Страница:
— Хорошо, что вы пришли, — сказала Гвеннет, и Марвин встрепенулся от звука её тихого голоса — так, будто прежде и в самом деле верил, что она немая. — Я хотела поговорить с вами… без отца.
Он молчал, видя, как трудно ей далась подобная инициатива, и просто ждал. Какое-то время Гвеннет собиралась с силами, потом сказала то, что Марвин меньше всего ожидал от неё услышать:
— Простите, но я не могу выйти за вас замуж.
Он не почувствовал облегчения — только раздражение. Вот глупая девчонка, это ещё что за выкрутасы? Её-то кто спрашивает?
Но он всё ещё видел перед мысленным взглядом рукоделие на её коленях, и белые пальцы, медленно, будто во сне, водящие иглой, а потому как мог терпеливо спросил:
— Почему?
Гвеннет, похоже, не ждала столь очевидного вопроса и слабо вспыхнула, а потом отвернулась.
— Я… мы… я просто не могу и всё! — выпалила она и разрумянилась ещё сильнее. Марвин попытался вспомнить, краснела ли она три года назад, когда он приезжал к ним в последний раз, и не смог. Да и куда ему упомнить, Единый помилуй, перед ним с тех пор краснело столько девиц…
— Я всё-таки хотел бы услышать обоснование столь неожиданного решения, месстрес. Поймите меня правильно, я получаю от ворот поворот и буду просто несчастен, если не узнаю причину.
Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом, и Марвин мысленно выругался. Ну да, и впрямь, перед кем это ты, парень, вздумал нести всю эту куртуазную хренотень? Она небось и в ближайшем городе никогда не бывала.
— Есть… есть… непреодолимое препятствие… — пролепетала Гвеннет и смолкла.
«Так, — мрачно подумал Марвин, — если сейчас окажется, что она беременна от конюха, это будет даже не смешно». Впрочем, не всё ли равно. Тогда он действительно сможет отказаться от брака без фатальных последствий. Хуже, если она просто влюблена в какого-нибудь менестреля… и собирается просить у Марвина благословения на побег. Эта мысль его неожиданно развеселила.
— Вы можете доверять мне, месстрес Гвеннет, — мягко сказал он и взял её руки в свои. Она застыла, окаменев, но он не обратил на это внимания. — Поверьте, я никогда не причиню вам зла.
По её взгляду Марвин понял, что она ему не верит. И хотела бы верить — а не получается.
— Гвеннет, что такое? Почему вы так на меня смотрите? А? — он решительно взял её за подбородок, заставил глядеть в глаза. — Вы что, вправду меня боитесь?
Несколько мгновений она смотрела на него, потом вырвалась — впрочем нет, не вырвалась, просто выскользнула из его рук, юркая и лёгкая, как бабочка, и её вполне можно было накрыть ладонью и ухватить пальцами за крылышки, но тогда она умерла бы, а он не хотел её убивать.
Гвеннет остановилась в двух шагах от Марвина, вполоборота, запахнула плотнее плащ, опустила голову, ткнувшись подбородком в завязки. Марвин видел только серую паутинку её волос, трепетавшую на ветру.
— Этот сад, — проговорила она, не оборачиваясь. — Я очень люблю этот сад. Всегда гуляю тут по утрам. Я некоторые деревья тут сама сажала… они ещё маленькие, но они вырастут. А меня уже не будет. Здесь, в Стойнби, — ту же поправилась она, и в этих последних словах прозвучал страх — словно она сама испугалась двусмысленности того, что только что сказала.
— Вы будете приезжать сюда так часто, как захотите. Фостейн всего в пяти милях от Стойнби.
— Я же сказала, что не выйду за вас! — чуть повысив голос, проговорила она.
— Вы не можете не выйти, Гвеннет, — ответил Марвин. — Это не вам решать… и не мне.
Хорошо, что она не стала плакать и заламывать руки, угрожая покончить с собой или сбежать. Даже если бы говорила всерьёз, не стала бы, — а она сейчас лгала… ну, или по меньшей мере кривила душой.
— Эти деревья, — снова сказала она, словно забыв, о чём они только что говорили, — такие голые и страшные зимой. Ночью они скрипят и стонут, особенно если ветрено. Когда я была маленькая, то верила, что по ночам здесь плачут тени моих предков. Наш фамильный склеп завалило при пожаре, и они перебрались сюда. Но здесь им холодно. И они плачут.
— Гвеннет, посмотрите на меня.
Она обернулась сразу — быстро и доверчиво, будто только этого и ждала. И она молила его о чём-то. Если бы он только знал, о чём… А впрочем, ничего бы это не изменило. Марвин заговорил, стараясь смотреть ей в глаза:
— Вы знаете, что будет, когда мы поженимся. Я сразу уеду и проведу жизнь в битвах. Мы станем видеться единожды в год, и в эти дни я буду нянчить своих детей, а не ласкать вас. Но если вам понадобится моя помощь, вы всегда её получите. И пока я жив, вас никто не обидит.
Она заулыбалась. Сперва слабо, потом широко, ясно, улыбка раздвинула её тонкие бледные губы, заискрилась на худеньком лице, а потом из глаз хлынули слёзы — потоком по впалым щекам. Гвеннет вскинула руки к лицу, зажала ладонями губы, удерживая рвущийся всхлип и всё так же не сводя с Марвина глаз. Потом бросилась ему на грудь, и он не смог не обнять её, не прижать к себе, не погладить по неожиданно такой горячей и нежной коже… И он снова будто увидел алую кровь на простынях, и увидел лицо — лицо Ольвен под тонкой паутиной русых волос, услышал смех… Он судорожно прижал Гвеннет к себе, почти с яростью, и повторил:
— Никто, слышишь, никто тебя не обидит.
Гвеннет из Стойнби подняла голову, с силой упёрла грязные ладони в грудь Марвина и посмотрела ему в лицо.
— Вы уже, — сказала она, ясно улыбаясь сквозь слёзы. — Вы уже меня… так обидели.
Она легко оттолкнула его, и он мгновенно разжал руки, даже не успев ничего сказать: Гвеннет развернулась и зашагала по дорожке меж деревьями, быстро, но не торопливо — будто точно знала, куда идёт.
А я, подумал Марвин? Куда теперь иду я?
Гвеннет уже исчезла из виду, а он всё думал про её пальцы, и про тлеющие огоньки в глазах, сжигавшие её дотла, и про алые пятна на белом снегу…
Он стоял там, между деревьями, пока не пошёл снег, а потом вернулся в замок, отыскал сэйра Клифорда и сказал, что свадьбу надо справить до конца месяца.
