Орлов Вадим. Шеврикука, или Любовь к привидению

Любохват -- тот небось уже держал в карманах и зарубежную ксиву со
штемпелями ОВИРа? Да пусть!)
Но отчего же он, Шеврикука, должен был оказаться в проигрыше
Продольному? Ни в коем случае!
Выправить паспорт Шеврикука решил поручить Пэрсту-Капсуле. Конечно,
существо, сотворенное или недосотворенное при изучении Проблем
энергетического развития судеб (транспортно-биологических), много чего
умеющее, могло испечь любые удостоверения личности. Да и сам Шеврикука в
нетерпении был способен выгрести бумаги с гербами из воздуха. Но он пожелал
иметь документ подлинный. Подлинный. Равноценный и равносильный тем, что при
надобностях предъявляли супруги Уткины или Радлугины, поплававший бы по всем
канцелярским протокам из клея и чернил, прежде чем на него была бы опущена
последняя надлежащая печать. Такая посетила Шеврикуку блажь.
"Можно, -- кивнул Пэрст-Капсула. -- Можно и подлинный. Но ваши
фотографии... Бумаги, справки, какие надо, я достану. А с фотографиями
выйдут затруднения..." Шеврикука сходил в дом Э 19 по 3-й Ново-
Останкинской, там в очереди к мастеру срочных портретов стояли четверо.
Через день Шеврикука фотографии получил. А еще через день Игорь
Константинович Шеврикука был любезно приглашен в паспортный стол, где он и
вывел в обязательных местах личную подпись.
Теперь он был не только домовой Шеврикука, но и гражданин Игорь
Константинович Шеврикука.
Накануне Шеврикука пребывал в сомнениях. А не украсить ли документ
какой-либо курчаво-благородной фамилией? Или, напротив, не укрыться ли ему
за тихим, неспособным раздражать чувствительных псевдонимом? Но упрямство,
как известно, свойственно Шеврикуке, да и к вызовам судьбе он склонен. Он
был теперь Шеврикука, Шеврикукой пока и останется! Пусть кому-то его фамилия
и покажется смешной и странной. Впрочем, почему она должна показаться
смешной и странной? Полтора века назад в Капельском переулке проживал
землемер Николай Андреевич Шеврикука, о нем без иронии недавно вспоминал
Увещеватель. Да и в прошлом над землемером никто не похихикивал. В тридцатые
годы наш Шеврикука, по долгу службы домовым, знавал почтенную
преподавательницу французского языка Ирину Сергеевну Шеврикуку, отменно
варившую джемы из белой сливы; ее и ее джемы уважали. А лет десять назад в
отчетах "Советского спорта" упоминался полузащитник Альберт Шеврикука из
мамадышского "Продуктмаша", забивший четыре гола в игре с мантуровской
"Лесосекой". Таким Шеврикукой следовало гордиться!
Не сразу определил Шеврикука квартиру, какая могла оказаться пристойным
и малобеспокойным местом его прописки. Не размещать же себя в чертогах
Радлугиных, лишний жилец сейчас бы и обнаружился, пусть и в бумагах, и
разгорелись бы скандалы и баталии. И никому Шеврикука не желал создавать
поводы для тревог и недоумений. Разумнее было бы подселиться к рассеянным.
Рассеянных проживало в подъездах Шеврикуки двое. Гений и колдун Митенька
Мельников и предполагавшая родить от Зевса Нина Денисовна Легостаева. За
квартирой Митеньки Мельникова наблюдали. Телескопами из трех обсерваторий.
По меньшей мере -- из трех. В конце концов Шеврикука приглядел квартиру
Легостаевой. И теперь он был в ней прописан. Разыскивать Игоря
Константиновича Шеврикуку здесь стали бы лишь в двух случаях: при переписи
населения и в избирательную кампанию. Перепись населения пока не
производилась, считать пришлось бы убывших. Люди же из избирательных
комиссий по квартирам не ходили, никому не докучали, не то что шалевшие от
подстегиваний государственными кнутами агитаторы прежних лет. Станут,
правда, бросать в почтовый ящик Денизы открытки на имя И. К. Шеврикуки с
приглашениями изъявить волю. Но мало ли в Москве путаников, да и завлекающие
открытки всегда можно будет перехватить.
