Дюма Александр. Граф Монте-Кристо (Части 4-6)

ной ждет доктор.
Валентина быстро сошла вниз. Доктор, один из известнейших врачей того
времени, был другом их семьи и очень любил Валентину, которую знал с пе-
ленок. У него была дочь почти одних лет с мадемуазель де Вильфор, но
рожденная от чахоточной матери, и его жизнь проходила в непрерывной тре-
воге за эту девочку.
- Ах, дорогой господин д'Авриньи, - сказала Валентина, - мы так ждем
вас! Но скажите сначала, как поживают Мадлен и Антуанетт?
Мадлен была дочь доктора, а Антуанетт - его племянница.
Господин д'Авриньи грустно улыбнулся.
- Антуанетт прекрасно, - сказал он, - Мадлен сносно. Но вы посылали
за мной, дорогая? Кто у вас болен? Не ваш отец и не госпожа де Вильфор,
надеюсь? А мы сами? Я уж вижу, наши нервы не оставляют нас в покое. Но
все же не думаю, чтобы я тут был нужен, - разве только чтобы посовето-
вать не слишком давать волю нашему воображению.
Валентина вспыхнула. Д'Авриньи обладал почти чудодейственным даром
все угадывать; он был из тех врачей, которые лечат физические болезни
моральным воздействием.
- Нет, - сказала она, - это бедная бабушка заболела. Вы ведь знаете,
какое у нас несчастье?
- Ничего не знаю, - сказал д'Авриньи.
- Это ужасно, - сказала Валентина, сдерживая рыдания. - Скончался мой
дедушка.
- Маркиз де Сен-Меран?
- Да.
- Внезапно?
- От апоплексического удара.
- От апоплексического удара? - повторил доктор.
- Да. И бедной бабушкой овладела мысль, что муж, с которым она никог-
да в жизни не расставалась, теперь зовет ее и что она должна за ним пос-
ледовать. Умоляю вас, сударь, помогите бабушке!
- Где она?
- У себя в комнате, и там нотариус.
- А как господин Нуартье?
- Все по-прежнему: совершенно ясный ум, сто все такая же неподвиж-
ность и немота.
- И такая же нежность к вам - правда?
- Да, - сказала со вздохом Валентина, - он очень любит меня.
- Да как же можно вас не любить?
Валентина грустно улыбнулась.
- А что с вашей бабушкой?
- У нее необычайное нервное возбуждение, странный, беспокойный сон;
сегодня она уверяла, что ночью, пока она спала, ее душа витала над телом
и видела его спящим. Конечно, это бред. Она уверяет, что видела, как в
комнату к ней вошел призрак, и слышала, как он дотронулся до ее стакана.
- Это очень странно, - сказал доктор, - я никогда не слыхал, чтобы
госпожа де Сен-Меран страдала галлюцинациями.
- Я в первый раз вижу ее в таком состоянии, - сказала Валентина. -
Она очень напугала меня сегодня утром; я думала, что она сошла с ума. И
вы ведь знаете, господин д'Авриньи, какой уравновешенный человек мой
отец, но даже он был, мне кажется, очень взволнован.
- Сейчас посмотрим, - сказал д'Авриньи, - все это очень странно.
Нотариус уже спускался вниз; Валентине пришли сказать, что маркиза
одна.
- Поднимитесь к ней, - сказала она доктору.
- А вы?
- Нет, я боюсь. Она запретила мне посылать за вами. И потом, вы сами
сказали, я взволнована, возбуждена, я плохо себя чувствую. Я пройдусь по
саду, чтобы немного прийти в себя.
Доктор пожал Валентине руку и пошел к маркизе; а молодая девушка
спустилась в сад.
Нам незачем говорить, какая часть сада была излюбленным местом ее
прогулок. Пройдясь несколько раз по цветнику, окружавшему дом, сорвав
розу, чтобы сунуть ее за пояс или воткнуть в волосы, она углублялась в
тенистую аллею, ведущую к скамье, а от скамьи шла к воротам.
И на этот раз Валентина, как всегда, прошлась несколько раз среди
своих цветов, но не сорвала ни одного: траур, лежавший у нее на сердце,
хотя еще и не отразившийся на ее внешности, отвергал даже это скромное
украшение; затем она направилась к своей аллее. Чем дальше она шла, тем
яснее ей чудилось, что кто-то зовет ее по имени. Удивленная, она остано-
вилась.
