Клэнси Том. Все страхи мира

   "Убийца Петра Хасслер-Бок, приговоренная к пожизненному заключению, была обнаружена сегодня у себя в камере повешенной. Судя по всему, это явное самоубийство. Жена скрывшегося террориста Гюнтера Бока, Петра Хасслер-Бок, была осуждена к пожизненному заключению за зверское убийство Вильгельма Манштейна. Ей было тридцать восемь лет.
   Возрождение футбольного клуба Дрездена поразило многих болельщиков. Во главе со звездой немецкого футбола Вилли Шеером…"
   В темноте комнаты глаза Гюнтера расширились. Не в силах даже смотреть на освещенный индикатор радиоприемника, он повернул голову к открытому окну и устремил взгляд к вечерним звездам.
   Петра мертва?
   Он знал, что это правда, и не пытался убедить себя в обратном. Это было вполне возможно.., более того, неизбежно. Явное самоубийство! Ну конечно, именно так совершили самоубийство все члены группы Баадер-Майнхоф, особенно один, который застрелился.., тремя выстрелами в голову. В то время среди западногерманских полицейских ходила шутка о том, как самоубийца сжал пистолет смертельной хваткой.
   Бок знал, что его жену убили. Его жена, его прелестная Петра мертва. Его лучший друг, самый верный товарищ, его возлюбленная. Мертва. Гюнтер понимал, что это сообщение не должно было так потрясти его. Разве можно было ожидать иного? Им пришлось убить ее. Она была связующим звеном с прошлым и потенциально опасным связующим звеном с социалистическим будущим Германии.
   Убив Петру, они только упрочили политическую стабильность новой Германии, четвертого рейха.
   – Петра, – прошептал он. Она была больше чем политическим деятелем, больше чем революционером. Он помнил каждый контур ее лица, каждый изгиб ее юного тела. Он помнил, как ждал рождения детей и какой улыбкой приветствовала его Петра после того, как родила Эрику и Урсулу. Они тоже исчезли, пропали из его жизни, словно тоже умерли.
   В такой момент нельзя оставаться одному. Бок оделся и пересек комнату. Он обрадовался, увидев, что Куати все еще не спит, хотя выглядел он ужасно.
   – Что случилось, мой друг? – спросил командир.
   – Петра мертва.
   На измученном лице Куати отразилась искренняя боль.
   – Как это произошло?
   – В сообщении говорится, что ее обнаружили повешенной в камере. – С запоздалым ужасом Бок понял, что его Петру обнаружили с петлей на тонкой хрупкой шее. Картина была слишком ужасной. Ему приходилось видеть подобную смерть. Он с Петрой привел в исполнение приговор одному классовому врагу и видел, что его лицо сначала побледнело, затем побагровело и… Образ был невыносим. Бок не мог позволить себе видеть Петру такой.
   Куати печально склонил голову.
   – Да будет милостив Аллах к нашему любимому товарищу. Усилием воли Бок подавил раздражение. Ни он, ни сама Петра никогда не верили в Бога, но Куати своей молитвой хотел для нее лучшего. Хотя для Бока это было не более чем сотрясением воздуха, слова Куати являлись выражением сострадания и доброжелательности – и дружбы. А сейчас Бок нуждался в этом больше всего.
   – Сегодня плохой день для нашего дела, Исмаил.
   – Хуже, чем ты думаешь, этот проклятый договор…
   – Я знаю, – сказал Бок. – Да, я знаю.
   – Как твое мнение? – Куати всегда мог положиться на честность и объективность Гюнтера, который относился ко всему с беспристрастием.
   Немец взял сигарету и прикурил от настольной зажигалки. Он не сел, а принялся расхаживать по комнате. Ему нужно было двигаться, чтобы убедить себя, что он еще жив. Одновременно он заставил свой ум рассмотреть проблему с полной объективностью.
   – Следует подходить к этому всего лишь как к части более крупного плана. Когда русские предали мировой социализм, они дали этим толчок ряду событий, направленных на укрепление власти капиталистических классов над основной частью мира. Мне сначала казалось, что Советы всего лишь задумали этот маневр в качестве хитроумного стратегического хода, надеясь получить экономическую помощь со стороны Запада, – следует иметь в виду, Исмаил, что русские – отсталый народ. У них даже коммунизм не действовал. Разумеется, коммунизм изобрел немец, – прибавил Бок не без иронии (он дипломатично умолчал, что Маркс был евреем), подумал и стал дальше излагать свою точку зрения бесстрастным голосом аналитика. Он был благодарен за возможность забыть о своих переживаниях и говорить подобно революционеру прошлого. – Но я ошибался. Это не было тактикой. Их шаг оказался предательством, полным и безоговорочным. Прогрессивные элементы внутри Советского Союза были обмануты еще больше, чем в ГДР. Сближение русских с Америкой оказалось подлинным. Они меняли идеологическую чистоту, верность идеалам на временное процветание, это правда, но отнюдь не собирались возвращаться на путь социалистического развития.
