Орлов Вадим. Шеврикука, или Любовь к привидению

Лукичом, посылавшим Продольного в экспедицию по неотложным делам, а еще
лучше -- с Увещевателем, выложить им свои сомнения и добиться от них
разъяснений.
Можно было бы постучаться к Иллариону. Но как бы не оказался Илларион
опять в Гатчине. Или где-нибудь на Земле Франца-Иосифа.
А о том, какие интересы связывали Дуняшу с Любохватом и Продольным, не
следовало и думать.
Но пока Шеврикука стоял на Звездном бульваре. И ему без Пузыря было
печально. И даже обидно. Но отчего же обидно-то? Будто и ему чего-то
недодали? Но он ничего и не ждал.
А толпа по-прежнему молчала. Смотревшие в небо заметили появление на
северо-востоке тяжело-темных облаков. И стало прохладнее. Безмолвие публики
не нарушал даже бывший соцсоревнователь Свержов. Все были обескуражены. До
того привыкли к Пузырю, что он уже казался своим, домашним. Без него был
теперь неуют в душах. Заметили лишь одного оживленного человека --
подозрительного типа с поднятым воротником и трубкой во рту, прозванного в
народе инспектором Варнике. На вопрос, что случилось с Пузырем, он заявил,
чуть ли не торжествуя:
-- Как он прилетел, так он и улетел. Он свое дело сделал. И какой он
вам Пузырь?
Версию о том, что Пузырь стал легкоподъемным оттото, что из него изъяли
все тяжести, инспектор Варнике принял с высокомерным смехом и со словами:
"Тяжестей в нем осталось достаточно. Просто он посетил плантацию человеков.
Понаблюдал, как совершаются здесь опыты, и был таков". Инспектор Варнике
приподнял котелок, поклонился публике и пошагал в направлении Марьиной Рощи.
Более в Останкине его не видели.
А тяжело-темные облака наползали, наползали. И когда наползли, из них
посыпал снег. Сначала он был крупитчатый, потом полетели хлопья метельные,
ветер стал мотать верхушки деревьев, срывать державшиеся до конца ноября
листья, словом, дождались зимы. Пурга погнала публику со Звездного и
Ракетного бульваров в тепло жилья.
В понедельник утром Шеврикука увидел Звездный бульвар белым. На высоких
южных склонах его, от проезда Ольминского и до проспекта Мира, детишки
резвились на санках и пластмассовых кругах. От Марьиной Рощи и до проспекта
были накатаны лыжни, останкинские физкультурники в часы безработиц,
отталкиваясь бамбуковыми палками, доставляли себе удовольствие.
"Так, -- подумал Шеврикука. -- Завтра в парке откроют лыжную базу, и
взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс со всеми своими персонажами
переберется на зимние квартиры в Ботанический сад, в Оранжерею... Ну и что?
Ничего, ничего, -- успокоил себя Шеврикука, -- мне в Оранжерее делать
нечего".
Из телевизионных передач он узнал, что, несмотря на убытие Пузыря,
раздача по коммунальным спискам вынутого из него добра отменена не будет.
Другое дело, сроки ее несколько отодвинутся, потому как тщательными научными
способами подвергнутся изучению свойства наследия Пузыря, чтобы не было
причинено ни малейшего вреда народонаселению. То есть пока на добро
отлетевшего Пузыря наложен карантин.
К объявлению этому публика отнеслась удивительно добродушно. Буйных
волнений в Москве и провинциях не последовало. "Интересно, -- соображал
Шеврикука, -- а что добыли Любохват и Продольный в пяти очередях?" И опять
же ему стало досадно на самого себя. Получалось, что у него к этим двум
субъектам болезненное отношение. Но он понимал, что не успокоится, пока
кое-что не выяснит.
Когда Шеврикука решился пойти в Большую Утробу, у двери квартиры
Зелепукина он обнаружил клочок бумаги. Нервным женским почерком там было
написано: "Шеврикука! Гликерию похитили. Требуют выкуп. Где она, неизвестно.
Без вранья. Поверь".
Шеврикуке захотелось скомкать бумагу и швырнуть ее в мусоропровод. Но
он посчитал, что по возвращении от Артема Лукича он ее сожжет. Не было
надобности подносить бумагу к носу, запахи исходили от нее Дуняшины.