"Это что же, я теперь -- избиратель? -- пришло при этом в голову
Шеврикуке. -- На кой ляд мне все это надо?" Да, узнав о пронырстве наглеца
Продольного, он разволновался. Но теперь, когда он листал документ
гражданина Игоря Константиновича Шеврикуки, прописанного в Землескребе, с
фотографией и печатями, его чуть ли не затошнило с досады на самого себя.
Экое мальчишество! Да разве мальчишество? Дурь и безмерная дерзость! И прав
был Ягупкин, пусть бездельник и бузотер, называя пронырство Продольного
безобразием и покушением на основы. И главное, ему, Шеврикуке, совершенно не
нужен был выправленный документ. "Исключительно для того, чтобы суметь
отстаивать интересы квартиросъемщиков при раздаче Пузыря. Переусердствовал,
но не корысти ради..." -- придется объяснять Шеврикуке -- и, может быть, в
скором времени -- тому же Китайгородскому Увещевателю. И выйдет вранье.
Шеврикука вздохнул.
-- Что-нибудь не так? -- услышал Шеврикука голос Пэрста-Капсулы.
Пэрст-Капсула, чьими усердиями был добыт паспорт, стоял рядом, а
Шеврикука о нем будто забыл.
-- Что? -- спохватился Шеврикука. -- Нет, все в порядке. Благодарю за
услугу. Удивляюсь быстроте, с какой она оказана.
-- Самому интересно было пройти лабиринт быстро, -- сказал Пэрст-
Капсула. -- Есть способы ускорения канцелярской поспешности. Один из них я
опробовал. Получил удовольствие.
Шеврикука знал единственный способ ускорения канцелярской поспешности.
Но вряд ли Пэрст-Капсула ублажал лиц при конторских книгах и сейфах пачками
денег или хотя бы коньяками и шоколадами.
-- Да, -- сказал Пэрст-Капсула. -- Способы есть чисто технологические,
в них нет нарушения этики, а есть замена керосина лазерным лучом.
-- Я рад, что ты получил удовольствие, -- пробормотал Шеврикука.
Опять он почувствовал, что выглядит барином, высокомерно-
снисходительно-пустыми словами одобряющим проворного слугу. Ощущение это
было ему неприятно. Пустые слова произнес он, пустой случилась его затея.
-- Я не знаю... Надо ли об этом ставить вас в известность, --
неуверенно начал Пэрст-Капсула. -- Но я все же об этом скажу... Среди прочих
готовых к выдаче документов я видел паспорт на имя Гликерии Андреевны
Тутомлиной...
-- Вот как? -- удивился Шеврикука. И тут же сообразил: а что
удивляться-то? Впрочем, одна странность была: отчего паспорт Гликерии
Андреевны Тутомлиной (что ж, Гликерия имела право назвать себя и Тутомлиной)
был намечен (видимо -- ею) к осуществлению именно в Останкине? Не логичнее
было бы Гликерии получить прописку в иной префектуре, на Покровке, в доме
Тутомлиных? Или останкинская прописка давала ей больше выгод и выходов к
Пузырю? В этом следовало разобраться...
-- А... -- начал было Шеврикука.
-- Нет, -- сказал Пэрст-Капсула. -- На всякий случай я заглядывал в
бумаги. В Останкине ни одна из интересующих вас особ документ не заказала...
Ни дама, приходившая к вам в мантилье, ни просительница, объявлявшаяся под
маньчжурским орехом... Может быть, они пожелали в других местах... Или у них
нет возможности...
-- Может быть... -- рассеянно сказал Шеврикука. -- Может быть...
-- Есть мне еще какие-либо поручения? -- спросил Пэрст-Капсула.
-- Нет. Никаких более поручений нет. Еще раз спасибо, -- сказал
Шеврикука. -- Да... Вот что... Я был бы очень удивлен, если бы Гликерию
Андреевну Тутомлину прописали в Землескребе...