Тогда она ясно расслышала зов и узнала голос Максимилиана.

XVI. ОБЕЩАНИЕ

Это был действительно Моррель, который со вчерашнего дня был сам не
свой. Инстинктом, который присущ влюбленным и матерям, он угадал, что
из-за приезда г-жи де Сен-Меран и смерти маркиза в доме Вильфоров должно
произойти нечто важное, что коснется его любви к Валентине.
Как мы сейчас увидим, предчувствия не обманули его, и теперь уже не
простое беспокойство привело его, такого растерянного и дрожащего, к во-
ротам у каштанов. Но Валентина не знала, что Моррель ее ждет, это не был
обычный час его прихода; только чистая случайность или, если угодно,
счастливое наитие привело ее в сад.
Увидев ее на дорожке, Моррель окликнул ее; она подбежала к воротам.
- Вы здесь, в этот час! - сказала она.
- Да, мой бедный друг, - отвечал Моррель. - Я пришел узнать и сооб-
щить печальные вести.
- Видно, все несчастья обрушились на наш дом! - сказала Валентина. -
Говорите, Максимилиан. Но, право, несчастий и так достаточно.
- Выслушайте меня, дорогая, - сказал Моррель, стараясь побороть вол-
нение, чтобы говорить яснее. - Все, что я скажу, чрезвычайно важно. Ког-
да предполагается ваша свадьба?
- Слушайте, Максимилиан, - сказала в свою очередь Валентина, - я ни-
чего не хочу скрывать от вас. Сегодня утром говорили о моем замужестве.
Бабушка, у которой я думала найти поддержку, не только согласна на этот
брак, - она так жаждет его, что ждут только приезда д'Эпине, и на следу-
ющий день брачный договор будет подписан.
Тяжкий вздох вырвался из груди Морреля, и он остановил на Валентине
долгий и грустный взгляд.
- Да, - сказал он тихо, - ужасно слышать, как любимая девушка спокой-
но говорит: "Время вашей казни назначено: она состоится через несколько
часов; но что ж делать, так надо, и противиться этому я не буду". Так
вот, если, для того чтобы подписать договор, ждут только д'Эпине, если
на следующий день после его приезда вы будете ему принадлежать, то, зна-
чит, вы будете обручены с ним завтра, потому что он приехал сегодня ут-
ром.
Валентина вскрикнула.
- Час назад я был у графа Монте-Кристо, - сказал Моррель. - Мы с ним
беседовали: он - о горе, постигшем вашу семью, а я - о вашем горе, как
вдруг во двор въезжает экипаж. Слушайте. До этой минуты я никогда не ве-
рил в предчувствия, но теперь приходится поверить. Когда я услышал стук
этого экипажа, я задрожал. Вскоре я услышал на лестнице шаги. Гулкие ша-
ги командора привели Дон Жуана не в больший ужас, чем эти - меня. Нако-
нец, отворяется дверь: первым входит Альбер де Морсер. Я уже чуть не
усомнился в своем предчувствии, чуть не подумал, что ошибся, как вдруг
за Альбером входит еще один человек, и граф восклицает: "А, вот и барон
Франц д'Эпине!.." Я собрал все свои силы и все мужество, чтобы сдер-
жаться. Может быть, я побледнел, может быть, задрожал; но во всяком слу-
чае я продолжал улыбаться. Через пять минут я ушел. Я не слышал ни слова
из всего, что говорилось за эти пять минут. Я был уничтожен.
- Бедный Максимилиан! - прошептала Валентина.
- И вот я здесь, Валентина. Теперь ответьте мне, - моя жизнь и смерть
зависят от вашего ответа. Что вы думаете делать?
Валентина опустила голову; она была совершенно подавлена.
- Послушайте, - сказал Моррель, - ведь вы не в первый раз задумывае-
тесь над тем, в какое положение мы попали; положение серьезное, тягост-
ное, отчаянное. Думаю, что теперь не время предаваться бесплодной скор-
би; это годится для тех, кто согласен спокойно страдать и упиваться сво-
ими слезами. Есть такие люди, и, вероятно, господь зачтет им на небесах
их смирение на земле.
