Страница:
Марвин осенил себя святым знамением. Его рука слегка подрагивала — он не знал, от боли или от лихорадки, а если от злобы — то на Лукаса или на самого себя. «И тебя я убью, — мысленно пообещал он, глядя ему в глаза. — Вместе со всеми остальными. Убью вас всех, заберу Рысь и младенца и уеду отсюда. И сожгу здесь всё к бесу…»
— Начнём, — сказал Лукас и бросил последнюю окровавленную льдинку в чашу. Тихо заплескалась вода, успевшая натечь из подтаивающего льда.
— Я не буду ничего свидетельствовать, пока её здесь нет!
У него заныла челюсть от одного только взгляда, который Лукас на него бросил.
«Я же просил, чтобы ты мне доверился!»
«Да пошёл ты со своим доверием».
— Сэйр Лайам, будьте любезны, передайте сэйру Ойреку, что его присутствие необходимо для проведения обряда. И прошу вас, поторопитесь. Лёд тает.
Марвин стиснул зубы. Лёд, успевший полностью растаять в жертвенной чаше до завершения освящения — дурной знак для ребёнка. Марвин собственноручно подставлял под удар своего только что родившегося будущего короля. Но и Рысь он тоже подставлял под удар. Конечно, Лукас обещал позаботиться обо всём… и, да, ему очень хотелось довериться Лукасу… Хотелось, точнее, не ему, а той его измученной и избитой части, которая хотела только покоя и спать, и не слышать больше криков и стонов — её, своих… чтобы всё это просто закончилось поскорее.
Эту часть себя Марвин открыл здесь, в Нордеме. Он её ненавидел. Он и Нордем теперь ненавидел ещё сильнее, чем Балендор. Каким же смехотворным ребячеством теперь казалось всё, что было в Балендоре…
Эта его часть доверила судьбу Рыси её отцу. Но сам Марвин отказывался это сделать.
Ойрек пришёл быстро. Рысь он вёл за собой на цепи, обмотанной вокруг её пояса. У Марвина при виде этого потемнело в глазах, но он поймал предостерегающий взгляд Лукаса и сдержался. Хорошо, теперь она здесь. Она здесь, и её отец не позволит ничего сделать ей у него на глазах. В это Марвин верил твёрдо.
— Благодарю вас, — сказал Лукас голосом, куда более холодным и острым, чем лёд, резавший ему пальцы. — С милостью Единого и волею его, всё-таки начнём.
Марвин плохо знал этот обряд — обычно наблюдать освящение звали только близких друзей и родственников, а у друзей Марвина дети рождались нечасто. Но в целом он знал, что должен делать, да и Лукас ему помогал, незаметными жестами подсказывая, где встать и что сказать. Марвин только теперь позволил себе изумиться тому, что этот человек стал патрицианцем. Среди близких знакомых Марвина не было рыцарей ордена, но он знал, что это благороднейшие и наиболее доблестные из рыцарей, до последнего верные долгу перед Богом и королём — не зря ведь среди приспешников Мессеры их почти что и не было! И, держа на руках проснувшегося и залившегося плачем наследника, Марвин испытал благодарность к Лукасу, внезапно ставшему из его личного врага едва ли не другом — потому что он был другом святому ордену, королю и Единому, и это было так хорошо — в глуши севера, среди предателей и врагов увидеть вдруг луч света истины. Потому что даже если этот непостижимый человек пришёл к богу — стало быть, истина действительно с ним…
— Эй, дымом тянет!
Марвин вздрогнул с такой силой, что чуть не выронил младенца. Тот выгнулся дугой и снова заорал во всю мощь своих лёгких. Марвин понимал, что ребёнку страшно и неприятно в его грубых неуклюжих руках, что малыш продрог от ледяной воды, в которую его окунали уже несколько раз, но отчего-то этот крик будущего короля поверг Марвина в такое отчаяние, что он не сразу сообразил, что происходит.
— Дым, точно, дым! А ну, все вниз! Ах ты ж срань Ледорубова!
Несмотря на чудовищность такого святотатства в стенах часовни, стены святилища почему-то не обрушились на богохульника. Им, стенам, было недосуг, что их и впрямь затягивает дымом, просочившимся под дверью и ползущим к алтарю.
— Откуда тянет? Где горит-то? А ну стоять! Да не толпись, мать твою!
Кто-то вырвал ребёнка из рук Марвина. Он обернулся и увидел Лайама, одной рукой прижимавшего к себе младенца, а другой выхватившего меч. Взгляд его был совершенно безумен.
— Не подходить, — прошептал он и бросился к двери. Остальные рыцари уже бежали вниз, пытаясь понять, откуда тянет дымом. Добросовестные конвоиры Марвина нерешительно оборачивались на дверь, ещё несколько рыцарей топтались у входа в зал. Ойрека с Рысью среди них не было.
— Склад! Склад горит!!! Все на выход!
Зал вмиг опустел.
И тогда крепкие пальцы стальной хваткой вцепились Марвину в плечо.
— Тихо. Ни звука. Иди за мной.
Дым уже заполнил большую часть зала, драл горло и щипал глаза. Марвин как в тумане шагнул вперёд, позволяя обладателю стальных пальцев увлечь его за собой. За дверьми уже было не продохнуть от густого, едкого дыма.
— Что ж это горит? — прохрипел Марвин.
— Хлопок. Целые груды хлопка. Похоже, до Мессеры тут держали контрабанду. За мной.
И Лукас ступил по лестнице не вниз, а вверх, к люку, выводившему на крышу.
— Что за… — начал Марвин и закашлялся. Лукас молча тащил его за собой, не выпуская ни на миг. Марвин на заплетающихся ногах шёл за ним. Он уже слышал, как трещит пламя внизу, слышал приглушённые крики, и подумал, что тут что-то не так… Его одновременно бил озноб и пробирал жар, руки сводило судорогой от холода, а в ушах всё ещё звенел надрывный крик младенца.
— Ребёнок! — вскрикнул Марвин. — И… Рысь! Король! Мой король!
— Заткнись и шагай, — рявкнул Лукас и, распахнув дверь, с силой толкнул Марвина в затылок. Его рука была скользкой от крови.
