Страница:
экономика и культура деревни, - а на это при самых благоприятных условиях
потребуется еще работа целого поколения, - крестьянство будет выделять из
себя кулацкий слой, который неизбежно стремится к капитализму. Механический
разгром наличных кулаков ничего не решает. После так называемой ликвидации
кулачества как класса советская печать, перешедшая от материализма к
идеализму (бюрократы - всегда идеалисты), непрерывно жалуется на силу
кулацкой "идеологии", на "пережитки кулацкой идеологии" и пр. На самом деле
под этими жалобами скрывается тот факт, что середняк, хотя бы и запертый в
колхоз, не видит при нынешней технике и экономике другого выхода для себя,
как подняться на уровень кулака.
В Октябрьском перевороте сошлись две революции: конец демократической и
начало социалистической. Демократическая принесла крестьянству около
полумиллиарда золотых рублей, освободив его от арендной платы. Плоды
социалистической революции измеряются для мужика тем, сколько он может
получить продуктов городской промышленности в обмен на центнер хлеба. Мужик
не утопист, он не требует, чтоб ему построили социализм в отдельной стране,
да еще в течение пяти лет. Но он хочет, чтобы социалистическая
промышленность снабжала его товарами на условиях не худших, чем
капиталистическая промышленность. При этом условии крестьянин готов оказать
пролетариату и его партии неограниченный кредит политического доверия.
Советское государство получило бы возможность маневрировать в зависимости от
внутренних условий и мировой обстановки, постепенно втягивая крестьянство в
социалистическое хозяйство.
Фундаментом массовой коллективизации может быть только эквивалентный
обмен продуктов промышленности и сельского хозяйства. Не вдаваясь в
теоретико-экономические тонкости, эквивалентным надо считать такой обмен,
который побуждает крестьянина, индивидуального, как и коллективного,
засевать как можно больше земли, собирать как можно больше зерна, продавать
как можно б избавить рабочее государство от
необходимости применения мер принудительного обмена с деревней. Только с
того момента, когда добровольный товарообмен обеспечен, диктатура
пролетариата становится незыблемой. Обеспеченная смычка означает теснейший
политический союз деревенской бедноты с городскими рабочими, устойчивость
главной массы середняков и, следовательно, политическую изолированность
кулаков и всех вообще капиталистических элементов страны. Обеспеченная
смычка означает незыблемую верность Красной армии пролетарской диктатуре,
что, при успехах индустриализации и неограниченных людских, главным образом
крестьянских, резервах, дало бы советскому государству возможность
справиться с любой империалистической интервенцией.
Индустриализация, как разъясняла левая оппозиция с 1923 года, является
основной предпосылкой движения к социализму. Без роста индустриализации
нельзя дать крестьянину ни ситца, ни гвоздей, ни, тем более, трактора. Но
индустриализация должна вестись таким темпом и по таким планам, чтоб
систематически, хотя бы и медленно, улучшать взаимоотношение между товарными
массами города и деревни, повышая жизненный уровень как рабочих, так и
крестьян. Это основное условие устойчивости всего режима ставит предел
допустимым темпам индустриализации и коллективизации.
Спрашивать: уничтожила ли пятилетка классы, ввела ли социализм -
бессмысленно. Но зато обязательно спрашивать: укрепила ли она экономическую
смычку между промышленностью и сельским хозяйством. Ответ гласит: нет,
ослабила и расшатала. В своей последней речи на пленуме ЦК Сталин хвалился
тем, что план коллективизации превзойден в три раза. Но кому нужна эта
цифра, кроме бюрократических хвастунов? Статистика коллективизации не
заменяет хлеба. Колхозов много, а мяса и овощей нет. Городу нечего есть.
Промышленность расстраивается, потому что рабочие голодают. В отношении к
крестьянину государство от полудобровольного обмена повернуло полностью на
путь продовольственного налога4, принудительного отчуждения, т. е. методов
военного коммунизма.
Голодные рабочие недовольны политикой партии. Партия недовольна
руководством. Крестьянство недовольно индустриализацией, коллективизацией,
городом. Часть крестьянства недовольна режимом. Какая это часть? Измерить ее
нельзя, но ясно, что при нынешних условиях она не может не расти.
"План коллективизации превзойден в три раза!" В этом-то и состоит
несчастье. Принудительные колхозы не только не ведут к социализму, но,
напротив, подрывают устои диктатуры пролетариата, становясь организационной
формой стачки крестьян против государства. Скрывая от государства хлеб или
преднамеренно сокращая посевы, крестьянство становится на кулацкий путь:
дайте мне, говорит оно, свободно продавать и свободно покупать. Кому и у
кого? Тому и у того, кто предложит сходную цену: государство ли, частник ли,
иностранный ли капиталист. Крестьянская стачка в пользу свободы внутренней
торговли автоматически ведет к требованию отмены монополии внешней торговли.
Такова логика ошибок первой пятилетки.
Сталин давал в своей речи итоговые цифры. Мы к ним еще вернемся в
особой статье. Но при плановом хозяйстве статистические итоги лишь в том
случае совпадают с экономическими, если план правилен. Наоборот, ошибочный
план может и величайшие достижения скомпрометировать, даже свести к нулю.
Пятилетка дала огромные технические и производственные завоевания. Но ее
экономические результаты крайне противоречивы. Что же касается политического
баланса, то он сводится с явным и притом большим дефицитом. А политика есть
концентрированная экономика. Политика решает. Такое социалистическое
строительство, которое вгоняет клин между крестьянством и пролетариатом и
сеет недовольство в пролетариате, есть ложное строительство. Никакие речи и
цифры не могут изменить этой объективной жизненной оценки. Действительный
баланс дается не на газетных страницах, а на крестьянских полях, в колхозных
закромах, в сырьевых складах заводов, в рабочих столовках, наконец, в
головах рабочих и крестьян.
Через все свои зигзаги, отставания и забегания вперед бюрократический
центризм не укрепил диктатуру пролетариата, а, наоборот, чрезвычайно усилил
опасность термидора. Только трусишки могут бояться назвать вслух этот
результат. Факты сильнее слов. Чтобы бороться против враждебных фактов, надо
назвать их по имени. По имени надо назвать также и виновников: Сталин и его
клика.
