Остапенко Юлия Владимировна. Птицелов

   — Ещё бы я дрогнул, — сказал Марвин. — Её величество лучше других знает, что слабость плоти в число моих недостатков не входит.
   Он совсем обезумел, если ляпнул такое, но удержаться не было никаких сил. Зато наконец-то он сумел внести лёгкое смятение в эту тошнотворно просчитанную сцену: Ольвен подскочила, а граф Алектио нахмурился так сильно, что меж бровей пролегла складка. Но оба они были не дураками и мгновенно поняли, что лучший выход — оставить сальный намёк без внимания. Ольвен выдавила улыбку, а граф благосклонно кивнул. Оба они быстро справились с собой.
   — Это так, — сказала королева. — Что ж, вы меня убедили, мессеры.
   — Рад слышать это, — сказал граф. — Завтра же на совете я предложу его величеству кандидатуру сэйра Марвина. Мессер, будьте любезны не покидать замок. Если его величество поддержит мои предложения, завтра вы будете осведомлены о деталях вашей миссии. Верю, что мы не ошиблись в вас.
   — С радостью разделяю эту веру, — сказала Ольвен и протянула Марвину руку для поцелуя. Ему, видимо, полагалось обомлеть от подобной милости, но он не доставил Ольвен такого удовольствия и поцеловал её ручку сухо и коротко, не глядя королеве в глаза. Ледоруб с ней, всё, что она могла сделать, она уже сделала. Хуже не будет, потому что некуда.
   Подчёркнутая официальность прощания окончательно прояснила положение вещей. Марвин поклонился графу и покинул покои королевы, чувствуя себя полным идиотом, и в то же время не в силах отделаться от радостного возбуждения, разгоревшегося в его груди. Он успел отвыкнуть от этого чувства, и теперь радовался ему, как радуются первым лучам весеннего солнца после затянувшейся зимы. Что бы ни задумали Ольвен с её новым любовником, это не его дело — ему нравилось, чем это обернулось. Король утвердит его кандидатуру, Марвин в этом не сомневался — из того, что он видел и слышал, он успел заключить, что король был последним человеком, принимающим решения что в этом замке, что в этой стране. А стало быть, будет драка. Неважно, с кем и почему. Просто хорошая драка. «О Единый, это же именно то, чего мне так не хватает, — подумал Марвин. — Чего мне всегда не хватает, сколько бы я ни дрался».
   За время его отсутствия большинство рыцарей, собравшихся в Таймене после разгрома герцогини, разъехались, а из оставшихся Марвин никого не знал. Его это полностью устраивало — как и приказ не оставлять замка до завтра. Он прибыл только утром и страшно вымотался, ему хотелось завалиться спать часиков на пятнадцать и, главное, ни о чём не думать. Но это как раз оказалось легко: оказывается, пустота и неизвестность в будущем давила на него куда сильнее, чем мучительный груз недавнего прошлого. Что бы ни означали кулуарные заговоры королевской родни, не подлежит сомнению одно: король понимает и признаёт, что война только началась. И, Единый, как же это хорошо!
   Марвин сладко мечтал об этом, стягивая с себя ненавистную придворную одежду — бесы бы побрали эти жилеты, под доспехи они ещё нужны, чтоб железо не натирало, но здесь-то зачем? Марвину давило грудь, от возбуждения и уже глухой, но всё ещё ощутимой ярости ему было трудно дышать, и, оставшись в одной рубахе и нижних штанах, он подошёл к окну.
   Но распахивать его не стал.
   — Марвин! Ты вернулся!
   «Твою мать», — раздражённо подумал Марвин, круто оборачиваясь и не желая признавать, что почувствовал облегчение. Потому что не вломись Петер Локрид в его комнату в этот миг, он непременно снова стал бы думать о вещах, думать о которых не стоило.
   Петер остановился у порога, сделал шаг назад.
