Страница:
ошибаюсь, но мне кажется, что эта опасность недооценивается в полном своем
объеме. Если брать перспективу не месяцев, а лет - вряд ли десятилетий, - то
я считаю военный взрыв со стороны фашистской Германии совершенно неизбежным.
Именно этот вопрос может стать решающим для судьбы Европы. Я надеюсь,
впрочем, на эту тему высказаться в ближайшее время в печати.
* * *
Вы находите, что я мрачно оцениваю положение? Я стараюсь лишь делать
выводы из фактов, руководствуясь не логикой симпатий и антипатий, а логикой
объективного процесса. Что наша эпоха не является временем мирного и
спокойного процветания и политического комфорта, этого, надеюсь, не нужно
доказывать. Но пессимистической моя оценка может показаться лишь в том
случае, если мерить ход истории слишком коротким мерилом. Все большие эпохи
выглядели вблизи очень мрачно. Механика прогресса, надо признать, весьма
несовершенна. Но нет никакого основания думать, что Гитлеру или комбинации
Гитлеров удастся навсегда или хотя бы на десятки лет дать этой механике
задний ход. Они обломают много зубьев, перегнут много рычагов, могут на ряд
лет отбросить Европу назад. Но я не сомневаюсь, что человечество найдет в
конце концов свою дорогу. Порукой за это - все прошлое.
Л. Троцкий
Принкипо
6 июня 1933 г.
P. S. (Не для печати) - я позволю себе напомнить, что мои ответы на
вопросы должны быть напечатаны дословно и полностью без всяких изменений,
либо же не напечатаны вовсе. Разумеется, редакция вправе дать от себя любой
комментарий.
Л. Т[роцкий]
M.R.Molinier
8 июня [1]933 г.
Дорогой товарищ!
Я не собираюсь вмешиваться во внутренние дела группы Милля. У меня нет
ни времени, ни возможности заниматься организационными и личными конфликтами
в каждый момент их зарождения и развития. Я тем менее склонен вмешиваться в
последние конфликты, что к этому делу имеет отношение Ш.134 Охотно верю, что
он был осторожен и прочее, но это не меняет дела: история имеет свою
преемственность, начиная с Берлина. В ней под разным углом участвует ряд
лиц, и я не вижу для себя никакого основания ввязываться в это дело, если не
буду к этому вынужден объективными обстоятельствами.
Самое печальное, конечно, это увядание "Веритэ", которая вышла на двух
страницах. Терять средства и силы на пленумы и пр., нарушая интересы
"Веритэ", есть преступление. Но я и здесь крайне затрудняюсь высказаться и
давать советы, так как с русским "Бюллетенем" происходит совершенно то же
самое. Много времени тратится на игру в политику, а большое политическое
дело остается без внимания. Между двумя номерами все связи теряются, все
счета приходят в расстройство и каждый раз приходится начинать сначала. Так
издание жить не может.
Я считаю также абсолютно невозможным злоупотреблять Бэмом. Если
"Бюллетень" после четырех лет существования не может найти собственный
источник, то он должен прекратить свое существование.
Жалобы на безразличие других групп и лиц мне кажутся совершенно
неправильными. Издание, выходящее случайно и по вдохновению, не может
рассчитывать на правильную поддержку. Только издание, выходящее правильно, в
начале и конце каждого месяца, при правильной переписке и отчетности, может
побуждать и других к тому или другому содействию.
У нас развился уже худший из бюрократизмов: бюрократизм вокруг пустого
места. Сходятся и рассуждают по несколько часов насчет недостатков Х. или
грехов У., и не заменить ли Х. другим лицом, и как это устроить, и куда кого
послать... и все это вокруг пустого места. Если бы каждый занимался своими
национальными делами как следует, то и интернациональный организм был бы
гораздо здоровее.
Досье Фишера не послано по небрежности, что очень досадно. Но
практического значения это не должно было бы иметь, так как в
добросовестности их счетов я не сомневаюсь. Во всяком случае, я попрошу
досье немедленно разыскать и сегодня же важнейшие документы послать в
оригинале или в копии.
[Л.Д.Троцкий]
10/VI/1933 [г.]
При сем посылаю следующие статьи и письма: "Что такое историческая
объективность", "После 1 мая в Австрии", "Письмо Х.Г.Раковского" с маленьким
предисловием, "4 августа", "Письмо англ[ийской] левой оппозиции", "Ответы на
вопросы г. Сименона", "Левая оппозиция и САП", "Гитлер и разоружение",
"Немецкия катастрофа". (Последние две статьи были написаны для бурж[уазной]
прессы, но, вероятно, ко времени выхода "Бюл[летеня]" будут уже в печати).
Посылаю вам все эти материалы заранее: через несколько дней я ухожу и чтобы
не было на первых порах затруднений, посылаю вам все те материалы, которые
должны будут войти в "Бюллет[ень]" No 35, а также общий список материалов (и
тех, которые вам были посланы заранее, и тех, которые посылаются сейчас),
чтобы в случае нехватки или неясностей у вас было время запросить.
Л.Д.[Троцкий] вам даст, конечно, своевременно точные указания насчет
содержания номера и насчет печатания двух статей бурж[уазной] прессы.
Советую вам, на всякий случай, в письме к Л.Д.[Троцкиму] перечислить все
материалы, которые у вас есть, и справиться, что именно может и что не
должно войти в "Бюл[летень]". Я здесь оставляю список все посланного вам.
Надо приобречти книгу Романа Гуля136: "Ворошилов, Буденный137, Блюхер,
Котовский138". Изд. "Парабола", Берлин, 1933 г.
М.П[евзнер]
18 июня 1933 г.
Дорогой Александр Давыдович!
С запозданием отвечаю на ваше письмо от 6 мая.
По соглашению с нью-йоркскими друзьями я обратился официально к
здешнему американскому консульству с просьбой о визе в С[оединенные] Штаты
на два-три месяца с научными целями. Прилагаю копию своего обращения139. Она
не предназначена для печати, но она поможет вам ориентироваться в общем
направлении дела. Истмен пишет, что он пустит мое письмо в газету лишь в том
случае, если окажется, что без содействия "общественного мнения"
администрация визы мне все равно не даст.