   Америка со своей стороны запросила с них немалую плату за оказанную помощь. Она заставила Советы отказать Ираку в поддержке, сократить помощь, оказываемую вам и вашим арабским братьям и, наконец, принять американский план – раз и навсегда обеспечить безопасность Израиля. Совершенно очевидно, что израильское лобби в Америке готовилось к этому маневру заблаговременно. Согласие русских усложняет ситуацию. Теперь против нас выступает не только Америка. Нам угрожает заговор глобального масштаба. У нас больше нет друзей, Исмаил. Мы должны полагаться только на себя.
   – Выходит, ты считаешь, что мы потерпели поражение?
   – Нет! – Глаза Бока сверкнули. – Сейчас мы не должны останавливаться – они и так находятся в выгодном положении, мой друг. Если им удастся добиться большего преимущества, они воспользуются современной обстановкой в мире и выловят всех нас. Наши отношения с русскими очень плохие, но станут еще хуже. В будущем русские начнут сотрудничать с американцами и сионистами.
   – Кто мог бы подумать, что американцы и русские…
   – Никто. Никто, за исключением тех, кто осуществил этот план, правящие круги Америки и продажные собаки – Нармонов и его лакеи. Они оказались исключительно хитрыми, мой друг. Нам следовало предугадать надвигающиеся события, но мы не сумели. Ты не заметил этого здесь. Я не заметил опасности в Европе. Мы несем ответственность за недостаток бдительности.
   Куати пытался убедить себя, что ему нужно услышать только правду, однако его желудок утверждал что-то совершенно другое.
   – Как, по-твоему, можно изменить положение? – спросил командир.
   – Перед нами союз двух невероятных друзей и их сообщников. Необходимо его разрушить. История показывает, что после распада союза бывшие союзники становятся врагами и испытывают такую подозрительность друг к другу, которая намного превосходит их обоюдное недоверие до заключения союза. Как этого добиться? – Бок пожал плечами. – Не знаю. Понадобится время… Возможности все еще существуют. Должны существовать, – поправился он. – Потенциал для разногласий очень велик. Многие по-прежнему думают вроде нас с тобой как в мире, так и в Германии.
   – Но ты считаешь, что раздоры должны начаться между Америкой и Россией? – спросил Куати, как всегда захваченный рассуждениями своего друга.
   – Там они должны завершиться. Было бы неплохо начать их там, разумеется, но это маловероятно.
   – Может быть, это не так маловероятно, как ты считаешь, Гюнтер, – пробормотал про себя Куати, даже не заметив, что произнес эти слова вслух.
   – Я не расслышал.
   – Так, пустяки. Обсудим это попозже. Я устал, мой друг.
   – Извини, что побеспокоил тебя, Исмаил.
   – Мы отомстим за Петру, мой друг. Они заплатят за свои преступления! – пообещал ему Куати.
   – Спасибо.
   Бок вышел на улицу. Еще через две минуты он поднялся к себе в комнату. Радио все еще оставалось включенным. Передавали народную музыку. К нему вернулась память о происшедшем. Бок, однако, не смог заставить себя плакать. Вместо слез его охватила ярость. Смерть Петры была ужасной личной трагедией, но он чувствовал, что предан весь его мир, все его идеалы. Смерть жены являлась еще одним симптомом более глубокого и опасного заболевания. Если он сумеет, то отомстит за убийство Петры всему миру. Во имя революционной справедливости, разумеется.