Экая опять бесстыжесть и наглость!
Но, может быть, наглость и бесстыжесть на этот раз были вызваны
отчаянием?
Ну и что? Обойдутся и без него! И как бы еще не пришлось пожалеть о
своей затее самим похитителям Гликерии. Но кто они? Не оживляет ли снова в
себе силы кровопивец и тать Бушмелев? Но Гликерия вроде бы расплатилась со
злодеем... На всякий случай, пообещал себе Шеврикука, надо будет повидать
Епифана-Герасима, не из-за Гликерии, конечно, и не из-за ее драм, а чтобы
вызнать местопребывание и намерения Бушмелева.
Артем Лукич в Большой Утробе присутствовал. В дни баталий с Отродьями
ему присудили особые полномочия, и он оказался в Утробе главнозаседающим.
Похоже, и теперь полномочия у него не были отобраны. Вопреки дурным
ожиданиям и слухам, бывшее бомбоубежище власти не определили под ночлежку
бомжам, и домовые по-прежнему чувствовали здесь себя хозяевами, к самому же
помещению относились теперь уважительно: оно выдержало осаду Отродий.
Шеврикуку допустили к Артему Лукичу без проволочек. На последних
посиделках Артем Лукич обидел Шеврикуку и даже унизил его, а Продольного
возвел в действительные члены посиделок, совершенно, на взгляд Шеврикуки,
незаслуженно, а потому Шеврикука на Артема Лукича был сердит. Правда, он
пытался успокоить себя: мол, очень может быть, тогдашнее поведение Артема
Лукича было частью той самой жестокой проверки, назначенной ему, Шеврикуке.
А теперь, когда и проверка, и оборона Хранилища -- в прошлом, разумнее было
бы вести себя великодушно и не напоминать старику о досадах и обидах.
И все же к столу Артема Лукича Шеврикука подошел, не выказав
дружелюбия.
-- Садись, -- предложил Артем Лукич. -- Чем обязан?
-- Продольным и Любохватом! -- резко сказал Шеврикука.
--Ах, вот оно что... -- пробормотал Артем Лукич. И встал. -- Вот оно
что...
Поводом разговора он был явно недоволен. В прежние дни он бы наорал на
Шеврикуку, ногами принялся бы топать, запустил бы в гостя чернильницу, но
после баталий с Отродьями громкогласный Артем Лукич ходил неслышным калекой.
И теперь он произнес тихо:
-- Ты место свое знаешь? Ты кто? Ты двухстолбовый домовой! У тебя дела
в двух подъездах!
-- Я место свое знаю! -- сказал Шеврикука чуть ли не воинственно. -- И
другие знают, каково мое место. Любохват и Продольный вызывают у меня
сомнения, возможно несправедливые. Если вы эти сомнения не развеете, я могу
натворить дел, какие не понравятся ни вам, ни Продольному с Любохватом. Если
вы не уполномочены дать разъяснения, я схожу в Китай- город, в Обиталище
Чинов.
-- Ты, Шеврикука, я вижу, возомнил о себе, -- покачал головой Артем
Лукич. -- А зря.
-- Ладно. Может, и возомнил. И зря, согласен. -- Шеврикука встал. -- Но
у меня свои понятия о чести. И если кто-то за что-то должен платить по
счетам, я постараюсь посодействовать тому, чтобы так оно и вышло.
-- Постой, Шеврикука! -- заторопился Артем Лукич. -- Успокойся. Сядь.
Поговорим здесь. Куда ты, право?
-- Я же сказал: пойду в Китай-город. В Гостиный двор. В Обиталище
Чинов.
-- А может быть, в этом нет нужды? -- прозвучало за его спиной.
Шеврикука обернулся. В присутственное место Артема Лукича входил
знакомый Шеврикуке со дня июльского собеседования Увещеватель.
-- Садитесь, Шеврикука. В Гостином дворе, как вы знаете, нынче стройка,
-- сказал Увещеватель. -- И вы, Артем Лукич, присаживайтесь.
Пожелание Увещевателя было исполнено. При кабинетном свете Увещеватель
выглядел иначе, нежели в лучинной полутьме Китайгородского Обиталища Чинов.
