Страница:
Ехали несколько часов, ни разу не сделав привала, и Марвин был почти счастлив, когда лес наконец кончился и впереди показался форт, зажатый меж скалистых холмов. Воодушевлённые его видом всадники пустили коней в галоп, и оставшиеся полмили Марвин проделал, волочась по земле. Его раскалывающаяся голова не вынесла такого испытания, и он снова потерял сознание, очнувшись уже в подземелье форта.
Какое-то время он просто лежал, не шевелясь и даже не открывая глаз. Болела каждая кость, каждый мускул, в голове била одновременно по меньшей мере дюжина колоколов. Потом стало холодно. Марвин со стоном перекатился на спину и, открыв наконец глаза, уставился в заросший мхом потолок. На лоб ему капнула вода. Холодная. Марвин облизнул губы и с третьей попытки сел. Руки по-прежнему были связаны. Он попытался распутать узлы зубами, но не смог. Тогда он вздохнул и, привалившись спиной к стене, осмотрелся.
Камера была крошечной — пространства хватало ровно на то, чтобы растянуться на полу в полный рост. Дверь заменяла сплошная решётка, сквозь которую виднелся короткий коридор, освещаемый парой факелов. В коридоре стоял колченогий стол с огарком свечи; угрюмый солдат, сидя на бочке, меланхолично швырял кости, явно скучая. Ещё одна камера находилась напротив камеры Марвина, но она пустовала.
И из всего разнообразия мыслей, которые могли бы посетить в эту минуту его воспалённое сознание, явилась самая, казалось бы, маловажная: если я здесь один, а вторая камера пуста, то где Рысь? Марвин вспомнил её застывшее лицо в синеющих кровоподтёках и крепко зажмурился. А может, вдруг подумал он, это я её разукрасил? Я же дал ей по зубам, там, за пригорком… два раза. Или три? Может, это я её так избил? Мысль была совершенно идиотской, Марвин затряс головой, пытаясь собраться, но ничего не получалось. Левая рука горела огнём. Он наклонил голову, силясь рассмотреть. Кровь на рукаве ссохлась и запеклась болезненной коркой. Так, хоть какие-то хорошие новости. Знать бы только, не занёс ли заразу…
В коридоре загремела дверь, и солдат на бочке вскинулся.
— Ну наконец! — заворчал он. — Развлекаетесь там, паскуды, а я тут торчу…
— Да, уж прям так нам с тобой и дали бы поразвлечься, — бросил в ответ его товарищ, проходя вперёд. Он нёс на руках ребёнка. Марвин уставился на него в недоумении, и только когда второй солдат загремел ключами, отпирая камеру напротив, а вновь прибывший развернулся так, что безвольно откинутая голова ребёнка оказалась перед Марвином, он понял, что это Рысь.
Марвин с трудом встал, подбрёл к решётке и, вцепившись связанными руками в железный прут, смотрел, как они заносят её в камеру и кладут на пол. В движениях солдат не было грубости — видимо, им сказали, что пленница должна выжить. Сказать-то сказали, но только чем думали при этом те, кто отдавал приказ, оставалось только гадать. Когда солдаты вышли и на лицо Рыси упал слабый свет факела, висевшего у двери, у Марвина помимо воли сжалось сердце. Личико девушки будто усохло, заострилось, стало маленьким и бледным, отчего разводы синяков смотрелись просто жутко. Марвин подумал, а жива ли она, но тут в уголке губ Рыси вздулся и лопнул пузырёк слюны. Она всё-таки дышала. Хотя надолго ли, при таком-то обращении, — один Единый знает.
Солдаты тем временем уселись на бочку и принялись бросать кости уже вдвоём. При этом вновь прибывший в красках расписывал товарищу то, что происходило наверху, а тот время от времени прерывал рассказ восхищёнными междометиями и плотоядным причмокиванием. Марвин слушал, стискивая в горячих ладонях ледяной прут, иногда смотрел на них, иногда на Рысь, и думал, что убьёт их всех. Хотя нет, не думал. Он это знал.
— Эй, ты, — сказал он, когда говоривший, захлебнувшись в собственном красноречии при смаковании особо гнусной детали, умолк и приложился к кувшину. — Эй!
Солдат оторвался от кувшина и посмотрел на Марвина мутными глазами.
— Чего тебе?
— Пусти меня к ней.
Оба стражника расхохотались.
— Ну даёшь, парень! Да у тебя встало, что ли, заслушался, а? На девке и так уж живого места нет! Пожалел бы хоть!
Марвин переждал следующий взрыв хохота и сказал:
— Ей нужна помощь. Сами посмотрите, она же едва дышит. Заприте меня с ней вместе, я…
— А ну молчать! — рявкнул на него стражник. — Тоже мне, нашёл дурней. Сиди, где сидишь.
Марвин разжал и снова сжал вокруг прута онемевшие пальцы.
— Тогда сделайте что-нибудь. Дайте ей воды, одеяло подстелите.
— Да пошёл ты! Няньки мы ей, что ли?
— Она же умрёт, — стараясь говорить спокойно и терпеливо, сказал Марвин. — Вы поглядите на неё, сами же сказали, она чуть жива. Думаете, за её труп Лукас отвалит вам столько же, сколько за живую?
— Чего? — заморгал стражник. Марвин понял, что в гарнизоне соблюдалась субординация, и сторожить пленников приставили отребье, не имевшее никакого представления о планах своих начальников. Однако красноречивый стражник кивнул.
— А ведь оно и правда, я там слыхал наверху краем уха, что этих ребят для выкупа держат. И с девкой велели поосторожнее…
— Ну так чего, зад ей теперь лизать?
— Это как хочешь, а воды принеси. Давай, давай, — поторопил стражник, видя, что товарищ не слишком рвётся выполнять. Тот заворчал, но воды всё же принёс, а с ним и одеяло. Марвин смотрел, как Рысь, вздрагивая в грубых солдатский руках, жадно пьёт, и, почувствовав острый спазм жажды, сглотнул. Он дождался, пока солдаты закончат с девушкой, и вежливо попросил воды. Его обложили бранью, но кувшин сквозь решётку просунули. Марвин неуклюже сжал его и пил, задыхаясь от ледяной воды, обжигающей горло, пока не выронил кувшин. Солдаты уже снова уселись за бочкой и продолжили игру. Подробности насилия они больше не обсуждали. Марвин, почувствовав слабое облегчение, сел на холодный каменный пол и привалился плечом к решётке. Рысь была от него всего в пяти ярдах, казалось бы, три шага — и рядом. Она так и не пришла в себя, и у неё начался бред: она бормотала и вскрикивала, то заворачивалась в одеяло и скорчивалась под ним, то сбрасывала и начинала метаться, вся дрожа. Смотреть на это было ещё тяжелее, чем слушать россказни о том, что с ней сделали. Марвин не раз видел раненых, видел женщин после насилия, но именно сейчас отчего-то не мог отделаться от нелепого, но неодолимого чувства, будто всё это происходит по его вине, только по его вине.