-- Нет, -- сказал Пэрст-Капсула. -- Ее прописали в строении,
расположенном от Землескреба в семистах двадцати метрах...
-- И то ладно... -- пробормотал Шеврикука, отпуская взглядом
покидавшего его Пэрста-Капсулу.
Известие о паспорте и останкинской прописке Гликерии успокоило
Шеврикуку. Отчасти даже развеселило его. Более он себя не бранил, не обзывал
безрассудным прохвостом. Паспорт в любой миг можно было разорвать в клочья,
а упоминание Игоря Константиновича Шеврикуки в казенных бумагах истребить.
Но пока этого не стоило делать.
"А сам-то Пэрст, -- задумался Шеврикука, -- не соизволил и себе завести
паспорт? А хоть бы и соизволил..."

45

Оживление страждущих вблизи Пузыря (нельзя сомневаться что и в местах
от Останкина отдаленных) нарастало. Конечно, у каждого, повторюсь, были
свои, может, не объявленные даже самим себе из суеверия или боязни, что
уворуют идею или мечту, интересы и упования. Но иных уже высказанные
интересы и упования стягивали веревками взаимных расположений в новые
Сообщества, Комитеты и Союзы. Очень шумно и целенапряженно заявила о себе
Лига Облапошенных. Охотников присоединиться к Лиге Облапошенных поначалу
сыскалось мало. С неудачниками и раззявами викторий не добудешь. Ни под
Нарвой, ни под Полтавой шведа не одолеешь. Но вскоре явились поводы для
удивлений. Учредители Лиги полагали себя облапошенными при разделе Пузыря.
Позвольте, говорили им, раздача Пузыря еще и не начиналась. На днях
начнется, произносилось в ответ, и тогда нас непременно одурачат, облапошат,
а мы потребуем компенсаций за морально-эстетические поражения и вещественные
убытки. То есть глупое, на взгляд простодушных, дело оказывалось вовсе не
глупым, а напротив -- чрезвычайно грядуще-выгодным. Все сразу же вспомнили,
что и они не менее других облапошенные, обманутые и одураченные. И не раз.
При этом -- обманутые и одураченные не уголовно наказуемыми мошенниками,
каких можно изловить и вздернуть, а историческими стихиями -- прогибами
эпохи, государственными затеями, переустройствами общих судеб и прочим. Мало
кто признавал и себя виноватым в том, что поддался одури, смалодушничал или
струсил, -- это все были простофили или тонкоустроенные натуры. Большинство
же и не сомневалось в том, что ими крутила лихая и неодолимая сила. Да и
приятно, умилительно даже было опять ощутить себя жертвой стихий и
обстоятельств, слезу пустить вниз по щеке, помня досады прежних лет, а в
грядущее направить бранные слова, в порывах же отваги -- и обещания навести
в грядущем порядок. Что и говорить, уместным показалось теперь многим
появление Лиги Облапошенных.
Посыпались туда заявления, но принимали в Лигу далеко не всех.
Признавали достойными лишь крепко одураченных или одураченных в особо
впечатляющих размерах. Шеврикука ощутил, что добродетельно усердствующий
Радлугин, верный идеалам собственного Сообщества выхода на Пузырь и никак не
желающий быть в чем-либо обделенным, тем не менее чуть ли не с завистью
поглядывает в сторону облапошенных (среди тех уже ораторствовал бывший
чиновник и соцсоревнователь бывшего Департамента Шмелей Свержов, не
вписавшийся, если помните, в исторический поворот). "Вот и хорошо, --
подумал Шеврикука. -- Вот пусть он за Лигой и присмотрит..." И при встрече
таинственно-диктующим шепотом Шеврикука намекнул Радлугину о том, что его не
прочь были бы видеть они в рядах Лиги, надеемся, что и у Радлугина имеется
достаточная степень одураченности и он сможет пройти конкурсный прием в
Лигу... Радлугин так обрадовался поручению, что в приступе пылкости готов
был обнять уважаемого Игоря Константиновича. Но местоположение их в
структурах ни на шаг не позволило Радлугину приблизиться к Игорю
Константиновичу. "Сведения передавайте прежним способом. В "дупло", --
заключил беседу Шеврикука.