Здесь он казался менее древним и менее заросшим, а глаза его были
ярко-живые. Неожиданные и совершенно необъяснимые прежние его посмеивания,
никак не соответствующие смыслу произносимых слов, нынче отсутствовали. Но
опять нечто знакомое угадывалось Шеврикукой в частностях Увещевателя и его
интонациях.
-- Суть ваших сомнений, Шеврикука, -- сказал Увещеватель, -- нам
известна. Но всего открыть вам в интересах дела мы не можем. И у нас нет
ясности. Разговор с Любохватом и Продольным для вас пока преждевременен. И
очень просим вас вести себя тихо, ни во что не вмешиваться и не
предпринимать никаких самостоятельных действий. Дабы не повредить и самому
себе.
-- Всего не можете, -- сказал Шеврикука. -- Но хоть что-то откройте.
-- Спрашивайте.
-- Исчезновение Петра Арсеньевича.
-- Да, -- после очевидных колебаний сказал Увещеватель, -- Любохват и
Продольный желали использовать возможности Петра Арсеньевича. Пытались его
уговорить или даже обмануть. Не вышло. Он стал им опасен. И они пособили
кое-кому убрать Петра Арсеньевича.
-- Кому же?
-- Для вас сейчас неважно кому...
-- Предположим... Далее. Марьинорощинский раскоп. Они проводили его по
чьему-либо указанию? На пользу сословия?
-- Нет, никаких указаний им не было дано. Действовали самостоятельно.
-- Они сотрудничали с Отродьями Башни?
-- Тут нет ясности. И есть серьезные вопросы.
-- А с Бушмелевым? Особенно в пору его черной силы?
-- И тут нет пока ясности. Что еще?
-- Пожалуй, мне достаточно.
-- Когда вы их видели?
-- Вчера. Как только отлетел Пузырь.
-- А сегодня?
-- Нет. -- Шеврикуку отчасти насторожил вопрос Увещевателя. -- Сегодня
не видел.
-- Не видели... Ну ладно... Шеврикука, это не указание и не приказ.
Это, почитайте, просьба. Не вмешивайтесь в то, во что вам не следует
вмешиваться. Воздержитесь.
-- Не вмешивайтесь -- это, стало быть, не мешайте?
-- Я сказал: не вмешивайтесь! -- Увещеватель произнес это уже сердито.
-- Помимо всего прочего, ваши самостоятельные действия приведут к
неожиданным для вас опасностям, а толку не дадут.
-- Ваши слова принял к сведению, -- сказал Шеврикука. -- Спасибо за
внимание к моей личности. Разрешите откланяться.
-- Шеврикука, не дури! -- выкрикнул ему в Спину Артем Лукич. Попробовал
выкрикнуть.
Так. Значит, и Увещевателю неведомо, где нынче Любохват с Продольным.
Следовало безотлагательно заглянуть в подъезды -- владения Продольного. То,
что Продольного в подъездах нет, он выяснил сразу. В трех его квартирах
жильцы были в отъезде, в них Продольный мог отдыхать или кутить с
приятелями, там наверняка остались от него следы или даже улики. И верно, на
восьмом этаже Шеврикука обнаружил комнату, оклеенную ликами и черно-белыми
телами мадам Кабарес и ее соратника по искусству, то ли Карацюпы, то ли еще
как, артистическую кличку его Шеврикука точно не помнил. Но зато знал
доподлинно, что Продольный шутников обожает, а в мадам, похоже, и просто
влюблен. В комнате было грязно, натоптано, Продольный на диван укладывался,
видимо, в сапогах. И пахло дурно. У дивана же стоял сбитый из досок ящик,
заваленный пулеметными лентами. Похоже, Продольного куда-то спешно вызвали,
и ему было не до уборок. Впрочем, уважением к чистоте домовой Продольный не
страдал. Не исключалось, что спешить Продольному пришлось на Звездный
бульвар, где они с Любохватом на глазах Шеврикуки приблизились к Дуняше и
вынудили ее следовать с ними.
А ведь Дуняша махала рукой Шеврикуке, возможно, просила помочь.
Ну, махала. Ну, просила. Пусть и дальше просит.