— Рысь, — окликнул он её, когда она в очередной раз застонала, запутавшись ногами в одеяле. — Рысь, ты меня слышишь? Рысь! Да очнись же ты!
Это было так глупо, он знал, что она его не слышит. Солдаты больше не обращали на них внимания, и Марвин снова позвал её, на этот раз громче, сам не зная, чего хочет добиться. Она не отвечала, и он снова попросил стражников пустить его к ней. На сей раз на него даже не обратили внимания. Но когда Марвин, чувствуя всё нарастающее отчаяние, снова повернулся к Рыси, то увидел, что она смотрит прямо на него. В её глазах не было того, что Марвин боялся увидеть — пустоты, — только недоумение и испуг, будто у маленькой девочки, наступившей на змею. Марвин прижался к решётке лицом, вцепившись в неё изо всех сил, и быстро спросил:
— Как тебя зовут?
— Чт… — разбитые губы опухли и слушались плохо, но она выдавила наконец: — Ч-что?
— Как тебя зовут? Какое имя дала тебе мать?
Рысь удивлённо моргнула, как будто вспоминая, зажмурилась и содрогнулась, словно от боли.
— Милла, — прошептала она с трудом.
Что за дурацкое имя, подумал Марвин, только язычники так детей называют…
— Милла. Милла, слушай меня. Не спи. Слышишь? У тебя там одеяло есть. Слушай меня, говорю! Видишь одеяло?
Она не повернула головы, только зашарила рукой по полу.
— Нашла? Вот, завернись получше. И не спи. Смотри на меня. — Он кинул быстрый взгляд на солдат. Те трепались и бросали кости, шумно радуясь каждой удаче. Марвин снова зашептал: — Смотри на меня и не закрывай глаза. Говори со мной, давай. Говори.
— Я хочу пить, — пробормотала Рысь.
— У тебя и вода там есть. Кружка стоит. Посмотри. Ну, посмотри, давай, не ленись, ты ж крепкая девка.
Он не успокоился, пока она не нашла кружку и не напилась, а потом под его указания устроила себе подобие постели. Двигалась она медленно, словно всё ещё в бреду — да это так и было, наверное. Наконец умостившись, Рысь повернула к Марвину избитое лицо и, глубоко вздохнув, тихо проговорила:
— Ты дурак. Зачем ты им сказал?
Он не сразу понял, о чём она. Потом до него дошло.
— Но ведь Лукас воевал с ними вместе. Я подумал…
— Дурак, — повторила она, и её веки сомкнулись.
— Рысь! Милла! Проклятье… Милла!
— А ну молчать там! — рявкнул стражник.
— Не ори, — пробормотала она, не открывая глаз. — Я всё слышу. Я просто… так устала…
В душе Марвин был рад, что она не плачет и не пытается говорить о том, что случилось. Тут уж он и сам не знал бы, что ей сказать. Но где-то ещё глубже он понимал, что это-то как раз самое скверное, что она должна плакать и кричать, потому что это нормально, так любая бы на её месте делала… а она только сказала, что устала, и чтоб он не орал, потому что ей хочется поспать.
Он пытался дозваться до неё, но добился только того, что рассвирепевшие охранники всё-таки отперли его камеру и надавали ему пинков. После этого внушения Марвину оставалось только лежать, хватая ртом спёртый воздух, и думать, что то-то будет веселья, когда Лукас всё-таки явится за ними… если от них к тому времени что-нибудь останется, конечно. «Лучше б я её убил, — подумал Марвин бессильно, прислушиваясь к дыханию Рыси и ничего не слыша. — И так и так ведь помрёт, а иначе не оказался бы в такой заднице…» Охранники поступили дальновидно, заперев их по отдельности, потому что сейчас он попросту удавил бы эту сучку. Так он думал, а потом снова ловил её дыхание, и, подождав, пока солдаты вернутся к игре, опять стал звать её и звал, пока она не заворочалась во сне, и он с облегчением понял: ещё жива.
Марвин не знал, сколько времени прошло. Рысь потихоньку оклемалась, но потом её забирали ещё дважды. Возвращалась она, правда, уже на своих ногах, но по одному взгляду на её лицо было понятно, что с ней делали наверху. С каждым разом она становилась всё равнодушнее, и достучаться до неё было труднее и труднее. Но их по крайней мере стали кормить, и вода всегда была. Как-то Марвин потратил несколько часов, чтобы распутать узлы на запястьях, но зря старался — стражники немедленно это заметили и связали его снова. Один раз он решил попытаться удрать и напал на охранника, когда тот открыл дверь на время очередной кормёжки, но добился только того, что его яростно и упоённо избили. Похоже, Ойрек кое-чему научился на горьком Лукасовом опыте.
В один из дней, когда за Рысью снова пришли, солдат было трое. Марвин понял, что к чему, как только они стали отпирать его камеру. Так, ну, хоть какое-то разнообразие. Он не сопротивлялся, когда его вывели — отрадно было хотя бы глотнуть более-менее свежего воздуха. Рысь вели рядом, Марвин мог бы дотянуться до неё, но подозревал, что её ещё очень долго будет передёргивать от самого невинного мужского прикосновения. К его удивлению, она сама опёрлась на него, когда они поднимались по лестнице. Ничего не сказала, просто навалилась ему на плечо, и он старался облегчить ей путь, хотя сам еле держался на ногах.
Наверху Марвин постарался собраться и понять, где они всё-таки находятся. Судя по узким галереям и маленьким залам, форт был невелик, хотя гарнизон в сотню человек разместился бы тут без труда. Освещение было скупое. Стоял вечер или ночь — темнело рано, с ходу и не разберёшь. Марвина с Рысью отвели в зал, где за длинным столом шумно пьянствовал Ойрек с дюжиной своих друзей. По тому, как напряглась Рысь, Марвин понял, что насиловали её именно здесь. Но она даже не споткнулась на пороге: просто вошла, спокойно и отстраненно, будто ей и впрямь уже было всё равно. И тогда у Марвина внутри всё заледенело — так, что несколько мгновений он не мог дышать.
— Вечер добрый, мессер! — протянул Ойрек, заметив их. — Заходите, располагайтесь. И месстрес с собой прихватите. Ну-ка, смелее, робеть-то не надо, все свои!
Он был совершенно пьян и от этого казался ленивым и добродушным. Марвин решил, что сейчас всё-таки ночь — за день невозможно так нажраться. Дружки Ойрека были ему под стать. Впрочем, злобы в них Марвин не чувствовал.
— Ну, присаживайтесь же! — громыхнул Ойрек и постучал по скамье рядом с собой, да так, что пол задрожал.
