Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Где ж тут ему постичь тайны гармонии правленья! Одной заботою томим – как еще польстить, чем Государю угодить? И впрямь, он шуткой кровавую битву затеет, а хвастовством взбаламутит горы и моря. Указ фальшивый сочинит – и слышит восторги царедворцев. Его речам лукавым Сын Неба кивает головой. Везет он мрамор в Стольный град – и разоряет жителей по рекам Янцзы и Хуай. Он шлет Государю самшит – и пустеет казна, беднеет народ. Трепещут при Дворе, стенает вся земля.
   Да,

 
Богатство с роскошью в тот час соединились,
Гремела музыка, столы от яств ломились.
 

   Угостив высокого начальника вином, командующие сели. Вышли пять музыкантов с цитрой, лютней, ксилофоном, красными костяными кастаньетами и запели так, что звуки их чистых голосов и дивных мелодий устремлялись ввысь и кружились средь балок. В тональности чжэн-гун^[1228] они исполнили арию на мотив «Преисполненный стати»:
   Они пели:

 
Ты теперь и богат и знатен,
Государем самим обласкан.
Из низов ты наверх поднялся,
Получил высокую должность,
В страхе держишь столичный округ.
Как же ты, государев любимец,
От князей принимаешь поклоны,
Долг презрев, сострадание к ближним?!
 

   На мотив «Катится расшитый мяч»:

 
Велишь копать пруды и водоемы,
Возводишь внукам пышные хоромы,
Где только можешь, ты скупаешь земли,
Своим корыстным устремленьям внемля.
Все блага у тебя давно в избытке,
А вот соседа оберешь до нитки.
На гибель обрекая непокорных,
Талантов людям тоже не прощаешь,
Зато льстецов ничтожных приближаешь
Да поощряешь подхалимов вздорных.
Ты справедливость на земле убил,
Ты помутил и Сыну Неба зренье.
Все люди четырех морей в смятеньи,
Ждут: в сети Неба ты бы угодил.^[1229]
 

   На мотив «Поразительный сюцай»:

 
Ты радуешь государя
Угодливой, льстивой речью,
Мешаешь преданным, честным
Отчизну вести к расцвету.
На лучших всегда клевещешь,
«Деянья» твои ничтожны!..
Как вылечить давний недуг,
Чтоб сохранились устои?
 

   На мотив «Катится расшитый мяч»:

 
Идешь тропой кривою Чжао Гао,^[1230]
Хитришь, коварный интриган, лукаво,
Копируя Туань Гу – кровопийцу,^[1231]
Ты подло подсылаешь пса-убийцу.
Уроки лжи берешь ты у Ван Мана,^[1232]
Двулично лицемеря неустанно.
Копируя Дун Чжо,^[1233] ведешь игру бесчестно.
Оруженосцев окружен ты свитой,
Сановников страшит суровый вид твой;
А оды славят сладостно-прелестно.
Хитро ульстивший тигра рыжий лис,
Ты создал клику подлецов лихую,
Карает правду острый меч втихую,
А кривды океаном разлились.
 

   Заключительная ария:

 
Драгоценные чаши, одни – именные,
Другие – безвестные.
Век в борьбе добродетельные и дурные,
Лиходеи и честные.
Что ты знаешь о вечных законах природы,
Об истинах жизни?
Есть разбойники – целые губят народы
В своей же отчизне,
Придворные да высокосановные
Позорят халаты,^[1234]
Награды у них, полномочья верховные, –
Жаль, заслуг маловато.
Ты вот власть захватил и на слабых глядишь
Так сурово и грозно.
А в беде и раскаешься и заюлишь,
Только тщетно и поздно…
Обличить твои козни не хватит бамбука…
Оголи хоть все Южные горы.
Даже воды Восточного моря не смоют
Злодеяний твоих и позора!..
 