Отечественного предпринимателя Дударева Шеврикука увидел выходящим
теперь уже из темно-серого "мерседеса".
-- Игорь Константинович! -- обрадовался Шеврикуке Дударев. -- Вы,
конечно, наблюдаете за Пузырем?
-- Держу его в поле зрения, -- сказал Шеврикука. -- Хотя для меня он и
не столь важен.
-- Вот и держите! Держите! -- поощрил Дударев Шеврикуку к неусыпным
бдениям. -- А то мы все в бегах, в разъездах, в телефаксах и в сотовой сети!
Сами понимаете. И концерн наш "Анаконда"! И Фонд защиты и поощрения
Привидений! И прочее! И прочее! А вы все время вблизи Пузыря. Конечно, и у
нас есть свои связи и каналы. И поверху. И в глубинах. Но вдруг что-нибудь
пропустим впопыхах. А вы -- рядом. Если выйдет какая непредвиденность, вы
нам сразу о ней...
-- Будем рады стараться! -- Шеврикука выразил готовность встать перед
предприятиями Дударева во фрунт.
-- Да нет, я вас вовсе не неволю... -- Дударев, похоже, смутился. -- Но
ведь вы наш? Наш!.. Мы вам очередную индексацию зарплаты произвели... Скоро
станут завозить и паркеты...
-- А сколько же мне теперь приходится?
-- Не суть важно. Много! -- быстро сказал Дударев. -- Скоро ощутите.
Поверьте мне. Я давно уже ощущаю!
-- Я вам верю, -- Шеврикука скосил глаза на темно-серый "мерседес".
-- Вам, как лицу заинтересованному, я отважусь показать кое-какие
картинки, таинственные пока, из нашего... с вами... будущего... -- И
Дударев, открыв "дипломат", извлек из него картонки, украшенные акварельными
рисунками.
Рисунков было три, и на всех в главные персонажи был возведен
останкинский змей Анаконда.
-- Это эскизы эмблемы, -- пояснил Дударев. -- Это первичные и легкие
наброски... Надо думать и думать! И вы, Игорь Константинович, может, что и
надумаете. Вы не специалист в геральдике?
-- Нет, -- сказал Шеврикука. -- Не специалист.
-- Нет? Жаль! Жаль! -- Дударев словно бы расстроился искренне. -- А на
вид вы вполне специалист. Мы бы вам и к ставке добавили...
Дударев сразу же и замолчал.
Смысл изобретаемых эмблем остался Шеврикуке недоступным. То есть смысл,
такой ли, эдакий ли, из рисунков (искусных, замечу, художника приглашали
дорогого) вывести можно было. Но что эмблемы сообщали о концерне, чем
обязаны были возбудить обожателей концерна, этого Шеврикука как раз и не
уразумел. Один из рисунков имел библейское основание. Змей Анаконда в саду
наслаждений кольцами обтекал фруктовое дерево с фиолетовыми плодами,
похожими на большие капли. Искушал ли он мужчину и даму, стоявших под
деревом, или, напротив, хотел уберечь их от бед, или же был намерен
предложить увлекшейся паре нечто спасительное и целесообразное взамен
неразумного отравления грехом, Шеврикука разъяснить бы не взялся. На секунду
Шеврикуке показалось, что мужчину художник писал с него, а даму -- с
Совокупеевой, Александрин, но не было среди знакомых Шеврикуки ни одного
искусного акварелиста, а пустые мысли Шеврикуки могли быть вызваны
эгоцентрическим произволом его натуры. На втором рисунке поза змея и среда
его обитания были позаимствованы из медицинских легенд и установлений. Змей
Анаконда находился здесь при чаше. Но в самой чаше отчего-то восседал
рыже-черный петушок, в удивлении склонивший голову набок. На третьем рисунке
змей Анаконда имел перепончатые лапы и крылья и, по всей вероятности,
находился в полете, над ним парили два яркоцветных, пятнистых бумажных змея,
соединенных с туловом Анаконды то ли узкими стропами, то ли шелковыми
лентами. Либо Анаконда волок в воздухе за собой японских бумажных партнеров,
либо те сами были восспособствующими ему силами.