Почему мы говорим именно о термидоре? Потому что это есть исторически
наиболее известный, наиболее законченный образец замаскированной
контрреволюции, которая сохраняет еще формы и обрядности революции, но уже
меняет бесповоротно классовое содержание государств. Тут умники прервут нас,
чтобы выложить свою премудрость: во Франции XVIII века дело-де шло о
буржуазной революции, в России XX века - о пролетарской; социальные условия
резко изменились, изменилась мировая обстановка и пр. и пр. Такими общими
местами каждый филистер без труда придает себе вид исключительного
глубокомыслия. Различие между Октябрьской и якобинской революциями не
составляет тайны и для нас. Но это не довод за то, чтобы поворачиваться к
истории спиною. В 1903 году Ленин писал, что большевик - это якобинец,
неразрывно связанный с рабочим классом. Я возражал тогда Ленину, подробно
разъясняя, чем марксист отличается от якобинца. Мои соображения, правильные
сами по себе, били, однако, совершенно мимо цели. Ленин хорошо знал, что
марксист и якобинец не одно и то же. Но ему необходимо было для определенной
цели выделить их общие черты. Без такого метода нельзя вообще учиться у
истории.
В том самом смысле, в каком Ленин называл большевиков пролетарскими
якобинцами, в реакции против пролетарской диктатуры можно выделить черты
термидора. Не всякая контрреволюция может быть подведена под термидор: ни
Корнилов, ни Колчак, ни Деникин, ни Врангель не имели ничего общего с
термидором. Во всех этих случаях дело шло о вооруженной борьбе капиталистов
и помещиков за восстановление своего господства. Эту опасность пролетарское
государство отбило. Может ли она повториться? В качестве самостоятельного
фактора - нет. Русская крупная буружазия разгромлена радикально. Ее остатки
могли бы снова появиться на сцену либо в хвосте иностранной военной
интервенции, либо в хвосте термидора.
Из всех прежних контрреволюционных движений в Советском Союзе ближе
всего к термидору подходило по своему типу Кронштадтское восстание в марте
1921 года5. Все пролетарские элементы из кронштадтского гарнизона были в
течение трех предшествующих лет выкачаны для советского строительства и
гражданской войны; лучшие успели погибнуть. На судах и в казармах оставался
сырой крестьянский элемент, к тому же полуголодный. Многие из этих матросов
считали себя большевиками, но они не хотели коммуны; они стояли за Советы,
но без коммунистов. Это было восстание недовольного, обиженного, потерявшего
терпение крестьянства против диктатуры пролетариата. Если бы мелкая
буржуазия победила, она бы на другой же день обнаружила свою
несостоятельность. На смену ей могла бы прийти только крупная буржуазия. В
условиях нынешней эпохи, т. е. XX, а не XVIII века, для этого понадобились
бы не годы, а месяцы, может быть, даже только недели. Мелкобуржуазная
контрреволюция, которая искренне считает себя революцией, которая не хочет
господства капитала, но неминуемо подготовляет его - это и есть термидор.
Силой термидора в Советском Союзе может стать только крестьянство. Для
этого нужно, чтобы оно серьезно разошлось с пролетариатом. Разрушение
нормальных взаимоотношений города и деревни, административная
коллективизация, принудительное отчуждение сельскохозяйственных продуктов
противопоставляют сейчас крестьянство советскому государству не менее остро,
чем зимою 1920-1921 гг. Пролетариат сейчас, правда, несравненно
многочисленне: в этом - завоевание индустриализации. Но пролетариат
совершенно лишен активной, бдительной, самодеятельной партии, а номинальная
партия лишена марксистского руководства. С другой стороны, крестьянство
получило в виде колхозов организацию сопротивления советскому государству.
Разрушение начинавшей налаживаться экономической смычки грозит разрывом
политического союза между пролетариатом и крестьянством. В этом и состоит
источник опасности термидора.
Не надо представлять себе дело так, будто разрыв должен пройти по
отчетливой социальной линии: здесь крестьяне, там рабочие. Крестьянские
массы окружают и обволакивают пролетариат со всех сторон. В составе самого
пролетариата имеются миллионы свежих выходцев из деревни. Наконец, явная
ложность политики руководства, крушение бюрократического авантюризма,
отсутствие ясной ориентировки, полное удушение рабочей демократии, - все это
делает и коренных рабочих восприимчивыми к давлению мелкобуржуазной
идеологии. В этом второй источник опасности термидора.
Не надо воображать, что линия разрыва должна пройти где-либо между
партией, с одной стороны, крестьянством и частью рабочего класса, с другой.
Нет, линия термидора должна была бы неизбежно пересечь самое партию. В своем
"Завещании" Ленин писал: "Наша партия опирается на два класса, и поэтому
возможна ее неустойчивость, и неизбежно ее падение, если бы между этими
двумя классами не могло состояться соглашение... Накакие меры в этом случае
не окажутся способными предупредить раскол (партии - Л. Т.). Но я надеюсь,
что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о
нем говорить"6. Ленин выражал в те дни уверенность в том, что
десять-двадцать лет правильных взаимоотношений с крестьянством обеспечат
победу пролетарской революции по всемирном масштабе. Именно поэтому он
считал, и все мы вместе с ним, перспективу термидора не только отдаленной,
но и маловероятной.
Из десяти-двадцати лет, условно намечавшихся Лениным, десять лет уже
прошло. На поле международной революции Коминтерн знал за этот период только
поражения. Сегодня коммунизм, а, следовательно, и международная революция,
несмотря на исключительно благоприятные объективные условия, слабее, чем в
те дни, когда Ленин писал свое Завещание. В то же время опасность разрыва
между двумя классами, на которые опирается диктатура в СССР, стала
чрезвычайно реальной и острой.
