Орлов Вадим. Шеврикука, или Любовь к привидению

Но стало ли ему от этого легче? Совсем недавно он высокомерно-прохладно
отнесся к вздохам подселенца Пэрста-Капсулы о томлении всей его сути. Пэрст
же, наверное, тогда страдал. Сейчас маялся он, Шеврикука.
"А не подняться ли мне к Денизе? -- пришло в голову Шеврикуке. -- К
Нине Денисовне Легостаевой, столь любезной Радлугину? Оказывается, она и
очки стала снимать". Пожалуй, давно Шеврикука, невидимым, но осязаемым и
ощутимым, не появлялся в квартире Легостаевой. Да и от Денизы чувственные
вызовы к нему не поступали. Шеврикука набрал известный номер, трубку
подняли, Шеврикука подышал тяжело и взволнованно, ожидал услышать привычное:
"Это ты, милый?.. Приходи... Умоляю... Приходи..." Однако трубку, не
слишком, правда, решительно, положили на место. Минут через пять Шеврикука
звонок повторил, опять трубку подняли, но теперь Шеврикука понял: сделала
это мужская рука. "Чего вы там дышите? У вас астма, что ли? -- услышал он
невежливое. -- Вам кого?" "Сторожа консерватории! -- грубо сказал Шеврикука.
"Здесь квартира". -- "Не валяйте дурака, здесь всегда была консерватория!"
На этом общение с квартирой Легостаевой прекратилось.
Шеврикука был чуток к звукам. Но сейчас он так взволновался, что не мог
сказать определенно, радлугинский голос он слышал или нет. Шеврикука
колебался. Конечно, если Денизу посещал приятный ей кавалер, соваться теперь
в ее квартиру было делом неприличным. Но вдруг там пребывал гость незваный,
может, даже насильственно вломившийся? Или, скажем, врач, приглашенный
внезапно захворавшей Денизой? Тогда он, Шеврикука, был обязан по службе хоть
на мгновение заглянуть в квартиру Легостаевой.
И заглянул.
Радлугин украшал собой жилище Нины Денисовны, Радлугин! Легостаева, и
впрямь позволившая себе снять окуляры-директивы, сидела в кресле, а Радлугин
на коленях стоял у ее ног. Весь он был -- упоение и страсть. Виделся он
Шеврикуке оголодавшим самцом, освободившимся от оков
общественно-государственных добродетелей и благоприличий. Расслышал
Шеврикука заверения Радлугина отвезти прекрасную Нину Денисовну через год,
нет, через полгода на пляжи Балеарских островов Легостаева смотрела на него
удивленно-обеспокоенная, но с глаз долой не гнала. "Да способен ли такой
Радлугин, -- думал Шеврикука, -- на гражданские подвиги? Вряд ли уже
способен. Этакий натворит дел. Или что-нибудь разворует! Надо будет со
строгостью через Пэрста-Капсулу напомнить ему об общественном долге!"
И Шеврикука удалился из квартиры Легостаевой.
Подругой своей Легостаеву Шеврикука никак не мог считать. Хотя и
относился к ней с приязнью. И уж тем более не мог считать ее своей
собственностью. Стало быть, ему следовало пожелать Денизе и Радлугину
взаимных удовольствий, если их интересы и тела сблизятся. И пусть младенец,
воображенный Денизой (и Радлугина Нина Денисовна попросит называть ее
Денизой?), пусть младенец этот случится не от Зевса. Совет им да любовь. И
пляжи Балеарских островов. Однако Шеврикука был раздосадован и раздражен.
Будто ему изменили. Или будто его обокрали. Или просто оставили в дураках. И
все же Шеврикука уговорил себя не быть мелочным и никаких препятствий
сближению Радлугина и Легостаевой не устраивать. Тем более что у Радлугина,
может, ничего и не возгорится. Может быть, Дениза с презрением относится к
пляжам Балеарских островов и по-прежнему питает слабость к казематам
Петропавловской крепости.
Одно было замечательно. Раздражение Шеврикуки и его досады отменили
томление его плоти. Значит, на зелья Стиши имелись и противоядия.
Впрочем, под маньчжурский орех Шеврикука намерен был отправиться.