Марвина развязали и толчком усадили на скамью. Перед ним тут же возник здоровенный шмат плохо прожаренного мяса и ковш с брагой. Рысь посадили напротив, зажав между двумя мужиками. Она равнодушно посмотрела на еду, потом ухватилась за кубок и присосалась к нему, как пиявка. Мужики загоготали.
— Вот, мессер, берите пример с благородной месстрес! — гаркнул Ойрек. — А за что пьёт благородная месстрес?
Рысь со стуком поставила пустой кубок на стол.
— З-за М-мессеру, — пьяно пробормотала она, и солдаты завопили от восторга.
— Ай, умница! За Мессеру! За Мессеру!
«Она пьёт с вами вместе за вашу герцогиню, — подумал Марвин, глядя на раскрасневшиеся рожи вокруг. — Вы усадили её к себе за стол, вы пьёте с ней вместе за то, чему все вы верны. Так как же вы можете… как вы можете её…»
— А благородный мессер наш чего не пьёт? — ткнув Марвина в бок так, что заныли рёбра, заорал кто-то ему в самое ухо.
— Я не пью за врагов, — ответил Марвин.
Шум за столом слегка поулёгся, множество взглядов обратилось к Марвину, и он понял, что именно для этого его сюда и притащили. Трахать пленницу им наскучило, захотелось теперь над Марвином поглумиться.
— А чего ж так? — сощурился Ойрек. Он сидел на скамье, развалившись, и походил на здоровенного жирного кота, нажравшегося сметаны. — Вон, девица твоя не побрезговала. А тебе кисло?
— Она не моя девица, — сухо ответил Марвин. Наверное, разумнее было молчать, но он не мог. — И она сейчас не за врага пила. Она не стала бы.
В тот миг он почему-то был уверен в своих словах. Рысь посмотрела на него, и он понял, что она крайне смутно сознаёт происходящее. И, должно быть, не может взять в толк, почему её ещё до сих пор не растянули на столе. От этой мысли внутри у него всё заклокотало.
— Она же вам не враг, — повысив голос, сказал он. — Она такая же язычница, как вы, и тоже пьёт за Мессеру! Она ваша! Так какого хрена вы с ней делаете такое?!
— Делаем что? — удивлённо спросил кто-то, и солдаты снова загоготали. «Рыцари, — подумал Марвин. — Это место похоже на гарнизон, и Ойрек пьёт с ними, значит, почти наверняка все они здесь рыцари…»
— Какого хрена? — подал голос Ойрек. — Ну, парень, это я тебе скажу. Понимаешь ли, мы торчим тут уже третий месяц, временами только за харчами выбираемся, и на сто мужиков — ни одной бабы. Кроме её светлости, конечно…
— А она не баба! — фыркнул кто-то.
Пока над столом громыхал хохот, Марвин обдумывал услышанное. Герцогиня здесь… прямо здесь, в этом самом форте. Возможно ли, что, захватив его, Ойрек оказал ему услугу?..
Но размышлять об этом пока преждевременно. В камере успеет, в конце-то концов.
— И потому, — продолжал Ойрек, когда веселье улеглось, — ребятам нашим по хрен, что это за девка да за кого она там пьёт. Девка — она девка и есть. Сечёшь?
— Она не девка, — негромко сказал Марвин, но от звука его голоса стоявший над столом гвалт утих. — Она солдат. Она дочь солдата, с которым вы, сэйр Ойрек, дрались бок о бок под Гизборро. Может, вы и с ней бок о бок дрались. Может, она шкуру вашу спасла как-то в разгар драки, а вы и не заметили. А может, когда Лукас выкупит её, она снова окажется рядом с вами в бою. И когда у неё будет возможность убить королевского воина, который окажется у вас за спиной, пораскиньте-ка мозгами, что она сделает.
Стало совсем тихо. Похоже, с такой стороны на дело никто не смотрел. Ойрек глядел на Марвина со своей скамьи, сощурив глаз, а потом вдруг сказал такое, что Марвин лишился дара речи:
— Слушай-ка, парень, а ты сам-то часом не Лукаса сынок?
Пока Марвин приходил в себя от этого дикого предположения, Ойрек встал и, двигаясь на удивление ровно, подошёл к Рыси и встал за её спиной.
— Говоришь, стало быть, она нам друг. Она нам не враг. И ещё говоришь, что только врагов можно трахать, а своих нельзя. Так?
Марвин молча смотрел на него. Ойрек расплылся в ухмылке.
— Ну коль так, она же тебе враг? Ты-то сам — Попрошайкино отродье. Вон, за её светлость пить оказываешься. А девочка — она наша, она за Мессеру пьёт. Вот сучонка ведь… Так давай. Трахни её сам. Раз она тебе враг.
Ойрек схватил Рысь за плечи и дёрнул на себя. Она свалилась со скамьи, он протащил её по полу и бросил в центре зала.
— Вперёд! — крикнул он, обернувшись. Его глаза сверкали злым, безумным блеском. — Тебе-то терять нечего станет, коль на поле боя встретитесь. Ну, давай!
— Давай, давай! — завопил кто-то рядом с Марвином, и остальные подхватили. А он сидел, не шевелясь, и не мог поверить, что они… нет, не рыцари. Что они люди.
— Давай, — повторил Ойрек, глядя прямо на него. — Если выдерешь её сейчас как следует, отпущу тебя восвояси. Заодно и весточку папашке её снесёшь, а то мне всё передать не с кем.
«Не с кем, — подумал Марвин отстранённо. — Ещё не передал, значит, Лукас ничего не знает. Ни о Рыси, ни… обо мне. О, Ледоруб и все его бесы, но разве же я думал… разве надеялся на… него…»
А на кого же ещё, отчаянно завопил тонкий, визгливый, гаденький голосок где-то очень глубоко внутри. И Марвин стиснул глотку этому писклявому червяку, свернул ему шею и вышвырнул вон.
Думать о том, что делать дальше, не было никакой необходимости.
Ему не дали ножа, но рыцари рядом с ним были слишком пьяны, чтоб реагировать как следует. Марвин схватил со стола чей-то кинжал и успел располосовать грудь сидящему рядом солдату, прежде чем на него навалилась толпа вонючих туш. Марвин и сам-то пахнул отнюдь не розами, но от ощущения ударившего в нос смрада — вина, блевотины, пота, крови — его едва не стошнило. И эти вот ублюдки насиловали Рысь. Он запоздало подумал, что, может быть, было бы милосерднее с его стороны принять их условия и незаметно зарезать её во время соития. А потом непонятно откуда пришло убеждение, то Лукас на его месте поступил бы именно так, и это было достаточной причиной, чтобы проклясть себя за одну только эту мысль.
— Что здесь происходит?!
Низкий голос разлетелся над орущей толпой, будто раскат грома. Солдаты повскакивали и замерли. Они повалили и обезоружили Марвина, но связать не успели, и он тоже поднялся, пытаясь понять, кто был новым действующим лицом во всём этом безумии. И понял. А поняв, невольно вздрогнул.
