Страница:
— Хорошо, — сказала Хозяйка Мекмиллена и насмешливо улыбнулась ему. — Хорошо!
Свистнула, хлопнула свою лошадь по крупу и, развернувшись, унеслась в лес в вихре снежной пыли. И только когда она сгинула, Марвин понял, что, если бы она осталась, и он, и сын Ив замерзли бы насмерть, потому что, пока гайнель была рядом, Марвин не мог пошевелиться. Зато её уход словно влил в него новые силы. Марвин поднялся, снял с лошади попону и завернул в неё сына Ив, потом поднял мальчика с земли и, кое-как усадив в седло, вскочил на кобылу позади него.
— Сейчас, парень, сейчас, минутка ещё, — бормотал он, хотя прекрасно видел, что мальчишка наконец потерял сознание. Ольвен, тоже очнувшись от чар гайнели, без указки нашла дорогу меж кустов и завалин, и уже через несколько минут мчалась через луг сквозь хлопья повалившего наконец снега, обратно к замку Мекмиллен.
Их быстро заметили со стены и подняли крик: ворота распахнулись задолго до того, как Марвин их достиг. Въезжая в двор, который он только что покинул, Марвин успел подумать, что порой импровизация — метод куда как лучше любого другого.
Впрочем, Ив его едва не убила — пока не разобралась, что он не топил её сына, а совсем даже наоборот. Она не верила, пока об этом ей не сказал сам Эдрик, по счастью, в тепле быстро отогревшийся и пришедший в себя. Пока лекарь поил его травяным чаем, мальчишка взахлёб рассказывал, как они с егерем загнали оленя, и как олень выбежал на лёд, а кони все разом будто взбесились и понесли вслед за ним. Егерь запутался ногой в стремени и утонул вместе с конём, а сам Эдрик успел уцепиться за льдину, но, конечно, утонул бы тоже, если бы Марвин не оказался рядом…
На этом месте взгляды Ив и лекаря обратились к Марвину, который сидел в кресле, жадно прихлёбывая грог и безуспешно пытаясь сдержать дрожь. Историю о собственном героизме он слушал не без удовольствия, усмехаясь про себя тому, что Ив побоялась оставить его без присмотра и усадила тут же, в комнате Эдрика. Кажется, она совсем ополоумела от запоздалого страха и сама уже не знала, что опаснее для её сына — присутствие Марвина рядом с ним или же нахождение врага вне её зоркого ока. О том, что это именно Марвин рисковал собой, чтобы вытащить её щенка из полыньи, она, видимо, как-то не подумала.
Он прочёл всё это в её потемневшем взгляде, когда она наконец удосужилась на него посмотреть, и, хотя за те полчаса, что он отсутствовал, она успела привести себя в порядок, Марвин узнал в этих глазах женщину, для которой сегодня играл в постели Лукаса. Он постарался приветливо улыбнуться ей, но, поскольку зубы всё ещё стучали, улыбка вышла кривоватой.
— Притт, заберите Эдрика в мою спальню, — сказала она, не сводя с Марвина глаз. — С вами же, мессер мой сын, — добавила она, когда почти совсем оправившийся мальчик запротестовал, — мы потом поговорим.
Кремень, а не мамаша, подумал Марвин, искоса наблюдая, как лекарь выводит мальчика из комнаты. Небось потом и выпорет ещё за то, что полез охотиться в опасное место. И волю чувствам дала только в первый миг… да, но что это были за чувства! Когда Марвин въехал в ворота, она вылетела им навстречу с таким видом, будто была уверена: он либо уже убил её сына, либо собирается это сделать прямо на её глазах. В тот миг её ярость и страх только позабавили его — насколько вообще можно забавляться хоть чем-то, когда чувствуешь, что кровь вот-вот заледенеет прямо в жилах, волосы застыли сосульками, а одежда намертво примёрзла к телу. Но сейчас, переодевшись, отогревшись и, главное, выпив залпом полкувшина грога, Марвин подумал: неужели Лукас на моём месте убил бы её ребёнка? Неужели?.. Но выходит, что так, раз это первое, что пришло Ив в голову.
— Ваш Мекмиллен уже в третий раз едва не угробил меня, месстрес, — заворочавшись, проворчал Марвин. — Я, пожалуй, и впрямь злоупотребляю вашим гостеприимством.
— Зачем ты это сделал? — резко спросила она.
— Сделал что? Спас вашего сына? По-вашему, должна быть какая-то причина?
— Прекрати увиливать! Ты совершенно не умеешь этого делать! — крикнула Ив и топнула ногой, будто вздорная бабёнка. Хотя почему «будто»? Вздорная бабёнка и есть, удовлетворённо подумал Марвин, чувствуя, как разливается по жилам горячее вино.
— Вот именно что не умею, месстрес Ив, а вам почему-то всё время сдаётся, что умею, — невинно сказал он и зевнул.
Ив скрестила руки на груди, сверля его ненавидящим взглядом.
— Ты немедленно уберёшься отсюда. Сейчас же.
— И это ваша благодарность?! — возмутился Марвин. — Право слово, я всё понимаю, но… Ах, постойте, может быть, я просто не угодил вам давеча. Ну, в таком случае, конечно, я не посмею отягощать…
— Прекрати, — вдруг всхлипнула Ив и, разом обмякнув, опустилась на колени и уперлась дрожащей рукой в пол. — Перестань же… я не могу так больше!
Марвин умолк, глядя на неё в совершенно искреннем изумлении. А она не смотрела на него — кажется, не могла смотреть. Только сидела, глядя в пол, и дрожала всем телом.
— За что он так, боги, боги мои, за что же он нас так, за что…
Опять Лукас, подумал Марвин. Опять он. Будто призрак, бродящий по галереям. И никак ей от него не избавиться. Она, должно быть, невероятно несчастна.
Заставить себя подняться, покинув нагретое кресло, было нелегко, но Марвин встал, сделал несколько шагов и опустился на пол рядом с Ив.
— Месстрес… Месстрес, взгляните на меня.
Он поднял её голову, придерживая за подбородок, и она не попыталась отстраниться. Её губы дрожали, глаза блестели от слёз. Марвин заговорил, мягко и в то же время решительно:
— Месстрес, я ехал к лесу и услышал детский крик. Я увидел ребёнка, который тонул в полынье, и не смог пройти мимо. Только это, поверьте мне.
– Мой ребёнок! — как в бреду, выкрикнула она. — Это же был мой ребёнок!
— Ваш, ну и что? Я бы спас и любого другого тоже. Хотя, может, и нет… я не знаю, право слово. Прошу вас, успокойтесь. Я не причиню вам зла, и ему тоже. Вы же видите, что не причиню.