-- Ну как? -- спросил Дударев.
-- Интересно... -- деликатно протянул Шеврикука. -- А вот у нас в
городе... на гербе... рыцарь протыкает змея копьем... Или в северной
столице... Там конь царственного всадника тяжелым копытом придавил опять же
змея... Те сюжеты ваш эмблематист и знаток геральдики не принимал во
внимание?
На минуту Дударев озаботился, стоял, будто что-то прошептывая в уме,
компьютер неслышно попискивал в нем.
-- Нет, -- сказал Дударев. -- Наш змей из других рук. К злодействам он
не расположен. И не даст поводов протыкать себя копьем. Даже рыцарям и от
Юрия Долгорукого.
-- А отчего, -- поинтересовался Шеврикука, -- ни на одном из рисунков
нет пусть даже и малюсенькой, пусть даже и в уголке, фигурки столь
ответственного лица, каким является научный смотритель и погонщик змея
Анаконды Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный? Он ведь тоже может
вызвать сюжет и какой...
-- Ах, Игорь Константинович, -- сокрушенно и укоряюще воскликнул
Дударев. -- Не хотите вы серьезно отнестись к делу. Или у вас сегодня
игривое настроение. Давайте сюда рисунки. Конечно, это пробные варианты,
ведь возможны самые разные ответвления деятельности концерна со своими
моторами и неводами. И вам бы с вашим пытливым умом что-нибудь изобрести, а
вы посмеиваетесь...
-- Я не посмеиваюсь, -- нахмурился Шеврикука. -- И не знаю я, что такое
пытливый ум.
-- Будут, будут у нас самые разные ответвления! -- не обратив внимания
на слова Шеврикуки, с воодушевлением продолжил Дударев. -- И акции! Акции!
Акции! И вы, Игорь Константинович, сможете приобрести акции со змеем
Анакондой. Или с привидениями. И вы станете рантье!
-- Я? Рантье? -- с трудом выговорил Шеврикука.
-- Ну а что же? Проще простого.
Будучи заинтересованным в деле и в скором времени рантье, Шеврикука не
мог не сообщить собеседнику о звонкошумящей поблизости от Пузыря Лиге
Облапошенных и о том, что один из заправил облапошенных -- известный
Дудареву соцсоревнователь Свержов.
-- Облапошенные? Свержов? -- Новость явно удивила Дударева и вызвала в
нем прилив соображений. -- Свержов и у нас околачивается. И у нас
колобродит. Этого Свержова хоть наголо обрей, а он все равно будет лохмат и
взъерошен! Нет, надо брать этих облапошенных в оборот!..
В какой оборот Дударев пожелал взять облапошенных и Свержова, Шеврикука
не узнал, потому как пришла пора Дудареву снова садиться в "мерседес" и
мчаться по делам.
В семь вечера в Большой Утробе началось толковище деловых посиделок.
Впервые после конфуза в музыкальной школе Шеврикука действительным членом
опустился под непременные лучины на лавку в конференц-отсеке посиделок.
Вместо пропавшего или сгибшего Тродескантова распорядителем нынче был
назначен известный в Останкине домовой Артем Лукич, последние два года
живший удивительно тихо. Помимо прочего Артем Лукич славился тем, что на
плече его был наколот портрет пастуха-воспитателя народов с трубкой во рту,
а под той трубкой синели слова: "Рабочее жилтоварищество -- наша крепость".
Шеврикука видел эти произведения искусства, не раз парился с Артемом Лукичом
в Зубаревских и Марьинских банях. Против Артема Лукича Шеврикука ничего не
имел. Домовой он был относительно справедливый. Правда, слишком горластый.
