Страница:
Нет, он не чувствовал вины от того, что сделал тогда на турнире. Смятение, горечь, злость — да, но не вину. Он и теперь бы поступил точно так же — даже зная, то воспоследует. Да и тогда знал, на самом-то деле — это было так предсказуемо. Только вот он ждал — почти надеялся, — что теперь каждый встречный станет плевать в него, едва завидев. Надеялся, потому что это было бы куда как лучше молчаливого сочувствия, которое он ощущал в Балендоре, когда Лукас из Джейдри хлестал его по щекам, и в лагере, у костра, когда он снова отхлестал его, на сей раз — словами, и это почему-то было хуже… Не могло, просто не могло, некуда уж хуже — а всё равно было.
Потом, уже под утро, проснувшись с куда более ясной после лекарских трав головой, Марвин лежал на спине, глядя на мутный свет под куполом палатки, и думал, что, может быть, было бы лучше, если бы Лукас выполнил вчера свою угрозу и в самом деле высек его — там, на глазах у всех… Было бы лучше, потому что это опозорило бы его куда сильнее, чем самого Марвина — так же, как Марвина опозорил удар в спину, который он нанёс. Кажется, Лукас понимал это — и потому ограничился прилюдной угрозой, которую так и не воплотил, оставшись чистым и вновь облив грязью Марвина. Он думал об этом и чувствовал, как сотни игл впиваются в глаза, горло, сердце, — это было невыносимо.
«Как же он делает это, — бессильно думал Марвин, — как? Почему каждый новый его поступок оставляет меня в дураках?»
И вот теперь ещё одна, не менее унизительная милость. В которой наверняка крылся подвох — но, Ледоруб его раздери, какой?! Лукас говорил об остатках чести, улыбаясь — как же Марвин успел возненавидеть эту улыбку! Ясную, светлую, почти мальчишескую, мигом сбрасывавшую ему десяток лет, такую обезоруживающую, и такую безжалостную при этом. Я всё о тебе знаю, говорила эта улыбка. Я знаю, что ты думаешь, знаю, что ты сделаешь. И мне нравится за тобой наблюдать, убеждаясь в этом. «Проклятье, — думал Марвин, — будто он — посетитель зверинца, а я — диковинный зверь за решёткой. И я могу сколько угодно бесноваться и кидаться на прутья, но не смогу сжать зубы на его горле, а он будет всё так же улыбаться, скрестив руки на груди, и что-то не понятное мне будет гулять в его глазах…»
Когда Марвин впервые вышел из палатки сам — свободный в действиях, но связанный данным словом, — рядом никого не оказалось. Пара солдат резалась в кости чуть в стороне, ещё один валялся на земле у костра. Среди них не было свидетелей его вчерашнего унижения, и в сторону Марвина никто не посмотрел.
«Я ведь внешне ничем не отличаюсь от них», — подумал он.
Ну да, почти ничем. Не считая того, что он безоружен.
Стояла хорошая погода, а Марвин изголодался по свежему воздуху и решил побродить по лагерю — благо это ему не возбранялось. В глубине души он боялся наткнуться на кого-то из вчерашних рыцарей, а то и на самого Лукаса, но устоять перед соблазном не сумел. Поэтому бродил — и смотрел, и запоминал всё, что мог. Конюшни располагались в центральной части лагеря: открытые, хорошо охраняемые. Марвин осмотрел их, пересчитал лошадей, оценив на глаз их выносливость и степень усталости, и с сожалением был вынужден признать, что вряд ли ему удастся украсть одну из них. Он с горечью вспоминал собственного боевого коня, убитого под ним на Плешивом поле. Несчастному животному вспороли живот, а Марвин даже не смог его добить, потому что через минуту добили его самого.
Впрочем, судя по воздуху, мягкому и куда более тёплому, чем несколько дней назад, они продвинулись на юг, в тылы королевской армии. Стало быть, где-то неподалёку должны быть свои. Можно и пешком добраться…
Так что, Марвин из Фостейна, ты всё-таки сбежишь?
«Конечно, сбегу, сегодня же», — ответил Марвин сам себе, но почему-то эта мысль была неприятной. Ему ещё не приходилось нарушать данное слово… но приходилось бить в спину честно победившего противника — а это не одно ли и то же?
Нет, проклятье, нет. Не в этом дело. Тогда он просто не думал, что делает. У него не было времени думать о чём-то другом, кроме невозможности и невыносимости поражения. Знать бы тогда, что есть куда более невыносимые вещи…
Или всё-таки нет?
Но теперь у него было слишком много времени для раздумий, и он не смог бы оправдаться даже перед собой. Это с одной стороны. А с другой — когда ты в плену, что может быть естественнее желания сбежать?
Разве что желание побеждать. Всегда побеждать. Всё равно, как.
— Эй, парень, глотнуть не хочешь?
Он с трудом удержал дрожь, обернулся. На земле, скрестив ноги и протягивая фляжку, сидел старый солдат. Марвин был уверен, что прежде не видел его. Поколебавшись, он сел рядом, принял предлагаемое, благодарно кивнул, отпил. Он не принимал спиртного уже два месяца и неожиданно закашлялся, когда неимоверно крепкая брага полилась в горло. Солдат засмеялся, похлопал его по спине.
— Что, крепковато для такого щенка? — дружелюбно сказал он.
По спине Марвина прошёл мороз. Щенок из Балендора…
Да нет, тут же понял он, этот старик никогда не слыхал о Щенке из Балендора. А слово это сейчас проговорил едва ли не любя — так дед мог бы говорить о своём внуке.
— У меня самая крепкая брага в здешних местах, — похвастался он. — Я сам с Большого Пальца, а всем ведомо — чем злей морозы, тем крепче самогон! — он довольно засмеялся, отобрал у Марвина флягу, глотнул. Потом пожаловался: — А про меня забыли все. Как разорили ту деревеньку близ Плешивого поля, местного дрянного винца набрали — уже не нужен им самогон старого Дилена. А то всё бегали! — он обиженно засопел. — Щенки! Все как есть щенки! Хочешь ещё глотнуть?
— Давай! — решился Марвин. На сей раз пошло лучше, и он долго не отрывался от фляги. Старый Дилен наблюдал за ним с видимым удовольствием, потом кивнул.
— Молодец! Поспешил я тебя щенком обозвать, прости старика. А чего ты помятый-то такой? И меч твой где? Что, на Плешивом раздели?
Марвин глубоко вздохнул.
— Я ранен был. Думал, совсем подохну.
— Ну! А мародёры Попрошайкины за мертвяка приняли, да?
— Что?
— Мародёры Попрошайкины, говорю, стервецы, раздели! — заорал старик ему на ухо. — Тебя что, по башке огрели, недослыхиваешь?