Соображения насчет того, что момент сейчас "неблагоприятный", кажутся
мне неправильными. Нет никакого основания надеяться на то, что у властей не
будет в дальнейшем хлопот. Между тем новая администрация окончательно
утратит "свежесть", т. е. свое единственное преимущество перед старой
администрацией.
Насчет русского "Бюллетеня" я написал своевременно в Париж. Надеюсь,
что вы уже получили последние номера. "Бюллетень" сейчас выходит реже из-за
денежных затруднений. На всякий случай посылаю вам одновременно с этим
письмом последний номер "Бюллетеня".
Признаюсь, я не читал книги Вильямса140 о русской революции и не имел
ее под руками во время своей работы. Весьма возможно, что я неполно осветил
эпизод с телефонной станцией; несмотря на то, что я использовал все
доступные русские материалы, эпизод этот остался для меня самого несколько
туманным. Я был бы очень рад уточнить его в новом издании.
Ваши замечания насчет рецензии Вернадского141 заинтересовали меня, и я
достал оттиск из "Каррент Хистори". Должен сказать, что фактическая сторона
рецензии вызвала у меня возмущение: с какой неряшливостью иные цеховые
ученые пишут о событиях, фактах и датах революции! На нескольких страничках
у Вернадского несчетное число ошибок!
[Л.Д.Троцкий]
1. Бюрократический оптимизм
После пожара трудно устраиваться заново. Еще труднее после большего
политического поражения по-новому определять свой путь. Партии неохотно
признают себя битыми, особенно если в поражении есть добрая доля их
собственной вины. Чем больше размеры поражения, тем труднее политической
мысли передвинуться на новые позиции, выработать новую перспективу и
подчинить ей направление и темп дальнейшей работы.
История военного дела, как и история революционной борьбы, знают
большое число дополнительных поражений, явившихся результатом того, что
руководство, не оценив размеров основного поражения, пыталось прикрыть его
несвоевременными наступлениями. В войне такого рода преступные попытки ведут
к массовому истреблению живой силы, уже морально подорванной предшествующими
неудачами. В революционной борьбе жертвой авантюр гибнут наиболее боевые
элементы, уже оторванные предшествующими поражениями от массы.
Решимость доводить наступление до конца и способность вовремя признать
поражение и ударить отбой составляют две нераздельные стороны зрелой
стратегии. Такое сочетание встречается нечасто. Не бывало в сущности в
истории большого революционного поражения, после которого, по крайней мере,
часть вождей не пыталась бы звать вперед, наперекор изменившейся обстановке.
После революции 1848 года Маркс и Энгельс сурово отмежевались от тех
эмигрантов, которые хотели попросту перешагнуть через поражение, как через
случайный эпизод. После победы царизма над революцией 1905 года Ленин
оказался вынужден порвать с частью своих единомышленников, пытавшихся
по-прежнему держать курс на вооруженное восстание. В способности быстро
перевооружаться при каждом повороте событий состоит вообще важнейшее
качество марксистской школы революционного реализма.
Образцы стратегической слепоты, выдающей себя за мужество, дает нам
школа эпигонов большевизма. Если выбор примеров затруднителен, то только по
причине их обилия. После того как осенью 1923 года немецкая коммунистическая
партия очистила противникам поле боя и внесла этим глубокое замешательство в
ряды пролетариата, руководство Коминтерна объявило в Германии курс на
вооруженное восстание. В течение последовавших двух лет политика мелких
авантюр истрепала нервы пролетарского авангарда больше, чем крупное
поражение. Когда Чан Кайши, в котором руководство Коминтерна упорно видело
своего верного союзника, разгромил в апреле 1927 года рабочих Шанхая142, в
второй "союзник", Ван Цзинвей, утопил в крови движение крестьян, президиум
Коминтерна счел своевременным объявить, что китайская революция "поднялась
на более высокую ступень". Вытекавший отсюда курс на восстание привел к
героической авантюре в Кантоне в декабре 1927 года и к ряду менее крупных,
но достаточно зловещих попыток, трагически завершивших собою китайскую
революцию.
Нынешняя катастрофа в Германии является, несомненно, величайшим в
истории поражением рабочего класса. Тем неотложнее сейчас крутой поворот
стратегии; но тем упорнее, с другой стороны, сопротивление партийной
бюрократии. Она называет "пораженцами" не тех, которые вызвали поражение, -
ей пришлось бы назвать себя, - а тех, которые из факта поражения делают
необходимые политические выводы. Борьба, которая разворачивается сейчас
вокруг вопроса о перспективах политического развития Германии, имеет
исключительное значение для судеб Европы и всего мира.
Социал-демократию мы в данной связи оставим в стороне: отвратительное
гниение этой партии не оставляет ей никакой возможности даже для маневров
бюрократического престижа. Вожди и не пытаются притворяться, будто у них
есть идеи или планы. После того как они окончательно потеряли головы
политически, их забота направлена на то, чтобы спасти свои головы физически.
Свое бесславное поражение эти люди подготовили всей своей политикой с начала
империалистской войны. Попытка старого правления, эмигрировавшего за
границу, спасти партию осуждена заранее: ни один революционер не пойдет на
суровую борьбу в подполье под руководством заведомых банкротов. Раз
пробудившись, политическая мысль в рядах социал-демократии проложит себе
новый путь. Но это пока еще дело завтрашнего дня. Политический интерес
представляет сейчас лишь ориентация коммунистической партии. Как массовая
организация она разбита наголову. Но сохранился центральный аппарат, который
издает нелегальную и эмигрантскую литературу, созывает антифашистские
конгрессы и вырабатывает планы борьбы против диктатуры наци. Все пороки
разбитых штабов находят ныне в этом аппарате свое непревзойденное выражение.