   Осушив по три кубка, командующие выслушали певцов и стали откланиваться. Чжу Мянь проводил их до дверей и вернулся в залу. Музыка утихла, и дворецкий объявил о придворных. Главнокомандующий велел внести большой стол и расположился в покрытом тигровой шкурой кресле.
   – Первыми просите заслуженных государевых родственников и дворцовых смотрителей-фаворитов, приближенных и писцов, – распорядился он.
   Они поднесли подарки и немного погодя удалились. За ними начался прием глав пяти управлений и семи подразделений и северных полицейских гарнизонов. С официальными визитными карточками перед Чжу Мянем предстали высшие чины сыскной полиции и полицейского надзора, судебные инспектора и следователи, начальники дозора, полицеймейстер Столичного округа и командир императорского эскорта, главный тюремный надзиратель и старший полицейский надзиратель над тысяцкими и сотскими.
   После них стали вызывать по очереди судебно-уголовных надзирателей тринадцати провинциальных управ обоих берегов реки Хуай и двух частей Чжэцзяна,^[1235] Шаньдуна и Шаньси, Гуандуна и Гуанси, Хэдуна и Хэбэя, Фуцзяни и Гуаннани, а также Сычуани. Симэнь и Хэ Юншоу оказались в пятой очереди. Дворецкий поспешно положил на стол визитную карточку старшего дворцового евнуха-смотрителя Хэ. Они внесли подарки и стали внизу у ступеней, ожидая вызова. Симэнь поднял голову и огляделся. Его взору предстала огромная зала, окруженная располагающим к прогулкам взгорьем с многочисленными вьющимися тропинками. Крышу залы украшали двойные карнизы и резные водостоки. Были высоко подняты жемчужные занавеси. Зал окружали увитые зеленью балюстрады. Наверху красовалась дарованная Его Величеством Хуэй-цзуном ярко-красная вывеска, на которой рукою императора были начертаны золотом крупные иероглифы: «Зала Личного телохранителя». Да, вот где глава и уши, клыки и когти государя! Сюда водят пытать и сходятся на тайные сговоры. Вот где чаще всего казнят и четвертуют. По обеим сторонам залы были расположены шесть флигелей, отделенных друг от друга обширными дворами. В залу вело высокое крыльцо с широкими ступенями. На возвышении в ярко-красном облачении восседал главнокомандующий Чжу. Когда выкликнули имена обоих тысяцких, они с приветственными возгласами стали подниматься по ступеням и, очутившись под карнизом, оба пали ниц.
   – Зачем же ваш родственник старший дворцовый евнух-смотритель беспокоился о подношении? – спросил их Чжу Мянь и, распорядившись убрать подарки, заключил: – Службу несите ревностно и с усердием. Я все устрою как и полагается. А вы ждите высочайшей аудиенции. Свидетельства на должность получите потом в ведомстве.
   – Есть! – в один голос отозвались Симэнь и Хэ.
   – Встать! Аудиенция окончена! – крикнула стража.
   Вышли они через боковые двери. Миновав главные ворота, они хотели было обождать Бэнь Дичуаня с коромыслами, но тут прискакал с красными визитными карточками гонец.
   – Их превосходительства Ван и Гао прибыли, – доложил он.
   Симэнь и Хэ быстро отошли к воротам соседнего дома и стали наблюдать. Послышались крики стражников, разгонявших с дороги зевак. Свита – люди и кони – запрудили всю улицу и переулки. Наконец показались командующий восьмисоттысячным войском дворцовой стражи Ван Е, князь Западной Лун,^[1236] и главнокомандующий лейб-гвардии Гао Цю в ярко-красных халатах и нефритовых поясах, восседавшие в паланкинах. Толпившиеся у ворот командующие с мест тотчас же куда-то исчезли. Наконец-то появился Бэнь Дичуань с коромыслами. Им незаметно подвели коней, и Симэнь с Хэ верхом вернулись к себе.
   Да,

 
Не будь таких у власти негодяев,
В Китае не лилась бы кровь людская.
 