— А… да, — ответил Марвин, с трудом сдерживая желание осенить себя святым знамением. Подумать только… неужели люди Мессеры называют его величество короля Артена Благоразумного «Попрошайкой»?! Марвин не питал к нему особой любви, но, как ни крути, монарх есть монарх, он ставленник Единого, и поносить его — будто поносить Святого Патрица.
— Чего кривишься? — спросил старик.
— Да так, — ответил Марвин. — Башка болит. И брага у вас вправду ядрёная.
— Оно верно! — довольно заулыбался вояка. — А меч ты себе раздобудь, а то что ж это — не дело, мы вот-вот в драку, а ты — всё равно что голый.
— Скоро будет драка?
— Скоро. Может, уже и завтра. Тут недалече, говорят, королевский гарнизон — они нас не ждут, мы в обход идём. А в гарнизоне, сам подумай, небось и девки есть, — старик многозначительно подмигнул, хмыкнул, обнажив в ухмылке гнилые зубы.
— Зачем вам-то девки?! — изумился Марвин.
— А ты что, мальчиков предпочитаешь? Ну так там и пажи небось какие найдутся, всяко есть чем поживиться.
«Неужели и я, если доживу до его лет, буду только об одном и думать?» — пронеслось у Марвина, и его покоробила эта мысль — никогда прежде он не задумывался ни о чём подобном. А если бы и задумался — вероятно, лишь ухмыльнулся бы… В самом деле, нет ведь ничего слаще доброй драки да резвой девки… так ведь? Всегда так было.
Всегда, до того, как его заклеймили пощёчины Лукаса из Джейдри. Его пощёчины и его усмешка.
Марвин вскочил, чувствуя, как поднимается изнутри к горлу что-то тяжкое, спирающее дыхание.
— Пойду я, — отрывисто сказал он. — Оружие надо раздобыть.
— Ты к Уотеру зайди, у него много всякого добра есть, — посоветовал старик. — Меня в прошлом переходе тоже мародёры раздели, так я у него заново так снарядился — лучше, чем было!
— Благодарю вас, мессер, — сказал Марвин и зашагал в другую сторону лагеря.
И почти сразу увидел человека, который оглушил его на Плешивом поле и которому Лукас заплатил за его жизнь… пять сотен заплатил.
«Я верну вам эти пять сотен, мессер», — подумал Марвин, и в этот миг рыцарь встретился с ним глазами.
— Эй, да ты сбежал никак! — завопил он.
— Нет, Ойрек, ты что, забыл? — одёрнул его кто-то из сидевших рядом. — Лукас же сказал, что договорился с ним…
— Договорился? — по заросшему лицу Ойрека поползла брезгливая гримаса. — Это о чём можно договориться с ублюдком, бьющим в спину?
— Да неужто, благородный мессер? Вы меня, если мне память не изменяет, тоже в спину ударили, — холодно сказал Марвин.
Ойрек, медленно багровея, поднялся на ноги.
— А ну повтори, что ты сказал?!
— Вы слышали.
— Ах ты, паскуда, да я ж только оглушил тебя, чтоб потом добить, глядя в твою поганую рожу!
— И это, по-вашему, более честно? — насмешливо поинтересовался Марвин.
Скрюченные волосатые пальцы скользнули по его горлу, но в следующий миг страшно ругающегося Ойрека оттащили двое его друзей.
— Сдурел?! Лукас с тебя шкуру спустит!
— Посмотрим ещё, кто с кого! — проревел Ойрек. — Вот погодите, наплюёт ему этот гадёныш в рожу, так пожалеет, что вчера меня не послушал!
Марвин стоял, скрестив руки на груди и не шевелясь, и чувствовал поразительную лёгкость во всём теле — и на душе. В кои-то веки всё оборачивалось лучшим образом.
— Дай мне меч, — сказал он. — И спусти с меня шкуру сам. Если сумеешь. Только, чур, перед тем не оглушать, идёт?
— Убью!!!
— Ну, ну, что это здесь происходит?
И всё, в один миг — то ли крылья подрезали, то ли огрели по башке и снова мордой в дерьмо. Марвин почувствовал, как отнимаются руки и ноги, — будто сам только звук этого голоса лишал его сил.
Вернее, не столько звук, сколько безудержная волна ярости, которая захлёстывала его, когда он слышал голос Лукаса Джейдри.
— Ойрек, если ты так рвёшься убить его, следовало сделать это раньше, — сказал Лукас, подходя ближе и кладя ладонь Марвину на плечо — и тот окаменел, не в силах ни сбросить эту руку, ни выдерживать её прикосновение. — И не надейся, что я ограничусь стребованием компенсации, если ты тронешь его хоть пальцем. Мы вроде порешили, что он мой?
— Твой, — сказал Ойрек и сплюнул Марвину под ноги. — И когда он тебя прирежет посреди ночи, я первый ему руку пожму. Дуракам туда и дорога.
— Не спорю, — коротко сказал Лукас — и снова эта его ухмылка поганая, больше и говорить ничего не надо, и так всё ясно. Ойрек развернулся к нему, потянул меч из ножен. Лукас не двигался. Его ладонь всё так же лежала у Марвина на плече.
— Ойрек, подумай хорошенько, — спокойно проговорил он. — Как следует подумай.
Похоже, он ничуть не сомневался в исходе назревающей драки. И что удивительнее всего — не только он один. Ойрек глухо зарычал и с грохотом вернул меч на место. Двое рыцарей, наблюдавшие за ними, не проронили ни слова.
— Сразу бы так, — сказал Лукас. — И забудь о моём пленнике. Возьми себе собственного в ближайшей битве и измывайся над ним, сколько влезет. А над этим, — он вдруг повернулся к Марвину и мимолётно улыбнулся ему — так, будто между ними существовал тайный сговор, — позволено измываться только мне.
Он отошёл прежде, чем кто-либо успел ему ответить. Марвин снова почувствовал то же, что и вчера, когда он стоял связанный среди этих людей, которые осыпали его насмешками и предлагали кто повестить, кто разорвать лошадьми, но он только смотрел в прозрачные глаза Лукаса, сидевшего по другую сторону костра, и читал в этих глазах, что всё будет хуже, гораздо хуже.
— Да он сам над кем хочет измывается, — проворчал Ойрек, отворачиваясь — но было видно, что он успокоился. Как будто тоже почувствовал это — и вновь перестал воспринимать всерьёз Балендорского Щенка…
Марвин подумал, что больше не может всё это выносить.
Его даже не проводили взглядами. Похоже, никто не беспокоился о том, что он может сбежать. И не без оснований: выйти-то из лагеря он сможет без труда, но безоружный да без коня — не уйдёт далеко…
Если только не постарается.
Надо было, конечно, выждать до ночи, но у него уже не было сил. Ещё одно свидание с сэйром Лукасом, и кому-то из них не жить… а для этого было не место и не время.
