление. На самом деле, однако, у людей, работающих здесь, есть семьи и дети, разнятся их интересы и увлечения, стремления и мечты, как и у обычных людей, но с восьми утра до шести вечера все тут подчинено бизнесу. Их бизнесом являются, разумеется, деньги, товар, не имеющий национальной или личной принадлежности. По этой-то причине и происходила процедура смены руководства финансовой корпорации «Коламбус групп» на пятьдесят восьмом этаже нового здания, где размещалась штаб-квартира корпорации.
   Зал выглядел впечатляюще во всех отношениях. Ореховые панели, за которыми любовно ухаживал целый штат высокооплачиваемых краснодеревщиков, украшали две стены, две другие были стеклянными, от пола до потолка, через них открывался великолепный вид на гавань Нью-Йорка и уходящее вдаль море. Пол устилал ковёр с таким ворсом, что в нём утопала нога, правда, при ходьбе создавалось статическое электричество, которое давало знать о себе болезненными разрядами. Впрочем, посетители привыкли к этому и притерпелись. Сорокафутовый стол в центре зала покрывала плита из красного полированного гранита, а стоявшие вокруг кресла стоили по паре тысяч долларов каждое.
   «Коламбус групп», возникшая всего одиннадцать лет назад, за этот короткий срок прошла путь от ещё одного выскочки до enfant terrible[2], до стремительно развивающейся новой компании, до серьёзного игрока на фондовой бирже, до одной из самых влиятельных корпораций и заняла наконец теперешнее положение краеугольного камня в фундаменте могущественного сообщества сберегательных банков, инвестиционных и страховых компаний. Эта корпорация, основанная Джорджем Уинстоном, руководила деятельностью многих групп молодых талантливых финансистов, которые занимались привлечением все новых и новых денег. Как и следовало ожидать, в финансовой корпорации, названной в честь первооткрывателя Америки, три основные группы носили названия трех кораблей Христофора Колумба — «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария». Когда Уинстон в возрасте двадцати девяти лет основал корпорацию, он был под впечатлением от только что прочитанной им книги Сэмьюэла Элиота Морисона «Открытие Нового Света европейцами». Поражённый мужеством и предвидением неугомонных мореплавателей, он решил руководствоваться в своей деятельности их примером. Теперь Уинстону исполнилось сорок, размеры его состояния превосходили все возможные пределы алчности, и он решил уйти на покой, вдыхать аромат роз, бороздить моря на своей девяностофутовой яхте и вообще наслаждаться жизнью. Говоря по правде, его конкретные планы на ближайшие несколько месяцев заключались в том, чтобы научиться управлять своей яхтой «Кристобаль» так же умело, как он делал всё остальное в жизни, проплыть по маршрутам знаменитых мореплавателей — первооткрывателей новых стран — по одному путешествию каждое лето до тех пор, пока не повторит подвиги своих великих предшественников, и затем, может быть, написать книгу.
   Уинстон был невысоким мужчиной, но ярко выраженная индивидуальность и уверенность в себе придавали ему вид рослого человека. Он неустанно занимался физическими упражнениями и поддерживал отличную форму, зная, что стресс так и косит финансистов на Уолл-стрите, и потому его лицо светилось здоровьем. Уинстон вошёл в уже переполненный зал с торжественным видом только что избранного президента, возвращающегося в свою штаб-квартиру после успешно проведённой выборной кампании. Шаг его был твёрдым и уверенным, улыбка открытой и приятной. Довольный тем, что на сегодня достиг высшей точки в своей профессиональной жизни, он даже кивнул своему главному гостю.
   — Рад снова видеть вас, Ямата-сан. — Джордж Уинстон протянул руку. — Вы проделали долгий путь.
   — Разве я мог пропустить столь значительное событие? — учтиво ответил японский промышленник.
   Уинстон усадил гостя в кресло у торца стола, а сам направился к своему креслу на противоположном конце. По сторонам длинного стола сидели юристы и представители инвестиционных компаний — как игроки соперничающих команд в момент ввода мяча из-за боковой линии в американском футболе, подумал Уинстон, проходя мимо них и стараясь не обнаруживать свои чувства.