В экономическом положении страны, как оно ни тяжело, нет ничего
непоправимого. Нужно только, чтобы было кому поправлять. Нужна партия. Между
тем партии в подлинном смысле этого слова сегодня нет. Есть организация,
формально включающая в себя миллионы членов и кандидатов. И те и другие
одинаково бесправны. В принудительных рамках организации уживаются
терроризированные элементы двух партий: пролетарской и термидорианской. Над
ними возвышается бюрократия. Она несет вину за ложную экономическую
политику, подорвавшую смычку. Еще более тяжелую ответственность несет она за
удушение партии. Восстановив своей политикой крестьянство, она политически
разоружила и распылила пролетариат. Рабочие не только физически бродят с
завода на завод, они и политически не находят себе места.
Было бы неправильно представлять себе дело так, что линия
термидорианского разрыва должна пройти между сталинским аппаратом и правым
флангом партии. Нет, она пройдет через самый аппарат. Какой процент
составляют в нем Беседовские и Агабековы? Этого не знают сами завтрашние
предатели. Все зависит от соотношения сил вне аппарата. Нужен только
достаточный толчок со стороны мелкой буржуазии, чтобы бюрократические
термидорианцы осознали себя и перескочили через стену, отделяющую их от
классового врага. В этом и состоит третий источник опасности термидора.
Но, смотрите, - скажет кто-нибудь из сталинцев или сталинских
подголосков, - ведь ЦК собирается чистить партию от правых: это и значит,
что Сталин принимает меры против термидора. Нет, отвечаем мы,
бюрократическая чистка только облегчает дело термидора. Новая чистка, как и
все старые за последние десять лет, направится прежде всего против левой
оппозиции, против наиболее мыслящих, критических пролетарских элементов
вообще. Несмотря на официальную формулу: "главная опасность справа", - эту
формулу повторяет сейчас и Рыков, - тюрьмы и места ссылки заполняются прежде
всего левыми оппозиционерами. Но и там, где удары падают на правое крыло,
они не укрепляют, а ослабляют партию. Среди правых, наряду с подлинно
термидорианскими элементами, есть сотни тысяч, может быть, миллионы, которые
глубоко враждебны капиталистической реставрации, но требуют пересмотра всей
политики под углом зрения трудящихся масс города и деревни. Программа этих
правых смутна. Они могут стать временной опорой термидора; но они могут
также поддержать и возрождение партии на революционном пути. Сталинская
бюрократия мешает им понять обстановку. Своей чисткой она прежде всего
стремится задушить их критическую мысль. Этим она только сплачивает правое
крыло.
И кто будет чистить? В Париже Беседовский руководил комиссией, которая
"чистила" Раковского. Не будем забывать этого. С того времени деморализация
аппарата успела зайти еще дальше. Во всех письмах, которые мы получаем из
СССР, наиболее трагическая нота такова: никто не верит друг другу, каждый
боится, не стоит ли с ним рядом классовый враг с партийным билетом. Громче
всего о необходимости чистки будут кричать карьеристы, проходимцы,
Беседовские и Агабековы. Кто же очистит партию от чистильщиков? Не аппарат,
а сознательные и непримиримые противники аппаратного абсолютизма.
Является ли положение безнадежным? Самые слова эти не из нашего
словаря. Решит борьба. На стороне пролетарской революции много исторических
шансов как негативного характера: ужасающий распад капитализма, бешеная
свара империалистов, банкротство реформизма; так и позитивного характера:
закаленные кадры большевиков-ленинцев, понимание хода развития, ясная
перспектива. Решит борьба. Чтлементы противоядия. Чем ближе
и непосредственнее опасность, тем острее потребность отпора. Чем растеряннее
становится бюрократия, чем более фальшивым оказывается всемогущество
сталинской клики, тем громче передовые рабочие потребуют большевистского
руководства.
Последняя речь Сталина - мы к ней скоро вернемся - означает крутой
поворот вправо. Каждая фраза бюрократического хвастовства есть
замаскированное признание фальши всей "генеральной линии", близко подведшей
диктатуру пролетариата к термидору. Сталин собирается лечить болезни новым
бюрократическим зигзагом под удвоенным бюрократическим террором. Мы ответим
удвоенной борьбой против сталинизма.
Л. Троцкий
Принкипо
11 января 1933 г.
Уважаемые товарищи!
В двух номерах вашей газеты от 11 и 12 января помещена статья о моей
брошюре "Советское хозяйство в опасности"8. Так как дело идет о крайне
важном вопросе, о котором каждый революционный рабочий должен будет, если не
сегодня, то завтра, составить себе ясное мнение, то я прошу вас дать мне
возможность в настоящем письме выяснить вашим читателям в возможно коротких
словах те стороны дела, которые нашли неправильное, по-моему, истолкование в
вашей газете.
1. В статье несколько раз говорится, что вы "не во всем" и "далеко не
во всем" согласны с взглядами Троцкого на советское хозяйство. Разногласия
между нами тем более естественны, что мы принадлежим к разным организациям.
Но я не могу не выразить своего сожаления по поводу того, что вы не указали
- за одним единственным исключением, о котором ниже, - с какими именно
взглядами вы не согласны. Вспомним, как Маркс, Энгельс, Ленин порицали и
осуждали уклончивость в больших вопросах, которая чаще всего находит себе
выражение в ничего не говорящей формуле: "далеко не во всем согласны". Чего
каждый революционный рабочий может требовать от своей организации и своей
газеты, это занятия определенной и ясной позиции по отношению к вопросам
социалистического строительства в СССР.
2. В одном лишь пункте ваша статья пытается более конкретно
отмежеваться от моих взглядов. "Мы думаем, - пишете вы, - что Троцкий
оценивает вещи несколько слишком односторонне, когда он главную вину за это
положение подсовывает (!) сталинской бюрократии"... Дальше статья поясняет,
что главная вина не в бюрократии, а в том обстоятельстве, что перед
хозяйством поставлены слишком большие задачи, для разрешения которых нет
необходимых квалифицированных сил. Но кто же ставил эти преувеличенные
задачи, как не бюрократия? И кто своевременно предупреждал об их
преувеличенном масштабе, как не левая оппозиция? Выходит, таким образом, что
как раз ваша статья "подсовывает" всю вину бюрократии.
