Страница:
сенском лесу, с вами, оно в другом месте, и я иду за ним.
- Идите, - медленно сказал граф, - идите, мой друг; но прошу вас, ес-
ли на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что я многое
на этом свете могу сделать, что я счастлив употребить свою власть на
пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель.
- Хорошо, - сказал Максимилиан, - я буду помнить об этом, как эгоис-
тичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи. Если
мне это понадобится, - а очень возможно, что такая минута наступит, - я
обращусь к вам за помощью, граф.
- Смотрите, вы дали слово. Так до свидания.
- До свидания.
Они подъехали к дому на Елисейских Полях. МонтеКристо откинул дверцу.
Моррель соскочил на мостовую.
На крыльце ждал Бертуччо.
Моррель удалился по авеню Мариньи, а Монте-Кристо быстро пошел
навстречу Бертуччо.
- Ну, что? - спросил он.
- Она собирается покинуть свой дом, - отвечал управляющий.
- А ее сын?
- Флорантеп, его камердинер, думает, что он собирается сделать то же
самое.
- Идите за мной.
Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное нам
письмо и передал его управляляющему.
- Ступайте, - сказал он, - поспешите; кстати, пусть Гайде сообщат,
что я вернулся.
- Я здесь, - ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала ка-
рета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и нев-
редимым.
Бертуччо вышел.
Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюб-
ленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, кото-
рой она ждала с таким нетерпением.
Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не выказываемая так бурно,
была не менее велика; для исстрадавшихся сердец радость подобна росе,
падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную
влагу, но посторонний глаз не заметит этого.
За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно уже казалось ему
невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив.
Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гай-
де, как вдруг открылась дверь.
Граф нахмурился.
- Господин де Морсер! - доложил Батистен, как будто одно это имя слу-
жило ему оправданием.
В самом деле лицо графа прояснилось.
- Который? - спросил он. - Виконт или граф?
- Граф.
- Неужели это еще не кончилось? - воскликнула Гайде.
- Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, беря
девушку за руки, - но тебе нечего бояться.
- Но ведь этот негодяй...
- Этот человек бессилен против меня, Гайде, - сказал Монте-Кристо, -
бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.
- Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, - сказа-
ла Гайде.
Монте-Кристо улыбнулся.
- Клянусь тебе могилой моего отца, - сказал он, - если с кем-нибудь и
случится несчастье, то во всяком случае не со мной.
- Я верю тебе, как богу, господин мой, - сказала молодая девушка,
подставляя графу лоб.
Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от
которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.
- Боже мой, - прошептал граф, - неужели ты позволишь мне снова полю-
бить!.. Попросите графа де Морсер в гостиную, - сказал он Батистену,
провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице.
Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть мо-
жет, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели.
Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя нечто вроде
описи, сделанной и Альбером; когда она укладывала свои драгоценности, -
запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая все оставить после
себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в кори-
дор появилось мрачное, бледное лицо. Тот, кто смотрел через эту дверь,
не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что про-
исходило у г-жи де Морсер.
Отойдя от этой двери, бледный человек удалился в спальню и поднял су-
дорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор.
Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный, прислушиваясь к
биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью.
Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего
отца, подстерегавшего его, и отвернулся.
Граф широко раскрыл глаза, он знал, что Альбер нанес Монте-Кристо
страшное оскорбление, что во всем мире подобное оскорбление влечет за
собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вер-
нулся живой и невредимый; следовательно, его отец был отомщен.
Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч
солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу.
Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется в его
комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, идя сражаться, не
захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было попятно;
но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его
объятия?
Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его
камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать
от графа.
Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюр-
туке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных пер-
чатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел
он спуститься с крыльца, как ему подали карету.
Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты
две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером.
Кучер ждал приказаний.
- На Елисейские Поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо!
Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они остановились
у дома графа.
Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на ал-
лею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую
дверь.
Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де Морсер, и
Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную.
Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостипой, когда, обер-
нувшись, он увидел на пороге МонтеКристо.
- А, это господин де Морсер! - спокойно сказал Монте-Кристо. - Мне
казалось, я ослышался.
- Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал
слова.
- Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему я обязан удо-
вольствием видеть графа де Морсер в такой ранний час.
- У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил ге-
нерал.
- Вам это известно? - спросил граф.
- Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины
драться с вами и постараться убить вас.
- Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все
же, как видите, он меня не убил и даже не дрался.
- Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, ви-
новник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом.
- Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спо-
койствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный.
- Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объясне-
ния?
- Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он.
- Но что же, по-вашему, означает его поведение?
- Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня.
- Кто же?
- Его отец.
- Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать, что ви-
новный не любит, когда ему указывают на его вину.
- Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло.
- Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф.
- Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал МонтеКристо.
- Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смер-
тельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы ска-
зал ему это в лицо!
- Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы яви-
лись ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну,
может быть он найдет, что вам ответить.
- Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы совершенно
правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю
вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство,
будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди
отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы согласны со мной,
сударь?
- Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно
произойти, я имел и виду и ваше посещение.
- Тем лучше... Следовательно, вы готовы?
- Я всегда готов.
- Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? -
с яростью сказал генерал, стиснув зубы.
- Пока один из нас не умрет, - повторил граф МонтеКристо, слегка кив-
нув головой.
- Так едем, секунданты нам не нужны.
- Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, - мы слишком хорошо
знаем друг друга!
