Страница:
— Вы так долго, — пожаловался он, наконец завидев Лукаса.
— Зато время потрачено с пользой. Не горюй, теперь-то уж поедем домой, — сказал тот и, хлопнув оруженосца по плечу, вскочил в седло.
Дом Лукаса в Туроне располагался чуть в стороне от центра, в тихом и безопасном районе, где жило в основном местное дворянство — точнее, не столько жило, сколько ночевало, оказываясь в городе по делам. Поэтому дома по большей части пустовали — в них обитали только слуги, поддерживающие порядок во время отсутствия хозяев. Лукас купил этот дом через Дорота несколько лет назад и заезжал в него всего пару раз. Присматривал за домом человек, которому платил опять же Дорот, менялся этот человек раз в год, и нынешнего управляющего Лукас в глаза не видал, а тот, соответственно, никогда не видал своего хозяина. Поэтому о приезде Лукаса никто не знал — впрочем, Лукас надеялся, что подогреть воду они сумеют быстро.
Он остановился у ворот, кликнул привратника. Тот выполз из сторожки практически на бровях — от него разило дрянной брагой, несмотря на ранний час, — и отпер ворота без разговоров. Лукас с Илье въехали в запущенный двор, заросший хилым кустарником и забитый талым снегом.
— Как звать? — осведомился Лукас у привратника.
— М-морисом, — пошатываясь, промямлил тот.
— Морис, ты уволен, — сообщил Лукас и рысью пустил коня к дому. Выглядело его имение удручающе — стены облуплены, увиты мёрзлым плющом, который никто не удосужился убрать, ставни прогнили, петли проржавели. Форменное безобразие.
Лукас соскочил с коня, бросил оруженосцу повод, велев поискать конюшню, и ударом ноги распахнул парадную дверь. В запыленный, пронизанный запахом тлена зал хлынул свет. Людей видно не было. Лукас прошёл через переднюю, нарочито гремя шпорами, поднялся по лестнице на второй этаж, припоминая, какие комнаты ему больше всего приглянулись в прошлый раз. А, вот, вроде бы библиотека тут весьма уютная, но только там ведь сейчас прелыми книгами так несёт, наверное… Лучше кабинет. Он прошёл по коридору, распахнул дверь — та жалобно дрогнула, похоже, скоро вовсе рассыплется, — зашёл в комнату и развалился в кресле у окна, забросив ноги на пыльный стол. Откинул голову на спинку, закрыл глаза. Через минуту вспомнил о медальоне, вынул его из кармана, бросил на стол. Золото тускло блеснуло среди пыли.
За дверью послышались торопливые шаги. Проём заполнился грузной фигурой, на лице обладателя которой читалось неприкрытое возмущение.
— Мессер, вы кто такой? Что вы здесь делаете?
— Я здесь живу, — ответил Лукас. — А ты здесь больше не работаешь. Позови ко мне какого-нибудь лакея.
Грузный мессер какое-то время хлопал глазами, потом молча сгинул. Хорошо хоть истерику не закатил, у Лукаса не было настроения ругаться.
Довольно скоро грузного мессера сменил неуклюжий робкий парень. Он нерешительно топтался на пороге, сминая в руках шапку, и не смел войти.
— Как звать? — смерив его взглядом, лениво спросил Лукас.
— Филлом, мессер…
— Филл, теперь ты — управляющий в этом доме. Распорядись о хорошем ужине для меня и моего оруженосца, но прежде пусть мне сделают ванную. Большую, кипяточную, с лавандовым маслом. У вас есть лавандовое масло?
— Н-не знаю, — пролепетал ошалевший Филл.
— Живо пошли какую-нибудь девку, пусть купит. Или лучше нет, этого толстяка пошли, который привёл мой дом в такое состояние… Стой! Сперва принеси мне бумагу и чернила. И оруженосца моего ко мне пришли, он на конюшне должен быть.
— Будет исполнено, мессер! — выпалил Филл и умчался. Лукас устало закрыл глаза. Он только теперь почувствовал, до чего вымотался, но у него оставалось ещё одно дело.
Получив бумагу и перо, Лукас неохотно снял ноги со стола, сдул с него пыль, размял пальцы и написал:
— Держи, — Лукас протянул оруженосцу письмо и медальон. — Отнесёшь это месстрес Талите из Дассена. Она живёт где-то в районе побережья. Ответа не надо. Если попытаются всучить послание обратно, не бери, придумай что-нибудь.
— Ясно, — в голосе оруженосца слышались нотки недовольства. — Прямо сейчас?
— Нет, конечно! Сперва помыться, наесться и выспаться. Да, на вот, — Лукас бросил ему орлан. — Развлекись, только смотри заразу не подцепи.
Илье просиял и убежал. Лукас вздохнул, медленно потянулся. Конечно, дело было не к спеху… но если бы он не написал это письмо сейчас, то завтра мог передумать.
— Ванна готова, мессер! — провозгласил с порога Филл.
— У тебя, парень, богатый потенциал, — сказал Лукас, вставая. — Только вот что. Когда в дом, которым ты управляешь, вваливается незнакомый тебе человек, сперва всё же попроси у него доказательства личности, а потом уж бросайся выполнять его приказы. Но это так, на будущее. Веди.
Зимнее солнцестояние в Хандл-Тере было одним из главных праздников — его справляли ещё язычники, населявшие материк до того, как Святой Патриц привёл сюда своих людей. С установлением верховной власти Единого орден патрицианцев назначил день зимнего солнцестояния Днём Первой Твердыни, благо по преданию именно в этот день на Большом Пальце был заложен ныне полностью разрушенный Фортон, первое укрепление людей Святого Патрица в новом мире. Так что все остались довольны: патрицианцы проводили богослужения в храмах, знать делала пожертвования и получала благословение по случаю, чернь веселилась вовсю.
Не веселился только Марвин, который ещё две недели назад надеялся, что ко Дню Первой Твердыни он будет далеко отсюда — плевать, где, хоть на Плече, хоть на Персте, но лишь бы не сидеть на месте, принимая снисходительные королевские милости. Но сэйр Годвин оставался в Таймене, не собираясь уезжать и не отпуская Марвина. Ну ещё бы — теперь-то уж старается держаться поближе к хозяйской ноге, выжидая призывного свиста. Марвин ничего не имел против новой драки за короля Артена, напротив даже — жаждал её всем сердцем, но в том-то и дело, что драться никто не собирался. Торчали себе в столице да брагу лакали — и так уже третью неделю. Даже повторявшиеся каждую ночь свидания с королевой Марвина не утешали. По правде говоря, она успела ему наскучить. Да что там — обрыдла просто до смерти. Впрочем, редкая женщина могла увлечь его больше чем на пару дней, и её величество исключением не стала.
Так что сваливать надо было, как ни крути, и поживее.
— Марвин! Да погоди же ты! Проклятье, не угонишься за тобой…
Марвин приостановился, нетерпеливо обернулся через плечо. К нему проталкивался Петер — толпа их разъединила.