Хирт пил как вол, напившись, орал так, что звенело в ушах, заливался раскатистым хохотом, от которого с карнизов в испуге срывались воробьи, нестерпимо врал и хвастал, но Лукасу с ним было хорошо. Отчасти его подкупала Хиртова непосредственность, отчасти — готовность всегда прийти на выручку, отчасти — неунывающий нрав и примитивная, но буйная фантазия. А ещё Лукас был в полном восторге от этого извечного «кирку Ледоруба мне в зад». Никто не умел произносить это витиеватое проклятие с таким чувством, как старина Хирт.
Хотя главная причина, по которой этим утром Лукасу было в обществе Хирта так хорошо, заключалась в том, что неделю перед тем он провёл в полном одиночестве. Дорога от Турона до юго-восточной доли Предплечья оказалась длиннее, чем он рассчитывал. И, кажется, Лукасу не хватало Илье. Или хоть кого-нибудь рядом. Ощущение было странным, и Лукас лишь теперь вдруг осознал, что за последние двадцать лет почти никогда не оставался один.
— Поразительная история, — проговорил Лукас, поднося к губам кубок. Вином своим Хирт тоже нещадно хвастался, к счастью, абсолютно заслуженно. Говорил, что оно с его собственных виноградников, но и в этом врал: Лукас прекрасно знал, что погреба замка набиты вином, награбленным в окрестных сёлах. Да и сам замок достался наёмнику Хирту лишь потому, что в один из счастливых для него дней он и его команда оказались чуть менее пьяны, чем гарнизон этого замка. Хирт даже не знал толком, как он прежде назывался — то ли Остин, то ли Остон, ну да теперь он именовался Хиртоном, чем старый наёмник очень гордился. Сидел он здесь уже третий год — замок находился на отшибе, почти у границы с Локтем, законный его владетель чем-то прогневил короля и не сумел получить от него вооружённой поддержки. Хирт в глубине души осознавал шаткость своего положения и вёл себя тихо, не пытаясь нападать на соседей и довольствуясь редкими мелкими грабежами. Крестьяне жаловались, конечно, но с соседями Хирту опять же повезло: те были готовы тратить время на выскочку, лишь если он угрожал их доходам, а Хирт, понимая это, не зарывался и грабил крестьян аккуратно, бережно, с расчётом, чтобы ещё осталось на подати. Не так уж он был и простоват, этот Хирт. За это его Лукас тоже любил.
— Поразительная история, — передразнил Лукаса Хирт и смачно отрыгнул. — Вы-то всё, благородный мессер, думаете, небось, старый Хирт вам лапшу на уши вешает. Сидит тут в норе своей, гостей незваных ждёт, а как забредут, так только и знает, что байки сказывать.
— Единый с тобой, старина, вовсе я так не думаю, — улыбнулся Лукас.
— Думаешь! Все вы так думаете… сколько вас там… Эх, редко ко мне стали гости забредать! — пожаловался он. — Да оно и понятно, сижу тут, чуть не у Ледоруба в самой заднице, только и остаётся, что пьянствовать.
— А ты стихи писать не пробовал?
— Чего?
— Стихи, — мечтательно пояснил Лукас. — Хорошо бы песни, но стихи тоже ничего. Попробуй, расслабляет.
— Стихи… — Хирт задумчиво пожевал нижнюю губу; похоже, эта мысль прежде ему в голову не приходила. — Нет, знаешь, был у меня один менестрель… Ребята приволокли как-то. Я спрашиваю: да на хрена он? А они в ответ: ты послушай. Ну, я послушал… Нет, — он мотнул лохматой головой. — Не-е, стихи — это не по мне. Это ж всё сплошное враньё.
— Да ну? — восхитился Лукас. — Что, серьёзно?
— Я не помню уже толком, но там было что-то про лесную деву, что скакала сквозь чащобу обнажённая, без седла, и волосы её, белые как снег, трепетали на ветру…
Хирт умолк, и у Лукаса было несколько мгновений, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом старого Хирта, задумчиво декламирующего какую-то поэтичную чушь. Хирт помолчал немного, то ли припоминая, то ли раздумывая, потом уставился на Лукаса так, словно только что услышал всё это от него.
— Как-то так он спел, менестрель этот. И тут я его остановил и говорю: слушай, парень, что за бред? Как может баба скакать сквозь чащобу , когда там человеку, чтоб пройти, прорубать каждый ярд надо? Зимой голая — да окочурилась бы за час, ага, голая и без седла — я б поглядел, что бы там осталось от её киски…
Лукас откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и захохотал.
— …я уж не говорю, что из беловолосой бабы почитай уж песок сыплется, да и патлы её цеплялись бы за каждый сук, если б шапку не надела, — закончил Хирт и обиженно посмотрел на него. — Ну, видал такого враля, кирку Ледоруба ему в зад?
— Не видал, — всё ещё смеясь, согласился Лукас. Вот ещё за это он любил старину Хирта: сам он мог сколько угодно рассказывать о своих невиданных победах над огнедышащими тварями, но к разбору поэтического текста подходил с дотошностью сборщика налогов, в жизни не читавшего ничего, кроме долговых расписок. Определённо, не каждый день встретишь такую непосредственность. А Лукасу всегда были симпатичны непосредственные люди, они такие предсказуемые.
— И что же случилось с тем невиданным вралем? — отсмеявшись, поинтересовался он.
— Что со всеми вралями бывает. Я ему язык вырвал и пинком под зад — за ворота. Чтоб не повадно было.
— Суров ты, брат, — покачал головой Лукас, живо представив себе лицо бедного менестреля, выслушивающего от своего захватчика тираду о величии правды и ничтожности лжи.
— Знаю. Натура такая. Вон и Клэнси ругается, — вздохнул Хирт, а потом просительно добавил: — Женился бы ты на ней, в самом деле? Породнились бы.
— Зачем нам породняться, Хирт, я тебя и так люблю, — отшутился Лукас. Клэнси была сестрой Хирта, такой же грузной, краснолицей и ненормальной. Брат обожал её и повсюду таскал за собой — Лукас подозревал, что тут не обходилось без кровосмешения, но не в его привычках было осуждать подобные вещи. Берёг Хирт свою Клэнси как зеницу ока, будто и не замечая, что она, надравшись, приставала ко всем мужикам подряд — и, насколько можно было судить по тому, как с ней обращались дружки Хирта, небезрезультатно. Хирт глядел на это сквозь пальцы, но то и дело вздыхал, что сестрица его уже не первой свежести, пора бы и под венец, а то потом уже и вовсе никто не возьмёт. Что подразумевалось под этим «потом», учитывая возраст и послужной список милашки Клэнси, Лукас предпочитал не уточнять. Девица эта была никак не в его вкусе, и он радовался, что сейчас её здесь нет — она ещё вчера уехала в ближайшее селение и до сих пор не вернулась. Лукас надеялся, что она там не учудит по пьяни никакого разбоя, который привлечёт к Хиртону лишнее внимание соседних сэйров. Как раз сейчас это было бы очень некстати.
— Эх, Лукас, — задушевно проговорил Хирт, подливая ещё вина, — хороший ты мужик, но уж больно башкой стукнутый. Я вот всё в толк взять не могу, чего там у тебя на уме.