   — Ты спать собирался? Прости, я узнал, что ты в замке и…
   — Да ладно, — махнул рукой Марвин. Он был раздосадован — но ещё больше удивлён настырностью этого мальчишки, то и дело оказывающегося рядом с ним. К тому же он заметил в руке Петера бутылку — это сразу вынудило его сменить гнев на милость.
   — Давно ты вернулся?
   — Сегодня.
   — Ну и где молодая жена? — подмигнул Петер.
   — В могиле, — коротко ответил Марвин.
   Улыбка Петера погасла. А потом он выругался — так громко, витиевато и, главное, так от души, что Марвин усомнился, не слишком ли к нему несправедлив. Уж по крайней мере, ругань Петера прозвучала намного искреннее, чем возгласы ужаса, испускаемые её ублюдочным величеством королевой Ольвен.
   Марвин отошёл от окна (и сразу почувствовал неясное облегчение), завалился на постель с ногами.
   — Надо выпить, — сказал он.
   — Точно надо, — согласился Петер, что они и сделали. Петер ни о чём не расспрашивал, как всегда, и это Марвина тоже вполне устраивало. Опрокидывая в горло вино, он подумал, что всё равно сейчас не смог бы уснуть.
   — А что королева?.. — поинтересовался Петер наконец.
   — Королева хотела отрубить мне башку. Но потом они с графом Алектио предпочли отправить меня убивать герцогиню.
   Петер поперхнулся вином и уставился на него, как на сумасшедшего.
   — Ну-ка, отсюда поподробнее!
   — Да я и сам в догадках теряюсь, — пожал плечами Марвин. — Понял только, что задумали они это ещё до моего приезда. И почти наверняка до того, как Ольвен узнала, что Гвеннет мертва. Вообще, всё это походило на хорошо отрепетированный спектакль. Как они говорили и что… Только вот не возьму в толк, с чего мне такая честь.
   Петер задумчиво смотрел на него, барабаня пальцами по бутылке. Потом покачал головой.
   — Это очень странно, Марвин. Убийство герцогини — дело слишком ответственное, чтобы посылать на него кого попало. Я имею в виду, — поспешно добавил он, — для таких вещей существуют специально тренированные и многократно проверенные агенты… Это не дело для обычного, пусть и верного рыцаря, прославившегося в боях.
   — Это я сообразил, — сухо сказал Марвин. — Но, видимо, зачем-то им понадобилось меня уверить, что я — их последняя надежда. Я не стал их разубеждать.
   — Может быть, и напрасно… К тому же будь всё настолько серьёзно, тебя бы отправили немедленно, не дав возможности проболтаться. Ты-то, конечно, особо болтать и не стал бы, — снова поправился он, — но кто-то другой…
   «Странно, — подумал Марвин, — как он подбирает слова в разговоре со мной, неужели боится?»
   — Они запретили мне покидать замок, — сказал Марвин. — До получения окончательных инструкций.
   Петер умолк. Потом покачал головой.
   — Ох, хреново всё это…
   — А по-моему, неплохо, — сказал Марвин и растянулся на постели. — Я же всё равно тут со скуки бы подох.
   — Ты, я вижу, не особо убит горем, — тихо проговорил Петер.
   Марвин посмотрел на него в упор.
   — Ты прав, приятель. Хотя, смею верить, и счастливым я тоже не кажусь. Так что избавь меня от морали о полугодовом трауре. Будь любезен.
   — Ты… сделал всё, что мог? Я хочу сказать… то, что ты сейчас так радостно воспринял откровенную подставу… это не оттого, что ты… хочешь умереть?
   Ох, как же он мямлит иногда, будто задрипанный паж, едва выбравшийся из-под материнской юбки. И не важно, что именно говорит — отводя глаза, прочищая горло и запинаясь через слово. Совсем не важно.
   Но слова сказаны, вопрос задан, и какая разница, как и кем…
   Сделал ли ты всё, что мог, Марвин из Фостейна, чтобы спасти свою невесту? И если нет, то почему , Ледоруб тебя раздери?