— Куда ты так рванул? Побродить же собирались…
— Я и брожу, — коротко ответил Марвин.
— Да ты прёшься прямо на толпу, как бык, что с тобой? Могли бы и вовсе не ходить, раз ты так… А в замке…
— Нет уж, — скривился Марвин. — Меня от этого замка тошнит уже.
— Ну так идем к «Мошеннику»!
— И от «Мошенника» твоего тошнит.
— А если… куда лезешь, образина?!
Петер цепко ухватил за ворот парня, посмевшего отдавить ему ногу, и принялся выяснять отношения. Марвин отвернулся, бесцельно шаря взглядом по пёстрой толпе. Главная площадь Таймены бурлила и кипела, словно перчёная похлёбка в котелке, плюясь кипяточными брызгами буйного веселья. Сотни людей, мужчины и женщины, старики и молодёжь, кто в рысьих мехах, кто в расшитых рубахах, толклись среди десятков расписных палаток, лавчонок, балаганов, торгуя, воруя, хохоча. Визг сопилок и лютней смешивался с барабанной дробью и собачьим лаем, детским смехом, пьяным криком. По правую руку от Марвина кривлялись на помосте скоморохи, по левую — какой-то бедолага в третий раз пытался взобраться по намасленному столбу к новеньким сапогам, а толпа свистела и улюлюкала, вопя от восторга всякий раз, когда он с шумом срывался вниз. День был пасмурный и холодный, но без снега — перед ярмаркой площадь вычистили, и только кое-где серели грязные затоптанные островки. Никто из дворян в это время в город не совался — под шумок и обворовать, и прирезать могут, да и людно слишком. В королевском замке, впрочем, под утро бесчинствовали не меньше, но зато, можно сказать, среди своих, в уютной компании, от которой у Марвина уже скулы сводило. А здесь было хорошо, здесь было дико, и яростное веселье толпы отдалённо напоминало кучу-малу ратной битвы, и даже пахло тут похоже.
Так что утром он сказал Петеру: я в город, а ты — как знаешь. Петер, разумеется, увязался за ним. Они вообще все эти дни почти не разлучались, хоть и не по инициативе Марвина.
— Уф, ну и народец, — стряхнув наконец с себя простолюдина и нагнав Марвина, передёрнул плечами Петер. — Ну давай хоть решим, что будем делать. Эля, может, выпьем? Разливного? Тут, бывает, на ярмарки такого привозят… из южной доли. Эй, человек!
Он уже махал торговцу с белом переднике с розоватыми потёками, благо они как раз проходили мимо телеги, груженной огромной бочкой. В стенке бочки была проделана дыра, закупоренная толстой пробкой, и когда торговец выдернул её, густой эль полился в кружку сильными крепкими толчками. Марвин подумал, что так же льётся кровь, если руку перерубить.
— Славно! — отхлебнув, крикнул Петер, перекрывая гул толпы. — Попробуй-ка! Ты такого эля ещё не пил. Хозяин, откуда?
— Из Лорроса, благородный мессер.
— Ну, говорю же, в южной доле лучший эль!
Марвин пил, скользя взглядом по мешанине из лиц и красок. Кровь гулко стучала у него в висках, горели воспалённые веки. В последнее время он очень плохо спал, его мучили дурные сны. Точнее, один и тот же дурной сон.
Петер положил руку ему на плечо. Его лохматая голова оказалась прямо напротив лица Марвина — совсем близко.
— Слушай, ты ведь поговорить хотел, да? Ты поэтому предложил из замка уйти? Там ей могут донести?
Марвин смотрел на него несколько мгновений, ничего не понимая, потом растерянно покачал головой:
— Чего? Ей? Кому — ей?
— Я предупреждал тебя, — тихонько сказал Петер, отворачиваясь и поднося кружку к губам, но по-прежнему не убирая руки с его плеча. — С ней легко не бывает. Конечно, её внимание тебе льстит, но только плата…
— Да что ты несёшь, Ледоруб тебя раздери?
— Марвин, перестань. Все знают, что ты спишь с королевой. Ты что, не замечаешь, как на тебя смотреть стали?
Конечно, он ничего не замечал. Делать ему больше нечего — следить, кто там и как на него глаз скосил. Впрочем, они с первого же дня так на него таращились, будто он ярмарочный урод какой-то.
— Ну сплю, — сказал он. — И что?
— Да то, что нельзя же быть таким… таким…
— Каким? — хмуро спросил Марвин.
— Таким… недальновидным! — выпалил Петер. «Интересно, — подумал Марвин, — а что он на самом деле хотел сказать — таким дураком?» — Кто она и кто ты! У вас всё равно никакого будущего вместе — никакого, понимаешь?
— Петер, я ещё раз спрашиваю, что ты несёшь? — начиная терять терпение, перебил Марвин.
— Да брось уже, тут никто не услышит. Но я как друг тебя прошу: спи с ней, Единого ради, но влюбляться-то в неё зачем?
Марвин какое-то время смотрел на него, а потом расхохотался. От смеха его сморило настолько, что он едва не выронил кружку и вынужден был прислониться спиной к бочке с элем, у которой они стояли. Петер смотрел на него непонимающе.
— Что я смешного сказал?
— Ох, Петер, а ты ещё меня дураком называешь, — с трудом успокоившись, выдавил Марвин.
— Я тебя дураком не называл, — насупился тот.
— Называл, раз решил, что я втрескался в эту бабёнку. Она, конечно, прыткая, но когда это считалось романтичным?
— Так ты… в неё не влюблён?
— Да ты с ума сошёл, если впрямь так решил.
— Тогда… — Петер запнулся. — Тогда почему ты ходишь… такой?
Весёлость Марвина как рукой сняло. Видно, его взгляд разом потяжелел, потому что Петер быстро отвернулся. Марвин вспомнил, как там, на стоянке у Плешивого поля, он одёргивал парня, лезшего Марвину в душу. И сейчас себе не изменил — почти. По крайней мере, давно уже видел, что с Марвином что-то не так, но только теперь спросил. И то — потому лишь, что решил, будто знает причину… и поможет её устранить.
И ещё он так странно сказал — «как друг тебя прошу». У Марвина никогда не было друзей. Впрочем, если таковыми считать всех, с кем он воевал и пьянствовал — тогда были. Сотни. Потребности в ином он как-то не ощущал.
— Ольвен тут ни при чём, — проговорил он наконец. — Хотя ты прав, с ней тоже пора что-то решать. Надоела она мне.
Петер поперхнулся элем.
— Надоела?! Ты таки точно не в своём уме! И что, ты думаешь бросить её, как портовую шлюху?!
— Ну, что ты так… некуртуазно, — укоризненно сказал Марвин. — Почему сразу как шлюху? Как знатную месстрес. С печальными речами и клятвами в любви до гроба.