Её слёзы просохли. Она выпрямилась, схватила руку Марвина и крепко прижала к своей щеке, прикрыв глаза. Несколько мгновений блаженная улыбка блуждала по её лицу, потом она вздохнула.
— Мне казалось… я была почти уверена… И… какое же счастье, что я ошибалась, — пробормотала она и вдруг поцеловала руку Марвина.
Он вздрогнул и поспешно отстранился, чувствуя, как по-глупому заливается краской. Ив встала, Марвин тоже вскочил, машинально подавая ей руку. Она ответила ему странно нежной улыбкой.
— Сядь, — сказала она.
Он покорно вернулся в кресло и снова взял подрагивающими руками кубок с грогом. Ив стояла, не пытаясь приблизиться к нему, и ласковая мечтательность, блуждавшая по её лицу, коробила его сильнее, чем прежняя ненависть.
— Он страшный человек, Марвин, — сказала Ив из Мекмиллена. — Он всё делает с улыбкой. Он так улыбается… так светло, безмятежно улыбается. И убивает тоже с улыбкой. Так же безмятежно. И не дрогнет ни на миг. Он не знает ни ярости, ни ненависти. И никогда не убивает просто оттого, что жесток. Он… не жесток. Он как ребёнок, обрывающий мухе крылья, но не со злобы, а из любопытства. Ему просто хочется знать, полетит ли муха, если ей оборвать крылья. Понимаешь?.. Это хуже всего. Когда человек озлоблен, когда он стремится причинять другим боль, на то есть причина. И эту причину можно отыскать.
Её лицо снова изменилось, застывшая маска тихого блаженства слетела с него, обнажив то её лицо, которого она, должно быть, не показывала никому много лет. Марвин никогда не видел подобного выражения, и не мог шелохнуться, когда Ив подошла и остановилась напротив него, заслонив собой свет.
— У тебя есть причина. — Она провела пальцами по его виску, потом по дрогнувшим было в возмущении губам. — Нет, не спорь. Ты тоже жесток, но я знаю, почему. Я знаю… как пробудить в тебе нежность. Ты просто обижен и не понимаешь, чего ждать от мира. А он… он не обижен. Не напуган, его ничто не гложет. Он… он просто — такой. И я всегда так боялась его.
Было что-то непостижимое в лёгкости, с которой дались ей эти слова. Марвин почувствовал себя чужим, нелепым и лишним, будто пьяный дебошир, с похабными песнями ввалившийся в горницу, где идут поминки. Чувство было таким сильным, что он в смущении опустил взгляд, поражаясь тому, какое невообразимое множество совершенно новых для него вещей вынудила его сделать Ив из Мекмиллена всего за один день.
Её ладонь ободряюще легла на его плечо.
— Знаешь, как Лукас впервые попал в замок моего отца? Его нашли истекающим кровью недалеко от стены. У него был разрезан бок.
Марвин недоверчиво взглянул ей в лицо. Улыбка Ив стала шире, потом, дрогнув, погасла.
— Что тебе нужно от меня и моего ребёнка, Марвин?
«Почему же ты сразу этого не спросила?» — подумал он, но одновременно почувствовал облегчение от её вопроса.
— Я ищу герцогиню Пальмеронскую, — просто сказал Марвин. — И знаю, что она была здесь.
— Была, — согласно кивнула Ив. — Но ушла ещё десять дней назад. Донесли, что король выслал к ней убийцу. Ты и есть этот убийца?
— Не думаю, — признался Марвин. — Мне кажется, они просто использовали меня, чтобы отвлечь внимание от настоящих убийц.
Ив какое-то время молча смотрела на него, потом кивнула.
— Да. Наверное. Марвин, Артенья беременна, и ушла на север, в безопасное место. Совсем скоро она родит нам нового короля, и тогда мы больше не будем врагами.
Ему стоило большого труда скрыть эмоции, овладевшие им при этом признании. Ив из Мекмиллена, неужели ты ещё беспокоишься о том, враг ли я тебе? Ты ведь не боишься меня — ты уже могла убедиться, что я и в самом деле не нёс в Мекмиллен зла. Но только как же ты не можешь понять, что вовсе не политика делает нас с тобой врагами?
— Я прошу тебя, уезжай, — сказала Ив. — И… не говори ему, что видел нас.
Она знала, что просит о невозможном, и знала, что он не станет обещать ей невозможного. Тень робкой, угасающей надежды мелькнула в её голосе, когда она спросила:
— Скажи, он… он правда не посылал тебя?
— Правда. Мне жаль, — ответил Марвин, и тогда она рассмеялась и поцеловала его, взяв в ладони его лицо.
— А мне не жаль, — сказала Ив из Мекмиллена. — Потому что если это был не Лукас, то, наверное, Единый.
Только покинув Мекмиллен и в сотый раз повторяя в памяти её слова, Марвин понял, что Ив назвала его Бога, а не своего.
— Ворота закрыты, мессер, поворачивайте, — сказал солдат, перехвативший узду коня, и Лукасу понадобилось посмотреть на стражника в упор, чтобы понять: его не пропускают. Мысль была далёкой и тупой, и, осознав это, Лукас испытал настоящее потрясение. Оказывается, он до того привык к совершенно безмятежному течению жизни, что не сразу смог воспринять отказ — не важно, от кого и по какому поводу.
— Проезда нет, поворачивайте в город, — грубо повторил солдат и дёрнул узду, разворачивая морду лошади. Вороной Лукаса гневно заржал, клацнул зубами у самой шеи солдата, взбешённый подобным отношением к хозяину. Сам хозяин, впрочем, был скорее ошарашен, чем рассержен. Когда солдат шарахнулся в сторону от лошадиных зубов, Лукас успокаивающе погладил коня по холке.
— Тихо, тихо. Всё в порядке, — проговорил он и посмотрел на стражника, насуплено глядящего на него из-под обода шлема. Трое его товарищей по караулу держали алебарды наперевес.
— В замке что-то стряслось? — спросил Лукас, в ответ на что получил всё то же упрямое и предсказуемое:
— Хода нет, поворачивайте.