Марвин оказался снаружи, вдохнул морозный воздух и понял, что стоит на стене. Пока они находились в часовне, стало смеркаться, и отблески пламени из нижних бойниц озаряли подступающую темноту. Двор форта был затянут дымом, снизу доносились крики и топот.
— Налево, — сказал Лукас, — да смотри не свались.
Предупреждением он не ограничился и снова схватил Марвина за плечо. Они прошли с десяток шагов вдоль стены, преодолев половину расстояния до следующей башни, когда Лукас сказал:
— Стоять.
Марвин посмотрел вниз и увидел узлы верёвочной лестницы, привязанные к зубцам стены. Лестница была спущена вдоль наружной стороны форта, её конец почти терялся в быстро подкрадывающихся сумерках, но Марвин видел, что он болтается где-то у самой земли. До леса от этой части стены было рукой подать.
— А теперь молча и очень быстро — вниз! — приказал Лукас, и Марвин посмотрел на него впервые с того мгновения, когда закричали про пожар.
— Что вы делаете? — спросил он, прекрасно осознавая глупость вопроса. Лукас тоже не мог её не заметить и бросил с яростью, которой Марвин за ним никогда не замечал:
— Спасаю твою шкуру, идиот! И свою заодно. Ну, живо вниз, кому сказано! Или тебе помочь?
— А ну ни с места, сучьи вы дети!
Марвин обернулся. Ойрек был внизу, у стены, среди стелящихся клубов дыма. Рысь стояла рядом с ним на коленях, упираясь руками в землю; в одной руке Ойрек сжимал конец её цепи, намотанный на кулак, а в другой — меч, занесённый над её головой. Марвин не видел этого, не мог видеть в сумерках и в дыму — но он просто знал, что именно так и есть. Одного только налившегося кровью лица Ойрека и его рёва было довольно, чтобы это понять.
— Лукас Джейдри! Ты, сучий потрох, слышишь меня?! А ну спускайся вниз вместе со своим щенком! Слышишь, мразь патрицианская?! Что, решил драпануть и не платить? Не выйдет! Спускайся живо, не то порублю твою сучку на куски не сходя с места, понял ты меня?!
— Там Рысь, — задыхаясь, сказал Марвин. — У него Рысь!
— Вижу, — ответил Лукас. Он смотрел вниз. Рысь подняла голову и тоже смотрела на него. Вряд ли они могли чётко видеть лица друг друга, но Марвин молился, чтобы так и было. Он шагнул по стене к следующей башне, собираясь спуститься через неё, и Лукас мгновенно сгрёб его за плечо.
— Куда?!
— Надо вернуться.
— Куда вернуться, дурья твоя башка?! Теперь они тебя точно не выпустят!
— Рысь у него! — закричал Марвин, взбешённый такой глупостью. — И он сейчас убьёт её, если…
— Чего ждёшь, паскуда?! Минуту тебя даю! — заорал Ойрек снова, и, схватив Рысь за волосы, дёрнул её голову вверх. Марвин слышал, как она вскрикнула. И увидел её глаза — не мог видеть, но увидел…
Она смотрела не на него. Она смотрела на Лукаса. Так, как на Марвина не смотрел никто и никогда. И он был этому даже рад, потому что этот взгляд душу выворачивал наизнанку. И даже зная, что этот застывший, беззвучный вопль страха и любви предназначен не ему, Марвин содрогнулся…
И тут же вспомнил, что на него всё-таки смотрели — так.
Гвеннет — перед тем, как бросилась из окна.
— Нет! — закричал Марвин, зная лишь одно: он не должен, не может, не смеет допустить это ещё раз, тогда он не знал, что значат эти глаза, а теперь знает, нет, не на этот раз, на этот раз он должен её спасти… Пусть даже она молит о спасении вовсе не его. — Нет, стой, подо…
Закончить он не успел. Чудовищный удар отбросил его на зубцы стены и на мгновение оглушил. А через секунду твёрдая, непоколебимая рука схватила его за шиворот, вздёрнула на ноги и перебросила через стену. Долю мгновения Марвин падал, а потом в инстинктивном порыве ухватился за канаты верёвочной лестницы и повис с другой стороны стены.
— Вниз! — закричал Лукас над самой его головой. — Вниз, или, Богом клянусь, перерублю канаты!
«Вниз… а Лукас, что Лукас? Вернётся один? Но… как же, зачем, я не понимаю, ведь Ойрек приказал, чтоб мы вернулись оба…»
И тут он услышал крик. Не мог слышать, так же как не мог видеть мгновениями раньше её глаза. И крика слышать тоже не мог. Но услышал. Короткий, мучительный, жуткий крик, полный не боли, а ужаса и тоски. Крик существа, которое за миг перед смертью осознало, что его предали, что вся его жизнь была отдана ложному богу и прожита зря.
Марвин очнулся внизу, на снегу. Он пытался подняться и падал, снег и грязь расползались под ним, ноги не держали. Он снова попытался встать, снова упал в грязь и вдруг взвился на ноги, вздёрнутый стальной хваткой, которую, он теперь знал, ему никогда не забыть. Лицо Лукаса оказалось напротив его лица. Ни один мускул на нём не двигался, а прозрачно-голубые глаза стали чёрными, как ночь.
— К лесу. Вдоль стены, пригнувшись. Бегом.
— Рысь…
— Пошёл!
— Рысь… там же… осталась… она осталась там…
Лукас выругался и снова — в который уже раз — ударил его. Марвин не стал отклоняться. Он никогда не отклонялся, сколько бы Лукас его ни бил.
Он не то чтобы потерял сознание, скорее нырнул куда-то глубоко и оттуда отрешённо наблюдал, как его безвольное обмякшее тело волокут по земле, потом по торчащим из снега опалым ветвям, потом взваливают на коня. Лес дрожал и трясся вокруг, то проваливаясь в сырую тьму, то подкидываясь на волне твёрдого колючего жара. Марвин пытался сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно, он и сам не знал, что, да ему и было всё равно, только бы сделать, — но не мог вырваться из этого водоворота пламени и льда, сквозь которые кричал младенец, и кричала Рысь, и Гвеннет, и стюард Робин, и Марвин тоже кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.