* * *

   Куати не мог уснуть. Его удивило, что он испытывает чувство вины. В голове роились воспоминания о Петре Хасслер и ее таком гибком, податливом теле – в то время она еще не была женой Гюнтера, – и он пытался представить ее мертвой, в петле… Как она погибла? По сообщению радио, покончила с собой. Куати верил этому. Они все такие хрупкие, эти европейцы. Умные, но хрупкие. Им подвластна страсть борьбы, но они не умеют терпеть. Их главным преимуществом является широта кругозора, основанная на более космополитическом окружении и высокой образованности. Тогда как Куати и его люди склонны обращать чрезмерное внимание на свои ближайшие цели, их европейские коллеги в состоянии видеть далеко идущие задачи. Момент неожиданной проницательности застал Куати врасплох. Он и его соратники всегда рассматривали европейцев как товарищей, но не как равных, считая их дилетантами в деле революции. Это оказалось ошибкой. Европейцам приходилось решать более трудные задачи в революционной борьбе, потому что им недоставало моря людского недовольства, из которого Куати и его товарищи черпали своих рекрутов. То, что им не всегда удавалось достигать поставленных целей, объяснялось объективными обстоятельствами, а не низким интеллектом или недостаточной преданностью делу революции.
   Бок может стать блестящим руководителем операции, потому что отчетливо видит цели и препятствия, мешающие их достижению.
   Так что же теперь? – спросил себя Куати. Это был вопрос, однако, чтобы дать ответ на него, потребуется время для обдумывания. На такой вопрос нельзя отвечать поспешно. Он подождет несколько дней.., пожалуй, с неделю, пообещал себе командир, пытаясь уснуть.

* * *

   – ..для меня огромная честь предоставить слово президенту Соединенных Штатов Америки.
   Собравшиеся конгрессмены встали в едином порыве со своих неудобных стульев в зале заседаний. В первом ряду сидели члены кабинета, начальники штабов родов войск и члены Верховного суда, которые тоже встали. В ложах присутствовали гости, включая послов Саудовской Аравии и Израиля, причем послы сидели рядом – впервые за всю историю. Телевизионные камеры передавали панораму огромного зала, который на своем веку был свидетелем как славной истории, так и бесславия. Аплодисменты продолжались до тех пор, пока руки присутствующих не покраснели.
   Президент Фаулер положил на трибуну свои заметки и повернулся, чтобы обменяться рукопожатиями со спикером конгресса, президентом pro tempore ¹⁵Сената и своим вице-президентом Роджером Дарлингом. В охватившей зал эйфории никто не обратил внимания на то, что последним оказался Дарлинг. Затем президент обернулся, на его лице появилась улыбка и он помахал рукой, приветствуя переполненный зал. Шум усилился. Пошли в ход все жесты из репертуара Фаулера: взмахи одной рукой, двумя, руки протянуты вперед и, наконец, стиснуты над головой. Реакция зала была поистине единодушной, независимо от партийной принадлежности конгрессменов и сенаторов. Удивительно, отметил про себя Фаулер, его наиболее заклятые и громкоголосые противники в конгрессе и Сенате усердно выражали свое одобрение, и президент понимал, что их одобрение искренне. Ко всеобщему изумлению, в конгрессе все еще сохранился настоящий патриотизм. Наконец он взмахнул рукой, требуя тишины, и аплодисменты медленно стихли.
   – Мои сограждане-американцы, я прибыл в это высокое собрание, чтобы доложить вам о недавних событиях, имевших место в Европе и на Ближнем Востоке, а также представить в Сенат Соединенных Штатов два документа с текстом договоров, которые, я надеюсь, будут одобрены вами без промедления и с энтузиазмом. – Новый взрыв аплодисментов. – Подписав эти договоры, Соединенные Штаты Америки в тесном содружестве со многими другими нациями – одни из них наши верные и старые друзья, другие – новые союзники, дружбой с которыми мы гордимся, – помогли установить мир в регионе, который стал источником мира на Земле, однако сам редко знал мир и нуждался в нем.
   Заглянув в историю человечества, можно проследить эволюцию человеческого духа. Весь прогресс человечества, все сверкающие путеводные огни, освещавшие наш путь от варварства к цивилизации, усилия всех великих мужчин и женщин, которые молились, мечтали, надеялись и делали все возможное для достижения этого исторического момента, завершились кульминацией, грандиозным успехом, когда мы перевернули последнюю страницу в истории конфликтов между народами. Мы сумели достичь не исходного, а заключительного момента. Мы… – громкие аплодисменты прервали речь президента. Фаулера охватило легкое раздражение – он не рассчитывал, что его прервут на этом месте. Фаулер широко улыбнулся и жестом призвал зал к молчанию.