Упрек ваш по моему адресу несправедлив и с более глубокой точки зрения.
Возлагать на правящую фракцию ответственность за все трудности и все
кризисные явления мог бы только тот, кто верит в возможность планомерного
развития социалистического общества в национальных границах. Но это не моя
позиция. Основные трудности в СССР вытекают: а) из экономической и
культурной отсталости, которая вынуждает советское государство разрешать
многие из тех задач, которые в передовых странах разрешил капитализм; б) из
изолированности рабочего государства в такую эпоху, когда мировое разделение
труда стало важнейшей предпосылкой развития национальных производительных
сил.
3. Сталинской фракции мы вменяем в вину не объективные трудности, а
непонимание природы этих трудностей, неумение предвидеть диалектику развития
этих трудностей и вытекающие отсюда непрерывные ошибки руководства. От нас
далека, разумеется, мысль объяснять это "непонимание" и "неумение"
индивидуальными особенностями отдельных руководителей. Дело идет о системе
мысли, о политическом направлении, о фракции, выросшей из старого
большевизма. Одну и ту же методологию мы наблюдаем в хозяйственном
руководстве Сталина, как и в политическом руководстве Тельмана. Нельзя с
успехом бороться против зигзагов Тельмана, не поняв, что дело не в Тельмане,
а в природе бюрократического центризма.
4. В другой связи ваша статья упоминает, что левая оппозиция, в
частности и в особенности Раковский, своевременно предупреждала против
преувеличенных темпов строительства. Но тут же рядом вы пишете об
аналогичных будто бы предупреждениях Бухарина, Рыкова и Томского. На
проницательность последних ваша статья ссылается дважды, ни словом не
упоминая о непримиримых противоречиях между правой и левой оппозицией. Я
считаю тем необходимее внести в этот пункт ясность, что именно сталинская
фракция не щадит усилий, для того чтобы скрыть или смазать коренное
противоречие между оппортунистическим и марксистским крылом в лагере
большевизма.
С 1922 года левая оппозиция9, вернее ее будущий штаб, открыл кампанию
за необходимость выработки пятилетнего плана, стержнем которого должна быть
индустриализация страны. Мы доказывали уже тогда, что темп развития
индустриализированной промышленности может уже в ближайшие годы превосходить
темп русского капитализма (6% ежегодного прироста) "в два, три и более
раза". Наши противники называли эту программу не иначе, как индустриальной
фантазией. Если Бухарин, Томский, Рыков отличались чем-либо от
Сталина-Молотова, то только тем, что еще более решительно боролись против
нашего "сверхиндустриализаторства". Борьба против "троцкизма" теоретически
питалась почти исключительно Бухариным. Его критика "троцкизма" и составила
в дальнейшем платформу правого крыла.
В течение ряда лет Бухарин был, если воспользоваться его собственным
выражением, проповедником "черепашьего темпа" индустриализации. Он оставался
им как тогда, когда левая оппозиция требовала перехода к пятилетке и более
высоким темпам индустриализации (1923-1928 гг.), так и в годы ультралевого
зигзага сталинцев, когда левая оппозиция предупреждала против превращения
пятилетки в четырехлетку и, особенно, против авантюристской коллективизации
(1930-1932 гг.). Устами Бухарина говорила не диалектическая оценка
советского хозяйства в его противоречивом развитии, а исходная
оппортунистическая установка, экономический минимализм.
5. Насколько неосновательно ваша статья сближает критику Бухарина с
критикой Раковского, видно из следующего обстоятельства: в те самые дни,
когда ваша газета вспоминала о мнимой проницательности Бухарина в прошлом,
сам Бухарин на пленуме ЦК категорически и полностью отрекался от всей своей
прошлой критики и от всех своих прошлых прогнозов, как в корне ложных
("Правда", 14 января 1933 г.). Раковский же на пленуме ни от чего не
отрекался не потому, что в качестве ссыльного он прикован к Барнаулу, а
потому что ему не от чего отрекаться.
6. Уже после выхода моей брошюры "Советское хозяйство в опасности" в
советской хозяйственной политике произошел поворот, который бросает очень
яркий свет на занимающую нас проблему и дает безошибочную проверку прогнозам
разных фракций. История поворота в двух словах такова.
XVII конференция ВКП в январе 1932 года одобрила принципы второй
пятилетки. Темп роста промышленности был намечен около 25%, причем Сталин
заявил на конференции, что это лишь минимальная граница и что при разработке
плана процент должен быть и будет повышен.
Левая оппозиция объявила всю эту перспективу плодом бюрократического
авантюризма. Она была обвинена, само собой разумеется, в стремлении к
контрреволюции, японской интервенции и капиталистической, если не
феодальной, реставрации.
Прошел ровно год. На последнем пленуме ЦК Сталин докладывал новый
проект второй пятилетки. Он ни единым словом не упомянул о темпах,
одобренных год тому назад в качестве минимума. Никто не решился ему
напомнить об этом. Сталин предложил теперь для второй пятилетки 13%
ежегодного роста. Мы вовсе не делаем из этого вывод, будто Сталин стремится
вызвать японскую интервенцию и реставрацию капитализма. Но мы делаем тот
вывод, что бюрократия пришла к сокращению темпов не в результате
марксистского предвидения, а лишь задним числом, упершись лбом в тягчийшие
последствия своего собственного экономического авантюризма. Именно в этом мы
ее обвиняем. И именно поэтому мы считаем, что ее новый эмпирический зигзаг
не заключает в себе никаких гарантий относительно будущего.
Еще ярче различия трех концепций (правой, центристской и марксистской)
раскрываются в аграрной области. Но эта проблема слишком сложна, для того
чтобы хоть бегло коснуться ее в рамках письма в редакцию. В течение
ближайших недель я надеюсь дать по поводу перспектив советского хозяйства
новую брошюру.
Л. Троцкий
Принкипо
26 января 1933 г.