- Напротив, - сказал граф, - мы совершенно друг друга не знаем.
- Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием,
- что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезерти-
ровал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фер-
нан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании?
Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил
своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обра-
тились в генерал-лейтенанта графа де Морсер, пэра Франции?
- Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раска-
ленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может, как
убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично
знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел - но
знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей жизни; но, быть
может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске!
Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купаю-
щийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом
Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-Мореходом; на Мальте - еще как-то, уж
не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни
имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое серд-
це!
Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным
огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галс-
тук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапоч-
ку, из-под которой ниспадали его длинные черные волосы.
И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки, направился к
генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преоб-
разившегося МонтеКристо ноги у него подкосились и зубы застучали; он
стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стол, остановился.
- Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне доста-
точно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя,
правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои
мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, та-
кой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как же-
нился... на Мерседес, моей невесте!
Генерал, запрокинув голову, протянув руки вперед, остановившимся
взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за
стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, ис-
пустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:
- Эдмон Дантес!
Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой
пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру, невнятно
бормоча:
- Домой, домой!
По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться с
мыслями; но расстояние было невелико, и по мере того как граф приближал-
ся к дому, отчаяние снова овладевало им.
За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из экипа-
жа.
Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его поз-
вали к такому богатому особняку, ждал посреди двора; граф испуганно
взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе.
По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую комна-
ту, чтобы не столкнуться с ними.
Это была Мерседес, опиравшаяся на руку сына; они вместе покидали дом.
Они прошли совсем близко от несчастного, который, спрятавшись за
штофную портьеру, едва не почувствовал прикосновение шелкового платья
Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего:
- Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше не
у себя.
Слова замерли, шаги удалились.
Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную занавесь; он старался
подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца,
которого одновременно покинули жена и сын...
Вскоре он услышал, как хлопнула дверца фиакра, затем крикнул кучер,
задрожали стекла от грохота тяжелого экипажа; тогда он бросился к себе в
спальню, чтобы еще раз взглянуть на все, что он любил в этом мире; но
фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка, чтобы
послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд проща-
ния и сожаления.
И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа застучали по камням
мостовой, раздался выстрел, и темный дымок вырвался из окна спальни,
разлетевшегося от сотрясения.
Читатели, конечно, догадываются, куда спешил Моррель и с кем у него
было назначено свидание.
Расставшись с Монте-Кристо, он медленно шел по направлению к дому
Вильфора.
Мы сказали - медленно: дело в том, что у Морреля было еще более полу-
часа времени, а пройти ему надо было шагов пятьсот; но хоть у него и бы-
ло времени более чем достаточно, он все же поспешил расстаться с Мон-
те-Кристо, потому что ему не терпелось остаться наедине со своими мысля-
ми.
Он твердо помнил назначенный ему час: тот самый, когда Валентина кор-
мила завтраком Нуартье и потому могла быть уверена, что никто не потре-
вожит ее при исполнении этого благочестивого долга. Нуартье и Валентина
разрешили ему посещать их два раза в неделю, и он собирался воспользо-
ваться своим правом.
Когда Моррель вошел, поджидавшая его Валентина схватила его за руку и
подвела к своему деду. Она была бледна и сильно взволнована.
Ее волнение было вызвано скандалом в Опере: все уже знали (свет всег-
да все знает) о ссоре между Альбером и Монте-Кристо. В доме Вильфоров
никто не сомневался в том, что неизбежным последствием случившегося бу-
дет дуэль: Валентина женским чутьем поняла, что Моррель будет секундан-
том Монте-Кристо, и, зная храбрость Максимилиана, его глубокую привязан-
ность к графу, боялась, что он не ограничится пассивной ролью свидетеля.
Поэтому легко понять, с каким нетерпением спрашивала она о подробнос-
тях и выслушивала ответы, и Моррель прочел в глазах своей возлюбленной
бесконечную радость, когда она услышала о неожиданно счастливом исходе
дуэли.
- А теперь, - сказала Валентина, делая знак Моррелю сесть рядом со
стариком и сама усаживаясь на скамеечку, на которой покоились его ноги,
- мы можем поговорить и о собственных делах. Вы ведь знаете, Максимили-
ан, что дедушка одно время хотел уехать из дома господина де Вильфор и
поселиться отдельно.
- Да, конечно, - сказал Максимилиан, - я помню этот план, я весьма
одобрял его.
- Так я могу вас обрадовать, Максимилиан, - сказала Валентина, - по-
тому что дедушка опять вернулся к этой мысли.
- Отлично! - воскликнул Максимилиан.
- А знаете, - продолжала Валентина, - почему дедушка хочет покинуть
этот дом?
Нуартье многозначительно посмотрел на внучку, взглядом приказывая ей
замолчать; но Валентина не смотрела на него: ее взоры и ее улыбка при-
надлежали Моррелю.
- Чем бы ни объяснялось желание господина Нуартье, я присоединяюсь к
нему, - воскликнул Моррель.
- Я тоже, от всей души, - сказала Валентина. - Он утверждает, что
воздух предместья Сент-Оноре вреден для моего здоровья.
- А вы знаете, Валентина, - сказал Моррель, - я нахожу, что господин
Нуартье совершенно прав; вот уже недели две, как вы, по-моему, не совсем
здоровы.