Он посетил и другие квартиры. Обыскал и места, где, по его
предположениям, Продольный мог устраивать тайники. Кое-что нашел. Нельзя
сказать, чтобы находки его особенно удивили. Или тем более поразили. Это он
и ожидал обнаружить. Сомнения подтверждались. И в его действиях возникала
сословная необходимость. Сидеть в Землескребе и ждать Шеврикука не имел уже
ни сил, ни благоразумия. А не соединились ли теперь в деле Любохват и
Продольный со злодеем Бушмелевым?
Но где он, Бушмелев? "Сейчас же надо отыскать Епифана-Герасима!" --
приказал себе Шеврикука. Он снова был в состоянии, требующем верить в
предощущения. И он нисколько не удивился, чуть ли не столкнувшись на улице
Королева с Приватным привидением заводчика Бушмелева. Епифан- Герасим
торопился, но при этом и нервничал, оглядывался в соображениях: нет ли за
ним хвоста. Воротник его тулупа был поднят, а собачья шапка напялена на лоб.
Герасим привел Шеврикуку к станции Метрополитена. Потом они долго ездили в
соседствующих вагонах, на иные перроны с пересадками Герасим выходил из
вагона, смотрел в черноту туннелей, прислушивался и принюхивался. На
"Боровицкой" Шеврикука не выдержал и подошел к громиле.
-- Ну что, Герасим? -- сказал Шеврикука. -- Здорово! Как поживаешь?
-- А, это ты за мной шастаешь... -- сказал Герасим, но без раздражения
и угроз в голосе.
-- И где же он? -- спросил Шеврикука.
-- Тебе-то что? Впрочем, ты все равно не отстанешь... Там... Где-то
там... в недрах... Все притягивает и притягивает меня, а притянуть никак не
может... Мне же самому лезть к нему сейчас не резон... И охоты нет... Но
ведь притянет...
-- И что он там делает?
-- Кто его знает? Может, отлеживается. Может, набирается сил. Может,
ждет пособников... Известно только, что по вредности своей в первом часу
ночи он морочит башку людям, особенно уставшим или поддатым, гоняет их не по
тем переходам, они и до дома добраться не могут...
-- Коли так, разыскивать его сегодня нет нужды, -- вслух подумал
Шеврикука.
-- Ты лучше Дуняшу навести, -- сказал Герасим, -- а то что-то Петюля
наш в печали. Ты сходи к ней... На всякий случай...
-- Придется сходить, -- вздохнул Шеврикука.
-- Вот-вот. И я бы тебе советовал не откладывать...
-- Сейчас и направлюсь...
"А ведь и на самом деле придется направиться, хотя это и противно. Но
вдруг хоть какая ниточка потянется от нее к Любохвату с Продольным, даже
если и она, и Гликерия с ними сейчас в деле..."
Нетерпение подталкивало его к действиям скорым. Убедив себя в том, что
и нынче создалась сословная необходимость, Шеврикука решил напрячь приданные
ему силы. На поиски Дуняши тратить время он не захотел. Выяснил, что Дуняша
пребывает в Оранжерее. (Выяснил также, между прочим, что Гликерии там нет,
как нет и Любохвата с Продольным.) Встречаться нынче с Горей Бойсом и бабкой
Старохановой у Шеврикуки не было желания, и он вызвал Дуняшу в Ботанический
сад под маньчжурский орех.
-- Так, -- сказал Шеврикука, -- никаких слов. Никаких слез. Только по
делу. Буду спрашивать. Что за похищение? Что за выкуп? И без всякого вранья.
-- Тяжко нам, Шеврикука...
-- Я вас понял. И не ной. Отвечай быстро.
-- Кто похитил -- не знаю. Мне лишь доставили кассету с голосом
Гликерии. Она умоляет заплатить выкуп.
-- Почему -- тебе? Служанке. А не какому-нибудь... высокому нынешнему
покровителю Гликерии?
-- Лишь мне известно, где укрыты вещи и драгоценности...
-- Какие вещи?
-- Те, за которыми ты ходил с наволочками. То есть те, что остались от
твоей добычи. И старые ценности Гликерии.