   – Нам удалось достичь заключительного момента. Я счастлив сообщить вам, что Америка проложила путь к миру и справедливости. – Новые аплодисменты. – Да, Америка проложила этот славный путь, и это вполне заслуженно…
   – Пожалуй, он немного перебарщивает? – спросила Кэти Райан.
   – Немного. – Усмехнувшись, Джек привстал с кресла и протянул руку за вином. – Именно так и должен поступать президент, крошка. Тут существуют определенные правила – как в опере. Приходится им следовать. Вдобавок это действительно крупный – черт побери, колоссальный – успех. У нас на глазах наступает мир.
   – Ты когда уезжаешь? – спросила Кэти.
   – Скоро, – ответил Джек.
   – Разумеется, за это нужно платить, однако история требует ответственности от тех, кто ее кует, – продолжала говорить фигурка Фаулера на экране их телевизора. – Наш долг – гарантировать мир. Мы должны послать американцев и американок для зашиты государства Израиль. Мы поклялись защищать эту маленькую мужественную страну от всех врагов.
   – Что это за враги? – спросила Кэти.
   – Сирия пока не слишком удовлетворена условиями договора, да и Иран тоже. Что касается Ливана – вообще-то в полном смысле слова Ливана не существует. Есть всего лишь место на карте, где гибнут люди. К тому же еще Ливия со всеми своими террористическими группировками. Так что есть еще враги, о которых следует беспокоиться. – Райан осушил бокал и пошел в кухню, чтобы снова наполнить его. Просто позор так расходовать хорошее вино, упрекнул он себя, так хлестать можно любое пойло…
   – Придется пойти на финансовые жертвы, – услышал Райан голос Фаулера, когда вернулся в гостиную.
   – Снова растут налоги, – недовольно заметила Кэти.
   – А ты чего хочешь? Пятьдесят миллионов – это моя вина. Миллиардом больше, миллиардом меньше…
   – А это действительно что-нибудь изменит? – спросила она.
   – Должно изменить. По крайней мере всем станет ясно, верят религиозные лидеры в собственные заявления или они всего лишь пустозвоны. Мы сделали так, милая, что заманили их в их же собственную ловушку… Им придется сделать переоценку своих принципов, крошка, – произнес Джек после недолгого раздумья. – Они будут вынуждены действовать в соответствии со своими убеждениями, иначе разоблачат себя как шарлатаны.
   – Ты думаешь…
   – Я не считаю их шарлатанами. Мне кажется, они верят в то, о чем всегда говорят. У них нет другого выхода.
   – Значит, у тебя скоро не останется работы? Джек услышал в голосе жены нотку надежды.
   – Этого я не знаю.
   После речи президента начались прения. Против Фаулера выступил раввин Соломон Мендель, престарелый житель Нью-Йорка, один из самых страстных – некоторые утверждали, даже яростных – защитников Израиля. Как ни странно, он ни разу там не был. Джек не знал почему и напомнил себе, что это нужно выяснить. Мендель стоял во главе небольшого, но весьма действенного израильского лобби в Америке. Лишь он единственный, или почти единственный, выразил одобрение – если не одобрение, то понимание – расстрела на Храмовой горе. На голове раввина была ермолка, а борода ниспадала на изрядно помятый костюм.
   – Это – предательство государства Израиль, – произнес он в ответ на первый вопрос. К удивлению Джека, Мендель говорил спокойно и убедительно. – Вынудив Израиль покинуть свои законные владения, Соединенные Штаты отняли у еврейского народа его историческое право на землю предков и поставили под угрозу безопасность страны. Граждан Израиля будут выгонять из своих домов силой оружия – точно так же, как это было пятьдесят лет назад, – зловеще закончил он.
   – Одну минуту! – взволнованно воскликнул другой участник дебатов.
   – Господи, с какой страстью они выступают, – заметил Джек.
   – Моя семья погибла во время Холокоста, – сказал Мендель тем же спокойным голосом. – Весь смысл существования государства заключается в том, чтобы обеспечить евреев кровом над головой и безопасностью.
   – Но президент посылает американские войска…
   – Мы посылали американские войска во Вьетнам, – напомнил раввин Мендель. – И тоже давали обещания и заключали договор. Израиль будет чувствовать себя в безопасности лишь в пределах границ, которые можно защищать, под прикрытием своих собственных войск. Америка силой принудила Израиль принять условия этого договора. Фаулер прекратил поставки военного снаряжения, необходимого для обороны Израиля, чтобы "дать понять" израильтянам, что от них требуется. Таким образом Израилю "дали понять" и там поняли: или принимайте наши условия, или поставки прекратятся совсем. Вот что произошло на самом деле. Я могу доказать это и готов выступить перед сенатским комитетом по иностранным делам с доказательствами.