- Да, я нехорошо себя чувствую, - отвечала Валентина, - поэтому де-
душка решил сам полечить меня; он все знает, и я вполне ому доверяю.
- Но, значит, вы в самом деле больны? - быстро спросил Моррель.
- Это не болезнь. Мне просто не по себе, вот и все; я потеряла аппе-
тит, и у меня такое ощущение, будто мой организм борется с чем-то.
Нуартье не пропускал ни одного слова Валентины.
- А чем вы лечитесь от этой неведомой болезни?
- Просто я каждое утро пью по чайной ложке того лекарства, которое
принимает дедушка; я хочу сказать, что я начала с одной ложки, а теперь
пью по четыре. Додушка уверяет, что это средство от всех болезней.
Валентина улыбнулась; но ее улыбка была грустной и страдальческой.
Максимилиан, опьяненный любовью, молча смотрел на нее; она была очень
хороша собой, но ее бледность стала какой-то прозрачной, глаза блестели
сильнее обыкновенного, а руки, обычно белые, как перламутр, казались вы-
лепленными из воска, слегка пожелтевшего от времени.
С Валентины Максимилиан перевел взгляд на Нуартье; тот смотрел своим
загадочным, вдумчивым взглядом на внучку, поглощенную своей любовью; но
и он, как Моррель, видел эти признаки затаенного страдания, настолько,
впрочем, неуловимые, что никто их не замечал, кроме деда и возлюбленно-
го.
- Но ведь это лекарство прописано господину Нуартье? - спросил Мор-
рель.
- Да, оно очень горькое на вкус, - отвечала Валентина, - такое
горькое, что после него я во всем, что пью, чувствую горечь.
Нуартье вопросительно взглянул на внучку.
- Правда, дедушка, - сказала Валентина, - только что, идя к вам, я
выпила сахарной воды и даже не могла допить стакана, до того мне показа-
лось горько.
Нуартье побледнел и показал, что он хочет что-то сказать.
Валентина встала, чтобы принести словарь.
Нуартье с явной тревогой следил за ней глазами.
Кровь прилила к лицу девушки, и щеки ее покраснели.
- Как странно, - весело воскликнула она, - у меня закружилась голова!
Неужели от солнца?
И она схватилась за край стола.
- Да ведь нет никакого солнца, - сказал Моррель, которого сильнее
обеспокоило выражение лица Нуартье, чем недомогание Валентины.
Он подбежал к ней. Валентина улыбнулась.
- Успокойся, дедушка, - сказала она Нуартье, - успокойтесь, Максими-
лиан. Ничего, все уже прошло; но слушайте, кажется, кто-то въехал во
двор?
Она открыла дверь, подбежала к окну в коридоре и сейчас же вернулась.
- Да, - сказала она, - приехала госпожа Данглар с дочерью. Прощайте,
я убегу, иначе за мной придут сюда; вернее, до свидания; посидите с де-
душкой, Максимилиан, я обещаю вам не удерживать их.
Моррель проводил ее глазами, видел, как за ней закрылась дверь, и
слышал, как она стала подниматься по маленькой лестнице, которая вела в
комнату г-жи де Вильфор и в ее собственную.
Как только она ушла, Нуартье сделал знак Моррелю взять словарь.
Моррель исполнил его желание; он под руководством Валентины быстро
научился понимать старика.
Однако, так как приходилось всякий раз перебирать алфавит и отыски-
вать в словаре каждое слово, прошло целых десять минут, пока мысль ста-
рика выразилась в следующих словах:
"Достаньте стакан с водой и графин из комнаты Валентины".
Моррель немедленно позвонил лакею, заменившему Барруа, и от имени Ну-
артье передал ему это приказание.
Через минуту лакей вернулся.
Графин и стакан были совершенно пусты.
Нуартье показал, что желает что-то сказать.
- Почему графин и стакан пусты? - спросил он. - Ведь Валентина сказа-
ла, что не допила стакана.
Передача этой мысли словами потребовала новых пяти минут.
- Не знаю, - ответил лакей, - но в комнату мадемуазель Валентины
прошла горничная; может быть, это она выплеснула.
- Спросите у нее об этом, - сказал Моррель, по взгляду поняв мысль
Нуартье.
Лакей вышел и тотчас же вернулся.
- Мадемуазель Валентина заходила сейчас в свою комнату, - сказал он,
- и допила все, что осталось в стакане; а из графина все вылил господин
Эдуард, чтобы устроить пруд для своих уток.
Нуартье поднял глаза к небу, словно игрок, поставивший на карту все
свое состояние.
Затем глаза старика обратились к двери и уже не отрывались от нее.
Валентина не ошиблась, говоря, что приехала г-жа Данглар с дочерью;
их провели в комнату г-жи де Вильфор, которая сказала, что примет их у
себя; вот почему Валентина и прошла через свою комнату; эта комната была
в одном этаже с комнатой мачехи, и их разделяла только комната Эдуарда.
Гостьи вошли в будуар с несколько официальным видом, очевидно, гото-
вясь сообщить важную новость.
Люди одного круга легко улавливают всякие оттенки в обращении. Г-жа
де Вильфор в ответ на торжественность обеих дам также приняла торжест-
венный вид.
В эту минуту вошла Валентина, и приветствия возобновились.
- Дорогой друг, - сказала баронесса, меж тем как девушки взялись за
руки, - я приехала к вам вместе с Эжени, чтобы первой сообщить вам о
предстоящей в ближайшем будущем свадьбе моей дочери с князем Кавалькан-
ти.
