Остапенко Юлия Владимировна. Птицелов

   И то и другое заслуживало только уважения.
   — Простите, — сказала Селест. — Я была груба…
   — Вы были очень грубы, — ответил Лукас. — Ваш стюард вам и в подмётки не годится.
   — Я правда не знала, что он был вашим. Хотя вижу, что вы мне не верите.
   — Я не знаю, верю ли вам.
   — Вполне вероятно, что так. Это для вас что-то такое… непривычное, не правда ли?
   Он не ответил. И вдруг почувствовал себя усталым.
   — Сядьте, — сказала Селест, — я разотру вам спину. Вас не мучают боли в пояснице?
   — Неужто я кажусь настолько старым?
   — Иногда. Сядьте же.
   Он сел. Она принялась разминать его плечи — и вправду затёкшие. Странно, что он этого не чувствовал. А теперь, когда по мышцам стала растекаться истома, снова подумал: что бы ни замыслил Дерек, он всё же отчасти заслуживает за это сердечной благодарности.
   — Вы опять! — сказала Селест. — Что на этот раз?
   — Ничего… месстрес. Ничего. Простите меня.
   — Не знаю, смогу ли. Понимаю, тут нет вашей вины, но… я не привыкла к такому отношению.
   — К нему невозможно привыкнуть.
   — По крайней мере, вы это понимаете. Значит, вы небезнадёжны.
   И тогда — как вчера в таверне «У сивого мерина» — Лукаса ожгло слепым, диким, неистовым желанием и вправду верить. И доверять. Позволить любить себя — и в кои-то веки не думать, что стоит за этой любовью. Наваждение длилось всего минуту, но оно было таким сильным, как никогда прежде. Никогда — с тех пор, как Лукас разучился думать о подобных чувствах без подозрения.
   — Что-то вас гнетёт, — сказала Селест. — Сильнее, чем вы сами замечаете. Оно вас… пожирает. Вы таете, как свеча. И мне… мне страшно за вас.
   — За меня? — переспросил Лукас и засмеялся, но смех вышел сухим и неживым.
   — За вас и за себя, за всех, кто с вами столкнётся. Вы разрушительно влияете на людей. Вы заметили, что я натворила с тех пор, как вы здесь появились?
   — Самолично командовали прислугой? О да, это поистине было чудовищно.
   Она промолчала. Только её руки, сильные, крепкие — кто бы мог подумать об этом, видя её тоненькие запястья? — по-прежнему решительно мяли его плечи, спину, шею так, что у него уже всё разболелось. В этих прикосновениях не было нежности — она просто пыталась снять онемение, и это у неё получалось… это, и не только это, подумал Лукас и сдался.
   — Один мой… друг сейчас далеко отсюда, — проговорил он, не открывая глаз. Он сидел лицом к огню, и по внутренней поверхности его век плавали красные пятна. — Я отправил присмотреть за ним своего человека, не самого лучшего, но самого надёжного. Почему-то лучшие никогда не бывают надёжными, и наоборот.
   — И теперь вам кажется, что оба они в опасности, — сказала Селест.
   Это уже выходило за всякие рамки.
   — Откуда вы знаете?
   — Вы говорите во сне.
   Он застыл, и она со всей силы шлёпнула ладонью по его шее.
   — Да расслабьтесь же вы! Единый! Как с вами тяжело! Я не удивляюсь, что вы до сих пор не женаты.
   — Я не говорю во сне, — деревянно сказал Лукас. — Вы лжёте.
   — А у вас мания преследования. И место вам в доме умалишённых, — резко сказала Селест и отошла от него.
   Лукас смотрел на неё и слушал её — шаг, движение кисти, ресниц, шорох пряди, падающей на шею, — не чувствуя, как сжимает обеими руками подлокотники кресла. Какой же она была… обычной, совсем обычной, заурядной, непоследовательной, недальновидной, как все женщины. И всё-таки она поймала его. Легко и играючи, и теперь он бился в силках, лишь затягивая их всё туже.