   Но ведь это, черт побери, единственный способ стать свободным, напомнил он себе. Первые шесть лет управления корпорацией прошли для него, как в сказочном опьяняющем сне, были самыми волнующими в его жизни. В начале пути его компания имела меньше двадцати клиентов, и он вкладывал их деньги в выгодные предприятия, увеличивая капитал и укрепляя свою репутацию. Сначала пришлось работать дома, вспомнил он, имея в своём распоряжении один компьютер и одну телефонную линию, постоянно беспокоясь о том, как прокормить семью. Любящая жена верила в него и всегда поддерживала, несмотря на беременность, причём у них оказались близнецы — об этом они узнали через четыре дня после того, как Уинстон покинул страховую компанию «Фиделити» и основал собственное дело. И всё-таки она не упускала случая выразить свою любовь, преданность и веру в его успех. А Уинстон тем временем умело использовал свои незаурядные способности и природное чутьё, стремительно двигаясь к этому успеху. Когда ему исполнилось тридцать пять, он вообще-то уже достиг вершины. Два этажа в небоскрёбе на Уолл-стрите, роскошный кабинет, команда из блестящих молодых «ракетчиков», выполняющих конкретные задания. Именно тогда он впервые задумался о том, чтобы оставить финансовый рынок.
   Принося огромные прибыли клиентам, Уинстон в то же время, разумеется, ставил на карту и собственные деньги. Теперь, после уплаты всех налогов, его личное состояние оценивалось в шестьсот пятьдесят семь миллионов долларов. Присущая ему осторожность и природный консерватизм не позволяли продолжать рискованную инвестиционную деятельность. К тому же его беспокоили тенденции в развитии рынка. Вот поэтому-то он и решил выйти из игры, забрать все деньги и вложить их в ценные бумаги, которые не обещали высокого дохода, но зато надёжно предохраняли от краха. Даже самому Уинстону такой метод казался странным, но ему больше не хотелось заниматься финансами. Он знал, что будет скучать, уйдя из инвестиционного бизнеса. К тому же, поступив таким образом, он поневоле отказывался от редкостных возможностей разбогатеть ещё больше, однако, напомнил себе. Уинстон, зачем ему столько денег? У него шесть роскошных особняков и в каждом по два автомобиля, вертолёт, личный реактивный самолёт и, наконец, самая дорогая его сердцу игрушка — яхта «Кристобаль».
   Уинстон обладал всем, о чём мечтал, и даже при вложении денег в гарантированные ценные бумаги размеры его состояния будут непрерывно расти, обгоняя темпы инфляции, — личные потребности не позволят ему тратить весь получаемый ежегодно доход. Поэтому он разделил полученные им деньги на «портфели» по пятьдесят миллионов долларов каждый и доверил распоряжаться ими опытным и осторожным брокерам, работающим в самых разных инвестиционных фирмах, которые не сумели повторить его стремительного взлёта, но чей опыт и честность не вызывали у него сомнений. Три года назад Уинстон начал в полной тайне искать человека, который бы выкупил его долю в «Коламбус групп» и смог бы достойным образом руководить деятельностью корпорации. К сожалению, единственным желающим оказался вот этот жёлтый ублюдок.
   Разумеется, японец не приобретал корпорацию в личную собственность. Подлинными хозяевами её являлись те, кто доверили Уинстону свои деньги, и он никогда не забывал об оказанном ему доверии. Даже приняв окончательное решение, он испытывал угрызения совести. Эти люди полагались на него и сотрудников корпорации, но в первую очередь именно на него, Джорджа Уинстона, потому что его имя служило гарантом успеха.
   Доверие такого множества людей лежало, на плечах Уинстона тяжким бременем, он нёс его с чувством гордости и сознанием ответственности, но всему когда-то приходит конец. Наступил момент, когда он должен уделить время семье, преданной жене и пяти детям. Он устал повторять им, что занят на работе, и слышать в ответ, что они понимают это. С одной стороны, в нём нуждались столько людей, с другой — всего несколько. Но разве эти несколько не были его самыми близкими?