— Ничего такого, что могло бы тебя обеспокоить, — снова улыбнулся Лукас.
Хирт скосил на него глаз, хмыкнул. Он принял гостя с распростёртыми объятиями, но ждал подлянки. Это было совершенно нормально, Лукас его в этом не винил. Он и сам относился настороженно к случайным гостям, чем бы они ни объясняли своё нежданное появление. А его появление было более чем нежданным, в том числе и для него самого. Сперва он досадовал, а потом понял, что провести пару дней (и вечеров, и ночей — а по утрам они отсыпались) в обществе вечно пьяного болтуна Хирта — не самое худшее времяпрепровождение.
— Клэнси бы тебе подошла, — сказал Хирт, и Лукас слегка напрягся: что-то он на сей раз слишком настойчив. А ведь пока и выпили не так чтоб очень много. — Она такая же, как ты, тоже хорошая, но долбанутая на всю голову. Вот не далее как прошлой осенью — знаешь, что учудила? Приволокла из деревни мальчонку. Щенка совсем, лет шести. Мальчонка орёт и мамку зовёт. Клэнси ему: я твоя мамка. А он ещё больше орёт и в угол забивается. Тогда она его шлёпать стала, говорить, что, дескать, мамку не слушаешь. А потом на стену потащила — скинуть хотела. Я её еле перехватил, по морде надавал, мальчонку парням отдал, чтоб назад в деревню отвезли. На что он нам тут? Да и не душегубы же мы, в конце концов. Так она потом всю ночь у себя прорыдала. А утром — глянь, мальчонка обратно бежит, к замку! Ручки протянул и кричит: мама, мама! Ну, Клэнси к нему, как полоумная, обнимать, целовать… Вот он у нас и остался.
Хирт умолк. Лукас отпил вина, провёл языком по губам, слизывая сладкие капли. Ему уже не было весело. Эта история не походила на обычные Хиртовы байки, совсем не походила. И он не предполагал, что Клэнси больна настолько серьёзно. Думал, она просто немного тронутая… а она на всю голову тронутая, как Хирт и говорил. Похоже, безумный образ жизни и невозможность иметь детей так просто для неё не прошли. Что всё равно не объясняло, почему Хирт придумал эту сказку о своей сестре и для своей сестры. И почему он рассказал её Лукасу.
— Остался? — переспросил Лукас. Хирт моргнул, словно прогоняя сон. Выпрямился, расправил плечи, небрежно закончил:
— Ну да потом мы его всё равно в деревню отвезли, снова, и с рук на руки настоящей матери передали. Нам ещё не хватало, чтоб слух пошёл, будто мы детей воруем. А пацан ревел так… и Клэнси тоже. Но потом утешилась.
— Быстро?
— Быстро. Как только забыла, — ответил Хирт и залпом осушил кубок. Лукас смотрел на него, не слишком пристально, но замечая и запоминая каждую его черту, каждую мимолётную гримасу. «Ох, не завидую я тому, кто посмеет обидеть твою сестру, — подумал он, — не завидую».
Дверь комнаты, в которой они завтракали (да-да, эта затяжная пьянка в Хиртоне именовалась завтраком, хорошо хоть не ужином), с шумом распахнулась — друзья, солдаты и по совместительству прислужники Хирта особо с ним не церемонились. На пороге возник немытый наёмник, похоже, проводивший утро не менее увлекательно, чем его хозяин. От него разило конским навозом, и Лукас подумал, как всё же хорошо, что ребята Хирта необидчивы и позволили им покутить немного наедине. А молодцы ребята, в самом деле, сразу всё поняли — старые приятели, давно не виделись… И, оценив комплекцию и вид Лукаса, решили про себя: коли дойдёт до поножовщины, наш старик Хирт за себя постоит. Опрометчивое решение, конечно, ну да Лукас ведь не собирался доводить до поножовщины.
— Лортас вернулся, — промямлил наёмник. — Довольный.
— О-ба! — оживился Хирт. — Скоро они. Молодцы! Девчонка с ними?
— Вроде…
— Чего «вроде»? Ты в задницу Ледоруба глядел или куда, мать твою перемать?!
— Так это, вроде…
Лукас, не дожидаясь конца этой содержательной беседы, встал и подошёл к небольшому стрельчатому окну, выходящему на внутренний двор замка. У закрытых ворот топтались четверо или пятеро наёмников, кто-то ещё спешивался. Самый рослый, который как раз и был Лортасом, снимал со своего коня что-то белое, обмякшее, вполне могущее быть завёрнутым в плащ телом. Когда он взвалил свёрток на плечо, Лукас увидел свешивающиеся к земле русые волосы.
— Всё в порядке. Они её привезли, — не оборачиваясь, сказал Лукас. Вялое препирательство пьяного командира с не менее пьяным солдатом за его спиной смолкло.
— Ну так… молодцы! — хмыкнул Хирт. — Время и об оплате поговорить?
Лукас повернулся к окну спиной. Наёмник в дверях поймал его взгляд и тут же скрылся.
Лукас снял с пояса кошелёк и неторопливо отсчитал Хирту вторую половину обещанной суммы. Закончив, он отодвинул в сторону горку золота и принялся отсчитывать новую. Боковым зрением он увидел, как затуманенные глаза Хирта расширились.
— Это ты…
— Это, — ровно сказал Лукас, отсчитав сумму, равную уже выплаченной, — за то, что я останусь у тебя ещё на неделю. И буду использовать твой замок так, как мне нужно.
— Если не для осады, то по рукам, — хохотнул Хирт.
— Нет, до осады вряд ли дойдёт. Сюда приедет только один человек. И мы его впустим.
— И не выпустим? — заухмылялся наёмник.
— Это по обстоятельствам. Но мне тоже нужно где-то принимать гостей. А у меня, как назло, в этих краях ни одного замка.
Он немножко подначил этой фразой Хирта, но тот не обиделся.
— Да я не прочь, так бы ты когда ещё ко мне заглянул, — примирительно сказал он, изрядно задобренный двумя горками золота, поблескивавшего на столе. — А что, Лукас, и впрямь много за девчонку дадут?
— О да, — усмехнулся тот. — Только вот то, что за неё дадут, тебе ни к чему, поверь на слово.
Конечно, Хирт не поверит ему на слово. И, возможно, наведёт все нужные справки, а потом попытается тихонько укокошить гостя, присвоив себе и его деньги, и его пленницу, но на руку Лукасу играла врождённая неторопливость Хирта. Тому ведь невдомёк, что Лукас не собирается торчать здесь неделю. Вполне хватит двух-трёх дней.
— Пойду-ка я проверю, не позволили ли твои ребята себе лишнего, — сказал он. — Заодно и девушку успокою.