У входа в зал стоял человек, выглядящий более странно, чем кто-либо в этом балагане. Он был высок и широкоплеч, огромное брюхо свисало почти до бёдер, прикрытое только длинной ночной сорочкой да наброшенным поверх неё плащом. Короткие грязные волосы спутались, будто человек только что спал, но на щеках горел лихорадочный румянец, говоривший о том, что он поднялся от тяжёлой лихорадки. Маленькие, близко посаженные глаза блуждали по толпе, и тот, на ком останавливался их взгляд, опускал голову. Один только Ойрек не отвёл взгляд и даже набрался смелости ответить на вопрос:
— Ребята веселятся, ваша светлость, только и всего.
И только тогда до Марвина дошло, что этот человек — женщина. Больше того — принцесса крови. Её светлость Артенья, герцогиня Пальмеронская, собственной персоной.
Она не знала обо всём этом, понял Марвин мгновением позже. Она болеет, и ей вот-вот рожать… Это было так дико: невероятно мужицкого вида женщина с оттягиваемым плодом животом. Ей рожать со дня на день, она занимает комнаты далеко отсюда и не выходила из них, иначе бы она никогда этого не позволила…
Солдаты в полном молчании смотрели, как герцогиня идёт через зал. Поступь у неё была твёрдая, как прежде, но вены на ногах вздулись, и под тяжестью живота Артенья переваливалась с боку на бок, будто гусыня. У пьяной солдатни такое зрелище непременно должно было вызвать приступ хохота. Но никто не засмеялся.
Артенья подошла к Рыси, сжавшейся на полу посреди зала. Наклонилась к ней, тронула за плечо. Рысь содрогнулась, но, видимо, поняв, что это прикосновение не несёт ей боли, не отшатнулась. Артенья взяла её за подбородок и, повернув голову девушки к себе, некоторое время рассматривала её лицо. Потом повернулась к своим солдатам, своим доблестным рыцарям, и спросила:
— Кто это сделал?
Ни звука в ответ. Даже Ойрек промолчал.
— Кто это сделал? — повторила герцогиня. — Если вы будете молчать, мессеры, мне придётся повесить всех присутствующих в этом зале.
— Да что такого-то! — крикнул кто-то из дальнего конца зала. — Ну подумаешь, девку поимели! Делов!..
— Кто это?.. — лицо герцогини налилось кровью. Она круто развернулась, так, что её живот заколыхался. — Кто сказал? КТО, Я СПРАШИВАЮ?!
Её крик был ужасен. Это не был крик сварливой женщины — так кричат только мужчины, обезумев от гнева. Солдаты ошарашено забормотали, и тогда Артенья ринулась вперёд, выхватила у одного из них меч из ножен и понеслась в дальний конец зала.
— Кто сказал?! — брызгая слюной, орала она. — А ну выходи, сучий потрох! Выходи и отвечай за свои слова, паскуда сраная!
Рыцари расступались и пятились, не смея вставать у неё на пути, и Марвин вполне мог понять их опасения. Даже полуодетая и брюхатая, она выглядела пострашнее иных мужиков.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но тут в зал вбежал ещё один человек. Марвин никогда не видел его прежде, но в глаза он бросился сразу, потому что был едва ли не единственным, кто хотя бы с виду казался трезвым.
— Артенья! — крикнул мужчина, и в его голосе было столько отчаяния, что все немедленно развернулись к нему.
— Боги, нет! Артенья! — закричал мужчина и бросился через толпу. Через несколько мгновений он вырвал из рук герцогини оружие и, обхватив её за плечи, что-то быстро заговорил. Было видно, что он пытается успокоить её и увести отсюда. Марвин понял, что этот человек, кем бы он ни был, — отец её ребёнка.
Какое-то время герцогиня слушала молча, потом сказала:
— Лайам, я запретила насилие в рядах своих воинов. Тебе об этом прекрасно известно. И виновные будут покараны, хочешь ты этого или нет.
«Хочешь ты этого или нет» — Единый, как же нелепо звучит из уст герцогини. Она при всех выдаёт, что этот человек может ей указывать, имеет власть над нею. Да и вообще, чем надо было думать, чтоб являться перед своими воинами в таком виде, кидаться на них и вопить, как полоумная… Какая же она дура. Но перед этой дурой тем не менее трепетали, робели, она вгоняла солдат в ступор. Она — или её безумие.
— Кто насильник? — резко спросил Лайам, оборачиваясь к солдатам. Одной рукой он всё ещё обнимал Артенью за плечи.
— Многие, — невозмутимо отозвался Ойрек. — Сами понимаете, мессер, торчим тут бес знает сколько, парни заскучали. В последнюю вылазку за провиантом взяли парочку пленников, вот и решили развеяться. Тем более что ребятки эти троих наших завалили…
— Что за пленники? Почему не доложили? — резко спросил Лайам.
Марвина вытолкнули вперёд. Он оказался рядом с Рысью, помог ей подняться и только тогда ответил на нетерпеливый взгляд Лайама.
— Сэйр Марвин из Фостейна, — спокойно представился он. — Преданный вассал его величества короля Артена. А это Милла по прозвищу Рысь, наёмница, сражавшаяся на стороне её светлости герцогини Пальмеронской.
Лайам посмотрел на Ойрека, требуя подтвердить или опровергнуть эти слова. Тот пожал плечами. Лайам снова посмотрел на Марвина.
— Единобожец? — резко спросил он.
Марвин вместо ответа осенил себя святым знамением. Лайам повернулся в Артенье.
— Может быть, нам их сами древние боги послали, слышишь? — тихо проговорил он. Та, уже совсем обессилев и обмякнув в его руках, неуверенно кивнула. Лайам отпустил её и, повысив голос, сказал: — Теперь слушай меня, сэйр Ойрек. Ни ты, ни кто-либо другой больше пальцем не тронет этих людей. Тот, кто ответственен за насилие, должен быть повешен. Выбирай, Ойрек, будешь ли это ты или те, кто глумились над этой женщиной.
В зале поднялся ропот, но твёрдый голос Лайама перекрыл его:
— Завтра утром напротив окон её светлости должно висеть тело зачинщика. Другие виновные получат двадцать ударов по пяткам. В противном случае повешены будете вы, сэйр Ойрек, а все остальные здесь присутствующие получат по полсотни палок каждый. Вне зависимости от того, принимали они участие в разбое или нет.
«В гарнизоне сто человек, — думал Марвин, пока солдаты шумно обсуждали услышанное. — Не меньше, а то и больше». Этот Лайам должен иметь за плечами силу, способную урезонить дюжину головорезов. Иначе они просто убили бы его и продолжили развлекаться. Или… не может ведь быть, что дело в авторитете Мессеры. Какой, к Ледорубу, авторитет, если только что на глазах у всех она висела на плече у своего мужика, пока он вершил суд? А когда всё закончилось, безропотно позволила вывести себя вон. Когда она проходила мимо Марвина, он кожей ощутил исходивший от неё жар. Она была тяжело больна и, видимо, не в себе. Кто же этот человек рядом с ней? Кто после её смерти будет править этим гарнизоном и этой страной?
