Орлов Вадим. Шеврикука, или Любовь к привидению

по московской привычке естественного отбора переклички устраивались в часы
отдохновений метрополитена, тут уж сибарита, лежебоку и безвольного одно
удовольствие было выставить из очереди. И в списках еженощно происходило
обнадеживающее продвижение к дарам Пузыря.
Раздражали очереди являвшиеся к перекличкам в иномарках, с трелями
охранных канареек, наглые люди, какие-то то ли хлопобуды, то ли будохлопы,
во главе с профессором Облаковым и ненасытной дамой в мехах Клавдией
Петровной. Они считали, что должны быть первыми и идти вне списков, потому
что свои списки и номерки на руках уже выстояли лет пятнадцать назад, а то и
больше в Настасьинском переулке, дом номер восемь. Именно тогда им (за
плату!) и был припрогнозирован нынешний Пузырь. А потому Пузырь прежде всего
-- их, а уж затем -- чей-либо еще. Выяснилось вскоре, что эти самые
хлопобуды в последние годы много чего уже награбастали, много кого
облапошили, места своих служений утеплили, виллы построили, чаще всего на
Ривьерах, пробьются и внутрь Пузыря, а в останкинские очереди ездят
отмечаться -- на всякий случай. Чтобы никакой мелкой добычи не упустить,
чтобы ни одна килька от них не удрала. "Этих -- бить будем!" -- было общее
мнение в очередях сумок на колесах. А так там нарастало единение душ и
надежд, по причине ночных бесснежных холодов жгли костры, водили хороводы и
предавались воздушным мечтаниям.
-- Ох! Игорь Константинович, вы вернулись! -- бросился к Шеврикуке во
дворе Землескреба обрадовавшийся ему Радлугин.
-- Да, вернулся, -- согласился Шеврикука.
-- Что-то вы не загорели...
-- Я был на Ямале, -- сказал Шеврикука.
-- Какие же там теперь развлечения? -- удивился Радлугин.
-- Гонки на оленьих упряжках. И на собачьих.
-- Ну, тогда конечно, -- закивал Радлугин. -- А "дупло"?
-- Он на задании, -- сказал Шеврикука. -- Но скоро должен появиться. А
пока донесения вам придется передавать мне. Из рук в руки. Но незаметно и не
прилюдно.
-- Слушаюсь! -- вытянулся Радлугин.
-- А как с Пузырем?
-- Бдим, -- сказал Радлугин. -- Стоим на страже интересов. Доступ в
него будет открыт во вторник, в одиннадцать ноль-ноль. Об этом уже сообщили
в газетах, по радио, в телевизорах... Ну, вы сами знаете...
-- Естественно, знаю, -- важно сказал Шеврикука. Он хотел было
поинтересоваться, каким способом, по сведениям Радлугина, будет
осуществляться доступ в Пузырь, если тот по-прежнему бездыханно спит и ничто
в себе не открывает. Но промолчал, не желая давать Радлугину повод
усомниться в государственной осведомленности Игоря Константиновича.
-- Рад, что вы бдите и стоите на страже, -- поощрил Радлугина
Шеврикука. -- Если что, докладывайте.
Через час Шеврикука почти те же слова сам услышал от предпринимателя
Дударева. Дударев категорическим образом обрадовался возвращению Игоря
Константиновича с Ямала, даже обнял путешественника, вызвав напряжение на
лицах двух своих хранителей тела.
-- Досада-то какая, Игорь Константинович, что вы наши паркетные работы
пропустили! -- сокрушался Дударев.
-- Вы же мне о сроках-то не сообщили...
-- Да-да, это так! Фронт работ открылся внезапно. И мы обещанную вам
ставку не отменили и не понизили. Вы все получите. Все! И дом в Подмосковье
пока незастеленный...
-- Застелим, коли надо будет, -- пообещал Шеврикука.