Данглар настаивал на титуле князя. Банкир-демократ находил, что это
звучит лучше, чем граф.
- В таком случае разрешите вас искренно поздравить, - ответила г-жа
де Вильфор. - Я нахожу, что князь Кавальканти - молодой человек, полный
редких достоинств.
- Если говорить по-дружески, - сказала, улыбаясь, баронесса, - то я
скажу, что князь еще не тот человек, кем обещает стать впоследствии. В
нем еще много тех странностей, по которым мы, французы, с первого взгля-
да узнаем итальянского или немецкого аристократа. Все же у него, по-ви-
димому, доброе сердце, тонкий ум, а что касается практической стороны,
то господин Данглар утверждает, что состояние у него грандиозное; он так
и выразился.
- А кроме того, - сказала Эжени, перелистывая альбом г-жи де Вильфор,
- прибавьте, сударыня, что вы питаете к этому молодому человеку особую
благосклонность.
- Мне незачем спрашивать вас, - заметила г-жа де Вильфор, - разделяе-
те ли вы эту благосклонность?
- Ни в малейшей степени, сударыня, - отвечала Эжени с обычной своей
самоуверенностью. - Я не чувствую никакой склонности связывать себя хо-
зяйственными заботами или исполнением мужских прихотей, кто бы этот муж-
чина ни был. Мое призвание быть артисткой и, следовательно, свободно
распоряжаться своим сердцем, своей особой и своими мыслями.
Эжени произнесла эти слова таким решительным и твердым тоном, что Ва-
лентина вспыхнула. Робкая девушка не могла понять этой сильной натуры, в
которой не чувствовалось и тени женской застенчивости.
- Впрочем, - продолжала та, - раз уж мне суждено выйти замуж, я долж-
на благодарить провидение, избавившее меня по крайней мере от притязаний
господина де Морсер; не вмешайся провидение, я была бы теперь женой
обесчещенного человека.
- А ведь правда, - сказала баронесса с той странной наивностью, кото-
рой иногда отличаются аристократки и от которой их не может отучить даже
общение с плебеями, - правда, если бы Морсеры не колебались, моя дочь
уже была бы замужем за Альбером; генерал очень хотел этого брака, он да-
же сам приезжал к господину Данглару, чтобы вырвать его согласие; мы
счастливо отделались.
- Но разве позор отца бросает тень на сына? - робко заметила Валенти-
на. - Мне кажется, что виконт нисколько не повинен в предательстве гене-
рала.
- Простите, дорогая, - сказала неумолимая Эжени, - виконт недалеко от
этого ушел; говорят, что, вызвав вчера в Опере графа Монте-Кристо на ду-
эль, он сегодня утром принес ему свои извинения у барьера.
- Не может быть! - сказала г-жа де Вильфор.
- Ах, дорогая, - отвечала г-жа Данглар с той же наивностью, которую
мы только что отметили, - это наверное так; я это знаю от господина Деб-
рэ, который присутствовал при объяснении.
Валентина тоже знала все, но промолчала. От дуэли мысль ее перенес-
лась в комнату Нуартье, где ее ждал Моррель.
Погруженная в задумчивость, Валентина уже несколько минут не принима-
ла участия в разговоре; она даже не могла бы сказать, о чем шла речь,
как вдруг г-жа Данглар дотронулась до ее руки.
- Что вам угодно, сударыня? - сказала Валентина, вздрогнув от этого
прикосновения, словно от электрического разряда.
- Вы больны, дорогая Валентина? - спросила баронесса.
- Больна? - удивилась девушка, проводя рукой по своему горячему лбу.
- Да; посмотрите на себя в зеркало; за последнюю минуту вы раза четы-
ре менялись в лице.
- В самом деле, - воскликнула Эжени, - ты страшно бледна!
- Не беспокойся, Эжени; со мной это уже несколько дней.
И, несмотря на все свое простодушие, Валентина поняла, что может вос-
пользоваться этим предлогом, чтобы уйти. Впрочем, г-жа де Вильфор сама
пришла ей на помощь.
- Идите к себе, Валентина, - сказала она, - вы в самом деле нездоро-
вы; наши гостьи извинят вас; выпейте стакан холодной воды, вам станет
легче.
Валентина поцеловала Эжени, поклонилась г-же Данглар, которая уже
поднялась с места и начала прощаться, и вышла из комнаты.
- Бедная девочка, - сказала г-жа де Вильфор, когда дверь за Валенти-
ной закрылась, - она не на шутку меня беспокоит, и я боюсь, что она
серьезно заболеет.
Между тем Валентина в каком-то безотчетном возбуждении прошла через
комнату Эдуарда, не ответив на злую выходку, которой он ее встретил, и,
миновав свою спальню, вышла на маленькую лестницу. Ей оставалось спус-
титься только три ступени, она уже слышала голос Морреля, как вдруг ту-
ман застлал ей глаза, ее онемевшая нога оступилась, перила выскользнули
из-под руки, и, припав к стене, она уже не сошла, а скатилась по ступе-
ням.
Моррель стремительно открыл дверь и увидел Валентину, лежащую на пло-
щадке.
Он подхватил ее на руки и усадил в кресло.
Валентина открыла глаза.
- Какая я неловкая! - сказала она с лихорадочной живостью. - Я, ка-
жется, разучилась держаться на ногах. Как я могла забыть, что до площад-
- Идите, - медленно сказал граф, - идите, мой друг; но прошу вас, ес-
ли на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что я многое
на этом свете могу сделать, что я счастлив употребить свою власть на
пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель.
- Хорошо, - сказал Максимилиан, - я буду помнить об этом, как эгоис-
тичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи. Если
мне это понадобится, - а очень возможно, что такая минута наступит, - я
обращусь к вам за помощью, граф.
- Смотрите, вы дали слово. Так до свидания.
- До свидания.
Они подъехали к дому на Елисейских Полях. МонтеКристо откинул дверцу.
Моррель соскочил на мостовую.
На крыльце ждал Бертуччо.
Моррель удалился по авеню Мариньи, а Монте-Кристо быстро пошел
навстречу Бертуччо.
- Ну, что? - спросил он.
- Она собирается покинуть свой дом, - отвечал управляющий.
- А ее сын?
- Флорантеп, его камердинер, думает, что он собирается сделать то же
самое.
- Идите за мной.
Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное нам
письмо и передал его управляляющему.
- Ступайте, - сказал он, - поспешите; кстати, пусть Гайде сообщат,
что я вернулся.
- Я здесь, - ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала ка-
рета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и нев-
редимым.
Бертуччо вышел.
Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюб-
ленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, кото-
рой она ждала с таким нетерпением.
Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не выказываемая так бурно,
была не менее велика; для исстрадавшихся сердец радость подобна росе,
падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную
влагу, но посторонний глаз не заметит этого.
За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно уже казалось ему
невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив.
Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гай-
де, как вдруг открылась дверь.
Граф нахмурился.
- Господин де Морсер! - доложил Батистен, как будто одно это имя слу-
жило ему оправданием.
В самом деле лицо графа прояснилось.
- Который? - спросил он. - Виконт или граф?
- Граф.
- Неужели это еще не кончилось? - воскликнула Гайде.
- Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, беря
девушку за руки, - но тебе нечего бояться.
- Но ведь этот негодяй...
- Этот человек бессилен против меня, Гайде, - сказал Монте-Кристо, -
бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.
- Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, - сказа-
ла Гайде.
Монте-Кристо улыбнулся.
- Клянусь тебе могилой моего отца, - сказал он, - если с кем-нибудь и
случится несчастье, то во всяком случае не со мной.
- Я верю тебе, как богу, господин мой, - сказала молодая девушка,
подставляя графу лоб.
Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от
которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.
- Боже мой, - прошептал граф, - неужели ты позволишь мне снова полю-
бить!.. Попросите графа де Морсер в гостиную, - сказал он Батистену,
провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице.
Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть мо-
жет, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели.
Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя нечто вроде
описи, сделанной и Альбером; когда она укладывала свои драгоценности, -
запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая все оставить после
себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в кори-
дор появилось мрачное, бледное лицо. Тот, кто смотрел через эту дверь,
не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что про-
исходило у г-жи де Морсер.
Отойдя от этой двери, бледный человек удалился в спальню и поднял су-
дорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор.
Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный, прислушиваясь к
биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью.
Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего
отца, подстерегавшего его, и отвернулся.
Граф широко раскрыл глаза, он знал, что Альбер нанес Монте-Кристо
страшное оскорбление, что во всем мире подобное оскорбление влечет за
собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вер-
нулся живой и невредимый; следовательно, его отец был отомщен.
Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч
солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу.
Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется в его
комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, идя сражаться, не
захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было попятно;
но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его
объятия?
Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его
камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать
от графа.
Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюр-
туке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных пер-
чатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел
он спуститься с крыльца, как ему подали карету.
Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты
две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером.
Кучер ждал приказаний.
- На Елисейские Поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо!
Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они остановились
у дома графа.
Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на ал-
лею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую
дверь.
Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де Морсер, и
Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную.
Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостипой, когда, обер-
нувшись, он увидел на пороге МонтеКристо.
- А, это господин де Морсер! - спокойно сказал Монте-Кристо. - Мне
казалось, я ослышался.
- Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал
слова.
- Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему я обязан удо-
вольствием видеть графа де Морсер в такой ранний час.
- У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил ге-
нерал.
- Вам это известно? - спросил граф.
- Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины
драться с вами и постараться убить вас.
- Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все
же, как видите, он меня не убил и даже не дрался.
- Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, ви-
новник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом.
- Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спо-
койствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный.
- Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объясне-
ния?
- Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он.
- Но что же, по-вашему, означает его поведение?
- Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня.
- Кто же?
- Его отец.
- Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать, что ви-
новный не любит, когда ему указывают на его вину.
- Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло.
- Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф.
- Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал МонтеКристо.
- Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смер-
тельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы ска-
зал ему это в лицо!
- Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы яви-
лись ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну,
может быть он найдет, что вам ответить.
- Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы совершенно
правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю
вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство,
будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди
отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы согласны со мной,
сударь?
- Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно
произойти, я имел и виду и ваше посещение.
- Тем лучше... Следовательно, вы готовы?
- Я всегда готов.
- Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? -
с яростью сказал генерал, стиснув зубы.
- Пока один из нас не умрет, - повторил граф МонтеКристо, слегка кив-
нув головой.
- Так едем, секунданты нам не нужны.
- Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, - мы слишком хорошо
знаем друг друга!
- Напротив, - сказал граф, - мы совершенно друг друга не знаем.
- Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием,
- что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезерти-
ровал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фер-
нан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании?
Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил
своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обра-
тились в генерал-лейтенанта графа де Морсер, пэра Франции?
- Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раска-
ленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может, как
убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично
знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел - но
знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей жизни; но, быть
может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске!
Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купаю-
щийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом
Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-Мореходом; на Мальте - еще как-то, уж
не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни
имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое серд-
це!
Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным
огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галс-
тук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапоч-
ку, из-под которой ниспадали его длинные черные волосы.
И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки, направился к
генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преоб-
разившегося МонтеКристо ноги у него подкосились и зубы застучали; он
стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стол, остановился.
- Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне доста-
точно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя,
правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои
мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, та-
кой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как же-
нился... на Мерседес, моей невесте!
Генерал, запрокинув голову, протянув руки вперед, остановившимся
взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за
стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, ис-
пустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:
- Эдмон Дантес!
Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой
пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру, невнятно
бормоча:
- Домой, домой!
По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться с
мыслями; но расстояние было невелико, и по мере того как граф приближал-
ся к дому, отчаяние снова овладевало им.
За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из экипа-
жа.
Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его поз-
вали к такому богатому особняку, ждал посреди двора; граф испуганно
взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе.
По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую комна-
ту, чтобы не столкнуться с ними.
Это была Мерседес, опиравшаяся на руку сына; они вместе покидали дом.
Они прошли совсем близко от несчастного, который, спрятавшись за
штофную портьеру, едва не почувствовал прикосновение шелкового платья
Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего:
- Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше не
у себя.
Слова замерли, шаги удалились.
Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную занавесь; он старался
подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца,
которого одновременно покинули жена и сын...
Вскоре он услышал, как хлопнула дверца фиакра, затем крикнул кучер,
задрожали стекла от грохота тяжелого экипажа; тогда он бросился к себе в
спальню, чтобы еще раз взглянуть на все, что он любил в этом мире; но
фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка, чтобы
послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд проща-
ния и сожаления.
И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа застучали по камням
мостовой, раздался выстрел, и темный дымок вырвался из окна спальни,
разлетевшегося от сотрясения.
Читатели, конечно, догадываются, куда спешил Моррель и с кем у него
было назначено свидание.
Расставшись с Монте-Кристо, он медленно шел по направлению к дому
Вильфора.
Мы сказали - медленно: дело в том, что у Морреля было еще более полу-
часа времени, а пройти ему надо было шагов пятьсот; но хоть у него и бы-
ло времени более чем достаточно, он все же поспешил расстаться с Мон-
те-Кристо, потому что ему не терпелось остаться наедине со своими мысля-
ми.
Он твердо помнил назначенный ему час: тот самый, когда Валентина кор-
мила завтраком Нуартье и потому могла быть уверена, что никто не потре-
вожит ее при исполнении этого благочестивого долга. Нуартье и Валентина
разрешили ему посещать их два раза в неделю, и он собирался воспользо-
ваться своим правом.
Когда Моррель вошел, поджидавшая его Валентина схватила его за руку и
подвела к своему деду. Она была бледна и сильно взволнована.
Ее волнение было вызвано скандалом в Опере: все уже знали (свет всег-
да все знает) о ссоре между Альбером и Монте-Кристо. В доме Вильфоров
никто не сомневался в том, что неизбежным последствием случившегося бу-
дет дуэль: Валентина женским чутьем поняла, что Моррель будет секундан-
том Монте-Кристо, и, зная храбрость Максимилиана, его глубокую привязан-
ность к графу, боялась, что он не ограничится пассивной ролью свидетеля.
Поэтому легко понять, с каким нетерпением спрашивала она о подробнос-
тях и выслушивала ответы, и Моррель прочел в глазах своей возлюбленной
бесконечную радость, когда она услышала о неожиданно счастливом исходе
дуэли.
- А теперь, - сказала Валентина, делая знак Моррелю сесть рядом со
стариком и сама усаживаясь на скамеечку, на которой покоились его ноги,
- мы можем поговорить и о собственных делах. Вы ведь знаете, Максимили-
ан, что дедушка одно время хотел уехать из дома господина де Вильфор и
поселиться отдельно.
- Да, конечно, - сказал Максимилиан, - я помню этот план, я весьма
одобрял его.
- Так я могу вас обрадовать, Максимилиан, - сказала Валентина, - по-
тому что дедушка опять вернулся к этой мысли.
- Отлично! - воскликнул Максимилиан.
- А знаете, - продолжала Валентина, - почему дедушка хочет покинуть
этот дом?
Нуартье многозначительно посмотрел на внучку, взглядом приказывая ей
замолчать; но Валентина не смотрела на него: ее взоры и ее улыбка при-
надлежали Моррелю.
- Чем бы ни объяснялось желание господина Нуартье, я присоединяюсь к
нему, - воскликнул Моррель.
- Я тоже, от всей души, - сказала Валентина. - Он утверждает, что
воздух предместья Сент-Оноре вреден для моего здоровья.
- А вы знаете, Валентина, - сказал Моррель, - я нахожу, что господин
Нуартье совершенно прав; вот уже недели две, как вы, по-моему, не совсем
здоровы.
- Да, я нехорошо себя чувствую, - отвечала Валентина, - поэтому де-
душка решил сам полечить меня; он все знает, и я вполне ому доверяю.
- Но, значит, вы в самом деле больны? - быстро спросил Моррель.
- Это не болезнь. Мне просто не по себе, вот и все; я потеряла аппе-
тит, и у меня такое ощущение, будто мой организм борется с чем-то.
Нуартье не пропускал ни одного слова Валентины.
- А чем вы лечитесь от этой неведомой болезни?
- Просто я каждое утро пью по чайной ложке того лекарства, которое
принимает дедушка; я хочу сказать, что я начала с одной ложки, а теперь
пью по четыре. Додушка уверяет, что это средство от всех болезней.
Валентина улыбнулась; но ее улыбка была грустной и страдальческой.
Максимилиан, опьяненный любовью, молча смотрел на нее; она была очень
хороша собой, но ее бледность стала какой-то прозрачной, глаза блестели
сильнее обыкновенного, а руки, обычно белые, как перламутр, казались вы-
лепленными из воска, слегка пожелтевшего от времени.
С Валентины Максимилиан перевел взгляд на Нуартье; тот смотрел своим
загадочным, вдумчивым взглядом на внучку, поглощенную своей любовью; но
и он, как Моррель, видел эти признаки затаенного страдания, настолько,
впрочем, неуловимые, что никто их не замечал, кроме деда и возлюбленно-
го.
- Но ведь это лекарство прописано господину Нуартье? - спросил Мор-
рель.
- Да, оно очень горькое на вкус, - отвечала Валентина, - такое
горькое, что после него я во всем, что пью, чувствую горечь.
Нуартье вопросительно взглянул на внучку.
- Правда, дедушка, - сказала Валентина, - только что, идя к вам, я
выпила сахарной воды и даже не могла допить стакана, до того мне показа-
лось горько.
Нуартье побледнел и показал, что он хочет что-то сказать.
Валентина встала, чтобы принести словарь.
Нуартье с явной тревогой следил за ней глазами.
Кровь прилила к лицу девушки, и щеки ее покраснели.
- Как странно, - весело воскликнула она, - у меня закружилась голова!
Неужели от солнца?
И она схватилась за край стола.
- Да ведь нет никакого солнца, - сказал Моррель, которого сильнее
обеспокоило выражение лица Нуартье, чем недомогание Валентины.
Он подбежал к ней. Валентина улыбнулась.
- Успокойся, дедушка, - сказала она Нуартье, - успокойтесь, Максими-
лиан. Ничего, все уже прошло; но слушайте, кажется, кто-то въехал во
двор?
Она открыла дверь, подбежала к окну в коридоре и сейчас же вернулась.
- Да, - сказала она, - приехала госпожа Данглар с дочерью. Прощайте,
я убегу, иначе за мной придут сюда; вернее, до свидания; посидите с де-
душкой, Максимилиан, я обещаю вам не удерживать их.
Моррель проводил ее глазами, видел, как за ней закрылась дверь, и
слышал, как она стала подниматься по маленькой лестнице, которая вела в
комнату г-жи де Вильфор и в ее собственную.
Как только она ушла, Нуартье сделал знак Моррелю взять словарь.
Моррель исполнил его желание; он под руководством Валентины быстро
научился понимать старика.
Однако, так как приходилось всякий раз перебирать алфавит и отыски-
вать в словаре каждое слово, прошло целых десять минут, пока мысль ста-
рика выразилась в следующих словах:
"Достаньте стакан с водой и графин из комнаты Валентины".
Моррель немедленно позвонил лакею, заменившему Барруа, и от имени Ну-
артье передал ему это приказание.
Через минуту лакей вернулся.
Графин и стакан были совершенно пусты.
Нуартье показал, что желает что-то сказать.
- Почему графин и стакан пусты? - спросил он. - Ведь Валентина сказа-
ла, что не допила стакана.
Передача этой мысли словами потребовала новых пяти минут.
- Не знаю, - ответил лакей, - но в комнату мадемуазель Валентины
прошла горничная; может быть, это она выплеснула.
- Спросите у нее об этом, - сказал Моррель, по взгляду поняв мысль
Нуартье.
Лакей вышел и тотчас же вернулся.
- Мадемуазель Валентина заходила сейчас в свою комнату, - сказал он,
- и допила все, что осталось в стакане; а из графина все вылил господин
Эдуард, чтобы устроить пруд для своих уток.
Нуартье поднял глаза к небу, словно игрок, поставивший на карту все
свое состояние.
Затем глаза старика обратились к двери и уже не отрывались от нее.
Валентина не ошиблась, говоря, что приехала г-жа Данглар с дочерью;
их провели в комнату г-жи де Вильфор, которая сказала, что примет их у
себя; вот почему Валентина и прошла через свою комнату; эта комната была
в одном этаже с комнатой мачехи, и их разделяла только комната Эдуарда.
Гостьи вошли в будуар с несколько официальным видом, очевидно, гото-
вясь сообщить важную новость.
Люди одного круга легко улавливают всякие оттенки в обращении. Г-жа
де Вильфор в ответ на торжественность обеих дам также приняла торжест-
венный вид.
В эту минуту вошла Валентина, и приветствия возобновились.
- Дорогой друг, - сказала баронесса, меж тем как девушки взялись за
руки, - я приехала к вам вместе с Эжени, чтобы первой сообщить вам о
предстоящей в ближайшем будущем свадьбе моей дочери с князем Кавалькан-
ти.