— Марвин, брось дурачиться. Лучше дождись, пока она сама к тебе охладеет. Но не до конца, потому что тогда сам Ледоруб не знает, что она может выкинуть. Некоторых своих любовников она потом казнила. Так что подожди, пока страсти чуть поутихнут, и дёру давай…
— Да как я могу дать дёру, когда мой сэйр тут сиднем засел! — взорвался Марвин. — Ты что же, думаешь, я ради прелестей венценосной сучонки здесь торчу?! Не могу я уехать без его позволения! Чтоб его бесы разодрали… — Марвин перевёл дыхание и быстро осенил себя святым знамением. — Прости меня, Единый, за богохульство.
Петер мертвой хваткой вцепился в его локоть и решительно поволок в сторону. Марвин запоздало перехватил донельзя заинтересованный взгляд торговца элем.
— Так, ты что, уже пьян? От кружки эля?
— Да отвяжись ты! — огрызнулся Марвин, вырываясь. — Что ты вообще пристал ко мне? Чего в друзья набиваешься? Думаешь, коль уж я бока грею в королевской койке, и тебе что перепадёт? Это ты зря. Подачек от её величества я не беру, а в постели она так, средней паршивости. Даже и говорить-то не о чем. Всё, удовлетворил своё любопытство? Теперь вспомни Плешивое поле и своё тогдашнее благоразумие.
— Это всё Балендор. Ты раньше не был таким. А после него как с цепи…
Марвин круто развернулся, отшвырнул кружку, заехав кому-то промеж глаз, схватил Петера за грудки и припёр его к стене.
— Вот что, мой новый друг, — очень тихо проговорил он, — ты, видно, всё же забыл Плешивое поле. Я тебе попозже болтливый язык обрежу, а пока запомни, что ни Балендор, ни сука Ольвен, ни тот ублюдок из Джейдри меня не волнуют, ясно тебе? Иди девкам своим из весёлого квартала мозги врачуй. Или хоть Ледорубу, плевать, только мне в душу чтоб больше не лез.
Не дожидаясь ответа, он разжал руки, повернулся к стене спиной и зашагал в толпу, распихивая встречных и пробираясь к центру площади. Петер звал его и просил подождать, но он только прибавил шагу. Вот настырный парень, и впрямь придётся ему в замке объяснить, что к чему… но в замке, а не здесь и не сейчас. Потому что Марвин знал: если начнёт здесь, то может не суметь остановиться. А Петер, как ни крути, неплохой мужик, Марвину не хотелось его убивать.
Поэтому ему нужен был кто-то другой.
— Пять монет на Уриса!
— Семь монет на Враггля!
«О-о, — подумал Марвин, — то, что надо». В самом центре площади сгрудилась особенно плотная толпа, в основном состоящая из мужчин, потных и возбуждённых, азартно топтавшихся и выкрикивавших что-то подбадривающее. Локтей тут было недостаточно, Марвин пустил в ход каблуки сапог и с трудом, но всё же пробрался к верёвочному ограждению, определявшему границы маленького — пять на пять шагов — поля, где оживлённо метелили друг друга два по пояс голых мужика. Вернее, оживлённо метелил только один, другой лишь вяло отмахивался. Пар валил от обнажённых тел, раскрасневшихся на морозе, пот блестел на застывших лицах. На снегу виднелось несколько алых пятен. Марвину нечасто приходилось наблюдать кулачные бои, но сейчас при виде пьяного ожесточения, блуждавшего по лицам противников, у него загудело в ушах. Гам окружающего балагана сделался глухим и далёким.
Бойкий мужичок наконец нанёс противнику сокрушающий удар, от которого тот рухнул наземь.
— Три! — крикнул судья и, хлопнув в ладоши, вскинул над головой сжатый кулак. — Победил Урис!
Зрители загалдели, в основном торжествующе, хотя некоторые — разочарованно. Урис воздел к серому небу стиснутые кулаки и торжествующе заревел, показывая, что он всё ещё в хорошей форме. Его противник встал на четвереньки и тряс головой, похоже, ничего уже не соображая. Ему помогли подняться и оттащили за пределы площадки, накинули на голые плечи тулуп. Мужик всё тряс головой и что-то бормотал — Марвин стоял от него далеко и не слышал, что.
— Урис победил! Кто ещё хочет выйти против Уриса? Или пора возвестить сегодняшнего чемпиона?
— Я хочу! — крикнул Марвин и нырнул под верёвку.
— Марвин, стой! — завопил сзади Петер, но крик был далёким, так что Марвин даже не обернулся.
Урис смерил его оценивающим взглядом. Был он выше Марвина на голову и вдвое шире в плечах — мужик грузный, тяжёлый, с широкой костью. Сбить с ног его будет нелегко, но и подняться он сможет с трудом. На поле боя Марвин справлялся с такими играючи. Но там, свалив с ног, можно было добивать. А здесь…
Впрочем, думать некогда. Драться надо.
— Эт-то ещё что? — протянул наконец Урис. Голос у него был подстать фигуре: низкий и раскатистый, но невнятный, чуть картавый. — Благородному мессеру вздумалось ручонки почесать? Идите к своей дамочке лучше.
— Эй, парень, и правда, ты малость оплошал, тут не турниры затевают! — крикнул кто-то из толпы.
— Вижу, что не турниры, — сказал Марвин, стягивая перчатки и бросая их на землю. — На турниры мужланов вроде вас и близко бы не пустили. Но там доблесть показывают, а тут, если не ошибаюсь, морды бьют?
— Бьют, — ухмыльнулся Урис. — Что, охота попортить мордашку? Так то мы мигом!
— Исключено, — подскочил к ним судья. Он был маленький, юркий, хорошо одетый — видно, из муниципальных служащих. — Простите, благородный мессер, но я не могу позволить вам участвовать в боях. Здесь всякое случается, а меня потом повесят за пособничество в убийстве.
— В убийстве мужика? Разве за это вешают?
Судья моргнул.
— За пособничество в убийстве благородного мессера…
— Благородный мессер умирать не намерен, — сказал Марвин. Он скинул плащ, жилет, стянул через голову рубаху. Чистый дорогой лён упал на затоптанную землю. — Ну что, любезный, будешь драться или трусишь?
— Как угодно вашей милости, — Урис показал два ряда жёлтых зубов, мотнул головой. Толпа загоготала:
— Пять грошей на Уриса!
— Десять на мессера!
Марвин повёл плечами, хрустнул суставами. Мороз кусал обнажённое тело, ветер трепал волосы. Где-то далеко пытался докричаться до него Петер. Судья, качая головой, отошёл к ограждению.
— Урис против неизвестного мессера. До трёх падений. Раунд!
Обстановку Марвин оценил мгновенно. Урис шёл напролом, но он уже немного подустал за время предыдущих боёв. Вымотать, а потом свалить одним ударом — проще не бывает. Но сейчас ему не хотелось победы. То есть хотелось, конечно — он всегда побеждал, но теперь этого было мало. Удар копьём в спину — это тоже победа, потому что противник мёртв, а ты жив, но в том-то и вся радость. А Марвину хотелось крови. Вкуса крови на искусанных губах. Всё равно чьей.