Полученный нами только что No 4 "Перманентной революции"10 показывает,
что немецкая левая оппозиция прекрасно выдержала испытание, которому ее
потребуется еще работа целого поколения, - крестьянство будет выделять из
себя кулацкий слой, который неизбежно стремится к капитализму. Механический
разгром наличных кулаков ничего не решает. После так называемой ликвидации
кулачества как класса советская печать, перешедшая от материализма к
идеализму (бюрократы - всегда идеалисты), непрерывно жалуется на силу
кулацкой "идеологии", на "пережитки кулацкой идеологии" и пр. На самом деле
под этими жалобами скрывается тот факт, что середняк, хотя бы и запертый в
колхоз, не видит при нынешней технике и экономике другого выхода для себя,
как подняться на уровень кулака.
В Октябрьском перевороте сошлись две революции: конец демократической и
начало социалистической. Демократическая принесла крестьянству около
полумиллиарда золотых рублей, освободив его от арендной платы. Плоды
социалистической революции измеряются для мужика тем, сколько он может
получить продуктов городской промышленности в обмен на центнер хлеба. Мужик
не утопист, он не требует, чтоб ему построили социализм в отдельной стране,
да еще в течение пяти лет. Но он хочет, чтобы социалистическая
промышленность снабжала его товарами на условиях не худших, чем
капиталистическая промышленность. При этом условии крестьянин готов оказать
пролетариату и его партии неограниченный кредит политического доверия.
Советское государство получило бы возможность маневрировать в зависимости от
внутренних условий и мировой обстановки, постепенно втягивая крестьянство в
социалистическое хозяйство.
Фундаментом массовой коллективизации может быть только эквивалентный
обмен продуктов промышленности и сельского хозяйства. Не вдаваясь в
теоретико-экономические тонкости, эквивалентным надо считать такой обмен,
который побуждает крестьянина, индивидуального, как и коллективного,
засевать как можно больше земли, собирать как можно больше зерна, продавать
как можно б избавить рабочее государство от
необходимости применения мер принудительного обмена с деревней. Только с
того момента, когда добровольный товарообмен обеспечен, диктатура
пролетариата становится незыблемой. Обеспеченная смычка означает теснейший
политический союз деревенской бедноты с городскими рабочими, устойчивость
главной массы середняков и, следовательно, политическую изолированность
кулаков и всех вообще капиталистических элементов страны. Обеспеченная
смычка означает незыблемую верность Красной армии пролетарской диктатуре,
что, при успехах индустриализации и неограниченных людских, главным образом
крестьянских, резервах, дало бы советскому государству возможность
справиться с любой империалистической интервенцией.
Индустриализация, как разъясняла левая оппозиция с 1923 года, является
основной предпосылкой движения к социализму. Без роста индустриализации
нельзя дать крестьянину ни ситца, ни гвоздей, ни, тем более, трактора. Но
индустриализация должна вестись таким темпом и по таким планам, чтоб
систематически, хотя бы и медленно, улучшать взаимоотношение между товарными
массами города и деревни, повышая жизненный уровень как рабочих, так и
крестьян. Это основное условие устойчивости всего режима ставит предел
допустимым темпам индустриализации и коллективизации.
Спрашивать: уничтожила ли пятилетка классы, ввела ли социализм -
бессмысленно. Но зато обязательно спрашивать: укрепила ли она экономическую
смычку между промышленностью и сельским хозяйством. Ответ гласит: нет,
ослабила и расшатала. В своей последней речи на пленуме ЦК Сталин хвалился
тем, что план коллективизации превзойден в три раза. Но кому нужна эта
цифра, кроме бюрократических хвастунов? Статистика коллективизации не
заменяет хлеба. Колхозов много, а мяса и овощей нет. Городу нечего есть.
Промышленность расстраивается, потому что рабочие голодают. В отношении к
крестьянину государство от полудобровольного обмена повернуло полностью на
путь продовольственного налога4, принудительного отчуждения, т. е. методов
военного коммунизма.
Голодные рабочие недовольны политикой партии. Партия недовольна
руководством. Крестьянство недовольно индустриализацией, коллективизацией,
городом. Часть крестьянства недовольна режимом. Какая это часть? Измерить ее
нельзя, но ясно, что при нынешних условиях она не может не расти.
"План коллективизации превзойден в три раза!" В этом-то и состоит
несчастье. Принудительные колхозы не только не ведут к социализму, но,
напротив, подрывают устои диктатуры пролетариата, становясь организационной
формой стачки крестьян против государства. Скрывая от государства хлеб или
преднамеренно сокращая посевы, крестьянство становится на кулацкий путь:
дайте мне, говорит оно, свободно продавать и свободно покупать. Кому и у
кого? Тому и у того, кто предложит сходную цену: государство ли, частник ли,
иностранный ли капиталист. Крестьянская стачка в пользу свободы внутренней
торговли автоматически ведет к требованию отмены монополии внешней торговли.
Такова логика ошибок первой пятилетки.
Сталин давал в своей речи итоговые цифры. Мы к ним еще вернемся в
особой статье. Но при плановом хозяйстве статистические итоги лишь в том
случае совпадают с экономическими, если план правилен. Наоборот, ошибочный
план может и величайшие достижения скомпрометировать, даже свести к нулю.
Пятилетка дала огромные технические и производственные завоевания. Но ее
экономические результаты крайне противоречивы. Что же касается политического
баланса, то он сводится с явным и притом большим дефицитом. А политика есть
концентрированная экономика. Политика решает. Такое социалистическое
строительство, которое вгоняет клин между крестьянством и пролетариатом и
сеет недовольство в пролетариате, есть ложное строительство. Никакие речи и
цифры не могут изменить этой объективной жизненной оценки. Действительный
баланс дается не на газетных страницах, а на крестьянских полях, в колхозных
закромах, в сырьевых складах заводов, в рабочих столовках, наконец, в
головах рабочих и крестьян.
Через все свои зигзаги, отставания и забегания вперед бюрократический
центризм не укрепил диктатуру пролетариата, а, наоборот, чрезвычайно усилил
опасность термидора. Только трусишки могут бояться назвать вслух этот
результат. Факты сильнее слов. Чтобы бороться против враждебных фактов, надо
назвать их по имени. По имени надо назвать также и виновников: Сталин и его
клика.