"Фашисты - калифы на час, - пишет официальный орган Коминтерна, - их
победа - не прочная победа, за которой скоро последует пролетарская
революция... Борьба за диктатуру пролетариата стоит в Германии в порядке
дня". Непрерывно откатываясь, сдавая все позииции, теряя собственных
сторонников, аппарат продолжает твердить, что антифашистская волна растет,
что настроение поднимается, что нужно готовиться к восстанию если не завтра,
то через несколько месяцев. Оптимистическая фразеология стала для разбитого
командования средством политического самосохранения. Опасность фальшивого
оптимизма тем больше, чем глубже внутренняя жизнь немецкого пролетариата
погрузилась во тьму: нет ни профсоюзов, ни паламентских выборов, ни членских
взносов, ни тиража газет - никакие вообще цифры не контролируют последствий
ошибочной политики и не смущают покоя вождей.
2. Созревание революции или углубление контрреволюции?
Главный довод в пользу утешительного прогноза состоит в том, что Гитлер
"не выполнит обещаний". Как будто Муссолини нужно было выполнить свою
фантастическую программу, чтобы продержаться свыше десяти лет у власти!
Революция - не автоматическое наказание для обманщиков, а сложное социальное
явление, которое возникает лишь при наличии ряда исторических условий.
Напомним о них еще раз. Растерянность и расколотость господствующих классов;
возмущение мелкой буржуазии, утрата ею веры в существующий порядок;
возрастающая боевая активность рабочего класса, наконец, правильная политика
революционной партии, - таковы непосредственные политические предпосылки
революции. Налицо ли они?
Имущие классы Германии находились в течение последних лет в состоянии
жесточайшей междоусобицы. Сейчас все они - пусть скрепя сердце, -
подчиняются фашизму. Антагонизм между аграриями и промышленниками, как и
между отдельными группами промышленников, не исчез; но есть инстанция,
которая повелительно регулирует все антагонизмы.
Мелкая буржуазия Германии кипела в течение последнего периода котлом.
Даже в ее националистическом бесновании был элемент социальной опасности.
Сейчас она объединена вокруг правительства, поднявшегося на ее спине, и
дисциплинирована чисто военной организацией, вышедшей из ее среды.
Промежуточные классы стали главной опорой порядка. Вывод неоспорим:
поскольку дело идет о крупной и мелкой буржуазии, предпосылки революционной
развязки отошли в прошлое или, что то же, в неопределенное будущее.
В отношении рабочего класса дело обстоит не менее ясно. Если несколько
месяцев тому назад он оказался по вине своего руководства неспособен к
обороне своих могущественных легальных позиций от наступления
контрреволюции, то теперь, на другой день после разгрома, он неизмеримо
менее подготовлен к наступлению на могущественные легальные позиции
национал-социализма. Материальные и моральные факторы резко и глубоко
изменили соотношение сил к невыгоде пролетариата. Или это еще нужно
доказывать? Не более благоприятно обстоит дело и в области руководства:
коммунистическая партия не существует, ее аппарат, лишенный свежего воздуха
критики, задыхается в глубокой внутренней борьбе. В каком же смысле можно
говорить, что "борьба за диктатуру пролетариата стоит в Германии в порядке
дня"? Что здесь понимается под "днем"?
Нетрудно предвидеть искренние и лицемерные обличения нашего пессимизма,
неверия в творческие силы революции и пр. Дешевые упреки! Не хуже других мы
знаем, что фашизм защищает исторически проигранное дело. Методы его могут
дать грандиозный, но неустойчивый результат. Смирить при помощи насилия
можно лишь пережившие себя классы. Пролетариат же является главной
производительной силой общества. Его можно на время разгромить, но
закабалить его навсегда невозможно. Гитлер обещает "перевоспитать" рабочих.
Но он вынужден применять педагогические приемы, которые не годятся даже для
дрессировки собак. О непримиримую враждебность рабочих фашизм неминуемо
разобьет себе голову. Но как и когда? Общее историческое предвиденье не
снимает жгучих вопросов политики: что нужно делать - и особенно чего не
нужно делать - сейчас, чтоб подготовить и ускорить крушение
национал-социализма?
Расчет на немедленное революционизирующее действие фашистских репрессий
и материальных лишений представляет собой образец вульгарного материализма.
Конечно, "бытие определяет сознание". Но это вовсе не означает механической
и непосредственной зависимости сознания от внешних обстоятельств. Бытие
переломляется в сознании по законам сознания. Одни и те же объективные факты
могут оказывать различное, иногда противоположное, политическое действие в
зависимости от общей обстановки и предшествующих событий. Так, в ходе
развития человечества репрессии неоднократно вызывали революционное
возмущение. Но после торжества контрреволюции репрессии не раз погашали
последние вспышки протеста. Экономический кризис способен ускорить
революционный взрыв, и это бывало в истории не раз; но, обрушившись на
пролетариат после тяжкого политического поражения, кризис может лишь усилить
явления распада. Скажем конкретнее: от дальнейшего углубления промышленного
кризиса мы отнюдь не ждем для Германии непосредственных революционных
последствий. Правда, длительное промышленное оживление не раз в истории
давало перевес оппортунистическим течениям в пролетариате. Но после долгого
периода кризиса и реакции повышающаяся конъюнктура может, наоборот, поднять
активность рабочих и толкнуть их на путь борьбы. Мы считаем этот вариант во
многих отношениях более вероятным.
Однако центр тяжести сейчас не в конъюнктруном прогнозе. Тяжеловесные
психологические повороты многомиллионых масс требуют длительных сроков: из
этого надо исходить. Перелом конъюнктуры, столкновения в среде имущих
классов, международные осложнения могут оказать и окажут свое действие на
рабочих. Но внешние события не могут отменить попросту внутренние
закономерности массового сознания, не могут позволить пролетариату одним
скачком перенестись через последствия поражения и открыть с размаху свежую
страницу в книге революционной борьбы. Если бы даже, благодаря исключительно
благоприятному сочетанию внешних и внутренних обстоятельств, начало поворота
обнаружилось в исключительно короткий срок, скажем, через год-полтора,
оставался бы еще полностью вопрос о нашей политике в течение ближайших
двенадцати или двадцати четырех месяцев, когда контрреволюция будет еще
делать дальнейшие завоевания. Нельзя развернуть реалистическую тактику без
правильной перспективы. Нельзя иметь правильную перспективу, не поняв, что в
Германии происходит сейчас не назревание пролетарской революции, а
углубление фашистской контрреволюции. Поистине, это не одно и то же!
