Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   – Батюшка, вино порядком остыло, – проговорила она, беря чарку.
   Вино тотчас же убрали и принесли подогретого. Чжэн Чунь наполнил чарки Боцзюэ и остальным. Когда выпили, Иньэр спросила Симэня:
   – В седмицу панихиду служили?
   – Да! – спохватился Симэнь. – Спасибо тебе за чай, который прислала в пятую седмицу.
   – Что вы, батюшка! – отозвалась Иньэр. – Мы вам послали далеко не лучший. Только хлопот вам прибавили. Премного вам благодарны, батюшка, за щедрые дары! Мамашу они так растрогали. А мы с сестрицами Айюэ и Гуйцзе накануне седьмой седмицы договаривались опять чаю послать. Не знаю, служили у вас панихиду или нет.
   – Да, звали монахинь, – говорил Симэнь. – Дома молились. Из родных никого не приглашали. Не хотели беспокоить.
   – Как себя чувствует матушка Старшая и остальные хозяюшки? – поинтересовалась певица.
   – Спасибо, все живы и здоровы.
   – Придя домой, вы, должно быть, чувствуете себя таким одиноким, – продолжала Иньэр. – Ведь матушка скончалась так внезапно. Сильно тоскуете?
   – Еще как! – вздохнул Симэнь. – Не передать словами. Вот тут, позавчера, прилег днем в кабинете и ее во сне увидел, так, право, от слез не мог удержаться.
   – Еще бы! Умереть так скоропостижно!
   – Вы там интимной беседой заняты, а мы, выходит, скучай, – не выдержал наконец Боцзюэ. – Чарки вина не поднесут. Хоть бы спели. А то я сейчас уйду.
   Тут засуетились Ли Чжи и Хуан Четвертый. Сестры Чжэн наполнили чарки и, разместившись у стола близ жаровни, стали настраивать инструменты. К ним присоединилась и У Иньэр. Перед гостями предстали писаные красавицы. Приоткрыв алые уста и слегка обнажив белоснежные зубы, они запели на мотив трехкуплетной арии «Играю со сливы цветком» из цикла категории «чжун-люй» «Белая бабочка», и дивные голоса их слились воедино. Стройное пение, казалось, размягчило бы и камень, разогнало бы и тучи.
   – Хоть бы чаркой их угостил, а то только петь заставляешь, – обратился к Боцзюэ Симэнь, когда певицы смолкли.
   – Ничего! – протянул Боцзюэ. – Не помрут, небось. Пусть хоть навзничь лягут или вытянутся в струнку, пристроятся на боку или на одной ноге стоят, как петухи, я дело справлю. Или вот еще штучки-случки: конь ретивый скачет по полю, дикий лис мотает шелк, подносит фрукты обезьяна, а рыжий пес, знай, лапу подымает, бессмертный указует путь, полководец полагается на арьергард, подпорка ночью устремилась к дереву. Вот, брат – свидетель, выбирайте любую.^[1180]
   – Сказала б я тебе, Попрошайка проклятый! – заругалась Айсян. – Чтоб тебе ни дна ни покрышки, болтун несчастный!
   Боцзюэ поставил на поднос три чарки.
   – Пейте, дочки! – говорил он. – Сам чарку к губам поднесу. А не будете, вином оболью.
   – Я нынче не пью, – заявила Айсян.