— Успокой, — осклабился Хирт. — Удачи. А моя Клэнси всё же получше! — крикнул он Лукасу в спину, когда тот уже закрывал за собой дверь.
«Ещё бы, лучше, хоть ты и никогда не видел Гвеннет из Стойнби. Для тебя все женщины мира хуже твоей Клэнси. Как жаль, что ты не можешь жениться на ней сам», — подумал Лукас, шагая по полутёмной галерее, увешанной портретами предков прежнего владельца Хиртона, покрытыми паутиной и пылью — их никто не удосуживался ни снять, ни почистить. Как это восхитительно — не думать ни о прошлом, ни о будущем, не видеть ничего, что тебя окружает, не знать того, чего знать не хочешь. Хирт, если разобраться, не менее блаженный, чем его полоумная сестрица, и не стоит вмешиваться в их замкнутый и тёмный мирок, так будет лучше для всех.
Лукас понимал это ещё до того, как приехал в Хиртон, и именно потому до последнего не хотел сюда ехать — но у него не оставалось выбора. Его план провалился, даже не начав воплощаться: по приезде в окрестности Стойнби Лукас узнал, что сэйр Марвин из Фостейна, жених юной месстрес Гвеннет, уже три дня как гостит в замке, и велено начать приготовления к свадьбе. «Ох, — думал Лукас, — и получит же от меня Дорот на орехи». Кирку Ледоруба ему в зад, как изящно изъясняется Хирт. Божился же, паскуда, что Лукас выигрывает у Марвина по времени и прибудет в Стойнби раньше него. То ли наврал, то ли не рассчитал — не важно, так и так ему придётся ответить — если, конечно, Лукас ещё когда-нибудь окажется в Туроне и, что важнее, если будет помнить об этом. В одном Хирт был прав, говоря о его сходстве с Клэнси: оба они очень легко умели забывать.
Но, так или иначе, присутствие Марвина в Стойнби спутало Лукасу все карты. Он огорчился, но только слегка: в конце концов, Гвеннет из Стойнби была лишь средством, и маленькая игра, которую он собирался с ней затеять, развлекла бы его лишний раз, но сути дела не меняла. Да, он не хотел применять грубую силу — но почему бы и нет, если нельзя иначе, а результат будет тот же. Ведь всё это ради него, результата. К которому можно прийти множеством путей.
Одним из таких путей и оказался старый наёмник Хирт. Лукас очень вовремя вспомнил, что его замок расположен всего в полутора днях пути от Стойнби — чем не повод проведать старого друга? А потом в застольной беседе случайно обмолвиться, что для его ребят есть непыльная работёнка, с хорошей оплатой, само собой… Всего-то — похитить девицу из соседнего замка. Грубо, конечно, но у Лукаса уже не было времени на эти игры. У него было время на другие, и уж эту-то возможность он упускать не собирался.
Когда Лукас спустился вниз, вернувшиеся наёмники уже почти разошлись. Лукас спросил у одного из них, куда девали девицу.
— Лортас куда-то уволок, — лениво ответил наёмник. По его взгляду было ясно, что мечтает он сейчас о горячем гроге и тёплой постели, а никак не о беседе с заказчиком.
— Вы там руки-то особо не распускали?
— Особо? Не-а, — неохотно отозвался наёмник. — Как и было велено. Да и девка почти всё время в обмороке провалялась, а мы как-то по мертвякам не того…
Не став дослушивать сей образец высокоморальной речи, Лукас вернулся в замок и почти у входа столкнулся с Лортасом, хмурым, злым и явно уставшим как собака. Тело, завёрнутое в белый плащ, было всё так же переброшено через его плечо.
— Куда это? — рявкнул он.
Лукас молча забрал у него бесчувственно тело, взял на руки. Голова девушки откинулась назад, русые волосы заструились к земле.
— Плату у Хирта получишь, — сказал он и шагнул вперёд. Лортас невольно посторонился, и Лукас прошёл мимо.
Комнату для пленницы он присмотрел ещё вчера — недалеко от своей, с большим камином. Прогреть её он тоже распорядился вчера — Хирт не возражал. Вот только простыни на кровати отсырели. Лукас положил девушку на постель, развернул плащ, в который её закутали. Она была маленькая, тоненькая, на бледном лице засохли дорожки слёз, русые волосы слиплись от грязи. Лукас смотрел на неё какое-то время, потом выглянул в коридор, громко кликнул прислугу. Дозвавшись, велел принести тёплой воды, горячего вина и нюхательной соли. Потом вернулся в комнату и встал у окна, скрестив руки на груди. Недовольство, приглушённое попойкой с Хиртом, понемногу возвращалось и теперь неуклонно росло. Но выбора не было, и это раздражало его ещё сильнее.
Ждать слугу пришлось ровно столько, сколько нужно, чтобы приготовить воду и подогреть вино. Всё же слуги у Хирта были вышколенные, что, впрочем, не удивительно. Лукас приказал поставить всё принесённое на столик в изголовье кровати, дождался, пока слуга выйдет, и взялся за флакон с нюхательной солью, но она не понадобилась. Девушка, видимо, отогревшись в тепле, стала приходить в себя. Когда она застонала, Лукас развернулся к ней — так, чтобы его лицо было первым, что она увидит, когда очнётся. И когда её глаза наконец распахнулись, то сначала в них появилось смятение, и лишь потом — страх.
— Месстрес, не бойтесь, — сказал Лукас, не давая ей времени прийти в себя окончательно. — Здесь вам ничего не угрожает.
Он отвернулся, и вскакивала, металась и забивалась в угол она уже без его пристального внимания. Лукас тем временем налил в чашку горячего вина, поболтал, смешивая специи, потом повернулся к девушке, отпил из чашки и протянул ей.
— Возьмите. Выпейте. Вы должны согреться.
Она глядела на него ошарашенными, пугающе большими глазами — такие глаза бывают у больных тифом. Но эта девушка не болела, по крайней мере пока: на ней было лишь шерстяное домашнее платье, и она ехала в нём по морозу почти двое суток, а Лукас не хотел, чтобы она умерла от воспаления лёгких. Он вообще не хотел, чтобы она умерла. До того момента, как увидел её — ему было всё равно, а теперь не хотел. Она ни в чём не была виновата.
— Пейте же. Вы ведь видели — я сам это пил, здесь ничего не подмешано. Ну, не бойтесь.
Поняв, что из его рук она ничего не возьмёт, Лукас поставил чашку на столик и отошёл к камину. Отвернулся, чтобы лишний раз её не смущать, и только слышал, как она пробирается к столику — тихо, словно мышка. Попытается на него напасть или нет? Да нет. И не в том дело, что умна, — духу не хватит.
Когда он обернулся, она сидела на постели и пила, жадно, большими глотками, не морщась, будто он налил ей студёной воды, а не крепкого пойла. Потом поставила чашку обратно на столик и, взглянув на Лукаса, спросила:
Он молчал, видя, как трудно ей далась подобная инициатива, и просто ждал. Какое-то время Гвеннет собиралась с силами, потом сказала то, что Марвин меньше всего ожидал от неё услышать:
— Простите, но я не могу выйти за вас замуж.