   – Так-так, – пробормотал Джек.
   – Скотт Адлер, заместитель государственного секретаря, лично передал это требование президента, а Джон Райан, заместитель директора ЦРУ, отправился в Саудовскую Аравию. Райан обещал королю, что Америка усмирит Израиль. Ну это Райан, но как мог Адлер, еврей, поступить так… – Мендель недоумевающе покачал головой.
   – У этого Менделя отличные источники информации.
   – Это на самом деле так? – спросила Кэти.
   – Не совсем, но то, чем мы занимались, должно было остаться в тайне. Никто не должен был знать, что я уезжал из страны.
   – Я знала, что тебя не было в Америке.
   – Но не подозревала, куда я отправился. Впрочем, это не имеет значения. Он пошумит-пошумит, тем дело и кончится.

* * *

   Демонстрации начались на другой день. Это было их козырем, их последней ставкой. Руководителями являлись два русских еврея, которым лишь недавно разрешили выехать из страны, не испытывавшей к ним особо теплых чувств. После прибытия на свою настоящую родину они поселились на Западном берегу, в той части Палестины, которую отняли у Иордании силой оружия в результате Шестидневной войны 1967 года. Их многоквартирный сборный дом с комнатами, крошечными по американским стандартам, но невероятно роскошными по русским, стоял на одном из сотен скалистых склонов, усеявших регион. Обстановка была для них незнакомой и новой, но здесь их дом, а за дом борются, его защищают. Сын Анатолия – теперь он звал себя Натаном – стал офицером в израильской армии. Ту же стезю выбрала и дочь Давида. Еще недавно приезд в Израиль казался им настоящим спасением – и вот они снова должны покидать свои дома? Их жизни были полны потрясений, и это новое потрясение переполнило чашу.
   Весь многоквартирный дом был населен выходцами из России, и для Анаголия и Давиды не составило труда создать хорошо организованный коллектив. Они призвали на помощь ортодоксального раввина – его пришлось пригласить со стороны, потому что в их доме не было представителя культа, – чтобы обеспечить духовное руководство, и начали марш к кнессету. Впереди несли флаги и священную тору. Даже в такой маленькой стране на это потребовалось время, но подобный марш неминуемо привлек внимание средств массовой информации. К тому моменту, когда потные и усталые демонстранты прибыли к своей цели, весь мир узнал об их походе и его причинах.
   Израильский кнессет не является самым степенным и уравновешенным из всех парламентов мира. В его состав входят мужчины и женщины самых разных политических ориентации – от ультраправых до крайне левых, причем для умеренных депутатов места почти не остается. Там часто говорят на повышенных тонах, стучат и размахивают кулаками. Все это происходит под черно-белой фотографией Теодора Герцля, австрийца, который в середине девятнадцатого века увидел идеал сионизма в создании надежного прибежища, родного дома для его оскорбленных и униженных соотечественников. Страсти парламентских дебатов заходили временами так далеко, что многие наблюдатели удивлялись, как в стране, где почти все являются армейскими резервистами и, следовательно, хранят автоматическое оружие в собственных шкафах, никто из депутатов кнессета еще не прошит оглушительной очередью прямо в своем кресле. Интересно, что подумал бы сам Теодор Герцль при виде такого ожесточения? Проклятием Израиля являлась не излишняя оживленность дебатов, а то, что правительство без конца раскалывалось на враждующие стороны по самым разным вопросам, как политическим, так и религиозным. Почти каждая религиозная группировка имела свой участок территории, а следовательно, свое представительство в парламенте. Даже французский конвент по сравнению с кнессетом выглядел бы вполне умеренным и организованным, в результате на протяжении целого поколения у Израиля не было прочного правительства с последовательной государственной политикой.
   Демонстранты, к которым присоединилось много сторонников, прибыли на площадь за час до начала дебатов по ратификации договоров. Уже представлялось вероятным – более чем вероятным, – что правительство падет, собравшиеся послали своих представителей к тем депутатам кнессета, кого им удалось найти. Депутаты, принявшие точку зрения демонстрантов, выходили из здания кнессета и в зажигательных речах отвергали договоры.