— Постой-ка, друг, — не без труда напустив на себя беспечный вид, Марвин остановил проходящего мимо солдата. — Где мне Уотера найти?
— А ты не знаешь? — удивился тот.
— Да я в отрубке два дня был, не сориентировался тут ещё.
— А-а. Вон там он, на восточной стороне. Обычная его синяя палатка.
Марвин поблагодарил и направился в указанном направлении. Походная кузница была оборудована так же умело, как и сам лагерь; возле наковальни стоял здоровенный мужик в кожаном переднике. Рядом толклась пара солдат — судя по виду, наёмников. Ребята зелёные, явно моложе Марвина, необтёртые ещё. При виде Марвина они криво заухмылялись, но посторонились. Похоже, всякая шваль в лагере мессеры герцогини знала своё место. Не сказать, что Марвин этого не одобрял.
Кроме этих двоих, поблизости никого не было. Парочка солдат переговаривалась чуть поодаль, но с того места, где стоял Марвин, их не было видно.
Марвин вперил в наёмников неподвижный взгляд.
— У вас ко мне дело, мессеры? — холодно осведомился он так, будто это они первыми на него уставились. Парни недоумённо переглянулись, похмыкали, но потом помотали головами и отошли шага на три. Марвин попытался представить, до чего ж свирепая была у него рожа, раз так подействовало, и угрюмо поздравил себя с удачным днём.
Потом шагнул под синий тент, к дымящейся кузнечной жаровне.
— Мне нужен меч. Одноручный, хорошего качества.
Кузнец вскинул на него заплывший глаз, другим продолжая косить в сторону наёмников.
— А деньги-то у мессера водятся? — прошепелявил он.
— Водятся, водятся, — спокойно сказал Марвин. — Показывай железо.
— Ну, чего уставились, пшли вон, голодранцы! — рявкнул кузнец топтавшимся рядом наёмникам. Те заворчали, но отошли ещё дальше — похоже, уже успели испытать на собственном загривке тяжесть кузнецовых кулаков.
Кузнец кивком предложил Марвину подойти ближе. Тот шагнул в глубь навеса.
— Вот этот неплох, — кузнец загремел сложенными на подставке мечами. — И цена пристойная.
— За цену не беспокойся. Лучшее давай.
— Да уж впрямь ли водятся? — полуобернулся к нему кузнец.
— День сегодня для карт удачный, — не моргнув глазом, ответил Марвин. Кузнец несколько мгновений обшаривал его взглядом заплывшего глаза. Будь дело в деревенской кузне, непременно потребовал бы показать. Но здесь ведь все свои… Герцогиня почти не брала пленных. А если и брала, то их держали под крепким замком, а не пускали разгуливать по лагерю.
«Неужто ты и впрямь такой дурак, Лукас из Джейдри?» — не смея верить в это, подумал Марвин.
Или просто честен сверх всякой разумной меры…
Ну уж точно больше, чем я.
— Тогда вот, — кузнец вытянул меч — совсем новый, из отличной стали, с тщательно выделанной ажурной резьбой на крестовине. — Но он стоит три сотни.
— Пойдёт, — сказал Марвин, принимая меч из рук кузнеца. Отступил на шаг, взмахнул пару раз, проверяя балансировку. В самом деле неплохо — не идеал, конечно, но на первое время сойдёт.
— Слушай, Уотер, — сказал он, продолжая равномерно рассекать лезвием воздух — вж-жих, вж-жих, песня, а не клинок. — А что, вы вправду зовёте короля Попрошайкой?
Он и сам не знал, зачем спросил, — должно быть, до сих пор не мог поверить. Но Уотер понял — через мгновение, и этого мгновения Марвину хватило. Лезвие вошло в шею кузнеца легко, словно в снег, перерубив кадык. Марвин схватил кузнеца за лямку кожаного передника и придержал, не дав завалиться навзничь. Грузное тело осело на наковальню.
— Нельзя так, Уотер, — тихо сказал Марвин, тщательно вытирая клинок о рубаху кузнеца. — Нельзя так про законного монарха, грешно.
Когда на лезвии не осталось крови, Марвин закинул клинок плашмя на плечо и, выйдя из палатки, зашагал к южному краю лагеря. Развивающиеся на ветру стяги с гербом герцогини Пальмеронской виднелись уже совсем недалеко — рукой подать.
У него было не более минуты, прежде чем болтавшиеся рядом с тентом наёмники заметят труп и поднимут крик.
Выход из лагеря охраняли двое зевающих патрульных. На Марвина они покосились, но ничего не сказали. Похоже, им было велено внимательнее следить за теми, кто входит в лагерь, а не за теми, кто его покидает. И как только дезертиров ловят…
Он успел пройти от границы лагеря с полсотни шагов, когда услышал позади приглушённый крик. Тогда рванул с места — лес, густой чёрный лес Предплечья был рядом, на склоне холма; склоны здесь пологие, а снегопада не случалось давно, и старый снег успел сойти, только кое-где на палой листве запеклась белёсая корка инея.
Марвин кинулся напролом через заросли, рубя ветки на ходу, потом, углубившись в лес шагов на сто и прорвавшись на небольшую поляну, бросился назад, тем же путём, старательно ступая по только что порубленным ветвям — к огромному поваленному дубу с раскидистой сетью корней, нависших над мелким песчаным обрывом. Забрался под корень, едва ли не в середину ствола, так глубоко, как мог. Подмороженное дерево пахло гнилью, из сердцевины свисали мокрые клочья мха. Марвин стиснул зубы, вжался спиной в слизкую древесину, покрепче упёрся ногами во вросшие в землю корни.
Ищите теперь.
«До вечера отсижусь, — подумал он, глядя на ползущее к зениту солнце. — Гадко тут, но лучше не рисковать».
Он попытался представить лицо Лукаса, когда тот узнает — и не смог.
«На сей раз победа за мной, мессер», — подумал Марвин, но эта мысль отчего-то не принесла ему облегчения.
Лукас пожал плечами.
— Говорил я, сделает он из тебя дурака!
— Ойрек, что ты надрываешься? — спокойно отозвался Лукас. — Пропил уже свои пять сотен, что ли?
— Я-то нет, а вот ты — со всех сторон в дураках!
— Пусть эта мысль тебя утешит.
Ойрек хмуро взглянул на него и ничего не сказал. Он полагал, что Лукас должен слюной исходить со злобы, и оттого, что не наблюдал ничего подобного, злился сам.
Примчался запыхавшийся Илье. Ойрек вскинулся первым:
— Поймали?
— Не-а! — в отчаянии ответил оруженосец. — Весь холм прочесали — даже следов нет!
— Собак бы пустить, — вздохнул один из сидящих рядом рыцарей.
— Да теперь уж что, — бросил Ойрек. — Удрал, гнида.