-- Пока порадейте здесь. При Пузыре, -- порекомендовал Дударев. -- Глаз
да глаз за всем, что вокруг. А потом милости просим к делам -- в дом на
Покровке и в наш с вами Салон. Скоро змею мы соорудим Парадиз. Очень
способный змей. Многого от него ждем.
Радостной вышла встреча Шеврикуки с Сергеем Андреевичем Подмолотовым,
Крейсером Грозным, и его японским другом Сан Санычем. Крейсер Грозный
говорил главным образом на футбольные темы, признавая в Игоре
Константиновиче достойного знатока, радовался спартаковским удачам и не
скрывал собственных своих колдунских удач.
-- Вы видели, как Тихонов бильярдным ударом мяч загнал "Алании"? Вы-
то, именно вы, можете понять, чего мне это стоило...
-- А заказчикам сколько это стоило?
-- Ну... -- замялся Крейсер Грозный. -- Подштопать тельняшку хватило...
-- А как ваш змей Анаконда? -- из вежливости поинтересовался Шеврикука.
-- Куражится. Кочерыжится. -- Тут Крейсер Грозный нахмурился. -- Будто
кто-то оказывал на него дурное влияние. Как бы чего не выкинул... Или,
может, провиант, по вашим указаниям -- с ликерами и водками, отпускают
не-тех качеств? Мы-то дегустируем и довольные. Но мы-то привычные. А змей --
существо тонкое. Вы, Игорь Константинович, как-нибудь взглянули бы на змея.
А заодно и подегустировали бы с нами.
-- Как-нибудь и зайду, -- пообещал Шеврикука.
-- Будем очень признательны, -- сказал Крейсер Грозный. И тут глаза его
стали знакомо хитрыми. Он подмигнул Шеврикуке и спросил таинственно: -- Ну а
как вам наши рогатки?
-- Какие рогатки? -- Теперь уже смутился Шеврикука.
-- Вообще рогатки. И наши, в частности, михайловские. Мы через две
недели пускаем с Сан Санычем фабрику рогаток в Михайлове Рязанской губернии.
-- Откуда же вы столько серебра для них найдете? -- спросил Шеврикука.
-- Не в убыток ли выйдет?
-- Зачем нам серебро? -- удивился Крейсер Грозный. -- Если только на
сувенирные экземпляры. А так на рогатины пойдет ореховое дерево. В
боеприпасы же, полигонные испытания показали, надежнее всего брать катыши
клинкера, нашего, Михайловского. Пробивают броню турецких авианосцев.
-- Серебро-то, оно, -- задумался Шеврикука, -- видимо, и не всем
показано...
-- Ждем вас в Парадизе змея. И рогатки презентуем. На случай боевых
действий. -- И Крейсер Грозный опять хитро подмигнул Шеврикуке.
А между тем объявленный вторник приближался.
По вечерам на улице Королева, на Звездном и Ракетном бульварах, у
главного входа ВДНХ теперь происходили народные гуляния, благо что погоды
стояли нечаянно бесснежные, теплые и сухие. Подъем духа населения
подтверждала музыка духовая, возвышая аппетиты, там и тут дымили мангалы,
куры обретали золотистую корочку на вертелах, шипели на сковородках
брауншвейгские сардельки, в бумажных бокалах гулявшим предлагались
глинтвейны, гроги, жженки и подогретые йогурты. Установили множество елок с
разноцветьем гирлянд, будто бы Пузырь имел отношение к Рождеству и Новому
году. Или ему отводились обязанности Деда Мороза. Но для явлений Деда Мороза
и Снегурочки сроки еще не наступили. Почти не наблюдалось в те дни вблизи
Пузыря скандалистов. Всякие сообщества и партии, осознавшие себя под идеей
Пузыря и в борьбе за права и льготы, если и шумели теперь, то не в
Останкине, а в своих уже приобретенных резиденциях и офисах. Одни лишь так
называемые хлопобуды или будохлопы раздражали публику, бузотеря на
перекличках и тыча в нос прохожим чернильные номерки.