Какое-то время он просто лежал, не шевелясь и даже не открывая глаз. Болела каждая кость, каждый мускул, в голове била одновременно по меньшей мере дюжина колоколов. Потом стало холодно. Марвин со стоном перекатился на спину и, открыв наконец глаза, уставился в заросший мхом потолок. На лоб ему капнула вода. Холодная. Марвин облизнул губы и с третьей попытки сел. Руки по-прежнему были связаны. Он попытался распутать узлы зубами, но не смог. Тогда он вздохнул и, привалившись спиной к стене, осмотрелся.
Камера была крошечной — пространства хватало ровно на то, чтобы растянуться на полу в полный рост. Дверь заменяла сплошная решётка, сквозь которую виднелся короткий коридор, освещаемый парой факелов. В коридоре стоял колченогий стол с огарком свечи; угрюмый солдат, сидя на бочке, меланхолично швырял кости, явно скучая. Ещё одна камера находилась напротив камеры Марвина, но она пустовала.
И из всего разнообразия мыслей, которые могли бы посетить в эту минуту его воспалённое сознание, явилась самая, казалось бы, маловажная: если я здесь один, а вторая камера пуста, то где Рысь? Марвин вспомнил её застывшее лицо в синеющих кровоподтёках и крепко зажмурился. А может, вдруг подумал он, это я её разукрасил? Я же дал ей по зубам, там, за пригорком… два раза. Или три? Может, это я её так избил? Мысль была совершенно идиотской, Марвин затряс головой, пытаясь собраться, но ничего не получалось. Левая рука горела огнём. Он наклонил голову, силясь рассмотреть. Кровь на рукаве ссохлась и запеклась болезненной коркой. Так, хоть какие-то хорошие новости. Знать бы только, не занёс ли заразу…
В коридоре загремела дверь, и солдат на бочке вскинулся.
— Ну наконец! — заворчал он. — Развлекаетесь там, паскуды, а я тут торчу…
— Да, уж прям так нам с тобой и дали бы поразвлечься, — бросил в ответ его товарищ, проходя вперёд. Он нёс на руках ребёнка. Марвин уставился на него в недоумении, и только когда второй солдат загремел ключами, отпирая камеру напротив, а вновь прибывший развернулся так, что безвольно откинутая голова ребёнка оказалась перед Марвином, он понял, что это Рысь.
Марвин с трудом встал, подбрёл к решётке и, вцепившись связанными руками в железный прут, смотрел, как они заносят её в камеру и кладут на пол. В движениях солдат не было грубости — видимо, им сказали, что пленница должна выжить. Сказать-то сказали, но только чем думали при этом те, кто отдавал приказ, оставалось только гадать. Когда солдаты вышли и на лицо Рыси упал слабый свет факела, висевшего у двери, у Марвина помимо воли сжалось сердце. Личико девушки будто усохло, заострилось, стало маленьким и бледным, отчего разводы синяков смотрелись просто жутко. Марвин подумал, а жива ли она, но тут в уголке губ Рыси вздулся и лопнул пузырёк слюны. Она всё-таки дышала. Хотя надолго ли, при таком-то обращении, — один Единый знает.
Солдаты тем временем уселись на бочку и принялись бросать кости уже вдвоём. При этом вновь прибывший в красках расписывал товарищу то, что происходило наверху, а тот время от времени прерывал рассказ восхищёнными междометиями и плотоядным причмокиванием. Марвин слушал, стискивая в горячих ладонях ледяной прут, иногда смотрел на них, иногда на Рысь, и думал, что убьёт их всех. Хотя нет, не думал. Он это знал.
— Эй, ты, — сказал он, когда говоривший, захлебнувшись в собственном красноречии при смаковании особо гнусной детали, умолк и приложился к кувшину. — Эй!
Солдат оторвался от кувшина и посмотрел на Марвина мутными глазами.
— Чего тебе?
— Пусти меня к ней.
Оба стражника расхохотались.
— Ну даёшь, парень! Да у тебя встало, что ли, заслушался, а? На девке и так уж живого места нет! Пожалел бы хоть!
Марвин переждал следующий взрыв хохота и сказал:
— Ей нужна помощь. Сами посмотрите, она же едва дышит. Заприте меня с ней вместе, я…
— А ну молчать! — рявкнул на него стражник. — Тоже мне, нашёл дурней. Сиди, где сидишь.
Марвин разжал и снова сжал вокруг прута онемевшие пальцы.
— Тогда сделайте что-нибудь. Дайте ей воды, одеяло подстелите.
— Да пошёл ты! Няньки мы ей, что ли?
— Она же умрёт, — стараясь говорить спокойно и терпеливо, сказал Марвин. — Вы поглядите на неё, сами же сказали, она чуть жива. Думаете, за её труп Лукас отвалит вам столько же, сколько за живую?
— Чего? — заморгал стражник. Марвин понял, что в гарнизоне соблюдалась субординация, и сторожить пленников приставили отребье, не имевшее никакого представления о планах своих начальников. Однако красноречивый стражник кивнул.
— А ведь оно и правда, я там слыхал наверху краем уха, что этих ребят для выкупа держат. И с девкой велели поосторожнее…
— Ну так чего, зад ей теперь лизать?
— Это как хочешь, а воды принеси. Давай, давай, — поторопил стражник, видя, что товарищ не слишком рвётся выполнять. Тот заворчал, но воды всё же принёс, а с ним и одеяло. Марвин смотрел, как Рысь, вздрагивая в грубых солдатский руках, жадно пьёт, и, почувствовав острый спазм жажды, сглотнул. Он дождался, пока солдаты закончат с девушкой, и вежливо попросил воды. Его обложили бранью, но кувшин сквозь решётку просунули. Марвин неуклюже сжал его и пил, задыхаясь от ледяной воды, обжигающей горло, пока не выронил кувшин. Солдаты уже снова уселись за бочкой и продолжили игру. Подробности насилия они больше не обсуждали. Марвин, почувствовав слабое облегчение, сел на холодный каменный пол и привалился плечом к решётке. Рысь была от него всего в пяти ярдах, казалось бы, три шага — и рядом. Она так и не пришла в себя, и у неё начался бред: она бормотала и вскрикивала, то заворачивалась в одеяло и скорчивалась под ним, то сбрасывала и начинала метаться, вся дрожа. Смотреть на это было ещё тяжелее, чем слушать россказни о том, что с ней сделали. Марвин не раз видел раненых, видел женщин после насилия, но именно сейчас отчего-то не мог отделаться от нелепого, но неодолимого чувства, будто всё это происходит по его вине, только по его вине.
— Рысь, — окликнул он её, когда она в очередной раз застонала, запутавшись ногами в одеяле. — Рысь, ты меня слышишь? Рысь! Да очнись же ты!