3. Критика ошибок как орудие возрождения
Бюрократия, в том числе и революционная, слишком легко забывает, что
пролетариат - не только объект, но и субъект политики. Ударами по голове
наци хотят превратить рабочих в гомункулов143 расизма. Руководство
Коминтерна рассчитывает, наоборот, что удары Гитлера сделают рабочих
послушными коммунистами. Рабочие - не глина в руках горшочника. Они не
начинают каждый раз историю сначала. Ненавидя и презирая наци, они меньше
всего склонны, однако, вернуться к той политике, которая подвела их под
петлю Гитлера. Рабочие чувствуют себя обманутыми и преданными собственным
руководством. Они не знают, что нужно делать, но знают, чего не нужно
повторять. Они невыразимо истерзаны и хотят вырваться из дьявольского круга
путаницы, угроз, лжи и бахвальства, отойти в сторону, уклониться, выждать,
отдохнуть от необходимости решать непосильные вопросы. Им нужно время, чтобы
зажили раны разочарований. Обобщенное название этого состояния: политический
индифферентизм. Массы впадают в озлобленную пассивность. Часть, притом
немалочисленная, ищет укрытия в фашистских организациях. Недопустимо,
конечно, ставить на одну доску рекламный переход на сторону фашизма
отдельных политиков и безымянное вступление рабочих в принудительные
организации дикатуры: в первом случае дело идет о карьеризма; во втором - о
защитной окраске, о подчинении "хозяину". Но все же факт массового перехода
рабочих под знамя со свастикой является непререкаемым свидетельством чувства
безвыходности, охватившего пролетариат. Реакция проникла в кости
революционного класса. Это не на один день.
В этой общей обстановке крикливая партийная бюрократия, которая ничего
не забыла и ничему не научилась, представляет явный политический анахронизм.
От официальной непогрешимости рабочих тошнит. Вокруг аппарата растет
пустота. Рабочий не хочет, чтобы его в дополнение к кнуту Гитлера
подстегивали кнутом фальшивого оптимизма. Он хочет правды. Вопиющее
несоответствие официальной перспективы и действительного хода вещей вносит
лишь дополнительный элемент деморализации в ряды передовых рабочих.
То, что называют радикализацией масс, есть сложный молекулярный процесс
коллективного сознания. Чтобы снова выбраться на дорогу, рабочим нужно
прежде всего понять, что произошло. Радикализация немыслима, если масса не
ассимилировала собственное поражение, если, по крайней мере, ее авангард не
переоценил критически прошлое и не поднялся над поражением на новую ступень.
Сейчас этот процесс еще на начинался. Сама аппаратная пресса вынуждена,
меж двух оптимистических возгласов признавать, что не только в деревне наци
продолжают укреплять свои позиции, изгоняя коммунистов и накаляя до бела
ненависть крестьян к рабочим, но что и в промышленности идет, притом без
всякого сопротивления, вытеснение последних еще остававшихся там
рабочих-коммунистов. Во всем этом нет ничего неожиданного. Кто разбит, тот
несет последствия.
Перед лицом этих фактов бюрократия в поисках опоры для оптимистической
перспективы перебрасывается от свойственного ей субъективизма к законченному
фатализму. Пусть настроение масс даже падает - национал-социализм все равно
будет вскоре взорван на воздух собственными протворечиями. Вчера еще
считалось, что все партии Германии, от наци до социал-демократии
включительно, представляют лишь разновидности фашизма, выполняющие общую
программу. Теперь все надежды направлены на противоречия в правящем лагере.
Конфликт между Гитлером и Гугенбергом занял такое место, на какое тщетно
претендовал в свое время антагонизм между Гитлером и Вельсом. Столкновение
боевых отрядов наци (S. A.)144 и их заводских комитетов с правительством
Гитлера считается не только неизбежным, но и близким: расчет ведется на
недели и месяцы. Реформист и фашист - близнецы; зато разочарованный фашист и
фашист, добравшийся до власти, - антиподы.
Новые ошибки политического расчета не менее грубы, чем старые.
"Оппозиция" старых партий капитала национал-социализму есть не более, как
инстинктивное сопротивление больного, которому военный фельдшер рвет гнилой
зуб. Только что полученные телеграммы говорят о занятии полицией всех
помещений немецко-национальной партии145. События идут по маршруту. Конфликт
Гугенберга с Гитлером окажется лишь эпизодом в ходе сосредоточения всей
власти в руках Гитлера. Чтобы выполнить свое назначение, фашизм должен
слиться с государственным аппаратом.
Весьма вероятно, что многие из фашистских боевиков уже и сейчас
недовольны: им не позволили даже пограбить, как следует. Но какие бы острые
формы ни принимало такое недовольство, оно не может стать серьезным
политическим фактором. Правительственный аппарат будет бить непокорных
преторианцев146 по частям, реформировать ненадежные отряды, подкупать
верхушку. Отрезвление широких масс мелкой буржуазии, вообще говоря,
совершенно неизбежно. Но оно будет происходить разновременно и в разных
формах. Вспышки недовольства могут в отдельных случаях предшествовать
возвращению обманутых фашизмом низших слоев в состояние маразма. Ждать
отсюда самостоятельной революционной инициативы во всяком случае не
приходится.
Национал-социалистические завкомы неизмеримо меньше зависят от рабочих,
чем зависели в свое время реформистские завкомы. Правда, в атмосфере
начинающегося оживления даже фашистские завкомы могли бы стать пунктами
наступления рабочих: 9 (22) января 1905 года созданная царской охранкой
рабочая организация стала на день рычагом революции147. Но сейчас, когда
немецкие рабочие проходят через мучительные разочарования и унижения,
бессмысленно было бы ждать, что они ввяжутся в серьезную борьбу под
руководством фашистских чиновников. Завкомы будут подбираться сверху и
дрессироваться в качестве агентуры по обману и усмирению рабочих.
Не надо самообольщений! Поражение, прикрытое иллюзиями, означает
гибель. Спасение - в ясности. Лишь немилосердная критика собственных пороков
и ошибок может подготовить великий реванш.