   — Вы правы, — проговорил он наконец. — Вы совершенно правы. Мне место именно там.
   Селест рассеяно водила пальцами по стенке кубка, но не пила. Она выглядела расстроенной.
   — Что я говорил во сне? — спросил Лукас.
   Она неохотно пожала плечами.
   — Ничего вразумительного. Но я видела, что вам тревожно. Что вы боитесь за кого-то. А утром вы себя вели так, будто не помните этих снов.
   Он и правда не помнил. Знал только, что в последние ночи ему всё время снится Ив. И ещё знал, что это были дурные сны — может быть, он забывал их потому, что хотел забыть. А он всегда забывал то, что хотел.
   — Мне снился один человек, — проговорил он. — Но я не могу понять, как он связан с… с теми двумя. Какое он вообще имеет к ним отношение. И это…
   — Вы всё время боитесь того, чего не понимаете, — сказала Селест. — Это неправильно. Иначе нам всем пришлось бы жить в постоянном страхе.
   Видимо, взгляд Лукаса показался ей странным, потому что она тут же потупилась.
   — Простите. Не моё дело поучать вас. Я всего лишь глупая женщина…
   — Что вы скажете, месстрес Селест, если я убью вашего мужа и женюсь на вас?
   Она посмотрела на него с сожалением, и не подумав улыбнуться.
   — Вы не можете его убить. Он занимает видное положение в Совете баронов и крайне необходим стране. По крайне мере так говорит Дерек.
   — Какая жалость, — сказал Лукас. — Тогда я просто буду вашим любовником. Пусть даже и не лучшего сорта. Если вы позволите.
   — Я позволю, если вы хотите.
   Кожа на её лице оказалась холодной — и это было странно после жара её умелых и заботливых рук.
   — Но целуетесь вы очень хорошо, — пробормотала она, когда Лукас на мгновение оторвался от её губ.
   — В моём возрасте только это и остаётся, — посетовал он.
   — Не преувеличивайте. Я вовсе не это имела…
   Договорить он ей не дал. Шахматный столик оказался не самым удобным ложем, поэтому довольно скоро они перебрались в спальню. Возможно, Селест снова притворялась, изображая наслаждение, когда выгибалась в его руках, но, если и так, это было притворство женщины, а не шпионки. В этом она тоже была совершенно обычна.
   — Что это? — спросил Лукас много часов спустя, когда она, тяжело дыша, откинулась затылком на изгиб его локтя. — Что это, как вы это сделали со мной?
   — Всё очень просто, — устало отозвалась она. — Я вам подсыпала приворотного зелья. Моя кухарка немного ведьма.
   — А, — сказал Лукас. — В самом деле, это многое объясняет.
   И действительно, такое объяснение его более чем удовлетворило.
   Она могла держать его за руку, считая его лжецом, лицемером и убийцей. Она могла отравить его, а потом выхаживать с искренней заботой, ничуть не жалея о сделанном. Марвин теперь понимал, что нашёл в ней Лукас.
   — И ты не пошёл к нему?
   Ив из Мекмиллена сидела в кресле, сложив руки на талии, и неотрывно смотрела на Марвина внимательным, цепким взглядом. Она чувствовала себя хозяйкой положения, и он больше не пытался её в этом разуверить. И дело было не в том, что у него всё ещё кружилась голова и временами немели конечности от яда, которым она его накормила, а в том, что Марвин знал теперь: никогда человек не бывает более уязвим, чем когда чувствует себя победителем. Уж по меньшей мере этот урок Лукаса из Джейдри он сумел выучить.
   — У меня не было времени, — ответил он, стараясь выглядеть бесхитростным. — Мне пришлось срочно уезжать из Таймены, и я…
   — И ты не счёл возможным урвать четверть часа, чтобы убить своего злейшего врага, — закончила за него Ив и, помолчав, добавила словно бы про себя: — Что ж, могу поверить.