Почему мы говорим именно о термидоре? Потому что это есть исторически
наиболее известный, наиболее законченный образец замаскированной
контрреволюции, которая сохраняет еще формы и обрядности революции, но уже
меняет бесповоротно классовое содержание государств. Тут умники прервут нас,
чтобы выложить свою премудрость: во Франции XVIII века дело-де шло о
буржуазной революции, в России XX века - о пролетарской; социальные условия
резко изменились, изменилась мировая обстановка и пр. и пр. Такими общими
местами каждый филистер без труда придает себе вид исключительного
глубокомыслия. Различие между Октябрьской и якобинской революциями не
составляет тайны и для нас. Но это не довод за то, чтобы поворачиваться к
истории спиною. В 1903 году Ленин писал, что большевик - это якобинец,
неразрывно связанный с рабочим классом. Я возражал тогда Ленину, подробно
разъясняя, чем марксист отличается от якобинца. Мои соображения, правильные
сами по себе, били, однако, совершенно мимо цели. Ленин хорошо знал, что
марксист и якобинец не одно и то же. Но ему необходимо было для определенной
цели выделить их общие черты. Без такого метода нельзя вообще учиться у
истории.
В том самом смысле, в каком Ленин называл большевиков пролетарскими
якобинцами, в реакции против пролетарской диктатуры можно выделить черты
термидора. Не всякая контрреволюция может быть подведена под термидор: ни
Корнилов, ни Колчак, ни Деникин, ни Врангель не имели ничего общего с
термидором. Во всех этих случаях дело шло о вооруженной борьбе капиталистов
и помещиков за восстановление своего господства. Эту опасность пролетарское
государство отбило. Может ли она повториться? В качестве самостоятельного
фактора - нет. Русская крупная буружазия разгромлена радикально. Ее остатки
могли бы снова появиться на сцену либо в хвосте иностранной военной
интервенции, либо в хвосте термидора.
Из всех прежних контрреволюционных движений в Советском Союзе ближе
всего к термидору подходило по своему типу Кронштадтское восстание в марте
1921 года5. Все пролетарские элементы из кронштадтского гарнизона были в
течение трех предшествующих лет выкачаны для советского строительства и
гражданской войны; лучшие успели погибнуть. На судах и в казармах оставался
сырой крестьянский элемент, к тому же полуголодный. Многие из этих матросов
считали себя большевиками, но они не хотели коммуны; они стояли за Советы,
но без коммунистов. Это было восстание недовольного, обиженного, потерявшего
терпение крестьянства против диктатуры пролетариата. Если бы мелкая
буржуазия победила, она бы на другой же день обнаружила свою
несостоятельность. На смену ей могла бы прийти только крупная буржуазия. В
условиях нынешней эпохи, т. е. XX, а не XVIII века, для этого понадобились
бы не годы, а месяцы, может быть, даже только недели. Мелкобуржуазная
контрреволюция, которая искренне считает себя революцией, которая не хочет
господства капитала, но неминуемо подготовляет его - это и есть термидор.
Силой термидора в Советском Союзе может стать только крестьянство. Для
этого нужно, чтобы оно серьезно разошлось с пролетариатом. Разрушение
нормальных взаимоотношений города и деревни, административная
коллективизация, принудительное отчуждение сельскохозяйственных продуктов
противопоставляют сейчас крестьянство советскому государству не менее остро,
чем зимою 1920-1921 гг. Пролетариат сейчас, правда, несравненно
многочисленне: в этом - завоевание индустриализации. Но пролетариат
совершенно лишен активной, бдительной, самодеятельной партии, а номинальная
партия лишена марксистского руководства. С другой стороны, крестьянство
получило в виде колхозов организацию сопротивления советскому государству.
Разрушение начинавшей налаживаться экономической смычки грозит разрывом
политического союза между пролетариатом и крестьянством. В этом и состоит
источник опасности термидора.
Не надо представлять себе дело так, будто разрыв должен пройти по
отчетливой социальной линии: здесь крестьяне, там рабочие. Крестьянские
массы окружают и обволакивают пролетариат со всех сторон. В составе самого
пролетариата имеются миллионы свежих выходцев из деревни. Наконец, явная
ложность политики руководства, крушение бюрократического авантюризма,
отсутствие ясной ориентировки, полное удушение рабочей демократии, - все это
делает и коренных рабочих восприимчивыми к давлению мелкобуржуазной
идеологии. В этом второй источник опасности термидора.
Не надо воображать, что линия разрыва должна пройти где-либо между
партией, с одной стороны, крестьянством и частью рабочего класса, с другой.
Нет, линия термидора должна была бы неизбежно пересечь самое партию. В своем
"Завещании" Ленин писал: "Наша партия опирается на два класса, и поэтому
возможна ее неустойчивость, и неизбежно ее падение, если бы между этими
двумя классами не могло состояться соглашение... Накакие меры в этом случае
не окажутся способными предупредить раскол (партии - Л. Т.). Но я надеюсь,
что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о
нем говорить"6. Ленин выражал в те дни уверенность в том, что
десять-двадцать лет правильных взаимоотношений с крестьянством обеспечат
победу пролетарской революции по всемирном масштабе. Именно поэтому он
считал, и все мы вместе с ним, перспективу термидора не только отдаленной,
но и маловероятной.
Из десяти-двадцати лет, условно намечавшихся Лениным, десять лет уже
прошло. На поле международной революции Коминтерн знал за этот период только
поражения. Сегодня коммунизм, а, следовательно, и международная революция,
несмотря на исключительно благоприятные объективные условия, слабее, чем в
те дни, когда Ленин писал свое Завещание. В то же время опасность разрыва
между двумя классами, на которые опирается диктатура в СССР, стала
чрезвычайно реальной и острой.