Он не почувствовал облегчения — только раздражение. Вот глупая девчонка, это ещё что за выкрутасы? Её-то кто спрашивает?
Но он всё ещё видел перед мысленным взглядом рукоделие на её коленях, и белые пальцы, медленно, будто во сне, водящие иглой, а потому как мог терпеливо спросил:
— Почему?
Гвеннет, похоже, не ждала столь очевидного вопроса и слабо вспыхнула, а потом отвернулась.
— Я… мы… я просто не могу и всё! — выпалила она и разрумянилась ещё сильнее. Марвин попытался вспомнить, краснела ли она три года назад, когда он приезжал к ним в последний раз, и не смог. Да и куда ему упомнить, Единый помилуй, перед ним с тех пор краснело столько девиц…
— Я всё-таки хотел бы услышать обоснование столь неожиданного решения, месстрес. Поймите меня правильно, я получаю от ворот поворот и буду просто несчастен, если не узнаю причину.
Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом, и Марвин мысленно выругался. Ну да, и впрямь, перед кем это ты, парень, вздумал нести всю эту куртуазную хренотень? Она небось и в ближайшем городе никогда не бывала.
— Есть… есть… непреодолимое препятствие… — пролепетала Гвеннет и смолкла.
«Так, — мрачно подумал Марвин, — если сейчас окажется, что она беременна от конюха, это будет даже не смешно». Впрочем, не всё ли равно. Тогда он действительно сможет отказаться от брака без фатальных последствий. Хуже, если она просто влюблена в какого-нибудь менестреля… и собирается просить у Марвина благословения на побег. Эта мысль его неожиданно развеселила.
— Вы можете доверять мне, месстрес Гвеннет, — мягко сказал он и взял её руки в свои. Она застыла, окаменев, но он не обратил на это внимания. — Поверьте, я никогда не причиню вам зла.
По её взгляду Марвин понял, что она ему не верит. И хотела бы верить — а не получается.
— Гвеннет, что такое? Почему вы так на меня смотрите? А? — он решительно взял её за подбородок, заставил глядеть в глаза. — Вы что, вправду меня боитесь?
Несколько мгновений она смотрела на него, потом вырвалась — впрочем нет, не вырвалась, просто выскользнула из его рук, юркая и лёгкая, как бабочка, и её вполне можно было накрыть ладонью и ухватить пальцами за крылышки, но тогда она умерла бы, а он не хотел её убивать.
Гвеннет остановилась в двух шагах от Марвина, вполоборота, запахнула плотнее плащ, опустила голову, ткнувшись подбородком в завязки. Марвин видел только серую паутинку её волос, трепетавшую на ветру.
— Этот сад, — проговорила она, не оборачиваясь. — Я очень люблю этот сад. Всегда гуляю тут по утрам. Я некоторые деревья тут сама сажала… они ещё маленькие, но они вырастут. А меня уже не будет. Здесь, в Стойнби, — ту же поправилась она, и в этих последних словах прозвучал страх — словно она сама испугалась двусмысленности того, что только что сказала.
— Вы будете приезжать сюда так часто, как захотите. Фостейн всего в пяти милях от Стойнби.
— Я же сказала, что не выйду за вас! — чуть повысив голос, проговорила она.
— Вы не можете не выйти, Гвеннет, — ответил Марвин. — Это не вам решать… и не мне.
Хорошо, что она не стала плакать и заламывать руки, угрожая покончить с собой или сбежать. Даже если бы говорила всерьёз, не стала бы, — а она сейчас лгала… ну, или по меньшей мере кривила душой.
— Эти деревья, — снова сказала она, словно забыв, о чём они только что говорили, — такие голые и страшные зимой. Ночью они скрипят и стонут, особенно если ветрено. Когда я была маленькая, то верила, что по ночам здесь плачут тени моих предков. Наш фамильный склеп завалило при пожаре, и они перебрались сюда. Но здесь им холодно. И они плачут.
— Гвеннет, посмотрите на меня.
Она обернулась сразу — быстро и доверчиво, будто только этого и ждала. И она молила его о чём-то. Если бы он только знал, о чём… А впрочем, ничего бы это не изменило. Марвин заговорил, стараясь смотреть ей в глаза:
— Вы знаете, что будет, когда мы поженимся. Я сразу уеду и проведу жизнь в битвах. Мы станем видеться единожды в год, и в эти дни я буду нянчить своих детей, а не ласкать вас. Но если вам понадобится моя помощь, вы всегда её получите. И пока я жив, вас никто не обидит.
Она заулыбалась. Сперва слабо, потом широко, ясно, улыбка раздвинула её тонкие бледные губы, заискрилась на худеньком лице, а потом из глаз хлынули слёзы — потоком по впалым щекам. Гвеннет вскинула руки к лицу, зажала ладонями губы, удерживая рвущийся всхлип и всё так же не сводя с Марвина глаз. Потом бросилась ему на грудь, и он не смог не обнять её, не прижать к себе, не погладить по неожиданно такой горячей и нежной коже… И он снова будто увидел алую кровь на простынях, и увидел лицо — лицо Ольвен под тонкой паутиной русых волос, услышал смех… Он судорожно прижал Гвеннет к себе, почти с яростью, и повторил:
— Никто, слышишь, никто тебя не обидит.
Гвеннет из Стойнби подняла голову, с силой упёрла грязные ладони в грудь Марвина и посмотрела ему в лицо.
— Вы уже, — сказала она, ясно улыбаясь сквозь слёзы. — Вы уже меня… так обидели.
Она легко оттолкнула его, и он мгновенно разжал руки, даже не успев ничего сказать: Гвеннет развернулась и зашагала по дорожке меж деревьями, быстро, но не торопливо — будто точно знала, куда идёт.
А я, подумал Марвин? Куда теперь иду я?
Гвеннет уже исчезла из виду, а он всё думал про её пальцы, и про тлеющие огоньки в глазах, сжигавшие её дотла, и про алые пятна на белом снегу…
Он стоял там, между деревьями, пока не пошёл снег, а потом вернулся в замок, отыскал сэйра Клифорда и сказал, что свадьбу надо справить до конца месяца.
* * *
— Вот так оно всё и было, истинно так, кирку Ледоруба мне в зад, коли вру! — доверительно закончил Хирт и, запрокинув голову так далеко, что красная кожа едва не затрещала на кадыке, опрокинул в глотку вино. Не менее чем в десятый раз за сегодня, а ведь день только перевалил за середину.Хирт пил как вол, напившись, орал так, что звенело в ушах, заливался раскатистым хохотом, от которого с карнизов в испуге срывались воробьи, нестерпимо врал и хвастал, но Лукасу с ним было хорошо. Отчасти его подкупала Хиртова непосредственность, отчасти — готовность всегда прийти на выручку, отчасти — неунывающий нрав и примитивная, но буйная фантазия. А ещё Лукас был в полном восторге от этого извечного «кирку Ледоруба мне в зад». Никто не умел произносить это витиеватое проклятие с таким чувством, как старина Хирт.