4. Правильная перспектива и реалистическая политика
Можно считать установленным на опыте, что немецкий фашизм работает
объеме. Если брать перспективу не месяцев, а лет - вряд ли десятилетий, - то
я считаю военный взрыв со стороны фашистской Германии совершенно неизбежным.
Именно этот вопрос может стать решающим для судьбы Европы. Я надеюсь,
впрочем, на эту тему высказаться в ближайшее время в печати.
* * *
Вы находите, что я мрачно оцениваю положение? Я стараюсь лишь делать
выводы из фактов, руководствуясь не логикой симпатий и антипатий, а логикой
объективного процесса. Что наша эпоха не является временем мирного и
спокойного процветания и политического комфорта, этого, надеюсь, не нужно
доказывать. Но пессимистической моя оценка может показаться лишь в том
случае, если мерить ход истории слишком коротким мерилом. Все большие эпохи
выглядели вблизи очень мрачно. Механика прогресса, надо признать, весьма
несовершенна. Но нет никакого основания думать, что Гитлеру или комбинации
Гитлеров удастся навсегда или хотя бы на десятки лет дать этой механике
задний ход. Они обломают много зубьев, перегнут много рычагов, могут на ряд
лет отбросить Европу назад. Но я не сомневаюсь, что человечество найдет в
конце концов свою дорогу. Порукой за это - все прошлое.
Л. Троцкий
Принкипо
6 июня 1933 г.
P. S. (Не для печати) - я позволю себе напомнить, что мои ответы на
вопросы должны быть напечатаны дословно и полностью без всяких изменений,
либо же не напечатаны вовсе. Разумеется, редакция вправе дать от себя любой
комментарий.
Л. Т[роцкий]
M.R.Molinier
8 июня [1]933 г.
Дорогой товарищ!
Я не собираюсь вмешиваться во внутренние дела группы Милля. У меня нет
ни времени, ни возможности заниматься организационными и личными конфликтами
в каждый момент их зарождения и развития. Я тем менее склонен вмешиваться в
последние конфликты, что к этому делу имеет отношение Ш.134 Охотно верю, что
он был осторожен и прочее, но это не меняет дела: история имеет свою
преемственность, начиная с Берлина. В ней под разным углом участвует ряд
лиц, и я не вижу для себя никакого основания ввязываться в это дело, если не
буду к этому вынужден объективными обстоятельствами.
Самое печальное, конечно, это увядание "Веритэ", которая вышла на двух
страницах. Терять средства и силы на пленумы и пр., нарушая интересы
"Веритэ", есть преступление. Но я и здесь крайне затрудняюсь высказаться и
давать советы, так как с русским "Бюллетенем" происходит совершенно то же
самое. Много времени тратится на игру в политику, а большое политическое
дело остается без внимания. Между двумя номерами все связи теряются, все
счета приходят в расстройство и каждый раз приходится начинать сначала. Так
издание жить не может.
Я считаю также абсолютно невозможным злоупотреблять Бэмом. Если
"Бюллетень" после четырех лет существования не может найти собственный
источник, то он должен прекратить свое существование.
Жалобы на безразличие других групп и лиц мне кажутся совершенно
неправильными. Издание, выходящее случайно и по вдохновению, не может
рассчитывать на правильную поддержку. Только издание, выходящее правильно, в
начале и конце каждого месяца, при правильной переписке и отчетности, может
побуждать и других к тому или другому содействию.
У нас развился уже худший из бюрократизмов: бюрократизм вокруг пустого
места. Сходятся и рассуждают по несколько часов насчет недостатков Х. или
грехов У., и не заменить ли Х. другим лицом, и как это устроить, и куда кого
послать... и все это вокруг пустого места. Если бы каждый занимался своими
национальными делами как следует, то и интернациональный организм был бы
гораздо здоровее.
Досье Фишера не послано по небрежности, что очень досадно. Но
практического значения это не должно было бы иметь, так как в
добросовестности их счетов я не сомневаюсь. Во всяком случае, я попрошу
досье немедленно разыскать и сегодня же важнейшие документы послать в
оригинале или в копии.
[Л.Д.Троцкий]
10/VI/1933 [г.]
При сем посылаю следующие статьи и письма: "Что такое историческая
объективность", "После 1 мая в Австрии", "Письмо Х.Г.Раковского" с маленьким
предисловием, "4 августа", "Письмо англ[ийской] левой оппозиции", "Ответы на
вопросы г. Сименона", "Левая оппозиция и САП", "Гитлер и разоружение",
"Немецкия катастрофа". (Последние две статьи были написаны для бурж[уазной]
прессы, но, вероятно, ко времени выхода "Бюл[летеня]" будут уже в печати).
Посылаю вам все эти материалы заранее: через несколько дней я ухожу и чтобы
не было на первых порах затруднений, посылаю вам все те материалы, которые
должны будут войти в "Бюллет[ень]" No 35, а также общий список материалов (и
тех, которые вам были посланы заранее, и тех, которые посылаются сейчас),
чтобы в случае нехватки или неясностей у вас было время запросить.
Л.Д.[Троцкий] вам даст, конечно, своевременно точные указания насчет
содержания номера и насчет печатания двух статей бурж[уазной] прессы.
Советую вам, на всякий случай, в письме к Л.Д.[Троцкиму] перечислить все
материалы, которые у вас есть, и справиться, что именно может и что не
должно войти в "Бюл[летень]". Я здесь оставляю список все посланного вам.
Надо приобречти книгу Романа Гуля136: "Ворошилов, Буденный137, Блюхер,
Котовский138". Изд. "Парабола", Берлин, 1933 г.
М.П[евзнер]
18 июня 1933 г.
Дорогой Александр Давыдович!
С запозданием отвечаю на ваше письмо от 6 мая.
По соглашению с нью-йоркскими друзьями я обратился официально к
здешнему американскому консульству с просьбой о визе в С[оединенные] Штаты
на два-три месяца с научными целями. Прилагаю копию своего обращения139. Она
не предназначена для печати, но она поможет вам ориентироваться в общем
направлении дела. Истмен пишет, что он пустит мое письмо в газету лишь в том
случае, если окажется, что без содействия "общественного мнения"
администрация визы мне все равно не даст.