Лукас сидел, откинувшись и уперев руки в землю. К вечеру ударил морозец, и подледеневшая земля жгла голые ладони. Лукас разглядывал небо: ночь подступала безлунная, в самый раз для побега. Глупый мальчишка, дождался бы темноты — его бы только к утру хватились. Но Лукас знал, что он не дождётся: видел. Он даже удивился, почему Марвин терпел так долго.
— Удрал — и удрал, — обронил Лукас, чувствуя, что все ждут, чтобы он хоть что-то сказал. — Делов-то.
— А кто за ним пошёл? — спросил кто-то, не бывший в курсе дела.
— Да та пара наёмников, на глазах у которых он кузнеца прирезал, — бросил Ойрек. — Вот наглая же тварь!
— Прямо так и на глазах?!
— Ну, почти. Он в палатку к кузнецу зашёл, всё тихо было. Потом вернулся с оружием, а эти олухи хватились, только когда запах крови учуяли. Одно слово — псы! Сами за ним и кинулись, выслужиться хотели. Нет бы доложить куда надо или хоть Лукасу сказать…
— Лукас бы его поймал, — заметил один из рыцарей.
— Да уж, — хмыкнул Ойрек. — Только вот побрезговал, что ли?
Лукас продолжал разглядывать небо. Луны нет, а звёзды-то как хороши… Конную Деву сегодня особенно чётко видно — так и переливается, и жеребец её так и пышет жаром белого сияния. «Жаль мне тебя, Марвин из Фостейна, тебе сейчас недосуг поднять голову и взглянуть на это небо. Ты мчишься по бурелому, пригнув голову, порой бросая взгляд через плечо, порой замирая и вслушиваясь в хаотичные отзвуки тьмы, ты думаешь: «Я победил», но не чувствуешь этой победы, не веришь в неё, будто чуешь, что я иду по твоему следу… А я не иду. Мне нет резона травить волчонка — я предпочитаю совсем другие забавы.
Но тебе это знать незачем, так что давай и дальше воображай, будто сбежал. И только я знаю, что попросту тебя отпустил. Потому что правду говорят: я поймал бы, если б захотел.
Потому что ловить — это именно то, что я умею куда как лучше других».
Рыцари продолжали негромко переговариваться, Ойрек хмуро ругался себе под нос. Лукас водил ладонями по земле. Лёд, намёрзший на комьях грязи, был острым и резал пальцы.
Глава 3. Капкан
Потом, уже под утро, проснувшись с куда более ясной после лекарских трав головой, Марвин лежал на спине, глядя на мутный свет под куполом палатки, и думал, что, может быть, было бы лучше, если бы Лукас выполнил вчера свою угрозу и в самом деле высек его — там, на глазах у всех… Было бы лучше, потому что это опозорило бы его куда сильнее, чем самого Марвина — так же, как Марвина опозорил удар в спину, который он нанёс. Кажется, Лукас понимал это — и потому ограничился прилюдной угрозой, которую так и не воплотил, оставшись чистым и вновь облив грязью Марвина. Он думал об этом и чувствовал, как сотни игл впиваются в глаза, горло, сердце, — это было невыносимо.
«Как же он делает это, — бессильно думал Марвин, — как? Почему каждый новый его поступок оставляет меня в дураках?»
И вот теперь ещё одна, не менее унизительная милость. В которой наверняка крылся подвох — но, Ледоруб его раздери, какой?! Лукас говорил об остатках чести, улыбаясь — как же Марвин успел возненавидеть эту улыбку! Ясную, светлую, почти мальчишескую, мигом сбрасывавшую ему десяток лет, такую обезоруживающую, и такую безжалостную при этом. Я всё о тебе знаю, говорила эта улыбка. Я знаю, что ты думаешь, знаю, что ты сделаешь. И мне нравится за тобой наблюдать, убеждаясь в этом. «Проклятье, — думал Марвин, — будто он — посетитель зверинца, а я — диковинный зверь за решёткой. И я могу сколько угодно бесноваться и кидаться на прутья, но не смогу сжать зубы на его горле, а он будет всё так же улыбаться, скрестив руки на груди, и что-то не понятное мне будет гулять в его глазах…»
Когда Марвин впервые вышел из палатки сам — свободный в действиях, но связанный данным словом, — рядом никого не оказалось. Пара солдат резалась в кости чуть в стороне, ещё один валялся на земле у костра. Среди них не было свидетелей его вчерашнего унижения, и в сторону Марвина никто не посмотрел.
«Я ведь внешне ничем не отличаюсь от них», — подумал он.
Ну да, почти ничем. Не считая того, что он безоружен.
Стояла хорошая погода, а Марвин изголодался по свежему воздуху и решил побродить по лагерю — благо это ему не возбранялось. В глубине души он боялся наткнуться на кого-то из вчерашних рыцарей, а то и на самого Лукаса, но устоять перед соблазном не сумел. Поэтому бродил — и смотрел, и запоминал всё, что мог. Конюшни располагались в центральной части лагеря: открытые, хорошо охраняемые. Марвин осмотрел их, пересчитал лошадей, оценив на глаз их выносливость и степень усталости, и с сожалением был вынужден признать, что вряд ли ему удастся украсть одну из них. Он с горечью вспоминал собственного боевого коня, убитого под ним на Плешивом поле. Несчастному животному вспороли живот, а Марвин даже не смог его добить, потому что через минуту добили его самого.
Впрочем, судя по воздуху, мягкому и куда более тёплому, чем несколько дней назад, они продвинулись на юг, в тылы королевской армии. Стало быть, где-то неподалёку должны быть свои. Можно и пешком добраться…
Так что, Марвин из Фостейна, ты всё-таки сбежишь?
«Конечно, сбегу, сегодня же», — ответил Марвин сам себе, но почему-то эта мысль была неприятной. Ему ещё не приходилось нарушать данное слово… но приходилось бить в спину честно победившего противника — а это не одно ли и то же?
Нет, проклятье, нет. Не в этом дело. Тогда он просто не думал, что делает. У него не было времени думать о чём-то другом, кроме невозможности и невыносимости поражения. Знать бы тогда, что есть куда более невыносимые вещи…
Или всё-таки нет?
Но теперь у него было слишком много времени для раздумий, и он не смог бы оправдаться даже перед собой. Это с одной стороны. А с другой — когда ты в плену, что может быть естественнее желания сбежать?
Разве что желание побеждать. Всегда побеждать. Всё равно, как.
— Эй, парень, глотнуть не хочешь?
Он с трудом удержал дрожь, обернулся. На земле, скрестив ноги и протягивая фляжку, сидел старый солдат. Марвин был уверен, что прежде не видел его. Поколебавшись, он сел рядом, принял предлагаемое, благодарно кивнул, отпил. Он не принимал спиртного уже два месяца и неожиданно закашлялся, когда неимоверно крепкая брага полилась в горло. Солдат засмеялся, похлопал его по спине.
— Что, крепковато для такого щенка? — дружелюбно сказал он.
По спине Марвина прошёл мороз. Щенок из Балендора…
Да нет, тут же понял он, этот старик никогда не слыхал о Щенке из Балендора. А слово это сейчас проговорил едва ли не любя — так дед мог бы говорить о своём внуке.
— У меня самая крепкая брага в здешних местах, — похвастался он. — Я сам с Большого Пальца, а всем ведомо — чем злей морозы, тем крепче самогон! — он довольно засмеялся, отобрал у Марвина флягу, глотнул. Потом пожаловался: — А про меня забыли все. Как разорили ту деревеньку близ Плешивого поля, местного дрянного винца набрали — уже не нужен им самогон старого Дилена. А то всё бегали! — он обиженно засопел. — Щенки! Все как есть щенки! Хочешь ещё глотнуть?
— Давай! — решился Марвин. На сей раз пошло лучше, и он долго не отрывался от фляги. Старый Дилен наблюдал за ним с видимым удовольствием, потом кивнул.
— Молодец! Поспешил я тебя щенком обозвать, прости старика. А чего ты помятый-то такой? И меч твой где? Что, на Плешивом раздели?
Марвин глубоко вздохнул.
— Я ранен был. Думал, совсем подохну.
— Ну! А мародёры Попрошайкины за мертвяка приняли, да?
— Что?
— Мародёры Попрошайкины, говорю, стервецы, раздели! — заорал старик ему на ухо. — Тебя что, по башке огрели, недослыхиваешь?
— А… да, — ответил Марвин, с трудом сдерживая желание осенить себя святым знамением. Подумать только… неужели люди Мессеры называют его величество короля Артена Благоразумного «Попрошайкой»?! Марвин не питал к нему особой любви, но, как ни крути, монарх есть монарх, он ставленник Единого, и поносить его — будто поносить Святого Патрица.
— Чего кривишься? — спросил старик.
— Да так, — ответил Марвин. — Башка болит. И брага у вас вправду ядрёная.
— Оно верно! — довольно заулыбался вояка. — А меч ты себе раздобудь, а то что ж это — не дело, мы вот-вот в драку, а ты — всё равно что голый.
— Скоро будет драка?
— Скоро. Может, уже и завтра. Тут недалече, говорят, королевский гарнизон — они нас не ждут, мы в обход идём. А в гарнизоне, сам подумай, небось и девки есть, — старик многозначительно подмигнул, хмыкнул, обнажив в ухмылке гнилые зубы.
— Зачем вам-то девки?! — изумился Марвин.
— А ты что, мальчиков предпочитаешь? Ну так там и пажи небось какие найдутся, всяко есть чем поживиться.
«Неужели и я, если доживу до его лет, буду только об одном и думать?» — пронеслось у Марвина, и его покоробила эта мысль — никогда прежде он не задумывался ни о чём подобном. А если бы и задумался — вероятно, лишь ухмыльнулся бы… В самом деле, нет ведь ничего слаще доброй драки да резвой девки… так ведь? Всегда так было.
Всегда, до того, как его заклеймили пощёчины Лукаса из Джейдри. Его пощёчины и его усмешка.
Марвин вскочил, чувствуя, как поднимается изнутри к горлу что-то тяжкое, спирающее дыхание.
— Пойду я, — отрывисто сказал он. — Оружие надо раздобыть.
— Ты к Уотеру зайди, у него много всякого добра есть, — посоветовал старик. — Меня в прошлом переходе тоже мародёры раздели, так я у него заново так снарядился — лучше, чем было!
— Благодарю вас, мессер, — сказал Марвин и зашагал в другую сторону лагеря.
И почти сразу увидел человека, который оглушил его на Плешивом поле и которому Лукас заплатил за его жизнь… пять сотен заплатил.
«Я верну вам эти пять сотен, мессер», — подумал Марвин, и в этот миг рыцарь встретился с ним глазами.
— Эй, да ты сбежал никак! — завопил он.
— Нет, Ойрек, ты что, забыл? — одёрнул его кто-то из сидевших рядом. — Лукас же сказал, что договорился с ним…
— Договорился? — по заросшему лицу Ойрека поползла брезгливая гримаса. — Это о чём можно договориться с ублюдком, бьющим в спину?
— Да неужто, благородный мессер? Вы меня, если мне память не изменяет, тоже в спину ударили, — холодно сказал Марвин.
Ойрек, медленно багровея, поднялся на ноги.
— А ну повтори, что ты сказал?!
— Вы слышали.
— Ах ты, паскуда, да я ж только оглушил тебя, чтоб потом добить, глядя в твою поганую рожу!
— И это, по-вашему, более честно? — насмешливо поинтересовался Марвин.
Скрюченные волосатые пальцы скользнули по его горлу, но в следующий миг страшно ругающегося Ойрека оттащили двое его друзей.
— Сдурел?! Лукас с тебя шкуру спустит!
— Посмотрим ещё, кто с кого! — проревел Ойрек. — Вот погодите, наплюёт ему этот гадёныш в рожу, так пожалеет, что вчера меня не послушал!
Марвин стоял, скрестив руки на груди и не шевелясь, и чувствовал поразительную лёгкость во всём теле — и на душе. В кои-то веки всё оборачивалось лучшим образом.
— Дай мне меч, — сказал он. — И спусти с меня шкуру сам. Если сумеешь. Только, чур, перед тем не оглушать, идёт?
— Убью!!!
— Ну, ну, что это здесь происходит?
И всё, в один миг — то ли крылья подрезали, то ли огрели по башке и снова мордой в дерьмо. Марвин почувствовал, как отнимаются руки и ноги, — будто сам только звук этого голоса лишал его сил.
Вернее, не столько звук, сколько безудержная волна ярости, которая захлёстывала его, когда он слышал голос Лукаса Джейдри.
— Ойрек, если ты так рвёшься убить его, следовало сделать это раньше, — сказал Лукас, подходя ближе и кладя ладонь Марвину на плечо — и тот окаменел, не в силах ни сбросить эту руку, ни выдерживать её прикосновение. — И не надейся, что я ограничусь стребованием компенсации, если ты тронешь его хоть пальцем. Мы вроде порешили, что он мой?
— Твой, — сказал Ойрек и сплюнул Марвину под ноги. — И когда он тебя прирежет посреди ночи, я первый ему руку пожму. Дуракам туда и дорога.
— Не спорю, — коротко сказал Лукас — и снова эта его ухмылка поганая, больше и говорить ничего не надо, и так всё ясно. Ойрек развернулся к нему, потянул меч из ножен. Лукас не двигался. Его ладонь всё так же лежала у Марвина на плече.
— Ойрек, подумай хорошенько, — спокойно проговорил он. — Как следует подумай.
Похоже, он ничуть не сомневался в исходе назревающей драки. И что удивительнее всего — не только он один. Ойрек глухо зарычал и с грохотом вернул меч на место. Двое рыцарей, наблюдавшие за ними, не проронили ни слова.
— Сразу бы так, — сказал Лукас. — И забудь о моём пленнике. Возьми себе собственного в ближайшей битве и измывайся над ним, сколько влезет. А над этим, — он вдруг повернулся к Марвину и мимолётно улыбнулся ему — так, будто между ними существовал тайный сговор, — позволено измываться только мне.
Он отошёл прежде, чем кто-либо успел ему ответить. Марвин снова почувствовал то же, что и вчера, когда он стоял связанный среди этих людей, которые осыпали его насмешками и предлагали кто повестить, кто разорвать лошадьми, но он только смотрел в прозрачные глаза Лукаса, сидевшего по другую сторону костра, и читал в этих глазах, что всё будет хуже, гораздо хуже.
— Да он сам над кем хочет измывается, — проворчал Ойрек, отворачиваясь — но было видно, что он успокоился. Как будто тоже почувствовал это — и вновь перестал воспринимать всерьёз Балендорского Щенка…
Марвин подумал, что больше не может всё это выносить.
Его даже не проводили взглядами. Похоже, никто не беспокоился о том, что он может сбежать. И не без оснований: выйти-то из лагеря он сможет без труда, но безоружный да без коня — не уйдёт далеко…
Если только не постарается.
Надо было, конечно, выждать до ночи, но у него уже не было сил. Ещё одно свидание с сэйром Лукасом, и кому-то из них не жить… а для этого было не место и не время.
— Постой-ка, друг, — не без труда напустив на себя беспечный вид, Марвин остановил проходящего мимо солдата. — Где мне Уотера найти?
— А ты не знаешь? — удивился тот.
— Да я в отрубке два дня был, не сориентировался тут ещё.
— А-а. Вон там он, на восточной стороне. Обычная его синяя палатка.
Марвин поблагодарил и направился в указанном направлении. Походная кузница была оборудована так же умело, как и сам лагерь; возле наковальни стоял здоровенный мужик в кожаном переднике. Рядом толклась пара солдат — судя по виду, наёмников. Ребята зелёные, явно моложе Марвина, необтёртые ещё. При виде Марвина они криво заухмылялись, но посторонились. Похоже, всякая шваль в лагере мессеры герцогини знала своё место. Не сказать, что Марвин этого не одобрял.
Кроме этих двоих, поблизости никого не было. Парочка солдат переговаривалась чуть поодаль, но с того места, где стоял Марвин, их не было видно.
Марвин вперил в наёмников неподвижный взгляд.
— У вас ко мне дело, мессеры? — холодно осведомился он так, будто это они первыми на него уставились. Парни недоумённо переглянулись, похмыкали, но потом помотали головами и отошли шага на три. Марвин попытался представить, до чего ж свирепая была у него рожа, раз так подействовало, и угрюмо поздравил себя с удачным днём.
Потом шагнул под синий тент, к дымящейся кузнечной жаровне.
— Мне нужен меч. Одноручный, хорошего качества.
Кузнец вскинул на него заплывший глаз, другим продолжая косить в сторону наёмников.
— А деньги-то у мессера водятся? — прошепелявил он.
— Водятся, водятся, — спокойно сказал Марвин. — Показывай железо.
— Ну, чего уставились, пшли вон, голодранцы! — рявкнул кузнец топтавшимся рядом наёмникам. Те заворчали, но отошли ещё дальше — похоже, уже успели испытать на собственном загривке тяжесть кузнецовых кулаков.
Кузнец кивком предложил Марвину подойти ближе. Тот шагнул в глубь навеса.
— Вот этот неплох, — кузнец загремел сложенными на подставке мечами. — И цена пристойная.
— За цену не беспокойся. Лучшее давай.
— Да уж впрямь ли водятся? — полуобернулся к нему кузнец.
— День сегодня для карт удачный, — не моргнув глазом, ответил Марвин. Кузнец несколько мгновений обшаривал его взглядом заплывшего глаза. Будь дело в деревенской кузне, непременно потребовал бы показать. Но здесь ведь все свои… Герцогиня почти не брала пленных. А если и брала, то их держали под крепким замком, а не пускали разгуливать по лагерю.
«Неужто ты и впрямь такой дурак, Лукас из Джейдри?» — не смея верить в это, подумал Марвин.
Или просто честен сверх всякой разумной меры…
Ну уж точно больше, чем я.
— Тогда вот, — кузнец вытянул меч — совсем новый, из отличной стали, с тщательно выделанной ажурной резьбой на крестовине. — Но он стоит три сотни.
— Пойдёт, — сказал Марвин, принимая меч из рук кузнеца. Отступил на шаг, взмахнул пару раз, проверяя балансировку. В самом деле неплохо — не идеал, конечно, но на первое время сойдёт.
— Слушай, Уотер, — сказал он, продолжая равномерно рассекать лезвием воздух — вж-жих, вж-жих, песня, а не клинок. — А что, вы вправду зовёте короля Попрошайкой?
Он и сам не знал, зачем спросил, — должно быть, до сих пор не мог поверить. Но Уотер понял — через мгновение, и этого мгновения Марвину хватило. Лезвие вошло в шею кузнеца легко, словно в снег, перерубив кадык. Марвин схватил кузнеца за лямку кожаного передника и придержал, не дав завалиться навзничь. Грузное тело осело на наковальню.
— Нельзя так, Уотер, — тихо сказал Марвин, тщательно вытирая клинок о рубаху кузнеца. — Нельзя так про законного монарха, грешно.
Когда на лезвии не осталось крови, Марвин закинул клинок плашмя на плечо и, выйдя из палатки, зашагал к южному краю лагеря. Развивающиеся на ветру стяги с гербом герцогини Пальмеронской виднелись уже совсем недалеко — рукой подать.
У него было не более минуты, прежде чем болтавшиеся рядом с тентом наёмники заметят труп и поднимут крик.
Выход из лагеря охраняли двое зевающих патрульных. На Марвина они покосились, но ничего не сказали. Похоже, им было велено внимательнее следить за теми, кто входит в лагерь, а не за теми, кто его покидает. И как только дезертиров ловят…
Он успел пройти от границы лагеря с полсотни шагов, когда услышал позади приглушённый крик. Тогда рванул с места — лес, густой чёрный лес Предплечья был рядом, на склоне холма; склоны здесь пологие, а снегопада не случалось давно, и старый снег успел сойти, только кое-где на палой листве запеклась белёсая корка инея.
Марвин кинулся напролом через заросли, рубя ветки на ходу, потом, углубившись в лес шагов на сто и прорвавшись на небольшую поляну, бросился назад, тем же путём, старательно ступая по только что порубленным ветвям — к огромному поваленному дубу с раскидистой сетью корней, нависших над мелким песчаным обрывом. Забрался под корень, едва ли не в середину ствола, так глубоко, как мог. Подмороженное дерево пахло гнилью, из сердцевины свисали мокрые клочья мха. Марвин стиснул зубы, вжался спиной в слизкую древесину, покрепче упёрся ногами во вросшие в землю корни.
Ищите теперь.
«До вечера отсижусь, — подумал он, глядя на ползущее к зениту солнце. — Гадко тут, но лучше не рисковать».
Он попытался представить лицо Лукаса, когда тот узнает — и не смог.
«На сей раз победа за мной, мессер», — подумал Марвин, но эта мысль отчего-то не принесла ему облегчения.
* * *
— Ну что, теперь ты доволен? — злорадно бросил Ойрек.Лукас пожал плечами.
— Говорил я, сделает он из тебя дурака!
— Ойрек, что ты надрываешься? — спокойно отозвался Лукас. — Пропил уже свои пять сотен, что ли?
— Я-то нет, а вот ты — со всех сторон в дураках!
— Пусть эта мысль тебя утешит.
Ойрек хмуро взглянул на него и ничего не сказал. Он полагал, что Лукас должен слюной исходить со злобы, и оттого, что не наблюдал ничего подобного, злился сам.
Примчался запыхавшийся Илье. Ойрек вскинулся первым:
— Поймали?
— Не-а! — в отчаянии ответил оруженосец. — Весь холм прочесали — даже следов нет!
— Собак бы пустить, — вздохнул один из сидящих рядом рыцарей.
— Да теперь уж что, — бросил Ойрек. — Удрал, гнида.
Лукас сидел, откинувшись и уперев руки в землю. К вечеру ударил морозец, и подледеневшая земля жгла голые ладони. Лукас разглядывал небо: ночь подступала безлунная, в самый раз для побега. Глупый мальчишка, дождался бы темноты — его бы только к утру хватились. Но Лукас знал, что он не дождётся: видел. Он даже удивился, почему Марвин терпел так долго.
— Удрал — и удрал, — обронил Лукас, чувствуя, что все ждут, чтобы он хоть что-то сказал. — Делов-то.
— А кто за ним пошёл? — спросил кто-то, не бывший в курсе дела.
— Да та пара наёмников, на глазах у которых он кузнеца прирезал, — бросил Ойрек. — Вот наглая же тварь!
— Прямо так и на глазах?!
— Ну, почти. Он в палатку к кузнецу зашёл, всё тихо было. Потом вернулся с оружием, а эти олухи хватились, только когда запах крови учуяли. Одно слово — псы! Сами за ним и кинулись, выслужиться хотели. Нет бы доложить куда надо или хоть Лукасу сказать…
— Лукас бы его поймал, — заметил один из рыцарей.
— Да уж, — хмыкнул Ойрек. — Только вот побрезговал, что ли?
Лукас продолжал разглядывать небо. Луны нет, а звёзды-то как хороши… Конную Деву сегодня особенно чётко видно — так и переливается, и жеребец её так и пышет жаром белого сияния. «Жаль мне тебя, Марвин из Фостейна, тебе сейчас недосуг поднять голову и взглянуть на это небо. Ты мчишься по бурелому, пригнув голову, порой бросая взгляд через плечо, порой замирая и вслушиваясь в хаотичные отзвуки тьмы, ты думаешь: «Я победил», но не чувствуешь этой победы, не веришь в неё, будто чуешь, что я иду по твоему следу… А я не иду. Мне нет резона травить волчонка — я предпочитаю совсем другие забавы.
Но тебе это знать незачем, так что давай и дальше воображай, будто сбежал. И только я знаю, что попросту тебя отпустил. Потому что правду говорят: я поймал бы, если б захотел.
Потому что ловить — это именно то, что я умею куда как лучше других».
Рыцари продолжали негромко переговариваться, Ойрек хмуро ругался себе под нос. Лукас водил ладонями по земле. Лёд, намёрзший на комьях грязи, был острым и резал пальцы.
Глава 3. Капкан
Вдалеке выли волки. Заунывно, почти жалобно — нытьё, а не вой. И с чего бы им выть? Впрочем, Марвин был готов к ним присоединиться: холодрыга, жрать охота, да и ко всему прочему, кажется, он всё-таки заблудился. Чёрный лес Предплечья, схоронивший его от преследователей, неожиданно обернулся к нему насмешливым оскалом. Схоронить-то я тебя схоронил, парень, — а теперь попробуй выйди.
Пробовал. Пока безуспешно.
А тут ещё и снег — зарядил ночью и не переставал второй день. С одной стороны, хорошо — замело все следы, которые Марвин за собой оставил, с другой — замело и любые следы, по которым можно было найти дорогу к людям. Марвин рассчитывал пройти немного вдоль края леса, потом забрать к западу и выйти на луга — люди герцогини вряд ли успеют его опередить, а эта земля всё ещё принадлежит королю. Но, видимо, он неверно рассчитал расположение леса или сбился с направления — он шёл на юго-запад, а лес не редел. И нельзя было даже вернуться по собственным следам и проверить дорогу — землю затягивало белой порошей самое большее через четверть часа после того, как он по ней проходил.
И было холодно, просто зверски холодно — конечно, это не лютая зима Запястья и ещё более северных земель, но в гостеприимном приюте Мессеры Марвин лишился всех доспехов, а плащ с собой на боле боя, конечно, не брал. Сейчас на нём осталась только рубашка и лёгкий кожаный жилет без рукавов, который надевали под доспехи, да шерстяные штаны. Хорошо хоть сапоги боевые, на толстой подошве, иначе бы уже пальцы ног себе отморозил. А вот с пальцами рук было хуже — он беспрерывно сжимал и разжимал их на рукояти меча, не давая заиндеветь окончательно, но это плохо помогало. Эти дни он ничего не ел и почти не спал — только иногда дремал стоя, привалившись к древесному стволу. Знал, что если ляжет — может не проснуться.
Поэтому, когда третьим днём, вскоре после полудня, Марвин услышал человеческий голос, радости его не было предела. Впрочем, уже через мгновение он понял, что это, скорее всего, его собрат по несчастью — лес и не думал редеть, вокруг по-прежнему не виднелось ни дымка, ни следов, обещающих близость людей. Но всё равно это было гораздо лучше, чем ничего, и Марвин двинулся по заснеженному бурелому на голос.
Впрочем, признать этот голос за человеческий было не так-то просто — в конце концов, волки ночами ныли очень похоже. И тут тоже — не человеческая речь, а так, скулёж какой-то, будто собака есть просит. При мысли о еде желудок свело судорогой, а ноги сами ускорили шаг. Марвин продрался сквозь заросли, шумно сбрасывая с веток нависшие над ними снеговые капюшоны. Он не очень-то таился, вернее, совсем не таился, и нытьё вскоре стихло, будто тот, кто находился по ту сторону кустов, затаил дыхание. Небось, за медведя меня принял, усмехнулся Марвин и, разломав последнюю преграду, ступил на небольшую лужайку, через которую тянулась уже почти совсем заметённая вереница свежих следов.
Но следы Марвин увидел на сразу, потому что сперва в глаза ему бросилась кровь. Он сам удивился тому, до чего яркой она показалась, — он так привык за последние дни видеть лишь белое да коричнево-чёрное, что теперь щурился, глядя на любой яркий цвет.
А кровь в самом деле была яркой, и её было много.
— Слава Единому! — всхлипнул тот, кто её пролил. — Помогите! Мессер, помогите!
Посреди лужайки на окровавленном снегу сидел толстый мальчишка, хорошо одетый (Марвин завистливо оглядел его отменный тёплый плащ и меховую куртку), и зарёванный до такой степени, что гадко делалось. Его правая рука была крепко схвачена зубьями капкана — вот откуда столько кровищи. Как это надо умудриться попасть в капкан рукой, Марвина сейчас не интересовало — он до того был рад видеть живого человека, что бросился к нему, но остановился, не дойдя нескольких шагов. Мальчишка тут же дёрнулся и снова заскулил — видно, от боли, а потом с трудом выдавил сквозь слёзы:
— Мессер, спасите! Не уходите! Не уходите-е…
— Да куда я уйду, дурень, — сказал Марвин, оглядывая его с ног до головы. — Ты как здесь оказался-то?
— Я… сбежал… — промямлил мальчишка, глядя на него обезумевшими от надежды глазами.
Марвин немедленно проникся к нему симпатией.
— Я тоже, — поделился он. — Третьи сутки по этому грёбаному лесу таскаюсь.
— Мессер, помогите, — хныкнул мальчишка.
— Да помогу, не ной, — не двигаясь с места, сказал Марвин. — Только скажи сперва — ты за кого? За… Попрошайку или за её светлость?
Лицо мальчишки вытянулось, он недоумённо моргнул, шмыгнул носом.
— П-попрошайку? — непонимающе переспросил он. — Я… это…
— Ясно, — удовлетворённо кивнул Марвин. Будь мальчишка из людей герцогини — знал бы, кого величают Попрошайкой.
Пробовал. Пока безуспешно.
А тут ещё и снег — зарядил ночью и не переставал второй день. С одной стороны, хорошо — замело все следы, которые Марвин за собой оставил, с другой — замело и любые следы, по которым можно было найти дорогу к людям. Марвин рассчитывал пройти немного вдоль края леса, потом забрать к западу и выйти на луга — люди герцогини вряд ли успеют его опередить, а эта земля всё ещё принадлежит королю. Но, видимо, он неверно рассчитал расположение леса или сбился с направления — он шёл на юго-запад, а лес не редел. И нельзя было даже вернуться по собственным следам и проверить дорогу — землю затягивало белой порошей самое большее через четверть часа после того, как он по ней проходил.
И было холодно, просто зверски холодно — конечно, это не лютая зима Запястья и ещё более северных земель, но в гостеприимном приюте Мессеры Марвин лишился всех доспехов, а плащ с собой на боле боя, конечно, не брал. Сейчас на нём осталась только рубашка и лёгкий кожаный жилет без рукавов, который надевали под доспехи, да шерстяные штаны. Хорошо хоть сапоги боевые, на толстой подошве, иначе бы уже пальцы ног себе отморозил. А вот с пальцами рук было хуже — он беспрерывно сжимал и разжимал их на рукояти меча, не давая заиндеветь окончательно, но это плохо помогало. Эти дни он ничего не ел и почти не спал — только иногда дремал стоя, привалившись к древесному стволу. Знал, что если ляжет — может не проснуться.
Поэтому, когда третьим днём, вскоре после полудня, Марвин услышал человеческий голос, радости его не было предела. Впрочем, уже через мгновение он понял, что это, скорее всего, его собрат по несчастью — лес и не думал редеть, вокруг по-прежнему не виднелось ни дымка, ни следов, обещающих близость людей. Но всё равно это было гораздо лучше, чем ничего, и Марвин двинулся по заснеженному бурелому на голос.
Впрочем, признать этот голос за человеческий было не так-то просто — в конце концов, волки ночами ныли очень похоже. И тут тоже — не человеческая речь, а так, скулёж какой-то, будто собака есть просит. При мысли о еде желудок свело судорогой, а ноги сами ускорили шаг. Марвин продрался сквозь заросли, шумно сбрасывая с веток нависшие над ними снеговые капюшоны. Он не очень-то таился, вернее, совсем не таился, и нытьё вскоре стихло, будто тот, кто находился по ту сторону кустов, затаил дыхание. Небось, за медведя меня принял, усмехнулся Марвин и, разломав последнюю преграду, ступил на небольшую лужайку, через которую тянулась уже почти совсем заметённая вереница свежих следов.
Но следы Марвин увидел на сразу, потому что сперва в глаза ему бросилась кровь. Он сам удивился тому, до чего яркой она показалась, — он так привык за последние дни видеть лишь белое да коричнево-чёрное, что теперь щурился, глядя на любой яркий цвет.
А кровь в самом деле была яркой, и её было много.
— Слава Единому! — всхлипнул тот, кто её пролил. — Помогите! Мессер, помогите!
Посреди лужайки на окровавленном снегу сидел толстый мальчишка, хорошо одетый (Марвин завистливо оглядел его отменный тёплый плащ и меховую куртку), и зарёванный до такой степени, что гадко делалось. Его правая рука была крепко схвачена зубьями капкана — вот откуда столько кровищи. Как это надо умудриться попасть в капкан рукой, Марвина сейчас не интересовало — он до того был рад видеть живого человека, что бросился к нему, но остановился, не дойдя нескольких шагов. Мальчишка тут же дёрнулся и снова заскулил — видно, от боли, а потом с трудом выдавил сквозь слёзы:
— Мессер, спасите! Не уходите! Не уходите-е…
— Да куда я уйду, дурень, — сказал Марвин, оглядывая его с ног до головы. — Ты как здесь оказался-то?
— Я… сбежал… — промямлил мальчишка, глядя на него обезумевшими от надежды глазами.
Марвин немедленно проникся к нему симпатией.
— Я тоже, — поделился он. — Третьи сутки по этому грёбаному лесу таскаюсь.
— Мессер, помогите, — хныкнул мальчишка.
— Да помогу, не ной, — не двигаясь с места, сказал Марвин. — Только скажи сперва — ты за кого? За… Попрошайку или за её светлость?
Лицо мальчишки вытянулось, он недоумённо моргнул, шмыгнул носом.
— П-попрошайку? — непонимающе переспросил он. — Я… это…
— Ясно, — удовлетворённо кивнул Марвин. Будь мальчишка из людей герцогини — знал бы, кого величают Попрошайкой.