Остапенко Юлия Владимировна. Птицелов

   «Отчего так? — беспечно спросил он вместо этого. — Ты ведь наёмник? Так не всё ли равно, для чего тебя нанимать? Если хочешь надбавки за грязную работу, так и скажи».
   Это было жестоко с его стороны, но ему хотелось поставить её на место. Всё-таки то, что они так редко виделись, не могло не сказываться, и порой она начинала наглеть. А ей надлежало помнить, что, несмотря на его слова, разница между ним и простым нанимателем очень велика.
   Рысь отреагировала так, как Лукас и предполагал: яростно сверкнула тёмными глазами, а потом сказала какую-то глупость — вроде, что не для того её тренировал сам сэйр Вариан, чтоб она шпионила для всяких , и так далее. Лукас слушал, морщась. Она была глупа, и это всегда его огорчало. Однако если её как следует инструктировать, она проявляла чудеса исполнительности. Никто в целом свете не смог бы перекупить её, и это было важнее даже уровня её подготовки, не столь уж выдающегося, правду говоря. Но Рысь была ему верна. Поэтому он и выбрал её. Поэтому он до сих пор заставлял себя помнить, что где-то на свете живёт Милла Уэррик по кличке Рысь. А точнее говоря, просто научился в нужную минуту о ней вспоминать.
   «Не возбуждай его подозрений лишний раз, — наставлял он её. — Но и не позволяй ввязываться в ненужные переделки. Помогай во всём советом и делом. Лучше делом, потому что советов он слушать скорее всего не станет. Вероятно, вас попытаются убить прежде, чем вы достигнете Мекмиллена. Делай что хочешь, но он должен жить. Хотя, если очень захочется, разрешаю тебе его покалечить».
   «Вот уж спасибо», — пробормотала Рысь; к тому моменту она уже порядком надралась, но её взгляд был твёрд, а мысль напряжённо обрабатывала его инструктаж. В такие минуты она превращалась в настоящую машину для убийства, и тогда Лукас восхищался ею. Она это, без сомнения, знала, иначе не стала бы такой, какой стала. Она сделала это ради него.
   «Но если случится что-то серьёзное, — продолжал Лукас, не отпуская её взгляда, и взял её за руку, так что она содрогнулась от неожиданности и он ощутил мурашки, побежавшие по её коже, — слышишь меня, при любой действительно серьёзной опасности — сразу же дай мне знать! Я в три дня доберусь до Предплечья, если будет нужда, и сам вас найду. Твоей задачей будет продержаться эти три дня, не позволить ему умереть и, желательно, не умереть самой».
   «Это… в-важно для тебя?» — запинаясь, проговорила она, и Лукас ответил: «Да. Очень».
   — Ну что вы там опять делаете! — сердито протянула Селест.
   — Камин почти погас, — не оборачиваясь, ответил Лукас. Теперь огонь снова разгорелся, близкий жар лизал его грудь, а по спине потянуло холодом.
   — Идите ко мне.
   Он не двинулся с места.
   Когда её руки легли ему на плечи и скользнули к шее, он прикрыл глаза. Ноги начинали затекать. Интересно, сколько времени он вот так просидел на корточках перед камином? Спереди грело пламя, а сзади — женское тело.
   — Я вылезла ради вас из постели. Ненавижу вас.
   Он поймал её руку, и, повернув голову, поцеловал в хрупкое запястье. Потом спросил:
   — Ну и зачем я вам сдался?
   — Сама не знаю. При дворе сейчас такая тоска. У королевы новый любовник, она увлечена и добра, а когда она добра, то никого не казнит, и это так скучно. Мы целыми днями вышиваем и читаем рыцарские романы. Если бы не епитимья преподобного Дерека, я бы сама оттуда сбежала.
   — В замке считают, что вы всё ещё отбываете наказание?
   — А разве нет?
   Лукас резко обернулся, вскочил, и Селест тонко взвизгнула, когда он крутанул её и рывком прижал к себе.
   — Ну-ка, ну-ка, — грозно проговорил он. — Может, мне теперь оскорбиться?
   — Вы мне рёбра помнёте! — возмутилась она. — Мой муж снесёт вам голову!
   — Думаете? А я бы на его месте только спасибо сказал, если бы кто-нибудь удавил мою неверную жену.
   — Вы плохо знаете моего мужа.
   — Я его совсем не знаю, месстрес.
   — Ах вот как?.. — её взгляд стал пристальным. — И вас нисколько не волнует, кто он?
   — Нисколько. Вас же это не волнует, как я вижу.
   И он решительно поволок её в постель, намереваясь утомить окончательно, чтобы она наконец его прогнала. Ему нужно было кое-что обдумать. А уйти сам он почему-то не мог.
   Он уже почти добился намеченного, когда в дверь робко постучали. Лукас не собирался отзываться, но Селест, помедлив немного, отстранилась от него, из чего он заключил, что вполне преуспел в своих намерениях. Она виновато взглянула на него.
   — Простите, я жду вестей… Ну, кто там!
   Дверь приоткрылась, в щель просунулась растрёпанная голова. Лукас демонстративно ткнулся лицом в подушку, показывая, что его здесь нет.
   — Месстрес Селест, вам…
   — Илье! Во-первых, что за вид? Во-вторых, где твои манеры?!
   — Прошу прощения, месстрес…
   Голос умолк — то ли в смущении, то ли в потрясении. Лукас поднял голову и посмотрел на растрёпанного парня, переминавшегося с ноги на ногу у двери. Несколько мгновений не сводил с него взгляда, потом перекатился на бок и подпёр голову рукой.
   Мальчишке, похоже, хотелось сквозь землю провалиться.
   — М-месстрес… вам послание, месстрес! Гонец прибыл. Говорит, дело срочное…
   — Я сейчас выйду. Приведи себя в порядок. Ты что, в курятнике ночевал? Не найти в наше время нормального стюарда, — раздражённо бросила Селест, вставая, когда за Илье закрылась дверь.
   Стюарда? Совсем интересно…
   — Конечно, я вам сочувствую, — коротко произнёс Лукас. Селест непонимающе оглянулась, озадаченная его тоном, потом пожала плечами, кокетливо заломила руку, вплетя пальцы в волосы на затылке.
   — Вы поможете мне одеться?
   — Боюсь, если я стану помогать вам одеться, вы до вечера не выйдете к вашему гонцу, — насмешливо сказал Лукас.
   — И то верно. Но дождитесь меня! Не то я и впрямь обижусь.
   — Ох, вы всё только обещаете, — поддразнил он её.
   Селест скрылась в будуаре. Лукас услышал, как она звонит горничной. Потом откинулся на подушки и уставился в потолок. Внутри у него всё клокотало. Проклятье, подумать только, он ведь в самом деле почти решил наплевать на то, кто эта женщина и почему он оказался с ней. Она была нежна, не болтлива, не слишком вульгарна и любила кофе. И этого оказалось достаточно, чтобы он потерял ощущение реальности. Эта мысль взбесила его до такой степени, что он едва мог дышать. Потом взял себя в руки и, когда Селест продефилировала мимо него при полном параде, послал ей вслед воздушный поцелуй.
   А когда дверь за ней закрылась, дал себе слово, что сегодня же выяснит, почему Дерек решил натравить на него эту сучку, и как далеко она намерена зайти.
   Видимо, дальше, чем думал Лукас, раз уж озаботилась раздобыть себе в стюарды его бывшего оруженосца.
   — А зачем тебе в Мекмиллен? — спросил Марвин, и Рысь громко фыркнула:
   — Ну ты ровно дитя малое! Так я прямо разбежалась и сказала! А тебе зачем? — помолчав, наивно добавила она. Осеклась, уставилась на Марвина, и через мгновение стены пещеры сотряс взрыв дружного хохота.
   Оба они были совершенно пьяны.
   — Давай ты мне скажешь, а я — тебе, — предложил Марвин.
   — Давай, — давясь смехом, закивала Рысь. — Только ты первый, идёт?
   — Уступаю эту честь благородной месстрес.
   — Ох, да пошёл ты! Благородной! Месстрес!
   Смех делал её по-настоящему красивой. Марвин глядел на неё поверх пляшущих язычков костра. Она лежала на боку, подперев голову рукой и подложив под локоть походную суму, и задирала подбородок, когда смеялась. Расстояние между нею и Марвином было чуть больше вытянутой руки: костёр развели маленький, несмотря на лютый холод — но ничего не поделаешь, от большего огня шло бы слишком много дыма, неровен час задохнуться, а это вряд ли лучше, чем замёрзнуть. Впрочем, им и так повезло, что они набрели на эту пещерку, больше напоминавшую нору. К тому времени уже почти стемнело, а до Мекмиллена, по словам Рыси, оставалось ещё не меньше нескольких часов пути. Впрочем, теперь бы Марвин и сам добрался до замка: ещё до сумерек они выбрались на заснеженную, но отчётливо различимую дорогу, шедшую через лес — видимо, тот самый тракт, что несколькими милями южнее снесло лавиной. Сам лес редел, среди деревьев всё чаще встречались валуны — и, по счастью, вот это убежище. Рысь преложила заночевать здесь, и Марвин не стал спорить, хотя совершенно ей не доверял. Так или иначе, спать он не собирался, а вот согреться бы не мешало. Они и согрелись — вскипятив на огне вино, запасы которого у обоих ещё оставались. Рысь оказалась не дура выпить, угнаться за ней было не так-то просто. Горячее вино быстро ударило обоим в головы, и уже через час они валялись у костра, болтая и хохоча, совсем забыв, что недавно обменивались лишь краткими желчными замечаниями, с подозрением наблюдая за попутчиком. Зато никакие здешние духи их больше не беспокоили.
   — Ну и не надо, не говори, — сказал Марвин и снова хлебнул из фляжки. Разогретая сталь обжигала губы. — И так ясно, что прирежешь там кого-нибудь. Иначе бы гайнели не боялась.
   — Кто сказал, что я её боюсь? — выпятила грудь Рысь. От вина она, похоже, становилась ещё нахальнее.
   — А как это ещё назвать? Один на один встретиться не захотела, за мной увязалась…
   — Ты и сам-то не особо протестовал, когда я её от тебя прогнала! — парировала она и махнула рукой с зажатой в ней флягой. Внутри предостерегающе булькнуло.
   — Расплескаешь! — завопил Марвин возмущённо. Рысь ойкнула, перехватила нетвёрдую руку другой, хихикнула.
   — Я хотела сказать, что это глупый спор. Не то чтобы я боялась гайнели… Ну, то есть нет смысла её бояться, если у тебя совесть чиста. Только вот неприятно думать, что она у тебя нечиста, верно? Ох, ну и чушь несу по пьяни! — хохотнула она, но на сей раз Марвин её не поддержал.
   — Почему чушь? Ты права.
   — Да ладно! Если только и думать, что о чистой совести, то проще за вышиванием всю жизнь просидеть, так оно надёжнее.
   — Чего ж не просидела?
   — Не по мне это, — ответила Рысь и надолго приложилась к фляге. Марвин смотрел на неё и думал: в самом деле, не по ней.
   — А сейчас иначе нельзя, — оторвавшись и утерев губы, продолжала она. — Много ли народу теперь по совести живёт? Вот потому-то древние духи и ушли отсюда.
   — Ты же говорила, это «свора Патрица» их выжила, — насмешливо напомнил Марвин. Она и правда что-то такое говорила, пока они ехали лесом. Марвин наорал на неё, обозвав богохульницей. Но это было до того, как они надрались вдвоём. Теперь он был настроен куда терпимее.
   — Ну, не то чтобы выжила, — сердито отозвалась Рысь. — Хотя… да, выжила, только древние духи ни за что бы этого не позволили, если бы им было ради кого оставаться. Если бы люди, как прежде, думали о чести и совести. Если бы по правде жили. А так — получалось, что прежние боги им уже и не нужны. Вот они и ушли.
   — Не понимаю, — признался Марвин. — Да при чём тут люди вообще? Боги… то есть Бог, — поправился он и поспешно осенил себя святым знамением, — сам по себе, не он для людей, а люди — для него.
   — Так люди для него или сам по себе? — язвительно уточнила Рысь. Марвин удивлённо посмотрел на неё, не видя противоречий. Рысь раздражённо махнула рукой — всё той же, с открытой флягой; Марвин теперь не стал её попрекать. — Вот я о том и говорю. Нынче люди знают только долг и принуждение. Ну и корысть. А по сердцу жить перестали. Ваш Бог хочет поклонения, а взамен что даёт? Да ничего, разве что деньги этим патрицианцам вашим, и те жмёт из бедноты, что в страхе перед его карой живёт. Что, разве нет?
   Марвин был так возмущён, что даже не нашёл слов возразить, хотя чувствовал, что, будь чуточку потрезвее, нашёл бы сотню контраргументов. Впрочем, надо признать, богословие никогда не было его коньком.
   — Хочешь сказать, у вас всё наоборот? — агрессивно спросил он наконец, чтобы хоть что-то сказать. Рысь мотнула головой, то ли протестуя, то ли стряхивая длинную чёлку с глаз.
   — Да нет же! Вашего Единого привёл сюда Патриц, а наши боги всегда жили на этой земле. Ещё до людей. А когда появились люди…
   — Что значит — появились? Разве вы не считаете, что ваши боги их создали?
   — Нет, конечно. А зачем им это?
   — Ну… я не знаю… чтобы вы им служили!
   — Я говорила! — торжествующе закричала Рысь и врезала кулаком по своему бедру. — Видишь?! Ты рассуждаешь, как раб. «Чтобы служили»! Да зачем им слуги, если они боги — у них и так есть всё, что им нужно.
   — Так ведь… — Марвин отчаянно пожалел, что во время учёбы уделял мало внимания философским наукам, но что поделать — будущему рыцарю это как бы и не очень положено. — Погоди, а зачем тогда они вам помогают? Ну, ты говоришь, что вот эта гайнель, к примеру, — она защищает того, кто владеет землёй, на которой она родилась. К чему ей это?
   — Да ни к чему. Она просто хорошая. Понимаешь? Ну представь: люди всё время здесь, рядом с ней, она за ними наблюдает, и если они живут по чести и совести, то нравятся ей, и она оберегает их… ну, как приёмных детей своих. Понял теперь?
   Марвин затряс головой. Это было слишком непохоже на всё, чему его учили. Он получил типичное образование, полагавшееся сыну владетельного рыцаря, собирающемуся принять рыцарство и служить во славу короля: умел читать, писать и поддерживать разговор, танцевать, ездить верхом, ухаживать за благородными месстрес и, конечно, убивать. Большее в программу обучения не входило, да и, говоря по правде, Марвин был не слишком прилежен даже в доступных науках, за исключением последних двух. Тут у него, по словам его учителей, был прирождённый талант. И обычно Марвину для жизни этого вполне хватало, но изредка он чувствовал себя обделённым. Вот как теперь.
   — И что, все ваши боги такие вот хорошие? — глупо спросил он.
   — Не все, конечно. Есть и ленивые, есть просто злые, а есть самовлюблённые, которым до нас дела нет. Но и среди людей всякие попадаются. Просто в племени духов таких куда меньше, чем в племени людей.
   — А сколько их?
   — Кого?
   — Ну, духов этих ваших.
   — Откуда же нам знать? Мы ведь их не видим почти. Если только не прогневим или их помощь нам не понадобится. Правда, теперь-то, с единобожцами, они попрятались… или совсем сгинули отсюда.
   — Куда же они ушли?
   — Не знаю. Может, туда, где они нужнее.
   Костёр потрескивал в наступившей тишине, роняя искры в снег. Марвин сказал себе, что непременно надо будет исповедаться при первой же возможности. Уму непостижимо — битый час выслушивать еретический бред какой-то малолетней язычницы! Ещё и внимать ей с нескрываемым интересом. Страшно подумать, какую епитимью на него наложат за этот грех. Впрочем… Марвин вдруг засомневался, а ересь ли это. Ведь Рысь не искажала слов учения Святого Патрица, и уж тем паче не сомневалась в существовании Единого. Просто она верила, что Единый на самом деле вовсе не един… И что рядом, оттеснённые им на задворки мира и людской памяти, живут другие боги. Ну, вот как, к примеру, король оттесняет в сторону множество своих вассалов… Марвин лихорадочно осенил себя святым знамением. Ну вот, он уже и впал в грех трактования Божьего завета! Точно не избегнуть епитимьи.
   Но перестать так думать он не мог, потому что уж в чём, в чём, а в существовании иных богов, кроме Единого, не сомневался. Он же видел одного из них, и было очень трудно заставить себя забыть о том, что пережил однажды… Он никогда этого не умел. Каких бы епитимий это ему ни сулило.
   — Хочешь?
   Голос Рыси вывел его из задумчивости. Марвин взглянул на неё, и почувствовал, как вытягивается его лицо.
   — Что ты делаешь?!
   — Нюхнуть собираюсь. И тебе предлагаю. Эй, ты что, уже настолько пьян? Соображать перестал совсем?
   Она успела достать походную курильницу — маленький медный сосуд с вытянутым носиком и плотно прилегающей крышкой, в котором поджигались измельчённые травы. Золотушницу в таких сосудах не курили: качественно приготовленное зелье не нуждалось в поджигании и, завязанное в льняную ткань, само по себе испускало дурманящий аромат. Это был утончённый наркотик, а дым палёной травы вдыхали только при курении всякой дряни вроде пересмешницы. Дрянь эту любили многие воины, утверждая, что дурман здорово придаёт куража перед битвой, но Марвин никогда не употреблял ничего подобного. В детстве учителя намертво вколотили в него убеждённость, что любое зелье, сперва взбудоражив, потом сделает руку нетвёрдой, глаз — неострым, а позже и вовсе разъест плоть, как кислота. Он зазубрил несколько поучительных историй о том, как наркотики довели бывалых воинов до гибели, а поскольку у сэйра Лорака, его учителя, был редкостный дар красноречия, кошмары с изъязвлёнными телами не устоявших перед соблазном воинов несколько месяцев мучили Марвина по ночам.
   — Что это такое? — спросил Марвин. От возмущения он даже немного протрезвел.
   — Пестрянка. Не самая чистая, но валит крепко. В последний раз спрашиваю, хочешь?
   — Ты сейчас молода и красива, — сказал Марвин, заранее наслаждаясь эффектом, который произведут его слова, — но не пройдёт и года, как лицо твоё, а потом и всё тело покроют вздутые вены и гнойные нарывы, а разум помутится, и меч будет вываливаться из твоей покрытой язвами руки, ибо она не в силах станет удержать его вес.
   — Не хочешь, так и скажи, — с отвращением ответила Рысь и сняла с носика крышку. Зеленоватый дым тонкой струйкой пополз ей в лицо. Марвин отпрянул, но поздно: они сидели слишком близко, а в пещере, и без того пропитавшейся дымом костра, любой запах разносился мгновенно. Марвин почувствовал, как заползает в ноздри едкий запах с примесью мяты, и зажал нос рукой. Рысь откинула голову и расхохоталась.
   — Вот дурак! Ну в жизни дурака такого не видала! Не бойся, с одного раза язвами не покроешься. Я уже третий год пестрянку курю, и, как видишь, всё ещё молода и красива, — язвительно добавила она.
   — Третий год? — не поверил Марвин.
   — А то. Здорово бодрит, знаешь ли. И греет, — ответила Рысь и снова приподняла крышку. Прикрыла веки, глубоко и тяжело задышала. Сидела она прямая, как стрела, но её слегка покачивало от выпитого и, теперь, вынюханного. Её ноздри широко раздувались, покраснев от напряжения, стремясь уловить малейшее дуновение зелёного дыма. И на мгновение она сама показалась Марвину странным северным духом, помесью человека и дракона, явившимся ему, чтобы оградить в опасной дороге. Мысль была до того дикой, что Марвин испугался. Неужто и его пробрало?.. Запах он чувствовал отчётливо: острый, резкий, обволакивающий, в голове стремительно светлело, будто и не пил вовсе, а ноги наливались силой. Он вдруг понял, что они затекли от долгого сидения, и встал. Рысь не обратила на него внимания, только снова вдохнула поглубже и с явной неохотой прикрыла крышечку. Потом посмотрела на Марвина. Перед её лицом плавала мутно-зелёная дымка, которую понемногу вытягивал наружу ветер.
   — Ага, пробрало? — спросила она. — Понял теперь?
   — И ничего не пробрало, — нервно бросил Марвин и сел на место. Но он лгал: хмеля, казалось, как не бывало, глаза перестали слипаться, будто и не ночь стояла, и будто не было перед ней нескольких трудных дней перехода.
   Рысь презрительно хохотнула, откинулась назад, широко расставив ноги.
   — Знаю я вас, зелень! Все поначалу пугаетесь, мелете чушь всякую, которой вам учителя головы забивали. Учителя ведь? Да просто они боятся, что вы как пристраститесь, так батюшкино состояние по миру пустите, всё на дурь изведёте. Ну правда, у кого ума на грош, изведёт. А кто поумнее, расходует зелье с толком. И побеждает всех врагов.
   Последние слова прозвучали очень серьёзно. Скажи их Рысь несколько минут назад, оба уже снова заходились бы в пьяном хохоте, оценив голословный пафос этого утверждения, но теперь смеяться не хотелось. Хотелось наружу, бегом и… и хорошо бы, по правде, в морду кому-нибудь надавать. От этой мысли у Марвина аж ладони зачесались. Давненько он не разминался как следует!
   — Всех врагов? — переспросил он.
   — Всех. До единого, — ответила Рысь и, поставив курильницу на землю, сказала: — Ну ладно, и как же мы это сделаем?
   В первый момент Марвин не понял, о чём она.
   — Сделаем? Что?
   — В Мекмиллен проберёмся. Или ты на боковую собрался? Ага, сейчас! Я же говорила тебе, ты помнишь или нет? Мекмиллен там уже за поворотом дороги. Если пойдём с рассветом, нас заметят к полудню.
   — Нас? Заметят? — тупо переспросил он. У него по-прежнему чесались ладони, и теперь потряхивало всё тело, хотя Рысь уже и закрыла курильницу, а запах дурмана почти развеялся — но только почти.
   — О, прости, я забыла, что по первому разу у молодняка обычно мозги напрочь отшибает, — ухмыльнулась Рысь. Она выглядела уверенной, но глаза её странно поблескивали. — Это у опытных уже мысль острее становится. М-да, моя вина… Что же мне делать с тобой… Ну, ты понимаешь меня или нет?
   — Понимаю, конечно! — оскорбился Марвин.
   — Ну тогда сообрази, что никто нам не позволит прямо так к замку подойти. У них там дозорные на стенах, а может, и патрули в окрестностях. На одну гайнель-то надежды нет. А стоит Мекмиллен на открытом месте, так что незамеченными никак не пробраться.
   — Я одного понять не могу: с чего ты взяла, что мы станем пробираться туда вместе? — прохладно спросил Марвин.
   Рысь пристально посмотрела на него.
   — А тебя не так уж и пробрало, — почти с уважением сказала она и, качнувшись вперёд, упёрла руки в бока. Марвин увидел, что её лицо мокрое от пота, и понял, что и сам взмок. Да уж, согрелись… Он нащупал фляжку, тряхнул её, потом приложился и долго пил. Вино уже почти остыло, но раздражённая дурманящим дымом носоглотка отозвалась жжением.
   — Ладно, вот что я думаю, — сказала Рысь. — Коль уж ни тебе, ни мне не пробраться к замку незамеченными, есть только один способ туда попасть: войти открыто. А это мы сможем только вдвоём.
   — Открыто? Это как же? — спросил Марвин.
   Рысь скрестила ноги, задумчиво подпёрла голову кулаком. Она, казалось, напряжённо размышляла, но по блеску в её остановившихся глазах можно было смело предполагать, что идею она обдумывает самую безумную.
   — Мы будем ранены. Ты и я. На нас напали разбойники. Или королевские солдаты… Тут по-прежнему стоят за герцогиню, могу спорить, хозяева Мекмиллена тоже за неё.
   — Хозяйка, — сказал Марвин, глядя на неё в упор.
   — Ну, хозяйка… тем более. Женщины жалостливее мужчин, а ей и советоваться будет не с кем. Мы с тобой выползем из лесу, истекая кровью — на снегу хорошо будет видно, издалека. Нас подберут и попросят остаться, пока не поправимся… А пока мы поправимся, я полагаю, и ты, и я свои дела решить успеем.
   Она говорила абсолютно серьёзно, но всё время речи в её взгляде разгоралась тёмная и жгучая сумасшедшинка. А на губах понемногу проявлялась улыбка — тонкая, змеящаяся и тоже слегка безумная. И хуже всего — Марвин чувствовал, что перенимает и то, и другое. Наверное, потому, что он и сам думал ровнёхонько о том, о чём теперь говорила Рысь. Ещё до того, как встретил её. Только он собирался сделать это один.
   — Ты сказала, что мы будем ранены, — проговорил он. Это прозвучало вопросом, хотя Марвин прекрасно знал ответ — но он хотел, чтобы она сказала это вслух.
   — Ага. Должны быть. Звериная кровь не пойдёт — это маскарад только до ворот замка… А там любой лекарь разберётся, что к чему.
   — Ладно, что ты предлагаешь?
   Она выпрямилась. Лёгким движением выхватила нож, свисавший с бедра, перекинула его из ладони в ладонь. И, ухмыльнувшись во весь рот, задорно спросила:
   — Кто первый? Я тебя или ты меня?
   Костёр почти догорел, но оба они это едва заметили. Холода, пробиравшегося в их ненадёжное убежище, тоже почти не ощущали. По их жилам гуляло вино, смешанное с дурманом, алые отблески пламени бегали по блестящему лезвию, и этот свет отображался в их расширенных зрачках. Они сидели друг против друга и не двигались, только ухмылялись — и любой, кто увидел бы их сейчас со стороны, предпочёл бы как можно тише убраться восвояси.
   Неизвестно, осознавала ли всё это Рысь, но Марвин осознавал прекрасно. И всё равно по его позвоночнику волнами катился то жар, то озноб. Потом, утром, он будет думать, что совершенно обезумел, раз допустил всё, что случилось следом, но до утра было ещё далеко.
   — И ты всерьёз думаешь, что я дам тебе себя резать? — спросил он.
   Улыбка Рыси стала надменной.
   — Думаешь, не смогу?
   — Да нет, милая, как раз думаю, что сможешь! Пырнёшь меня в печень, а потом извинишься, как это у вас, честных-совестливых, положено.
   — Боишься? — сощурилась Рысь. Марвин не поддался на провокацию.
   — Если и боюсь, то того, что ты нажралась как свинья и унюхалась до одури, ты селезёнки от ушей не отличишь, — заявил он. Рысь покрепче сжала нож.
   — Не отличу? Думаешь? А проверим?
   — Хочешь драки — так и скажи, — просиял Марвин. Его руки спокойно лежали на коленях: он и впрямь ощущал, как обострились все его чувства.
   — Хочу. Ага, — кивнула Рысь. — Говорю же: я — тебя, ты — меня. Ты можешь первым. Я тебе доверяю.
   — А зря! — хохотнул Марвин. Рысь скривилась.
   — Да полно матёрого волка-то из себя корчить. Знаю я вас… волчат-аристократиков. С благородством вашим идиотским. Вы ж сами подыхать будете, только б даме на подол не наступить.
   — Ну да, а котятки вроде тебя — так сразу коготки выпускают и шипят, почём сил хватит, — снисходительно парировал Марвин, но она не улыбнулась в ответ. Напротив — посмотрела на него так, что он понял: эти слова её смертельно оскорбили… или задели в ней что-то, что он задевать вовсе не намеревался. Марвина захлестнул стыд. Ох, ну с чего это он так… Такая милая девчушка, смешная, искренняя, а он её обидел. Надо извиниться, и немедленно…