   Потому что… потому что… — ответ витал где-то совсем рядом, но ускользал, будто вода, уходящая сквозь пальцы. Грязная, мутная вода, смешанная с кровью.
   Марвин сел, упёрся локтями в колени и, опустив голову, вцепился в волосы руками.
   — Всё так… запуталось, — медленно проговорил он. — Да, наверное, я сделал… что мог тогда. А потом… потом я просто уехал. Я ничего не мог сделать, когда он убил её, а потом думал только о том, что надо забрать её тело оттуда… и похоронить по-человечески. Я думал, что если не сделаю для неё хотя бы этого, любая месть… будет…
   Он смолк, задохнувшись, и просто не знал, что сказать дальше — какой была бы эта месть? Неправильной? недостаточной? бесполезной? Или всё дело в том, что Марвину не хотелось мстить Лукасу из Джейдри за Гвеннет? Ему хотелось мстить только за себя, за то, что он чувствует, чего чувствовать не должен…
   — Ты его не убил? — донёсся до него голос, далёкий, тихий, и хотя он явно принадлежал Петеру из Локрида, Марвину показалось, что это голос самого Единого. — Ты мог до него дотянуться и… не убил?..
   «ДА!!!
   Да, проклятье, да, да, да!!! Я не убил его. Зачем его убивать, если ему от этого не станет даже вполовину так больно, как мне?! Тут нужно что-то другое, но я не знаю, что. А объяснить мне может только он. И пока он меня не научит, я не стану даже пытаться. Хоть ради Гвеннет, хоть ради кого угодно в этом трижды проклятом мире».
   Марвин почувствовал чью-то руку на своём плече и вздрогнул, но, вскинувшись, увидел перед собой не голубые, а карие глаза — и внезапно ощутил дикое, разрывающее на части разочарование.
   — Твою невесту убил тот человек из Балендора?
   — Убирайся, — сказал Марвин.
   Петер убрал руку с его плеча. Встал, молча вышел, прикрыв за собой дверь. Марвин какое-то время слушал его удаляющиеся шаги. Потом подумал: должно быть, из этого Петера мог бы получиться хороший друг. И сразу за этой мыслью пришла другая, произнесённая в его голове незнакомым желчным голосом: любопытно, а что бы по этому поводу сказал Лукас? Что-нибудь вроде того, что лишь по молодости можно делить людей на тех, кто мог бы стать твоим другом, и тех, кто нет…
   Марвин лёг на спину, сцепив пальцы на затылке, и стал смотреть в потолок.
   Этой ночью сон к нему так и не пришёл.
   Лукас вырос в семье, принадлежащей к сословию, где религиозность считалась проявлением хорошего тона. Быть может, именно поэтому он был столь категорически нерелигиозен. Во времена его юности это значения не имело — в конце концов, сорвиголовой и богохульником был даже Дерек, и Лукас ни разу не видал, чтобы он, назвав своего сюзерена старым пердуном, виновато осенял себя святым знамением. Конечно, когда Дерек принял сан, всё изменилось — то есть они по-прежнему напивались и дебоширили, только Дерек теперь всякий раз после драки бегал на исповедь. Они тогда были стеснены в средствах, и пособие, выделяемое орденом патрицианцев своим рыцарям, пришлось юным воинам очень кстати. В какой-то момент Лукас даже едва не поддался на уговоры — но именно тогда-то ему и пришлось выполнить первый заказ святых братьев, и он получил возможность познакомиться с ними поближе. Возможность пришлась вовремя: Лукас поклялся себе, что скорее помрёт с голоду, чем свяжется с этими пройдохами и шарлатанами всерьёз. С голоду он, впрочем, не помер — вскоре ему пожаловали рыцарство, и к этому времени он уже уразумел, что нельзя поносить короля вслух, клясться Ледорубом при патрицианцах и признаваться, что не ходил в храм десять лет. Удивительно было другое: то, что прежде все эти мальчишеские глупости ничуть не мешали ему производить на патрицианцев благоприятное впечатление. Но, наверное, они просто чувствовали в нём потенциал, а потому многое спускали с рук. Потенциал, похоже, чувствовали до сих пор — но спускать богохульства уже станут вряд ли, поэтому, переступая порог храма Первопрестола — верховного храма Единого в Таймене, — Лукас прилежно осенил лицо святым знамением. Ему даже напрягаться не понадобилось: давно вошло в привычку.