Соображения насчет того, что момент сейчас "неблагоприятный", кажутся
мне неправильными. Нет никакого основания надеяться на то, что у властей не
будет в дальнейшем хлопот. Между тем новая администрация окончательно
утратит "свежесть", т. е. свое единственное преимущество перед старой
администрацией.
Насчет русского "Бюллетеня" я написал своевременно в Париж. Надеюсь,
что вы уже получили последние номера. "Бюллетень" сейчас выходит реже из-за
денежных затруднений. На всякий случай посылаю вам одновременно с этим
письмом последний номер "Бюллетеня".
Признаюсь, я не читал книги Вильямса140 о русской революции и не имел
ее под руками во время своей работы. Весьма возможно, что я неполно осветил
эпизод с телефонной станцией; несмотря на то, что я использовал все
доступные русские материалы, эпизод этот остался для меня самого несколько
туманным. Я был бы очень рад уточнить его в новом издании.
Ваши замечания насчет рецензии Вернадского141 заинтересовали меня, и я
достал оттиск из "Каррент Хистори". Должен сказать, что фактическая сторона
рецензии вызвала у меня возмущение: с какой неряшливостью иные цеховые
ученые пишут о событиях, фактах и датах революции! На нескольких страничках
у Вернадского несчетное число ошибок!
[Л.Д.Троцкий]
1. Бюрократический оптимизм
После пожара трудно устраиваться заново. Еще труднее после большего
политического поражения по-новому определять свой путь. Партии неохотно
признают себя битыми, особенно если в поражении есть добрая доля их
собственной вины. Чем больше размеры поражения, тем труднее политической
мысли передвинуться на новые позиции, выработать новую перспективу и
подчинить ей направление и темп дальнейшей работы.
История военного дела, как и история революционной борьбы, знают
большое число дополнительных поражений, явившихся результатом того, что
руководство, не оценив размеров основного поражения, пыталось прикрыть его
несвоевременными наступлениями. В войне такого рода преступные попытки ведут
к массовому истреблению живой силы, уже морально подорванной предшествующими
неудачами. В революционной борьбе жертвой авантюр гибнут наиболее боевые
элементы, уже оторванные предшествующими поражениями от массы.
Решимость доводить наступление до конца и способность вовремя признать
поражение и ударить отбой составляют две нераздельные стороны зрелой
стратегии. Такое сочетание встречается нечасто. Не бывало в сущности в
истории большого революционного поражения, после которого, по крайней мере,
часть вождей не пыталась бы звать вперед, наперекор изменившейся обстановке.
После революции 1848 года Маркс и Энгельс сурово отмежевались от тех
эмигрантов, которые хотели попросту перешагнуть через поражение, как через
случайный эпизод. После победы царизма над революцией 1905 года Ленин
оказался вынужден порвать с частью своих единомышленников, пытавшихся
по-прежнему держать курс на вооруженное восстание. В способности быстро
перевооружаться при каждом повороте событий состоит вообще важнейшее
качество марксистской школы революционного реализма.
Образцы стратегической слепоты, выдающей себя за мужество, дает нам
школа эпигонов большевизма. Если выбор примеров затруднителен, то только по
причине их обилия. После того как осенью 1923 года немецкая коммунистическая
партия очистила противникам поле боя и внесла этим глубокое замешательство в
ряды пролетариата, руководство Коминтерна объявило в Германии курс на
вооруженное восстание. В течение последовавших двух лет политика мелких
авантюр истрепала нервы пролетарского авангарда больше, чем крупное
поражение. Когда Чан Кайши, в котором руководство Коминтерна упорно видело
своего верного союзника, разгромил в апреле 1927 года рабочих Шанхая142, в
второй "союзник", Ван Цзинвей, утопил в крови движение крестьян, президиум
Коминтерна счел своевременным объявить, что китайская революция "поднялась
на более высокую ступень". Вытекавший отсюда курс на восстание привел к
героической авантюре в Кантоне в декабре 1927 года и к ряду менее крупных,
но достаточно зловещих попыток, трагически завершивших собою китайскую
революцию.
Нынешняя катастрофа в Германии является, несомненно, величайшим в
истории поражением рабочего класса. Тем неотложнее сейчас крутой поворот
стратегии; но тем упорнее, с другой стороны, сопротивление партийной
бюрократии. Она называет "пораженцами" не тех, которые вызвали поражение, -
ей пришлось бы назвать себя, - а тех, которые из факта поражения делают
необходимые политические выводы. Борьба, которая разворачивается сейчас
вокруг вопроса о перспективах политического развития Германии, имеет
исключительное значение для судеб Европы и всего мира.
Социал-демократию мы в данной связи оставим в стороне: отвратительное
гниение этой партии не оставляет ей никакой возможности даже для маневров
бюрократического престижа. Вожди и не пытаются притворяться, будто у них
есть идеи или планы. После того как они окончательно потеряли головы
политически, их забота направлена на то, чтобы спасти свои головы физически.
Свое бесславное поражение эти люди подготовили всей своей политикой с начала
империалистской войны. Попытка старого правления, эмигрировавшего за
границу, спасти партию осуждена заранее: ни один революционер не пойдет на
суровую борьбу в подполье под руководством заведомых банкротов. Раз
пробудившись, политическая мысль в рядах социал-демократии проложит себе
новый путь. Но это пока еще дело завтрашнего дня. Политический интерес
представляет сейчас лишь ориентация коммунистической партии. Как массовая
организация она разбита наголову. Но сохранился центральный аппарат, который
издает нелегальную и эмигрантскую литературу, созывает антифашистские
конгрессы и вырабатывает планы борьбы против диктатуры наци. Все пороки
разбитых штабов находят ныне в этом аппарате свое непревзойденное выражение.