Урис нанёс первый удар. Марвин легко уклонился, несильно стукнул его снизу поддых, дразня, и тут же ушёл в сторону. За плечом кто-то хмыкнул:
— Парень проворный, вымотает…
— Типун тебе на язык! Я на Уриса поставил!
Урис, впрочем, оказался не столь уж глуп и напором больше брать не стал. Какое-то время они медленно ходили друг против друга кругами: Урис явно ждал момента ударить неожиданно. Марвин притворялся, что тоже, на деле не собираясь наносить удар. Кружили так долго, по толпе уже начал подниматься ропот, когда у Уриса таки сдали нервы. Он сделал выпад, Марвин легко перехватил несущуюся к нему руку за предплечье и, уйдя вниз, швырнул грузное тело себе за спину. На миг ему показалось, что не выйдет — разбега не хватало, но вышло. Урис грохнулся в снег, толпа заревела. Марвин, не останавливаясь, продолжал спокойно наворачивать вокруг противника круги.
— Поднимайся, любезный, ещё разок. А на третий я тебя убью.
Урис поднялся, сверля его налившимися кровью глазами. Марвин слабо улыбнулся, ушёл от нового удара и ударил снизу в переносицу, основанием ладони. Под рукой хрустнула кость. Урис зарычал, схватился за сломанный нос, потом смачно сплюнул.
— Щенок сраный, — прохрипел он. — Ну, я тебя так же разукрашу, держись теперь.
Марвин успел ещё раз воспользоваться его яростью и снова сбить с ног, но когда Урис поднялся во второй раз, по его взгляду Марвин понял, что вот тут-то и начинается самое интересное. Он того и добивался — разъярить противника до пределов возможного, глупым поражением, позорной раной — и вот теперь начинался настоящий бой. Или бойня. Сейчас Марвину было всё равно. Он добился того, о чём страстно мечтал и чего не могло дать ему ни вино, ни королевские милости, ни тело Ольвен… Это давала только драка: гул в висках и абсолютную пустоту — между ними.
— А вот теперь к бою! — крикнул он и ринулся в атаку. Из пяти его молниеносных атак Урис отразил четыре, пятая пришлась по скуле, но смазалась, здоровяк успел увернуться и тут же отступил. Из толпы заорали что-то оскорбительное, но Урис и бровью не повёл, только отступил снова, по кругу, не отпуская взгляда Марвина. Всё понял, успокоился и что-то задумал — что же? Марвин шевельнул онемевшими пальцами в кулаке, прыгнул снова, целя в глаз. Рука встретила пустоту, жуткий удар обрушился на поясницу, и через миг под победный рёв зрителей он оказался на земле.
— Два — один, ведёт мессер!
Марвин поднялся, сплёвывая. Урис жёстко усмехался, всё так же глядя ему в глаза из-под запёкшихся от крови косматых бровей. «А он тоже солдат», — подумал Марвин. Тоже не только на кулачках драться привык. Знает… Поначалу его опьянила победа и самоуверенность, но теперь он собрался и… и что ж он делает-то, гад?
Они обменялись серией ударов — с переменным успехом. Марвин получил нехилый прямой в челюсть и, сплёвывая на мостовую кровавый сгусток с обломком зуба, подумал, что сегодня его поцелуи не покажутся королеве Ольвен столь сладкими, как обычно. Лицо Уриса заливала кровь, торс покрывали синяки. Но прямых, рассчитанных на поражение атак он больше не предпринимал, а это была для Марвина единственная возможность его повалить — воспользовавшись инерцией его же тела. Ладно, значит, будем просто драться. Просто драться, за тем сюда и пришли.
Через две минуты он оказался на земле во второй раз, но поднялся уже с трудом. При падении он припечатался скулой о мостовую и сильно ушиб плечо. Дышать было больно, от каждого выдоха резало в груди. И рёбра помять успел. А, плевать.
Когда он встал напротив Уриса в третий раз, шатаясь и смаргивая заливающий лицо пот, по лицу мужика скользнула презрительная усмешка.
— Ну что, мессер, довольно с вас? Пожалели бы личико, ваша дама не обрадуется.
Марвин ответил ему градом выверенных, чётких атак. Урис отбил все, а потом, поймав паузу, коротко ударил снизу поддых — несильно, дразня… Марвин отшатнулся, а Урис засмеялся. Тихо, хрипло, довольно. Совсем незло, и это-то было хуже всего.
Потому что сразу, будто обухом по голове, — светло-голубые глаза, прозрачные, смеющиеся, и в них ни капли злобы, только любопытство и, кажется, почти симпатия, и жалость, слабая, далёкая, и мягкий голос тут же, обволакивающий, будто аромат благовоний в тайном гнёздышке королевы: «А надо уметь проигрывать, малыш…»
Это было первой внятной мыслью, первым ярким образом после долгожданной сладостной пустоты — и зачем, зачем, зачем?! Прочь, подите к Ледорубу, твари! Я ж только-только от вас избавился…
Но светло-голубые улыбчивые глаза всё смотрели на него, а их обладатель укоризненно качал головой, отряхивая ладони, и в его бледном лице был добродушный укор… Надо уметь проигрывать, малыш.
«Он делает то же, что и я до того. Он нарочно выводит меня из себя», — подумал расчетливый и опытный воин, Марвин из Фостейна, но Марвин из Балендора его не услышал. Он собрался, сгруппировав всё тело в единую живую пружину — и нанёс удар, яростный, мощный, бессмысленный, потому что его физической силы не хватило бы, чтобы противостоять физической силе Уриса, так же, как не хватило её, чтоб победить Лукаса из Джейдри. Но тогда, с Лукасом, были мысли, был разум, была жажда победы, а теперь — только жажда крови, и ничего больше.
Марвин почувствовал, как его кулак вминается в податливую плоть и крушит кость, почувствовал, как его перехватывают поперёк пояса, понял, что тоже падает — они падали вместе, мужик оказался хитёр и решил не проиграть, коль уж не может победить… А Марвин не хотел не проигрывать, он и выигрывать не хотел, он хотел лишь убивать, и его окровавленный кулак вновь вмялся в уже сломанную переносицу противника. Кто-то кричал, но он уже не разбирал крика, только бил и бил, хотя это было подло, бесчестно, так было нельзя, они упали оба, и бой окончился, но Марвин не знал этого, он бил и бил, хотя победа и так принадлежала ему, но сейчас не хотелось победы, хотелось того, чего победа не могла дать, и он брал — самовольно…
— Зато время потрачено с пользой. Не горюй, теперь-то уж поедем домой, — сказал тот и, хлопнув оруженосца по плечу, вскочил в седло.