   – А я выпью, – сказала Айюэ, – но с одним условием: ты сперва встанешь передо мной на колени и получишь пощечину.
   – А ты что скажешь, Иньэр? – спросил Боцзюэ.
   – Мне что-то нездоровится, – отвечала певица. – Ладно, выпью полчарки.
   – Слушай, Попрошайка! – предупреждала Айюэ. – Если не встанешь на колени, хоть век упрашивай, пить не буду.
   – Встаньте же, батюшка, ради шутки встаньте, – просил Хуан Четвертый. – Может, она и смилуется.
   – Простить не прощу, – отвечала Айюэ. – Дам пару пощечин и тогда осушу чарку.
   – Вот ведь негодница! – ворчал Боцзюэ. – Хоть бы почтенного учителя Вэня постеснялась. Пристала с ножом к горлу.
   Однако ему ничего не оставалось делать, и он опустился на колени. Айюэ не спеша засучила расшитый рукав, из-под которого показались тонкие, как стрелки лука весной, пальчики.
   – Попрошайка проклятый! – заругалась она. – Будешь еще мне грубить, а? Дай слово, да во всеуслышание! А то пить не буду.
   – Нет, я больше не посмею грубить тебе, Айюэ, – громко поклялся припертый к стенке Боцзюэ.
   Айюэ дала ему две пощечины и осушила кубок.
   – Вот потаскушка! – вставая, ругался Боцзюэ. – Нет у тебя ни совести, ни сочувствия. Все до дна выпила, хоть бы глоток оставила.
   – Встань еще на колени! – говорила Айюэ. – Угощу.
   Она наполнила до краев кубок и со смехом опрокинула его Боцзюэ прямо в рот.
   – Негодница! – заругался Боцзюэ. – Весь халат залила. Я ж его первый раз надел. Придется с твоего возлюбленного взыскать.
   После шуток все вернулись на свои места. Пришло время зажигать огни. Угощения кончились. Дайаня, Циньтуна, Хуатуна и Ин Бао угощали горячими кушаньями, вином и сладостями в покоях хозяйки.
   Подали фрукты. Оттеснив сюцая Вэня, Боцзюэ хватал их со стола и отправлял в рот, а потом стал прятать в рукав.
   Симэнь велел подать кости и предложил сюцаю Вэню начать игру.
   – Что вы, что вы, почтеннейший сударь! – отказывался сюцай. – Вы начните.
   Сели Симэнь и У Иньэр. Под пение четырех певиц было брошено двенадцать костей, и Симэнь выиграл. Все осушили по чарке. Иньэр обернулась к Вэню и Боцзюэ и выиграла у них партию. Айсян поднесла Симэню чарку вина, и они стали играть на пальцах. Потом Айюэ выиграла у Симэня, а Иньэр поднесла Ли Чжи и Хуану Четвертому по чарке.
   Айюэ удалилась в спальню и вскоре появилась в новом одеянии. В узорной парчовой накидке, на которой красовались пробивающиеся сквозь дымку языки пламени, в бирюзовую крапинку бледно-желтой юбке из ханчжоуского шелка с золотою бахромой по подолу, из-под которой виднелись расшитые цветами панталоны и остроносые, похожие на клюв феникса, ярко-красные туфельки, она выглядела настоящей красавицей. В обрамлении мягкой выдры и пушистого зайца напудренное личико Айюэ казалось при свете огней еще более белым и нежным.
   Только поглядите:

 
Облик девы беспечной
При полночной луне
Белизной – безупречный,
Словно снег по весне.
Глаз сверканье подвижных,
Полукружье бровей,
Губы пухлые, вишни
И сочней и алей!
Ты стройна и изящна,
Как бамбук молодой, –
Как скульптурка из яшмы,
Фитилёк златой.
Грудь вздымается нежно –
Абрикос налитой…
Ночь любви неизбежна,
Обопрись на ладонь!
 

   Айюэ сразу покорила Симэня. Захмелевший гость вдруг вспомнил Ли Пинъэр, которая, явившись во сне, наказывала ему не пристращаться к ночным пирушкам, встал из-за стола и вышел по нужде. Хозяйка тотчас же кликнула служанку и велела проводить гостя с фонарем. Айюэ тоже вышла за ним вслед и поднесла тазик с водой. Когда Симэнь вымыл руки, Айюэ взяла его за руку и повела к себе в спальню, где в полуоткрытое окно светила луна, а в серебряных подсвечниках уже ярко горели свечи. Было тепло как весной. Благоухали мускус и орхидеи. Расшитый облаками шелковый полог закрывал постель.
   Симэнь снял верхний халат и, оставшись в легком белом одеянии, разместился вместе с Айюэ на кровати.
   – Вы, батюшка, сегодня у нас заночуете, да? – спросила Айюэ и положила ноги ему на колени.
   – Нет, домой поеду, – отвечал Симэнь. – Во-первых, здесь Иньэр – неудобно, а кроме того, я лицо официальное, чиновное, а мы инспектора ждем. Как бы не нажить неприятностей. Уж я лучше как-нибудь к тебе днем загляну, ладно? Да, от души благодарю тебя за крендельки. Правда, целый день я тогда себе покою не находил. Ведь такие готовила только покойная Шестая. А после нее никто из домашних не умеет.
   – Но их сделать большого труда не составляет, – заверила его Айюэ. – Надо только составные части правильно положить. Я тогда немного приготовила. Вам они, знаю, нравятся, вот я и велела Чжэн Чуню отнести. А орехи я сама нагрызла и у платка на досуге кисти выделала. Орехи, слыхала, Попрошайка Ин чуть не все съел.
   – А чего ты хочешь от бесстыжего Попрошайки! – говорил Симэнь. – Не успел я оглянуться, как он сгреб пригоршней. Мне только попробовать удалось.
   – Ишь какой он ловкий! – негодовала Айюэ. – Только я и мечтала его ублажать! Да! Я вам, батюшка, очень благодарна за сливы в мундире. Видели бы вы, как они понравились нашей матушке. Она как раз простудилась и всю ночь кашляла, нам покоя не давала. Но стоило ей взять в рот эту сливу, как сразу же появилась мокрота, и она успокоилась. Так что нам с сестрицей их немного перепало. Мамаша у нас вместе с банкой забрала, и мы, разумеется, не решились у нее спросить.
   – Не огорчайся! – успокоил ее Симэнь. – Я вам завтра еще банку пришлю.
   – А с Гуйцзе вы на этих днях виделись? – поинтересовалась Айюэ.
   – Нет, с самых похорон ее не видел.
   – А в пятую седмицу она что-нибудь вам прислала?
   – Да, с Ли Мином.
   – У меня к вам, батюшка, дело есть, – заговорила наконец певица. – Только если вы будете держать в тайне…
   – Что такое? – спросил Симэнь.
   Айюэ замялась.
   – Нет, не скажу, а то сестры попрекать начнут, – после раздумья вымолвила Айюэ. – Скажут, за глаза сплетни распускаю. Неудобно.
   Симэнь обнял ее.
   – Ну скажи, в чем дело, – просил он. – Говори уж, болтушка, никому не передам.
   Когда их разговор зашел довольно далеко, в спальню нежданно-негаданно ворвался Боцзюэ.
   – Ну их хороши же вы, однако! – громко заговорил он. – Нас бросили, а сами любезничают.
   – Ой! – воскликнула Айюэ. – До смерти напугал, настырный Попрошайка! Куда тебя занесло?!
   – Уйди отсюда, пес дурной! – заругался Симэнь. – Что ж ты оставил и Куйсюаня, и Иньэр?
   Однако Боцзюэ уселся рядом с ними на постель.
   – Дай руку! – обратился он к Айюэ. – Только поцелую и уйду. Тогда милуйтесь себе сколько влезет.
   С этими словами он вдруг схватил Айюэ за рукав, из которого показалась белоснежная, мягкая, как лебяжий жир, рука с серебряным браслетом. Рука эта казалась изваянной из прекрасного нефрита. На тонких точеных пальцах, напоминавших стрелки молодого лука, красовались золотые кольца.
   – Дочка моя! – говорил восхищенный Боцзюэ. – Твои пальчики самим Небом предназначены для занятия, которому ты себя посвятила.