   Райзо Ямата вкладывал в покупку акций значительную часть собственного состояния и немалую долю корпоративных средств промышленных компаний, находящихся под его контролем. И хотя Уинстон настаивал на том, чтобы осуществить сделку без большого шума, что было вполне понятным для тех, кто работали на инвестиционном рынке, избежать слухов оказалось невозможно, поэтому необходимо, чтобы деньги, изъятые из активов корпорации, были возмещены человеком, заменяющим его на посту президента. Это восстановит доверие вкладчиков. Кроме того, такой шаг ещё больше укрепит связь между американскими и японскими финансовыми системами. Уинстон наблюдал за тем, как ставили подписи под документами, осуществляющими перевод денег между банками шести стран, ради чего управляющие этими банками все ещё оставались в своих кабинетах в этот поздний для них час. Богатый и влиятельный человек этот Райзо Ямата.
   Впрочем, нет, хитрый и ловкий, поправил себя Уинстон. После выпуска из Уортонской школы бизнеса он встречал множество умных и пронырливых дельцов, и все были расчётливыми и практичными людьми, пытающимися скрыть хищные инстинкты за маской добродушия. Он быстро научился распознавать их, это оказалось так просто. Ямата полагал, наверно, что унаследованные им черты позволяют более умело скрывать свои чувства, точно так же, как он, несомненно, считал себя очень проницательным финансистом, играющим в данном случае на понижение — или на повышение, улыбнулся Уинстон. Может быть, так оно и есть, а может — и нет, подумал он, глядя на сорокафутовый красный стол. Но почему на его лице не отражается никакого волнения? Японцы тоже испытывают эмоции. Уинстону приходилось иметь дело с финансистами из Страны восходящего солнца, и всякий раз они выражали удовольствие, если удавалось добиться крупного успеха на Уолл-стрите. Стоит им выпить немного, и по поведению их вообще трудно отличить от американцев. Да, конечно, они сдержаннее, может быть, немного застенчивы, но неизменно вежливы, что очень нравилось Уинстону. Жителям Нью-Йорка было бы неплохо перенять у них манеру держаться. Вот оно, вот в чём дело, понял Уинстон. Ямата вежлив, как и все японцы, но вежливость его неискренняя. Для него она всего лишь прикрытие, за которым скрывается маленький робот без чувств и эмоций. А застенчивостью тут и не пахнет…
   Пожалуй, нет, это тоже не объяснение, подумал Уинстон, наблюдая за тем, как документы передвигаются все ближе к нему. Просто стена, отделяющая Ямату от остального мира, выше и толще, чем у других людей, и потому лучше скрывает его чувства. Зачем ему понадобилось воздвигать такую стену, изолировать себя от окружающих? Ведь в этом зале нет необходимости оставаться в одиночестве, здесь он среди равных, более того, его окружают партнёры. Ямата только что поставил подпись под документами, передающими Уинстону значительную часть своего состояния, и теперь его личное благополучие зависело от благополучия партнёров. Выплатив Уинстону почти двести миллионов долларов, Ямата стал обладателем более одного процента денежных средств, находящихся в распоряжении «Коламбус групп». Это сделало его самым крупным вкладчиком. Теперь он мог контролировать каждый доллар, каждую акцию и каждый опцион, составляющие активы гигантской корпорации. Да, конечно, «Коламбус» не была самой крупной инвестиционной фирмой на Уолл-стрите, но всё-таки входила в число лидеров. На эту корпорацию обращали внимание, интересовались направлением её развития, тенденциями деятельности. Ямата стал руководителем не просто инвестиционной фирмы, теперь он вошёл в число избранных, занял место в иерархии дельцов Уолл-стрита, управляющих финансами страны. Его имя, ранее почти неизвестное в Америке, будут произносить с уважением. Только этого было достаточно, чтобы на лице японского финансиста появилась улыбка, подумал Уинстон. Но нет, оно осталось непроницаемым и бесстрастным.
   Вот и последний документ, его передал один из заместителей, который станет заместителем Яматы, как только на документе появится его, Уинстона, подпись. Как все просто! Одна-единственная подпись, ничтожное количество синих чернил, нанесённых на бумагу определённым образом, — и конец одиннадцати годам напряжённого труда. Эта подпись передавала дело в руки человека, намерения которого оставались загадкой.