"Фашисты - калифы на час, - пишет официальный орган Коминтерна, - их
победа - не прочная победа, за которой скоро последует пролетарская
революция... Борьба за диктатуру пролетариата стоит в Германии в порядке
дня". Непрерывно откатываясь, сдавая все позииции, теряя собственных
сторонников, аппарат продолжает твердить, что антифашистская волна растет,
что настроение поднимается, что нужно готовиться к восстанию если не завтра,
то через несколько месяцев. Оптимистическая фразеология стала для разбитого
командования средством политического самосохранения. Опасность фальшивого
оптимизма тем больше, чем глубже внутренняя жизнь немецкого пролетариата
погрузилась во тьму: нет ни профсоюзов, ни паламентских выборов, ни членских
взносов, ни тиража газет - никакие вообще цифры не контролируют последствий
ошибочной политики и не смущают покоя вождей.
2. Созревание революции или углубление контрреволюции?
Главный довод в пользу утешительного прогноза состоит в том, что Гитлер
"не выполнит обещаний". Как будто Муссолини нужно было выполнить свою
фантастическую программу, чтобы продержаться свыше десяти лет у власти!
Революция - не автоматическое наказание для обманщиков, а сложное социальное
явление, которое возникает лишь при наличии ряда исторических условий.
Напомним о них еще раз. Растерянность и расколотость господствующих классов;
возмущение мелкой буржуазии, утрата ею веры в существующий порядок;
возрастающая боевая активность рабочего класса, наконец, правильная политика
революционной партии, - таковы непосредственные политические предпосылки
революции. Налицо ли они?
Имущие классы Германии находились в течение последних лет в состоянии
жесточайшей междоусобицы. Сейчас все они - пусть скрепя сердце, -
подчиняются фашизму. Антагонизм между аграриями и промышленниками, как и
между отдельными группами промышленников, не исчез; но есть инстанция,
которая повелительно регулирует все антагонизмы.
Мелкая буржуазия Германии кипела в течение последнего периода котлом.
Даже в ее националистическом бесновании был элемент социальной опасности.
Сейчас она объединена вокруг правительства, поднявшегося на ее спине, и
дисциплинирована чисто военной организацией, вышедшей из ее среды.
Промежуточные классы стали главной опорой порядка. Вывод неоспорим:
поскольку дело идет о крупной и мелкой буржуазии, предпосылки революционной
развязки отошли в прошлое или, что то же, в неопределенное будущее.
В отношении рабочего класса дело обстоит не менее ясно. Если несколько
месяцев тому назад он оказался по вине своего руководства неспособен к
обороне своих могущественных легальных позиций от наступления
контрреволюции, то теперь, на другой день после разгрома, он неизмеримо
менее подготовлен к наступлению на могущественные легальные позиции
национал-социализма. Материальные и моральные факторы резко и глубоко
изменили соотношение сил к невыгоде пролетариата. Или это еще нужно
доказывать? Не более благоприятно обстоит дело и в области руководства:
коммунистическая партия не существует, ее аппарат, лишенный свежего воздуха
критики, задыхается в глубокой внутренней борьбе. В каком же смысле можно
говорить, что "борьба за диктатуру пролетариата стоит в Германии в порядке
дня"? Что здесь понимается под "днем"?
Нетрудно предвидеть искренние и лицемерные обличения нашего пессимизма,
неверия в творческие силы революции и пр. Дешевые упреки! Не хуже других мы
знаем, что фашизм защищает исторически проигранное дело. Методы его могут
дать грандиозный, но неустойчивый результат. Смирить при помощи насилия
можно лишь пережившие себя классы. Пролетариат же является главной
производительной силой общества. Его можно на время разгромить, но
закабалить его навсегда невозможно. Гитлер обещает "перевоспитать" рабочих.
Но он вынужден применять педагогические приемы, которые не годятся даже для
дрессировки собак. О непримиримую враждебность рабочих фашизм неминуемо
разобьет себе голову. Но как и когда? Общее историческое предвиденье не
снимает жгучих вопросов политики: что нужно делать - и особенно чего не
нужно делать - сейчас, чтоб подготовить и ускорить крушение
национал-социализма?
Расчет на немедленное революционизирующее действие фашистских репрессий
и материальных лишений представляет собой образец вульгарного материализма.
Конечно, "бытие определяет сознание". Но это вовсе не означает механической
и непосредственной зависимости сознания от внешних обстоятельств. Бытие
переломляется в сознании по законам сознания. Одни и те же объективные факты
могут оказывать различное, иногда противоположное, политическое действие в
зависимости от общей обстановки и предшествующих событий. Так, в ходе
развития человечества репрессии неоднократно вызывали революционное
возмущение. Но после торжества контрреволюции репрессии не раз погашали
последние вспышки протеста. Экономический кризис способен ускорить
революционный взрыв, и это бывало в истории не раз; но, обрушившись на
пролетариат после тяжкого политического поражения, кризис может лишь усилить
явления распада. Скажем конкретнее: от дальнейшего углубления промышленного
кризиса мы отнюдь не ждем для Германии непосредственных революционных
последствий. Правда, длительное промышленное оживление не раз в истории
давало перевес оппортунистическим течениям в пролетариате. Но после долгого
периода кризиса и реакции повышающаяся конъюнктура может, наоборот, поднять
активность рабочих и толкнуть их на путь борьбы. Мы считаем этот вариант во
многих отношениях более вероятным.
Однако центр тяжести сейчас не в конъюнктруном прогнозе. Тяжеловесные
психологические повороты многомиллионых масс требуют длительных сроков: из
этого надо исходить. Перелом конъюнктуры, столкновения в среде имущих
классов, международные осложнения могут оказать и окажут свое действие на
рабочих. Но внешние события не могут отменить попросту внутренние
закономерности массового сознания, не могут позволить пролетариату одним
скачком перенестись через последствия поражения и открыть с размаху свежую
страницу в книге революционной борьбы. Если бы даже, благодаря исключительно
благоприятному сочетанию внешних и внутренних обстоятельств, начало поворота
обнаружилось в исключительно короткий срок, скажем, через год-полтора,
оставался бы еще полностью вопрос о нашей политике в течение ближайших
двенадцати или двадцати четырех месяцев, когда контрреволюция будет еще
делать дальнейшие завоевания. Нельзя развернуть реалистическую тактику без
правильной перспективы. Нельзя иметь правильную перспективу, не поняв, что в
Германии происходит сейчас не назревание пролетарской революции, а
углубление фашистской контрреволюции. Поистине, это не одно и то же!