Он доверился ему и на этот раз.
…Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.
Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.
Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.
— Рысь… — кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.
Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.
Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.
— Ну, очнулся, — вздохнул он. — А я уж думал…
— Там Рысь! Вы… вы оставили её там!
Улыбка Лукаса слегка померкла.
— Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.
— Она там… — Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. — Она там, а мы…
— Успокойся, — сказал Лукас. — Её там уже нет.
На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.
— Ойрек… убил её? — потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.
Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.
— Накрепко въелась, — сказал Марвин, — верно?
Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» — подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.
— Ойрек убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?
— Замолчи.
— Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!
— Марвин, замолчи, — сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.
Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:
— Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.
— Как будто у меня был выбор.
Это уже было слишком даже для Лукаса.
— Был! — закричал Марвин, вскочив. — У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…
— Марвин, сядь и прекрати истерику, — раздражённо сказал Лукас. — Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.
— На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?
— Не знаю, — сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.
Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.
— Вы знали, — сказал он наконец. — С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…
— За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, — отрезал Лукас. — Хотя я и помню, что это не в твоём характере.
— Она ведь была вашей дочерью.
Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.
— Вот именно, — сказал Лукас. — Она ведь была моей дочерью, Марвин.
— Не смейте называть меня Марвином!
— А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?
Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.
— Нордемским. Если вам угодно.
Лукас откинулся назад и опёрся ладонями о землю. Вот так он сидел в лагере после Плешивого поля, и смотрел на меня точно так же… и почему меня тогда это так пугало?
Неужели я действительно был настолько глуп?
— Раз уже мы вспомнили о Балендоре, — слабо улыбнувшись, мягко, почти нараспев заговорил Лукас, — почему бы не возобновить старую беседу? Помнится, мы прервали её после того, как твоя дорогая невеста, как там её звали, сиганула из окна?
Марвин молчал. Улыбка Лукаса стала шире, как будто он снова почувствовал себя в привычной колее.
— Ну и теперь объясни мне, малыш, какого беса ты, получив в полное своё распоряжение мою дочь, не воспользовался этим? Неужто так ничему и не научился?
«Научился ли я?.. Хороший вопрос, сэйр Лукас. Почему я не убил Рысь… так, как вы убили Гвеннет? Тоже отличный вопрос. Я ведь думал об этом — только в отношении не Рыси, а вашей давней возлюбленной, месстрес Ив из Мекмиллена. Возможно, вы ещё помните её… думаю, что помните, потому что она-то вас помнит даже слишком хорошо. И, знаете ли, мессер, она ведь была в моих руках. Она и её сын — а может быть, ваш сын? И, может быть, он дорог вам более, чем ваша дочь, которую вы только что сами убили? Отчего-то мне кажется, что так… нет, я знаю , что так. И знал всегда. Зачем мне было убивать Рысь, которая ничего для вас не значила, — когда я не тронул тех, чья смерть действительно смогла бы ударить вас… ударить вас так, как вы всё время бьёте меня.
Ну что, мессер, сказать вам всё это, что ли, и выйти из этой схватки победителем? Растоптать вас сейчас, после того как вы меня снова спасли? Показать, что я понял вас, я наконец-то понял вас и не отомстил вовсе не потому, что не понимаю, а потому, что вы мне омерзительны… мессер?
Научился ли я чему-то, спрашиваете вы? О да. Кажется, да. Только вряд ли у вас».
Он сказал вовсе не то, что подумал, хотя знал, как воспримет Лукас его ответ — сказал просто потому, что это было правдой:
— Она была глупая, но смелая. Не очень умелая, но ловкая… и весёлая, и очень верная. Она была язычница и поносила Единого, но знала о преданности больше, чем некоторые патрицианцы…
Лукас фыркнул.
— Не надоело меня стыдить, а? Плащ, кстати, можешь оставить себе. Тебе идёт. Рожу только ещё попостнее сделай, и в самый раз, хоть на проповедь.
— Рысь… Милла. — Марвин почти заставил себя произнести её имя. — Она шпионила за мной, но это вы ей велели, а она не могла отказать. Потому что она вас любила.
— Я знаю, — сказал Лукас. Марвин, наверное, убил бы его, если бы он сейчас улыбнулся, но он не улыбнулся.
— Знаете… А если знаете, почему же дали ей умереть? Почему даже не попытались спасти?
— Не начинай снова! Я спросил…
— Я помню, что вы спросили. Вы спросили, с чего это в мою дурную башку взбрела блажь оставить вашу дочь в живых. И зная вас, сэйр Лукас… — он невольно улыбнулся, когда Лукас вздрогнул при этих словах. — Зная вас, я легко поверю, что вы предполагали это, когда подсылали её ко мне. Вы думали… вы хотели , чтобы я её убил.
— Я этого ждал, — помолчав, признался Лукас.
— Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло — всё-таки не я её убил, а вы.
— Гвеннет припомнилась? — приподняв бровь, осведомился Лукас.
Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?
Выходит, Лукас всё-таки прав? И я такой же, как он… просто моложе и глупее?
— Нет, — сказал он и, когда улыбка Лукаса стала шире, отчаянно замотал головой, не желая, чтобы Лукас воспринял это слово как ответ на свой вопрос. — Нет, я не стану… Вы спросили про Рысь. А я всё не мог понять, что ей нужно от меня… от меня, а не от вас. От вас ей хотелось только немного вашей любви, вот и всё.
— Любви, — с отвращением сказал Лукас. — Ох, Марвин… а впрочем, в твоём возрасте это простительно. Только если станешь злоупотреблять, дамы могут счесть тебя пошляком.
— Зачем вы это говорите?
— Затем, что ты меня разочаровал, — сказал Лукас и сел прямо. Он смотрел на Марвина снизу вверх, и в его взгляде было столько тоски, а в тоске — столько фальши, что Марвин ощутил приступ тошноты. — Ты так ничему и не учишься. Ну подумай сам, какое всё это имеет значение? Ты вляпался в дерьмо, причём не в первый раз, и только единожды за всё время, что я наблюдаю за тобой, повёл себя как следует — в Балендоре. Ты тогда сделал всё, чтоб победить, и должен был почувствовать бессмысленность такой победы. Чего ж ты и теперь пытаешься выйти из говна святым? Признай наконец, что главное сейчас было выжить, просто выжить и всё, так на хрена тебе сдалось остальное?