И в среду он совершил поход в Ботанический сад.
Увека ждала его.
-- Здравствуйте, -- сказал Шеврикука. -- Это вы в двух записках просили
меня о встрече? Подпись стояла "В. В.".
-- Здравствуйте. Очень признательна. Да, это я. Векка Вечная. Конечно,
в этом имени есть претензия. Но так теперь меня называют.
-- Чем могу быть полезен вам? Чем вообще вызван ваш интерес ко мне?
-- Я давно наслышана о вас. Я знаю вас. Пусть и издалека. Я, может
быть, влюблена в вас...
-- Оставим разговор об этом, -- нахмурился Шеврикука.
--Хорошо... Оставим... -- Барышня растерялась. Замолчала. Губы ее
дрожали.
Увека, или Векка, похоже, не знала, как вести разговор с Шеврикукой.
Шеврикуке же нечего было сказать ей. Так они и стояли. Теперь Шеврикука мог
разглядеть просительницу внимательнее, нежели бабочкой с ветки липы. Со слов
Гликерии и в особенности Дуняши и по иным сведениям, Шеврикуке было
известно, что Увека Увечная, пробившаяся в мещанские привидения тридцать
шестой сотни из кикимор, а по весне объявившая себя Веккой Вечной, слыла
бойкой, неугомонной, развязной, лезла во все дыры и во всякие приключения.
Никакие благопристойности для нее не существовали. Она, будто и не обращая
внимания на свое малое значение в сословии, беспутно искала богатств и
фавора. Пробивалась в путаны, в фотомодели, в мисс и в миссис, имела удачи.
Попыталась даже перебраться в места со сладкой жизнью, для начала хотя бы в
Лихтенштейн, но была задержана и отправлена в холодную. Однако и из
холодной, стало быть, сумела вырваться, раз по средам могла позволить себе
прогулки в Ботаническом саду.
Выходило, что свидание Шеврикуке назначила несомненная княжна
Тараканова, распутная и злокозненная. Но стояла перед Шеврикукой вовсе не
княжна Тараканова, а хрупкая, худенькая старшеклассница, возможно, и ни разу
не целовавшаяся с парнями. Лицо у нее было почти детское, светлое, а серые
глаза -- лучисто-искренние. Как и в прошлую среду, оделась Увека скромно,
недорого -- темная юбка до колен, бледно-голубая вязаная кофта. Такую
барышню следовало опекать, жалеть и лелеять. Руки Шеврикуки подались вперед,
будто он вознамерился поднять барышню и носить ее, легкую, нежную, под
редкими иноземными деревьями. А то, может, и воспарить с ней...
"Э нет! -- охладил себя Шеврикука. -- Этак я растаю и рассироплюсь. Для
меня сейчас в этом нет никакой нужды!" И он снова подавил в себе действие
Стишиного зелья. Но, может, Стиша и не угощала зельем, а были в ее чашах
именно благородно-бодрящие напитки?
-- Вот что, -- сказал Шеврикука. -- У меня мало времени и хватает дел.
Для лирических прогулок и бесед у нас нет простора. О какой помощи вы хотели
бы просить меня? Какое у вас ко мне дело? Я многого не могу обещать вам. То
есть я вообще ничего не могу вам обещать. Я вас плохо знаю.
-- Вы можете узнать меня лучше, -- подняла глаза Увека-Векка, они по-
прежнему были влажными.
-- Пока не вижу в этом необходимости.
-- Я хотела бы стать сподвижницей Шеврикуки в его делах. Исполнять все,
что укажет или прикажет.
-- Вот тебе раз! -- удивился Шеврикука. -- И какие же такие нынче дела
у Шеврикуки, сделайте одолжение, проясните.
-- Вы знаете сами какие. А мне известно кое-что. Мне известно
направление ваших дел.
-- Вы ошибаетесь.
-- Я не ошибаюсь, -- убежденно сказала Увека-Векка. -- Я хочу служить
вам.
-- Спасибо за предложение услуг. И давайте закончим на этом разговор.
-- Вы одиноки... -- с печалью и будто сострадая Шеврикуке, произнесла
Увека-Векка. -- А теперь, когда вы и Отродья Башни...
-- У вас есть интерес к Отродьям Башни? -- быстро спросил Шеврикука.
-- Да! Есть! Интерес! -- в волнении выдохнула Увека-Векка. И в глазах
ее безусловно проявился интерес к Отродьям.
-- Знаете что... -- задумался Шеврикука. -- А не хотели бы вы, чтобы я
познакомил вас с кем-либо из Отродий?
-- Хотела бы! -- выпалила Увека.
-- Ладно. Через неделю, но не в три, а в два часа они отыщут вас здесь.
Если у вас, конечно, случится время для прогулки.
-- Случится!
-- И отлично. А там посмотрим.
"Вот пусть Бордюр и выходит на Векку-Увеку, -- подумал Шеврикука. -- И
пусть налаживает с ней отношения. Коли им нужны привидения и призраки". Был
повод потереть руки.
-- Теперь я, пожалуй, пойду, -- сказал Шеврикука. -- Ваши слова я
принял к сведению. Но ждут служебные хлопоты. До свидания.
Уходил он неторопливо, даже непривычно для себя степенно. Но в мыслях
он от маньчжурского ореха бежал. Побыстрее отсюда и подальше! "И надо же
было произнести дурацкое "до свидания"! -- бранил себя Шеврикука. -- Какие
еще могут быть у нас с ней свидания! И все-таки она меня зацепила... Или
сумела зацепиться за меня..."
А навстречу ему несся Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный с
букетом гвоздик в руке. Пролететь мимо Шеврикуки он не мог, остановился и
принялся будто бы оправдываться:
-- Игорь Константинович, вы извините, что в прошлый раз не заметил вас
здесь... Спешил... И сейчас спешу... В Оранжерею... К змею моему...
Анаконде... Любит, стервец, гвоздики... На десерт...
-- Ну и бегите, -- поощрил его Шеврикука. -- А то ведь бедняга
расстроится.
Шеврикука прошагал метров десять. Не выдержал. Обернулся. Теперь тело
Векки-Увеки не показалось ему хрупким. Напротив, эта барышня вполне могла бы
вызвать у любителей горячие чувства.
Крейсер Грозный подскочил к ней, поклонился, преподнес гвоздики. Увека
приняла их.
Змей Анаконда опять остался без десерта.

43

Через три дня в Останкине, да и во всей первопрестольной, стало
доподлинно известно, что Пузырь будут раздавать. Принято постановление.
Конечно, последуют еще дебаты и голосования, не исключено, что и с
мордобоями. Но Пузырь будут непременно раздавать. И всем должно достаться.
Неизвестно, правда, по скольку. Просочились сведения о том, что Пузырь
соизволил впустить в себя представителей, уполномоченную комиссию и
специалистов разных свойств. И будто бы оказалось: все эти супы-концентраты,
упаковки с макаронами и с аспиринами были лишь мелким преподношением Пузыря.
Или мелким его баловством. Чего только не обнаружилось в открытых, пусть
пока и избранным, недрах Пузыря! Будто там и автомобили крутились, сверкая
боками, на подвижных стендах, и плавали яхты, какие люди с капиталами из
Воронежа или Куртамыша Курганской губернии могли держать на своих причалах в
гаванях анатолийского побережья Турции. Конечно, не исключено, что сведения
расползались ложно обнадеживающие или из голов возбужденных фантазеров, но
им хотелось верить. В недрах Пузыря будто бы никакие неземные голоса не
звучали, а если Пузырь на что-то указывал или к чему-то призывал, то эти
указания и призывы мгновенно воспринимались мозгами, а то и чувствами
ответственных и догадливых гостей. К тому же в сусеках Пузыря (если были в
нем сусеки или отсеки) имелись инструкции на русском языке -- и без всяких
опечаток или грамматических вывихов -- с разъяснениями, что делать, что и
откуда брать и к чему стремиться. И якобы в инструкциях содержалось
требование: все явленное раздать гражданам, имеющим постоянную прописку,
иначе добро Пузыря отправится восвояси.
Что-что, а всегда у нас на Руси доставляли удовольствия населению
чаяния Белых Вод.
Понятно, что Останкино было теперь особенно возбуждено. И не только
Останкино. Не охлаждало пыл энтузиастов и мнение угрюмых о том, что никакие
лимузины и яхты отпускать не будут, а выдадут по спискам талоны, ими потом и
дыру на обоях не заклеить. Но у всех были свои грезы и интересы. Известный
критик и литературовед Вадим Евгеньевич Ковский уверял меня в коридоре
Литинститута, что одаривать станут одними носовыми платками. Преимущественно
темно-синими -- чтобы реже можно было стирать. А не менее известный
литературовед и критик Владимир Павлович Смирнов, тверской по происхождению,
мечтательно говорил, что выдавать будут исключительно просмоленную дратву
для подшития калязинских валенок, а в приклад к ней деревянные гвозди -- эти
для крепления на уже подшитых валенках кожаных пяток. А помолчав, он с
приязнью стал вспоминать о Лейпцигском университете и мягких тамошних
складных диванах. Похоже, что и лейпцигские университетские диваны оказались
бы теперь нелишними.
В пору всеобщего в Останкине возбуждения и томления душ подала наконец
Шеврикуке сигнал вызова на свидание Дуняша-Невзора. Там, где они встречались
в прошлый раз, лежал Пузырь, и Дуняша пригласила Шеврикуку к табачному
киоску на улице Королева. Пребывала она нынче не в печали и не в тревоге, а
в деловом оживлении. Мантилью оставила в шкафу, нарядилась в джинсовый
костюм.
-- Принес? -- спросила Дуняша.
-- Примите, пожалуйста, -- Шеврикука протянул Дуняше бинокль.
-- Вот и спасибо, -- сказала Дуняша. И будто бы была намерена сейчас же
куда-то бежать.
-- Что-то вы не торопились забрать бинокль?
-- Много хлопот и деловых устройств.
-- А второй предмет?
-- Пока он нам не надобен.
-- Ну, смотрите.
И опять, неожиданно для Шеврикуки, движениями своими и взглядами
Дуняша-Невзора давала понять, что беседовать ей с Шеврикукой не о чем, добыл
он им бинокль, и ладно.
-- Ты о чем-то хочешь меня спросить? -- поинтересовалась все же она.
-- О Совокупеевой, Александре Ильиничне, -- пришло на ум Шеврикуке. --
Ты сражалась с ней в нижних палатах Тутомлиных. А тебе по ночам приходится
являться и в ее квартире на Знаменке. Не деретесь более-то?
-- Мы с ней почти сдружились! Она со мной и Гликерией Андреевной вошла
в одно дело.
-- Это какое же?
-- Устраивают Мастерскую... или Ателье... Или Агентство... Колдунов,
ведьм и привидений. Может быть, именно на Покровке. И мы -- там...
-- Что за услуги вы будете оказывать населению?
-- Самые разнообразные! -- с воодушевлением заявила Дуняша. -- Снимать
порчи, сглазы, наговоры, а коли нужно -- отменять проклятия. Вызывать духов.
Проверять подлинность деловых документов, определять надежность партнеров в
бизнесе, давать финансовые прогнозы. Гадать на кочерыжке. Много всяких
услуг.
-- Как я понимаю, вам теперь не нужен проводник?
-- Проводник нужен. Но обойдемся без тебя.
-- А отчего же вы... Ваше Агентство... при таких талантах и
возможностях не освободите Гликерию Андреевну от ее... от тяготящих ее
обязательств?
-- Не твое дело! -- резко сказала Дуняша.
-- Не мое, -- согласился Шеврикука.
-- Не ехидничай, Шеврикука! Сам ты не перестаешь думать о Гликерии. А
она в тебе не нуждается. У нас все хорошо!
-- С чем я вас и поздравляю.
-- А ты пожалеешь, что связался с Увекой Увечной! Конечно, она теперь
малышка и милашка. Но смотри...
-- Хватит об этом! -- оборвал Дуняшино предупреждение Шеврикука. -- Дел
у тебя ко мне более нет. А потому я отправляюсь в свои квартиры.
"Странно, что Дуняша, служанка предприимчивой и рискованной госпожи, не
выказала никакого интереса к Пузырю и к тому, что его будут раздавать, --
подумал Шеврикука. -- Наверняка и они подбираются к Пузырю, но неизвестным
мне манером..."
А интерес к Пузырю и грядущей его раздаче, естественно, проявляли не
одни лишь люди. Воробьи и те озабоченно переговаривались вблизи боков Пузыря
в надежде урвать крошки. Несомненно, в напряжении находились Отродья Башни.
И домовые не желали чего-либо проморгать или упустить. Шеврикуку эстафетой
оповестили, как непременного и действительного члена, что он обязан посетить
ближайшие деловые посиделки в Большой Утробе. Можно было предположить, о чем
пойдет речь на посиделках. Конечно же о том, чтобы никто из
квартиросъемщиков, ответственных и рядовых, не оказался в убытке или
потерпевшим. А коли добро, хоть какое, пусть и неестественного
происхождения, прибудет в поднадзорные жилища, стало быть, возникнет повод
для удовлетворений и домовым. А потому надо приглядывать за бумагами и
списками в коммунальных конторах, дабы ни один из имеющих право не выпал и
не убыл из ценных списков, а обладающие льготами не были забыты. Ясно, что
все держали бы в голове мысль о том, что и им, домовым, из Пузыря хоть по
малостям, но что-нибудь да и отсыплется. Такой наглец, как Продольный, ни
при каких обстоятельствах не упустил бы своего. И чужого.
Радлугин все еще считал Пузырь попечительским. Но он, похоже, смирился
с тем, что попечительский Пузырь будут раздавать. И не одним лишь
останкинцам. Он, возможно забыв на время о шикарной женщине и Балеарских
островах, со своим сообществом и в соответствии с их самостоятельной
программой яро хлопотал о присуждении льгот и призов всем, кто
благонамеренно проявил себя во время Солнечного Затмения. Но прокатились
слухи о том, что льготы будут предоставлены прежде всего Фондам. В этом же
уверил Шеврикуку прикативший к Землескребу в синем "форде" отечественный
предприниматель Дударев (если помните, неделями назад он ездил в серой
"тойоте", а весной -- всего лишь на велосипеде). Оказывается, Дударев улетел
загорать на Аляску, но, узнав о раздаче Пузыря, вынужден был прервать
отпуск. Вчера -- все бумаги подписаны и упечатаны -- был создан Фонд защиты
и поощрения Привидений. Служебными ручьями поплыли и другие бумаги. Как
только они доплывут, куда надо, возникнет концерн "Анаконда" с участием (на
первых порах) японского капитала. О названии и эмблеме концерна спорили.
Иные (Свержов и Бордюков в их числе) предлагали дать ему имя "Шмель" -- в
память о незабвенном, но отмененном историей Департаменте Шмелей. Они же с
укором напоминали о существовавшем когда-то в Америке злодейском концерне-
монополисте "Анаконда", бессовестно грабившем простых, но честных
тружеников. И все же победили анакондисты. Тем более что имелся живой символ
концерна -- амазонский змей, дрыхнувший пока в Оранжерее. Но змею уже
определена зарплата, а во дворе (или на усадьбе) Тутомлиных вскорости и
безвозмездно ему построят крытый бассейн с илистым дном и порхающими
тропическими мухоловками. Погонщиком и научным смотрителем змея утвержден
(по совместительству) Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный.
"Ага, -- подумал Шеврикука. -- Он его откормит гвоздиками".
-- А размещаться мозговой центр концерна и Фонд Привидений, -- сказал
Дударев, -- будут, скорее всего, в доме Тутомлиных на Покровке. Сдавать в
аренду мы его не станем. Так что готовьтесь, Игорь Константинович. Скоро там
начнутся паркетные работы. Мы вам и ставку повысили.
-- А сколько же я раньше получал? -- поинтересовался Шеврикука.
-- Ну-ну, не дуйтесь! -- Дударев по-дружески похлопал Шеврикуку по
плечу. -- Важно, что теперь вы будете получать в месяц тысячу швейцарских
франков.
-- Франками?
-- Нет. В эквиваленте.