-- И ты так верна Гликерии, что не перепрячешь ее безделушки, а сможешь
отдать их похитителям?
-- Да, я так верна ей! -- сказала Дуняша с вызовом. -- Оскорбления же
твои я смогу выдержать. Я их заслужила.
-- Тебе знакомы Любохват и Продольный?
-- Знакомы. Именно они стали или выбраны посредниками похитителей.
-- А кто похитители?
-- Не знаю. Кто-то в силе. Раз сумели похитить, запугать, укротить
Гликерию. И вынудить ее принять их условия.
-- Она с ними не в сговоре?
-- Зачем это ей?
-- Зачем! -- усмехнулся Шеврикука. Усмешка его вышла горькой.
-- Она с ними не в сговоре, -- сказала Дуняша. -- И она страдает. Я
клянусь.
-- Оставьте ваши клятвы при себе, -- поморщился Шеврикука. -- Если я и
проявляю интерес к этой истории, то вовсе не из-за Гликерии и ее страданий,
а потому, что имею счет к Продольному и Любохвату. Какие сроки и условия
выкупа?
-- Завтра в девять утра вещи, по их списку, я должна принести в парк, к
шашлычной, сесть там за четвертый столик от входа. Обещано: через час туда
доставят Гликерию. Даны гарантии.
-- Какие тут могут быть гарантии? -- раздраженно сказал Шеврикука. --
Кстати, летом я давал Гликерии две вещицы, на сохранение. Где они?
-- Они при ней. То есть они были при ней.
-- В списке выкупа их нет?
-- Нет.
-- Ладно. Разберемся с ними позже... Есть у тебя предположения, где они
могут держать Гликерию?
-- Нет.
-- Кассета при тебе?
-- Вот она. И вот список.
-- Если сегодня дело не выйдет, завтра объявлюсь в парке.
-- Она страдала в последние дни, она раскаивалась, она жалела, что
вовлекла тебя в ту историю... Поверь мне...
-- Сейчас у меня потекут слезы! -- рассердился Шеврикука. -- Уволь меня
от раскаяний и жалостей. Они не имеют отношения к моему делу. К моему,
поняла?!
В Землескребе, в квартире акулы Зелепукина, Шеврикука прослушал
кассету. Слова произносила действительно Гликерия. И обращалась она именно к
Дуняше. Обращалась с мольбой, на этот раз, признал Шеврикука, искренней. Но,
конечно, она могла иметь в виду и то, что Дуняша доставит звуковое послание
ему, Шеврикуке. И все же, принимая во внимание и это соображение, можно было
посчитать, что Гликерия напугана и измучена. Она не играла. И, судя по
звучанию ее слов, состояние ее натуры и духа было скверное. О похищении и
выкупе, подчиняясь требованиям бандитов, она просила Дуняшу никому не
сообщать, никакого добра, ни украшений, ни нарядов, ни реликвий, не жалеть,
тем более что они ей теперь -- в тягость, лучше бы их не было.
Кассету Шеврикука прослушивал еще раз десять. Естественно, не для того,
чтобы разжалобить себя мольбами и стенаниями Гликерии. Ему надо было
выделить, выявить, усилить и опознать шумы, сопутствующие словам пленницы.
Кто-то кашлял. Будто бы за стеной. Кто-то щелкал зажигалкой. Может,
прикуривал. А может, и подносил огонь к подбородку Гликерии. Автомобили
проезжали мимо убежища похитителей, и было их множество. Звук двигателя
одного из них показался Шеврикуке знакомым. Шеврикука остановил движение
кассеты, усилил громкость, а в себе -- чувствительность, "Ба, ба, да на
таком же разъезжает Олег Сергеевич Дударев!" -- сообразил Шеврикука. Но от
знания того, что мимо похищенной прокатил "лендровер" Дударева, цель
исследования Шеврикуки не приблизилась. Ну если, конечно, Дударев подъезжал
к офису концерна "Анаконда" на Покровке... Это кое-что... Но именно кое-что!
Требовалось усилить чувствительность восприятия решительным образом. И вот
уже Шеврикука ощущал шорохи вокруг Гликерии и чуть ли не запахи помещения.