Марвин молчал долго. Дольше, чем мог себе позволить, если хотел выиграть эту битву. Но он ведь не хотел её выиграть.
Это вообще не было битвой. С самого начала не было.
— А если признаю, — сказал он, — то что?
Лукас какое-то время смотрел на него. Потом сказал совсем другим тоном:
— Марвин, да ты пойми наконец. Никто из нас не ушёл бы из Нордема живым. Ни ты, ни я, ни она. Нас бы не выпустили.
— Выпустили бы. Сэйр Лайам обещал…
— Да толку-то с твоего сэйра Лайама? Ты к нему хоть присматривался, благородная твоя башка? Он же не в себе. Совсем, видать, очумел после смерти герцогини. В этом форте пять минут до бунта, и мне вовсе не хотелось, чтобы именно наши шкуры стали для него поводом, к чему всё и шло.
— Они обещали, к тому же…
— Ты слышишь меня вообще или нет? — Лукас выпрямился и, упершись ладонями в колени, раздраженно посмотрел на Марвина. — Говорю тебе, сразу по окончании обряда Ойрек захватил бы в форте власть. Ты думаешь, почему я не хотел, чтобы он там присутствовал? Слишком удобно ему было бы — прирезать Лайама, а свалить на нас.
— Но им же… им же нужно ваше… и моё свидетельство…
— Лайаму нужно. Он хоть и сбрендил, но кое-что понимал. А из Ойрека политик такой же, как и делец. Небось, теперь продаст ребёнка Мессеры первому, кто побольше заплатит.
Марвин замер, будто громом поражённый. Эта очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Больше того — он как будто совсем забыл, что младенец, надрывавшийся криком на его руках — его король… будущий король, а впрочем, какая к Ледорубу разница.
Он отрешённо ощупал свой пояс, потом огляделся по сторонам.
— Где моё оружие?
— На беса оно тебе? — проворчал Лукас. — Может, мне ещё спиной к тебе повернуться, чтоб тебе попривычней бить было?
— Дайте мне меч. Я… потом вам верну.
— Что ты несёшь?
Единый, он сам не знал, что. Поэтому сказал только то, в чём был совершенно уверен:
— Я возвращаюсь в Нордем.
Лукас сокрушённо покачал головой.
— Сядь, парень, и успокойся. У тебя жар. Вот и в бред уже понесло.
— Я возвращаюсь, — упрямо повторил Марвин. — Вы как хотите, хотя мне не понять, как вы можете быть здесь, когда ваш долг… — он запнулся и устало добавил: — Да я вообще не могу вас понять, так что уж тут… А я пойду.
Лукас несколько мгновений не сводил с него глаз.
— Из-за ребёнка, да? Коль не вышло порешить Мессеру, как тебе велели, решил приволочь своим хозяевам её ребёнка? Думаешь, это равноценная замена? — он умолк и вдруг криво улыбнулся, словно поняв что-то важное, что было поздно менять. — А впрочем, тут ты прав. Равноценная.
«О чём он говорит? — подумал Марвин. — Вроде бы о том же, о чём я, но… Единый, да как же можно так говорить об этом!»
— Он королевской крови, — чувствуя, что уже почти не может сдерживать клокотавшую в нём ярость, медленно заговорил Марвин. — Он сын сестры короля, наследник Хандл-Тера. Он в руках язычников и предателей. Я не оставлю этого так. А вы, мессер патрицианец, можете и оставить.
Лукас расхохотался.
Марвин не мог взять в толк, что тут смешного. И понял, только когда Лукас заговорил — но, Единый и Ледоруб, зря он это сделал!
— Проклятье, Марвин, и ты тоже повёлся на мой спектакль?! Боже правый, да ты мне льстишь. Нет, ну я ещё понимаю этих мужиков, которые в часовне-то были последний раз младенцами, когда их самих освящали, но ты…
— Что? — он всё ещё не понимал, а то, на что это походило, было слишком невероятно, чтобы поверить. — Вы… так вы… не…
— Не больше патрицианец, чем ты. Хотя нет, впрочем, меньше, чем ты. Право слово, много меньше!
Он всё ещё смеялся. Марвин теперь вспомнил этот смех. И ещё вспомнил, что иногда ему снилось, как кто-то смеётся — тогда ему казалось, что над ним — и этот смех походил на ветер, которым раскачивало тело Робина Дальвонта, повешенного за нарушение присяги. Просыпаясь. Марвин помнил ветер, помнил скрип верёвки и выражение перекошенного лица покойника, но смеха не помнил, потому что именно смех был хуже всего.
Марвин, шатаясь, встал. Лукас сказал правду: он горел в жару и, должно быть, бредил, иначе как объяснить, что сейчас он снова увидел лицо Робина прямо у Лукаса за спиной, в запорошенной снегом расщелине, и подумал: «Так, это хорошо, будь здесь, смотри, я исправлю то, что сделал, насколько это возможно…»
— Вы провели обряд, — сказал Марвин, удивляясь, почему не отсыхает его язык, произносящий эти слова, — не будучи посвящённым в сан. Это…
— Марвин, — в голосе Лукаса звучало и предостережение, и мольба.
— …худшее из святотатств, какое можно вообразить, — твёрдо закончил тот. — Дайте мне меч, сэйр Лукас из Джейдри. Или нож. Или, если изволите, я выйду против вас с голыми руками. Я был когда-то хорош в кулачных боях. Но вы можете выйти против моих кулаков с мечом. Это будет честно.
— Глупый злобный щенок, — тихо сказал Лукас, и в его голосе Марвин услышал неподдельное отчаяние. — Да ведь это твои патрицианцы отправили тебя сюда на смерть. Артен хотел убить герцогиню, но патрицианцам это было невыгодно, и они послали на это дело самого ничтожного из бахвалов, какого смогли отыскать. Ты хоть заметил, что тебя по меньшей мере дважды пытались убить? И где ты был бы, если бы я не позаботился?