-- В каком эквиваленте?
-- В рублевом, в рублевом! -- обрадовал Шеврикуку Дударев. -- А вы
небось испугались, что в долларовом? Шутник вы, Игорь Константинович!
Однажды вблизи Пузыря в толпе любопытствующих Шеврикука углядел
сановного домового Концебалова. Концебалов-Брожило, в грядущем -- Блистоний,
совсем не походил сегодня на римлянина. Не было на нем сандалий и тоги, а
были кроссовки и оранжевая роба ремонтника дорожных покрытий. Из-за какого
резона Концебалов пожелал выглядеть ремонтником, Шеврикука узнавать не стал.
-- Да... Махина... -- произнес Концебалов. Потом резко повернулся к
Шеврикуке. -- А ведь, пожалуй, скоро сюда нагрянут Лихорадки... Не все,
конечно...
-- И Блуждающий Нерв?
-- И Блуждающий Нерв...
Шеврикука ожидал продолжения разговора, затеянного Концебаловым в
коридоре Китайгородского Обиталища Чинов. Но Концебалов долго молчал. Взирал
на Пузырь. Молча достал из кармана робы фотографию. На ней был
засвидетельствован незнакомый Шеврикуке предмет, похожий то ли на ромовую
бабу, то ли на большой наперсток.
-- Вот ведь что я хочу добыть у одной из Лихорадок, -- сказал
Концебалов. -- Точнее будет сказать -- вернуть... Уступил как-то в ходе
одной истории... Были там и другие вещи... Но этот для меня сейчас важен...
-- Что это? -- спросил Шеврикука.
-- Омфал, -- сказал Концебалов. -- Вещь, правда, не римская, а
греческая... Но все равно... Копия того, что стоял в Дельфах... Уменьшенная,
естественно... Но хорошая копия, старая...
Фотографию Концебалов убрал в карман и более не произнес ни слова. И
позже разговор с Шеврикукой у них не возобновился. Но очевидно было, что
Концебалов прибыл в Останкино не в последний раз.
Пришлось Шеврикуке снова листать "Словарь античности". Вот что он
прочел. "ОМФАЛ (греч. пуп) др. культовый объект в Дельфах, считавшийся
центром ("пупом") Земли (представляли, что существует и "пуп моря"). Этот
посвящ. Аполлону камень хранился в его храме, имел вид монолитной глыбы и
находился в целле".
Шеврикука вернул словарь на место. Долго стоял у окна в квартире
Садовниковых. Вот тебе и Концебалов! Пуп Земли! Но понял: и Концебалов сумел
зацепить его. Слабая он, Шеврикука, натура...
Вскоре Шеврикука почувствовал, что с ним желает говорить Пэрст-
Капсула.
Шеврикука поднялся в получердачье. Эксперт по катавасиям молча, но
торжественно протянул Шеврикуке деревянную палку с набалдашником,
инкрустированным янтарем.
Шеврикука чуть было не принялся откручивать набалдашник. Но не сделал
этого.
-- Попытался, -- сказал Пэрст-Капсула. -- И нашел. На Кондратюка. В
доме вашего знакомца... Петра Арсеньевича... Обнаружились прежде не
замеченные мной полости в плитах перекрытия...
Но Петра ли Арсеньевича была эта палка? Трость... Посох...
-- Спасибо, -- сказал Шеврикука. -- Укрой ее где-нибудь... На время...

44

Прошла неделя, и в субботу в полдень Пузырь впустил в себя четыре
грузовика-рефрижератора. С прицепами. Дебаты и голосования вышли
благопристойными и скорыми. Видно, и голосовавших подгоняло нетерпение. К
тому же, как известно, им полагалось разойтись на каникулы. Плетеные
корзинки с клубникой, напоминавшей о том, что не за горами яблочный Спас (а
прежде Илья Пророк примется прохлаждать воду в прудах, морях и океанах) и
надо будет готовить сани, стояли теперь у многих законосозидателей как раз
рядом с клавишами для волеизъявлений. И клавиши сработали. Но наверняка иные
избранники и на каникулах желали быть в пределах досягаемости Пузыря. Хотя
бы из чувства ответственности перед народами своих земель. Или из
любопытства.