Данглар настаивал на титуле князя. Банкир-демократ находил, что это
звучит лучше, чем граф.
- В таком случае разрешите вас искренно поздравить, - ответила г-жа
де Вильфор. - Я нахожу, что князь Кавальканти - молодой человек, полный
редких достоинств.
- Если говорить по-дружески, - сказала, улыбаясь, баронесса, - то я
скажу, что князь еще не тот человек, кем обещает стать впоследствии. В
нем еще много тех странностей, по которым мы, французы, с первого взгля-
да узнаем итальянского или немецкого аристократа. Все же у него, по-ви-
димому, доброе сердце, тонкий ум, а что касается практической стороны,
то господин Данглар утверждает, что состояние у него грандиозное; он так
и выразился.
- А кроме того, - сказала Эжени, перелистывая альбом г-жи де Вильфор,
- прибавьте, сударыня, что вы питаете к этому молодому человеку особую
благосклонность.
- Мне незачем спрашивать вас, - заметила г-жа де Вильфор, - разделяе-
те ли вы эту благосклонность?
- Ни в малейшей степени, сударыня, - отвечала Эжени с обычной своей
самоуверенностью. - Я не чувствую никакой склонности связывать себя хо-
зяйственными заботами или исполнением мужских прихотей, кто бы этот муж-
чина ни был. Мое призвание быть артисткой и, следовательно, свободно
распоряжаться своим сердцем, своей особой и своими мыслями.
Эжени произнесла эти слова таким решительным и твердым тоном, что Ва-
лентина вспыхнула. Робкая девушка не могла понять этой сильной натуры, в
которой не чувствовалось и тени женской застенчивости.
- Впрочем, - продолжала та, - раз уж мне суждено выйти замуж, я долж-
на благодарить провидение, избавившее меня по крайней мере от притязаний
господина де Морсер; не вмешайся провидение, я была бы теперь женой
обесчещенного человека.
- А ведь правда, - сказала баронесса с той странной наивностью, кото-
рой иногда отличаются аристократки и от которой их не может отучить даже
общение с плебеями, - правда, если бы Морсеры не колебались, моя дочь
уже была бы замужем за Альбером; генерал очень хотел этого брака, он да-
же сам приезжал к господину Данглару, чтобы вырвать его согласие; мы
счастливо отделались.
- Но разве позор отца бросает тень на сына? - робко заметила Валенти-
на. - Мне кажется, что виконт нисколько не повинен в предательстве гене-
рала.
- Простите, дорогая, - сказала неумолимая Эжени, - виконт недалеко от
этого ушел; говорят, что, вызвав вчера в Опере графа Монте-Кристо на ду-
эль, он сегодня утром принес ему свои извинения у барьера.
- Не может быть! - сказала г-жа де Вильфор.
- Ах, дорогая, - отвечала г-жа Данглар с той же наивностью, которую
мы только что отметили, - это наверное так; я это знаю от господина Деб-
рэ, который присутствовал при объяснении.
Валентина тоже знала все, но промолчала. От дуэли мысль ее перенес-
лась в комнату Нуартье, где ее ждал Моррель.
Погруженная в задумчивость, Валентина уже несколько минут не принима-
ла участия в разговоре; она даже не могла бы сказать, о чем шла речь,
как вдруг г-жа Данглар дотронулась до ее руки.
- Что вам угодно, сударыня? - сказала Валентина, вздрогнув от этого
прикосновения, словно от электрического разряда.
- Вы больны, дорогая Валентина? - спросила баронесса.
- Больна? - удивилась девушка, проводя рукой по своему горячему лбу.
- Да; посмотрите на себя в зеркало; за последнюю минуту вы раза четы-
ре менялись в лице.
- В самом деле, - воскликнула Эжени, - ты страшно бледна!
- Не беспокойся, Эжени; со мной это уже несколько дней.
И, несмотря на все свое простодушие, Валентина поняла, что может вос-
пользоваться этим предлогом, чтобы уйти. Впрочем, г-жа де Вильфор сама
пришла ей на помощь.
- Идите к себе, Валентина, - сказала она, - вы в самом деле нездоро-
вы; наши гостьи извинят вас; выпейте стакан холодной воды, вам станет
легче.
Валентина поцеловала Эжени, поклонилась г-же Данглар, которая уже
поднялась с места и начала прощаться, и вышла из комнаты.
- Бедная девочка, - сказала г-жа де Вильфор, когда дверь за Валенти-
ной закрылась, - она не на шутку меня беспокоит, и я боюсь, что она
серьезно заболеет.
Между тем Валентина в каком-то безотчетном возбуждении прошла через
комнату Эдуарда, не ответив на злую выходку, которой он ее встретил, и,
миновав свою спальню, вышла на маленькую лестницу. Ей оставалось спус-
титься только три ступени, она уже слышала голос Морреля, как вдруг ту-
ман застлал ей глаза, ее онемевшая нога оступилась, перила выскользнули
из-под руки, и, припав к стене, она уже не сошла, а скатилась по ступе-
ням.
Моррель стремительно открыл дверь и увидел Валентину, лежащую на пло-
щадке.
Он подхватил ее на руки и усадил в кресло.
Валентина открыла глаза.
- Какая я неловкая! - сказала она с лихорадочной живостью. - Я, ка-
жется, разучилась держаться на ногах. Как я могла забыть, что до площад-