Да и поучительными, первоисточниковыми цитатами ему следовало докучать
слушателям реже. Теперь в них и вовсе отпала нужда. За столом распорядителя
рядом с Артемом Лукичом на табурете восседал напоминанием о том, что
воинственные козни Отродий Башни лишь притихли, один из квартальных
верховодов, домовой четвертой статьи Поликратов. Как и в прежние дни, на
плечи его был наброшен желтовато-зеленый бушлат, и опять изможденный
бдениями верховод выглядел полевым командиром, готовым сейчас же повести за
собой воинов в окопы. Поликратов пил резкими глотками чай из мятой жестяной
кружки, а в случаях опустошения посуды Колюня-Убогий согнутым китайским
служкой подносил верховоду чайник.
Речи Артема Лукича и пересуды коллег из Землескреба --и соседних зданий
Шеврикука слушал в четверть уха. Слова их, назначенные в высказывания, были
ему известны заранее. Да, Пузырь. Да, интересы жильцов. Да, постарайтесь.
Все для человека. Да, постараемся. Да, все для него. Об Отродьях и их
намерениях забывать никак нельзя. Они прикинулись уставшими и больными, а
сами пекут план за планом, одного "Барбароссу" за другим. А потому каждый
обязан держать кочергу в боевой саже. Ну и прочее. И прочее. Догадывался
Шеврикука и о том, кто о чем помалкивает и что у кого упрятано в мыслях. Сам
Шеврикука в ораторы сегодня не записывался. Он появился вновь действительным
членом, ощутил, кто как к нему отнесся. И достаточно. Интересовало его лишь
вот что: сидят ли на толковище (оно вовсе не получалось нынче деловым)
другие, кроме него, умельцы, постаравшиеся выправить себе паспорта. А может,
все взяли и выправили? Даже слюнявый Колюня-Убогий. А потому никто и не
требует разобраться с дерзкими безобразниками, осквернителями преданий,
вроде Продольного, и призвать их к ответу. В начале посиделок, в особенности
когда распорядителем Шеврикука увидел сурового Артема Лукича, он даже
взволновался: а не знают ли о его проделке и усердиях Пэрста-Капсулы
ускорить поспешность делопрохождений? (Увещеватель-то и в своем Китай-городе
непременно должен был обо всем узнать.) Так вот, не раскричатся ли на
посиделках, не назначат ли наряд с полномочиями удостовериться и взыскать?
Нет, ни о каких людских документах речь не завели. Но уверенность в том, что
не один он нынче при удостоверении личности, Шеврикуку не покинула.
Наверняка на толковище в Большой Утробе восседали теперь списочные граждане,
возможные избиратели и рантье. А если постарались отважные и расторопные из
привидений, то вряд ли от них и домовых пожелали бы отстать высоко ценившие
себя Отродья Башни. Хотя именно оттого, что они ставили себя выше людей, им
могла показаться унизительной мысль об использовании коммунальных
документов. Но кто знает? Со временем прояснится... А вот Велизарий
Аркадьевич, подумал Шеврикука, в обморок бы обрушился, если бы ему стали
предлагать паспорт с милицейскими печатями...
Велизарий Аркадьевич сидел справа от Шеврикуки, через две лавки, рядом
со стариком Иваном Борисовичем. При последнем их разговоре Велизарий
Аркадьевич одобрял клубный пиджак Шеврикуки, себя же корил за то, что
поддался всеобщему в Останкине в пору Отродьевых угроз отступлению от
высокой духовности. Тогда -- и это в клубе-то! -- Иван Борисович был в
ватнике, будто отъезжал на лесоповал, а Велизарий Аркадьевич -- в костюме из
светло-зеленой мешковины и походных бутсах британского завоевателя. Корил-то
корил себя Велизарий Аркадьевич, но и на посиделках он присутствовал в
мешковине и бутсах. А Иван Борисович прибыл в Утробу в ватнике, по плечам и
рукавам обсыпанном опилками. Предъявлялось кому следует: оба они --
нравопослушные, установлениям верны, о каверзах Отродий помнят и
поддерживают в себе оборонное состояние духа. Какие уж тут могли быть
фотографии и паспортные столы! И наряды не одних лишь Ивана Борисовича с
Велизарием Аркадьевичем наверняка благоуспокоили полевого командира
Поликратова. Оборонный дух, пусть и при обледеневшей линии огня, в домовых
не иссяк. Но Шеврикука понимал, и другие понимали, что волнует домовых нынче
Пузырь, а не Отродья Башни. И если волнуют и Отродья, то именно в связи с
Пузырем. Не выкинут ли чего? Не примутся ли разбойничать? Не установят ли с
Пузырем двухсторонние и доверительные отношения?