Это было так глупо, он знал, что она его не слышит. Солдаты больше не обращали на них внимания, и Марвин снова позвал её, на этот раз громче, сам не зная, чего хочет добиться. Она не отвечала, и он снова попросил стражников пустить его к ней. На сей раз на него даже не обратили внимания. Но когда Марвин, чувствуя всё нарастающее отчаяние, снова повернулся к Рыси, то увидел, что она смотрит прямо на него. В её глазах не было того, что Марвин боялся увидеть — пустоты, — только недоумение и испуг, будто у маленькой девочки, наступившей на змею. Марвин прижался к решётке лицом, вцепившись в неё изо всех сил, и быстро спросил:
— Как тебя зовут?
— Чт… — разбитые губы опухли и слушались плохо, но она выдавила наконец: — Ч-что?
— Как тебя зовут? Какое имя дала тебе мать?
Рысь удивлённо моргнула, как будто вспоминая, зажмурилась и содрогнулась, словно от боли.
— Милла, — прошептала она с трудом.
Что за дурацкое имя, подумал Марвин, только язычники так детей называют…
— Милла. Милла, слушай меня. Не спи. Слышишь? У тебя там одеяло есть. Слушай меня, говорю! Видишь одеяло?
Она не повернула головы, только зашарила рукой по полу.
— Нашла? Вот, завернись получше. И не спи. Смотри на меня. — Он кинул быстрый взгляд на солдат. Те трепались и бросали кости, шумно радуясь каждой удаче. Марвин снова зашептал: — Смотри на меня и не закрывай глаза. Говори со мной, давай. Говори.
— Я хочу пить, — пробормотала Рысь.
— У тебя и вода там есть. Кружка стоит. Посмотри. Ну, посмотри, давай, не ленись, ты ж крепкая девка.
Он не успокоился, пока она не нашла кружку и не напилась, а потом под его указания устроила себе подобие постели. Двигалась она медленно, словно всё ещё в бреду — да это так и было, наверное. Наконец умостившись, Рысь повернула к Марвину избитое лицо и, глубоко вздохнув, тихо проговорила:
— Ты дурак. Зачем ты им сказал?
Он не сразу понял, о чём она. Потом до него дошло.
— Но ведь Лукас воевал с ними вместе. Я подумал…
— Дурак, — повторила она, и её веки сомкнулись.
— Рысь! Милла! Проклятье… Милла!
— А ну молчать там! — рявкнул стражник.
— Не ори, — пробормотала она, не открывая глаз. — Я всё слышу. Я просто… так устала…
В душе Марвин был рад, что она не плачет и не пытается говорить о том, что случилось. Тут уж он и сам не знал бы, что ей сказать. Но где-то ещё глубже он понимал, что это-то как раз самое скверное, что она должна плакать и кричать, потому что это нормально, так любая бы на её месте делала… а она только сказала, что устала, и чтоб он не орал, потому что ей хочется поспать.
Он пытался дозваться до неё, но добился только того, что рассвирепевшие охранники всё-таки отперли его камеру и надавали ему пинков. После этого внушения Марвину оставалось только лежать, хватая ртом спёртый воздух, и думать, что то-то будет веселья, когда Лукас всё-таки явится за ними… если от них к тому времени что-нибудь останется, конечно. «Лучше б я её убил, — подумал Марвин бессильно, прислушиваясь к дыханию Рыси и ничего не слыша. — И так и так ведь помрёт, а иначе не оказался бы в такой заднице…» Охранники поступили дальновидно, заперев их по отдельности, потому что сейчас он попросту удавил бы эту сучку. Так он думал, а потом снова ловил её дыхание, и, подождав, пока солдаты вернутся к игре, опять стал звать её и звал, пока она не заворочалась во сне, и он с облегчением понял: ещё жива.
Марвин не знал, сколько времени прошло. Рысь потихоньку оклемалась, но потом её забирали ещё дважды. Возвращалась она, правда, уже на своих ногах, но по одному взгляду на её лицо было понятно, что с ней делали наверху. С каждым разом она становилась всё равнодушнее, и достучаться до неё было труднее и труднее. Но их по крайней мере стали кормить, и вода всегда была. Как-то Марвин потратил несколько часов, чтобы распутать узлы на запястьях, но зря старался — стражники немедленно это заметили и связали его снова. Один раз он решил попытаться удрать и напал на охранника, когда тот открыл дверь на время очередной кормёжки, но добился только того, что его яростно и упоённо избили. Похоже, Ойрек кое-чему научился на горьком Лукасовом опыте.
В один из дней, когда за Рысью снова пришли, солдат было трое. Марвин понял, что к чему, как только они стали отпирать его камеру. Так, ну, хоть какое-то разнообразие. Он не сопротивлялся, когда его вывели — отрадно было хотя бы глотнуть более-менее свежего воздуха. Рысь вели рядом, Марвин мог бы дотянуться до неё, но подозревал, что её ещё очень долго будет передёргивать от самого невинного мужского прикосновения. К его удивлению, она сама опёрлась на него, когда они поднимались по лестнице. Ничего не сказала, просто навалилась ему на плечо, и он старался облегчить ей путь, хотя сам еле держался на ногах.
Наверху Марвин постарался собраться и понять, где они всё-таки находятся. Судя по узким галереям и маленьким залам, форт был невелик, хотя гарнизон в сотню человек разместился бы тут без труда. Освещение было скупое. Стоял вечер или ночь — темнело рано, с ходу и не разберёшь. Марвина с Рысью отвели в зал, где за длинным столом шумно пьянствовал Ойрек с дюжиной своих друзей. По тому, как напряглась Рысь, Марвин понял, что насиловали её именно здесь. Но она даже не споткнулась на пороге: просто вошла, спокойно и отстраненно, будто ей и впрямь уже было всё равно. И тогда у Марвина внутри всё заледенело — так, что несколько мгновений он не мог дышать.
— Вечер добрый, мессер! — протянул Ойрек, заметив их. — Заходите, располагайтесь. И месстрес с собой прихватите. Ну-ка, смелее, робеть-то не надо, все свои!
Он был совершенно пьян и от этого казался ленивым и добродушным. Марвин решил, что сейчас всё-таки ночь — за день невозможно так нажраться. Дружки Ойрека были ему под стать. Впрочем, злобы в них Марвин не чувствовал.
— Ну, присаживайтесь же! — громыхнул Ойрек и постучал по скамье рядом с собой, да так, что пол задрожал.
Марвина развязали и толчком усадили на скамью. Перед ним тут же возник здоровенный шмат плохо прожаренного мяса и ковш с брагой. Рысь посадили напротив, зажав между двумя мужиками. Она равнодушно посмотрела на еду, потом ухватилась за кубок и присосалась к нему, как пиявка. Мужики загоготали.