Голова у Марвина шла кругом, кровь гулко стучала в ушах. Лукас говорил что-то ещё, отрывисто, обвиняюще, но его голос превратился в далёкий неразборчивый шепот.
— Начнём, — сказал Лукас и бросил последнюю окровавленную льдинку в чашу. Тихо заплескалась вода, успевшая натечь из подтаивающего льда.
— Я не буду ничего свидетельствовать, пока её здесь нет!
У него заныла челюсть от одного только взгляда, который Лукас на него бросил.
«Я же просил, чтобы ты мне доверился!»
«Да пошёл ты со своим доверием».
— Сэйр Лайам, будьте любезны, передайте сэйру Ойреку, что его присутствие необходимо для проведения обряда. И прошу вас, поторопитесь. Лёд тает.
Марвин стиснул зубы. Лёд, успевший полностью растаять в жертвенной чаше до завершения освящения — дурной знак для ребёнка. Марвин собственноручно подставлял под удар своего только что родившегося будущего короля. Но и Рысь он тоже подставлял под удар. Конечно, Лукас обещал позаботиться обо всём… и, да, ему очень хотелось довериться Лукасу… Хотелось, точнее, не ему, а той его измученной и избитой части, которая хотела только покоя и спать, и не слышать больше криков и стонов — её, своих… чтобы всё это просто закончилось поскорее.
Эту часть себя Марвин открыл здесь, в Нордеме. Он её ненавидел. Он и Нордем теперь ненавидел ещё сильнее, чем Балендор. Каким же смехотворным ребячеством теперь казалось всё, что было в Балендоре…
Эта его часть доверила судьбу Рыси её отцу. Но сам Марвин отказывался это сделать.
Ойрек пришёл быстро. Рысь он вёл за собой на цепи, обмотанной вокруг её пояса. У Марвина при виде этого потемнело в глазах, но он поймал предостерегающий взгляд Лукаса и сдержался. Хорошо, теперь она здесь. Она здесь, и её отец не позволит ничего сделать ей у него на глазах. В это Марвин верил твёрдо.
— Благодарю вас, — сказал Лукас голосом, куда более холодным и острым, чем лёд, резавший ему пальцы. — С милостью Единого и волею его, всё-таки начнём.
Марвин плохо знал этот обряд — обычно наблюдать освящение звали только близких друзей и родственников, а у друзей Марвина дети рождались нечасто. Но в целом он знал, что должен делать, да и Лукас ему помогал, незаметными жестами подсказывая, где встать и что сказать. Марвин только теперь позволил себе изумиться тому, что этот человек стал патрицианцем. Среди близких знакомых Марвина не было рыцарей ордена, но он знал, что это благороднейшие и наиболее доблестные из рыцарей, до последнего верные долгу перед Богом и королём — не зря ведь среди приспешников Мессеры их почти что и не было! И, держа на руках проснувшегося и залившегося плачем наследника, Марвин испытал благодарность к Лукасу, внезапно ставшему из его личного врага едва ли не другом — потому что он был другом святому ордену, королю и Единому, и это было так хорошо — в глуши севера, среди предателей и врагов увидеть вдруг луч света истины. Потому что даже если этот непостижимый человек пришёл к богу — стало быть, истина действительно с ним…
— Эй, дымом тянет!
Марвин вздрогнул с такой силой, что чуть не выронил младенца. Тот выгнулся дугой и снова заорал во всю мощь своих лёгких. Марвин понимал, что ребёнку страшно и неприятно в его грубых неуклюжих руках, что малыш продрог от ледяной воды, в которую его окунали уже несколько раз, но отчего-то этот крик будущего короля поверг Марвина в такое отчаяние, что он не сразу сообразил, что происходит.
— Дым, точно, дым! А ну, все вниз! Ах ты ж срань Ледорубова!
Несмотря на чудовищность такого святотатства в стенах часовни, стены святилища почему-то не обрушились на богохульника. Им, стенам, было недосуг, что их и впрямь затягивает дымом, просочившимся под дверью и ползущим к алтарю.
— Откуда тянет? Где горит-то? А ну стоять! Да не толпись, мать твою!
Кто-то вырвал ребёнка из рук Марвина. Он обернулся и увидел Лайама, одной рукой прижимавшего к себе младенца, а другой выхватившего меч. Взгляд его был совершенно безумен.
— Не подходить, — прошептал он и бросился к двери. Остальные рыцари уже бежали вниз, пытаясь понять, откуда тянет дымом. Добросовестные конвоиры Марвина нерешительно оборачивались на дверь, ещё несколько рыцарей топтались у входа в зал. Ойрека с Рысью среди них не было.
— Склад! Склад горит!!! Все на выход!
Зал вмиг опустел.
И тогда крепкие пальцы стальной хваткой вцепились Марвину в плечо.
— Тихо. Ни звука. Иди за мной.
Дым уже заполнил большую часть зала, драл горло и щипал глаза. Марвин как в тумане шагнул вперёд, позволяя обладателю стальных пальцев увлечь его за собой. За дверьми уже было не продохнуть от густого, едкого дыма.
— Что ж это горит? — прохрипел Марвин.
— Хлопок. Целые груды хлопка. Похоже, до Мессеры тут держали контрабанду. За мной.
И Лукас ступил по лестнице не вниз, а вверх, к люку, выводившему на крышу.
— Что за… — начал Марвин и закашлялся. Лукас молча тащил его за собой, не выпуская ни на миг. Марвин на заплетающихся ногах шёл за ним. Он уже слышал, как трещит пламя внизу, слышал приглушённые крики, и подумал, что тут что-то не так… Его одновременно бил озноб и пробирал жар, руки сводило судорогой от холода, а в ушах всё ещё звенел надрывный крик младенца.
— Ребёнок! — вскрикнул Марвин. — И… Рысь! Король! Мой король!
— Заткнись и шагай, — рявкнул Лукас и, распахнув дверь, с силой толкнул Марвина в затылок. Его рука была скользкой от крови.
Марвин оказался снаружи, вдохнул морозный воздух и понял, что стоит на стене. Пока они находились в часовне, стало смеркаться, и отблески пламени из нижних бойниц озаряли подступающую темноту. Двор форта был затянут дымом, снизу доносились крики и топот.
— Налево, — сказал Лукас, — да смотри не свались.
Предупреждением он не ограничился и снова схватил Марвина за плечо. Они прошли с десяток шагов вдоль стены, преодолев половину расстояния до следующей башни, когда Лукас сказал:
— Стоять.
Марвин посмотрел вниз и увидел узлы верёвочной лестницы, привязанные к зубцам стены. Лестница была спущена вдоль наружной стороны форта, её конец почти терялся в быстро подкрадывающихся сумерках, но Марвин видел, что он болтается где-то у самой земли. До леса от этой части стены было рукой подать.
— А теперь молча и очень быстро — вниз! — приказал Лукас, и Марвин посмотрел на него впервые с того мгновения, когда закричали про пожар.
— Что вы делаете? — спросил он, прекрасно осознавая глупость вопроса. Лукас тоже не мог её не заметить и бросил с яростью, которой Марвин за ним никогда не замечал:
— Спасаю твою шкуру, идиот! И свою заодно. Ну, живо вниз, кому сказано! Или тебе помочь?
— А ну ни с места, сучьи вы дети!
Марвин обернулся. Ойрек был внизу, у стены, среди стелящихся клубов дыма. Рысь стояла рядом с ним на коленях, упираясь руками в землю; в одной руке Ойрек сжимал конец её цепи, намотанный на кулак, а в другой — меч, занесённый над её головой. Марвин не видел этого, не мог видеть в сумерках и в дыму — но он просто знал, что именно так и есть. Одного только налившегося кровью лица Ойрека и его рёва было довольно, чтобы это понять.
— Лукас Джейдри! Ты, сучий потрох, слышишь меня?! А ну спускайся вниз вместе со своим щенком! Слышишь, мразь патрицианская?! Что, решил драпануть и не платить? Не выйдет! Спускайся живо, не то порублю твою сучку на куски не сходя с места, понял ты меня?!
— Там Рысь, — задыхаясь, сказал Марвин. — У него Рысь!
— Вижу, — ответил Лукас. Он смотрел вниз. Рысь подняла голову и тоже смотрела на него. Вряд ли они могли чётко видеть лица друг друга, но Марвин молился, чтобы так и было. Он шагнул по стене к следующей башне, собираясь спуститься через неё, и Лукас мгновенно сгрёб его за плечо.
— Куда?!
— Надо вернуться.
— Куда вернуться, дурья твоя башка?! Теперь они тебя точно не выпустят!
— Рысь у него! — закричал Марвин, взбешённый такой глупостью. — И он сейчас убьёт её, если…
— Чего ждёшь, паскуда?! Минуту тебя даю! — заорал Ойрек снова, и, схватив Рысь за волосы, дёрнул её голову вверх. Марвин слышал, как она вскрикнула. И увидел её глаза — не мог видеть, но увидел…
Она смотрела не на него. Она смотрела на Лукаса. Так, как на Марвина не смотрел никто и никогда. И он был этому даже рад, потому что этот взгляд душу выворачивал наизнанку. И даже зная, что этот застывший, беззвучный вопль страха и любви предназначен не ему, Марвин содрогнулся…
И тут же вспомнил, что на него всё-таки смотрели — так.
Гвеннет — перед тем, как бросилась из окна.
— Нет! — закричал Марвин, зная лишь одно: он не должен, не может, не смеет допустить это ещё раз, тогда он не знал, что значат эти глаза, а теперь знает, нет, не на этот раз, на этот раз он должен её спасти… Пусть даже она молит о спасении вовсе не его. — Нет, стой, подо…
Закончить он не успел. Чудовищный удар отбросил его на зубцы стены и на мгновение оглушил. А через секунду твёрдая, непоколебимая рука схватила его за шиворот, вздёрнула на ноги и перебросила через стену. Долю мгновения Марвин падал, а потом в инстинктивном порыве ухватился за канаты верёвочной лестницы и повис с другой стороны стены.
— Вниз! — закричал Лукас над самой его головой. — Вниз, или, Богом клянусь, перерублю канаты!
«Вниз… а Лукас, что Лукас? Вернётся один? Но… как же, зачем, я не понимаю, ведь Ойрек приказал, чтоб мы вернулись оба…»
И тут он услышал крик. Не мог слышать, так же как не мог видеть мгновениями раньше её глаза. И крика слышать тоже не мог. Но услышал. Короткий, мучительный, жуткий крик, полный не боли, а ужаса и тоски. Крик существа, которое за миг перед смертью осознало, что его предали, что вся его жизнь была отдана ложному богу и прожита зря.
Марвин очнулся внизу, на снегу. Он пытался подняться и падал, снег и грязь расползались под ним, ноги не держали. Он снова попытался встать, снова упал в грязь и вдруг взвился на ноги, вздёрнутый стальной хваткой, которую, он теперь знал, ему никогда не забыть. Лицо Лукаса оказалось напротив его лица. Ни один мускул на нём не двигался, а прозрачно-голубые глаза стали чёрными, как ночь.
— К лесу. Вдоль стены, пригнувшись. Бегом.
— Рысь…
— Пошёл!
— Рысь… там же… осталась… она осталась там…
Лукас выругался и снова — в который уже раз — ударил его. Марвин не стал отклоняться. Он никогда не отклонялся, сколько бы Лукас его ни бил.
Он не то чтобы потерял сознание, скорее нырнул куда-то глубоко и оттуда отрешённо наблюдал, как его безвольное обмякшее тело волокут по земле, потом по торчащим из снега опалым ветвям, потом взваливают на коня. Лес дрожал и трясся вокруг, то проваливаясь в сырую тьму, то подкидываясь на волне твёрдого колючего жара. Марвин пытался сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно, он и сам не знал, что, да ему и было всё равно, только бы сделать, — но не мог вырваться из этого водоворота пламени и льда, сквозь которые кричал младенец, и кричала Рысь, и Гвеннет, и стюард Робин, и Марвин тоже кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.
Он доверился ему и на этот раз.
…Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.
Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.
Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.
— Рысь… — кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.
Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.
Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.
— Ну, очнулся, — вздохнул он. — А я уж думал…
— Там Рысь! Вы… вы оставили её там!
Улыбка Лукаса слегка померкла.
— Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.
— Она там… — Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. — Она там, а мы…
— Успокойся, — сказал Лукас. — Её там уже нет.
На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.
— Ойрек… убил её? — потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.
Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.
— Накрепко въелась, — сказал Марвин, — верно?
Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» — подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.
— Ойрек убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?
— Замолчи.
— Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!
— Марвин, замолчи, — сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.
Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:
— Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.
— Как будто у меня был выбор.
Это уже было слишком даже для Лукаса.
— Был! — закричал Марвин, вскочив. — У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…
— Марвин, сядь и прекрати истерику, — раздражённо сказал Лукас. — Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.
— На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?
— Не знаю, — сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.
Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.
— Вы знали, — сказал он наконец. — С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…
— За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, — отрезал Лукас. — Хотя я и помню, что это не в твоём характере.
— Она ведь была вашей дочерью.
Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.
— Вот именно, — сказал Лукас. — Она ведь была моей дочерью, Марвин.
— Не смейте называть меня Марвином!
— А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?
Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.
— Нордемским. Если вам угодно.
Лукас откинулся назад и опёрся ладонями о землю. Вот так он сидел в лагере после Плешивого поля, и смотрел на меня точно так же… и почему меня тогда это так пугало?
Неужели я действительно был настолько глуп?
— Раз уже мы вспомнили о Балендоре, — слабо улыбнувшись, мягко, почти нараспев заговорил Лукас, — почему бы не возобновить старую беседу? Помнится, мы прервали её после того, как твоя дорогая невеста, как там её звали, сиганула из окна?
Марвин молчал. Улыбка Лукаса стала шире, как будто он снова почувствовал себя в привычной колее.
— Ну и теперь объясни мне, малыш, какого беса ты, получив в полное своё распоряжение мою дочь, не воспользовался этим? Неужто так ничему и не научился?
«Научился ли я?.. Хороший вопрос, сэйр Лукас. Почему я не убил Рысь… так, как вы убили Гвеннет? Тоже отличный вопрос. Я ведь думал об этом — только в отношении не Рыси, а вашей давней возлюбленной, месстрес Ив из Мекмиллена. Возможно, вы ещё помните её… думаю, что помните, потому что она-то вас помнит даже слишком хорошо. И, знаете ли, мессер, она ведь была в моих руках. Она и её сын — а может быть, ваш сын? И, может быть, он дорог вам более, чем ваша дочь, которую вы только что сами убили? Отчего-то мне кажется, что так… нет, я знаю , что так. И знал всегда. Зачем мне было убивать Рысь, которая ничего для вас не значила, — когда я не тронул тех, чья смерть действительно смогла бы ударить вас… ударить вас так, как вы всё время бьёте меня.
Ну что, мессер, сказать вам всё это, что ли, и выйти из этой схватки победителем? Растоптать вас сейчас, после того как вы меня снова спасли? Показать, что я понял вас, я наконец-то понял вас и не отомстил вовсе не потому, что не понимаю, а потому, что вы мне омерзительны… мессер?
Научился ли я чему-то, спрашиваете вы? О да. Кажется, да. Только вряд ли у вас».
Он сказал вовсе не то, что подумал, хотя знал, как воспримет Лукас его ответ — сказал просто потому, что это было правдой:
— Она была глупая, но смелая. Не очень умелая, но ловкая… и весёлая, и очень верная. Она была язычница и поносила Единого, но знала о преданности больше, чем некоторые патрицианцы…
Лукас фыркнул.
— Не надоело меня стыдить, а? Плащ, кстати, можешь оставить себе. Тебе идёт. Рожу только ещё попостнее сделай, и в самый раз, хоть на проповедь.
— Рысь… Милла. — Марвин почти заставил себя произнести её имя. — Она шпионила за мной, но это вы ей велели, а она не могла отказать. Потому что она вас любила.
— Я знаю, — сказал Лукас. Марвин, наверное, убил бы его, если бы он сейчас улыбнулся, но он не улыбнулся.
— Знаете… А если знаете, почему же дали ей умереть? Почему даже не попытались спасти?
— Не начинай снова! Я спросил…
— Я помню, что вы спросили. Вы спросили, с чего это в мою дурную башку взбрела блажь оставить вашу дочь в живых. И зная вас, сэйр Лукас… — он невольно улыбнулся, когда Лукас вздрогнул при этих словах. — Зная вас, я легко поверю, что вы предполагали это, когда подсылали её ко мне. Вы думали… вы хотели , чтобы я её убил.
— Я этого ждал, — помолчав, признался Лукас.
— Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло — всё-таки не я её убил, а вы.
— Гвеннет припомнилась? — приподняв бровь, осведомился Лукас.
Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?
Выходит, Лукас всё-таки прав? И я такой же, как он… просто моложе и глупее?
— Нет, — сказал он и, когда улыбка Лукаса стала шире, отчаянно замотал головой, не желая, чтобы Лукас воспринял это слово как ответ на свой вопрос. — Нет, я не стану… Вы спросили про Рысь. А я всё не мог понять, что ей нужно от меня… от меня, а не от вас. От вас ей хотелось только немного вашей любви, вот и всё.
— Любви, — с отвращением сказал Лукас. — Ох, Марвин… а впрочем, в твоём возрасте это простительно. Только если станешь злоупотреблять, дамы могут счесть тебя пошляком.
— Зачем вы это говорите?
— Затем, что ты меня разочаровал, — сказал Лукас и сел прямо. Он смотрел на Марвина снизу вверх, и в его взгляде было столько тоски, а в тоске — столько фальши, что Марвин ощутил приступ тошноты. — Ты так ничему и не учишься. Ну подумай сам, какое всё это имеет значение? Ты вляпался в дерьмо, причём не в первый раз, и только единожды за всё время, что я наблюдаю за тобой, повёл себя как следует — в Балендоре. Ты тогда сделал всё, чтоб победить, и должен был почувствовать бессмысленность такой победы. Чего ж ты и теперь пытаешься выйти из говна святым? Признай наконец, что главное сейчас было выжить, просто выжить и всё, так на хрена тебе сдалось остальное?
Марвин молчал долго. Дольше, чем мог себе позволить, если хотел выиграть эту битву. Но он ведь не хотел её выиграть.
Это вообще не было битвой. С самого начала не было.
— А если признаю, — сказал он, — то что?
Лукас какое-то время смотрел на него. Потом сказал совсем другим тоном:
— Марвин, да ты пойми наконец. Никто из нас не ушёл бы из Нордема живым. Ни ты, ни я, ни она. Нас бы не выпустили.
— Выпустили бы. Сэйр Лайам обещал…
— Да толку-то с твоего сэйра Лайама? Ты к нему хоть присматривался, благородная твоя башка? Он же не в себе. Совсем, видать, очумел после смерти герцогини. В этом форте пять минут до бунта, и мне вовсе не хотелось, чтобы именно наши шкуры стали для него поводом, к чему всё и шло.
— Они обещали, к тому же…
— Ты слышишь меня вообще или нет? — Лукас выпрямился и, упершись ладонями в колени, раздраженно посмотрел на Марвина. — Говорю тебе, сразу по окончании обряда Ойрек захватил бы в форте власть. Ты думаешь, почему я не хотел, чтобы он там присутствовал? Слишком удобно ему было бы — прирезать Лайама, а свалить на нас.
— Но им же… им же нужно ваше… и моё свидетельство…
— Лайаму нужно. Он хоть и сбрендил, но кое-что понимал. А из Ойрека политик такой же, как и делец. Небось, теперь продаст ребёнка Мессеры первому, кто побольше заплатит.
Марвин замер, будто громом поражённый. Эта очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Больше того — он как будто совсем забыл, что младенец, надрывавшийся криком на его руках — его король… будущий король, а впрочем, какая к Ледорубу разница.
Он отрешённо ощупал свой пояс, потом огляделся по сторонам.
— Где моё оружие?
— На беса оно тебе? — проворчал Лукас. — Может, мне ещё спиной к тебе повернуться, чтоб тебе попривычней бить было?
— Дайте мне меч. Я… потом вам верну.
— Что ты несёшь?
Единый, он сам не знал, что. Поэтому сказал только то, в чём был совершенно уверен:
— Я возвращаюсь в Нордем.
Лукас сокрушённо покачал головой.
— Сядь, парень, и успокойся. У тебя жар. Вот и в бред уже понесло.
— Я возвращаюсь, — упрямо повторил Марвин. — Вы как хотите, хотя мне не понять, как вы можете быть здесь, когда ваш долг… — он запнулся и устало добавил: — Да я вообще не могу вас понять, так что уж тут… А я пойду.
Лукас несколько мгновений не сводил с него глаз.
— Из-за ребёнка, да? Коль не вышло порешить Мессеру, как тебе велели, решил приволочь своим хозяевам её ребёнка? Думаешь, это равноценная замена? — он умолк и вдруг криво улыбнулся, словно поняв что-то важное, что было поздно менять. — А впрочем, тут ты прав. Равноценная.
«О чём он говорит? — подумал Марвин. — Вроде бы о том же, о чём я, но… Единый, да как же можно так говорить об этом!»
— Он королевской крови, — чувствуя, что уже почти не может сдерживать клокотавшую в нём ярость, медленно заговорил Марвин. — Он сын сестры короля, наследник Хандл-Тера. Он в руках язычников и предателей. Я не оставлю этого так. А вы, мессер патрицианец, можете и оставить.
Лукас расхохотался.
Марвин не мог взять в толк, что тут смешного. И понял, только когда Лукас заговорил — но, Единый и Ледоруб, зря он это сделал!
— Проклятье, Марвин, и ты тоже повёлся на мой спектакль?! Боже правый, да ты мне льстишь. Нет, ну я ещё понимаю этих мужиков, которые в часовне-то были последний раз младенцами, когда их самих освящали, но ты…
— Что? — он всё ещё не понимал, а то, на что это походило, было слишком невероятно, чтобы поверить. — Вы… так вы… не…
— Не больше патрицианец, чем ты. Хотя нет, впрочем, меньше, чем ты. Право слово, много меньше!
Он всё ещё смеялся. Марвин теперь вспомнил этот смех. И ещё вспомнил, что иногда ему снилось, как кто-то смеётся — тогда ему казалось, что над ним — и этот смех походил на ветер, которым раскачивало тело Робина Дальвонта, повешенного за нарушение присяги. Просыпаясь. Марвин помнил ветер, помнил скрип верёвки и выражение перекошенного лица покойника, но смеха не помнил, потому что именно смех был хуже всего.
Марвин, шатаясь, встал. Лукас сказал правду: он горел в жару и, должно быть, бредил, иначе как объяснить, что сейчас он снова увидел лицо Робина прямо у Лукаса за спиной, в запорошенной снегом расщелине, и подумал: «Так, это хорошо, будь здесь, смотри, я исправлю то, что сделал, насколько это возможно…»
— Вы провели обряд, — сказал Марвин, удивляясь, почему не отсыхает его язык, произносящий эти слова, — не будучи посвящённым в сан. Это…
— Марвин, — в голосе Лукаса звучало и предостережение, и мольба.
— …худшее из святотатств, какое можно вообразить, — твёрдо закончил тот. — Дайте мне меч, сэйр Лукас из Джейдри. Или нож. Или, если изволите, я выйду против вас с голыми руками. Я был когда-то хорош в кулачных боях. Но вы можете выйти против моих кулаков с мечом. Это будет честно.
— Глупый злобный щенок, — тихо сказал Лукас, и в его голосе Марвин услышал неподдельное отчаяние. — Да ведь это твои патрицианцы отправили тебя сюда на смерть. Артен хотел убить герцогиню, но патрицианцам это было невыгодно, и они послали на это дело самого ничтожного из бахвалов, какого смогли отыскать. Ты хоть заметил, что тебя по меньшей мере дважды пытались убить? И где ты был бы, если бы я не позаботился?
Голова у Марвина шла кругом, кровь гулко стучала в ушах. Лукас говорил что-то ещё, отрывисто, обвиняюще, но его голос превратился в далёкий неразборчивый шепот.