И он повернул, хотя в другое время нашёл бы способ пробраться в замок. Сам факт, что въезд в королевскую резиденцию оказался закрыт даже для рыцарей, был достаточно нетривиален, чтобы вызвать любопытство. Никогда прежде Лукас не слыхал, чтобы въезд перекрывали — стало быть, случилось что-то уж совсем необычное. Неужто переворот? Хотя нет, непохоже — тогда бы уже вся Таймена была запружена войсками, да и народ бы шептался… А пока Лукас ехал к замку, ничего подозрительного ему по пути не встретилось. Город жил обычной жизнью: день клонился к вечеру, базарная площадь понемногу пустела, а окраинные улочки заполнялись праздношатающимся людом, собравшимся отдохнуть после трудового дня — словом, ничего необычного, никакой тревоги или напряжённости. Впрочем, ночь ещё впереди… Хорошо, что Селест в замке. Или, может быть, не хорошо, может, совсем скверно…
Лукас понял, что хмурится. Занятно, и что бы это значило? Неужто он беспокоится за неё? Именно на то и похоже, хотя сама мысль об этом казалась Лукасу странной. Впрочем, а разве не менее странно то, что сегодня он помчался к ней? Ну, не то чтобы помчался, просто этим вечером у него не было никаких дел. Как и вчерашним, как и позавчерашним. И вообще он откровенно и бессовестно бездельничал всё время, пока жил у Селест из Наворна. А длилось это уже… вторую неделю, что ли? Лукас понял, что не знает точно, и снова нахмурился. Действительно, он потерял счёт времени с того дня, когда вернулся к Селест. Спору нет, глупо отрицать, что эта вертихвостка побила его, как сопливого мальчишку: он так и не смог понять, что же ей от него нужно, и сдался. Это было, пожалуй, лучшее поражение в его жизни, и следующие две недели (или около того?.. он снова попытался вспомнить точно, снова не смог и вздохнул) Лукас был совершенно счастлив. Эта мысль заставила его напрячься. Совершенно?.. Насколько возможно быть счастливым, сидя в тюрьме в ожидании приговора — да, вполне. Это сравнение пришло Лукасу на ум само собой и порядком удивило его, но он не стал об этом думать.
Отъехав от ворот на некоторое расстояние, он снова придержал коня и обернулся. Серая громада Тайменского замка высилась над городом, сверкая заснеженными башнями в лучах садящегося солнца, и ничем не выдавала того, что происходило сейчас за её стенами. Селест уехала в замок позавчера: затевалась большая королевская охота, и все фрейлины обязаны были на ней присутствовать. Король тоже собирался быть, хотя Ольвен слыла большей любительницей подобных забав, чем её супруг. Селест звала Лукаса с собой, но он только отмахнулся. Ему никогда не нравилась охота с гончими, да и вообще охота, за исключением разве что соколиной. Загнать обезумевшего от страха и ярости зверя, затравить визгливо лающими псами, забить насмерть тучей стрел, чтобы потом подобрать тушу, выпачканную в крови, пене и дерьме — всё это казалось ему невероятно пошлым. Что-то вроде турниров, которые так любил до недавних пор Марвин из Фостейна. Грубо, примитивно, ни капли воображения. Только тупая сила. Не то чтобы Лукас брезговал её применять, но ему казалось невероятно скучным добиваться желаемого всегда лишь этим способом. Поэтому он предпочитал чередовать напор с окольными путями. Хотя, чего уж там, время от времени и сам не без удовольствия ходил на волка. Но только один.
Впрочем, это было не главной причиной, по которой он отпустил Селест в замок. Главной было то, что он начал от неё уставать. Нет, она была изумительна. Умелая, раскрепощённая, неболтливая и очень спокойная. Но он уже много лет не был с одной и той же женщиной так долго, и в том, что ему до сих пор не захотелось уйти от неё, было что-то непривычное, а он уже был не в том возрасте, чтобы легко принимать новизну. Поэтому даже обрадовался её отъезду: пусть развеется, там, глядишь, вернётся и поймёт, что Лукас у неё явно загостился. Он не держал бы на неё за это обиды, напротив. Но когда вечером следующего дня Селест прислала ему записку, сообщавшую, что после охоты назначен пир и ей придётся остаться в замке, он решил поехать к ней. Одна ночь без её тёплого тела в постели — ещё куда ни шло, но две ночи — это уже слишком. Лукас не особо раздумывал над этим ощущением, просто принял его как должное — но оценил сполна только теперь, когда оказалось, что въезд в замок закрыт. Проклятье, это обескуражило его. Не разозлило, но… огорчило. Как будто в таверне не оказалось его любимого вина, потому что последнюю бутылку выпили буквально час назад.
Но делать было нечего. Лукас направился обратно в город, и только на середине пути понял, что едет к особняку Наворнов, хотя без Селест ему там делать абсолютно нечего. Илье, который принёс записку, вернулся в замок ещё вчера. Так что даже и выпить-то не с кем, подумал Лукас и понял, что пить ему совсем не хочется. Быстро темнело, Таймена погрузилась в полумрак, разрываемый лишь слабым светом немногочисленных огней, вспыхивавших на тёмном полотне города. Со стороны Старой Таймены доносились пьяные крики ранних гуляк. Лукас подавил новую волну разочарования и, смирившись с тем, что день пропал даром, решил все-таки вернуться в собственный дом. Он не заглядывал туда уже давненько, не мешает заодно проверить, как там дела. Управляющий, конечно, знал о привычке хозяина запропаститься на пару дней или лет, так что неожиданная ревизия тем более не помешает.
К тому времени, когда Лукас добрался до Новой Таймены, уже совсем стемнело. Вдоль улицы маршировал вечерний патруль, а у ворот дома Лукаса привратник зажигал фонарь.
— Что-то поздновато зажигаешь, — заметил Лукас. Привратник покосился на него через плечо, хмыкнул.
— Так, это, бережём же масло-то…
— Зачем его беречь? — равнодушно спросил Лукас и отметил про себя, что надо всё-таки задать управляющему взбучку. Скупердяев Лукас не любил ещё больше, чем транжир, особенно когда они пытались экономить его собственные деньги.
Управляющего Лукас не нашёл, и никто из слуг не смог внятно ответить, где он. Лукас выругал одного из них за глупость, а другого — за лень, и, разозлённый на собственную раздражительность, пошёл в библиотеку.
На столе стоял серебряный поднос, а на нём лежало запечатанное письмо.
«Треклятье Ледоруба и всех его бесов!» — подумал Лукас, пока его руки лихорадочно сдирали с бумаги печать. Он знал, от кого это письмо и что оно означает — знал, ещё не войдя в библиотеку. Проклятье, он ведь прекрасно понимал, что этот момент наступит. Даже не сомневался, но каким-то образом забыл. Забыл и даже ни разу не думал об этом всё то время, пока, как сытый боров, валялся на мятых простынях Дерековой потаскухи!
«Именно этого он и добивался», — подумал Лукас, леденея от ярости за то, что это элементарное понимание пришло так поздно. Порывался ли он в эти дни поехать домой и останавливала ли его Селест?.. Он не мог вспомнить. И если Селест в самом деле использовала на нём приворотное зелье, то сейчас его действие наконец прекратилось.
Письмо было от Рыси. Оно начиналось сразу с главного, без приветствий. Похоже, на приветствия у неё не было времени.