"Перейдем к разделу "разное", -- пробасил Артем Лукич.
Шеврикука не возражал бы против оглашения бумаги из Обиталища Чинов.
Однако сообщили о всякой чепухе, вроде пропажи в хозяйстве домового
Гранд-Сараева рассекателя горячих и холодных струй, а о его, Шеврикуки,
походе к Увещевателю даже и не намекнули. Шеврикука вдруг опечалился и
обиделся на Артема Лукича.
"Выходит, я ерундовее рассекателя!" -- досадовал Шеврикука.
Расходились вялые, говорили, направляясь к дверям, тихо, даже
перешептывались, явно в напряжении и тревоге, будто не радости и попечения
Пузыря ждали их впереди, а несуразности поколебленных устройств. Но, может,
причиной тому были бетоны бомбоубежища, в недрах их не год и не два копились
страхи и черные ожидания, они сползали теперь со сводов и обтекали забредшие
в Утробу натуры.
"Шеврикука..." -- послышалось сзади. Шеврикука обернулся. Нет, его не
окликали. О нем говорили. Бритоголовый боевик, уполномоченный Любохват, на
толковище не сидевший, что-то быстро и зло высказывал Артему Лукичу. "Нет,
нет, -- отвечал Артем Лукич. -- У Шеврикуки своя голова на плечах..."
Вслушиваться в слова собеседников Шеврикука не стал, продолжил движение
к выходу.
-- Голова! Голова! -- догнал Шеврикуку верткий нынче Колюня-Убогий и
принялся приплясывать в шаге от него справа. -- Голова! Голова! Никакой
головы на плечах! На плечах! Набалдашник! Один набалдашник! Шеврикуки один
на плечах!
-- Утихни! -- цыкнул на Колюню Шеврикука.
-- Набалдашник! Один набалдашник! -- рассмеялся Колюня-Убогий, пустился
вприсядку, а потом понесся к дверям.

46

В Землескребе мрачный Шеврикука вызвал Пэрста-Капсулу и указал ему
принести палку Петра Арсеньевича.
Пэрст-Капсула молча кивнул, а вручив через полчаса Шеврикуке палку, в
мгновение из квартиры Уткиных исчез.
Шеврикука, не думая о том, наблюдают ли сейчас за ним или нет, и если
наблюдают, то кто и каким манером, и какие при этом корчат рожи, принялся
откручивать набалдашник. Руки у Шеврикуки были сильные, но ни малейших
движений набалдашника вызвать они не смогли. Шеврикука брал на кухне тряпки
в надежде, что они помогут его пальцам в житейском усердии, но и тряпки
удачам Шеврикуки не способствовали. Да и с чего он, Шеврикука, взял, что
набалдашник обязан отделиться от палки, трости, посоха Петра Арсеньевича?
Выкрики Колюни-Убогого взвинтили Шеврикуку, злые взгляды уполномоченного
Любохвата возбудили в нем нетерпение. Но мало ли какой бред мог прийти в
голову Колюни Дурнева, Колюни-Убогого, и все ли смысловые совпадения должны
были нарушать душевное равновесие Шеврикуки? И уж тем более не имел он права
волнением отвечать на взгляды и слова Любохвата, наверняка и произнесенные
для того, чтобы Шеврикуку взбудоражить и взъерошить.
Но и при этих охлаждающих рассуждениях Шеврикука не выпускал палку
Петра Арсеньевича из рук.
"А не наложил ли Петр Арсеньевич чары на свой тайник? -- подумал
Шеврикука. -- Если он, конечно, что-то укрывал в палке. Если это не одно