Шеврикука все еще сомневался в способностях Возвышенного управления
Справедливой Раздачи вызвать подвиг дружелюбия и бодрости спящего Пузыря в
назначенный вторник, а в Москву уже стали съезжаться иноземные делегации и
жаждущие зрелищ. В понедельник вечером были произведены обещанные салют и
фейерверки, нисколько не обеспокоившие сон Пузыря. И это был государственный
салют, а не минометная самодеятельность при смотринах дома на Покровке.
Ходили слухи об амнистии, но никакие указы об амнистии изданы не были. Не
подтвердились также слухи о награждении футбольного тренера Олега Романцева
орденом "За заслуги перед Отечеством" 3-й степени.
За фейерверками Шеврикука наблюдал на углу улицы Цандера и Звездного
бульвара. Какие только знакомцы не оказывались в поле его зрения. Многие
подходили к Шеврикуке, раскланивались. Все были возбуждены. "День Победы,
что ли, какой?" -- удивлялся Шеврикука. Не подошел к нему сановитый домовой
Концебалов-Брожило, а стоял он от него метрах в двадцати, и повод подойти
имел. Не подошли и Любохват с Продольным, они проскочили мимо него в толпе,
видно спешили куда-то по делу, позволили себе лишь посмотреть на Шеврикуку.
Посмотрели злобно, но будто бы и с опаской. Не подошла и Дуняша, а явно
хотела подойти, она глядела на Шеврикуку в надежде, что он ее кликнет, сама
же показалась ему заплаканной. А вот Гликерия Андреевна Тутомлина на
бульварах не показывалась... Зато объявился субъект с трубкой во рту,
прозванный летом останкинцами инспектором Варнике. Нынче его одежды
соответствовали сезону. Стоял он Наполеоном Бонапартом, руки сложив на
груди, и словно был разочарован явлениями природы. "Так он и допустит в
себя, -- произнес он, вынув трубку изо рта. -- Дурак будет, если допустит".
И Шеврикука полагал, что вторник станет для Возвышенного управления
Справедливой Раздачи днем конфуза. Однако уже в девять часов занял место в
толпе опять же на углу Цандера. Надо ли говорить, что на этот раз Пузырь был
оцеплен, а движение транспортных средств вблизи него прекращено. Для
почетных гостей и наблюдателей у пересечений Пузырем проспекта Мира
установили две трибуны с подзорными трубами. Толпа шелестела флажками и
плакатами, шумела, проглатывала глинтвейны и мороженое, но в половине
одиннадцатого сама по себе притихла. И духовые музыки, взгремев и звякнув
тарелками, умолкли. А Шеврикука почувствовал, что он волнуется. "С чего бы
это? -- удивлялся он. -- Мне-то что?" А и вокруг него все стояли
взволнованные.
В тишине праздничными динамиками было объявлено: "Уважаемые граждане!
Просим вести себя без возбуждения и толкотни, дабы не вызвать Ходынки и
неодобрений Пузыря. Сегодня состоится лишь доступ в недра Пузыря
специалистов и перевозочных средств. Непосредственная раздача содержимого
Пузыря произойдет позже по месту жительства и по утвержденным спискам.
Ожидаются в пятницу на Звездном и Ракетном бульварах показательные дарения
гостинцев Пузыря. Еще раз просим соблюдать спокойствие и не допустить
толчеи. Спасибо за внимание".
Теперь работники Возвышенного управления Справедливой Раздачи стали
казаться Шеврикуке бессовестными наглецами. Но без двух минут одиннадцать
Пузырь вздрогнул, и по спине его от самого марьинорощинского путепровода в
направлении Сокольников пошла судорога, у Сокольников она, видно, и
закончилась. То есть слово "судорога" по отношению к Пузырю выходило не
слишком уместным или приличным, можно посчитать, что, отходя ото сна, Пузырь
изволил потянуться и размять спину. В одиннадцать же ноль-ноль шкура Пузыря
разошлась во многих местах, и открылись проемы на боках Пузыря и на его
спине. Не исключалось, что недра Пузыря отверзли и для подземных
коммуникаций, каналов, линий метрополитена и трубопроводов.