Лукас вышел из библиотеки, грохнув дверью и проклиная загулявшего управляющего, который единственный смог бы ему точно ответить, когда было получено послание и, главное, почему его немедленно не передали Лукасу. А искать или ждать его, чтобы задать эти маловажные, в сущности, вопросы у Лукаса не было времени.
Спускаясь по лестнице, он подумал о своём коне, о том, успели ли его накормить, а потом о Селест. Не могло быть и речи, чтобы попрощаться с ней, хотя Лукас был почти уверен, что больше её не увидит — а если и так, то к тому времени они снова станут незнакомцами, чьи чувства друг к другу выражаются лишь взаимным поклоном в галерее, где они случайно столкнутся. И самое удивительное — при этой мысли он почувствовал тень грусти. Не то чтобы эти две недели были чем-то совершенно особенным… И не то чтобы сама Селест была непохожей на других. Она ведь обычная, совсем обычная женщина. И дала ему то, что дала бы любая женщина, если бы он только ей позволил. Но всё дело в том, что прежде он никому не позволял. Она была первой.
Он смутно уловил в этой мысли что-то кощунственное, словно она оскорбила его память об Ив, и решительно пресёк её. Нет так нет, даже и к лучшему, что судьба избавляет его от необходимости куртуазничать. Не то чтобы ему это было трудно, просто в любых словах, которые он мог бы сказать Селест на прощанье, было бы больше фальши, чем во всём, что они говорили друг другу за прошедшие дни. Хотя он поймал себя на мысли, что ему очень хотелось бы в последний раз прикоснуться губами к её гладкому, высокому лбу под золотыми завитками волос. Потом он подумал, что за всё время ни разу не поцеловал Селест в лоб, и усмехнулся про себя этой странной фантазии.
Потом он о ней забыл.
На улице уже горели все фонари, а с неба зарядил слабый редкий снег. Лукас решил не брать своего вороного — всё равно он поедет так быстро, как сможет, и ему придётся менять коней, а лишаться вороного не хотелось, это была хорошая лошадь. Поэтому Лукас без долгих колебаний сам оседлал резвого гнедого жеребца, которого только недавно купил и ещё толком не объездил, и выехал за ворота дома, раздумывая, успеет ли к западным воротам города или лучше рвануть напрямик через Старую Таймену к южным, закрывавшимся позже всех. Он уже сворачивал в переулок, когда на улицу въехала кавалькада из полудюжины солдат, на предводителе которых развевался плащ с вышитой на нём алой ладонью, хорошо видной даже в темноте. Лукас придержал коня и ждал, пока они приблизятся к нему, раздумывая, есть ли смысл дать дёру. Потом решил, что нет, потому что тогда его потащат к Дереку силой, а у него не было времени на такую ерунду.
— Сэйр Лукас из Джейдри? — спросил солдат в плаще патрицианца. Лукас заметил, что на остальных точно такие же плащи, только вышитая ладонь на них сливалась с цветом ткани, поэтому не так бросалась в глаза.
— К вашим услугам, — сказал он, глядя, как они окружают его. Рука одного из солдат перехватила повод, и гнедой жеребец отреагировал на это не в пример спокойнее, чем недавно вороной.
— Вы арестованы, — сказал офицер. — Ваше оружие, будьте любезны.
Шестеро. Все хорошо вооружены и выглядят уверенно. Дорога в переулок перекрыта, площадь тоже, да и городские ворота скорее всего уже заперли. Если даже он сможет удрать от них сейчас, времени особо не выиграет. Разобраться напрямую с Дереком будет, пожалуй, быстрее.
— Преподобный магистр Айберри едва не опоздал, — заметил Лукас, передавая офицеру свой меч. — Странно, я ждал от него большей расторопности. Не знаете, в чём дело?
— Никак нет, — хладнокровно отчеканил офицер. — Я не имею никакого отношения к магистру Айберри.
— Вот как, — сказал Лукас после паузы, потребовавшейся ему, чтобы осознать и принять сложность ситуации. — В таком случае, надо полагать, я арестован именем короля?
Офицер коротко взглянул Лукасу в глаза и ничего не сказал.
«Треклятье Ледоруба, — подумал Лукас, когда рука второго солдата взяла узду его коня с другой стороны, — всё-таки надо было напролом через южные ворота».
Глава 9. Нордем
Свистнула, хлопнула свою лошадь по крупу и, развернувшись, унеслась в лес в вихре снежной пыли. И только когда она сгинула, Марвин понял, что, если бы она осталась, и он, и сын Ив замерзли бы насмерть, потому что, пока гайнель была рядом, Марвин не мог пошевелиться. Зато её уход словно влил в него новые силы. Марвин поднялся, снял с лошади попону и завернул в неё сына Ив, потом поднял мальчика с земли и, кое-как усадив в седло, вскочил на кобылу позади него.
— Сейчас, парень, сейчас, минутка ещё, — бормотал он, хотя прекрасно видел, что мальчишка наконец потерял сознание. Ольвен, тоже очнувшись от чар гайнели, без указки нашла дорогу меж кустов и завалин, и уже через несколько минут мчалась через луг сквозь хлопья повалившего наконец снега, обратно к замку Мекмиллен.
Их быстро заметили со стены и подняли крик: ворота распахнулись задолго до того, как Марвин их достиг. Въезжая в двор, который он только что покинул, Марвин успел подумать, что порой импровизация — метод куда как лучше любого другого.
Впрочем, Ив его едва не убила — пока не разобралась, что он не топил её сына, а совсем даже наоборот. Она не верила, пока об этом ей не сказал сам Эдрик, по счастью, в тепле быстро отогревшийся и пришедший в себя. Пока лекарь поил его травяным чаем, мальчишка взахлёб рассказывал, как они с егерем загнали оленя, и как олень выбежал на лёд, а кони все разом будто взбесились и понесли вслед за ним. Егерь запутался ногой в стремени и утонул вместе с конём, а сам Эдрик успел уцепиться за льдину, но, конечно, утонул бы тоже, если бы Марвин не оказался рядом…
На этом месте взгляды Ив и лекаря обратились к Марвину, который сидел в кресле, жадно прихлёбывая грог и безуспешно пытаясь сдержать дрожь. Историю о собственном героизме он слушал не без удовольствия, усмехаясь про себя тому, что Ив побоялась оставить его без присмотра и усадила тут же, в комнате Эдрика. Кажется, она совсем ополоумела от запоздалого страха и сама уже не знала, что опаснее для её сына — присутствие Марвина рядом с ним или же нахождение врага вне её зоркого ока. О том, что это именно Марвин рисковал собой, чтобы вытащить её щенка из полыньи, она, видимо, как-то не подумала.