Хотя главная причина, по которой этим утром Лукасу было в обществе Хирта так хорошо, заключалась в том, что неделю перед тем он провёл в полном одиночестве. Дорога от Турона до юго-восточной доли Предплечья оказалась длиннее, чем он рассчитывал. И, кажется, Лукасу не хватало Илье. Или хоть кого-нибудь рядом. Ощущение было странным, и Лукас лишь теперь вдруг осознал, что за последние двадцать лет почти никогда не оставался один.
— Поразительная история, — проговорил Лукас, поднося к губам кубок. Вином своим Хирт тоже нещадно хвастался, к счастью, абсолютно заслуженно. Говорил, что оно с его собственных виноградников, но и в этом врал: Лукас прекрасно знал, что погреба замка набиты вином, награбленным в окрестных сёлах. Да и сам замок достался наёмнику Хирту лишь потому, что в один из счастливых для него дней он и его команда оказались чуть менее пьяны, чем гарнизон этого замка. Хирт даже не знал толком, как он прежде назывался — то ли Остин, то ли Остон, ну да теперь он именовался Хиртоном, чем старый наёмник очень гордился. Сидел он здесь уже третий год — замок находился на отшибе, почти у границы с Локтем, законный его владетель чем-то прогневил короля и не сумел получить от него вооружённой поддержки. Хирт в глубине души осознавал шаткость своего положения и вёл себя тихо, не пытаясь нападать на соседей и довольствуясь редкими мелкими грабежами. Крестьяне жаловались, конечно, но с соседями Хирту опять же повезло: те были готовы тратить время на выскочку, лишь если он угрожал их доходам, а Хирт, понимая это, не зарывался и грабил крестьян аккуратно, бережно, с расчётом, чтобы ещё осталось на подати. Не так уж он был и простоват, этот Хирт. За это его Лукас тоже любил.
— Поразительная история, — передразнил Лукаса Хирт и смачно отрыгнул. — Вы-то всё, благородный мессер, думаете, небось, старый Хирт вам лапшу на уши вешает. Сидит тут в норе своей, гостей незваных ждёт, а как забредут, так только и знает, что байки сказывать.
— Единый с тобой, старина, вовсе я так не думаю, — улыбнулся Лукас.
— Думаешь! Все вы так думаете… сколько вас там… Эх, редко ко мне стали гости забредать! — пожаловался он. — Да оно и понятно, сижу тут, чуть не у Ледоруба в самой заднице, только и остаётся, что пьянствовать.
— А ты стихи писать не пробовал?
— Чего?
— Стихи, — мечтательно пояснил Лукас. — Хорошо бы песни, но стихи тоже ничего. Попробуй, расслабляет.
— Стихи… — Хирт задумчиво пожевал нижнюю губу; похоже, эта мысль прежде ему в голову не приходила. — Нет, знаешь, был у меня один менестрель… Ребята приволокли как-то. Я спрашиваю: да на хрена он? А они в ответ: ты послушай. Ну, я послушал… Нет, — он мотнул лохматой головой. — Не-е, стихи — это не по мне. Это ж всё сплошное враньё.
— Да ну? — восхитился Лукас. — Что, серьёзно?
— Я не помню уже толком, но там было что-то про лесную деву, что скакала сквозь чащобу обнажённая, без седла, и волосы её, белые как снег, трепетали на ветру…
Хирт умолк, и у Лукаса было несколько мгновений, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом старого Хирта, задумчиво декламирующего какую-то поэтичную чушь. Хирт помолчал немного, то ли припоминая, то ли раздумывая, потом уставился на Лукаса так, словно только что услышал всё это от него.
— Как-то так он спел, менестрель этот. И тут я его остановил и говорю: слушай, парень, что за бред? Как может баба скакать сквозь чащобу , когда там человеку, чтоб пройти, прорубать каждый ярд надо? Зимой голая — да окочурилась бы за час, ага, голая и без седла — я б поглядел, что бы там осталось от её киски…
Лукас откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и захохотал.
— …я уж не говорю, что из беловолосой бабы почитай уж песок сыплется, да и патлы её цеплялись бы за каждый сук, если б шапку не надела, — закончил Хирт и обиженно посмотрел на него. — Ну, видал такого враля, кирку Ледоруба ему в зад?
— Не видал, — всё ещё смеясь, согласился Лукас. Вот ещё за это он любил старину Хирта: сам он мог сколько угодно рассказывать о своих невиданных победах над огнедышащими тварями, но к разбору поэтического текста подходил с дотошностью сборщика налогов, в жизни не читавшего ничего, кроме долговых расписок. Определённо, не каждый день встретишь такую непосредственность. А Лукасу всегда были симпатичны непосредственные люди, они такие предсказуемые.
— И что же случилось с тем невиданным вралем? — отсмеявшись, поинтересовался он.
— Что со всеми вралями бывает. Я ему язык вырвал и пинком под зад — за ворота. Чтоб не повадно было.
— Суров ты, брат, — покачал головой Лукас, живо представив себе лицо бедного менестреля, выслушивающего от своего захватчика тираду о величии правды и ничтожности лжи.
— Знаю. Натура такая. Вон и Клэнси ругается, — вздохнул Хирт, а потом просительно добавил: — Женился бы ты на ней, в самом деле? Породнились бы.
— Зачем нам породняться, Хирт, я тебя и так люблю, — отшутился Лукас. Клэнси была сестрой Хирта, такой же грузной, краснолицей и ненормальной. Брат обожал её и повсюду таскал за собой — Лукас подозревал, что тут не обходилось без кровосмешения, но не в его привычках было осуждать подобные вещи. Берёг Хирт свою Клэнси как зеницу ока, будто и не замечая, что она, надравшись, приставала ко всем мужикам подряд — и, насколько можно было судить по тому, как с ней обращались дружки Хирта, небезрезультатно. Хирт глядел на это сквозь пальцы, но то и дело вздыхал, что сестрица его уже не первой свежести, пора бы и под венец, а то потом уже и вовсе никто не возьмёт. Что подразумевалось под этим «потом», учитывая возраст и послужной список милашки Клэнси, Лукас предпочитал не уточнять. Девица эта была никак не в его вкусе, и он радовался, что сейчас её здесь нет — она ещё вчера уехала в ближайшее селение и до сих пор не вернулась. Лукас надеялся, что она там не учудит по пьяни никакого разбоя, который привлечёт к Хиртону лишнее внимание соседних сэйров. Как раз сейчас это было бы очень некстати.