Но кто чувствует в себе волю к борьбе, тот не теряет драгоценного
времени и сразу отвечает судьбе ударом на удар. Хотите вы бороться про-
тив злой судьбы, Валентина? Отвечайте, я об этом и пришел спросить.
Валентина вздрогнула и с испугом посмотрела на Морреля. Мысль посту-
пить наперекор отцу, бабушке - словом, всей семье - ей и в голову не
приходила.
- Что вы хотите сказать, Максимилиан? - спросила она. - Что вы назы-
ваете борьбой? Назовите это лучше кощунством! Чтобы я нарушила приказа-
ние отца, волю умирающей бабушки? Но это невозможно!
Моррель вздрогнул.
- У вас слишком благородное сердце, чтобы не понять меня, и вы так
хорошо понимаете, милый Максимилиан, что вы молчите. Мне бороться! Боже
меня упаси! Нет, нет. Мне нужны все мои силы, чтобы бороться с собой и
упиваться слезами, как вы говорите. Но огорчить отца, омрачить последние
минуты бабушки - никогда!
- Вы совершенно правы, - бесстрастно сказал Моррель.
- Как вы это говорите, боже мой! - воскликнула оскорбленная Валенти-
на.
- Говорю, как человек, который восхищается вами, мадемуазель, - воз-
разил Максимилиан.
- Мадемуазель! - воскликнула Валентина. - Мадемуазель! Какой же вы
эгоист! Вы видите, что я в отчаянии, и делаете вид, что не понимаете ме-
ня.
- Вы ошибаетесь, напротив, я вас прекрасно понимаю. Вы не хотите про-
тиворечить господину де Вильфор, не хотите ослушаться маркизы, и завтра
вы подпишете брачный договор, который свяжет вас с вашим мужем.
- Но разве я могу поступить иначе?
- Не стоит спрашивать об этом у меня, мадемуазель. Я плохой судья в
этом деле, и мой эгоизм может меня ослепить, - отвечал Моррель; его глу-
хой голос и сжатые кулаки говорили о все растущем раздражении.
- А что вы предложили бы мне, Моррель, если бы я могла принять ваше
предложение? Отвечайте же. Суть не же в том, чтобы сказать: "Вы делаете
плохо". Надо дать совет - что же именно делать.
- Вы говорите серьезно, Валентина? Вы хотите, чтобы я дал вам совет?
- Конечно хочу, Максимилиан, и, если он будет хорош, я приму его. Вы
же знаете, как вы мне дороги.
- Валентина, - сказал Моррель, отодвигая отставшую доску, - дайте мне
руку в доказательство, что вы не сердитесь на мою вспышку. У меня голова
кругом идет и уже целый час меня одолевают самые сумасбродные мысли. И
если вы отвергнете мой совет...
- Но что же это за совет?
- Вот, слушайте, Валентина.
Валентина подняла глаза к небу и вздохнула.
- Я человек свободный, - продолжал Максимилиан, - я достаточно богат
для нас двоих. Я клянусь, что, пока вы не станете моей женой, мои губы
не прикоснутся к вашему челу.
- Мне страшно, - сказала Валентина.
- Бежим со мной, - продолжал Моррель, - я отвезу вас к моей сестре,
она достойна быть вашей сестрой. Мы уедем в Алжир, в Англию или в Амери-
ку, или, если хотите, скроемся где-нибудь в провинции и будем жить там,
пока наши друзья не сломят сопротивление вашей семьи.
Валентина покачала головой.
- Я так и думала, Максимилиан, - сказала она. - Это совет безумца, и
я буду еще безумнее вас, если не остановлю вас сейчас же одним словом:
невозможно.
- И вы примете свою долю, покоритесь судьбе и даже не попытаетесь бо-
роться с ней? - сказал Моррель, снова помрачнев.
- Да, хотя бы это убило меня!
- Ну, что же, Валентина, - сказал Максимилиан, - повторяю, вы совер-
шенно правы. В самом деле, я безумец, и вы доказали мне, что страсть ос-
лепляет самые уравновешенные умы. Спасибо вам за то, что вы рассуждаете
бесстрастно. Что ж, пусть, решено, завтра вы безвозвратно станете невес-
той Франца д'Эпине. И это не в силу формальности, которая придумана для
комедийных развязок на сцене и называется подписанием брачного договора,
нет - но по вашей собственной воле.