   – Сгинь, проклятый! – заругалась Айюэ. – Я б тебе сказала.
   Боцзюэ схватил Айюэ, поцеловал и пошел прочь.
   – Вот Попрошайка проклятый! – закричала певица. – Грубиян несчастный! Врывается ни с того ни с сего, только людей пугает. Таохуа! – кликнула она служанку. – Погляди, ушел он или нет, и дверь запри.
   Тут она стала рассказывать Симэню о Ли Гуйцзе и Ване Третьем с компанией.
   – Видите ли, – говорила она, – Сунь Молчун, Рябой Чжу, Чжан Лоботряс, бездельники Юй Куань и Не Юэ, игроки в мяч Магометанин Бай и Шан Третий^[1181] за компанию с Ваном Третьим целыми днями у Ли Гуйцзе пропадают. Барич Ван недавно бросил Ци Сян и сошелся с Цинь Юйчжи. В двух домах все состояние спустил. За тридцать лянов меховую шубу заложил, у матери пару золотых браслетов взял и все Гуйцзе отнес. На месяц ее откупил.
   – Ах она, потаскуха! – негодовал Симэнь. – Я ж запретил ей с этим негодяем шиться, а она все за свое. А ведь как заверяла, клятвы давала. Голову мне, выходит, морочила?
   – Не гневайтесь, батюшка! – успокаивала его Айюэ. – Я вам скажу, как Вана отвадить. Так проучите, за все отплатите.
   Симэнь заключил ее в объятия. Обвив ее шею своими белыми шелковыми рукавами, он прижался к ее благоухающим ланитам. Она тем временем достала из жаровни немного ароматов и спрятала к себе в рукав.
   – Я вас научу, батюшка, – продолжала она. – Только чтобы никто не знал, даже Попрошайка Ин. А то, чего доброго, слухи пойдут.
   – Ну говори, дорогая! – шептал Симэнь. – Как проучить? Я ж не глупый, никому ни слова не скажу.
   – Матери Вана Третьего, – начала Айюэ, – госпоже Линь, нет и сорока. А какие манеры! Подведет брови, подкрасит ресницы, нарядится… и собой красавица и умница. Ее сынок у певиц днюет и ночует, а она у себя дома поклонников принимает. Иногда, правда, выезжает – будто в женский монастырь помолиться, а на деле к своей сводне тетушке Вэнь. Все свидания через нее устраивает. Госпожа Линь в любовных делах слывет первой искусницей. Я вам, батюшка, говорю это потому, что свидеться с ней не так уж трудно. А другая зазноба – жена Вана Третьего. Этой только девятнадцать исполнилось. Племянница главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Красавица писаная. Играет в двойную шестерку и шашки. Муженек у нее больше на стороне обретается, а она, как вдова, одна-одинешенька дома сидит и тоска ее снедает прямо смертельная. Руки на себя не раз накладывала – отхаживали. Словом, женщина на редкость. Если вам, батюшка, посчастливится сойтись с госпожой Линь, то вне сомнения и невестка вашей будет. Рассказ Айюэ возбудил в Симэне вожделение.
   – Милая моя! – говорил он, обнимая Айюэ. – Откуда же ты знаешь все эти подробности, а?
   Айюэ частенько звали в этот дом петь, но она об этом умолчала.
   – Один мой знакомый как-то видался с госпожой Линь, – отвечала она уклончиво. – Тоже тетушка Вэнь сосватала.
   – Так кто ж это? – заинтересовался Симэнь. – Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?
   – Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? – переспросила Айюэ. – Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.
   – Тогда не знаю! – заключил Симэнь. – Ну кто же? Скажи!
   – Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день-другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.
   По душе пришлось Симэню предложение красотки.
   – Раз ты любишь меня, дорогая, – говорил он на радостях, – я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.
   – Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? – заверяла его Айюэ. – Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.
   – Ну что ты! – возражал Симэнь. – Я непременно дам мамаше тридцать лянов.
   Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.
   – Может, разденетесь, батюшка? – предложила она.
   – Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там нас, а?^[1182]
   Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.
   Симэнь взял в руки лотосы-ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.
   Только поглядите:

 
Раскрылся цветок – обнажил сердцевину игриво,
Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.
 

   Да,

 
Нежный цветок не терпит
грубого обращенья,
Гнется он неустанно
от знойного дуновенья.
Гулко забилось сердце,
страсти своей не пряча.
Как оно неуемно
жаждет любви горячей!
Цветок с мотыльком шептался,
к себе его призывая,
В утехах своих весенних
сытости полной не зная.
 

   Душа красавицы все еще не насытилась, со страстью ничего нельзя было поделать, и она тихонько звала возлюбленного. Весенним вечером пришло наслажденье во дворец Вэйян.^[1183] Но вот семя уже было готово испуститься. Симэнь Цин от усиленной работы задыхался, а раскрасневшаяся женщина непрерывно и нежно щебетала. Ее волосы, как черная туча, упали на подушки.
   – Мой ненаглядный! – шептала она. – Не торопись, прошу тебя, милый!
   Игра дождя и тучки, наконец, завершилась, и они привели себя в порядок. Симэнь обмыл в стоявшем у постели тазике руки и стал одеваться. Потом, взявшись за руки, они направились к пирующим.
   Иньэр, сидевшая рядом с Айсян, сюцай Вэнь и Боцзюэ тем временем бросали кости и играли на пальцах. Пир был в самом разгаре.
   Когда появился Симэнь, все повставали, предлагая ему место.
   – Хорош друг! – воскликнул Боцзюэ. – Бросил нас, а теперь выпить пришел? Ну держись!
   – Да мы только поговорили, ничего особенного, – бросил Симэнь.
   – Будет тебе оправдываться! – продолжал Боцзюэ. – Видал, как любезничали.
   Боцзюэ наполнил большой кубок подогретым вином, и все стали пить за компанию с Симэнем. Четыре певицы начали петь.
   – Паланкин подан, – объявил Симэню стоявший рядом Дайань.
   Симэнь сделал знак слуге, и тот велел солдатам зажечь переносные фонари. Пирующие поняли, что Симэнь не намерен больше оставаться, и окружили его с чарками в руках.
   – Спойте «Лишь красотка стыдливо…», – заказал он певцам.
   – Хорошо! – отозвалась Хань Сяочоу и, взяв лютню, запела приятным голоском:

 
Лишь красотка стыдливо
подмигнула едва,
И по каменным плитам
заклубилась листва,
И под ветром игриво
растрепалась ботва,
А под ряской залива
в парном танце плотва.
Я любовной молитвой
в твоих снах колдовал,
И письмом похотливо
локоток целовал.
 

   Иньэр поднесла чарку Симэню, Айсян угостила Боцзюэ, Айюэ ухаживала за сюцаем Вэнем. Осушили свои кубки и Ли Чжи с Хуаном Четвертым.
   Снова полилась песня на тот же мотив:

 
А наперснице молвил:
по купцу ли товар?
Золотыми наполнил
полукруг рукава,
Чтоб к ущелью в межгорье
был незаперт замок.
Как студент я покорен,
от любви изнемог.^[1184]
Ночь тиха на просторе,
сторожа стражи бьют…
Пусть же буря ускорит
ожиданье уюта.
 

   Выпили, и Симэнь велел опять наполнил чарки. Айсян ухаживала за Симэнем, Иньэр – за сюцаем Вэнем, Айюэ – за Ин Боцзюэ. Чжэн Чунь подносил подносил фрукты и закуски.
   Запели на тот же мотив:

 
Я в хоромах затворник,
твой владыка и раб,
Я дождем благотворным
Твои сны разыграл.
Мы как фениксов пара,
мы сестрица и брат,
Тёплой влагой распарен
твоих губ аромат.
Рог жемчужной струёю
всё вокруг оросил…
С петушиной зарёю
Сна рассеялся дым.
 