Он прочёл всё это в её потемневшем взгляде, когда она наконец удосужилась на него посмотреть, и, хотя за те полчаса, что он отсутствовал, она успела привести себя в порядок, Марвин узнал в этих глазах женщину, для которой сегодня играл в постели Лукаса. Он постарался приветливо улыбнуться ей, но, поскольку зубы всё ещё стучали, улыбка вышла кривоватой.
— Притт, заберите Эдрика в мою спальню, — сказала она, не сводя с Марвина глаз. — С вами же, мессер мой сын, — добавила она, когда почти совсем оправившийся мальчик запротестовал, — мы потом поговорим.
Кремень, а не мамаша, подумал Марвин, искоса наблюдая, как лекарь выводит мальчика из комнаты. Небось потом и выпорет ещё за то, что полез охотиться в опасное место. И волю чувствам дала только в первый миг… да, но что это были за чувства! Когда Марвин въехал в ворота, она вылетела им навстречу с таким видом, будто была уверена: он либо уже убил её сына, либо собирается это сделать прямо на её глазах. В тот миг её ярость и страх только позабавили его — насколько вообще можно забавляться хоть чем-то, когда чувствуешь, что кровь вот-вот заледенеет прямо в жилах, волосы застыли сосульками, а одежда намертво примёрзла к телу. Но сейчас, переодевшись, отогревшись и, главное, выпив залпом полкувшина грога, Марвин подумал: неужели Лукас на моём месте убил бы её ребёнка? Неужели?.. Но выходит, что так, раз это первое, что пришло Ив в голову.
— Ваш Мекмиллен уже в третий раз едва не угробил меня, месстрес, — заворочавшись, проворчал Марвин. — Я, пожалуй, и впрямь злоупотребляю вашим гостеприимством.
— Зачем ты это сделал? — резко спросила она.
— Сделал что? Спас вашего сына? По-вашему, должна быть какая-то причина?
— Прекрати увиливать! Ты совершенно не умеешь этого делать! — крикнула Ив и топнула ногой, будто вздорная бабёнка. Хотя почему «будто»? Вздорная бабёнка и есть, удовлетворённо подумал Марвин, чувствуя, как разливается по жилам горячее вино.
— Вот именно что не умею, месстрес Ив, а вам почему-то всё время сдаётся, что умею, — невинно сказал он и зевнул.
Ив скрестила руки на груди, сверля его ненавидящим взглядом.
— Ты немедленно уберёшься отсюда. Сейчас же.
— И это ваша благодарность?! — возмутился Марвин. — Право слово, я всё понимаю, но… Ах, постойте, может быть, я просто не угодил вам давеча. Ну, в таком случае, конечно, я не посмею отягощать…
— Прекрати, — вдруг всхлипнула Ив и, разом обмякнув, опустилась на колени и уперлась дрожащей рукой в пол. — Перестань же… я не могу так больше!
Марвин умолк, глядя на неё в совершенно искреннем изумлении. А она не смотрела на него — кажется, не могла смотреть. Только сидела, глядя в пол, и дрожала всем телом.
— За что он так, боги, боги мои, за что же он нас так, за что…
Опять Лукас, подумал Марвин. Опять он. Будто призрак, бродящий по галереям. И никак ей от него не избавиться. Она, должно быть, невероятно несчастна.
Заставить себя подняться, покинув нагретое кресло, было нелегко, но Марвин встал, сделал несколько шагов и опустился на пол рядом с Ив.
— Месстрес… Месстрес, взгляните на меня.
Он поднял её голову, придерживая за подбородок, и она не попыталась отстраниться. Её губы дрожали, глаза блестели от слёз. Марвин заговорил, мягко и в то же время решительно:
— Месстрес, я ехал к лесу и услышал детский крик. Я увидел ребёнка, который тонул в полынье, и не смог пройти мимо. Только это, поверьте мне.
– Мой ребёнок! — как в бреду, выкрикнула она. — Это же был мой ребёнок!
— Ваш, ну и что? Я бы спас и любого другого тоже. Хотя, может, и нет… я не знаю, право слово. Прошу вас, успокойтесь. Я не причиню вам зла, и ему тоже. Вы же видите, что не причиню.
Её слёзы просохли. Она выпрямилась, схватила руку Марвина и крепко прижала к своей щеке, прикрыв глаза. Несколько мгновений блаженная улыбка блуждала по её лицу, потом она вздохнула.
— Мне казалось… я была почти уверена… И… какое же счастье, что я ошибалась, — пробормотала она и вдруг поцеловала руку Марвина.
Он вздрогнул и поспешно отстранился, чувствуя, как по-глупому заливается краской. Ив встала, Марвин тоже вскочил, машинально подавая ей руку. Она ответила ему странно нежной улыбкой.
— Сядь, — сказала она.
Он покорно вернулся в кресло и снова взял подрагивающими руками кубок с грогом. Ив стояла, не пытаясь приблизиться к нему, и ласковая мечтательность, блуждавшая по её лицу, коробила его сильнее, чем прежняя ненависть.
— Он страшный человек, Марвин, — сказала Ив из Мекмиллена. — Он всё делает с улыбкой. Он так улыбается… так светло, безмятежно улыбается. И убивает тоже с улыбкой. Так же безмятежно. И не дрогнет ни на миг. Он не знает ни ярости, ни ненависти. И никогда не убивает просто оттого, что жесток. Он… не жесток. Он как ребёнок, обрывающий мухе крылья, но не со злобы, а из любопытства. Ему просто хочется знать, полетит ли муха, если ей оборвать крылья. Понимаешь?.. Это хуже всего. Когда человек озлоблен, когда он стремится причинять другим боль, на то есть причина. И эту причину можно отыскать.
Её лицо снова изменилось, застывшая маска тихого блаженства слетела с него, обнажив то её лицо, которого она, должно быть, не показывала никому много лет. Марвин никогда не видел подобного выражения, и не мог шелохнуться, когда Ив подошла и остановилась напротив него, заслонив собой свет.
— У тебя есть причина. — Она провела пальцами по его виску, потом по дрогнувшим было в возмущении губам. — Нет, не спорь. Ты тоже жесток, но я знаю, почему. Я знаю… как пробудить в тебе нежность. Ты просто обижен и не понимаешь, чего ждать от мира. А он… он не обижен. Не напуган, его ничто не гложет. Он… он просто — такой. И я всегда так боялась его.
Было что-то непостижимое в лёгкости, с которой дались ей эти слова. Марвин почувствовал себя чужим, нелепым и лишним, будто пьяный дебошир, с похабными песнями ввалившийся в горницу, где идут поминки. Чувство было таким сильным, что он в смущении опустил взгляд, поражаясь тому, какое невообразимое множество совершенно новых для него вещей вынудила его сделать Ив из Мекмиллена всего за один день.