   Он смолкла, её взгляд остановился, будто обратившись внутрь, пальцы дрогнули, сжимаясь крепче. Марвин наблюдал за ней, пытаясь понять, чему из сказанного им она в самом деле поверила. Они говорили уже третий час — вернее, говорил в основном Марвин, в подробностях рассказывая Ив всё, что знал о Лукасе Джейдри. Действительно всё, ничего не утаивая и почти не привирая. А она слушала, и ни единым движением не выдавала своего отношения к тому, что он говорил. В комнате, где они сидели, было прохладно, огонь в камине едва теплился, но Марвин взмок, будто после многочасового галопа. Он никогда не думал, что говорить — это так трудно. Он всегда был человеком дела, и несколько месяцев назад, окажись перед ним женщина его врага, он просто перерезал бы ей горло, а при случае сообщал бы об этом тому, кто был в этом повинен. Да, Марвин знал, что не по-рыцарски убивать женщин, но не когда они травят тебя, бес подери.
   Однако теперь всё было иначе, и он не только знал, что не должен убивать эту женщину, но и не хотел этого. Здесь нужно что-то другое, и Марвин почти догадался, что именно, но пока не смел даже пробовать. Если он подойдёт к делу слишком грубо, она просто прогонит его вон, и тогда ему действительно придётся убить её, раз уж не останется ничего больше.
   — Какой он сейчас? — спросила Ив. И тут же добавила: — Ох, прости, я сама не понимаю, что говорю… Откуда же тебе знать.
   Марвин хотел было возразить — и понял, что она права. Эта мысль дала ему лазейку, которую он столь отчаянно искал, и Марвин радостно ухватился за неё:
   — Что значит «сейчас», месстрес Ив? Я ведь не знаю, каким он был, когда вы его видели в последний раз. Если бы я знал, то, может, и сумел бы вам ответить.
   Она взглянула на него в упор, уголки её губ поползли вверх, но тёмные глаза оставались непроницаемы.
   — Ты ведь не подозревал, что я здесь? И что это именно я?
   Марвин мысленно отпустил в её адрес сколь мог витиеватое ругательство и в который раз проклял Лукаса, а с ним и себя самого. Вот уж кто-кто, а Лукас с лёту бы понял, что она имеет в виду, что хочет услышать, и что надо ответить. Но для Марвина эти игры были чем-то запредельным, тоскливым и страшно утомительным. По его рукам от локтей до пальцев прошла лёгкая судорога — он вспомнил, как отблескивал огонь камина в глазах Ив, когда она толкнула его, парализованного, и внезапно рассвирепел. Какого беса! В конце концов, он не нанимался играть в эти игры.
   — Вот что, месстрес, — сказал он почти грубо, — давайте уже начистоту. Вы велели мне рассказать вам о Лукасе Джейдри, и я вам рассказал всё, что знаю. Он мой враг, а вы, как я вижу, к нему неравнодушны, так что извольте радоваться, что до сих пор живы. Но в замке вашем я оказался случайно, уж не знаю, то ли повезло мне, то ли нет, а всё оттого, что наёмница вашего сэйра Лукаса хотела меня убить. Видит Единый, которого вы не чтите, мне нечего больше сказать. И если ваш интерес удовлетворён, разрешите мне откланяться и не злоупотреблять более вашим гостеприимством.
   Он сказал это и встал, задохнувшись. Ну, парень, ты наговорил… не иначе как проклятые демоны здешних мест тебя за язык тянули. Вот она и скажет теперь: благодарю за понимание, мессер, валите в преисподнюю. И что тогда? Ты вообще помнишь ещё, за каким бесом тебя занесло в этот треклятый Мекмиллен? Ты должен хотя бы попытаться найти Мессеру, хотя и дураку ясно, что её здесь нет, да и не было, скорее всего.
   Всё это пронеслось в его голове за долю мгновенья, и именно в эту долю всё и решилось. Марвин так и не понял, что такого особенного было в его словах, и только смотрел, как Ив встаёт, идёт к нему и… и дальше уже перестал что-либо понимать.