* * *

   – Это мне не нравится. – Лиз Эллиот в своем кабинете наблюдала за экраном телевизора. Политический шторм, который разразился в Израиле, оказался намного мощнее, чем она ожидала, и Эллиот вызвала к себе Райана для оценки создавшейся ситуации.
   – Что делать, – согласился заместитель директора ЦРУ, – такие эмоции нам не подвластны. Не так ли?
   – Весьма полезный совет, Райан! – На столе советника по национальной безопасности лежали материалы опроса общественного мнения. Наиболее уважаемая израильская фирма, занимающаяся такими опросами, узнала мнение пяти тысяч человек и пришла к выводу, что 38 процентов всех опрошенных поддерживают договор, 41 процент выступает против него и 21 колеблется. Эти цифры более или менее отражали расклад сил в кнессете, где правое крыло по числу депутатов несколько превосходило левое, а умеренный центр постоянно раскалывался на небольшие группы, каждая из которых ожидала более выгодного предложения от той или другой стороны, чтобы присоединиться к ней и таким образом повысить свой политический вес.
   – Скотт Адлер объяснил ситуацию несколько недель назад. Приступая к переговорам о заключении договора, мы знали, что израильское правительство неустойчиво. Бог мой, а когда за последние двадцать лет оно было устойчивым?
   – Но если премьер-министр не сумеет убедить…
   – Тогда придется приступить к осуществлению плана "Б". Ты хотела оказать давление на их правительство, правда? Такая возможность еще представится. – И все-таки подобное положение никто не рассматривал серьезно, подумал Райан. Однако суть проблемы заключалась в том, что даже самое подробное изучение этого вопроса ничем бы не помогло. Израильское правительство было образцом анархии на протяжении последних двадцати лет. При заключении договора исходили из предположения, что, когда договор станет свершившимся фактом, кнессет будет вынужден ратифицировать его. При этом не поинтересовались мнением Райана, хотя он и был в общем согласен с такой оценкой.
   – Политический советник посольства утверждает, что баланс власти может оказаться в руках маленькой партии, находящейся под влиянием нашего "друга" Менделя, – заметила Эллиот, пытаясь казаться спокойной.
   – Вполне возможно, – согласился Райан.
   – Но это абсурд! – взвизгнула Эллиот. – Этот старый пердун даже не бывал там…
   – Это у него религиозный бзик. Я проверил. Он отказывается ехать в Израиль до прихода Мессии.
   – Господи! – Советник по национальной безопасности была потрясена.
   – Совершенно точно. Ты права. – Райан засмеялся и был удостоен разъяренного взгляда. – Послушай, Лиз, у него есть право на собственные религиозные убеждения. Нам может казаться, что он слегка чокнутый, но конституция требует, чтобы мы проявляли к таким, как он, терпимость и уважение. Именно так мы живем в этой стране, ясно?
   Эллиот, словно угрожая, махнула рукой в сторону телевизора.
   – Но этот безумный раввин мешает нам! Неужели нельзя сделать что-нибудь?
   – Что, например? – спросил Джек спокойно. Он заметил, что в ее поведении появилось что-то кроме паники.
   – Не знаю – что-нибудь… – Эллиот не договорила, предоставив гостю делать свои выводы.
   Райан подался вперед и подождал, пока ее внимание сосредоточится на нем.
   – Вы ищете исторический прецедент, доктор Эллиот, который сводится к одному: "Неужели никто не избавит меня от этого священнослужителя, с которым столько хлопот?". Но если вы намерены сказать мне что-то, давайте будем говорить прямо и откровенно. Согласны? Значит, вы предлагаете вмешаться в деятельность парламента дружественной демократической страны? Или настаиваете, чтобы мы совершили что-то незаконное на территории Соединенных Штатов Америки? – Он замолчал, и ее глаза сузились. – Я не допущу ни первого, ни второго, доктор Эллиот. Предоставим им самим возможность решать. Если вам всего лишь пришла в голову мысль – просто мысль – оказать воздействие на ход демократических процессов в Израиле и я буду уверен в этом, президент получит мое заявление об отставке так скоро, как только я успею его привезти. А по поводу высказанного вами пожелания как-то повредить этому старому раввину из Нью-Йорка, хочу напомнить, что подобное пожелание подпадает под два, не меньше, законодательных акта о заговоре. Мой долг как рядового гражданина Соединенных Штатов – уж не говоря о правительственном чиновнике – состоит в том, чтобы немедленно сообщить о своих подозрениях соответствующим административным органам. Лицо Эллиот исказилось от ярости.