Её ладонь ободряюще легла на его плечо.
— Знаешь, как Лукас впервые попал в замок моего отца? Его нашли истекающим кровью недалеко от стены. У него был разрезан бок.
Марвин недоверчиво взглянул ей в лицо. Улыбка Ив стала шире, потом, дрогнув, погасла.
— Что тебе нужно от меня и моего ребёнка, Марвин?
«Почему же ты сразу этого не спросила?» — подумал он, но одновременно почувствовал облегчение от её вопроса.
— Я ищу герцогиню Пальмеронскую, — просто сказал Марвин. — И знаю, что она была здесь.
— Была, — согласно кивнула Ив. — Но ушла ещё десять дней назад. Донесли, что король выслал к ней убийцу. Ты и есть этот убийца?
— Не думаю, — признался Марвин. — Мне кажется, они просто использовали меня, чтобы отвлечь внимание от настоящих убийц.
Ив какое-то время молча смотрела на него, потом кивнула.
— Да. Наверное. Марвин, Артенья беременна, и ушла на север, в безопасное место. Совсем скоро она родит нам нового короля, и тогда мы больше не будем врагами.
Ему стоило большого труда скрыть эмоции, овладевшие им при этом признании. Ив из Мекмиллена, неужели ты ещё беспокоишься о том, враг ли я тебе? Ты ведь не боишься меня — ты уже могла убедиться, что я и в самом деле не нёс в Мекмиллен зла. Но только как же ты не можешь понять, что вовсе не политика делает нас с тобой врагами?
— Я прошу тебя, уезжай, — сказала Ив. — И… не говори ему, что видел нас.
Она знала, что просит о невозможном, и знала, что он не станет обещать ей невозможного. Тень робкой, угасающей надежды мелькнула в её голосе, когда она спросила:
— Скажи, он… он правда не посылал тебя?
— Правда. Мне жаль, — ответил Марвин, и тогда она рассмеялась и поцеловала его, взяв в ладони его лицо.
— А мне не жаль, — сказала Ив из Мекмиллена. — Потому что если это был не Лукас, то, наверное, Единый.
Только покинув Мекмиллен и в сотый раз повторяя в памяти её слова, Марвин понял, что Ив назвала его Бога, а не своего.
— Ворота закрыты, мессер, поворачивайте, — сказал солдат, перехвативший узду коня, и Лукасу понадобилось посмотреть на стражника в упор, чтобы понять: его не пропускают. Мысль была далёкой и тупой, и, осознав это, Лукас испытал настоящее потрясение. Оказывается, он до того привык к совершенно безмятежному течению жизни, что не сразу смог воспринять отказ — не важно, от кого и по какому поводу.
— Проезда нет, поворачивайте в город, — грубо повторил солдат и дёрнул узду, разворачивая морду лошади. Вороной Лукаса гневно заржал, клацнул зубами у самой шеи солдата, взбешённый подобным отношением к хозяину. Сам хозяин, впрочем, был скорее ошарашен, чем рассержен. Когда солдат шарахнулся в сторону от лошадиных зубов, Лукас успокаивающе погладил коня по холке.
— Тихо, тихо. Всё в порядке, — проговорил он и посмотрел на стражника, насуплено глядящего на него из-под обода шлема. Трое его товарищей по караулу держали алебарды наперевес.
— В замке что-то стряслось? — спросил Лукас, в ответ на что получил всё то же упрямое и предсказуемое:
— Хода нет, поворачивайте.
И он повернул, хотя в другое время нашёл бы способ пробраться в замок. Сам факт, что въезд в королевскую резиденцию оказался закрыт даже для рыцарей, был достаточно нетривиален, чтобы вызвать любопытство. Никогда прежде Лукас не слыхал, чтобы въезд перекрывали — стало быть, случилось что-то уж совсем необычное. Неужто переворот? Хотя нет, непохоже — тогда бы уже вся Таймена была запружена войсками, да и народ бы шептался… А пока Лукас ехал к замку, ничего подозрительного ему по пути не встретилось. Город жил обычной жизнью: день клонился к вечеру, базарная площадь понемногу пустела, а окраинные улочки заполнялись праздношатающимся людом, собравшимся отдохнуть после трудового дня — словом, ничего необычного, никакой тревоги или напряжённости. Впрочем, ночь ещё впереди… Хорошо, что Селест в замке. Или, может быть, не хорошо, может, совсем скверно…
Лукас понял, что хмурится. Занятно, и что бы это значило? Неужто он беспокоится за неё? Именно на то и похоже, хотя сама мысль об этом казалась Лукасу странной. Впрочем, а разве не менее странно то, что сегодня он помчался к ней? Ну, не то чтобы помчался, просто этим вечером у него не было никаких дел. Как и вчерашним, как и позавчерашним. И вообще он откровенно и бессовестно бездельничал всё время, пока жил у Селест из Наворна. А длилось это уже… вторую неделю, что ли? Лукас понял, что не знает точно, и снова нахмурился. Действительно, он потерял счёт времени с того дня, когда вернулся к Селест. Спору нет, глупо отрицать, что эта вертихвостка побила его, как сопливого мальчишку: он так и не смог понять, что же ей от него нужно, и сдался. Это было, пожалуй, лучшее поражение в его жизни, и следующие две недели (или около того?.. он снова попытался вспомнить точно, снова не смог и вздохнул) Лукас был совершенно счастлив. Эта мысль заставила его напрячься. Совершенно?.. Насколько возможно быть счастливым, сидя в тюрьме в ожидании приговора — да, вполне. Это сравнение пришло Лукасу на ум само собой и порядком удивило его, но он не стал об этом думать.
Отъехав от ворот на некоторое расстояние, он снова придержал коня и обернулся. Серая громада Тайменского замка высилась над городом, сверкая заснеженными башнями в лучах садящегося солнца, и ничем не выдавала того, что происходило сейчас за её стенами. Селест уехала в замок позавчера: затевалась большая королевская охота, и все фрейлины обязаны были на ней присутствовать. Король тоже собирался быть, хотя Ольвен слыла большей любительницей подобных забав, чем её супруг. Селест звала Лукаса с собой, но он только отмахнулся. Ему никогда не нравилась охота с гончими, да и вообще охота, за исключением разве что соколиной. Загнать обезумевшего от страха и ярости зверя, затравить визгливо лающими псами, забить насмерть тучей стрел, чтобы потом подобрать тушу, выпачканную в крови, пене и дерьме — всё это казалось ему невероятно пошлым. Что-то вроде турниров, которые так любил до недавних пор Марвин из Фостейна. Грубо, примитивно, ни капли воображения. Только тупая сила. Не то чтобы Лукас брезговал её применять, но ему казалось невероятно скучным добиваться желаемого всегда лишь этим способом. Поэтому он предпочитал чередовать напор с окольными путями. Хотя, чего уж там, время от времени и сам не без удовольствия ходил на волка. Но только один.