3. Критика ошибок как орудие возрождения
Бюрократия, в том числе и революционная, слишком легко забывает, что
пролетариат - не только объект, но и субъект политики. Ударами по голове
наци хотят превратить рабочих в гомункулов143 расизма. Руководство
Коминтерна рассчитывает, наоборот, что удары Гитлера сделают рабочих
послушными коммунистами. Рабочие - не глина в руках горшочника. Они не
начинают каждый раз историю сначала. Ненавидя и презирая наци, они меньше
всего склонны, однако, вернуться к той политике, которая подвела их под
петлю Гитлера. Рабочие чувствуют себя обманутыми и преданными собственным
руководством. Они не знают, что нужно делать, но знают, чего не нужно
повторять. Они невыразимо истерзаны и хотят вырваться из дьявольского круга
путаницы, угроз, лжи и бахвальства, отойти в сторону, уклониться, выждать,
отдохнуть от необходимости решать непосильные вопросы. Им нужно время, чтобы
зажили раны разочарований. Обобщенное название этого состояния: политический
индифферентизм. Массы впадают в озлобленную пассивность. Часть, притом
немалочисленная, ищет укрытия в фашистских организациях. Недопустимо,
конечно, ставить на одну доску рекламный переход на сторону фашизма
отдельных политиков и безымянное вступление рабочих в принудительные
организации дикатуры: в первом случае дело идет о карьеризма; во втором - о
защитной окраске, о подчинении "хозяину". Но все же факт массового перехода
рабочих под знамя со свастикой является непререкаемым свидетельством чувства
безвыходности, охватившего пролетариат. Реакция проникла в кости
революционного класса. Это не на один день.
В этой общей обстановке крикливая партийная бюрократия, которая ничего
не забыла и ничему не научилась, представляет явный политический анахронизм.
От официальной непогрешимости рабочих тошнит. Вокруг аппарата растет
пустота. Рабочий не хочет, чтобы его в дополнение к кнуту Гитлера
подстегивали кнутом фальшивого оптимизма. Он хочет правды. Вопиющее
несоответствие официальной перспективы и действительного хода вещей вносит
лишь дополнительный элемент деморализации в ряды передовых рабочих.
То, что называют радикализацией масс, есть сложный молекулярный процесс
коллективного сознания. Чтобы снова выбраться на дорогу, рабочим нужно
прежде всего понять, что произошло. Радикализация немыслима, если масса не
ассимилировала собственное поражение, если, по крайней мере, ее авангард не
переоценил критически прошлое и не поднялся над поражением на новую ступень.
Сейчас этот процесс еще на начинался. Сама аппаратная пресса вынуждена,
меж двух оптимистических возгласов признавать, что не только в деревне наци
продолжают укреплять свои позиции, изгоняя коммунистов и накаляя до бела
ненависть крестьян к рабочим, но что и в промышленности идет, притом без
всякого сопротивления, вытеснение последних еще остававшихся там
рабочих-коммунистов. Во всем этом нет ничего неожиданного. Кто разбит, тот
несет последствия.
Перед лицом этих фактов бюрократия в поисках опоры для оптимистической
перспективы перебрасывается от свойственного ей субъективизма к законченному
фатализму. Пусть настроение масс даже падает - национал-социализм все равно
будет вскоре взорван на воздух собственными протворечиями. Вчера еще
считалось, что все партии Германии, от наци до социал-демократии
включительно, представляют лишь разновидности фашизма, выполняющие общую
программу. Теперь все надежды направлены на противоречия в правящем лагере.
Конфликт между Гитлером и Гугенбергом занял такое место, на какое тщетно
претендовал в свое время антагонизм между Гитлером и Вельсом. Столкновение
боевых отрядов наци (S. A.)144 и их заводских комитетов с правительством
Гитлера считается не только неизбежным, но и близким: расчет ведется на
недели и месяцы. Реформист и фашист - близнецы; зато разочарованный фашист и
фашист, добравшийся до власти, - антиподы.
Новые ошибки политического расчета не менее грубы, чем старые.
"Оппозиция" старых партий капитала национал-социализму есть не более, как
инстинктивное сопротивление больного, которому военный фельдшер рвет гнилой
зуб. Только что полученные телеграммы говорят о занятии полицией всех
помещений немецко-национальной партии145. События идут по маршруту. Конфликт
Гугенберга с Гитлером окажется лишь эпизодом в ходе сосредоточения всей
власти в руках Гитлера. Чтобы выполнить свое назначение, фашизм должен
слиться с государственным аппаратом.
Весьма вероятно, что многие из фашистских боевиков уже и сейчас
недовольны: им не позволили даже пограбить, как следует. Но какие бы острые
формы ни принимало такое недовольство, оно не может стать серьезным
политическим фактором. Правительственный аппарат будет бить непокорных
преторианцев146 по частям, реформировать ненадежные отряды, подкупать
верхушку. Отрезвление широких масс мелкой буржуазии, вообще говоря,
совершенно неизбежно. Но оно будет происходить разновременно и в разных
формах. Вспышки недовольства могут в отдельных случаях предшествовать
возвращению обманутых фашизмом низших слоев в состояние маразма. Ждать
отсюда самостоятельной революционной инициативы во всяком случае не
приходится.
Национал-социалистические завкомы неизмеримо меньше зависят от рабочих,
чем зависели в свое время реформистские завкомы. Правда, в атмосфере
начинающегося оживления даже фашистские завкомы могли бы стать пунктами
наступления рабочих: 9 (22) января 1905 года созданная царской охранкой
рабочая организация стала на день рычагом революции147. Но сейчас, когда
немецкие рабочие проходят через мучительные разочарования и унижения,
бессмысленно было бы ждать, что они ввяжутся в серьезную борьбу под
руководством фашистских чиновников. Завкомы будут подбираться сверху и
дрессироваться в качестве агентуры по обману и усмирению рабочих.
Не надо самообольщений! Поражение, прикрытое иллюзиями, означает
гибель. Спасение - в ясности. Лишь немилосердная критика собственных пороков
и ошибок может подготовить великий реванш.
4. Правильная перспектива и реалистическая политика
Можно считать установленным на опыте, что немецкий фашизм работает