Но и их это было дело...
Пронеслось мнение, высказанное и с трибуны, что -- при бдениях
уполномоченных наблюдателей и недреманного ока -- грезы каждого Пузырем
будут осуществлены. Но мнение это тотчас было признано популистским и
рассчитанным на немедленные суетные прибыли. Однако выразители мнения,
обещавшие к тому же всяческую поддержку Пузырю, несомненно, многим
запомнились.
"Осуществятся грезы... -- размышлял Шеврикука. -- Ну-ну... Концебалов-
Брожило откроет глаза, протянет руки к Пузырю, и на ладонях у него восстанет
Омфал, родственник дельфийского Пупа Земли... А может быть, греза у Брожилы
такая страстная, что незамедлительно состоится возведение Концебалова, минуя
достоинства всадника и оптимата, прямо в Пупы Земли..."
Сразу же Шеврикука вспомнил, что домовых ни в какие списки не внесут, а
грезу Концебалова, пусть и самую страстную, принимать во внимание никто не
станет.
Но вскоре разговором с домовыми Ягупкиным и Колюней-Убогим размышлениям
Шеврикуки был дан совершенно иной ход. Повстречались они вблизи музыкальной
школы. Там, как слышал Шеврикука, проводили теперь ремонт. С ленцой и с
денежными страданиями. Шеврикука намеревался кивнуть Колюне с Ягупкиным, но
в беседу не вступать. Безумные нынче глаза свои Колюня-Убогий таращил в
небеса, из приоткрытого рта его вот- вот, похоже, могла потечь слюна.
Ягупкин шагал без костылей, двумя ногами, харя неопрятного бездельника была
по-прежнему заросшая рыжим волосом и опухшая. Шеврикука понял, что дерзить
ему Ягупкин не будет и бузотерить не будет, его, как, видимо, и
Колюню-Убогого, словно бы ошарашили некой новостью, и привыкнуть к ней он
был не в силах.
-- Слушай, Шеврикука, -- остановился Ягупкин. -- Это как же такое? Это
что же с Продольным-то?
-- А что с Продольным? -- встал и Шеврикука.
-- Паспорт выправил! -- с ужасом выговорил Ягупкин. -- И будто прописан
в Землескребе. В отделении милиции поставили печати! Что же это?
-- Слухи? -- спросил Шеврикука. -- Болтовня? Или ты видел паспорт
Продольного?
-- Я не видел, -- покачал головой Ягупкин. -- Другие видели. Он
хвастался. Показывал. Там его фотография. И печати. Велизарий Аркадьевич
видел. Иван Борисович. И вот Колюня видел.
Продолжая таращить безумные глаза в небеса, Колюня-Убогий закивал
меленько и быстро, прохрипел нечто, выражающее смятение чувств его натуры.
-- Наглость ведь какая! -- не мог успокоиться Ягупкин. -- Устроить себе
людской паспорт!.. Это... Это... Этого не должно быть... Тут покушение на
основы... И все для того, чтобы пробиться к Пузырю! Как быть-то нам?
Похоже, немытый бездельник и бузотер Ягупкин, даже он, усмотрел в
нынешней наглости Продольного чрезвычайное безобразие с покушением на основы
и был возмущен и растерян. А Колюня-Убогий, не исключено, мог и разрыдаться
теперь от нечаянной печали.
-- Ничего не могу вам сказать, -- помолчав, произнес Шеврикука. --
Спешу. От вас впервые услышал. Надо выяснить с подробностями, а потом уж и
выстраивать соображения.
Но в квартире Уткиных Шеврикука постановил, что и выяснять ничего не
надо.
На всяческие основы, предания и приличия наглецу Продольному,
пробившемуся в Москву из погоревших и помятых мест хлебать кисели, было
всемилостиво наплевать с больших высот. А вблизи Пузыря и не имея
возможности попасть в полноправные списки, Продольный страдал, истекал
желудочным соком и, естественно, должен был броситься добывать,
выторговывать, выцарапывать, устраивать себе людской паспорт, натуральный,
может быть, лишь по наружности. (А командир Продольного уполномоченный