Впрочем, это было не главной причиной, по которой он отпустил Селест в замок. Главной было то, что он начал от неё уставать. Нет, она была изумительна. Умелая, раскрепощённая, неболтливая и очень спокойная. Но он уже много лет не был с одной и той же женщиной так долго, и в том, что ему до сих пор не захотелось уйти от неё, было что-то непривычное, а он уже был не в том возрасте, чтобы легко принимать новизну. Поэтому даже обрадовался её отъезду: пусть развеется, там, глядишь, вернётся и поймёт, что Лукас у неё явно загостился. Он не держал бы на неё за это обиды, напротив. Но когда вечером следующего дня Селест прислала ему записку, сообщавшую, что после охоты назначен пир и ей придётся остаться в замке, он решил поехать к ней. Одна ночь без её тёплого тела в постели — ещё куда ни шло, но две ночи — это уже слишком. Лукас не особо раздумывал над этим ощущением, просто принял его как должное — но оценил сполна только теперь, когда оказалось, что въезд в замок закрыт. Проклятье, это обескуражило его. Не разозлило, но… огорчило. Как будто в таверне не оказалось его любимого вина, потому что последнюю бутылку выпили буквально час назад.
Но делать было нечего. Лукас направился обратно в город, и только на середине пути понял, что едет к особняку Наворнов, хотя без Селест ему там делать абсолютно нечего. Илье, который принёс записку, вернулся в замок ещё вчера. Так что даже и выпить-то не с кем, подумал Лукас и понял, что пить ему совсем не хочется. Быстро темнело, Таймена погрузилась в полумрак, разрываемый лишь слабым светом немногочисленных огней, вспыхивавших на тёмном полотне города. Со стороны Старой Таймены доносились пьяные крики ранних гуляк. Лукас подавил новую волну разочарования и, смирившись с тем, что день пропал даром, решил все-таки вернуться в собственный дом. Он не заглядывал туда уже давненько, не мешает заодно проверить, как там дела. Управляющий, конечно, знал о привычке хозяина запропаститься на пару дней или лет, так что неожиданная ревизия тем более не помешает.
К тому времени, когда Лукас добрался до Новой Таймены, уже совсем стемнело. Вдоль улицы маршировал вечерний патруль, а у ворот дома Лукаса привратник зажигал фонарь.
— Что-то поздновато зажигаешь, — заметил Лукас. Привратник покосился на него через плечо, хмыкнул.
— Так, это, бережём же масло-то…
— Зачем его беречь? — равнодушно спросил Лукас и отметил про себя, что надо всё-таки задать управляющему взбучку. Скупердяев Лукас не любил ещё больше, чем транжир, особенно когда они пытались экономить его собственные деньги.
Управляющего Лукас не нашёл, и никто из слуг не смог внятно ответить, где он. Лукас выругал одного из них за глупость, а другого — за лень, и, разозлённый на собственную раздражительность, пошёл в библиотеку.
На столе стоял серебряный поднос, а на нём лежало запечатанное письмо.
«Треклятье Ледоруба и всех его бесов!» — подумал Лукас, пока его руки лихорадочно сдирали с бумаги печать. Он знал, от кого это письмо и что оно означает — знал, ещё не войдя в библиотеку. Проклятье, он ведь прекрасно понимал, что этот момент наступит. Даже не сомневался, но каким-то образом забыл. Забыл и даже ни разу не думал об этом всё то время, пока, как сытый боров, валялся на мятых простынях Дерековой потаскухи!
«Именно этого он и добивался», — подумал Лукас, леденея от ярости за то, что это элементарное понимание пришло так поздно. Порывался ли он в эти дни поехать домой и останавливала ли его Селест?.. Он не мог вспомнить. И если Селест в самом деле использовала на нём приворотное зелье, то сейчас его действие наконец прекратилось.
Письмо было от Рыси. Оно начиналось сразу с главного, без приветствий. Похоже, на приветствия у неё не было времени.
Это случилось, как вы и говорили. Один раз я смогла помешать, но что будет дальше — не знаю. Он всё понял, едва не убил меня, и теперь я не могу подобраться к нему близко. Сейчас мы в двадцати милях севернее Уоттерино и идём дальше на север. До той поры, пока смогу, буду продолжать за ним следить. Знайте, я делала всё, что могла.«Дура», — мысленно выругался Лукас, сминая письмо. Потом спохватился и снова развернул его. Сам дурак, мрачно подумал он, проводя пальцем по обломку печати. К счастью, большая её часть уцелела, и он смог рассмотреть три кодовые царапины на сургуче: две крестом и одна — чуть поодаль от них. Это был знак, о котором они условились ради уверенности, что письмо не было распечатано и снова скреплено сургучом. Похоже, это и впрямь от Рыси. И ещё похоже, что Марвин и, возможно, сама Рысь сейчас уже мертвы, ибо один только Ледоруб знает, сколько провалялось тут это письмо.
Рысь.
Лукас вышел из библиотеки, грохнув дверью и проклиная загулявшего управляющего, который единственный смог бы ему точно ответить, когда было получено послание и, главное, почему его немедленно не передали Лукасу. А искать или ждать его, чтобы задать эти маловажные, в сущности, вопросы у Лукаса не было времени.
Спускаясь по лестнице, он подумал о своём коне, о том, успели ли его накормить, а потом о Селест. Не могло быть и речи, чтобы попрощаться с ней, хотя Лукас был почти уверен, что больше её не увидит — а если и так, то к тому времени они снова станут незнакомцами, чьи чувства друг к другу выражаются лишь взаимным поклоном в галерее, где они случайно столкнутся. И самое удивительное — при этой мысли он почувствовал тень грусти. Не то чтобы эти две недели были чем-то совершенно особенным… И не то чтобы сама Селест была непохожей на других. Она ведь обычная, совсем обычная женщина. И дала ему то, что дала бы любая женщина, если бы он только ей позволил. Но всё дело в том, что прежде он никому не позволял. Она была первой.
Он смутно уловил в этой мысли что-то кощунственное, словно она оскорбила его память об Ив, и решительно пресёк её. Нет так нет, даже и к лучшему, что судьба избавляет его от необходимости куртуазничать. Не то чтобы ему это было трудно, просто в любых словах, которые он мог бы сказать Селест на прощанье, было бы больше фальши, чем во всём, что они говорили друг другу за прошедшие дни. Хотя он поймал себя на мысли, что ему очень хотелось бы в последний раз прикоснуться губами к её гладкому, высокому лбу под золотыми завитками волос. Потом он подумал, что за всё время ни разу не поцеловал Селест в лоб, и усмехнулся про себя этой странной фантазии.