   Выпили и опять заказали вина. Айюэ поднесла теперь кубок Симэню, Иньэр —Боцзюэ, Айсян – сюцаю Вэню
   Опять запели на тот же мотив:

 
Разметались подушки,
кружева на полу.
Мы прильнули друг к дружке
в обоюдном пылу.
Сжаты острые брови,
закатились глаза.
Как весенней порою
над цветком стрекоза,
Я над телом призывным
изойду до краев,
Полноводьем приливным
изопью твою кровь.
 

   Осушили чарки, и Симэнь стал откланиваться. Он велел Дайаню подать одиннадцать узелков с серебром. Каждая из певиц получила три цяня серебра, повара – пять цяней, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь – по три цяня, слуги и подававшие чай – по два цяня. Тремя цянями была одарена служанка Таохуа. Все награжденные земными поклонами благодарили Симэня. Хуан Четвертый никак не хотел его отпускать.
   – Дядя Ин! – обращался он к Боцзюэ. – Ну, попросите же батюшку. Батюшка, ведь рано еще. Посидите немного, сделайте великое одолжение. Айюэ! Хоть бы ты уговорила батюшку.
   – Да я и так уж просила, – отозвалась певица. – Никак не остается.
   – Если б вы знали, сколько у меня завтра дел! – отвечал Симэнь и, поклонившись Хуану Четвертому и Ли Чжи, сказал: – Прошу прощения за беспокойство!
   – Должно быть, вас плохо угощали, батюшка, вот вы и торопитесь, – говорил Хуан Четвертый. – Выходит, не угодили мы вам.
   – Кланяйтесь матушке Старшей и остальным госпожам, – отвешивая Симэню земные поклоны, говорили Айюэ, Айсян и Иньэр. – Мы с Иньэр думаем как-нибудь выбрать время и навестить матушку Старшую.
   – Будет время, заходите! – пригласил их Симэнь и, сопровождаемый слугами с фонарями, направился к выходу.
   Мамаша Чжэн обратилась к гостю с поклоном.
   – Посидели бы немного, батюшка! – говорила она. – Вы так торопитесь. Не по вкусу вам, должно быть, пришлись наши угощения. Сейчас рис подадут.
   – Нет, я сыт, – отвечал Симэнь. – Благодарствую! Я б остался, если б не дела. Мне завтра утром надо быть в управе. Вон брат Ин посвободнее. Пусть он посидит.
   Ин Боцзюэ хотел было откланяться вслед за Симэнем, но его удержал Хуан Четвертый.
   – Если и вы нас покинете, нам совсем скучно будет, – говорил Хуан Четвертый.
   – Ты попробуй лучше учителя Вэня удержи, – говорил Боцзюэ. – Тогда молодец будешь.
   Сюцай Вэнь между тем пробрался к воротам и пытался ускользнуть, но его схватил за талию Лайань, слуга Хуана Четвертого.
   – Учителю Вэню есть на чем добираться? – спросил Циньтуна приблизившийся к воротам Симэнь.
   – Да, осел ждет, – отвечал слуга. – За ним Хуатун присматривает.
   – Ну и хорошо! – говорил сюцаю Симэнь. – Я поеду, а вы с братом Ином еще посидите.
   Все вышли за ворота проводить Симэня.
   – Так не забудьте, батюшка, что я вам говорила, – незаметно пожимая руку Симэню, напомнила Айюэ и добавила: – Только между нами!
   – Конечно! – отозвался Симэнь.
   – Передайте низкий поклон матушкам, – продолжала Айюэ. – А ты, Чжэн Чунь, проводи батюшку до дому.
   – Низко кланяйтесь матушке Старшей! – вставила Иньэр.
   – Вот потаскушки проклятые! – ворчал Боцзюэ. – Знаете, у кого руки погреть, к тому и подлизываетесь. Со мной вы приветов не передаете.
   – Отстань, Попрошайка! – оборвала его Айюэ.
   Вслед за Симэнем откланялась и У Иньэр. Ее провожал с фонарем У Хуэй.
   – Иньэр! – крикнула Айюэ. – Увидишь Шатуна,^[1185] не проговорись смотри!
   – Само собой!
