Страница:
Марвин поймал себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго и, опомнившись, повернулся к королевской ложе, ожидая протеста либо позволения нарушить турнирные правила. Королева что-то сказала своему супругу, потом рассмеялась и, подавшись вперёд, махнула рукой. Марвин поблагодарил её поклоном, сопровождавшимся беглой улыбкой, и подозвал оруженосца.
— Снимай это с меня, живо.
— А? — оруженосец разинул рот.
— Снимай, кому сказано!
Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться — но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.
Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость — и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему — он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.
А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.
Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было — тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.
Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним — пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре — теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется — победителям королевских турниров не отказывают.
Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.
Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов — доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.
Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека — как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…
Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, — копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.
«Это невозможно», — подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.
Пальцы стиснули обломанный конец копья.
«Это невозможно», — снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.
— Возможно, мой мальчик, — сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. — Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.
Лукас из Джейдри отвернулся — и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился — такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба — неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.
«Он хотел меня проучить, — с леденящим спокойствием подумал Марвин. — Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».
Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка — публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях — тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.
Лукас из Джейдри тронул бока своего коня пятками. Марвин из Фостейна медленно встал, не заметив, как торжествующий гул на трибунах сменился тишиной. В правой руке, перчатка на которой насквозь взмокла от пота, он сжимал обломок своего копья с безжизненно поникшей голубой ленточкой — знаком расположения его дамы, месстрес Бьянки из Кудиона. Сегодня это копьё принесло обладательнице ленты немало славы…
«И, — вдруг с ужасом понял Марвин, — если я сейчас сделаю то, что сделаю, оно навеки покроет её позором, как и меня. И для неё это действительно будет позор — тогда как у меня просто нет выбора… Нет выбора, понимаешь?»
— Я никогда не проигрываю, мессер, вы слышите? Никогда, — сказал Марвин побелевшими губами и, больше не раздумывая ни о чём, сорвал со своего копья ленту Бьянки и отшвырнул её прочь.
Сдавленный женский крик проник в его затуманенный разум, но не смог поколебать. Марвин отвёл руку назад и метнул обломок копья в незащищённую спину Лукаса из Джейдри. Железный наконечник сверкнул в блеклом луче осеннего солнца.
Вероятно, Лукаса спас единый вопль потрясённой толпы, а может, невиданная доселе Марвином скорость реакции. Он рванулся в сторону, и копьё, которое должно было вонзиться ему между лопаток, только скользнуло по боку, разодрав в клочья жилет и кожу. Кровь фонтаном брызнула на лошадиный круп. Лукас покачнулся в седле, крепче ухватился за повод. К ним уже бежали герольды и оруженосцы. И, отстранённо отметил Марвин, королевские гвардейцы.
Марвин поднял затуманенный взгляд на королевскую ложу. На лице короля было написано возмущение, Ольвен сидела, окаменев и не глядя в его сторону, герцогиня презрительно усмехалась. Трибуны орали, в Марвина полетело первое гнилое яблоко. Бьянка из Кудиона лежала в обмороке на руках своего отца.
— Казнить предателя! — орал кто-то над самой головой Марвина.
— Трус!
— Убийца!
— Смерть ему, смерть!
Марвин почувствовал, как его схватили, но не шевельнулся. Кровь из разодранного бока Лукаса била ключом, но он и не думал падать с коня. Вместо этого спешился, молча отвёл от себя руки потянувшихся было к нему оруженосцев. Марвин с изумлением понял, что он стоит на ногах абсолютно твердо. Его лицо не исказилось, даже не дрогнуло. Вот только глаза… какие же странные были у него глаза. И не было в них ни презрения, ни ненависти, ни желания убить. Ничего из того, что Марвин ожидал увидеть.
Лукас остановился в шаге от него, какое-то время изучал его лицо — внимательно, пристально, не давая отвести взгляд. Потом посмотрел поверх головы Марвина — туда, где сидела королевская семья.
— Мой король! — крикнул он. — Подарите мне жизнь этого человека!
Марвин не мог видеть короля, но знал, что тот недоволен. А уж королева…
— И речи быть не может! — звеняще ответила Ольвен. — Он совершил чудовищное преступление против всех законов чести и будет немедленно казнён!
— Вы правы, моя королева. Но я прошу вас об этом. В качестве особой милости, как победителю этого турнира.
Один из герольдов поморщился — напоминать о своей победе считалось дурным тоном.
— Он имеет право на такую просьбу, — после короткой паузы сказал король, и Марвину показалось, что он услышал, как фыркнула герцогиня. И через миг понял, что не ошибся — потому что в напряжённой тишине ристалища оглушительно громко прозвучал её низкий голос:
— Каков король, таковы и слуги!
Последовавший грохот шагов сообщил Марвину, что после этого поразительного в своей дерзости заявления её светлость покинула ложу. Молчание понемногу становилось зловещим. Марвин тяжело дышал, чувствуя, как струится по спине пот.
— Бес с вами, забирайте! — раздражённо сказал король наконец и, судя по поднявшемуся в королевской ложе шуму, также удалился. Турнир окончился.
Марвина отпустили.
Тогда Лукас из Джейдри шагнул вперёд и на глазах трёх тысяч зрителей отвесил ему две тяжёлые звонкие пощёчины.
Голова Марвина мотнулась из стороны в сторону. Щёки пылали — от ударов, от стыда, но больше всего — от ярости, захлестнувшей горло петлёй. И эта петля всё сжималась и сжималась, когда Лукас наклонился к Марвину — так близко, что тот ощущал его ровное, спокойное дыхание на своём лице — и сказал, тихо, внятно и вкрадчиво:
— А надо уметь проигрывать, малыш. Надо учиться.
Потом он развернулся и пошёл прочь. Его тут же обступила стайка оруженосцев, и в их окружении он твёрдым шагом достиг палатки, возле которой уже нетерпеливо приплясывал лекарь. Кровь всё так же текла из бока Лукаса по бедру, капая на землю и оставляя бисерный след на цветном песке.
Зрители стали расходиться — тихо, словно подавленные произошедшим. Марвина больше не оскорбляли, и то брошенное гнилое яблоко так и осталось единственным.
Словно все прекрасно понимали, что унизить его сильнее уже попросту невозможно.
Вскоре Марвин остался один, не считая суетившихся слуг, которые понемногу начинали прибирать ристалище. Какое-то время он стоял всё так же неподвижно, глядя на палатку, в которой скрылся раненый победитель. Потом его взгляд упал на копьё, принесшее ему столько славы и столько позора. И вслед за ним — на валяющуюся в пыли синюю ленту Бьянки.
— Это мой позор, — сказал он непослушными губами. — Это… только мой…
А надо уметь проигрывать, малыш.
Рука в промокшей перчатке сгребла песок, выуживая из него обломок копья с окровавленным наконечником, блестевшим на солнце.
— Сэйр Лукас из Джейдри, — проговорил Марвин Фостейн, навсегда отпечатывая в памяти это имя. — Не льстите себе, мессер. Я ещё не проиграл.
Шелест матерчатых створок палатки слился с окружающей суматохой, но Лукас всё равно расслышал его среди прочих звуков. И знал, кто явился справиться о нём, — хотя и лежал с закрытыми глазами.
— Ну как ты, жив?
— Прочь, — сказал Лукас, не открывая глаз.
— Но, мессер, ваша рана!.. — заголосил лекарь, и Лукас открыл глаза.
Лекаря тут же будто ветром сдуло. Оруженосец догадался последовать за ним.
Они остались наедине.
— Когда я спросил, будешь ли ты участвовать в турнире, я не имел в виду подобное представление, — сказал Дерек, подходя ближе.
— А что ты имел в виду? Ты же знаешь, по-другому я не умею, — ответил Лукас, приподнимаясь. От тугой обвязки вокруг рёбер немного спирало дыхание. Ледоруб забери этого костоправа, всё-таки схалтурил. Дерек заметил мимолётную гримасу Лукаса и спросил:
— Серьёзная рана?
— Да царапина, — раздражённо бросил Лукас, садясь. У него немного кружилась голова, но в целом он чувствовал себя нормально. Если его что и беспокоило сейчас, то отнюдь не разодранный бок.
— Хорошо, что ты заглянул, — сказал он. — Я и сам думал тебя потом поискать.
— Вряд ли нашёл бы. Я немедленно выезжаю — пришла срочная депеша из Таймены.
— Ясно, — сказал Лукас, поудобнее устраиваясь в подушках, которыми была обложена походная постель. — Я видел герцогиню. Последняя капля, да?
Дерек не ответил. Лукас не смотрел на него. Потом наконец спросил — вполголоса:
— Дерек, где ты раздобыл этого мальчика?
— О чём ты? — очень натурально удивился тот.
— Правильнее спросить — о ком, раз уж ты вздумал поломать комедию. Но вздумал ты это зря.
— Лукас, я правда здесь ни при чём, — пожал плечами Дерек. — Этот мальчишка всегда участвует в крупных турнирах.
— Зато я в них участвую далеко не всегда! — резко сказал Лукас. — И не всегда сталкиваюсь с подобным противником.
— Подлецами всегда мир полнился. Не пойму, с чего бы тебе…
— Подлецами? — переспросил Лукас и тихо, ласково улыбнулся. Дерек, перехватив эту улыбку, смолк на полуслове. — Дерек, не делай из меня дурака. Ты знаешь, я этого очень не люблю.
— Я в самом деле не пойму…
— Ладно, я тебе объясню. Двадцать лет назад на турнире в Мерлонизе я сделал то же, что этот мальчишка сегодня.
— То есть? Ударил в спину?
— Не совсем. Но тоже использовал грязный приёмчик. А перед этим сорвал с рукояти меча ленту моей дамы.
— Треклятье Ледоруба! — выругался Дерек. Лукас сухо улыбнулся.
— Не сквернословьте, мессер магистр, патрицианцу это не к лицу. Тем более что я рассказывал тебе об этом. Лет десять назад, но, полагаю, ты не забыл.
— Я действительно не помню, Лукас.
— Почему-то я тебе не верю.
На лице Дерека появилась скучающая отстранённость, а в глазах снова повеяло холодком — как вчера, в галерее, когда Лукас думал о том, до чего же время меняет людей… или, напротив, не меняет вовсе.
— Хотя, честно говоря, это странный жест, — негромко проговорил Дерек. — Сорванная лента… Трудно нанести даме более тяжкое оскорбление.
— Чтобы спасти деревню, надо её уничтожить, — усмехнулся Лукас. — Если обстоятельства толкают тебя на поступок, который большинство сочтёт низким, ты вправе совершить его или не совершить. Но не вправе пятнать им честь женщины, которая никак в этом не замешана.
— Ты его оправдываешь? — наморщил лоб Дерек.
— Нет. Я объясняю тебе ход его мыслей. Потому что в бытность свою семнадцатилетним щенком рассуждал именно так.
— Хорошо, что теперь ты думаешь иначе.
— С чего ты взял? — Лукас насмешливо изогнул бровь. — Если бы я думал иначе, то никогда бы не побеждал. Побеждают только те, для кого победа важнее всего остального.
— Не припомню, чтобы в молодости тебя тянуло на демагогию.
— Правда? Ну, значит, это приходит с возрастом.
— И тем не менее, — произнёс Дерек, — это всё равно не объясняет, с чего тебе вздумалось подозревать меня в манипуляции.
— Не подозревать, Дерек. Теперь я это просто знаю.
— Я не собираюсь оправдываться.
— Я этого от тебя и не жду.
Между ними снова повисло неприятное, неуютное молчание, которое Лукас отметил ещё вчера. Что ж, некоторые вещи и впрямь меняются…
— Как ты думаешь, — спросил он, заранее зная ответ, — на чью сторону этот мальчишка встанет в будущей войне?
— Без сомнений, на сторону короля. Во-первых, ему теперь надо будет очень постараться, чтобы загладить сегодняшнюю провинность. А во-вторых, он вассал Годвина, Годвин тоже не станет разбрасываться только-только возвращённой милостью… Стало быть, у парня просто не будет выбора. И в отличие от тебя, у него в этом смысле довольно чёткие представления о чести.
— Да, — ответил Лукас. — К сожалению.
Он сел, потом поднялся на ноги, с силой провёл ладонями по забинтованному торсу, удовлетворённо кивнул.
— Глаз у мальчишки острый, — улыбнулся Дерек.
— А вот рука не столь быстра, как ты говорил, — бросил Лукас и потянулся за рубашкой. Дерек молча следил, как он одевается.
— Так что я могу передать моим братьям? — спросил он наконец.
Лукас задумчиво зашнуровал ворот, неспешно оправил рукава. Его лицо, и без того обычно бледное, ничуть не изменилось ни в выражении, ни в краске, и, не видя бинтов, нельзя было даже заподозрить, что четверть часа назад он истекал кровью.
— Передай, что пока что я в игре, — сказал он.
Дерек чуть заметно улыбнулся.
— Я же говорил, что ты уже всё решил.
Лукас не ответил на улыбку.
— А разве мне оставили выбор? — спокойно спросил он.
Они встретились взглядами, и за несколько мгновений сказали друг другу глазами куда больше, чем впустую изводя слова. Патрицианская улыбка Дерека стала шире, уголки губ потянулись к вискам.
— Ох, Лукас, Лукас, — рассмеялся он, хлопнув бывшего друга по плечу. — Твоя коронная подозрительность тебе не изменила. Не стоит приписывать мне невероятных способностей, которыми я не обладаю. Это ты у нас всегда мастерски управлял другими. А я только и умею, что развязывать войны.
Лукас не ответил и не шевельнулся, по-прежнему глядя на него. Дерек ещё несколько мгновений держал руку на его плече, потом убрал её.
— Думаю, скоро встретимся, — сказал он и, кивнув на прощанье, вышел, не дожидаясь ответа.
Лукас подождал, пока занавес на двери опустится за ним, потом медленно сел обратно на кровать и откинулся спиной на подушки. Голова у него шла кругом, ноги не держали. А ладонь правой руки всё ещё горела от пощёчин, которыми он наградил наглого щенка из Фостейна.
«Всё верно, Дерек. Ты только и умеешь, что развязывать войны», — подумал Лукас и закрыл глаза.
Глава 2. Война
— Снимай это с меня, живо.
— А? — оруженосец разинул рот.
— Снимай, кому сказано!
Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться — но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.
Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость — и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему — он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.
А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.
Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было — тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.
Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним — пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре — теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется — победителям королевских турниров не отказывают.
Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.
Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов — доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.
Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека — как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…
Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, — копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.
«Это невозможно», — подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.
Пальцы стиснули обломанный конец копья.
«Это невозможно», — снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.
— Возможно, мой мальчик, — сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. — Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.
Лукас из Джейдри отвернулся — и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился — такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба — неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.
«Он хотел меня проучить, — с леденящим спокойствием подумал Марвин. — Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».
Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка — публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях — тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.
Лукас из Джейдри тронул бока своего коня пятками. Марвин из Фостейна медленно встал, не заметив, как торжествующий гул на трибунах сменился тишиной. В правой руке, перчатка на которой насквозь взмокла от пота, он сжимал обломок своего копья с безжизненно поникшей голубой ленточкой — знаком расположения его дамы, месстрес Бьянки из Кудиона. Сегодня это копьё принесло обладательнице ленты немало славы…
«И, — вдруг с ужасом понял Марвин, — если я сейчас сделаю то, что сделаю, оно навеки покроет её позором, как и меня. И для неё это действительно будет позор — тогда как у меня просто нет выбора… Нет выбора, понимаешь?»
— Я никогда не проигрываю, мессер, вы слышите? Никогда, — сказал Марвин побелевшими губами и, больше не раздумывая ни о чём, сорвал со своего копья ленту Бьянки и отшвырнул её прочь.
Сдавленный женский крик проник в его затуманенный разум, но не смог поколебать. Марвин отвёл руку назад и метнул обломок копья в незащищённую спину Лукаса из Джейдри. Железный наконечник сверкнул в блеклом луче осеннего солнца.
Вероятно, Лукаса спас единый вопль потрясённой толпы, а может, невиданная доселе Марвином скорость реакции. Он рванулся в сторону, и копьё, которое должно было вонзиться ему между лопаток, только скользнуло по боку, разодрав в клочья жилет и кожу. Кровь фонтаном брызнула на лошадиный круп. Лукас покачнулся в седле, крепче ухватился за повод. К ним уже бежали герольды и оруженосцы. И, отстранённо отметил Марвин, королевские гвардейцы.
Марвин поднял затуманенный взгляд на королевскую ложу. На лице короля было написано возмущение, Ольвен сидела, окаменев и не глядя в его сторону, герцогиня презрительно усмехалась. Трибуны орали, в Марвина полетело первое гнилое яблоко. Бьянка из Кудиона лежала в обмороке на руках своего отца.
— Казнить предателя! — орал кто-то над самой головой Марвина.
— Трус!
— Убийца!
— Смерть ему, смерть!
Марвин почувствовал, как его схватили, но не шевельнулся. Кровь из разодранного бока Лукаса била ключом, но он и не думал падать с коня. Вместо этого спешился, молча отвёл от себя руки потянувшихся было к нему оруженосцев. Марвин с изумлением понял, что он стоит на ногах абсолютно твердо. Его лицо не исказилось, даже не дрогнуло. Вот только глаза… какие же странные были у него глаза. И не было в них ни презрения, ни ненависти, ни желания убить. Ничего из того, что Марвин ожидал увидеть.
Лукас остановился в шаге от него, какое-то время изучал его лицо — внимательно, пристально, не давая отвести взгляд. Потом посмотрел поверх головы Марвина — туда, где сидела королевская семья.
— Мой король! — крикнул он. — Подарите мне жизнь этого человека!
Марвин не мог видеть короля, но знал, что тот недоволен. А уж королева…
— И речи быть не может! — звеняще ответила Ольвен. — Он совершил чудовищное преступление против всех законов чести и будет немедленно казнён!
— Вы правы, моя королева. Но я прошу вас об этом. В качестве особой милости, как победителю этого турнира.
Один из герольдов поморщился — напоминать о своей победе считалось дурным тоном.
— Он имеет право на такую просьбу, — после короткой паузы сказал король, и Марвину показалось, что он услышал, как фыркнула герцогиня. И через миг понял, что не ошибся — потому что в напряжённой тишине ристалища оглушительно громко прозвучал её низкий голос:
— Каков король, таковы и слуги!
Последовавший грохот шагов сообщил Марвину, что после этого поразительного в своей дерзости заявления её светлость покинула ложу. Молчание понемногу становилось зловещим. Марвин тяжело дышал, чувствуя, как струится по спине пот.
— Бес с вами, забирайте! — раздражённо сказал король наконец и, судя по поднявшемуся в королевской ложе шуму, также удалился. Турнир окончился.
Марвина отпустили.
Тогда Лукас из Джейдри шагнул вперёд и на глазах трёх тысяч зрителей отвесил ему две тяжёлые звонкие пощёчины.
Голова Марвина мотнулась из стороны в сторону. Щёки пылали — от ударов, от стыда, но больше всего — от ярости, захлестнувшей горло петлёй. И эта петля всё сжималась и сжималась, когда Лукас наклонился к Марвину — так близко, что тот ощущал его ровное, спокойное дыхание на своём лице — и сказал, тихо, внятно и вкрадчиво:
— А надо уметь проигрывать, малыш. Надо учиться.
Потом он развернулся и пошёл прочь. Его тут же обступила стайка оруженосцев, и в их окружении он твёрдым шагом достиг палатки, возле которой уже нетерпеливо приплясывал лекарь. Кровь всё так же текла из бока Лукаса по бедру, капая на землю и оставляя бисерный след на цветном песке.
Зрители стали расходиться — тихо, словно подавленные произошедшим. Марвина больше не оскорбляли, и то брошенное гнилое яблоко так и осталось единственным.
Словно все прекрасно понимали, что унизить его сильнее уже попросту невозможно.
Вскоре Марвин остался один, не считая суетившихся слуг, которые понемногу начинали прибирать ристалище. Какое-то время он стоял всё так же неподвижно, глядя на палатку, в которой скрылся раненый победитель. Потом его взгляд упал на копьё, принесшее ему столько славы и столько позора. И вслед за ним — на валяющуюся в пыли синюю ленту Бьянки.
— Это мой позор, — сказал он непослушными губами. — Это… только мой…
А надо уметь проигрывать, малыш.
Рука в промокшей перчатке сгребла песок, выуживая из него обломок копья с окровавленным наконечником, блестевшим на солнце.
— Сэйр Лукас из Джейдри, — проговорил Марвин Фостейн, навсегда отпечатывая в памяти это имя. — Не льстите себе, мессер. Я ещё не проиграл.
Шелест матерчатых створок палатки слился с окружающей суматохой, но Лукас всё равно расслышал его среди прочих звуков. И знал, кто явился справиться о нём, — хотя и лежал с закрытыми глазами.
— Ну как ты, жив?
— Прочь, — сказал Лукас, не открывая глаз.
— Но, мессер, ваша рана!.. — заголосил лекарь, и Лукас открыл глаза.
Лекаря тут же будто ветром сдуло. Оруженосец догадался последовать за ним.
Они остались наедине.
— Когда я спросил, будешь ли ты участвовать в турнире, я не имел в виду подобное представление, — сказал Дерек, подходя ближе.
— А что ты имел в виду? Ты же знаешь, по-другому я не умею, — ответил Лукас, приподнимаясь. От тугой обвязки вокруг рёбер немного спирало дыхание. Ледоруб забери этого костоправа, всё-таки схалтурил. Дерек заметил мимолётную гримасу Лукаса и спросил:
— Серьёзная рана?
— Да царапина, — раздражённо бросил Лукас, садясь. У него немного кружилась голова, но в целом он чувствовал себя нормально. Если его что и беспокоило сейчас, то отнюдь не разодранный бок.
— Хорошо, что ты заглянул, — сказал он. — Я и сам думал тебя потом поискать.
— Вряд ли нашёл бы. Я немедленно выезжаю — пришла срочная депеша из Таймены.
— Ясно, — сказал Лукас, поудобнее устраиваясь в подушках, которыми была обложена походная постель. — Я видел герцогиню. Последняя капля, да?
Дерек не ответил. Лукас не смотрел на него. Потом наконец спросил — вполголоса:
— Дерек, где ты раздобыл этого мальчика?
— О чём ты? — очень натурально удивился тот.
— Правильнее спросить — о ком, раз уж ты вздумал поломать комедию. Но вздумал ты это зря.
— Лукас, я правда здесь ни при чём, — пожал плечами Дерек. — Этот мальчишка всегда участвует в крупных турнирах.
— Зато я в них участвую далеко не всегда! — резко сказал Лукас. — И не всегда сталкиваюсь с подобным противником.
— Подлецами всегда мир полнился. Не пойму, с чего бы тебе…
— Подлецами? — переспросил Лукас и тихо, ласково улыбнулся. Дерек, перехватив эту улыбку, смолк на полуслове. — Дерек, не делай из меня дурака. Ты знаешь, я этого очень не люблю.
— Я в самом деле не пойму…
— Ладно, я тебе объясню. Двадцать лет назад на турнире в Мерлонизе я сделал то же, что этот мальчишка сегодня.
— То есть? Ударил в спину?
— Не совсем. Но тоже использовал грязный приёмчик. А перед этим сорвал с рукояти меча ленту моей дамы.
— Треклятье Ледоруба! — выругался Дерек. Лукас сухо улыбнулся.
— Не сквернословьте, мессер магистр, патрицианцу это не к лицу. Тем более что я рассказывал тебе об этом. Лет десять назад, но, полагаю, ты не забыл.
— Я действительно не помню, Лукас.
— Почему-то я тебе не верю.
На лице Дерека появилась скучающая отстранённость, а в глазах снова повеяло холодком — как вчера, в галерее, когда Лукас думал о том, до чего же время меняет людей… или, напротив, не меняет вовсе.
— Хотя, честно говоря, это странный жест, — негромко проговорил Дерек. — Сорванная лента… Трудно нанести даме более тяжкое оскорбление.
— Чтобы спасти деревню, надо её уничтожить, — усмехнулся Лукас. — Если обстоятельства толкают тебя на поступок, который большинство сочтёт низким, ты вправе совершить его или не совершить. Но не вправе пятнать им честь женщины, которая никак в этом не замешана.
— Ты его оправдываешь? — наморщил лоб Дерек.
— Нет. Я объясняю тебе ход его мыслей. Потому что в бытность свою семнадцатилетним щенком рассуждал именно так.
— Хорошо, что теперь ты думаешь иначе.
— С чего ты взял? — Лукас насмешливо изогнул бровь. — Если бы я думал иначе, то никогда бы не побеждал. Побеждают только те, для кого победа важнее всего остального.
— Не припомню, чтобы в молодости тебя тянуло на демагогию.
— Правда? Ну, значит, это приходит с возрастом.
— И тем не менее, — произнёс Дерек, — это всё равно не объясняет, с чего тебе вздумалось подозревать меня в манипуляции.
— Не подозревать, Дерек. Теперь я это просто знаю.
— Я не собираюсь оправдываться.
— Я этого от тебя и не жду.
Между ними снова повисло неприятное, неуютное молчание, которое Лукас отметил ещё вчера. Что ж, некоторые вещи и впрямь меняются…
— Как ты думаешь, — спросил он, заранее зная ответ, — на чью сторону этот мальчишка встанет в будущей войне?
— Без сомнений, на сторону короля. Во-первых, ему теперь надо будет очень постараться, чтобы загладить сегодняшнюю провинность. А во-вторых, он вассал Годвина, Годвин тоже не станет разбрасываться только-только возвращённой милостью… Стало быть, у парня просто не будет выбора. И в отличие от тебя, у него в этом смысле довольно чёткие представления о чести.
— Да, — ответил Лукас. — К сожалению.
Он сел, потом поднялся на ноги, с силой провёл ладонями по забинтованному торсу, удовлетворённо кивнул.
— Глаз у мальчишки острый, — улыбнулся Дерек.
— А вот рука не столь быстра, как ты говорил, — бросил Лукас и потянулся за рубашкой. Дерек молча следил, как он одевается.
— Так что я могу передать моим братьям? — спросил он наконец.
Лукас задумчиво зашнуровал ворот, неспешно оправил рукава. Его лицо, и без того обычно бледное, ничуть не изменилось ни в выражении, ни в краске, и, не видя бинтов, нельзя было даже заподозрить, что четверть часа назад он истекал кровью.
— Передай, что пока что я в игре, — сказал он.
Дерек чуть заметно улыбнулся.
— Я же говорил, что ты уже всё решил.
Лукас не ответил на улыбку.
— А разве мне оставили выбор? — спокойно спросил он.
Они встретились взглядами, и за несколько мгновений сказали друг другу глазами куда больше, чем впустую изводя слова. Патрицианская улыбка Дерека стала шире, уголки губ потянулись к вискам.
— Ох, Лукас, Лукас, — рассмеялся он, хлопнув бывшего друга по плечу. — Твоя коронная подозрительность тебе не изменила. Не стоит приписывать мне невероятных способностей, которыми я не обладаю. Это ты у нас всегда мастерски управлял другими. А я только и умею, что развязывать войны.
Лукас не ответил и не шевельнулся, по-прежнему глядя на него. Дерек ещё несколько мгновений держал руку на его плече, потом убрал её.
— Думаю, скоро встретимся, — сказал он и, кивнув на прощанье, вышел, не дожидаясь ответа.
Лукас подождал, пока занавес на двери опустится за ним, потом медленно сел обратно на кровать и откинулся спиной на подушки. Голова у него шла кругом, ноги не держали. А ладонь правой руки всё ещё горела от пощёчин, которыми он наградил наглого щенка из Фостейна.
«Всё верно, Дерек. Ты только и умеешь, что развязывать войны», — подумал Лукас и закрыл глаза.
Глава 2. Война
С бледного неба косо падал снег — падал и таял, не успевая долететь до земли. Мелкие холодные капли аккуратно ложились на лицо.
— Марвин, Ледоруб тебя раздери, иди сюда, сколько можно!
— Тише! Оставь его в покое.
Марвин не шевельнулся и не повернул головы. Мокрый снег лизал веки, таял, капли соскальзывали по вискам, и их тут же сдувало ветром, свистевшим меж голых ветвей.
— Холодно же, чтоб их… Как они живут-то здесь вообще?!
— Тут ещё что, а вот дальше, на Длани, что уж про самый север говорить… Говорят, вино в кувшинах замерзает.
— Вот и я о том же — как они только живут! Марвин, да иди же ты сюда, тут всё-таки вино ещё не подмёрзло!
— Отстань от него, сказано тебе!
Последнее шиканье всё же запоздало: Марвин повернул голову в сторону костра, у которого ёжились и сквернословили его собратья по оружию. Адрик, уроженец южной доли Предплечья, ругался громче всех, разминая леденеющие пальцы над низким пламенем походного костра. Впрочем, в своём недовольстве он был не одинок: до Марвина всё чаще долетали возмущённые возгласы, со всего лагеря, где ни пройди. Два месяца, истёкшие с начала войны, королевская армия продвигалась на север, тесня войска герцогини Пальмеронской к её логову, из которого она так внезапно и вероломно ударила по своему брату и сюзерену. Войскам короля Артена стоило большого труда отбросить её обратно на север, до границ Запястья — там начинались её владения и уже было заметно холоднее, чем в средней доле Предплечья. В другое время Марвина бы это только раззадорило; в другое время он был бы счастлив тому, что теперь его неуёмная жажда драки будет утолена…
В другое время. В другой жизни, наверное. А сейчас он чувствовал только злость: на себя — за то, что мёрз, и на других — за то, что ныли, как бабы.
Адрик поймал его взгляд, натянуто улыбнулся, протянул фляжку:
— На вот, хоть промочи горло перед дракой. Не повредит.
Марвин несколько мгновений смотрел на него, не мигая, потом снова отвернулся. Адрик выругался.
— Да что с тобой такое, Ледоруб тебя раздери! Ты с самого начала похода сам на себя не похож! Девку себе постоянную завёл, что ли?
— Адрик, заткнись! — в третий раз предупредил сидящий рядом Петер. — Сказано тебе…
— Да что мне сказано! — вскипел тот. — Что вы все шикаете на меня?! И ты, и Рой, да каждый второй мне говорит, чтоб я оставил Фостейна в покое. А я в толк не возьму, что сделалось с этим бравым головорезом, с которым мы в кампании сэйра Филипа так славно тешились! Как лучников тогда пощекотали! А тех двух девок из усадьбы помнишь, Марвин? Эй, ты слышишь меня вообще? Или тебе в драке мозги поотшибло? Или ты, может, на меня обиду какую затаил?
— Ты тут ни при чём, — снова осадил его Петер. — Он со всеми такой после Балендора, и лучше…
Грохот перевёрнутого котла прервал столь неосмотрительно начатую речь. Похлёбка, мгновением раньше побулькивавшая в котелке, с шипением выплеснулась в огонь, пламя рванулось вверх.
— Ты что, очумел?! — вскакивая, заорал Адрик — и осёкся, когда вырванный из ножен меч Марвина застыл в дюйме от горла Петера.
Все смолкли. Пламя возмущённо трещало, нервно подёргиваясь в морозном воздухе. Марвин стоял, застыв, не отводя лезвия от шеи Петера. По носку его сапога расплывалось тёмное пятно пролившейся похлёбки.
— Следующего, кто произнесёт при мне слово Балендор, я убью на месте, — сказал он.
Никто не ответил. Марвин рывком развернулся и, не пряча меча, размашисто зашагал в сторону поля. По лагерю уже трубили сбор.
— Мессер, мессер, постойте, мессер! — причитал оруженосец, прыгая вокруг него, как петух вокруг наседки. Нелепое сравнение внезапно привело Марвина в ярость. Он круто развернулся, схватил одной рукой мальчишку за грудки, притянул к себе.
— Пшёл вон, — раздельно проговорил он и отшвырнул оруженосца прочь. Тот отлетел, раскинув руки, грохнулся наземь. Поножи, которые он сжимал в худосочных ручонках, загремели о мёрзлую землю. Марвин отвернулся и, вскочив на коня, пустил его рысью. Видневшиеся впереди алые знамёна, отмечавшие границу лагеря, плясали перед его взглядом, расплывались красными пятнами, похожими на пятна крови. Эта мысль пьянила Марвина, хотя он не принял ни глотка спиртного. Ему это попросту не было нужно. С того самого дня… в Балендоре… в распроклятом Балендоре.
Рыцари и простые солдаты со всего лагеря понемногу собирались на передовую, но Марвин, как обычно в последние месяцы, шёл одним из первых. Он всегда теперь кидался в бой в первых рядах, и уже через мгновение падал в стремительную круговерть, в которой не было ничего, кроме лязга оружия, яростных воплей и крови, брызгавшей на лицо. И ещё снега — всё чаще в последнее время. Правда, бойня в снегу почти ничем не отличалась от бойни среди зелёной травы. Пока что — а дальше, говорят, земля заледенела настолько, что нога скользит. Но ничего, он уже приказал мальчишке-оруженосцу набить шипы на подошвы его боевых сапог. Хотя это было почти глупо — всё равно во время драки он не ходил по земле, а летал над ней, не касаясь её ступнями.
И, конечно, не умирал.
Марвин пробирался сквозь смешанные ряды солдат, выстраивающихся для атаки; те, кто узнавал его, быстро отступали в сторону, незнакомцы с проклятиями шарахались от конских копыт. Впрочем, в последнее время почти все люди шарахались, едва взглянув ему в лицо. Должно быть, виной тому были две алые отметины, до сих пор полыхавшие на его щеках, словно уродливые клейма — во всё лицо. А то, что их не мог видеть никто, кроме него, не имело значения. Он знал, что заклеймён, — стало быть, знали и остальные. Другой на его месте не смог бы жить с таким позором. Но Марвин был из тех, кто не может с таким позором умереть. Только — смыв. Хотя и не знал ещё как, и от этого незнания ему становилось всё паршивее и паршивее изо дня в день.
Достигнув первого ряда, Марвин придержал коня. Стянул перчатки. В последнее время у него постоянно потели ладони — и в жару битвы, и в холод ночей перед нею. Рука от этого скользила и пару раз чуть его не подвела. Вот и сейчас — стоило ему оголить руки, как от ладоней потянуло паром.
— Эх-х, жарко будет сегодня, — довольно крякнул кто-то рядом с ним. Марвин не обернулся — вместо этого взглянул вперёд. Далеко, почти на самом горизонте, медленно сгущалось тёмное облако: войско герцогини тоже строило ряды. Эта мужеподобная сука, которую среди сторонников законного монарха издевательски звали «мессерой», только что получила подкрепление, а дополнительные войска короля задержались в пути, и с только что обронённым замечанием трудно было не согласиться. В лучшем случае — трое против одного. «Ну да ничего, — подумал Марвин, протирая ладони грязным снегом. — Я всё равно не могу умереть. Увы и ах».
— Что, парень, страшно? — с наслаждением протянул рядом тот же рыцарь.
Марвин наконец обернулся к нему. Пожилой, на унылой тяжелобокой лошади, довольно плохо снаряжённый, небритый и обрюзгший, похожий на старого наёмника — хотя наемнический корпус располагался по левому флангу. Рыцарь криво сидел в седле, крепко стиснув положенный поперёк седла двуручник, и мечтательно смотрел вдаль.
— Мне тоже страшно, — будто смакуя каждое слово, проговорил он. — Вот смотрю я на эту ораву и, веришь, в штаны готов наложить. Это ничего, бывает. Со всеми бывает.
— Я не боюсь, — сказал Марвин.
Рыцарь скосил на него сочувственный взгляд.
— А… Ну, ты, может, и не боишься. Верю, — охотно кивнул он. — Я в твои годы тоже не боялся. Дурак был, думал, что меня убить нельзя…
— А разве можно? — спросил Марвин, роняя с ладоней остатки снега. — Вы ведь по-прежнему живы.
— Марвин, Ледоруб тебя раздери, иди сюда, сколько можно!
— Тише! Оставь его в покое.
Марвин не шевельнулся и не повернул головы. Мокрый снег лизал веки, таял, капли соскальзывали по вискам, и их тут же сдувало ветром, свистевшим меж голых ветвей.
— Холодно же, чтоб их… Как они живут-то здесь вообще?!
— Тут ещё что, а вот дальше, на Длани, что уж про самый север говорить… Говорят, вино в кувшинах замерзает.
— Вот и я о том же — как они только живут! Марвин, да иди же ты сюда, тут всё-таки вино ещё не подмёрзло!
— Отстань от него, сказано тебе!
Последнее шиканье всё же запоздало: Марвин повернул голову в сторону костра, у которого ёжились и сквернословили его собратья по оружию. Адрик, уроженец южной доли Предплечья, ругался громче всех, разминая леденеющие пальцы над низким пламенем походного костра. Впрочем, в своём недовольстве он был не одинок: до Марвина всё чаще долетали возмущённые возгласы, со всего лагеря, где ни пройди. Два месяца, истёкшие с начала войны, королевская армия продвигалась на север, тесня войска герцогини Пальмеронской к её логову, из которого она так внезапно и вероломно ударила по своему брату и сюзерену. Войскам короля Артена стоило большого труда отбросить её обратно на север, до границ Запястья — там начинались её владения и уже было заметно холоднее, чем в средней доле Предплечья. В другое время Марвина бы это только раззадорило; в другое время он был бы счастлив тому, что теперь его неуёмная жажда драки будет утолена…
В другое время. В другой жизни, наверное. А сейчас он чувствовал только злость: на себя — за то, что мёрз, и на других — за то, что ныли, как бабы.
Адрик поймал его взгляд, натянуто улыбнулся, протянул фляжку:
— На вот, хоть промочи горло перед дракой. Не повредит.
Марвин несколько мгновений смотрел на него, не мигая, потом снова отвернулся. Адрик выругался.
— Да что с тобой такое, Ледоруб тебя раздери! Ты с самого начала похода сам на себя не похож! Девку себе постоянную завёл, что ли?
— Адрик, заткнись! — в третий раз предупредил сидящий рядом Петер. — Сказано тебе…
— Да что мне сказано! — вскипел тот. — Что вы все шикаете на меня?! И ты, и Рой, да каждый второй мне говорит, чтоб я оставил Фостейна в покое. А я в толк не возьму, что сделалось с этим бравым головорезом, с которым мы в кампании сэйра Филипа так славно тешились! Как лучников тогда пощекотали! А тех двух девок из усадьбы помнишь, Марвин? Эй, ты слышишь меня вообще? Или тебе в драке мозги поотшибло? Или ты, может, на меня обиду какую затаил?
— Ты тут ни при чём, — снова осадил его Петер. — Он со всеми такой после Балендора, и лучше…
Грохот перевёрнутого котла прервал столь неосмотрительно начатую речь. Похлёбка, мгновением раньше побулькивавшая в котелке, с шипением выплеснулась в огонь, пламя рванулось вверх.
— Ты что, очумел?! — вскакивая, заорал Адрик — и осёкся, когда вырванный из ножен меч Марвина застыл в дюйме от горла Петера.
Все смолкли. Пламя возмущённо трещало, нервно подёргиваясь в морозном воздухе. Марвин стоял, застыв, не отводя лезвия от шеи Петера. По носку его сапога расплывалось тёмное пятно пролившейся похлёбки.
— Следующего, кто произнесёт при мне слово Балендор, я убью на месте, — сказал он.
Никто не ответил. Марвин рывком развернулся и, не пряча меча, размашисто зашагал в сторону поля. По лагерю уже трубили сбор.
— Мессер, мессер, постойте, мессер! — причитал оруженосец, прыгая вокруг него, как петух вокруг наседки. Нелепое сравнение внезапно привело Марвина в ярость. Он круто развернулся, схватил одной рукой мальчишку за грудки, притянул к себе.
— Пшёл вон, — раздельно проговорил он и отшвырнул оруженосца прочь. Тот отлетел, раскинув руки, грохнулся наземь. Поножи, которые он сжимал в худосочных ручонках, загремели о мёрзлую землю. Марвин отвернулся и, вскочив на коня, пустил его рысью. Видневшиеся впереди алые знамёна, отмечавшие границу лагеря, плясали перед его взглядом, расплывались красными пятнами, похожими на пятна крови. Эта мысль пьянила Марвина, хотя он не принял ни глотка спиртного. Ему это попросту не было нужно. С того самого дня… в Балендоре… в распроклятом Балендоре.
Рыцари и простые солдаты со всего лагеря понемногу собирались на передовую, но Марвин, как обычно в последние месяцы, шёл одним из первых. Он всегда теперь кидался в бой в первых рядах, и уже через мгновение падал в стремительную круговерть, в которой не было ничего, кроме лязга оружия, яростных воплей и крови, брызгавшей на лицо. И ещё снега — всё чаще в последнее время. Правда, бойня в снегу почти ничем не отличалась от бойни среди зелёной травы. Пока что — а дальше, говорят, земля заледенела настолько, что нога скользит. Но ничего, он уже приказал мальчишке-оруженосцу набить шипы на подошвы его боевых сапог. Хотя это было почти глупо — всё равно во время драки он не ходил по земле, а летал над ней, не касаясь её ступнями.
И, конечно, не умирал.
Марвин пробирался сквозь смешанные ряды солдат, выстраивающихся для атаки; те, кто узнавал его, быстро отступали в сторону, незнакомцы с проклятиями шарахались от конских копыт. Впрочем, в последнее время почти все люди шарахались, едва взглянув ему в лицо. Должно быть, виной тому были две алые отметины, до сих пор полыхавшие на его щеках, словно уродливые клейма — во всё лицо. А то, что их не мог видеть никто, кроме него, не имело значения. Он знал, что заклеймён, — стало быть, знали и остальные. Другой на его месте не смог бы жить с таким позором. Но Марвин был из тех, кто не может с таким позором умереть. Только — смыв. Хотя и не знал ещё как, и от этого незнания ему становилось всё паршивее и паршивее изо дня в день.
Достигнув первого ряда, Марвин придержал коня. Стянул перчатки. В последнее время у него постоянно потели ладони — и в жару битвы, и в холод ночей перед нею. Рука от этого скользила и пару раз чуть его не подвела. Вот и сейчас — стоило ему оголить руки, как от ладоней потянуло паром.
— Эх-х, жарко будет сегодня, — довольно крякнул кто-то рядом с ним. Марвин не обернулся — вместо этого взглянул вперёд. Далеко, почти на самом горизонте, медленно сгущалось тёмное облако: войско герцогини тоже строило ряды. Эта мужеподобная сука, которую среди сторонников законного монарха издевательски звали «мессерой», только что получила подкрепление, а дополнительные войска короля задержались в пути, и с только что обронённым замечанием трудно было не согласиться. В лучшем случае — трое против одного. «Ну да ничего, — подумал Марвин, протирая ладони грязным снегом. — Я всё равно не могу умереть. Увы и ах».
— Что, парень, страшно? — с наслаждением протянул рядом тот же рыцарь.
Марвин наконец обернулся к нему. Пожилой, на унылой тяжелобокой лошади, довольно плохо снаряжённый, небритый и обрюзгший, похожий на старого наёмника — хотя наемнический корпус располагался по левому флангу. Рыцарь криво сидел в седле, крепко стиснув положенный поперёк седла двуручник, и мечтательно смотрел вдаль.
— Мне тоже страшно, — будто смакуя каждое слово, проговорил он. — Вот смотрю я на эту ораву и, веришь, в штаны готов наложить. Это ничего, бывает. Со всеми бывает.
— Я не боюсь, — сказал Марвин.
Рыцарь скосил на него сочувственный взгляд.
— А… Ну, ты, может, и не боишься. Верю, — охотно кивнул он. — Я в твои годы тоже не боялся. Дурак был, думал, что меня убить нельзя…
— А разве можно? — спросил Марвин, роняя с ладоней остатки снега. — Вы ведь по-прежнему живы.