   Вот почтенный читатель, бабы в семьи вносят разлад, а ничтожные царедворцы баламутят Империю. Так оно и ведется. Понимавшие тогда уж полагали, что Поднебесную захватят разбойники. И в самом деле, если в третий год под девизом Всеобщего Согласия Хуэй-цзун и Цинь-цзун все еще охотились с собаками на севере Империи, то Гао-цзуну^[1237] уже пришлось перебраться на юг и Поднебесная оказалась плененной. Как это тяжело!!! У летописца не хватает слов, чтоб выразить всю горечь.
   Тому свидетельством стихи:

 
Сановники нечестивые
наносят отчизне урон.
Правитель, слугу ничтожного
гони из покоев вон.
«Разбойников шесть – под корень!»^[1238]
Напрасны, увы, заклинанья,
Когда императоры оба
томятся в далеком изгнанье.^[1239]
 

   Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
ЛИ ПИНЪЭР ВО СНЕ ЯВЛЯЕТСЯ СИМЭНЬ ЦИНУ В ДОМЕ ТЫСЯЦКОГО ХЭ
СУДЕБНЫЕ НАДЗИРАТЕЛИ УДОСТАИВАЮТСЯ ВЫСОЧАЙШЕЙ АУДИЕНЦИИ

   Игрой на лютне благозвучной
   себя не ублажает он,
   Досуг за чтением проводит
   и древних познает деянья:
   То чьим-то ревностным служеньем
   он справедливо восхищен,
   То чья-то тупость и бездарность
   рождают в нем негодованье.
   В правленье совершенномудрых
   мир наступает и покой,
   Придворные льстецы извечно
   несут лишь смуту да раздоры.
   Век процветанья, век упадка
   иль век еще грядет какой?…
   Познавший тайну жить уходит
   туда, где воды есть да горы.