Кто-то снова кашлянул за стеной и произнес хрипло: "Вольфрам Тырныаузского
месторождения, три тонны..." А пахло-то вокруг Гликерии табаками.
Запись слушать более не было нужды.
Шеврикука снова взглянул мельком на список дани. Вещи Марии Антуанетты
из коллекции графа Сергея Тутомлина, королевские табакерки, елизаветинские
веера, золотые карандаши для записей пар танцоров на ростопчинских балах и
прочее и прочее... Экие обнаружились в Останкине любители антиквариата!
Воинственным Шеврикука отправился на Покровку.
В стеклянно-офисной конторе магазина "Табаки и цветные металлы А.
Продольного" клиентов было двое, а бронхитно-громко кашляла одна из
сотрудниц-стюардесс. Нынче она говорила о титане Березниковского комбината.
Шеврикука выскочил на улицу в опасении, как бы не вышел к клиентам из
хозяйских помещений сам А. Продольный. Темница Гликерии находилась где-то
рядом, за стеклами. Либо над потолком, либо под полом. Скорее всего, под
полом, соображал Шеврикука, запахи Табаков исходили наверняка от образцов
предлагаемой магазином продукции. То есть со склада, А склады в покровских
домах заводили в подпольях.
В подполье, которого, впрочем, могло и не быть, Шеврикука решил
проникать со двора и сквозь стены. Уже в стенах он ощутил, что склад и
впрямь есть, он устроен как бункер, не так давно, и в нем на полу лежит
пленница. И дверь в нем -- бункерная, а при двери -- охрана, мощь ее --
злообеспеченная. Призывать себя к расчетливым действиям Шеврикука не смог,
его вела ярость, он проломил стену и ввалился в склад-бункер, вызвав шум
падения коробок и каких-то предметов. За дверью явно обеспокоились.
Шеврикука притих. Он начинал видеть в темноте. У его ног лежала женщина.
Гликерия. Она была без сознания. Это отчасти обрадовало Шеврикуку. Слышать
Гликерию, вести с ней разговор было бы Шеврикуке неприятно. Он старался
смотреть на нее не как на страдалицу, не как на хорошо знакомое ему
существо, а как на улику, способную изобличить Продольного и Любохвата.
Связали Гликерию не веревками, а проволокой, похоже, что колючей. Мучили ее
жестоко. ("Ну как же, легко ли вынудить женщину отказаться от нарядов и
побрякушек накануне зимнего маскарада!" -- подумал Шеврикука, но тут же
посчитал свое соображение недостойно-грубым.) Шеврикука освободил Гликерию
от варварских пут, отодрал пластырь от глаз, кляп хотел оставить во рту, но
после колебаний вытащил и кляп. Тихонько подошел к двери, толкнул ее плечом
-- легче сдвинуть Останкинскую башню. Ногой задел за что-то. Предмет был,
кажется, знакомый. "Ба, да это же концебаловский Омфал! -- поразился
Шеврикука. -- Копия дельфийского Пупа Земли. И он здесь!"
За дверью обеспокоились всерьез.
-- Там кто-то возится! Там что-то делают! Зови хозяев!
Сверху загремели шаги.
-- Это Шеврикука! -- донесся до Шеврикуки нервный выкрик Продольного.
-- Там Шеврикука!
-- Ты бредишь, что ли? -- Теперь уже говорил Любохват. -- Откуда там
может быть Шеврикука? Да он эту бабу после всего сам бы прибил с радостью!
-- Там Шеврикука! -- твердил Продольный. -- Я говорил тебе...
Открывайте дверь! И стволы! Стволы!
Шеврикука схватил Омфал.
Сколько там их, за дверью? И на что способны их стволы?
Гликерия, похоже, стала шевелиться за его спиной. Застонала. Пронести
ее сейчас сквозь стены ему вряд ли удалось бы.
А дверь, возможно из прочнейших сплавов, произведя скрежет, стала
рывком сдвигаться вправо. В открывшийся проем ворвались трое. В темени
бункера они не углядели Шеврикуку. Мгновений ему хватило для того, чтобы
ударами базальтового Омфала в ярости сокрушить троих нападавших. Двое других
-- это были Любохват и Продольный -- бросились вверх по лестнице, просто
уносить ноги, но возможно, что и за подмогой. Или за подкреплением Сил.