- Вы опять меня мучите, Максимилиан, - сказала Валентина, - вы пово-
рачиваете нож в моей ране! Что бы вы сделали, скажите, если бы ваша
сестра послушалась такого совета, какой вы даете мне?
- Мадемуазель, - возразил с горькой улыбкой Моррель, - я эгоист, вы
это сами сказали. В качестве эгоиста, я думаю не о том, что сделали бы
на моем месте другие, а о том, что собираюсь сделать сам. Я думаю о том,
что знаю вас уже год; с того дня, как я узнал вас, все мои надежды на
счастье были построены на вашей любви; настал день, когда вы сказали
мне, что любите меня; с этого дня, мечтая о будущем, я верил, что вы бу-
дете моей; в этом была для меня вся жизнь. Теперь я уже ни о чем не ду-
маю; я только говорю себе, что счастье отвернулось от меня. Я надеялся
достигнуть блаженства и потерял его. Ведь каждый день случается, что иг-
рок проигрывает не только то, что имеет, но даже то, чего не имел.
Моррель сказал все это совершенно спокойно; Валентина испытующе пос-
мотрела на него своими большими глазами, стараясь, чтобы глаза Морреля
не проникли в глубину ее уже смятенного сердца.
- Но все же, что вы намерены делать? - спросила Валентина.
- Я буду иметь честь проститься с вами, мадемуазель. Бог слышит мои
слова и читает в глубине моего сердца, он свидетель, что я желаю вам та-
кой спокойной, счастливой и полной жизни, чтобы в ней не могло быть мес-
та воспоминанию обо мне.
- О боже! - прошептала Валентина.
- Прощайте, Валентина, прощайте! - сказал с глубоким поклоном Мор-
рель.
- Куда вы? - воскликнула она, протягивая руки сквозь решетку и хватая
Максимилиана за рукав; она понимала по собственному волнению, что наруж-
ное спокойствие ее возлюбленного не может быть истинным. - Куда вы иде-
те?
- Я позабочусь о том, чтобы не вносить новых неприятностей в вашу
семью, и подам пример того, как должен вести себя честный и преданный
человек, оказавшись в таком положении.
- Скажите мне, что вы хотите сделать?
Моррель грустно улыбнулся.
- Да говорите же, говорите, умоляю! - настаивала молодая девушка.
- Вы передумали, Валентина?
- Я не могу передумать, несчастный, вы же знаете! - воскликнула она.
- Тогда прощайте!
Валентина стала трясти решетку с такой силой, какой от нее нельзя бы-
ло ожидать; а так как Моррель продолжал удаляться, она протянула к нему
руки и, ломая их, воскликнула:
- Что вы хотите сделать? Я хочу знать! Куда вы идете?
- О, будьте спокойны, - сказал Максимилиан, приостанавливаясь, - я не
намерен возлагать на другого человека ответственность за свою злую
судьбу. Другой стал бы грозить вам, что пойдет к д'Эпине, вызовет его на
дуэль, будет с ним драться... Это безумие. При чем тут д'Эпине? Сегодня
утром он видел меня впервые, он уже забыл, что видел меня. Он даже не
знал о моем существовании, когда между вашими семьями было решено, что
вы будете принадлежать друг другу. Поэтому мне нет до него никакого де-
ла, и, клянусь вам, я не с ним намерен рассчитаться.
- Но с кем же? Со мной?
- С вами, Валентина? Боже упаси! Женщина священна; женщина, которую
любишь, - священна вдвойне.
- Значит, с самим собой, безумный?
- Я ведь сам во всем виноват, - сказал Моррель.
- Максимилиан, - позвала Валентина, - идите сюда, я требую!
Максимилиан, улыбаясь своей мягкой улыбкой, подошел ближе; не будь он
так бледен, можно было бы подумать, что с ним ничего не произошло.