   Итак, выехали Симэнь Цин и тысяцкий Хэ на широкую улицу, и Хэ Юншоу послал гонца предупредить дядю, а сам пригласил Симэня на обед. Симэнь долго отказывался и благодарил за гостеприимство. Тогда Хэ Юншоу велел слуге взять Симэня под уздцы.
   – Мне хотелось бы обо всем посоветоваться с вами, сударь, – сказал он Симэню.
   Они поехали рядом, а у ворот дома Хэ спешились. Бэнь Дичуань понес пустые коромысла к секретарю Цую.
   А Хэ Юншоу, надобно сказать, приготовил сослуживцу богатое угощение. Когда они вошли в залу, Симэнь увидал расставленные кругом ширмы с вышитыми павлинами, на тюфяках красовались лотосы. В жаровне ярко горел лучший фигурный уголь, из золотых курильниц струился аромат. Посреди залы стоял стол, неподалеку пониже – другой, а с восточной стороны – третий. Они ломились от редких яств и диковинных плодов. В золотых вазах стояли цветы. Блистала мебель, ширмы и пологи.
   – Можно узнать, кто приглашен, сударь? – спросил Симэнь.
   – Мой почтенный дядюшка нынче оказался свободен, сударь, – пояснил Юншоу, – вот и решился пригласить вас пообедать.
   – Сколько ж хлопот я причинил вам, сударь? – заметил Симэнь. – Как ваш сослуживец я, разумеется, не заслуживаю столь роскошного приема.
   – Таково желание моего дядюшки, – говорил Юншоу, улыбаясь. – Это скромное угощение позволит мне выразить вам свое почтение и испросить ваших наставлений.
   Им подали чай.
   – Могу я засвидетельствовать почтение его сиятельству? – спросил Симэнь.
   – Дядюшка скоро выйдет, – отвечал Хэ Юншоу.
   Немного погодя из дальних покоев появился старший дворцовый евнух-смотритель Хэ. Он был в расшитом драконами о четырех когтях зеленом шерстяном халате, в шапке и черных сапогах. На поясе у него красовалась застежка из драгоценного камня.
   Симэнь намеревался почтить дворцового смотрителя четырьмя низкими поклонами, но тот решительно воспротивился.
   – Ни в коем случае! – возразил он.
   – Мы с Тяньцюанем принадлежим к молодому поколению, – говорил Симэнь, – и долг обязывает нас оказывать вашему сиятельному все положенные почести, Кроме того, вы имеете честь принадлежать к знатнейшим приближенным особам Двора.
   Они долго упрашивали друг друга. Наконец, Хэ И согласился на половину положенного церемониала и пригласил Симэня занять почетное «верхнее» место, а сам сел в кресло хозяина рядом. Хэ Юншоу расположился сбоку.
   – Но это невозможно, ваше сиятельство! – возразил Симэнь, – Мы с господином Хэ коллеги. Могу ли я допустить, чтобы господин Хэ сидел ниже меня? Вы, ваше сиятельство, ему дядя, вам полагается, но мне нет.
   – А вы, сударь, отлично знаете этикет, – говорил польщенный Хэ И. – Ну, ладно! Тогда я сяду сбоку, а вы, сударь, будете рядом с вашим новым коллегой.
   – Тогда и мне будет удобно, – согласился Симэнь.
   Они обменялись поклонами и расселись.
   – Слуги! – крикнул Хэ И. – Подбросьте-ка угольку. Похолодало сегодня.
   Слуги принесли шлифованного угля и подложили его в стоявшие в углах начищенные до блеску медные жаровни, потом опустили утепленные промасленной бумагой занавеси. От зажженных огней в зале стало светло как днем.
   – Прошу вас, сударь, будьте как дома! – обратился к гостю Хэ И. – Может, снимете парадный халат?
   – Извините, ваше сиятельство, – говорил смущенно Симэнь, – Я без нижнего халата. Я пошлю своего слугу …
   – Не стоит, – успокоил его Хэ И и обратился к слугам: – Ступайте принесите господину мой зеленой шерстяной халат с квадратной нашивкой, украшенной летающей рыбой.
   – Но мне не полагается носить служебное облачение вашего сиятельства, – заметил Симэнь.
   – Ничего страшного! – продолжал Хэ И. – Вчера император, да продлится его жизнь на десять тысяч лет, пожаловал мне одеяние с драконом о четырех когтях. Это мне больше не потребуется. И я подарю его вам.^[1240]
   Слуги принесли халат. Симэнь снял с себя пояс и парадный халат и отдал Дайаню, сам облачился в одеяние придворного сановника и поклонами благодарил хозяина.
   – Прошу и вас, сударь, снять верхний халат, – обратился Симэнь к Хэ Юншоу.
   Снова подали чай.
   – Позовите певцов! – распорядился Хэ И.
   В доме придворного смотрителя, надобно сказать, обучали музыке и пению целую дюжину подростков. Они вышли, возглавляемые двумя учителями, и приветствовали гостя и хозяев земными поклонами. Хэ И велел внести в залу медные гонги и бронзовый барабан. Когда заиграли, могучие звуки свирелей и удары в барабан потрясли небеса и вспугнули рыб и птиц. Музыканты сели на свои места в ожидании распоряжений. Хэ И поднес Симэню кубок.
   – Не утруждайте себя, прошу вас, ваше сиятельство, – всполошился Симэнь, – Пусть почтенный коллега поднесет. Поставив передо мной кубок и прибор, вы уже оказали мне великую честь.
   – Нет уж, сударь, позвольте мне поднести вам кубок, – наставал Хэ И. – Видите ли, племянник только начинает служить и не знает еще всех тонкостей. Не оставьте его своими милостями, сударь, очень вас прошу. Я вам буду весьма обязан.
   – Не беспокойтесь, ваше сиятельство, разумеется, не оставлю, – заверил его Симэнь. – Говорят, коллеги – что самая близкая родня. Мне, вашему ученику, хотелось бы надеяться на покровительство вашего сиятельства. Я же со своей стороны почту за долг помочь вашему племяннику.
   – Вот и прекрасно! – воскликнул Хэ И. – Мы обязаны поддерживать друг друга, коль скоро все мы служим Государю.
   Симэнь не стал дожидаться, пока ему поднесут кубок. Он взял кубки и поднес их сперва придворному евнуху Хэ И, а потом Хэ Юншоу. После взаимных поклонов все сели.
   К пирующим вышли три подростка с учителем и, взяв в руки серебряную цитру, костяные кастаньеты, трехструнку и лютню, спели цикл романсов.
   На мотив «Высится статно парадный дворец»:

 
Хрустальный и чистый чертог,
Разливами радуги полон,
Внутри – перламутровый полог…
За окнами – лунный восход,
Снежинки кружит ветерок,
На ложе драконовом холод,^[1241]
И сон не глубок и не долог
За золотом царских ворот.
 

   На мотив «Катится расшитый мяч»:

 
В воздухе цветы-снежинки –
Ивы зимние пушинки –
То порхают мотыльками,
То алмазами сверкают;
Заслонив лицо руками,
Я иду, шаг ускоряя,
Стала шапка вороная,
Словно в трауре, седая.
Где же феникса палаты?^[1242]
Растворились в снежной буре
Стен лазурные глазури,
Окон кружевное злато…
Не найти мне путь обратный –
Всюду белые нефриты,
Как из серебрят земную свиту
Девять ярусов небесных.^[1243]
Свет и тьму, твердь и отверстье,^[1244]
Все стихии и все дали
Пудрой белою устлали.
 

   На мотив «Поразительный сюцай»:

 
На воротах медный зверь оскален страшный,^[1245]
И замки дворца неодолимы…
Я из спальни выхожу незримый,
Я – с предгорья долголетья Чжао Старший.^[1246]
Я спешу к Учителю Канонов,
Познавать всеведение законов.
 

   На мотив «Застывшая завязь»:

 
Зимою ветра неустанны
И снег все дороги занес,
А я сокровенные тайны.
С тобой обсуждаю всерьез
Не ждем окончания стужи
К чему бесполезно тянуть?
Кто ценит не внешность, а суть,
Тому церемонии чужды.
В безмолвном пределе дворцовом,
Три князя давно на местах^[1247]
И сам Трипитака-монах.^[1248] –
Все жаждут заветного слова.
От холода пьем кипяток
И ждем толкования строк.^[1249]
 

   На мотив «Поразительный сюцай»:

 
Не подражаю я Ханьскому вану,
Ведь наслаждался в покоях Вэйян он^[1250]
Также не чту императора Тан,
Что развлекался в хоромах Цзиньян.^[1251]
Мне сладострастье двух фениксов чуждо,^[1252]
Мне просвещенье единственно нужно.
Роскошь отброшу, чтоб снова, как в старь,
Скромным и мудрым был ваш государь.
 

   На мотив «Катится расшитый мяч»:

 
Меж четырех морей^[1253]
Я – первый из людей,
Мне долг велит вести народ свой.
К основам мужества и благородства.
Твердыням трем почтительно послушным:
правителю, отцу и мужу;
Познавшим пять первейших правил.
гуманность, справедливость,
пристойность и надежность,
и пониманье правды.^[1254]
Но молодость свою
Я передал копью,
К Конфуцию пришел не сразу.^[1255]
В «Преданьях» сколько глав!^[1256]
Смирит «Обрядник» нрав
И просветит народный разум.^[1257]
А в «Песнях» сколько строф!^[1258]
Причины катастроф
И процветаний «Летопись» изложит.^[1259]
Мне подражать кому? –
Лишь Юй, Чэнтан, Вэнь, У,^[1260]
Как предков чтить мне Яо, Шуня должно.^[1261]
Был не один Тай-цзун,
И Ханьский Гао-цзу:
Там – Фан и Ду,^[1262] там – Сяо, Цао рядом.^[1263]