   Она взяла его за руку, потом за другую. Стояло начало пасмурного дня, и в его тусклом свете, лившемся сквозь витражное стекло, лицо Ив казалось серым, но глаза болезненно блестели, жадно шаря по лицу Марвина. Она почти улыбалась, только почти, и слишком много всего было в этой улыбке, и слишком мало: насмешка, надежда, удивление, недоверие, горечь, но в то же время — только тень всего этого. Марвин смотрел на эту улыбку, на тонкие бескровные губы, будто никогда прежде не видел, как улыбаются женщины, — и был до того заворожен, что не сразу заметил, что его ладони лежат на её груди. Большие округлые холмики были тёплыми даже сквозь ткань сорочки и лифа. Марвин, вздрогнув от удивления, попытался отнять руки, но Ив с неожиданной силой удержала их на месте, и он вдруг понял, что она сама положила его ладони на свою грудь. Марвин в изумлении посмотрел ей в глаза, и она ободряюще улыбнулась ему и прерывисто вздохнула. Марвин слышал, как под его левой ладонью бьётся её сердце.
   — Тише, — прошептала она, хотя он даже не пытался ничего сказать, и медленно провела его руками по своему телу. Марвин расслабил ладони и позволил им обвести её стройный стан, но отчего-то больше всего его взбудоражили не изгибы плоти под одеждой Ив, а жар её ладоней, лежавших на его руках. Она завела его руки себе за спину, и он почувствовал под пальцами шнуровку лифа. Марвин стал нащупывать узлы, но тут руки Ив замерли. Она ничего не сказала, только тихое придыхание вырвалось из приоткрытых губ, и она положила левую руку Марвина себе на шею. Он понял и, как послушный ученик, принялся ласкать её кожу у самых волос, а другая его рука потянула за шнурок лифа.
   Всё это происходило медленно, безумно медленно, он никогда в жизни ещё не раздевал женщину так неторопливо, и даже не подозревал, что это способно вызвать в нём что-либо, помимо раздражения. Когда её юбки упали на пол, она наконец отпустила руки Марвина и, крепко обхватив его шею, повисла на нём. Он подхватил её на руки. Она тяжело привалилась головой к его плечу, съёжилась, будто от холода, и — Марвин подумал, уж не чудится ли ему — тихо, протяжно всхлипнула. Он поспешно положил её на постель, чувствуя себя хуже, чем если бы за ними наблюдал весь королевский двор, и она тут же недовольно сдвинула брови. Марвин мгновенно понял свою ошибку и дальше делал всё так же медленно, чувствуя, как глубоко внутри разгорается привычный неистовый голод…
   Да, голод был привычным, и да, Марвин хотел эту женщину, но глубина, на которой этот голод зародился, была ему незнакома. В этой глубине обычно лежали совсем другие чувства: ярость, боль, безудержная радость битвы… И там же гнездился страх, который испытал Марвин, когда понял, что существует оружие, о котором он ничего не знает, и это оружие применяют против него самого. У Ив из Мекмиллена тоже было такое оружие. И Марвин был гол перед ним, гол и беспомощен, как едва вылупившийся птенец перед волчьими зубами. И в то же время он знал, что никогда не сумеет не только овладеть этим оружием, но и понять его сущность — так же, как птенцу никогда не понять сущность волчьих зубов иначе, чем ощутив их на своём горле.
   Марвин понял это, занимаясь любовью с Ив из Мекмиллена, женщиной, которая любила его врага. Но понимание пришло не в мыслях: страх, боль и голод — это не мысли, они просто появляются в твоей глубине , и ты в тот же миг постигаешь, что они такое, тебе не нужно для этого давать им имена. Ты их просто ощущаешь и принимаешь, как неизбежное зло и часть тебя самого. Ив из Мекмиллена на этот час стала частью Марвина. И в этот час он любил её так, как никогда в жизни не любил женщину, как вообще невозможно любить то, что не является тобой. Впрочем, нет, это всё-таки не было любовью: просто он чувствовал, что она — это его голод и его боль, о которых не надо думать, но которые приходится принимать, коль уж они пришли.
   Но ладно, всё это было там, в его глубине, а вовне, на том тонком слое поверхности, что Марвин мог осознать, это просто было восхитительное соитие. Несмотря даже на то, что Ив так и не позволила ему принять инициативу на себя: её руки вели его, как кукловод водит марионетку, её бёдра задавали ритм его бёдрам, заставляя Марвина чувствовать себя девственником, и на малейшую его попытку сделать что-то по-своему Ив отвечала таким напряжением в теле, что казалось, будто она превратилась в камень. Её плотно закрытые веки мелко дрожали, будто она спала, и ей снился тяжёлый сон.
   Когда всё кончилось, Ив отстранилась от него, и Марвин ощутил себя так, словно ему отрезали правую руку. Он сел на корточки и уставился на неё сквозь лениво расползающуюся пелену в глазах. Ив приподнялась на локтях, и теперь на её лице не было даже той тени улыбки, которую Марвин видел прежде.
   — Прости, — глухо сказала она. — Прости, я не должна была. Но я не удержалась, я…
   В её голосе прорвалось такое отчаяние, что она сама услышала это и рывком перевернулась на бок, пряча застывшее лицо.
   И Марвин внезапно понял. Всё — её взгляды, вопросы, её странное смятение, иногда переходящее в мольбу, а иногда в гнев, — всё встало на свои места. Это понимание тоже возникло там, в глубине , и тоже было оружием — но теперь это было его оружие, его собственное. Второй урок Лукаса из Джейдри: убивай тем, чем собираются убить тебя.
   Марвин медленно — да, Лукас делал это очень медленно, — провёл открытой ладонью по спине Ив, глядя, как по её позвоночнику перекатывается дрожь.
   — Вы довольны? — спросил он так, как спрашивает прилежный ученик о выполненном задании.
   Ив из Мекмиллена обернулась через плечо, и сквозь упавшие на лицо тёмные пряди свернул такой же тёмный, дикий взгляд, восторженный и ненавидящий.
   — Ты очень талантлив, — хрипло сказала она. — Но заносчив и глуп. В нём этого никогда не было. Скажи ему, что над этим тебе ещё стоит особо… поработать. А когда закончишь, приходи снова. Но не раньше. Ясно тебе?
   Марвину стоило большого труда сохранить улыбку на лице, и ещё труднее — выдержать этот взгляд. И он вдруг снова понял, что Лукас из Джейдри в который раз перехитрил его. Убивай тем, чем собираются убить тебя… о да.
   — Я вас ни о чём не просил, — грубо сказал он и, отвернувшись, встал, поэтому не видел, как при изменившемся тоне его голоса она встрепенулась и приподнялась, глядя на него с отчаянной надеждой.
   — Стой! Подожди! Иди сюда… или нет… о, боги…
   Он заставил себя не обернуться. Истеричка. Глупая деревенская потаскуха, с ходу задравшая юбку перед первым же мужиком, который забрёл в эту глушь. Идиотка, бес знает сколько уже лет влюблённая в человека, который, может статься, даже имя её забыл. И теперь пытавшаяся увидеть этого человека в том самом первом встречном мужике, думавшая о нём, занимавшаяся с ним любовью — с ним , а не с тобой, Марвин из Фостейна… или, может, правильнее сказать, Щенок из Балендора? Щенок, которого заставили сыграть в постели роль волка, да ещё и удовольствие от этого получить…
   «Но я ведь справился, — думал Марвин, забыв о том, что старается не поддаться глубине . — Это была роль волка, и щенку она, похоже, оказалась по зубам. И что бы ты на это сказал, Лукас из Джейдри? Я поимел твою женщину так, будто был тобой. Она захотела, чтобы я был тобой. Она видит тебя во мне, чувствует твои прикосновения в моих руках. Теперь я знаю, чем ты берёшь женщин. И у меня такое чувство, будто я подглядывал в замочную скважину… и мне стыдно, проклятье, мне просто стыдно теперь».
   Внезапно его переполнило такое отвращение к самому себе, что он мигом забыл о том, как только что собирался использовать эту невообразимую ситуацию в своих целях. А ведь мог бы: Ив спала с ним, видя в нём Лукаса, и, Ледоруб знает почему, она решила, что у них много общего — да ведь она уже по уши влюблена в Марвина, она от него зависит… Останься же с ней, Марвин, не позволяй прогнать себя, будь и дальше её домашним Лукасом, Лукасом её мечты — и оба они окажутся в твоих руках. Великолепная идея — и до того гнусная, что Марвин ощутил приступ тошноты. Именно в этот миг он понял, что это значит — быть Лукасом из Джейдри.
   И на мгновение ощутил жалость к своему врагу.
   Он очнулся, стоя уже одетым у порога и сжимая в ладони медную ручку двери. Ив, по-прежнему лежащая голой в постели, неотрывно смотрела на него, и в ней было всё и не было ничего. Она спала с ним, но она не верила ему, он для неё просто не существовал.
   — Прощайте, месстрес, — сказал Марвин.
   Он спустился во двор замка как в тумане, в тумане же зашёл на конюшню и сам оседлал Ольвен, радостно зафыркавшую при виде совсем позабывшего её хозяина. Выехав за ворота, он по-прежнему думал о взгляде, которым его проводила Ив. Чего она теперь ждала? Чего она теперь ждала бы от Лукаса, если они и впрямь так похожи? У Марвина не было ответа на эти вопросы. Нет, он не был Лукасом, у них ровным счётом ничего общего, кроме желания побеждать, и, кажется, Марвину снова придётся искать другой способ поквитаться. Потому что его навыки здесь бесполезны, а приемами Лукаса, похоже, ему вовек не овладеть.
   Марвин понял, что едет по направлению к озеру, возле которого встретил сперва Хозяйку Мекмиллена, а потом и Рысь, — и воспоминание об этих встречах, случившихся будто в прошлой жизни, наконец вернуло его к реальности. Проклятье, о чём он вообще думал?! Уму непостижимо! Да ведь он ехал в Мекмиллен не для того, чтобы трахать его хозяйку, а для того, чтобы напасть на след герцогини, а теперь что делать?! Спору нет, Ив его больше и на порог не пустит. Ну, что, может быть, ещё разок себя подрезать, вдруг она опять сжалится, а там, глядишь, снова в постель затащит? Эх, Марвин, совсем уже плохи твои дела, если одна только память о Лукасе из Джейдри и стремление найти способ отомстить ему делают из тебя такого дурака…
   Марвин остановил кобылу и стоял посреди заснеженного луга, в трёхстах ярдах от закрывшихся за ним ворот Мекмиллена и полустах — от кромки леса. Его лицо пылало, ныл располосованный бок, всё тело ломило, сердце выскакивало из груди, а голова, того и гляди, собиралась лопнуть. Это была трудная минута, адски трудная. И один только Единый знает, что сделал бы Марвин по её окончании, если бы не услышал крик. Высокий тонкий крик, едва слышный, но различимый — он нёсся от леса, как раз со стороны озера. Счастье ещё, что день стоял тихий — любой порыв ветра без труда заглушил и развеял бы этот крик. Но ветер утих, видать, перед снегопадом — небо быстро темнело, и гуща деревьев впереди становилась непроглядной.
   Тем не менее Марвин с радостной готовностью пришпорил кобылу и помчался вперёд. И приступ внезапного благородства тут совершенно ни при чём: сейчас он был счастлив заняться чем угодно, а там, глядишь… Но он не довёл мысль до конца: скрип снега и хруст прошлогодних веток под копытами кобылы, а потом и под ногами Марвина заполнили весь его разум, и он позволил им это.
   Озеро изменилось. В первый миг Марвин даже усомнился, то ли это самое — кто знает, сколько в округе прудов — но потом узнал ивовые заросли на другом берегу. Сейчас они были проломлены, словно там пробирался крупный зверь, а за ним, может быть, всадники… И все они упокоились на илистом дне.
   Озеро больше не было сковано льдом. В центре его образовалась огромная полынья, пустившая трещины по всей поверхности льда. Лёд по краям всё ещё трескался и проседал у берегов, медленно уходя под чёрную воду, лишь отдельные небольшие льдины качались на потревоженной воде. Некоторые из них были вымазаны в крови: видимо, оцарапали животы животных, под тяжестью которых проломился лёд. Теперь стало видно, до чего же он тонок. Но там были не только животные, люди тоже, и один из них ещё цеплялся за самую крупную льдину, когда Марвин появился на берегу озера. Льдина уходила под воду под весом человека, и продержалась так долго лишь потому, что человек этот был ребёнком. Марвин успел заметить только тёмные волосы на затылке, и потом, когда к нему повернулось побелевшее лицо — искривлённый от ужаса рот, но этого ему хватило, чтобы узнать в ребёнке сына Ив.
   — Держись! Я уже иду! — крикнул он и тут же понял, какую ошибку совершил. Мальчишка заметил его, сипло закричал, забился, и льдина, на которой он висел, выдержать этого не смогла.
   — Не двигайся! — закричал Марвин, но его крик заглушил треск ломающегося льда. Мальчик кувыркнулся назад вместе с обломком льдины, оставшимся в его руках, ударился затылком о воду и ушёл ко дну.
   Яростно выругавшись, Марвин сбросил сапоги и ринулся в воду. В первый миг она показалась ему кипятком, но уже через мгновение всё тело от пяток до темени пронзило ледяным колом. По счастью, озеро было совсем маленьким: Марвин достиг его середины в несколько гребков и, набрав полные лёгкие воздуха, нырнул. Мгновенно распахнул в воде глаза и крутанулся вокруг своей оси, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Он знал, что второй попытки у него не будет: в такой воде не пробудешь дольше нескольких минут, и то — молись, чтоб раньше не свело судорогой. Но ему повезло: мальчишка не потерял сознания и барахтался в воде совсем близко от него. Марвин ухватил его за волосы и внезапно нащупал под ногами опору. Вполне вероятно, что это был лошадиный труп, но выбирать не приходилось: Марвин с силой оттолкнулся от него и вынырнул на поверхность. Его лицо обожгло морозным воздухом, рядом, захлёбываясь, забился мальчик, но Марвин уже грёб к берегу, волоча его за собой.
   Выбравшись из воды, Марвин перебросил мальчишку через колено и несколько раз ударил по спине. Мальчишка харкнул, и его тут же вырвало. Его глаза закатились, взгляд помутнел, а кожа была белой и затвердевшей на ощупь, и хотя Марвин чувствовал себя не многим лучше, думать о себе не было времени. Мокрая насквозь одежда жгла его тело, зубы отбивали дробь. Он запоздало вспомнил, что не удосужился в спешке привязать кобылу, и застонал.
   — Ольвен! Ольвен, чтоб тебя…
   К его изумлению, кобыла ответила ржанием. Марвин обернулся к ней, потянулся дрожащей рукой к пышущему спасительным жаром телу.
   — Ольвен, умница, девочка моя…
   Кобыла снова заржала, глядя мимо него. Рука Марвина застыла. Он взглянул туда, куда, странно застыв, смотрела его лошадь.
   И увидел Хозяйку Мекмиллена, стоящую на другой стороне озера.
   Да, она была похожа на Ив. Очень похожа. Но она не была Ив. Так же, как Марвин не был Лукасом. Однако он всё равно не мог отвести от неё глаз, пока одежда на нём затвердевала, пока индевели ресницы, пока тяжело кашлял мальчик, чьё холодное тело привалилось к телу Марвина. А Марвин только смотрел в глаза гайнели, холодные, как вода, в которой он только что побывал, и думал о том, что её кушак точно такого же цвета, как кровь, размазанная по льдинам, что плясали по тёмной воде.