-- Шеврикука! Это ты...
Шеврикука обернулся. Гликерия уже стояла на коленях.
-- Можешь идти? Быстро и за мной! -- приказал Шеврикука.
-- Шеврикука! Прости меня!
-- Нет времени! Сейчас они вернутся. Или затворят дверь!
Шеврикука дернул Гликерию за руку. Но не смог сдвинуть ее с места.
-- Если ты меня не простишь, -- прошептала Гликерия, -- я останусь
здесь.
"Надо было идиоту вынимать у нее изо рта кляп!" -- осерчал на себя
Шеврикука.
-- Хорошо, хорошо! -- быстро произнес Шеврикука. -- Я тебя прощаю. И я
тебе не судья.
-- Ты говоришь это вынужденно. И не от всего сердца. Без твоего
прощения я отсюда не выйду.
-- Ладно. Торжественно прошу принять мои прощения, -- заявил Шеврикука.
-- Более я не держу на тебя досады. Вставай и иди. И никаких слов. И никаких
жестов!.. Ну вот! Мы уже и опоздали!
Сверху неслись Любохват и Продольный с трубами в руках, похожими на
гранатометы.
-- Любохват и Продольный! -- раздалось сейчас же. -- Бросьте оружие! И
замрите!
Возможно, для усиления впечатлений зажглись светильники. Над застывшими
Любохватом и Продольным стоял Илларион. Острие его серебряной шпаги
упиралось в камень лестницы. За плечом Иллариона Шеврикука увидел
Пэрста-Капсулу.
-- Шеврикука, -- сказал Илларион. -- Тебя ждут разочарования. Да, они
позорили честь сословия. Но они всего лишь навсего грабители и мошенники.
И тут совершенно неожиданно для всех, для Шеврикуки, во всяком случае,
безусловно неожиданно, на лестничную площадку въехало четырехосное
транспортное средство, виденное им однажды на Звездном бульваре. То ли
ванна, то ли лодка, то ли коляска, предназначенная для передвижения
амазонского змея Анаконды. И теперь под прозрачным колпаком боевым орудием
пребывал в ней именно амазонский змей. А за штурвалом управления находился
запыхавшийся Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный.
-- Мы не опоздали, Игорь Константинович? -- поинтересовался Крейсер
Грозный.
-- Вы не опоздали, -- строго сказал Илларион. При этом он с подозрением
взглянул на Шеврикуку.
И тотчас же произнес:
-- Даму я беру под свою опеку. А вы... Игорь Константинович... будьте
любезны отконвоировать мошенников в Останкино, к Артему Лукичу. Вот вам моя
шпага.
И бросил Шеврикуке серебряную шпагу.
В мгновение, когда шпага летела к Шеврикуке, бритоголовый боевик,
называемый Любохватом, ожил, дернулся и понесся по лестнице. Илларион,
видимо, посчитал низким для себя делом останавливать беглеца подножкой.
Шеврикука бросился вдогонку за Любохватом в верхние помещения магазина, а
потом и на Покровку.
Но нигде Любохвата не обнаружил.

80

Естественно, Шеврикуку ждали разносы, сначала в Останкине, в Большой
Утробе, а затем в Китай-городе, в Обиталище Чинов, под Старым Гостиным
двором.
Выходило, что Шеврикука своими авантюрными и безрассудными
("бесстыжими", было и такое мнение) действиями почти что сорвал
долговременную и кропотливую операцию. Или хотя бы почти рассекретил ее. За
Любохватом и Продольным следили давно. И не только за ними. Трое сокрушенных
концебаловским Омфалом, сторожившие при двери бункера, были из мелких тварей
Темного Угла, их позвали в долю, они и продались. Но они-то -- пескари. А
теперь мало того что сбежал Любохват, могли уйти на дно щуки крупные,
затаиться где-нибудь под корягами либо в иле. И исчезновение Любохвата --
дело чрезвычайно неприятное. Это -- личность опасная, изобретательная и
коварная.
-- Любохват за мной, за мной! -- твердил Шеврикука. -- Будет отловлен и
доставлен.
-- Ни в коем случае! Никакой самодеятельности! -- кричали на него. --