- Слушайте, что я вам скажу, милая, дорогая Валентина, - сказал он
своим мелодичным и задушевным голосом, - такие люди, как мы с вами, у
которых никогда не было ни одной мысли, заставляющей краснеть перед
людьми, перед родными и перед богом, такие люди могут читать друг у дру-
га в сердце, как в открытой книге. Я не персонаж романа, не меланхоли-
ческий герой, я не изображаю из себя ни Манфреда, ни Антони. Но, без
лишних слов, без уверений, без клятв, я отдал свою жизнь вам. Вы уходите
от меня, и вы правы, я вам уже это сказал и теперь повторяю; но, как бы
то ни было, вы уходите от меня и жизнь моя кончилась. Раз вы от меня
уходите, Валентина, я остаюсь один на свете. Моя сестра счастлива в сво-
ем замужестве; ее муж мне только зять - то есть человек, который связан
со мной только общественными условностями; стало быть, никому на свете
больше не нужна моя, теперь бесполезная жизнь. Вот что я сделаю. До той
секунды, пока вы не повенчаетесь, я буду ждать: я не хочу упустить даже
тени тех непредвиденных обстоятельств, которыми иногда играет случай.
Ведь в самом деле, за это время Франц д'Эпине может умереть, или в мину-
ту, когда вы будете подходить к алтарю, в алтарь может ударить молния.
Осужденному на смерть все кажется возможным, даже чудо, когда речь идет
о его спасении. Так вот, я буду ждать до последней минуты. А когда мое
несчастье совершится, непоправимое, безнадежное, я напишу конфиденци-
альное письмо зятю... и другое - префекту полиции, поставлю их в извест-
ность о своем намерении, и где-нибудь в лесу, на краю рва, на берегу ка-
кой-нибудь реки я застрелюсь. Это так же верно, как то, что я сын самого
честного человека, когда-либо жившего во Франции.
Конвульсивная дрожь потрясла все тело Валентины; она отпустила решет-
ку, за которую держалась, ее руки безжизненно повисли, и две крупные
слезы скатились по ее щекам.
Моррель стоял перед ней, мрачный и решительный.
- Сжальтесь, сжальтесь, - сказала она, - вы не покончите с собой,
ведь нет?
- Клянусь честью, покончу, - сказал Максимилиан, - но не все ли вам
равно? Вы исполните свой долг, и ваша совесть будет чиста.
Валентина упала на колени, прижав руки к груди; сердце ее разрыва-
лось.
- Максимилиан, - сказала она, - мой Друг, мой брат на земле, мой ис-
тинный супруг в небесах, умоляю тебя, сделай, как я: живи страдая. Может
быть, настанет день, когда мы соединимся.
- Прощайте, Валентина! - повторил Моррель.
- Боже мой, - сказала Валентина с неизъяснимым выражением, подняв ру-
ки к небу, - ты видишь, я сделала все, что могла, чтобы остаться покор-
ной дочерью, я просила, умоляла, заклинала, - он не послушался ни моих
просьб, ни мольбы, ни слез. Ну, так вот, - продолжала она твердым голо-
сом, вытирая слезы, - я не хочу умереть от раскаяния, я предпочитаю уме-
реть от стыда. Вы будете жить, Максимилиан, и я буду принадлежать вам и
никому другому. Когда? в какую минуту? сейчас? Говорите, приказывайте, я
готова.
Моррель, который уже снова отошел на несколько шагов, вернулся и,
бледный от радости, с просветленным взором, протянул сквозь решетку руки
к Валентине.
- Валентина, - сказал он, - дорогой мой друг, так не надо говорить со
мной, а если так, то лучше дать мне умереть. Если вы любите меня так же,
как я люблю вас, зачем я должен увести вас насильно? Или вы только из
жалости хотите заставить меня жить? В таком случае я предпочитаю уме-
реть.
- В самом деле, - прошептала Валентина, - кто один на свете любит ме-
ня? Он. Кто утешал меня во всех моих страданиях? Он. На ком покоятся все
мои надежды, на ком останавливается мой растерянный взгляд, на ком отды-
хает мое истерзанное сердце? На нем, на нем одном. Так вот, ты тоже
прав, Максимилиан; я уйду за тобой, я оставлю родной дом, все оставлю...
Все! Какая же я неблагодарная, - воскликнула Валентина, рыдая, - я сов-
сем забыла о дедушке!