В экономическом положении страны, как оно ни тяжело, нет ничего
непоправимого. Нужно только, чтобы было кому поправлять. Нужна партия. Между
тем партии в подлинном смысле этого слова сегодня нет. Есть организация,
формально включающая в себя миллионы членов и кандидатов. И те и другие
одинаково бесправны. В принудительных рамках организации уживаются
терроризированные элементы двух партий: пролетарской и термидорианской. Над
ними возвышается бюрократия. Она несет вину за ложную экономическую
политику, подорвавшую смычку. Еще более тяжелую ответственность несет она за
удушение партии. Восстановив своей политикой крестьянство, она политически
разоружила и распылила пролетариат. Рабочие не только физически бродят с
завода на завод, они и политически не находят себе места.
Было бы неправильно представлять себе дело так, что линия
термидорианского разрыва должна пройти между сталинским аппаратом и правым
флангом партии. Нет, она пройдет через самый аппарат. Какой процент
составляют в нем Беседовские и Агабековы? Этого не знают сами завтрашние
предатели. Все зависит от соотношения сил вне аппарата. Нужен только
достаточный толчок со стороны мелкой буржуазии, чтобы бюрократические
термидорианцы осознали себя и перескочили через стену, отделяющую их от
классового врага. В этом и состоит третий источник опасности термидора.
Но, смотрите, - скажет кто-нибудь из сталинцев или сталинских
подголосков, - ведь ЦК собирается чистить партию от правых: это и значит,
что Сталин принимает меры против термидора. Нет, отвечаем мы,
бюрократическая чистка только облегчает дело термидора. Новая чистка, как и
все старые за последние десять лет, направится прежде всего против левой
оппозиции, против наиболее мыслящих, критических пролетарских элементов
вообще. Несмотря на официальную формулу: "главная опасность справа", - эту
формулу повторяет сейчас и Рыков, - тюрьмы и места ссылки заполняются прежде
всего левыми оппозиционерами. Но и там, где удары падают на правое крыло,
они не укрепляют, а ослабляют партию. Среди правых, наряду с подлинно
термидорианскими элементами, есть сотни тысяч, может быть, миллионы, которые
глубоко враждебны капиталистической реставрации, но требуют пересмотра всей
политики под углом зрения трудящихся масс города и деревни. Программа этих
правых смутна. Они могут стать временной опорой термидора; но они могут
также поддержать и возрождение партии на революционном пути. Сталинская
бюрократия мешает им понять обстановку. Своей чисткой она прежде всего
стремится задушить их критическую мысль. Этим она только сплачивает правое
крыло.
И кто будет чистить? В Париже Беседовский руководил комиссией, которая
"чистила" Раковского. Не будем забывать этого. С того времени деморализация
аппарата успела зайти еще дальше. Во всех письмах, которые мы получаем из
СССР, наиболее трагическая нота такова: никто не верит друг другу, каждый
боится, не стоит ли с ним рядом классовый враг с партийным билетом. Громче
всего о необходимости чистки будут кричать карьеристы, проходимцы,
Беседовские и Агабековы. Кто же очистит партию от чистильщиков? Не аппарат,
а сознательные и непримиримые противники аппаратного абсолютизма.
Является ли положение безнадежным? Самые слова эти не из нашего
словаря. Решит борьба. На стороне пролетарской революции много исторических
шансов как негативного характера: ужасающий распад капитализма, бешеная
свара империалистов, банкротство реформизма; так и позитивного характера:
закаленные кадры большевиков-ленинцев, понимание хода развития, ясная
перспектива. Решит борьба. Чтлементы противоядия. Чем ближе
и непосредственнее опасность, тем острее потребность отпора. Чем растеряннее
становится бюрократия, чем более фальшивым оказывается всемогущество
сталинской клики, тем громче передовые рабочие потребуют большевистского
руководства.
Последняя речь Сталина - мы к ней скоро вернемся - означает крутой
поворот вправо. Каждая фраза бюрократического хвастовства есть
замаскированное признание фальши всей "генеральной линии", близко подведшей
диктатуру пролетариата к термидору. Сталин собирается лечить болезни новым
бюрократическим зигзагом под удвоенным бюрократическим террором. Мы ответим
удвоенной борьбой против сталинизма.
Л. Троцкий
Принкипо
11 января 1933 г.
Уважаемые товарищи!
В двух номерах вашей газеты от 11 и 12 января помещена статья о моей
брошюре "Советское хозяйство в опасности"8. Так как дело идет о крайне
важном вопросе, о котором каждый революционный рабочий должен будет, если не
сегодня, то завтра, составить себе ясное мнение, то я прошу вас дать мне
возможность в настоящем письме выяснить вашим читателям в возможно коротких
словах те стороны дела, которые нашли неправильное, по-моему, истолкование в
вашей газете.
1. В статье несколько раз говорится, что вы "не во всем" и "далеко не
во всем" согласны с взглядами Троцкого на советское хозяйство. Разногласия
между нами тем более естественны, что мы принадлежим к разным организациям.
Но я не могу не выразить своего сожаления по поводу того, что вы не указали
- за одним единственным исключением, о котором ниже, - с какими именно
взглядами вы не согласны. Вспомним, как Маркс, Энгельс, Ленин порицали и
осуждали уклончивость в больших вопросах, которая чаще всего находит себе
выражение в ничего не говорящей формуле: "далеко не во всем согласны". Чего
каждый революционный рабочий может требовать от своей организации и своей
газеты, это занятия определенной и ясной позиции по отношению к вопросам
социалистического строительства в СССР.
2. В одном лишь пункте ваша статья пытается более конкретно
отмежеваться от моих взглядов. "Мы думаем, - пишете вы, - что Троцкий
оценивает вещи несколько слишком односторонне, когда он главную вину за это
положение подсовывает (!) сталинской бюрократии"... Дальше статья поясняет,
что главная вина не в бюрократии, а в том обстоятельстве, что перед
хозяйством поставлены слишком большие задачи, для разрешения которых нет
необходимых квалифицированных сил. Но кто же ставил эти преувеличенные
задачи, как не бюрократия? И кто своевременно предупреждал об их
преувеличенном масштабе, как не левая оппозиция? Выходит, таким образом, что
как раз ваша статья "подсовывает" всю вину бюрократии.