Дом Лукаса в Туроне располагался чуть в стороне от центра, в тихом и безопасном районе, где жило в основном местное дворянство — точнее, не столько жило, сколько ночевало, оказываясь в городе по делам. Поэтому дома по большей части пустовали — в них обитали только слуги, поддерживающие порядок во время отсутствия хозяев. Лукас купил этот дом через Дорота несколько лет назад и заезжал в него всего пару раз. Присматривал за домом человек, которому платил опять же Дорот, менялся этот человек раз в год, и нынешнего управляющего Лукас в глаза не видал, а тот, соответственно, никогда не видал своего хозяина. Поэтому о приезде Лукаса никто не знал — впрочем, Лукас надеялся, что подогреть воду они сумеют быстро.
Он остановился у ворот, кликнул привратника. Тот выполз из сторожки практически на бровях — от него разило дрянной брагой, несмотря на ранний час, — и отпер ворота без разговоров. Лукас с Илье въехали в запущенный двор, заросший хилым кустарником и забитый талым снегом.
— Как звать? — осведомился Лукас у привратника.
— М-морисом, — пошатываясь, промямлил тот.
— Морис, ты уволен, — сообщил Лукас и рысью пустил коня к дому. Выглядело его имение удручающе — стены облуплены, увиты мёрзлым плющом, который никто не удосужился убрать, ставни прогнили, петли проржавели. Форменное безобразие.
Лукас соскочил с коня, бросил оруженосцу повод, велев поискать конюшню, и ударом ноги распахнул парадную дверь. В запыленный, пронизанный запахом тлена зал хлынул свет. Людей видно не было. Лукас прошёл через переднюю, нарочито гремя шпорами, поднялся по лестнице на второй этаж, припоминая, какие комнаты ему больше всего приглянулись в прошлый раз. А, вот, вроде бы библиотека тут весьма уютная, но только там ведь сейчас прелыми книгами так несёт, наверное… Лучше кабинет. Он прошёл по коридору, распахнул дверь — та жалобно дрогнула, похоже, скоро вовсе рассыплется, — зашёл в комнату и развалился в кресле у окна, забросив ноги на пыльный стол. Откинул голову на спинку, закрыл глаза. Через минуту вспомнил о медальоне, вынул его из кармана, бросил на стол. Золото тускло блеснуло среди пыли.
За дверью послышались торопливые шаги. Проём заполнился грузной фигурой, на лице обладателя которой читалось неприкрытое возмущение.
— Мессер, вы кто такой? Что вы здесь делаете?
— Я здесь живу, — ответил Лукас. — А ты здесь больше не работаешь. Позови ко мне какого-нибудь лакея.
Грузный мессер какое-то время хлопал глазами, потом молча сгинул. Хорошо хоть истерику не закатил, у Лукаса не было настроения ругаться.
Довольно скоро грузного мессера сменил неуклюжий робкий парень. Он нерешительно топтался на пороге, сминая в руках шапку, и не смел войти.
— Как звать? — смерив его взглядом, лениво спросил Лукас.
— Филлом, мессер…
— Филл, теперь ты — управляющий в этом доме. Распорядись о хорошем ужине для меня и моего оруженосца, но прежде пусть мне сделают ванную. Большую, кипяточную, с лавандовым маслом. У вас есть лавандовое масло?
— Н-не знаю, — пролепетал ошалевший Филл.
— Живо пошли какую-нибудь девку, пусть купит. Или лучше нет, этого толстяка пошли, который привёл мой дом в такое состояние… Стой! Сперва принеси мне бумагу и чернила. И оруженосца моего ко мне пришли, он на конюшне должен быть.
— Будет исполнено, мессер! — выпалил Филл и умчался. Лукас устало закрыл глаза. Он только теперь почувствовал, до чего вымотался, но у него оставалось ещё одно дело.
Получив бумагу и перо, Лукас неохотно снял ноги со стола, сдул с него пыль, размял пальцы и написал:
Благородная месстрес!Не подписываться было невежливо, и Лукас на миг задумался, но потом бросил перо, свернул письмо и посмотрел на очень вовремя появившегося Илье.
Есть вещи более важные, чем деньги, и к их числу относится память. Я не смею осуждать вас, подозревая, что этот шаг дался вам с такой же болью, с какой мне — невольное его созерцание. Возвращаю вам вещь, которая вам дорога. Если снова решитесь заложить её, не обращайтесь больше к Дороту. Он замыслил разорить вас, будьте осторожны.
— Держи, — Лукас протянул оруженосцу письмо и медальон. — Отнесёшь это месстрес Талите из Дассена. Она живёт где-то в районе побережья. Ответа не надо. Если попытаются всучить послание обратно, не бери, придумай что-нибудь.
— Ясно, — в голосе оруженосца слышались нотки недовольства. — Прямо сейчас?
— Нет, конечно! Сперва помыться, наесться и выспаться. Да, на вот, — Лукас бросил ему орлан. — Развлекись, только смотри заразу не подцепи.
Илье просиял и убежал. Лукас вздохнул, медленно потянулся. Конечно, дело было не к спеху… но если бы он не написал это письмо сейчас, то завтра мог передумать.
— Ванна готова, мессер! — провозгласил с порога Филл.
— У тебя, парень, богатый потенциал, — сказал Лукас, вставая. — Только вот что. Когда в дом, которым ты управляешь, вваливается незнакомый тебе человек, сперва всё же попроси у него доказательства личности, а потом уж бросайся выполнять его приказы. Но это так, на будущее. Веди.
Зимнее солнцестояние в Хандл-Тере было одним из главных праздников — его справляли ещё язычники, населявшие материк до того, как Святой Патриц привёл сюда своих людей. С установлением верховной власти Единого орден патрицианцев назначил день зимнего солнцестояния Днём Первой Твердыни, благо по преданию именно в этот день на Большом Пальце был заложен ныне полностью разрушенный Фортон, первое укрепление людей Святого Патрица в новом мире. Так что все остались довольны: патрицианцы проводили богослужения в храмах, знать делала пожертвования и получала благословение по случаю, чернь веселилась вовсю.
Не веселился только Марвин, который ещё две недели назад надеялся, что ко Дню Первой Твердыни он будет далеко отсюда — плевать, где, хоть на Плече, хоть на Персте, но лишь бы не сидеть на месте, принимая снисходительные королевские милости. Но сэйр Годвин оставался в Таймене, не собираясь уезжать и не отпуская Марвина. Ну ещё бы — теперь-то уж старается держаться поближе к хозяйской ноге, выжидая призывного свиста. Марвин ничего не имел против новой драки за короля Артена, напротив даже — жаждал её всем сердцем, но в том-то и дело, что драться никто не собирался. Торчали себе в столице да брагу лакали — и так уже третью неделю. Даже повторявшиеся каждую ночь свидания с королевой Марвина не утешали. По правде говоря, она успела ему наскучить. Да что там — обрыдла просто до смерти. Впрочем, редкая женщина могла увлечь его больше чем на пару дней, и её величество исключением не стала.