- Нет, - сказал Максимилиан, - ты не покинешь его. Ты говорила, что
господин Нуартье как будто относится ко мне с симпатией; так вот, раньше
чем бежать, ты скажешь ему все. Его согласие будет тебе защитой перед
богом. А как только мы поженимся, он переедет к нам; у него будет двое
внуков. Ты мне рассказывала, как он с тобой объясняется и как ты ему от-
вечаешь; увидишь, я быстро научусь этому трогательному языку знаков.
Клянусь тебе, Валентина, вместо отчаяния, которое нас ожидает, я обещаю
тебе счастье!
- Ты видишь, Максимилиан, какую власть ты имеешь надо мной! Я готова
поверить в то, что ты мне говоришь, но ведь все это безрассудно. Отец
проклянет меня: я знаю его, знаю его непреклонное сердце, никогда он не
простит меня. Вот что, Максимилиан: если хитростью, просьбами, благодаря
случаю, не знаю как, - словом, если каким-нибудь образом мне удастся
отсрочить свадьбу, вы подождете, да?
- Да, клянусь вам, а вы поклянитесь, что этот ужасный брак не состо-
ится никогда и что, даже если вас силой потащат к мэру, к священнику, вы
все-таки скажете - нет.
- Клянусь тебе в этом, Максимилиан, самым святым для меня на свете
именем-именем моей матери!
- Тогда подождем, - сказал Моррель.
- Да, подождем, - откликнулась Валентина, у которой от этого слова
отлегло на сердце, - мало ли, что может спасти нас.
- Я полагаюсь на вас, Валентина, - сказал Моррель. - Все, что вы сде-
лаете, будет хорошо; но если к вашим мольбам останутся глухи, если ваш
отец, если госпожа де Сен-Меран потребуют, чтобы д'Эпине явился завтра
для подписания этого договора...
- Тогда, Моррель... я дала вам слово.
- Вместо того чтобы подписать...
- Я выйду к вам, и мы бежим; но до тех пор не будем искушать бога, не
будем видеться; ведь это чудо, это промысел божий, что нас еще не заста-
ли; если бы узнали, как мы с вами встречаемся, у нас не было бы никакой
надежды.
- Вы правы, Валентина; но как я узнаю...
- Через нотариуса Дешана.
- Я с ним знаком.
- И от меня. Я напишу вам, верьте мне. Боже мой, Максимилиан, этот
брак мне так же ненавистен, как и вам!
- Спасибо, благодарю вас, Валентина, обожаемая моя! Значит, все реше-
но; как только вы укажете мне час, я примчусь сюда, вы переберетесь че-
рез ограду, - это будет не трудно; я приму вас на руки; у калитки огоро-
да вас будет ждать карета, я отвезу вас к моей сестре. Там мы скроемся
от всех, или ни от кого не будем прятаться, - как вы пожелаете, - и там
мы найдем поддержку в сознании своей правоты и воли к счастью и не дадим
себя зарезать, как ягненка, который защищается лишь вздохами.
- Пусть будет так! - сказала Валентина. - И я тоже скажу вам, Макси-
милиан: все, что вы сделаете, будет хорошо.
- Милая!
- Ну что, довольны вы своей женой? - грустно сказала девушка.
- Валентина, дорогая, мало сказать: да.
- Все-таки скажите.
Валентина приблизила губы к решетке, и слова ее, вместе с ее нежным
дыханием, неслись к устам Морреля, который по другую сторону приник гу-
бами к холодной, неумолимой перегородке.
- До свидания, - сказала Валентина, с трудом отрываясь от этого
счастья, - до свидания!
- Я получу от вас письмо?
- Да.
- Благодарю, моя дорогая жена, до свидания!
Раздался звук невинного, посланного на воздух, поцелуя, и Валентина
убежала по липовой аллее.
Моррель слушал, как замирал шелест ее платья, задевающего за кусты,
как затихал хруст песка под ее шагами; потом с непередаваемой улыбкой
поднял глаза к небу, благодаря его за то, что оно послало ему такую лю-
бовь, и в свою очередь удалился.