   А зачем мне понимать их? — подумал он. Ямата будет продолжать добывать деньги для себя и для остальных — точно так же, как это делал я сам. Уинстон достал ручку и, не поднимая головы, поставил подпись. Если его интересовали намерения Яматы, об этом нужно было думать раньше.
   Он услышал хлопок пробки от шампанского и, посмотрев вокруг, увидел улыбающиеся лица своих бывших подчинённых. Заключив эту сделку, он стал для них символом успеха. Ему всего сорок лет, он обладает огромным состоянием, добился неслыханного успеха и сумел оставить деятельность, требующую такого неотступного напряжения. Теперь он сможет наслаждаться плодами своего труда. Какими бы умными ни были окружающие его люди, вряд ли у кого-либо из них хватит смелости попытаться повторить пройденный им путь. Но даже в этом случае почти все потерпят неудачу, подумал Уинстон. И всё-таки он превратился для них в живой символ, подтверждающий возможность успеха. Какими бы циничными и крутыми ни были эти профессионалы инвестиционного бизнеса, у всех в глубине души скрывалась одна мечта — составить состояние и уйти от дел, избавиться от невероятного напряжения, вечных поисков, как удачнее вложить капитал, в стопках оценок, докладов и аналитических обобщений, как завоевать репутацию, привлечь к себе побольше клиентов и их денег. Схватить сундук с золотом у края радуги — и тут же отыскать выход. Яхта, особняк во Флориде, другой на Виргинских островах, ещё один в горном Аспене, возможность иногда поспать до восьми утра, поиграть в гольф. Привлекательность такого будущего была неотразимой.
   Тогда почему не воспользоваться предоставившейся возможностью сейчас?
   Боже милостивый, что он наделал? Вот проснётся завтра утром и не будет знать, чем заняться. Неужели можно разом отключиться от всего этого?
   Поздновато спохватился, Джордж, напомнил он себе, протягивая руку за бокалом французского шампанского и делая традиционный глоток. Потом поднял бокал в молчаливом тосте, обращённом к Ямате, как того требовала традиция. И тут он увидел улыбку на лице японца, — улыбку, которой следовало ожидать, но которая удивила его. Это была улыбка победителя. Но почему? — спросил себя Уинстон. Ямата заплатил запрошенную сумму. В такой сделке не бывает победителей или побеждённых. Уинстон забирал свои деньги, Ямата вкладывал свои. И всё-таки эта насмешливая улыбка казалась какой-то неуместной, особенно потому, что Уинстон не мог понять её причины. Он пил игристое вино, пытаясь разобраться в происшедшем. Будь улыбка дружеской и вежливой, всё было бы в порядке. Но за нею скрывалось что-то другое. Их взгляды перехлестнулись, хотя никто не заметил этого, и, хотя здесь не произошло никакого сражения и не было победителя, создалось впечатление, что за столом происходили военные действия.
   Как это понять? Уинстон тут же обратился за ответом к своим инстинктам. Что мелькнуло во взгляде Яматы — жестокость? Может быть, он относится к числу тех финансистов, которые рассматривают свою деятельность на Уолл-стрите как битву? Когда-то Уинстон тоже придерживался такой точки зрения, но с годами перерос её. Конкуренция всегда была ожесточённой, но проходила в цивилизованных рамках. На Уолл-стрите все соперничали друг с другом, но это соперничество, пусть временами жестокое, оставалось дружеским до тех пор, пока все придерживались одинаковых правил.
   Значит, вы не собираетесь принимать участие в биржевой игре? — захотел спросить Уинстон и тут же понял, что уже слишком поздно.
   Он попробовал новый тактический ход, стараясь разобраться в этой схватке, начавшейся так неожиданно, и снова поднял бокал в молчаливом тосте, глядя на преемника, в то время как все остальные в зале продолжали беседовать друг с другом, не обращая внимания на происходящее. Ямата ответил ему тем же, и на лице его появилось ещё более высокомерное выражение, словно он стремился выразить презрение по отношению к глупости человека, только что уступившего ему контрольный пакет.
   Но разве всего несколько минут назад вы не скрывали так умело свои чувства? — мысленно спросил Уинстон. Тогда почему такое открытое презрение? Неужели вы считаете, что добились чего-то… куда более значительного, чем мне известно? Но чего?