— Вот, мессер, берите пример с благородной месстрес! — гаркнул Ойрек. — А за что пьёт благородная месстрес?
Рысь со стуком поставила пустой кубок на стол.
— З-за М-мессеру, — пьяно пробормотала она, и солдаты завопили от восторга.
— Ай, умница! За Мессеру! За Мессеру!
«Она пьёт с вами вместе за вашу герцогиню, — подумал Марвин, глядя на раскрасневшиеся рожи вокруг. — Вы усадили её к себе за стол, вы пьёте с ней вместе за то, чему все вы верны. Так как же вы можете… как вы можете её…»
— А благородный мессер наш чего не пьёт? — ткнув Марвина в бок так, что заныли рёбра, заорал кто-то ему в самое ухо.
— Я не пью за врагов, — ответил Марвин.
Шум за столом слегка поулёгся, множество взглядов обратилось к Марвину, и он понял, что именно для этого его сюда и притащили. Трахать пленницу им наскучило, захотелось теперь над Марвином поглумиться.
— А чего ж так? — сощурился Ойрек. Он сидел на скамье, развалившись, и походил на здоровенного жирного кота, нажравшегося сметаны. — Вон, девица твоя не побрезговала. А тебе кисло?
— Она не моя девица, — сухо ответил Марвин. Наверное, разумнее было молчать, но он не мог. — И она сейчас не за врага пила. Она не стала бы.
В тот миг он почему-то был уверен в своих словах. Рысь посмотрела на него, и он понял, что она крайне смутно сознаёт происходящее. И, должно быть, не может взять в толк, почему её ещё до сих пор не растянули на столе. От этой мысли внутри у него всё заклокотало.
— Она же вам не враг, — повысив голос, сказал он. — Она такая же язычница, как вы, и тоже пьёт за Мессеру! Она ваша! Так какого хрена вы с ней делаете такое?!
— Делаем что? — удивлённо спросил кто-то, и солдаты снова загоготали. «Рыцари, — подумал Марвин. — Это место похоже на гарнизон, и Ойрек пьёт с ними, значит, почти наверняка все они здесь рыцари…»
— Какого хрена? — подал голос Ойрек. — Ну, парень, это я тебе скажу. Понимаешь ли, мы торчим тут уже третий месяц, временами только за харчами выбираемся, и на сто мужиков — ни одной бабы. Кроме её светлости, конечно…
— А она не баба! — фыркнул кто-то.
Пока над столом громыхал хохот, Марвин обдумывал услышанное. Герцогиня здесь… прямо здесь, в этом самом форте. Возможно ли, что, захватив его, Ойрек оказал ему услугу?..
Но размышлять об этом пока преждевременно. В камере успеет, в конце-то концов.
— И потому, — продолжал Ойрек, когда веселье улеглось, — ребятам нашим по хрен, что это за девка да за кого она там пьёт. Девка — она девка и есть. Сечёшь?
— Она не девка, — негромко сказал Марвин, но от звука его голоса стоявший над столом гвалт утих. — Она солдат. Она дочь солдата, с которым вы, сэйр Ойрек, дрались бок о бок под Гизборро. Может, вы и с ней бок о бок дрались. Может, она шкуру вашу спасла как-то в разгар драки, а вы и не заметили. А может, когда Лукас выкупит её, она снова окажется рядом с вами в бою. И когда у неё будет возможность убить королевского воина, который окажется у вас за спиной, пораскиньте-ка мозгами, что она сделает.
Стало совсем тихо. Похоже, с такой стороны на дело никто не смотрел. Ойрек глядел на Марвина со своей скамьи, сощурив глаз, а потом вдруг сказал такое, что Марвин лишился дара речи:
— Слушай-ка, парень, а ты сам-то часом не Лукаса сынок?
Пока Марвин приходил в себя от этого дикого предположения, Ойрек встал и, двигаясь на удивление ровно, подошёл к Рыси и встал за её спиной.
— Говоришь, стало быть, она нам друг. Она нам не враг. И ещё говоришь, что только врагов можно трахать, а своих нельзя. Так?
Марвин молча смотрел на него. Ойрек расплылся в ухмылке.
— Ну коль так, она же тебе враг? Ты-то сам — Попрошайкино отродье. Вон, за её светлость пить оказываешься. А девочка — она наша, она за Мессеру пьёт. Вот сучонка ведь… Так давай. Трахни её сам. Раз она тебе враг.
Ойрек схватил Рысь за плечи и дёрнул на себя. Она свалилась со скамьи, он протащил её по полу и бросил в центре зала.
— Вперёд! — крикнул он, обернувшись. Его глаза сверкали злым, безумным блеском. — Тебе-то терять нечего станет, коль на поле боя встретитесь. Ну, давай!
— Давай, давай! — завопил кто-то рядом с Марвином, и остальные подхватили. А он сидел, не шевелясь, и не мог поверить, что они… нет, не рыцари. Что они люди.
— Давай, — повторил Ойрек, глядя прямо на него. — Если выдерешь её сейчас как следует, отпущу тебя восвояси. Заодно и весточку папашке её снесёшь, а то мне всё передать не с кем.
«Не с кем, — подумал Марвин отстранённо. — Ещё не передал, значит, Лукас ничего не знает. Ни о Рыси, ни… обо мне. О, Ледоруб и все его бесы, но разве же я думал… разве надеялся на… него…»
А на кого же ещё, отчаянно завопил тонкий, визгливый, гаденький голосок где-то очень глубоко внутри. И Марвин стиснул глотку этому писклявому червяку, свернул ему шею и вышвырнул вон.
Думать о том, что делать дальше, не было никакой необходимости.
Ему не дали ножа, но рыцари рядом с ним были слишком пьяны, чтоб реагировать как следует. Марвин схватил со стола чей-то кинжал и успел располосовать грудь сидящему рядом солдату, прежде чем на него навалилась толпа вонючих туш. Марвин и сам-то пахнул отнюдь не розами, но от ощущения ударившего в нос смрада — вина, блевотины, пота, крови — его едва не стошнило. И эти вот ублюдки насиловали Рысь. Он запоздало подумал, что, может быть, было бы милосерднее с его стороны принять их условия и незаметно зарезать её во время соития. А потом непонятно откуда пришло убеждение, то Лукас на его месте поступил бы именно так, и это было достаточной причиной, чтобы проклясть себя за одну только эту мысль.
— Что здесь происходит?!
Низкий голос разлетелся над орущей толпой, будто раскат грома. Солдаты повскакивали и замерли. Они повалили и обезоружили Марвина, но связать не успели, и он тоже поднялся, пытаясь понять, кто был новым действующим лицом во всём этом безумии. И понял. А поняв, невольно вздрогнул.
У входа в зал стоял человек, выглядящий более странно, чем кто-либо в этом балагане. Он был высок и широкоплеч, огромное брюхо свисало почти до бёдер, прикрытое только длинной ночной сорочкой да наброшенным поверх неё плащом. Короткие грязные волосы спутались, будто человек только что спал, но на щеках горел лихорадочный румянец, говоривший о том, что он поднялся от тяжёлой лихорадки. Маленькие, близко посаженные глаза блуждали по толпе, и тот, на ком останавливался их взгляд, опускал голову. Один только Ойрек не отвёл взгляд и даже набрался смелости ответить на вопрос:
— Ребята веселятся, ваша светлость, только и всего.
И только тогда до Марвина дошло, что этот человек — женщина. Больше того — принцесса крови. Её светлость Артенья, герцогиня Пальмеронская, собственной персоной.
Она не знала обо всём этом, понял Марвин мгновением позже. Она болеет, и ей вот-вот рожать… Это было так дико: невероятно мужицкого вида женщина с оттягиваемым плодом животом. Ей рожать со дня на день, она занимает комнаты далеко отсюда и не выходила из них, иначе бы она никогда этого не позволила…
Солдаты в полном молчании смотрели, как герцогиня идёт через зал. Поступь у неё была твёрдая, как прежде, но вены на ногах вздулись, и под тяжестью живота Артенья переваливалась с боку на бок, будто гусыня. У пьяной солдатни такое зрелище непременно должно было вызвать приступ хохота. Но никто не засмеялся.
Артенья подошла к Рыси, сжавшейся на полу посреди зала. Наклонилась к ней, тронула за плечо. Рысь содрогнулась, но, видимо, поняв, что это прикосновение не несёт ей боли, не отшатнулась. Артенья взяла её за подбородок и, повернув голову девушки к себе, некоторое время рассматривала её лицо. Потом повернулась к своим солдатам, своим доблестным рыцарям, и спросила:
— Кто это сделал?
Ни звука в ответ. Даже Ойрек промолчал.
— Кто это сделал? — повторила герцогиня. — Если вы будете молчать, мессеры, мне придётся повесить всех присутствующих в этом зале.
— Да что такого-то! — крикнул кто-то из дальнего конца зала. — Ну подумаешь, девку поимели! Делов!..
— Кто это?.. — лицо герцогини налилось кровью. Она круто развернулась, так, что её живот заколыхался. — Кто сказал? КТО, Я СПРАШИВАЮ?!
Её крик был ужасен. Это не был крик сварливой женщины — так кричат только мужчины, обезумев от гнева. Солдаты ошарашено забормотали, и тогда Артенья ринулась вперёд, выхватила у одного из них меч из ножен и понеслась в дальний конец зала.
— Кто сказал?! — брызгая слюной, орала она. — А ну выходи, сучий потрох! Выходи и отвечай за свои слова, паскуда сраная!
Рыцари расступались и пятились, не смея вставать у неё на пути, и Марвин вполне мог понять их опасения. Даже полуодетая и брюхатая, она выглядела пострашнее иных мужиков.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но тут в зал вбежал ещё один человек. Марвин никогда не видел его прежде, но в глаза он бросился сразу, потому что был едва ли не единственным, кто хотя бы с виду казался трезвым.
— Артенья! — крикнул мужчина, и в его голосе было столько отчаяния, что все немедленно развернулись к нему.
— Боги, нет! Артенья! — закричал мужчина и бросился через толпу. Через несколько мгновений он вырвал из рук герцогини оружие и, обхватив её за плечи, что-то быстро заговорил. Было видно, что он пытается успокоить её и увести отсюда. Марвин понял, что этот человек, кем бы он ни был, — отец её ребёнка.
Какое-то время герцогиня слушала молча, потом сказала:
— Лайам, я запретила насилие в рядах своих воинов. Тебе об этом прекрасно известно. И виновные будут покараны, хочешь ты этого или нет.
«Хочешь ты этого или нет» — Единый, как же нелепо звучит из уст герцогини. Она при всех выдаёт, что этот человек может ей указывать, имеет власть над нею. Да и вообще, чем надо было думать, чтоб являться перед своими воинами в таком виде, кидаться на них и вопить, как полоумная… Какая же она дура. Но перед этой дурой тем не менее трепетали, робели, она вгоняла солдат в ступор. Она — или её безумие.
— Кто насильник? — резко спросил Лайам, оборачиваясь к солдатам. Одной рукой он всё ещё обнимал Артенью за плечи.
— Многие, — невозмутимо отозвался Ойрек. — Сами понимаете, мессер, торчим тут бес знает сколько, парни заскучали. В последнюю вылазку за провиантом взяли парочку пленников, вот и решили развеяться. Тем более что ребятки эти троих наших завалили…
— Что за пленники? Почему не доложили? — резко спросил Лайам.
Марвина вытолкнули вперёд. Он оказался рядом с Рысью, помог ей подняться и только тогда ответил на нетерпеливый взгляд Лайама.
— Сэйр Марвин из Фостейна, — спокойно представился он. — Преданный вассал его величества короля Артена. А это Милла по прозвищу Рысь, наёмница, сражавшаяся на стороне её светлости герцогини Пальмеронской.
Лайам посмотрел на Ойрека, требуя подтвердить или опровергнуть эти слова. Тот пожал плечами. Лайам снова посмотрел на Марвина.
— Единобожец? — резко спросил он.
Марвин вместо ответа осенил себя святым знамением. Лайам повернулся в Артенье.
— Может быть, нам их сами древние боги послали, слышишь? — тихо проговорил он. Та, уже совсем обессилев и обмякнув в его руках, неуверенно кивнула. Лайам отпустил её и, повысив голос, сказал: — Теперь слушай меня, сэйр Ойрек. Ни ты, ни кто-либо другой больше пальцем не тронет этих людей. Тот, кто ответственен за насилие, должен быть повешен. Выбирай, Ойрек, будешь ли это ты или те, кто глумились над этой женщиной.
В зале поднялся ропот, но твёрдый голос Лайама перекрыл его:
— Завтра утром напротив окон её светлости должно висеть тело зачинщика. Другие виновные получат двадцать ударов по пяткам. В противном случае повешены будете вы, сэйр Ойрек, а все остальные здесь присутствующие получат по полсотни палок каждый. Вне зависимости от того, принимали они участие в разбое или нет.
«В гарнизоне сто человек, — думал Марвин, пока солдаты шумно обсуждали услышанное. — Не меньше, а то и больше». Этот Лайам должен иметь за плечами силу, способную урезонить дюжину головорезов. Иначе они просто убили бы его и продолжили развлекаться. Или… не может ведь быть, что дело в авторитете Мессеры. Какой, к Ледорубу, авторитет, если только что на глазах у всех она висела на плече у своего мужика, пока он вершил суд? А когда всё закончилось, безропотно позволила вывести себя вон. Когда она проходила мимо Марвина, он кожей ощутил исходивший от неё жар. Она была тяжело больна и, видимо, не в себе. Кто же этот человек рядом с ней? Кто после её смерти будет править этим гарнизоном и этой страной?