Упрек ваш по моему адресу несправедлив и с более глубокой точки зрения.
Возлагать на правящую фракцию ответственность за все трудности и все
кризисные явления мог бы только тот, кто верит в возможность планомерного
развития социалистического общества в национальных границах. Но это не моя
позиция. Основные трудности в СССР вытекают: а) из экономической и
культурной отсталости, которая вынуждает советское государство разрешать
многие из тех задач, которые в передовых странах разрешил капитализм; б) из
изолированности рабочего государства в такую эпоху, когда мировое разделение
труда стало важнейшей предпосылкой развития национальных производительных
сил.
3. Сталинской фракции мы вменяем в вину не объективные трудности, а
непонимание природы этих трудностей, неумение предвидеть диалектику развития
этих трудностей и вытекающие отсюда непрерывные ошибки руководства. От нас
далека, разумеется, мысль объяснять это "непонимание" и "неумение"
индивидуальными особенностями отдельных руководителей. Дело идет о системе
мысли, о политическом направлении, о фракции, выросшей из старого
большевизма. Одну и ту же методологию мы наблюдаем в хозяйственном
руководстве Сталина, как и в политическом руководстве Тельмана. Нельзя с
успехом бороться против зигзагов Тельмана, не поняв, что дело не в Тельмане,
а в природе бюрократического центризма.
4. В другой связи ваша статья упоминает, что левая оппозиция, в
частности и в особенности Раковский, своевременно предупреждала против
преувеличенных темпов строительства. Но тут же рядом вы пишете об
аналогичных будто бы предупреждениях Бухарина, Рыкова и Томского. На
проницательность последних ваша статья ссылается дважды, ни словом не
упоминая о непримиримых противоречиях между правой и левой оппозицией. Я
считаю тем необходимее внести в этот пункт ясность, что именно сталинская
фракция не щадит усилий, для того чтобы скрыть или смазать коренное
противоречие между оппортунистическим и марксистским крылом в лагере
большевизма.
С 1922 года левая оппозиция9, вернее ее будущий штаб, открыл кампанию
за необходимость выработки пятилетнего плана, стержнем которого должна быть
индустриализация страны. Мы доказывали уже тогда, что темп развития
индустриализированной промышленности может уже в ближайшие годы превосходить
темп русского капитализма (6% ежегодного прироста) "в два, три и более
раза". Наши противники называли эту программу не иначе, как индустриальной
фантазией. Если Бухарин, Томский, Рыков отличались чем-либо от
Сталина-Молотова, то только тем, что еще более решительно боролись против
нашего "сверхиндустриализаторства". Борьба против "троцкизма" теоретически
питалась почти исключительно Бухариным. Его критика "троцкизма" и составила
в дальнейшем платформу правого крыла.
В течение ряда лет Бухарин был, если воспользоваться его собственным
выражением, проповедником "черепашьего темпа" индустриализации. Он оставался
им как тогда, когда левая оппозиция требовала перехода к пятилетке и более
высоким темпам индустриализации (1923-1928 гг.), так и в годы ультралевого
зигзага сталинцев, когда левая оппозиция предупреждала против превращения
пятилетки в четырехлетку и, особенно, против авантюристской коллективизации
(1930-1932 гг.). Устами Бухарина говорила не диалектическая оценка
советского хозяйства в его противоречивом развитии, а исходная
оппортунистическая установка, экономический минимализм.
5. Насколько неосновательно ваша статья сближает критику Бухарина с
критикой Раковского, видно из следующего обстоятельства: в те самые дни,
когда ваша газета вспоминала о мнимой проницательности Бухарина в прошлом,
сам Бухарин на пленуме ЦК категорически и полностью отрекался от всей своей
прошлой критики и от всех своих прошлых прогнозов, как в корне ложных
("Правда", 14 января 1933 г.). Раковский же на пленуме ни от чего не
отрекался не потому, что в качестве ссыльного он прикован к Барнаулу, а
потому что ему не от чего отрекаться.
6. Уже после выхода моей брошюры "Советское хозяйство в опасности" в
советской хозяйственной политике произошел поворот, который бросает очень
яркий свет на занимающую нас проблему и дает безошибочную проверку прогнозам
разных фракций. История поворота в двух словах такова.
XVII конференция ВКП в январе 1932 года одобрила принципы второй
пятилетки. Темп роста промышленности был намечен около 25%, причем Сталин
заявил на конференции, что это лишь минимальная граница и что при разработке
плана процент должен быть и будет повышен.
Левая оппозиция объявила всю эту перспективу плодом бюрократического
авантюризма. Она была обвинена, само собой разумеется, в стремлении к
контрреволюции, японской интервенции и капиталистической, если не
феодальной, реставрации.
Прошел ровно год. На последнем пленуме ЦК Сталин докладывал новый
проект второй пятилетки. Он ни единым словом не упомянул о темпах,
одобренных год тому назад в качестве минимума. Никто не решился ему
напомнить об этом. Сталин предложил теперь для второй пятилетки 13%
ежегодного роста. Мы вовсе не делаем из этого вывод, будто Сталин стремится
вызвать японскую интервенцию и реставрацию капитализма. Но мы делаем тот
вывод, что бюрократия пришла к сокращению темпов не в результате
марксистского предвидения, а лишь задним числом, упершись лбом в тягчийшие
последствия своего собственного экономического авантюризма. Именно в этом мы
ее обвиняем. И именно поэтому мы считаем, что ее новый эмпирический зигзаг
не заключает в себе никаких гарантий относительно будущего.
Еще ярче различия трех концепций (правой, центристской и марксистской)
раскрываются в аграрной области. Но эта проблема слишком сложна, для того
чтобы хоть бегло коснуться ее в рамках письма в редакцию. В течение
ближайших недель я надеюсь дать по поводу перспектив советского хозяйства
новую брошюру.
Л. Троцкий
Принкипо
26 января 1933 г.
Полученный нами только что No 4 "Перманентной революции"10 показывает,
что немецкая левая оппозиция прекрасно выдержала испытание, которому ее