Так что сваливать надо было, как ни крути, и поживее.
— Марвин! Да погоди же ты! Проклятье, не угонишься за тобой…
Марвин приостановился, нетерпеливо обернулся через плечо. К нему проталкивался Петер — толпа их разъединила.
— Куда ты так рванул? Побродить же собирались…
— Я и брожу, — коротко ответил Марвин.
— Да ты прёшься прямо на толпу, как бык, что с тобой? Могли бы и вовсе не ходить, раз ты так… А в замке…
— Нет уж, — скривился Марвин. — Меня от этого замка тошнит уже.
— Ну так идем к «Мошеннику»!
— И от «Мошенника» твоего тошнит.
— А если… куда лезешь, образина?!
Петер цепко ухватил за ворот парня, посмевшего отдавить ему ногу, и принялся выяснять отношения. Марвин отвернулся, бесцельно шаря взглядом по пёстрой толпе. Главная площадь Таймены бурлила и кипела, словно перчёная похлёбка в котелке, плюясь кипяточными брызгами буйного веселья. Сотни людей, мужчины и женщины, старики и молодёжь, кто в рысьих мехах, кто в расшитых рубахах, толклись среди десятков расписных палаток, лавчонок, балаганов, торгуя, воруя, хохоча. Визг сопилок и лютней смешивался с барабанной дробью и собачьим лаем, детским смехом, пьяным криком. По правую руку от Марвина кривлялись на помосте скоморохи, по левую — какой-то бедолага в третий раз пытался взобраться по намасленному столбу к новеньким сапогам, а толпа свистела и улюлюкала, вопя от восторга всякий раз, когда он с шумом срывался вниз. День был пасмурный и холодный, но без снега — перед ярмаркой площадь вычистили, и только кое-где серели грязные затоптанные островки. Никто из дворян в это время в город не совался — под шумок и обворовать, и прирезать могут, да и людно слишком. В королевском замке, впрочем, под утро бесчинствовали не меньше, но зато, можно сказать, среди своих, в уютной компании, от которой у Марвина уже скулы сводило. А здесь было хорошо, здесь было дико, и яростное веселье толпы отдалённо напоминало кучу-малу ратной битвы, и даже пахло тут похоже.
Так что утром он сказал Петеру: я в город, а ты — как знаешь. Петер, разумеется, увязался за ним. Они вообще все эти дни почти не разлучались, хоть и не по инициативе Марвина.
— Уф, ну и народец, — стряхнув наконец с себя простолюдина и нагнав Марвина, передёрнул плечами Петер. — Ну давай хоть решим, что будем делать. Эля, может, выпьем? Разливного? Тут, бывает, на ярмарки такого привозят… из южной доли. Эй, человек!
Он уже махал торговцу с белом переднике с розоватыми потёками, благо они как раз проходили мимо телеги, груженной огромной бочкой. В стенке бочки была проделана дыра, закупоренная толстой пробкой, и когда торговец выдернул её, густой эль полился в кружку сильными крепкими толчками. Марвин подумал, что так же льётся кровь, если руку перерубить.
— Славно! — отхлебнув, крикнул Петер, перекрывая гул толпы. — Попробуй-ка! Ты такого эля ещё не пил. Хозяин, откуда?
— Из Лорроса, благородный мессер.
— Ну, говорю же, в южной доле лучший эль!
Марвин пил, скользя взглядом по мешанине из лиц и красок. Кровь гулко стучала у него в висках, горели воспалённые веки. В последнее время он очень плохо спал, его мучили дурные сны. Точнее, один и тот же дурной сон.
Петер положил руку ему на плечо. Его лохматая голова оказалась прямо напротив лица Марвина — совсем близко.
— Слушай, ты ведь поговорить хотел, да? Ты поэтому предложил из замка уйти? Там ей могут донести?
Марвин смотрел на него несколько мгновений, ничего не понимая, потом растерянно покачал головой:
— Чего? Ей? Кому — ей?
— Я предупреждал тебя, — тихонько сказал Петер, отворачиваясь и поднося кружку к губам, но по-прежнему не убирая руки с его плеча. — С ней легко не бывает. Конечно, её внимание тебе льстит, но только плата…
— Да что ты несёшь, Ледоруб тебя раздери?
— Марвин, перестань. Все знают, что ты спишь с королевой. Ты что, не замечаешь, как на тебя смотреть стали?
Конечно, он ничего не замечал. Делать ему больше нечего — следить, кто там и как на него глаз скосил. Впрочем, они с первого же дня так на него таращились, будто он ярмарочный урод какой-то.
— Ну сплю, — сказал он. — И что?
— Да то, что нельзя же быть таким… таким…
— Каким? — хмуро спросил Марвин.
— Таким… недальновидным! — выпалил Петер. «Интересно, — подумал Марвин, — а что он на самом деле хотел сказать — таким дураком?» — Кто она и кто ты! У вас всё равно никакого будущего вместе — никакого, понимаешь?
— Петер, я ещё раз спрашиваю, что ты несёшь? — начиная терять терпение, перебил Марвин.
— Да брось уже, тут никто не услышит. Но я как друг тебя прошу: спи с ней, Единого ради, но влюбляться-то в неё зачем?
Марвин какое-то время смотрел на него, а потом расхохотался. От смеха его сморило настолько, что он едва не выронил кружку и вынужден был прислониться спиной к бочке с элем, у которой они стояли. Петер смотрел на него непонимающе.
— Что я смешного сказал?
— Ох, Петер, а ты ещё меня дураком называешь, — с трудом успокоившись, выдавил Марвин.
— Я тебя дураком не называл, — насупился тот.
— Называл, раз решил, что я втрескался в эту бабёнку. Она, конечно, прыткая, но когда это считалось романтичным?
— Так ты… в неё не влюблён?
— Да ты с ума сошёл, если впрямь так решил.
— Тогда… — Петер запнулся. — Тогда почему ты ходишь… такой?
Весёлость Марвина как рукой сняло. Видно, его взгляд разом потяжелел, потому что Петер быстро отвернулся. Марвин вспомнил, как там, на стоянке у Плешивого поля, он одёргивал парня, лезшего Марвину в душу. И сейчас себе не изменил — почти. По крайней мере, давно уже видел, что с Марвином что-то не так, но только теперь спросил. И то — потому лишь, что решил, будто знает причину… и поможет её устранить.
И ещё он так странно сказал — «как друг тебя прошу». У Марвина никогда не было друзей. Впрочем, если таковыми считать всех, с кем он воевал и пьянствовал — тогда были. Сотни. Потребности в ином он как-то не ощущал.
— Ольвен тут ни при чём, — проговорил он наконец. — Хотя ты прав, с ней тоже пора что-то решать. Надоела она мне.
Петер поперхнулся элем.
— Надоела?! Ты таки точно не в своём уме! И что, ты думаешь бросить её, как портовую шлюху?!