   Уинстон повернул голову и посмотрел на зеркальную гладь гавани. Внезапно ему надоела эта игра, пропал интерес к победе, которую, как считает этот жёлтый ублюдок, он, японец, одержал..
   Ну и черт с тобой, подумал он, я уже далёк от всех этих сражений и войн. Я ничего не потерял, наоборот, обрёл свободу, получил деньги, у меня теперь есть все. Отлично, теперь вы стали главой корпорации, будете управлять ею, грести деньги, для вас всегда будет место в любом клубе и ресторане Нью-Йорка, вы можете тешить себя своим могуществом, и, если считаете, что одержали победу, пусть будет так. Но это не победа над кем-то, подумал Уинстон.
   Жаль, конечно. Уинстон со своей обычной проницательностью понял все, опознал все составляющие, относящиеся к делу. Однако впервые в жизни ему не удалось собрать эти составляющие в единое целое. Это не было его виной. Уинстон отлично разбирался в собственной игре, но ошибочно предполагал, что все остальные играют в неё же. Он просто не знал, что есть и другие игры.

* * *

   Чёт Номури прилагал все усилия, чтобы не обнаружить в себе американского гражданина. Он принадлежал к четвёртому поколению японцев, поселившихся в Соединённых Штатах, — первый из его предков прибыл в Америку в самом начале века, ещё до заключения «джентльменского соглашения» между Японией и Америкой, ограничивающего дальнейшую иммиграцию. Он почувствовал бы себя оскорблённым, если бы всерьёз задумался над этим. Куда более серьёзным оскорблением было происшедшее с его предками, несмотря на то что они стали уже полноправными американскими гражданами. Дед Чета с радостью воспользовался предоставившейся возможностью доказать свою преданность родине, служил в 442-й полковой боевой группе, вернулся домой с двумя «Пурпурными сердцами» за ранения и нашивками главного сержанта. Там он обнаружил, что семейное предприятие — магазин конторских принадлежностей — продано за бесценок, а семья интернирована в лагерь для лиц японской национальности. Проявив стоическое терпение, он начал все с самого начала, создал предприятие с новым и недвусмысленным названием «Конторская мебель ветерана», заработал достаточно денег, чтобы заплатить за обучение трех сыновей в колледже и за их дальнейшее образование. Отец Чета стал хирургом и занимался операциями на сосудах — это был невысокий бодрый мужчина, родившийся в лагере. По этой причине и чтобы порадовать его деда, родители вместе со знанием языка сохранили некоторые японские традиции.
   И сделали это весьма кстати, подумал Номури. За несколько недель ему удалось преодолеть проблему акцента, и теперь, сидя в токийской бане, он говорил по-японски так хорошо, что сидящие с ним рядом задумывались только о том, из какой префектуры он приехал. У него были документы на выходца из нескольких префектур. В действительности он являлся оперативным агентом Центрального разведывательного управления, выполнял задание Министерства юстиции, и при всём этом Госдепартамент даже не подозревал о его существовании. От своего отца-хирурга он научился смотреть только вперёд, заниматься тем, что ему по плечу, и никогда не оглядываться назад, вспоминая о том, чего изменить уже никак нельзя. Вот почему его семья незаметно, постепенно и с таким успехом обосновалась в Америке, напомнил себе Чёт, сидя по горло в горячей воде.
   Правила поведения в японской бане очень просты. Тут можно говорить о чём угодно, кроме своей работы, и даже о работе тоже можно говорить при условии, что речь идёт о слухах и сплетнях, а не о конкретных деталях того, как ты зарабатываешь деньги и какие сделки заключаешь. При такого рода ограничениях практически всё было открыто для обсуждения в этой на удивление неформальной обстановке, несмотря на крайнюю скрытность, существующую в этом самом закрытом в мире обществе. Номури появлялся в бане каждый день примерно в одно и то же время и делал это уже достаточно долго, чтобы те, кто встречались с ним здесь, успели познакомиться и почувствовать к нему дружеское расположение. Теперь он уже знал все об их жёнах и семьях, а они знали все о его семье — вернее, о семье из «легенды», придуманной им для себя и ставшей для него такой же реальной, как жизнь в том районе Лос-Анджелеса, где он вырос.