Он вернулся домой и ждал весь вечер и весь следующий день, но ничего
не получил. Только на третий день, часов в десять утра, когда он соби-
рался идти к нотариусу Дешану, он, наконец, получил по почте записку и
сразу понял, что это от Валентины, хотя он никогда не видал ее почерка.
В записке было сказано:
"Слезы, просьбы, мольбы ни к чему не привели. Вчера я пробыла два ча-
са в церкви святого Филиппа Рульского и два часа всей душой молилась бо-
гу. Но бог так же неумолим, как и люди, и подписание договора назначено
на сегодня в девять часов вечера.
Я верна своему слову, как верна своему сердцу, Моррель. Это слово да-
но вам, и это сердце - ваше!
Итак, до вечера, без четверти девять, у решетки.
Ваша жена, Валентина де Вильфор.
Р.S. Моей бедной бабушке все хуже и хуже: вчера ее возбуждение переш-
ло в бред; а сегодня ее бред граничит с безумием.
Правда, вы будете очень любить меня, чтобы я могла забыть о том, что
я покинула ее в таком состоянии?
Кажется, от дедушки Нуартье скрывают, что договор будет подписан се-
годня вечером".
Моррель не ограничился сведениями, полученными от Валентины; он отп-
равился к нотариусу, и тот подтвердил ему, что подписание договора наз-
начено на девять часов вечера.
Затем он заехал к Монте-Кристо; там он узнал больше всего подробнос-
тей: Франц приезжал к графу объявить о торжественном событии; г-жа де
Вильфор, со своей стороны, писала ему, прося извинить, что она его не
приглашает; но смерть маркиза де Сен-Меран и болезнь его вдовы окутывают
это торжество облаком печали, и она не решается омрачить ею графа, кото-
рому желает всякого благополучия.
Накануне Франц был представлен г-же де Сен-Меран, которая ради этого
события встала с постели, но вслед за тем снова легла.
Легко понять, что Моррель был очень взволнован, и такой проница-
тельный взор, как взор графа, не мог этого не заметить, поэтому Мон-
те-Кристо был с ним еще ласковее, чем всегда, - настолько ласков, что
Максимилиан минутами был уже готов во всем ему признаться. Но он вспом-
нил об обещании, которое дал Валентине, и тайна оставалась в глубине его
сердца.
За этот день Максимилиан двадцать раз перечитал письмо Валентины В
первый раз она писала ему, и по какому поводу! И всякий раз, перечитывая
это письмо, он снова и снова клялся себе, что сделает Валентину счастли-
вой В самом деле, какую власть должна иметь над человеком молодая девуш-
ка, решающаяся на такой отважный поступок. Как самоотверженно должен
служить ей тот, для кого она всем пожертвовала! Как пламенно должен ее
возлюбленный поклоняться ей. Она для него и королева и жена, и ему, ка-
жется, мало одной души, чтобы любить ее и благодарить.
Моррель с невыразимым волнением думал о той минуте, когда Валентина
придет и скажет ему: "Я пришла, Максимилиан, я ваша"
Он все приготовил для побега в огороде, среди люцерны, были спрятаны
две приставные лестницы; кабриолет, которым Максимилиан должен был пра-
вить сам, стоял наготове; он не взял с собой слугу, не зажигал фонарей,
но он собирался их зажечь на первом же повороте, чтобы из-за чрезмерной
осторожности не попасть в руки полиции.
Временами Морреля охватывала дрожь; он думал о минуте, когда будет
помогать Валентине перебираться через ограду и почувствует в своих
объятиях беспомощную и трепещущую, ту, кому он доныне разве только пожи-
мал руку или целовал кончики пальцев.
Но когда миновал полдень, когда Моррель почувствовал, что близок наз-
наченный час, ему захотелось быть одному. Кровь его кипела, любой воп-
рос, голос друга раздражал бы его; он заперся у себя в комнате, пытаясь
читать, но глаза его скользили по строчкам, не видя их; он кончил тем,
что отшвырнул книгу и вновь принялся обдумывать подробности побега.
Назначенный час приближался.
Еще не бывало случая, чтобы влюбленный предоставил часовым стрелкам
мирно идти своим путем; Моррель так неистово теребил свои часы, что в
конце концов они в шесть часов вечера показали половину девятого Тогда
он сказал себе, что пора ехать; хотя подписание договора и назначено в