   Опять все сели за столы. В жаровни подбросили угли. Снова заискрилось вино, полились песни и музыка. Веселый пир затянулся до третьей ночной стражи и обошелся Хуану Четвертому в десять лянов серебра. Три-четыре ляна ушло у Симэня, но не о том пойдет речь.
   Симэнь сел в паланкин и, сопровождаемый двумя солдатами с фонарями, покинул заведение. Чжэн Чуня он вскоре отпустил. На том этот вечер и кончился.
   На другой день утром к Симэню прибыл посыльный от надзирателя Ся с приглашением в управу для слушания дела о грабеже. Заседание длилось вплоть до полудня.
   После обеда к Симэню явился от свояка Шэня слуга Шэнь Дин с письмом, в котором свояк рекомендовал в атласную лавку молодого повара по имени Лю Бао. Симэнь взял Лю Бао, а Шэнь Дину передал в кабинете ответ. Рядом с хозяином оказался Дайань.
   – Поздно вчера вернулся учитель Вэнь? – спросил его Симэнь.
   – Я успел в лавке выспаться, – говорил слуга. – Слышу: Хуатун стучится в ворота. Уже, наверно, третья ночная стража шла. Учитель трезвый вернулся, а батюшка Ин, говорит, так захмелел, что его рвало. Время было позднее, и барышня Айюэ велела Чжэн Чуню проводить его до самого дома.
   Симэнь расхохотался. Потом он подозвал Дайаня поближе и спросил:
   – Знаешь, где тетушка Вэнь живет, а? Ну та, которая зятюшку когда-то сватала. Разыщешь? Мне с ней поговорить надо. Пусть в дом напротив подойдет.
   – Нет, я не знаю тетушку Вэнь, – отвечал Дайань. – Я у зятюшки спрошу.
   – Поешь и ступай спроси, да поторапливайся, – наказал Симэнь.
   Дайань поел и направился прямо в лавку к Чэнь Цзинцзи.
   – А зачем она тебе? – спросил Цзинцзи.
   – А я почем знаю, – говорил слуга. – Батюшка спрашивает.
   – Большую Восточную пройдешь, – начал объяснять Цзинцзи, – повернешь на юг. За аркой у моста Всеобщей любви повернешь на восток в переулок Ванов. Там примерно на полпути увидишь участок околоточного, а напротив будет Каменный мост. Обойди его и неподалеку от женского монастыря заверни в узенький переулочек. Пройдешь его – и на запад. Рядом с третьим домом – лавкой соевого творога – сразу заметишь на горке двустворчатые красные ворота. Там она и живет. Только крикнешь: «Мамаша Вэнь», она к тебе и выйдет.
   – Так просто! – вырвалось у Дайаня. – Наговорил с три короба и думаешь, я запомнил? Ну-ка, еще раз объясни.
   Чэнь Цзинцзи повторил.
   – Совсем рядом! – воскликнул слуга. – Придется лошадь седлать.
   Дайань вывел рослого белого коня, оседлал его, взнуздал и, вдев ногу в стремя, ловким движением вскочил в седло. Достаточно оказалось удара хлыста, и конь помчался галопом.
   Дайань миновал Большую Восточную улицу и помчался на юг. За аркой у моста Всеобщей любви он поскакал по переулку Ванов. Примерно посередине его в самом деле располагался участок околоточного, а напротив, за ветхим Каменным мостом, тянулась красная стена монастыря Великого сострадания. Когда Дайань повернул в узкий переулочек, там на северной стороне ему бросилась в глаза вывеска торговца соевым творогом, а у ворот суетилась пожилая женщина, сушившая конский навоз.
   – Мамаша! – крикнул Дайань, оставаясь в седле. – Здесь живет сваха тетушка Вэнь?
   – Вот в доме рядом, – отвечала женщина.
   Дайань устремился к соседнему дому и очутился, как и говорил Цзинцзи, у двустворчатых красных ворот. Дайань спешился и постучал хлыстом в ворота.