   А ещё у него вошло в привычку держать при себе отношение к происходящему, особенно если не хочется привлекать к своей особе лишнего внимания. Посему он предпочёл склонить голову, сложить руки на груди и слиться с толпой молящихся. Толпа, надо сказать, была невелика: шёл пятый день Покаянной недели, во время которой каждый истинно верующий в Единого должен был предстать перед его слугами и отчитаться за свои прегрешения, а в награду за явку с повинной получить не столь суровую, как обычно, епитимью. Все истинно верующие обычно собирались в главном храме столицы в первый день Покаянной недели — среди них было немало тех, кто пришёл поглазеть на короля с королевой, преклоняющих колена перед верховным магистром. Лукас и сам бы не отказался от такого зрелища — приятно посмотреть, как склоняется в поклоне главная стерва Хандл-Тера, но к началу молебна он попросту не успевал. И так примчался из Хиртона сломя голову — но и теперь не был уверен, что успел.
   Полупустой храм в основном наполняли простолюдины: некоторым всё же хотелось получить прощение не от кого-нибудь, а от магистров святого ордена, самолично принимавших исповеди всех желающих в эти дни. Каторжная работа, должно быть, — целый день кряду выслушивать чужое нытьё. Бедняга Дерек, и как он только выдерживает. Но уклоняться от обязанностей мессер магистр не стал — Лукас в этом и не сомневался, потому по приезде в Таймену и пришёл прямо в храм, даже не переодевшись с дороги. Неучтиво, конечно, по отношению к Единому, но, с другой стороны, разве храм — не первое место, куда по прибытии в город должен бросаться любой истинно верующий? А баня — уже потом.
   Чадили толстые синие свечи, под крышей тоненько пел хор мальчиков. Двери храма были распахнуты настежь, приветствуя любого пожелавшего войти, и дым благовоний обдавал стоящих у входа приторно-сладкой волной. Внутри наверняка не продохнуть, и Лукасу не очень хотелось идти в эту душегубку, но выбора не оставалось. Он протиснулся внутрь, окинул взглядом очередь молящихся. Очередей на самом деле было три: в двух из них толпилась чернь, ещё одна, небольшая, состояла сплошь из горделиво озиравшихся мессеров и скромно потупившихся месстрес. Никакого равноправия даже перед Богом, вздохнул Лукас про себя. Ну да в самом деле, благородным мессерам недосуг ждать вместе со всеми — у них брага стынет.
   Как и следовало предполагать, Дерек принимал исповедь в третьей очереди — выслушивать простолюдинов предоставили монахам саном пониже. Лукас окунул пальцы в святую воду — талый лёд, привезённый с вершин Хребта Костяшек, где по преданию Святой Патриц впервые встретил Ледоруба. Вода была тухлой и дурно пахла, но Лукас, не дрогнув, провёл мокрыми пальцами по губам и встал в конец очереди, сразу за невысоким темноволосым пареньком, смущённо теребившим в руках мятую шапку. Вот шапка — это хорошо. В Таймене было куда холоднее, чем в южной доле Предплечья — оказывается, он успел привыкнуть к южному климату, и теперь мёрз. В храме, как он и предполагал, стояла духота, но от толстых каменных стен немилосердно тянуло холодом.