— Ну, что ты так… некуртуазно, — укоризненно сказал Марвин. — Почему сразу как шлюху? Как знатную месстрес. С печальными речами и клятвами в любви до гроба.
— Марвин, брось дурачиться. Лучше дождись, пока она сама к тебе охладеет. Но не до конца, потому что тогда сам Ледоруб не знает, что она может выкинуть. Некоторых своих любовников она потом казнила. Так что подожди, пока страсти чуть поутихнут, и дёру давай…
— Да как я могу дать дёру, когда мой сэйр тут сиднем засел! — взорвался Марвин. — Ты что же, думаешь, я ради прелестей венценосной сучонки здесь торчу?! Не могу я уехать без его позволения! Чтоб его бесы разодрали… — Марвин перевёл дыхание и быстро осенил себя святым знамением. — Прости меня, Единый, за богохульство.
Петер мертвой хваткой вцепился в его локоть и решительно поволок в сторону. Марвин запоздало перехватил донельзя заинтересованный взгляд торговца элем.
— Так, ты что, уже пьян? От кружки эля?
— Да отвяжись ты! — огрызнулся Марвин, вырываясь. — Что ты вообще пристал ко мне? Чего в друзья набиваешься? Думаешь, коль уж я бока грею в королевской койке, и тебе что перепадёт? Это ты зря. Подачек от её величества я не беру, а в постели она так, средней паршивости. Даже и говорить-то не о чем. Всё, удовлетворил своё любопытство? Теперь вспомни Плешивое поле и своё тогдашнее благоразумие.
— Это всё Балендор. Ты раньше не был таким. А после него как с цепи…
Марвин круто развернулся, отшвырнул кружку, заехав кому-то промеж глаз, схватил Петера за грудки и припёр его к стене.
— Вот что, мой новый друг, — очень тихо проговорил он, — ты, видно, всё же забыл Плешивое поле. Я тебе попозже болтливый язык обрежу, а пока запомни, что ни Балендор, ни сука Ольвен, ни тот ублюдок из Джейдри меня не волнуют, ясно тебе? Иди девкам своим из весёлого квартала мозги врачуй. Или хоть Ледорубу, плевать, только мне в душу чтоб больше не лез.
Не дожидаясь ответа, он разжал руки, повернулся к стене спиной и зашагал в толпу, распихивая встречных и пробираясь к центру площади. Петер звал его и просил подождать, но он только прибавил шагу. Вот настырный парень, и впрямь придётся ему в замке объяснить, что к чему… но в замке, а не здесь и не сейчас. Потому что Марвин знал: если начнёт здесь, то может не суметь остановиться. А Петер, как ни крути, неплохой мужик, Марвину не хотелось его убивать.
Поэтому ему нужен был кто-то другой.
— Пять монет на Уриса!
— Семь монет на Враггля!
«О-о, — подумал Марвин, — то, что надо». В самом центре площади сгрудилась особенно плотная толпа, в основном состоящая из мужчин, потных и возбуждённых, азартно топтавшихся и выкрикивавших что-то подбадривающее. Локтей тут было недостаточно, Марвин пустил в ход каблуки сапог и с трудом, но всё же пробрался к верёвочному ограждению, определявшему границы маленького — пять на пять шагов — поля, где оживлённо метелили друг друга два по пояс голых мужика. Вернее, оживлённо метелил только один, другой лишь вяло отмахивался. Пар валил от обнажённых тел, раскрасневшихся на морозе, пот блестел на застывших лицах. На снегу виднелось несколько алых пятен. Марвину нечасто приходилось наблюдать кулачные бои, но сейчас при виде пьяного ожесточения, блуждавшего по лицам противников, у него загудело в ушах. Гам окружающего балагана сделался глухим и далёким.
Бойкий мужичок наконец нанёс противнику сокрушающий удар, от которого тот рухнул наземь.
— Три! — крикнул судья и, хлопнув в ладоши, вскинул над головой сжатый кулак. — Победил Урис!
Зрители загалдели, в основном торжествующе, хотя некоторые — разочарованно. Урис воздел к серому небу стиснутые кулаки и торжествующе заревел, показывая, что он всё ещё в хорошей форме. Его противник встал на четвереньки и тряс головой, похоже, ничего уже не соображая. Ему помогли подняться и оттащили за пределы площадки, накинули на голые плечи тулуп. Мужик всё тряс головой и что-то бормотал — Марвин стоял от него далеко и не слышал, что.
— Урис победил! Кто ещё хочет выйти против Уриса? Или пора возвестить сегодняшнего чемпиона?
— Я хочу! — крикнул Марвин и нырнул под верёвку.
— Марвин, стой! — завопил сзади Петер, но крик был далёким, так что Марвин даже не обернулся.
Урис смерил его оценивающим взглядом. Был он выше Марвина на голову и вдвое шире в плечах — мужик грузный, тяжёлый, с широкой костью. Сбить с ног его будет нелегко, но и подняться он сможет с трудом. На поле боя Марвин справлялся с такими играючи. Но там, свалив с ног, можно было добивать. А здесь…
Впрочем, думать некогда. Драться надо.
— Эт-то ещё что? — протянул наконец Урис. Голос у него был подстать фигуре: низкий и раскатистый, но невнятный, чуть картавый. — Благородному мессеру вздумалось ручонки почесать? Идите к своей дамочке лучше.
— Эй, парень, и правда, ты малость оплошал, тут не турниры затевают! — крикнул кто-то из толпы.
— Вижу, что не турниры, — сказал Марвин, стягивая перчатки и бросая их на землю. — На турниры мужланов вроде вас и близко бы не пустили. Но там доблесть показывают, а тут, если не ошибаюсь, морды бьют?
— Бьют, — ухмыльнулся Урис. — Что, охота попортить мордашку? Так то мы мигом!
— Исключено, — подскочил к ним судья. Он был маленький, юркий, хорошо одетый — видно, из муниципальных служащих. — Простите, благородный мессер, но я не могу позволить вам участвовать в боях. Здесь всякое случается, а меня потом повесят за пособничество в убийстве.
— В убийстве мужика? Разве за это вешают?
Судья моргнул.
— За пособничество в убийстве благородного мессера…
— Благородный мессер умирать не намерен, — сказал Марвин. Он скинул плащ, жилет, стянул через голову рубаху. Чистый дорогой лён упал на затоптанную землю. — Ну что, любезный, будешь драться или трусишь?
— Как угодно вашей милости, — Урис показал два ряда жёлтых зубов, мотнул головой. Толпа загоготала:
— Пять грошей на Уриса!
— Десять на мессера!
Марвин повёл плечами, хрустнул суставами. Мороз кусал обнажённое тело, ветер трепал волосы. Где-то далеко пытался докричаться до него Петер. Судья, качая головой, отошёл к ограждению.
— Урис против неизвестного мессера. До трёх падений. Раунд!
Обстановку Марвин оценил мгновенно. Урис шёл напролом, но он уже немного подустал за время предыдущих боёв. Вымотать, а потом свалить одним ударом — проще не бывает. Но сейчас ему не хотелось победы. То есть хотелось, конечно — он всегда побеждал, но теперь этого было мало. Удар копьём в спину — это тоже победа, потому что противник мёртв, а ты жив, но в том-то и вся радость. А Марвину хотелось крови. Вкуса крови на искусанных губах. Всё равно чьей.
Урис нанёс первый удар. Марвин легко уклонился, несильно стукнул его снизу поддых, дразня, и тут же ушёл в сторону. За плечом кто-то хмыкнул:
— Парень проворный, вымотает…
— Типун тебе на язык! Я на Уриса поставил!
Урис, впрочем, оказался не столь уж глуп и напором больше брать не стал. Какое-то время они медленно ходили друг против друга кругами: Урис явно ждал момента ударить неожиданно. Марвин притворялся, что тоже, на деле не собираясь наносить удар. Кружили так долго, по толпе уже начал подниматься ропот, когда у Уриса таки сдали нервы. Он сделал выпад, Марвин легко перехватил несущуюся к нему руку за предплечье и, уйдя вниз, швырнул грузное тело себе за спину. На миг ему показалось, что не выйдет — разбега не хватало, но вышло. Урис грохнулся в снег, толпа заревела. Марвин, не останавливаясь, продолжал спокойно наворачивать вокруг противника круги.
— Поднимайся, любезный, ещё разок. А на третий я тебя убью.
Урис поднялся, сверля его налившимися кровью глазами. Марвин слабо улыбнулся, ушёл от нового удара и ударил снизу в переносицу, основанием ладони. Под рукой хрустнула кость. Урис зарычал, схватился за сломанный нос, потом смачно сплюнул.
— Щенок сраный, — прохрипел он. — Ну, я тебя так же разукрашу, держись теперь.
Марвин успел ещё раз воспользоваться его яростью и снова сбить с ног, но когда Урис поднялся во второй раз, по его взгляду Марвин понял, что вот тут-то и начинается самое интересное. Он того и добивался — разъярить противника до пределов возможного, глупым поражением, позорной раной — и вот теперь начинался настоящий бой. Или бойня. Сейчас Марвину было всё равно. Он добился того, о чём страстно мечтал и чего не могло дать ему ни вино, ни королевские милости, ни тело Ольвен… Это давала только драка: гул в висках и абсолютную пустоту — между ними.
— А вот теперь к бою! — крикнул он и ринулся в атаку. Из пяти его молниеносных атак Урис отразил четыре, пятая пришлась по скуле, но смазалась, здоровяк успел увернуться и тут же отступил. Из толпы заорали что-то оскорбительное, но Урис и бровью не повёл, только отступил снова, по кругу, не отпуская взгляда Марвина. Всё понял, успокоился и что-то задумал — что же? Марвин шевельнул онемевшими пальцами в кулаке, прыгнул снова, целя в глаз. Рука встретила пустоту, жуткий удар обрушился на поясницу, и через миг под победный рёв зрителей он оказался на земле.
— Два — один, ведёт мессер!
Марвин поднялся, сплёвывая. Урис жёстко усмехался, всё так же глядя ему в глаза из-под запёкшихся от крови косматых бровей. «А он тоже солдат», — подумал Марвин. Тоже не только на кулачках драться привык. Знает… Поначалу его опьянила победа и самоуверенность, но теперь он собрался и… и что ж он делает-то, гад?
Они обменялись серией ударов — с переменным успехом. Марвин получил нехилый прямой в челюсть и, сплёвывая на мостовую кровавый сгусток с обломком зуба, подумал, что сегодня его поцелуи не покажутся королеве Ольвен столь сладкими, как обычно. Лицо Уриса заливала кровь, торс покрывали синяки. Но прямых, рассчитанных на поражение атак он больше не предпринимал, а это была для Марвина единственная возможность его повалить — воспользовавшись инерцией его же тела. Ладно, значит, будем просто драться. Просто драться, за тем сюда и пришли.
Через две минуты он оказался на земле во второй раз, но поднялся уже с трудом. При падении он припечатался скулой о мостовую и сильно ушиб плечо. Дышать было больно, от каждого выдоха резало в груди. И рёбра помять успел. А, плевать.
Когда он встал напротив Уриса в третий раз, шатаясь и смаргивая заливающий лицо пот, по лицу мужика скользнула презрительная усмешка.
— Ну что, мессер, довольно с вас? Пожалели бы личико, ваша дама не обрадуется.
Марвин ответил ему градом выверенных, чётких атак. Урис отбил все, а потом, поймав паузу, коротко ударил снизу поддых — несильно, дразня… Марвин отшатнулся, а Урис засмеялся. Тихо, хрипло, довольно. Совсем незло, и это-то было хуже всего.
Потому что сразу, будто обухом по голове, — светло-голубые глаза, прозрачные, смеющиеся, и в них ни капли злобы, только любопытство и, кажется, почти симпатия, и жалость, слабая, далёкая, и мягкий голос тут же, обволакивающий, будто аромат благовоний в тайном гнёздышке королевы: «А надо уметь проигрывать, малыш…»
Это было первой внятной мыслью, первым ярким образом после долгожданной сладостной пустоты — и зачем, зачем, зачем?! Прочь, подите к Ледорубу, твари! Я ж только-только от вас избавился…
Но светло-голубые улыбчивые глаза всё смотрели на него, а их обладатель укоризненно качал головой, отряхивая ладони, и в его бледном лице был добродушный укор… Надо уметь проигрывать, малыш.
«Он делает то же, что и я до того. Он нарочно выводит меня из себя», — подумал расчетливый и опытный воин, Марвин из Фостейна, но Марвин из Балендора его не услышал. Он собрался, сгруппировав всё тело в единую живую пружину — и нанёс удар, яростный, мощный, бессмысленный, потому что его физической силы не хватило бы, чтобы противостоять физической силе Уриса, так же, как не хватило её, чтоб победить Лукаса из Джейдри. Но тогда, с Лукасом, были мысли, был разум, была жажда победы, а теперь — только жажда крови, и ничего больше.
Марвин почувствовал, как его кулак вминается в податливую плоть и крушит кость, почувствовал, как его перехватывают поперёк пояса, понял, что тоже падает — они падали вместе, мужик оказался хитёр и решил не проиграть, коль уж не может победить… А Марвин не хотел не проигрывать, он и выигрывать не хотел, он хотел лишь убивать, и его окровавленный кулак вновь вмялся в уже сломанную переносицу противника. Кто-то кричал, но он уже не разбирал крика, только бил и бил, хотя это было подло, бесчестно, так было нельзя, они упали оба, и бой окончился, но Марвин не знал этого, он бил и бил, хотя победа и так принадлежала ему, но сейчас не хотелось победы, хотелось того, чего победа не могла дать, и он брал — самовольно…