Потом он о ней забыл.
На улице уже горели все фонари, а с неба зарядил слабый редкий снег. Лукас решил не брать своего вороного — всё равно он поедет так быстро, как сможет, и ему придётся менять коней, а лишаться вороного не хотелось, это была хорошая лошадь. Поэтому Лукас без долгих колебаний сам оседлал резвого гнедого жеребца, которого только недавно купил и ещё толком не объездил, и выехал за ворота дома, раздумывая, успеет ли к западным воротам города или лучше рвануть напрямик через Старую Таймену к южным, закрывавшимся позже всех. Он уже сворачивал в переулок, когда на улицу въехала кавалькада из полудюжины солдат, на предводителе которых развевался плащ с вышитой на нём алой ладонью, хорошо видной даже в темноте. Лукас придержал коня и ждал, пока они приблизятся к нему, раздумывая, есть ли смысл дать дёру. Потом решил, что нет, потому что тогда его потащат к Дереку силой, а у него не было времени на такую ерунду.
— Сэйр Лукас из Джейдри? — спросил солдат в плаще патрицианца. Лукас заметил, что на остальных точно такие же плащи, только вышитая ладонь на них сливалась с цветом ткани, поэтому не так бросалась в глаза.
— К вашим услугам, — сказал он, глядя, как они окружают его. Рука одного из солдат перехватила повод, и гнедой жеребец отреагировал на это не в пример спокойнее, чем недавно вороной.
— Вы арестованы, — сказал офицер. — Ваше оружие, будьте любезны.
Шестеро. Все хорошо вооружены и выглядят уверенно. Дорога в переулок перекрыта, площадь тоже, да и городские ворота скорее всего уже заперли. Если даже он сможет удрать от них сейчас, времени особо не выиграет. Разобраться напрямую с Дереком будет, пожалуй, быстрее.
— Преподобный магистр Айберри едва не опоздал, — заметил Лукас, передавая офицеру свой меч. — Странно, я ждал от него большей расторопности. Не знаете, в чём дело?
— Никак нет, — хладнокровно отчеканил офицер. — Я не имею никакого отношения к магистру Айберри.
— Вот как, — сказал Лукас после паузы, потребовавшейся ему, чтобы осознать и принять сложность ситуации. — В таком случае, надо полагать, я арестован именем короля?
Офицер коротко взглянул Лукасу в глаза и ничего не сказал.
«Треклятье Ледоруба, — подумал Лукас, когда рука второго солдата взяла узду его коня с другой стороны, — всё-таки надо было напролом через южные ворота».
Глава 9. Нордем
— Чего надо?
В вопросе было столько враждебности, что при других обстоятельствах Марвин даже не стал бы отвечать. Но сейчас темнело, собирался снегопад, Марвин устал и продрог, а ещё у него почти закончилось вино во фляге. Поэтому он постарался, чтобы голос звучал как можно более миролюбиво, и сказал:
— Еды для меня и моей кобылы, добрый человек. Ну и от крыши над головой не откажусь. Сойдёт и сарай…
— Ты чей будешь? — перебил мужик.
Во дворе, за воротами, отделявшими хутор от лесополосы, сердито залаяла собака. Марвин услышал мужской голос, зло прикрикнувший на неё.
— Мне есть чем заплатить, — сказал Марвин, хотя по его виду мужик должен был признать благородного.
— Я про это не спрашиваю. Я спрашиваю, чей ты будешь! — повысив голос, повторил мужик. В приоткрытое окошко на воротах Марвин видел только его лохматую чёрную бороду да глаза, подозрительно поблескивавшие в свете фонаря, болтавшегося на ветру.
Марвин стиснул зубы, стараясь ничем не выдать ни злости, ни растерянности, охвативших его почти в равной мере. Он и глазам-то своим не поверил, когда набрёл на этот хутор, и ему не могло прийти в голову, что хозяева окажутся столь несговорчивы. Чей он будет… о чём вообще толкует этот холоп, Ледоруб бы его задрал?
— Я дитя Единого, как и ты, — проговорил он наконец.
Мужик сплюнул и захлопнул окошко.
Какое-то время Марвин стоял перед запертыми воротами, кутаясь в плотно запахнутый плащ и слушая, как орут друг на друга давешний мужик и какая-то женщина, видимо, его жена.
— Совсем оборзел, боров старый, он же сказал, что у него деньги есть!
— Да я прежде сдохну, чем пущу на порог единобожца!
— Так-таки и сдохнешь с голоду, хрыч поганый, и дети твои с тобой разом!
Марвин дул на прижатые к губам кулаки и ждал. Дверь в воротах наконец распахнулось.
В вопросе было столько враждебности, что при других обстоятельствах Марвин даже не стал бы отвечать. Но сейчас темнело, собирался снегопад, Марвин устал и продрог, а ещё у него почти закончилось вино во фляге. Поэтому он постарался, чтобы голос звучал как можно более миролюбиво, и сказал:
— Еды для меня и моей кобылы, добрый человек. Ну и от крыши над головой не откажусь. Сойдёт и сарай…
— Ты чей будешь? — перебил мужик.
Во дворе, за воротами, отделявшими хутор от лесополосы, сердито залаяла собака. Марвин услышал мужской голос, зло прикрикнувший на неё.
— Мне есть чем заплатить, — сказал Марвин, хотя по его виду мужик должен был признать благородного.
— Я про это не спрашиваю. Я спрашиваю, чей ты будешь! — повысив голос, повторил мужик. В приоткрытое окошко на воротах Марвин видел только его лохматую чёрную бороду да глаза, подозрительно поблескивавшие в свете фонаря, болтавшегося на ветру.
Марвин стиснул зубы, стараясь ничем не выдать ни злости, ни растерянности, охвативших его почти в равной мере. Он и глазам-то своим не поверил, когда набрёл на этот хутор, и ему не могло прийти в голову, что хозяева окажутся столь несговорчивы. Чей он будет… о чём вообще толкует этот холоп, Ледоруб бы его задрал?
— Я дитя Единого, как и ты, — проговорил он наконец.
Мужик сплюнул и захлопнул окошко.
Какое-то время Марвин стоял перед запертыми воротами, кутаясь в плотно запахнутый плащ и слушая, как орут друг на друга давешний мужик и какая-то женщина, видимо, его жена.
— Совсем оборзел, боров старый, он же сказал, что у него деньги есть!
— Да я прежде сдохну, чем пущу на порог единобожца!
— Так-таки и сдохнешь с голоду, хрыч поганый, и дети твои с тобой разом!
Марвин дул на прижатые к губам кулаки и ждал. Дверь в воротах наконец распахнулось.