— Эх, Лукас, — задушевно проговорил Хирт, подливая ещё вина, — хороший ты мужик, но уж больно башкой стукнутый. Я вот всё в толк взять не могу, чего там у тебя на уме.
— Ничего такого, что могло бы тебя обеспокоить, — снова улыбнулся Лукас.
Хирт скосил на него глаз, хмыкнул. Он принял гостя с распростёртыми объятиями, но ждал подлянки. Это было совершенно нормально, Лукас его в этом не винил. Он и сам относился настороженно к случайным гостям, чем бы они ни объясняли своё нежданное появление. А его появление было более чем нежданным, в том числе и для него самого. Сперва он досадовал, а потом понял, что провести пару дней (и вечеров, и ночей — а по утрам они отсыпались) в обществе вечно пьяного болтуна Хирта — не самое худшее времяпрепровождение.
— Клэнси бы тебе подошла, — сказал Хирт, и Лукас слегка напрягся: что-то он на сей раз слишком настойчив. А ведь пока и выпили не так чтоб очень много. — Она такая же, как ты, тоже хорошая, но долбанутая на всю голову. Вот не далее как прошлой осенью — знаешь, что учудила? Приволокла из деревни мальчонку. Щенка совсем, лет шести. Мальчонка орёт и мамку зовёт. Клэнси ему: я твоя мамка. А он ещё больше орёт и в угол забивается. Тогда она его шлёпать стала, говорить, что, дескать, мамку не слушаешь. А потом на стену потащила — скинуть хотела. Я её еле перехватил, по морде надавал, мальчонку парням отдал, чтоб назад в деревню отвезли. На что он нам тут? Да и не душегубы же мы, в конце концов. Так она потом всю ночь у себя прорыдала. А утром — глянь, мальчонка обратно бежит, к замку! Ручки протянул и кричит: мама, мама! Ну, Клэнси к нему, как полоумная, обнимать, целовать… Вот он у нас и остался.
Хирт умолк. Лукас отпил вина, провёл языком по губам, слизывая сладкие капли. Ему уже не было весело. Эта история не походила на обычные Хиртовы байки, совсем не походила. И он не предполагал, что Клэнси больна настолько серьёзно. Думал, она просто немного тронутая… а она на всю голову тронутая, как Хирт и говорил. Похоже, безумный образ жизни и невозможность иметь детей так просто для неё не прошли. Что всё равно не объясняло, почему Хирт придумал эту сказку о своей сестре и для своей сестры. И почему он рассказал её Лукасу.
— Остался? — переспросил Лукас. Хирт моргнул, словно прогоняя сон. Выпрямился, расправил плечи, небрежно закончил:
— Ну да потом мы его всё равно в деревню отвезли, снова, и с рук на руки настоящей матери передали. Нам ещё не хватало, чтоб слух пошёл, будто мы детей воруем. А пацан ревел так… и Клэнси тоже. Но потом утешилась.
— Быстро?
— Быстро. Как только забыла, — ответил Хирт и залпом осушил кубок. Лукас смотрел на него, не слишком пристально, но замечая и запоминая каждую его черту, каждую мимолётную гримасу. «Ох, не завидую я тому, кто посмеет обидеть твою сестру, — подумал он, — не завидую».
Дверь комнаты, в которой они завтракали (да-да, эта затяжная пьянка в Хиртоне именовалась завтраком, хорошо хоть не ужином), с шумом распахнулась — друзья, солдаты и по совместительству прислужники Хирта особо с ним не церемонились. На пороге возник немытый наёмник, похоже, проводивший утро не менее увлекательно, чем его хозяин. От него разило конским навозом, и Лукас подумал, как всё же хорошо, что ребята Хирта необидчивы и позволили им покутить немного наедине. А молодцы ребята, в самом деле, сразу всё поняли — старые приятели, давно не виделись… И, оценив комплекцию и вид Лукаса, решили про себя: коли дойдёт до поножовщины, наш старик Хирт за себя постоит. Опрометчивое решение, конечно, ну да Лукас ведь не собирался доводить до поножовщины.
— Лортас вернулся, — промямлил наёмник. — Довольный.
— О-ба! — оживился Хирт. — Скоро они. Молодцы! Девчонка с ними?
— Вроде…
— Чего «вроде»? Ты в задницу Ледоруба глядел или куда, мать твою перемать?!
— Так это, вроде…
Лукас, не дожидаясь конца этой содержательной беседы, встал и подошёл к небольшому стрельчатому окну, выходящему на внутренний двор замка. У закрытых ворот топтались четверо или пятеро наёмников, кто-то ещё спешивался. Самый рослый, который как раз и был Лортасом, снимал со своего коня что-то белое, обмякшее, вполне могущее быть завёрнутым в плащ телом. Когда он взвалил свёрток на плечо, Лукас увидел свешивающиеся к земле русые волосы.
— Всё в порядке. Они её привезли, — не оборачиваясь, сказал Лукас. Вялое препирательство пьяного командира с не менее пьяным солдатом за его спиной смолкло.
— Ну так… молодцы! — хмыкнул Хирт. — Время и об оплате поговорить?
Лукас повернулся к окну спиной. Наёмник в дверях поймал его взгляд и тут же скрылся.
Лукас снял с пояса кошелёк и неторопливо отсчитал Хирту вторую половину обещанной суммы. Закончив, он отодвинул в сторону горку золота и принялся отсчитывать новую. Боковым зрением он увидел, как затуманенные глаза Хирта расширились.
— Это ты…
— Это, — ровно сказал Лукас, отсчитав сумму, равную уже выплаченной, — за то, что я останусь у тебя ещё на неделю. И буду использовать твой замок так, как мне нужно.
— Если не для осады, то по рукам, — хохотнул Хирт.
— Нет, до осады вряд ли дойдёт. Сюда приедет только один человек. И мы его впустим.
— И не выпустим? — заухмылялся наёмник.
— Это по обстоятельствам. Но мне тоже нужно где-то принимать гостей. А у меня, как назло, в этих краях ни одного замка.
Он немножко подначил этой фразой Хирта, но тот не обиделся.
— Да я не прочь, так бы ты когда ещё ко мне заглянул, — примирительно сказал он, изрядно задобренный двумя горками золота, поблескивавшего на столе. — А что, Лукас, и впрямь много за девчонку дадут?
— О да, — усмехнулся тот. — Только вот то, что за неё дадут, тебе ни к чему, поверь на слово.
Конечно, Хирт не поверит ему на слово. И, возможно, наведёт все нужные справки, а потом попытается тихонько укокошить гостя, присвоив себе и его деньги, и его пленницу, но на руку Лукасу играла врождённая неторопливость Хирта. Тому ведь невдомёк, что Лукас не собирается торчать здесь неделю. Вполне хватит двух-трёх дней.
— Пойду-ка я проверю, не позволили ли твои ребята себе лишнего, — сказал он. — Заодно и девушку успокою.