   Лукас окинул храм взглядом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз посещал подобное место… Кажется, ещё с Дереком. Тогда они, впрочем, скорее были потрясены богатством внутреннего убранства — по сравнению с убогими жилищами мелкопоместных рыцарей, которым в то время служили, — а отнюдь не духом могущества, которое Дерек разглядел позже и которым так и не сумел заразить Лукаса. Впрочем что в том, давнем храме, что в этом главным предметом, притягивающим взгляд, была каменная ладонь с отставленным большим пальцем — очень тщательно выполненная, с мельчайшими морщинками и складками на пальцах, с кутикулой вдоль корня каждого ногтя — но без единой линии на самой ладони. По традиции её никак не украшали — храм мог похвастаться лишь качеством и скрупулезностью выполнения скульптуры. Зато пространство вокруг неё, от пьедестала до самых стен, было устлано златоткаными коврами и платками, щедро расшитыми жемчугом. А ещё витражи в окнах из цветного стекла, медные рамы, позолоченные постаменты для восседающих священнослужителей — Лукас не переставал поражаться, откуда патрицианцы берут деньги на всё это. Насколько он знал, они только ссужали — своим рыцарям, чужим рыцарям, королю, а может, и заморским варварам. Им все были кругом должны, и потому они всех держали за горло. У них была своя армия, способная вытряхивать долги, и свой Совет, вертевший королём, как ему вздумается, — словом, предприимчивые ребята. Дерек говаривал, что Лукасу среди них самое место. Лукас смеялся. И делал то, за что патрицианцы ему платили, — но на большее не согласился бы никогда. Он подозревал, что чувство вседозволенности, которым наделён всякий патрицианец, затягивает. А он не любил чувствовать себя зависимым — пусть бы даже от собственных желаний.
   Очередь двигалась медленно — точнее, с четверть часа уже не двигалась вовсе. Дерек, кажущийся немного усталым и бледным в своём торжественном ярко-алом облачении, равнодушно кивал, глядя на темя женщины, что-то невнятно и сбивчиво бормотавшей у его ног. Ох, грешна, должно быть, так грешна… Что, конечно, не помешает ей по-прежнему спать со своим конюхом, едва она доберётся до дому. Дерек был хорошим патрицианцем, и его лицо оставалось непроницаемо, а взгляд невозможно было поймать, но Лукас знал, что в душе ему это всё тоже тошно. Во всяком случае, Лукасу хотелось бы верить в это.
   Он вдруг понял, что что-то не так, — и обозлился на себя за то, что не заметил раньше. Мальчишка, стоящий перед ним, уже в третий раз оборачивался и смотрел на него — бегло, но слишком пристально, чтобы это можно было объяснить обычной скукой, вынуждающей столь хамски разглядывать стоящих рядом. Лукас был уверен, что никогда прежде его не видел, — парень был на вид обычный, но такие взгляды Лукас не забывал. Мальчишка встретился с ним глазами и быстро отвернулся. Лукас слегка наклонился вперёд — так, что его лицо оказалось у парня над плечом, и внятно произнёс:
   — Мессер, будьте любезны по окончании молебна дождаться меня у выхода. Я имею к вам разговор.
   Пение хора, вздохи и невнятное бормотание молящихся почти заглушили его шепот, но парень, без сомнения, всё расслышал — Лукас видел, как краска схлынула с его лица. Возможно, он даже ответил бы, но тут шибко грешная месстрес наконец решила, что теперь чиста, словно горлица, и поднялась с колен. Дерек рассеяно благословил её, так же рассеяно наложил епитимью — от усталости, видимо, слишком громко, и все услышали, что месстрес положено сто поклонов ежеутренне и еженощно на протяжении месяца. Что же она такого натворила, интересно? Неужели у неё несколько конюхов? А по платью и не скажешь. Как жаль, нет времени познакомиться с ней поближе.
   Месстрес, впрочем, судя по виду, сочла, что легко отделалась, — она порхнула в сторону, к чаше со святой водой, и тут же её сменил стоявший перед Лукасом парень. Он торопливо бухнулся на колени — то ли с перепугу, то ли от усердия не на молитвенную скамеечку, а рядом с ней, торопливо забубнил покаяние. Исповедальный помост находился в пяти шагах, но акустика в этой части зала была что надо, то есть совершенно никакая — Лукас не мог разобрать ни единого слова. Мальчишка закончил быстро, даже слишком быстро — неужели впрямь испугался?.. Когда он встал, Лукас посмотрел прямо на него, хотя это и противоречило правилам поведения в храме, — и парень отвернулся, пряча взгляд. Забавно… Интересно, дождётся у входа или сбежит?
   Это была последняя мысль Лукаса, прямо либо косвенно касавшаяся молодого человека, — через мгновение он опустился на колени перед Дереком и забыл обо всём, кроме того, что привело его в Таймену на сей раз.
   — Мир вам, мессер магистр. Соблаговолите выслушать нечестивого.
   Дерек владел собой мастерски — не будь Лукас в том уверен, не стал бы его провоцировать. Впрочем, был момент, когда он всерьёз обеспокоился, не сказалась ли усталость и духота на мессере магистре самым нежелательным образом.
   — Лукас, — не поднимая головы, равнодушно пробормотал Дерек, хотя Лукас знал, что он убить его готов. — Ты в своём уме? Зачем ты здесь?
   — Ты меня вызвал, если помнишь. Причём довольно бесцеремонно. Я буквально с места сорвался, а ты ещё недоволен?
   — Но нельзя ведь было приходить сюда. Ты же был на стороне Артеньи, если тебя кто-то узнает…
   — На Артенью меня натравил ты. К тому же ты писал, что я под защитой ордена.
   — Всё равно, что ты здесь-то делаешь?!
   — Тише, ваше преподобие, мои грехи не столь ужасны, смею полагать.
   Дерек осёкся, сообразив, что эмоциональность, с которой он произнёс последние слова, могла озадачить тех, кто ждал своей очереди на исповедь. Потом покачал головой.
   — Твои грехи чудовищны и непростительны. Где ты остановился?
   — Гостиница «Орлан и решка».
   — Я за тобой пришлю.
   — Дерек, я не опоздал? — всё же решился спросить Лукас.
   — Нет. Как раз вовремя. Хотя всё равно не надо было сюда приходить. А теперь прочь, безбожник. Девять недель строгого поста и воздержания, триста поклонов трижды в день, — громко оповестил он.
   «Мстительный, гад. Теперь-то небось подумают, что я изнасиловал нетронутую деву или убил ребёнка», — подумал Лукас, приняв благословение и встав с колен. Талая вода в чаше у исповедальни была посвежее, чем та, что у входа, в ней даже плавали кусочки льда — конечно, не высокогорного, но зато она была по-настоящему холодной. Лукас с удовольствием смочил ею губы и, подняв голову, провёл раскрытой ладонью по лицу. Этот жест дался ему словно бы сам собой, совсем без усилий. Огромная каменная рука над самой его головой вблизи казалась ещё более грозной, чем издали. Но, как ни странно, от неё исходило тепло. Должно быть, с другой стороны была маленькая печь с углями, и камень прогревали изнутри. На мгновение Лукасу даже показалось, что сомкнутые пальцы слабо шелохнулись, будто прося его подойти ближе. Странно, запаха золотушницы в храме не ощущалось. Должно быть, померещилось от духоты.
   Лукас вышел из храма и всей грудью, насколько мог глубоко вдохнул морозный воздух. День клонился к вечеру, маленькое тусклое солнце висело над самыми крышами. То, что ещё недавно казалось Лукасу промозглостью, теперь обернулось блаженной свежестью, и он решил прогуляться до гостиницы пешком. Сюда он приехал в наёмной карете — конь слишком устал с дороги, да и сам Лукас, признаться, тоже вымотался изрядно. Гнал как сумасшедший… думая, не поздно ли. Если бы он опоздал, было бы так обидно! Просто до смерти. Столько усилий оказалось бы потрачено зря. Столько усилий — а ещё жизнь глупой, но милой и ни в чём не повинной девушки по имени Гвеннет из Стойнби.
   Мальчишки, привлекшего его внимание в храме, разумеется, снаружи не оказалось. Лукас свернул в ближайший переулок и пошёл по мощёной мелким камнем улице по направлению к Новой Таймене — кварталу, где располагались особняки дворян. Парень был хорошо одет, стало быть, либо там живёт, либо в королевском замке — но дорога туда так и так одна. Не то чтобы Лукас в самом деле надеялся его догнать, но ему было любопытно. К тому же он сомневался, что Дерек пришлёт за ним сегодня.
   Первопрестольный храм располагался по соседству с рыночной площадью, и окрестные улочки были запружены лавками, большинство из которых ещё не успели закрыться. Лукас шагал, оглядываясь и стараясь не пропустить ни одной. Пройдя два квартала, остановился напротив оружейной мастерской. До блеска начищенная вывеска в виде двух скрещенных мечей ярко полыхала в закатном свете. Лукас помедлил мгновение, потом вошёл внутрь.
   И ничуть не удивился, увидев давешнего паренька, рассеянно разглядывавшего увешанный кинжалами ковёр на стене. Будь Лукасу восемнадцать лет, он бы тоже решил совместить приятное с полезным и схорониться от нежелательного собеседника в оружейной лавке, где хоть есть чем себя занять.
   Хозяин мастерской, уже, видимо, не ждавший сегодня посетителей, приветствовал гостя. Лукас небрежно кивнул, ловя ошарашенный взгляд обернувшегося парня. Потом прошёлся вдоль столов, разглядывая клинки, тронул один из них, походя проверил балансировку, положил на место — и развернулся, оказавшись прямо напротив молодого человека. Тот, надо отдать ему должное, больше не пытался сбежать — только глядел на Лукаса так, словно встретил самого Ледоруба. «Как забавно… а хорошо, что я всё-таки его догнал», — подумал Лукас.
   — Ну, мессер, что же вы меня не дождались?
   — Вы что, следили за мной? — резко спросил парень в ответ, а потом быстро облизнул губы, и дерзость в его тоне как-то не вязалась с этим жестом.
   — Многовато вам чести, — пожал плечами Лукас. — Я просто шёл домой и решил заглянуть в оружейную. Мне нужен кинжал. Хозяин, что посоветуете?
   — Вот, не угодно ли благородному мессеру взглянуть…
   Лукас перевёл внимание на торговца и его товар, отмечая краем глаза, что парень не спускает с него глаз. Лукас слушал угодливую болтовню оружейника, перебирая предлагаемое им оружие. Снаружи быстро темнело, не помешало бы зажечь свечи, а впрочем, полумрак сейчас только кстати. Лукасу не хотелось, чтобы его разглядывали слишком пристально.
   — Вот эти два неплохи, — сказал он, обращаясь к парню, и тот вздрогнул от неожиданности. — Что думаете? Какой мне выбрать?
   — Я не знаю… для чего он вам, — собравшись, довольно ровно сказал тот. Лукас про себя восхитился его самоконтролем.
   — В подарок, конечно. Вы ещё молоды, и не знаете, что кинжалы всегда покупают только в подарок. Вот у этого, глядите, — отличная сталь. Хозяин, дай света, не видно же ни беса.
   Оружейник кинулся выполнять приказ, и Лукас, воспользовавшись тем, что они остались наедине, негромко сказал:
   — Ну, так что думаете?
   — Что вам от меня нужно? — наконец спросил тот.
   — О, вот и к делу. Мне нужно кое-что у вас узнать, мессер. А именно — чем я заслужил взгляды, которые вы кидали на меня в храме. И которые, к слову, продолжаете кидать теперь. Вы считаете меня виновным в смерти ваших близких родственников?