Публика взревела в воодушевлении. Полетели вверх шапки, воздушные шары,
голуби, сумки, детские коляски и радиотелефоны; Шеврикука обнаружил, что его
обнимает Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, и в руке у него --
Андреевский флаг. Будто и впрямь была одержана неслыханная виктория. Или
нога останкинского обывателя ступила на пористую почву планеты Венера.
А инспектор Варнике сокрушенно качал головой. Он не одобрял Пузырь, не
одобрял!
Потом публика притихла и с перешептыванием разглядывала Пузырь в новом
его, распахнутом состоянии. И ожидала. Так ожидают выезда командующего
парадом и звуки фанфар. А ничего не происходило. Ожидание сменилось
недоумением. И лишь в двадцать минут первого начался истинно доступ в недра
Пузыря и вывоз содержимого. Прибывали к Пузырю колонны
автомобилей-дальнобойщиков и скрывались в Пузыре. В проемы же на его спине
опускались тяжелые армейские вертолеты, щекоча, возможно, потоками воздуха
шкуру Пузыря. Пузырь дергался, но проявлял терпение.
О том, какие средства заезжали или заплывали в Пузырь снизу, можно было
лишь гадать, наверное, там были цистерны, думпкары и вагоны- холодильники.
Минут через сорок выяснилось, что складывается или направляется Пузырем
безостановочная система въезда-выезда и циркуляции грузопотока. Без заторов
и досадных остановок. Автомобили все прибывали, а из назначенных проемов
выезжали тяжелыми. Выныривали из Пузыря вертолеты и неслись к складам. По
всей вероятности, Пузырь обладал свойствами, позволяющими ему безболезненно
воспринимать работу летательных аппаратов. И погрузочные механизмы (или что
там?) трудились в нем стремительно и задорно.
Словом, праздник отшумел и пошла рутина. Иноземцы и почетные гости
сошли с трибун, отобедали еще раз в историческом зале и принялись
разлетаться. И на рутину приятно поглазеть, если у тебя нет иного
увлекательного занятия. А потому зеваки на бульварах все же оставались:
вдруг что-нибудь сломается или какой казус произойдет. Естественно, не
покидали постов люди со списками в руках, ночные переклички не были
отменены.
Как и предполагалось, в ночные часы грузопотоки усилились. Прожекторы
рвали тьму бесснежного города. И сам Пузырь будто бы светился, и гул стоял в
Москве от моторов, колес и гусениц тяжелого транспорта.
Но какими бы способностями или оснащениями ни обладал Пузырь, рутина-то
пошла наша, отечественная. И тут уж без всяких безалаберностей обойтись было
никак нельзя. Да и без безалаберностей ход выгребания содержимого Пузыря мог
вызвать у московских жителей недоверие. Но пока, во вторник, в среду и в
четверг, безалаберности шли мелкие. А ждали крупных. И уж не безалаберностей
даже, а безобразий. Чтобы можно было душу отвести, выразиться, осуществляя
свободу слова, и ткнуть пальцем в кого следует. А то все протекало как-то не
по-человечески. Подозрительно складно протекало. Будто у кого-то состоялся
сговор с Пузырем.
В пятницу снова понабилась на бульварах публика. Прибыли наблюдатели от
самых разных движений и товариществ, естественно, и бывший соцсоревнователь
Свержов из Лиги Облапошенных. Динамиками объявили, что показательно
раздавать будут по спискам и номеркам именно ночных очередей с перекличками.
Будто бы они, перекликавшиеся по ночам и водившие вокруг костров хороводы,
растрогали Пузыря верой в него, и он распорядился одарить их. По другой
версии, растроганный якобы Пузырь был ни при чем, а прибившиеся к
перекличкам хлопобуды оказались столь влиятельными в сферах и структурах,
что и выбили показательные дары для себя и уж ради приличия -- и для
остальных очередников.
В оцеплении у товарных проемов образовались ворота, уполномоченные
Возвышенного управления Справедливой Раздачи в униформных куртках типа
"Аляска" китайского пошива выкатили из Пузыря на автокарах коробки, ящики,
цветные пакеты, ларцы, сундуки, мешки, мешочки, свертки. И показательная
раздача началась. Совершалась она блистательно быстро. И раздатчики были
хороши, расторопны и сноровисты. И очереди вели себя
благонамеренно-послушно, не лаялись из-за номеров в списках, не выясняли
базарно, почему кому-то выдают коробку, а кому-то целлофановый пакет, не
клянчили у Пузыря льготных добавок, ссылаясь на косоглазие, а двигались
молча, будто ленты транспортеров. По наблюдениям Шеврикуки, лишь Любохват с
Продольным своей суетой создавали мелкую толчею и нервозность. Они
перескакивали из очереди в очередь раз пять и повсюду отоваривались, надо
полагать, преуспели в перекличках.
За час с четвертью с показательной раздачей было закончено.
Уполномоченные в униформе поклонились публике, пожелали всем хорошего
аппетита и поблагодарили за терпение. Ворота в оцеплении исчезли. Минуты три
все стояли молча. А потом в толпах начались ропоты разочарований.
Разочарования эти имели несколько причин. Во-первых, раздача прошла опять же
рутинно. Никого не потешили, не ввели в возбуждение социальных удовольствий
и надежд. Даже духовые оркестры и те не гремели. И шутихи не трещали и не
дымили. Словно бы, как четверть века назад, выдавали в домоуправлениях
пакеты с пшеничной мукой. Другие разочарования были обращены в глубины
собственных натур досадующих. А они-то что же прохлопали? Час с четвертью --
и все! Небось столько невостребованных к раздаче даров осталось в недрах
Пузыря, и пойдут куда-нибудь налево, а они поленились ночами поотмечаться в
списках! Третьи разочарования вызвали распотрошенные упаковки даров Пузыря.
Не положено огорчаться несовершенствами дареного коня. Неприлично это и
недостойно гражданина созидателя. А тут некоторые стали прилюдно браниться:
"Экую дрянь нам подсунули!" Надо сказать, что потрошили ящики, коробки,
пакеты далеко не все, а самые нервные и нетерпеливые. Те, что
поблагоразумнее, сразу же поволокли приобретения домой, а то еще уворуют,
искорежат от зависти или заставят обновку обмыть. Да и не все открытые и
обнародованные дары можно было назвать дрянью. Далеко не все! Среди них
попадались совершенно замечательные для ведения домашнего хозяйства вещи --
скорокипящие чайники с золотыми спиралями, пылесосы и утюги "Ровента",
электропечи "Бош", массажеры для сбавления веса, секс- наборы с резиновыми
куклами, сковороды и кастрюли "Тефал", комплекты постельного белья из
ивановских миткалей и прочее и прочее, всего не перечислишь. Особое
одобрение вызвали золоченые ночные горшки с музыкальными секретами;
исполнение хозяином двух основных функций организма по обмену веществ
приводили к звучанию в горшке двух разных мелодий, причем одну играл легкий
ансамбль с ксилофоном, а другую -- чуть ли не симфонический оркестр. Что уж
тут было дуться на Пузырь! Благоразумные же уносили в ящиках и коробках кто
телевизоры, кто разобранные велосипеды, кто коллекции греческой метаксы и
пива "Гиннесс". И эти приобретения неблагородно было бы обзывать дрянью.
Первые вопли разочарования раздались при вскрытии мешка из плотной
бумаги весом в двадцать килограммов. В нем нежно белел картофельный порошок.
Такой мешок был бы уместен лет семь назад. Теперь же он казался издевкой. В
одной из коробок лежали двадцать четыре экземпляра учебника по математике
для шестого класса. Новый хозяин в сердцах разбросал их по асфальту и
принялся было топтать их, но был остановлен проворным молодым человеком.
Этот прыткий запихал учебники в баулы и помчался на Дмитровку, к
Художественному театру, где сбыл книжки несчастным родителям, заработав на
слезах детишек два миллиона. С возмущением была воспринята коробка с
резиновыми галошами, заложенными сверху эстонской бутербродной замазкой
"Рама". Но галоши и замазку, пусть и с руганью, все же растащили. А вот
топтать содержимое высокого пластикового пакета раздосадованному владельцу
никто не стал мешать, напротив, нашлись и соратники. Из пакета на тротуар
вывалились наборы больших портретов Якубовича и Брынцалова в разных
возрастных видах, от купания в детских ваннах до нынешних их солидностей.
Отчего вдруг вышло соединение в пакете двух этих персон и нет ли в явлении
портретов какого-нибудь глумливого намека останкинским жителям, об этом
судить не брались. Поруганию были преданы и кассеты с записями Александра
Малинина, Любови Успенской, Вики Цыгановой, какого-то Портного, и, возможно,
не из нелюбви к попсе и безвременной музыке, а из соображений
справедливости: "Этим вон стиральные машины и велосипеды, а нам всякие
Успенские!" И уж чуть ли не взрыв негодования и презрения вызвали упаковки,
плотно забитые прокладками с крыльями, явления которых в телевизорах,
особенно в обеденное время, приводили к потерям аппетитов. Тут брань стала
звучать и в адрес Пузыря, вовсе, может быть, невинного и, скорее всего,
недостаточно информированного об интересах и привязанностях москвичей.
Разочарования подвели к перебранкам, а те -- и к глупейшим дракам.
Такой вот оборот приняла показательная раздача даров Пузыря. Это нам
свойственно. Воодушевления и восторги у нас сменяются уныниями,
раздражениями, для которых порой и нет оснований. И теперь довольных или
ожидающих удовольствий было куда больше, чем недовольных, но недовольные,
при остроте их досад, выходило, затевали бузу. Во всяком случае, угнетали
настроения. И это не могло не сказаться. Дальнейшее опорожнение Пузыря стало
проходить нервно, с неприятностями, неполадками и заторами. А по городу уже
бродили слухи и домыслы, ставившие под сомнение как добродетели Возвышенного
управления Справедливой Раздачи, так и добродетели самого Пузыря. Ко всему
прочему, в суждениях телеведущих, их остротах, подковырках и даже в жестах
угадывались теперь намеки на то, что дела с Пузырем не так уж и хороши, как
всем представляется. И выварилось в публике мнение. Если кто желает получить
от Пузыря по коммунальным опискам квартиры, автомобили, коттеджи- резиденции
в Перхушкове, путевки на Багамы, кипы акций, кухонные комбайны, темно-синие,
немаркие носовые платки и подшитые валенки (о них мечтали вслух, вы,
конечно, не помните, два профессора Литературного института, Вадим
Евгеньевич Ковский и Владимир Павлович Смирнов, этот ждал еще и дратву для
подшития валенок), то пусть фантазеры, даже и имеющие льготы, перестанут
грезить и утрутся собственными платками. В лучшем случае им выдадут галоши,
прокладки, маргарин "Рама" и учебники для шестого класса. Скорее всего,
Пузырь почти целиком состоит именно из галош, прокладок, маргарина и
горохового концентрата. (По поводу галош, модных в хлопкосеющих районах,
прибыли уже -- опять на верблюдах и ишаках -- купцы из Средней Азии.) А если
что и вывезли из Пузыря ценного, то оно уже либо разворовано, либо тихо
роздано и без того сытым, превращено в доллары и уплыло в чужие земли.
В такое не хотелось верить. Но, исходя из долговременных житейских
опытов, верили. Снова зашумели в Останкине сообщества и партии. Ликовала,
предъявив свою правоту, Лига Облапошенных. Бил молотком по чугунному горшку
для жаркого взбудораженный Радлугин и возносил к небу списки участников
Солнечного Затмения, достойных большего, нежели галоши и прокладки.
Начиналась в Останкине буча, от которой Шеврикука ничего хорошего не ожидал.
Досадными и частыми стали теперь сбои в грузоперевозках. Машины
ломались, самозванцы с подменными номерами пытались пробиться к проемам
Пузыря, из ближних стран предъявлялись документы десятилетне-братской
давности, иные пилоты не могли опустить летательные аппараты внутрь Пузыря,
усаживали их на его спину. Похоже, и сам Пузырь нервничал. Несколько раз его
будто бы корежило. Однажды это наблюдал и Шеврикука, на ум ему сразу же
пришел Блуждающий Нерв. Но всякий раз Пузырь успокаивался, лежал смирно,
запасы в нем, видимо, не иссякли. А может, они и вовсе были неиссякаемыми.
Но в воскресенье случилось никак и никем не чаянное. Уже утром на
глазах у зевак Пузырь перестал пускать в себя вертолеты и автомобили. Из
него выезжали и вылетали, в него же проникнуть ничто не могло. "Ну а как же?
Выходной! Имеет право!" -- рассуждали наблюдатели. Предчувствие выгнало
Шеврикуку из Землескреба к улице Цандера. У въездных проездов толклись
обескураженные специалисты, но похоже, и они сами себе ничего не могли
разъяснить. А потому версия о выходном Пузыря была признана сносной и
разумной. Но когда из Пузыря выпорхнул последний загруженный вертолет,
проемы Пузыря в мгновение закрылись. Будто их и не было никогда. Все
притихли. Вертолет унес с собой звуки. Пронзительно- тоскливо сделалось в
Останкине. Судорога прошла по спине исполина. Теперь уже от Сокольников и до
Марьиной Рощи. Пузырь замер. И через минуту отцепился от Земли. Подъем его
вышел плавным и чрезвычайно уважительным по отношению к московским
наблюдателям, мягко сказать, ошалевшим. Лишь некоторые шептали с
возмущением: "Как посмел! Немедленно поднимать перехватчиков! Или -- ракетой
его! Ракетой!" В высотах, где он некогда висел над Останкином, Пузырь
прекратил подъем. В толпе послышалось: "Одумался! Да куда он от нас денется!
Далеко не улетит!" Пузырь, повисев, произвел некие колебательные движения с
изгибами всего тела (Шеврикука посчитал их прощально-приветливыми) и
продолжил восхождение в небеса, теперь уже с невежливой скоростью. Брошенные
вдогонку ему истребители-перехватчики не смогли остановить беглеца. Очень
быстро он превратился в точку. А потом и вовсе исчез.
Печально и тихо смотрели в небо останкинские жители.

79

В грустной, будто осиротевшей толпе Шеврикука увидел Дуняшу. Она
глядела в его сторону. А к ней приближались Любохват с Продольным. Дуняша
стала призывно махать рукой Шеврикуке, но Любохват с Продольным резко
повернули ее и, видимо, принудили следовать с ними.
Шеврикука намерен был направиться им вдогонку. Но осадил себя.
Он был ученый.
Обещания заняться Любохватом и Продольным он так и не выполнил. Вроде
бы не было для этого сословных причин. Беспокойства, какие вызывали в нем
Любохват и Продольный, могли быть вызваны лишь его неприязнью к ним. Ну и
что из того, что они поглядывали на него злобно и будто бы от них он мог
ждать пакостей? Это его трудности. А для всего сословия или хотя бы для его
останкинского землячества Любохват с Продольным, вполне возможно, были
удалыми и героическими личностями, а во время баталий с Отродьями Башни
исполняли секретные задания... И все- таки Шеврикука не мог не доверять
своему чутью, а сомнения следовало развеять. Хотя бы поговорить с Артемом