— Успокой, — осклабился Хирт. — Удачи. А моя Клэнси всё же получше! — крикнул он Лукасу в спину, когда тот уже закрывал за собой дверь.
«Ещё бы, лучше, хоть ты и никогда не видел Гвеннет из Стойнби. Для тебя все женщины мира хуже твоей Клэнси. Как жаль, что ты не можешь жениться на ней сам», — подумал Лукас, шагая по полутёмной галерее, увешанной портретами предков прежнего владельца Хиртона, покрытыми паутиной и пылью — их никто не удосуживался ни снять, ни почистить. Как это восхитительно — не думать ни о прошлом, ни о будущем, не видеть ничего, что тебя окружает, не знать того, чего знать не хочешь. Хирт, если разобраться, не менее блаженный, чем его полоумная сестрица, и не стоит вмешиваться в их замкнутый и тёмный мирок, так будет лучше для всех.
Лукас понимал это ещё до того, как приехал в Хиртон, и именно потому до последнего не хотел сюда ехать — но у него не оставалось выбора. Его план провалился, даже не начав воплощаться: по приезде в окрестности Стойнби Лукас узнал, что сэйр Марвин из Фостейна, жених юной месстрес Гвеннет, уже три дня как гостит в замке, и велено начать приготовления к свадьбе. «Ох, — думал Лукас, — и получит же от меня Дорот на орехи». Кирку Ледоруба ему в зад, как изящно изъясняется Хирт. Божился же, паскуда, что Лукас выигрывает у Марвина по времени и прибудет в Стойнби раньше него. То ли наврал, то ли не рассчитал — не важно, так и так ему придётся ответить — если, конечно, Лукас ещё когда-нибудь окажется в Туроне и, что важнее, если будет помнить об этом. В одном Хирт был прав, говоря о его сходстве с Клэнси: оба они очень легко умели забывать.
Но, так или иначе, присутствие Марвина в Стойнби спутало Лукасу все карты. Он огорчился, но только слегка: в конце концов, Гвеннет из Стойнби была лишь средством, и маленькая игра, которую он собирался с ней затеять, развлекла бы его лишний раз, но сути дела не меняла. Да, он не хотел применять грубую силу — но почему бы и нет, если нельзя иначе, а результат будет тот же. Ведь всё это ради него, результата. К которому можно прийти множеством путей.
Одним из таких путей и оказался старый наёмник Хирт. Лукас очень вовремя вспомнил, что его замок расположен всего в полутора днях пути от Стойнби — чем не повод проведать старого друга? А потом в застольной беседе случайно обмолвиться, что для его ребят есть непыльная работёнка, с хорошей оплатой, само собой… Всего-то — похитить девицу из соседнего замка. Грубо, конечно, но у Лукаса уже не было времени на эти игры. У него было время на другие, и уж эту-то возможность он упускать не собирался.
Когда Лукас спустился вниз, вернувшиеся наёмники уже почти разошлись. Лукас спросил у одного из них, куда девали девицу.
— Лортас куда-то уволок, — лениво ответил наёмник. По его взгляду было ясно, что мечтает он сейчас о горячем гроге и тёплой постели, а никак не о беседе с заказчиком.
— Вы там руки-то особо не распускали?
— Особо? Не-а, — неохотно отозвался наёмник. — Как и было велено. Да и девка почти всё время в обмороке провалялась, а мы как-то по мертвякам не того…
Не став дослушивать сей образец высокоморальной речи, Лукас вернулся в замок и почти у входа столкнулся с Лортасом, хмурым, злым и явно уставшим как собака. Тело, завёрнутое в белый плащ, было всё так же переброшено через его плечо.
— Куда это? — рявкнул он.
Лукас молча забрал у него бесчувственно тело, взял на руки. Голова девушки откинулась назад, русые волосы заструились к земле.
— Плату у Хирта получишь, — сказал он и шагнул вперёд. Лортас невольно посторонился, и Лукас прошёл мимо.
Комнату для пленницы он присмотрел ещё вчера — недалеко от своей, с большим камином. Прогреть её он тоже распорядился вчера — Хирт не возражал. Вот только простыни на кровати отсырели. Лукас положил девушку на постель, развернул плащ, в который её закутали. Она была маленькая, тоненькая, на бледном лице засохли дорожки слёз, русые волосы слиплись от грязи. Лукас смотрел на неё какое-то время, потом выглянул в коридор, громко кликнул прислугу. Дозвавшись, велел принести тёплой воды, горячего вина и нюхательной соли. Потом вернулся в комнату и встал у окна, скрестив руки на груди. Недовольство, приглушённое попойкой с Хиртом, понемногу возвращалось и теперь неуклонно росло. Но выбора не было, и это раздражало его ещё сильнее.
Ждать слугу пришлось ровно столько, сколько нужно, чтобы приготовить воду и подогреть вино. Всё же слуги у Хирта были вышколенные, что, впрочем, не удивительно. Лукас приказал поставить всё принесённое на столик в изголовье кровати, дождался, пока слуга выйдет, и взялся за флакон с нюхательной солью, но она не понадобилась. Девушка, видимо, отогревшись в тепле, стала приходить в себя. Когда она застонала, Лукас развернулся к ней — так, чтобы его лицо было первым, что она увидит, когда очнётся. И когда её глаза наконец распахнулись, то сначала в них появилось смятение, и лишь потом — страх.
— Месстрес, не бойтесь, — сказал Лукас, не давая ей времени прийти в себя окончательно. — Здесь вам ничего не угрожает.
Он отвернулся, и вскакивала, металась и забивалась в угол она уже без его пристального внимания. Лукас тем временем налил в чашку горячего вина, поболтал, смешивая специи, потом повернулся к девушке, отпил из чашки и протянул ей.
— Возьмите. Выпейте. Вы должны согреться.
Она глядела на него ошарашенными, пугающе большими глазами — такие глаза бывают у больных тифом. Но эта девушка не болела, по крайней мере пока: на ней было лишь шерстяное домашнее платье, и она ехала в нём по морозу почти двое суток, а Лукас не хотел, чтобы она умерла от воспаления лёгких. Он вообще не хотел, чтобы она умерла. До того момента, как увидел её — ему было всё равно, а теперь не хотел. Она ни в чём не была виновата.
— Пейте же. Вы ведь видели — я сам это пил, здесь ничего не подмешано. Ну, не бойтесь.
Поняв, что из его рук она ничего не возьмёт, Лукас поставил чашку на столик и отошёл к камину. Отвернулся, чтобы лишний раз её не смущать, и только слышал, как она пробирается к столику — тихо, словно мышка. Попытается на него напасть или нет? Да нет. И не в том дело, что умна, — духу не хватит.
Когда он обернулся, она сидела на постели и пила, жадно, большими глотками, не морщась, будто он налил ей студёной воды, а не крепкого пойла. Потом поставила чашку обратно на столик и, взглянув на Лукаса, спросила: