Страница:
рого неизменно. - Я не хочу упустить этого случая доказать господину Ну-
артье, насколько он неправ в своем предубеждении против меня, которое я
твердо решил побороть, каково бы оно ни было, моей глубокой предан-
ностью.
И, не давая Вильфору себя удержать, Франц в свою очередь встал и пос-
ледовал за Валентиной, которая уже спускалась по лестнице с радостью
утопающего, в последнюю минуту ухватившегося рукой за утес.
Вильфор пошел следом за ними.
Шато-Рено и Морсер обменялись третьим взглядом, еще более недоумен-
ным, чем первые два.
Нуартье ждал, одетый во все черное, сидя в своем кресле.
Когда все трое, кого он рассчитывал увидеть, вошли, он взглянул на
дверь, и камердинер тотчас же запер ее.
- Имейте в виду, - тихо сказал Вильфор Валентине, которая не могла
скрыть своей радости, - если господин Нуартье собирается сообщить вам
что-нибудь такое, что может воспрепятствовать вашему замужеству, я зап-
рещаю вам понимать его.
Валентина покраснела, по ничего не ответила.
Вильфор подошел к Нуартье.
- Вот господин Франц д'Эпино, - сказал он ему, - вы послали за ним, и
он явился по вашему зову. Разумеется, мы ужо давно желали этой встречи,
и я буду очень счастлив, если она вам докажет, насколько было необосно-
ванно ваше противодействие замужеству Валентины.
Нуартье ответил только взглядом, от которого по телу Вильфора пробе-
жала дрожь.
Потом он глазами подозвал Валентину.
В один миг, благодаря тем способам, которыми она всегда пользовалась
при разговоре с дедом, она нашла слово "ключ".
Затем она проследила за взглядом паралитика; взгляд остановился на
ящике шкафчика, который стоял между окнами.
Она открыла этот ящик, и действительно там оказался ключ.
Она достала его оттуда, и глаза старика подтвердили, что он требовал
именно этого; затем взгляд паралитика указал на старинный письменный
стол, уже давно заброшенный, где, казалось, могли храниться разве только
старые ненужные бумажки.
- Я должна открыть бюро? - спросила Валентина.
- Да, - показал старик.
- Открыть ящики?
- Да.
- Боковые?
- Нет.
- Средний?
- Да.
Валентина открыла его и вынула оттуда связку бумаг.
- Вам это нужно, дедушка? - сказала она.
- Нет.
Валентина стала вынимать все бумаги подряд; наконец, в ящике ничего
не осталось.
- Но ящик уже совсем пустой, - сказала она.
Глазами Нуартье показал на словарь.
- Да, дедушка, понимаю, - сказала Валентина.
И она снова начала называть одну за другой буквы алфавита; на "С" Ну-
артье остановил ее.
Она стала перелистывать словарь, пока не дошла до слова "секрет".
- Так ящик с секретом? - спросила она.
- Да.
- А кто знает этот секрет?
Нуартье перевел взгляд на дверь, в которую вышел слуга.
- Барруа? - сказала она.
- Да, - показал Нуартье.
- Надо его позвать?
- Да.
Валентина подошла к двери и позвала Барруа.
Между тем на лбу у Вильфора от нетерпения выступил пот, а Франц сто-
ял, остолбенев от изумления.
Старый слуга вошел в комнату.
- Барруа, - сказала Валентина, - дедушка велел мне взять из этого
шкафчика ключ, открыть стол и выдвинуть вот этот ящик; оказывается, ящик
с секретом; вы его, очевидно, знаете; откройте его.
Барруа взглянул на старика.
- Сделайте это, - сказал выразительный взгляд Нуартье.
Барруа повиновался; двойное дно открылось, и показалась пачка бумаг,
перевязанная черной лентой.
- Вы это и требуете, сударь? - спросил Барруа.
- Да, - показал Нуартье.
- Кому я должен передать эти бумаги? Господину де Вильфор?
- Нет.
- Мадемуазель Валентине?
- Нет.
- Господину Францу д'Эпине?
- Да.
Удивленный Франц подошел ближе.
- Мне, сударь? - сказал он.
- Да.
Франц взял у Барруа бумаги и, взглянув на обертку, прочел:
"После моей смерти передать моему другу, генералу Дюрану, который, со
своей стороны, умирая, должен завещать этот пакет своему сыну, с наказом
хранить его, как содержащий чрезвычайно важные бумаги".
- Что же я должен делать с этими бумагами, сударь? - спросил Франц.
- Очевидно, чтобы вы хранили в таком же запечатанном виде, - сказал
королевский прокурор.
- Нет, нет, - быстро сказали глаза Нуартье.
- Может быть, вы хотите, чтобы господин д'Эпипо прочитал их? - сказа-
ла Валентина.
- Да, - сказали глаза старика.
- Видите, барон, дедушка просит вас прочитать эти бумаги, - сказала
Валентина.
- В таком случае сядем, - с досадой сказал Вильфор, - что займет не-
которое время.
- Садитесь, - показал глазами старик.
Вильфор сел, по Валентина только оперлась на кресло деда, и Франц ос-
тался стоять перед ними.
Он держал таинственный пакет в руке.
- Читайте, - сказали глаза старика.
Франц развязал обертку, и в комнате наступила полная тишина. При об-
щем молчании он прочел:
- "Выдержка из протоколов заседания клуба бонапартистов на улице
Сен-Жак, состоявшегося пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого го-
да".
Франц остановился.
- Пятое февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года! В этот день был
убит мой отец!
Валентина и Вильфор молчали; только глаза старика ясно сказали: чи-
тайте дальше.
- Ведь мой отец исчез как раз после того, как вышел из этого клуба, -
продолжал Франц.
Взгляд Нуартье по-прежнему говорил: читайте.
Франц продолжал:
- "Мы, нижеподписавшиеся, Луп-Жак Борепэр, подполковник артиллерии,
Этьец Дюшамнн, бригадный генерал, и Клод Лешарпаль, директор управления
земельными угодьями, заявляем, что четвертого февраля тысяча восемьсот
пятнадцатого года с острова Эльба было получено письмо, поручавшее вни-
манию и доверию членов бонапартистского клуба генерала Флавиена де Ке-
нель, состоявшего на императорской службе с тысяча восемьсот четвертого
года по тысяча восемьсот пятнадцатый год и потому, несомненно, преданно-
го наполеоновской династии, несмотря на пожалованный ему Людовиком Во-
семнадцатым титул барона д'Эпине, по названию его поместья.
Вследствие сего генералу де Кенель была послана записка с приглашени-
ем на заседание, которое должно было состояться на следующий день пятого
февраля. В записке не было указано ни улицы, ни номера дома, где должно
было происходить собрание; она была без подписи, по в пой сообщалось,
что если генерал будет готов, то за ним явятся в девять часов вечера.
Заседания обычно продолжались от девяти часов вечера до полуночи.
В девять часов президент клуба явился к генералу; генерал был готов;
президент заявил ему, что он может быть введен в клуб лишь с тем услови-
ем, что ему навсегда останется неизвестным место собраний и что он поз-
волит завязать себе глаза и даст клятву но пытаться приподнять повязку.
Генерал де Кенель принял это условие и поклялся честью, что по будет
пытаться увидеть, куда его ведут.
Генерал уже заранее распорядился подать свой экипаж; по президент
объяснил, что воспользоваться им не представляется возможным, потому что
нет смысла завязывать глаза хозяину, раз у кучера они останутся открыты
и он будет знать улицы, по которым еде г.
"Как же тогда быть?" - спросил генерал.
"Я приехал в карете", - сказал президент.
"Разве вы так уверены в своем кучере, что доверяете ему секрет, кото-
рый считаете неосторожным сказать моему?"
"Наш кучер - член клуба, - сказал президент, - нас повезет статс-сек-
ретарь".
"В таком случае, - сказал, смеясь, генерал, - нам грозит другое, -
что он нас опрокинет".
Мы отмечаем эту шутку, как доказательство того, что генерал никоим
образом не был насильно приведен на заседание и присутствовал там по
доброй воле.
Как только они сели в карету, президент напомнил генералу его обеща-
ние позволить завязать себе глаза. Генерал никак не возражал против этой
формальности; для этой цели послужил футляр, заранее приготовленный в
карете.
Во время пути президенту показалось, что генерал пытается взглянуть
из-под повязки; он напомнил ему о клятве.
"Да, да, вы правы", - сказал генерал.
Карета остановилась у одной из аллей улицы Сен-Жак. Генерал вышел из
кареты, опираясь на руку президента, звание которого оставалось ему не-
известно и которого он принимал за простого члена клуба; они пересекли
аллею, поднялись во второй этаж и вошли в комнату совещаний.
Заседание уже началось. Члены клуба, предупрежденные о том, что в
этот вечер состоится нечто вроде представления повою члена, были в пол-
ном сборе. Когда генерала довели до середины залы, ему предложил снять
повязку. Он немедленно воспользовался предложением и был, по-видимому,
очень удивлен, увидав так много знакомых лиц на заседании общества, о
существовании которого он даже и по подозревал.
Его спросили о его взглядах, по он ограничился ответом, что они долж-
ны быть уже известны из писем с Эльбы...
Франц прервал чтение.
- Мой отец был роялистом, - сказал он, - его незачем было спрашивать
об его взглядах, они всем были известны.
- Отсюда и возникла моя связь с вашим отцом, дорогой барон, - сказал
Вильфор, - легко сходишься с человеком, если разделяешь его взгляды.
- Читайте дальше, - говорили глаза старика.
Франц продолжал:
- "Тогда взял слово президент и пригласил генерала высказаться обсто-
ятельнее, но господин де Кенель ответил, что сначала желает узнать, чего
от него ждут.
Тогда генералу огласили то самое письмо с острова Эльба, которое ре-
комендовало его клубу как человека, на чье содействие можно рассчиты-
вать. Целый параграф этого письма был посвящен возможному возвращению с
острова Эльба и обещал новое более подробное письмо по прибытии "Фарао-
на" - судна, принадлежащего марсельскому арматору Моррелю, с капитаном,
всецело преданным императору.
Во время чтения этого письма генерал, на которого рассчитывали как на
собрата, выказывал, наоборот, все признаки недовольства и явного отвра-
щения.
Когда чтение было окончено, он продолжал безмолвствовать, нахмурив
брови.
"Ну что же, генерал, - спросил президент, - что вы скажете об этом
письме?"
"Я скажу, - ответил он, - что слишком еще недавно приносил присягу
королю Людовику Восемнадцатому, чтобы уже нарушать ее в пользу экс-импе-
ратора".
На этот раз ответ был настолько ясен, что убеждения генерала уже не
оставляли сомнений.
"Генерал, - сказал президент, - для нас не существует короля Людовика
Восемнадцатого, как но существует эксимператора. Есть только его вели-
чество император и король, насилием и изменой удаленный десять месяцев
тому назад из Франции, своей державы".
"Извините, господа, - сказал генерал, - возможно, что для вас и не
существует короля Людовика Восемнадцатого, но для меня он существует: он
возвел меня в баронское достоинство и назначил фельдмаршалом, и я никог-
да не забуду, что обоими этими званиями я обязан его счастливому возвра-
щению во Францию".
"Сударь, - очень серьезно сказал, вставая, президент, - обдумывайте
то, что вы говорите; ваши слова ясно показывают нам, что на острове
Эльба на ваш счет ошиблись и ввели нас в заблуждение. Сообщение, сделан-
ное вам, вызвано тем доверием, которое к вам питали, то есть чувством,
для вас лестным. Оказывается, что мы ошибались; титул и высокий чин зас-
тавили вас примкнуть к новому правительству, которое мы намерены сверг-
нуть. Мы не будем принуждать вас оказать нам содействие; мы никого не
зовем в свои ряды против его совести и воли, но мы принудим вас посту-
пить, как подобает благородному человеку, даже если это и не соот-
ветствует вашим намерениям".
"Вы считаете это благородным - знать о вашем заговоре и не раскрыть
его! А я считаю это сообщничеством. Как видите, я еще откровеннее
вас..."
- Отец, отец, - сказал Франц, прерывая чтение, - теперь я понимаю,
почему они тебя убили!
Валентина невольно посмотрела на Франца: молодой человек был поистине
прекрасен в своем сыновнем порыве.
Вильфор ходил взад и вперед по комнате.
Нуартье следил глазами за выражением лица каждого и сохранял свой
строгий и полный достоинства вид.
Франц снова взялся за рукопись и продолжал:
- "Сударь, - сказал президент, - вас пригласили явиться на заседание,
вас не силой сюда притащили; вам предложили завязать глаза, вы на это
согласились. Изъявляя согласие на оба эти предложения, вы отлично знали,
что мы занимаемся не укреплением трона Людовика Восемнадцатого, иначе
нам незачем было бы так заботливо скрываться от полиции. Знаете, это бы-
ло бы слишком просто - надеть маску, позволяющую проникнуть в чужие тай-
ны, а затем снять эту маску и погубить тех, кто вам доверился. Нет, нет,
вы сначала откровенно скажите нам, за кого вы стоите: за случайного ко-
роля, который в настоящее время царствует, или за его величество импера-
тора".
"Я роялист, - отвечал генерал, - я присягал Людовику Восемнадцатому,
и я останусь верен своей присяге".
Эти слова вызвали общий ропот, и по лицам большинства членов клуба
было видно, что они хотели бы заставить господина д'Эпине раскаяться в
его необдуманном заявлении. Президент снова встал и водворил тишину.
"Сударь, - сказал он ему, - вы слишком серьезный и слишком рассуди-
тельный человек, чтобы не давать себе отчета в последствиях того положе-
ния, в котором мы с вами очутились, и самая ваша откровенность подсказы-
вает нам те условия, которые мы должны вам поставить: вы поклянетесь
честью никому ничего не сообщать из того, что вы здесь слышали".
Генерал схватился за эфес своей шпаги и воскликнул: "Если уж говорить
о чести, то прежде всего не преступайте ее законов и ничего силой не на-
вязывайте!"
"А вы, сударь, - продолжал президент со спокойствием, едва ли не бо-
лее грозным, чем гнев генерала, - советую вам, оставьте в покое вашу
шпагу".
Генерал обвел присутствующих взглядом, в котором выразилось некоторое
беспокойство. Все же он не сдавался; напротив, он собрал все свое му-
жество.
"Я не дам вам такой клятвы", - сказал он.
"В таком случае, сударь, - спокойно ответил президент, - вам придется
умереть".
Господин д'Эпине сильно побледнел; он еще раз окинул взглядом окружа-
ющих; некоторые члены клуба перешептывались и искали под своими плащами
оружие.
"Генерал, - сказал президент, - не беспокойтесь; вы находитесь среди
людей чести, которые испробуют все средства убедить вас, прежде чем при-
бегнуть к крайности; но с другой стороны, вы сами это сказали, вы нахо-
дитесь среди заговорщиков; у вас в руках наша тайна, и вы должны нам ее
возвратить".
Многозначительное молчание последовало за этими словами; генерал ни-
чего не ответил.
"Заприте двери", - сказал тогда президент.
Мертвое молчание продолжалось и после этих слов.
Тогда генерал выступил вперед и, делая над собой страшное усилие,
сказал:
"У меня есть сын. Находясь среди убийц, я обязан подумать о нем".
"Генерал, - ответил с достоинством председатель собрания, - один че-
ловек всегда может безнаказанно оскорбить пятьдесят; это привилегия сла-
бости. Но он напрасно пользуется этим правом. Советую вам, генерал, пок-
лянитесь и не оскорбляйте нас".
Генерал, снова укрощенный превосходством председателя собрания, мину-
ту колебался, наконец, подойдя к столу президента, он спросил:
"Какова формула клятвы?"
"Вот она:
"Клянусь честью некогда но открывать кому бы то ни было то, что я ви-
дел и слышал пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года, между
девятью и десятью часами вечера, и заявляю, что заслуживаю смерти, если
нарушу эту клятву".
Генерала, видимо, охватила нервная дрожь, которая в течение нес-
кольких секунд мешала ему что-либо ответить; наконец, превозмогая явное
отвращение, он произнес требуемую клятву, по так тихо, что его с трудом
можно было расслышать; поэтому некоторые из членов потребовали, чтобы он
повторил ее, более громко и отчетливо, что и было исполнено.
"Теперь я хотел бы удалиться, - сказал генерал, - свободен ли я нако-
нец?"
Президент встал, выбрал трех членов собрания, которые должны были ему
сопутствовать, и сел с генералом в карету, предварительно завязав ему
глаза. В числе этих трех членов находился и тот, который исполнял роль
кучера.
Остальные члены клуба молча разошлись.
"Куда вам угодно, чтобы мы отвезли вас?" - спросил президент.
"Куда хотите, лишь бы я был избавлен от вашего присутствия", - отве-
тил господин д'Эпине.
"Сударь, - сказал на это президент, - берегитесь, вы больше не в соб-
рании, вы теперь имеете дело с отдельными людьми; не оскорбляйте их, ес-
ли по желаете, чтобы вас заставили отвечать за оскорбление".
Но вместо того чтобы попять эти слова, господин д'Эпине ответил:
"В своей карете вы так же храбры, как и у себя в клубе, по той причи-
не, сударь, что четверо всегда сильнее одного".
Президент приказал остановить карсту.
Они находились как раз в том месте набережной Орм, где есть лестница,
ведущая вниз к реке.
"Почему вы здесь остановились?" - спросил господин д'Эпине.
"Потому, сударь, - сказал президент, - что вы оскорбили человека, и
этот человек не желает сделать ни шагу дальше, не потребовав у вас за-
конного удовлетворения".
"Еще один способ убийства", - сказал, пожимая плечами, генерал.
"Потише, сударь, - отвечал президент, - если вы не желаете, чтобы я
счел вас самого одним из тех людей, о которых вы только что говорили, то
ость трусом, делающим себе щит из собственной слабости. Вы один, и один
будет биться с вами; вы при шпаге, у меня в трости тоже есть шпага; у
вас нет секунданта, - один из этих господ будет вашим секундантом. Те-
перь, если вам угодно, вы можете спять повязку".
Генерал немедленно сорвал платок с глаз.
"Наконец-то я узнаю, с кем имею дело", - сказал он.
Дверца кареты открылась; все четверо вышли..."
Франц снова прервал чтение. Он вытер холодный пот, выступивший у него
на лбу; страшно было видеть, как бледный и дрожащий сын читает вслух не-
известные доныне подробности смерти своего отца.
Валентина сложила руки, словно молясь.
Нуартье смотрел на Вильфора с непередаваемым выражением гордости и
презрения.
Франц продолжал:
- "Это было, как уже сказано, пятого февраля. В последние дни стоял
мороз градусов в пять-шесть, лестница вся обледенела; генерал был высок
и тучен, и президент, спускаясь к реке, предоставил ему ту сторону лест-
ницы, где были перила.
Оба секунданта следовали за ним.
Было совсем темно, пространство между лестницей и рекой было мокрое
от снега и инея, и перед ними текла река, черная, глубокая, кое-где пок-
рытая плывущими льдинами.
Один из секундантов сходил за фонарем на угольную барку, и при свете
этого фонаря осмотрели оружие.
Шпага президента, обыкновенный клинок, какие носят в тросточке, была
на пять дюймов короче шпаги его противника и без чашки.
Генерал д'Эпине предложил раздать шпаги по жребию; но президент отве-
тил, что это он вызвал его и, делая вызов, имел в виду, что каждый будет
действовать своим оружием.
Секунданты не хотели с этим соглашаться; президент заставил их замол-
чать.
Фонарь поставили на землю; противники стали по обе его стороны; пое-
динок начался.
В свете фонаря шпаги казались двумя молниями. Люди же были едва вид-
ны, настолько было темно.
Генерал считался одним из лучших фехтовальщиков во всей армии. Но он
сразу же встретил такой натиск, что отступил; отступая, он упал.
Секунданты думали, что он убит; но его противник, зная, что не ранил
его, подал ему руку, чтобы помочь подняться. Это обстоятельство, вместо
того чтобы успокоить генерала, еще больше раздражило его, и он в свою
очередь бросился на противника.
Но его противник не отступал ни на шаг и парировал его выпады. Трижды
генерал отступал и трижды снова пытался атаковать.
На третий раз он снова упал.
Все думали, что он опять поскользнулся; однако, видя, что он не вста-
ет, секунданты подошли к нему и пытались поставить его на ноги; но тот,
кто подхватил его, почувствовал под рукой что-то теплое и мокрое.
Это была кровь.
Генерал, впавший в полуобморочное состояние, пришел в себя.
"А, - сказал он, - против меня выпустили наемного убийцу, какого-ни-
будь полкового учителя фехтования?"
Президент, ничего ему не ответив, подошел к тому из секундантов, ко-
торый держал фонарь, и, засучив рукав, показал на своей руке две сквоз-
ных раны; затем, распахнув фрак и расстегнув жилет, обнажил бок, в кото-
ром также зияла рана.
А между тем он не испустил даже вздоха.
У генерала д'Эпине началась агония, и через пять минут он умер..."
Франц прочел эти последние слова таким глухим голосом, что их едва
можно было расслышать; потом он умолк и провел рукой по глазам, точно
сгоняя с них туман.
Но после минутного молчания он продолжал:
- "Президент вложил шпагу в тросточку и вновь поднялся по лестнице;
кровавый след на снегу отмечал его путь. Не успел он еще дойти до верха
лестницы, как услышал глухой всплеск воды: это секунданты бросили в реку
тело генерала, удостоверившись в его смерти.
Таким образом, генерал пал в честном поединке, а не в западне, как
могли бы уверять.
В удостоверение чего мы подписали настоящий протокол, дабы установить
истину, из опасения, что может наступить минута, когда кто-либо из
участников этого ужасного события будет обвинен в предумышленном
убийстве или в нарушении законов чести.
Подписано: Борепэр, Дюшампи, Лешарпалъ".
Когда Франц окончил это столь тягостное для сына чтение, Валентина,
бледнея от волнения, вытерла слезы, а Вильфор, дрожащий и забившийся в
угол, пытаясь отвратить бурю, умоляюще посмотрел на безжалостного стар-
ца.
- Сударь, - сказал д'Эпине, обращаясь к Нуартье, - вам известны все
подробности этого ужасного происшествия, вы заверили его подписями ува-
жаемых лиц; и раз вы, по-видимому, интересуетесь мною, хотя этот интерес
и проявился пока только в том, что вы причинили мне страдание, не отка-
жите мне в последнем одолжении: назовите имя президента клуба, чтобы я
знал, наконец, кто убил моего отца.
Вильфор, совершенно растерянный, искал ручку двери. Валентина, раньше
всех угадавшая, каков будет ответ старика, и не раз видевшая на его
предплечье следы двух ударов шпагой, отступила на шаг.
- Во имя неба, мадемуазель, - сказал Франц, обращаясь к своей невес-
те, - поддержите мою просьбу, чтобы я мог узнать имя человека, который
сделал меня сиротою в двухлетнем возрасте!
Валентина стояла молча и не шевелясь.
- Послушайте, - сказал Вильфор, - верьте мне, не будем продолжать
этой тяжелой сцены; к тому же имена скрыты умышленно. Мой отец и сам не
знает, кто был этот президент, а если и знает, то не сможет вам этого
передать; в словаре нет собственных имен.
- Какое несчастье! - воскликнул Франц. - Только одна надежда, которая
поддерживала меня, пока я читал, и дала мне силы дочитать до конца, я
надеялся по крайней мере узнать имя того, кто убил моего отца! Сударь,
сударь, - воскликнул он, обращаясь к Нуартье, - ради бога, сделайте все,
что можете... умоляю вас, попытайтесь указать мне, дать мне понять...
- Да! - ответили глаза Нуартье.
- Мадемуазель! - воскликнул Франц. - Ваш дедушка показал, что он мо-
жет назвать... этого человека... Помогите мне... вы понимаете его...
Нуартье посмотрел на словарь.
Франц с нервной дрожью взял его в руки и назвал одну за другой вес
буквы алфавита вплоть до Я.
На этой будто старик сделал утвердительный знак.
- Я? - повторил Франц.
Палец молодою человека скользил по словам, но на каждом слове Нуартье
делал отрицательный знак.
Валентина закрыла лицо руками.
Тогда Франц вернулся к местоимению "я".
- Да, - показал старик.
- Вы! - воскликнул Франц, и волосы его стали дыбом. - Вы, господин
Нуартье? Это вы убили моего отца?
- Да, - отвечал старик, величественно глядя ему в лицо.
Франц без слов упал в кресло.
Вильфор открыл дверь и выбежал из комнаты, потому что ему страстно
хотелось задавить ту искру жизни, которая еще тлела в неукротимом сердце
старика.
Тем временем г-н Кавальканти-отец отбыл из Парижа, чтобы вернуться на
свой пост, но не в войсках его величества императора австрийского, а у
рулетки луккских минеральных вод; он был одним из ее самых ревностных
почитателей.
Само собой разумеется, что он с самой добросовестной точностью увез с
собой до последнего гроша всю сумму, назначенную ему в награду за его
путешествие и за ту величавость и торжественность, с которыми он играл
роль отца.
После его отъезда Андреа получил все документы, удостоверяющие, что
он действительно имеет честь быть сыном маркиза Бартоломео и маркизы
Оливы Корспнари.
Таким образом, он уже более пли менее твердо стоял на якоре в парижс-
ком обществе, которое так легко принимает иностранцев и относится к ним
не сообразно с тем, что они есть, а сообразно с тем, чем они желают
быть.
Да и что требуется в Париже от молодого человека? Уметь кое-как гово-
рить, прилично одеваться, смело играть и расплачиваться золотом.
Разумеется, к иностранцу предъявляют еще меньше требований, чем к па-
рижанину.
Итак, недели через две Андреа занимал уже недурное положение; его
именовали графом, считали, что у него пятьдесят тысяч ливров годового
дохода, и говорили о несметных богатствах его отца, зарытых будто бы в
каменоломнях Саравеццы.
Некий ученый, при котором упомянули о последнем обстоятельстве как о
непреложном факте, заявил, что видел названные каменоломни, и это прида-
ло огромный вес не вполне еще обоснованным утверждениям; отныне они при-
обрели осязательную достоверность.
Так обстояли дела в том кругу парижского общества, куда мы ввели на-
ших читателей, когда однажды вечером Монте-Кристо заехал с визитом к
господину Данглару. Самого Данглара не было дома, но баронесса принима-
ла, и графа спросили, доложить ли о нем; он изъявил согласие.
Со времени обеда в Отейло и последовавших за ним событий г-жа Данглар
не могла без нервной дрожи слышать имя графа Монте-Кристо. Если вслед за
звуком этого имени не появлялся сам граф, тягостное ощущение усилива-
лось; напротив, когда граф появлялся, его открытое лицо, его блестящие
артье, насколько он неправ в своем предубеждении против меня, которое я
твердо решил побороть, каково бы оно ни было, моей глубокой предан-
ностью.
И, не давая Вильфору себя удержать, Франц в свою очередь встал и пос-
ледовал за Валентиной, которая уже спускалась по лестнице с радостью
утопающего, в последнюю минуту ухватившегося рукой за утес.
Вильфор пошел следом за ними.
Шато-Рено и Морсер обменялись третьим взглядом, еще более недоумен-
ным, чем первые два.
Нуартье ждал, одетый во все черное, сидя в своем кресле.
Когда все трое, кого он рассчитывал увидеть, вошли, он взглянул на
дверь, и камердинер тотчас же запер ее.
- Имейте в виду, - тихо сказал Вильфор Валентине, которая не могла
скрыть своей радости, - если господин Нуартье собирается сообщить вам
что-нибудь такое, что может воспрепятствовать вашему замужеству, я зап-
рещаю вам понимать его.
Валентина покраснела, по ничего не ответила.
Вильфор подошел к Нуартье.
- Вот господин Франц д'Эпино, - сказал он ему, - вы послали за ним, и
он явился по вашему зову. Разумеется, мы ужо давно желали этой встречи,
и я буду очень счастлив, если она вам докажет, насколько было необосно-
ванно ваше противодействие замужеству Валентины.
Нуартье ответил только взглядом, от которого по телу Вильфора пробе-
жала дрожь.
Потом он глазами подозвал Валентину.
В один миг, благодаря тем способам, которыми она всегда пользовалась
при разговоре с дедом, она нашла слово "ключ".
Затем она проследила за взглядом паралитика; взгляд остановился на
ящике шкафчика, который стоял между окнами.
Она открыла этот ящик, и действительно там оказался ключ.
Она достала его оттуда, и глаза старика подтвердили, что он требовал
именно этого; затем взгляд паралитика указал на старинный письменный
стол, уже давно заброшенный, где, казалось, могли храниться разве только
старые ненужные бумажки.
- Я должна открыть бюро? - спросила Валентина.
- Да, - показал старик.
- Открыть ящики?
- Да.
- Боковые?
- Нет.
- Средний?
- Да.
Валентина открыла его и вынула оттуда связку бумаг.
- Вам это нужно, дедушка? - сказала она.
- Нет.
Валентина стала вынимать все бумаги подряд; наконец, в ящике ничего
не осталось.
- Но ящик уже совсем пустой, - сказала она.
Глазами Нуартье показал на словарь.
- Да, дедушка, понимаю, - сказала Валентина.
И она снова начала называть одну за другой буквы алфавита; на "С" Ну-
артье остановил ее.
Она стала перелистывать словарь, пока не дошла до слова "секрет".
- Так ящик с секретом? - спросила она.
- Да.
- А кто знает этот секрет?
Нуартье перевел взгляд на дверь, в которую вышел слуга.
- Барруа? - сказала она.
- Да, - показал Нуартье.
- Надо его позвать?
- Да.
Валентина подошла к двери и позвала Барруа.
Между тем на лбу у Вильфора от нетерпения выступил пот, а Франц сто-
ял, остолбенев от изумления.
Старый слуга вошел в комнату.
- Барруа, - сказала Валентина, - дедушка велел мне взять из этого
шкафчика ключ, открыть стол и выдвинуть вот этот ящик; оказывается, ящик
с секретом; вы его, очевидно, знаете; откройте его.
Барруа взглянул на старика.
- Сделайте это, - сказал выразительный взгляд Нуартье.
Барруа повиновался; двойное дно открылось, и показалась пачка бумаг,
перевязанная черной лентой.
- Вы это и требуете, сударь? - спросил Барруа.
- Да, - показал Нуартье.
- Кому я должен передать эти бумаги? Господину де Вильфор?
- Нет.
- Мадемуазель Валентине?
- Нет.
- Господину Францу д'Эпине?
- Да.
Удивленный Франц подошел ближе.
- Мне, сударь? - сказал он.
- Да.
Франц взял у Барруа бумаги и, взглянув на обертку, прочел:
"После моей смерти передать моему другу, генералу Дюрану, который, со
своей стороны, умирая, должен завещать этот пакет своему сыну, с наказом
хранить его, как содержащий чрезвычайно важные бумаги".
- Что же я должен делать с этими бумагами, сударь? - спросил Франц.
- Очевидно, чтобы вы хранили в таком же запечатанном виде, - сказал
королевский прокурор.
- Нет, нет, - быстро сказали глаза Нуартье.
- Может быть, вы хотите, чтобы господин д'Эпипо прочитал их? - сказа-
ла Валентина.
- Да, - сказали глаза старика.
- Видите, барон, дедушка просит вас прочитать эти бумаги, - сказала
Валентина.
- В таком случае сядем, - с досадой сказал Вильфор, - что займет не-
которое время.
- Садитесь, - показал глазами старик.
Вильфор сел, по Валентина только оперлась на кресло деда, и Франц ос-
тался стоять перед ними.
Он держал таинственный пакет в руке.
- Читайте, - сказали глаза старика.
Франц развязал обертку, и в комнате наступила полная тишина. При об-
щем молчании он прочел:
- "Выдержка из протоколов заседания клуба бонапартистов на улице
Сен-Жак, состоявшегося пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого го-
да".
Франц остановился.
- Пятое февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года! В этот день был
убит мой отец!
Валентина и Вильфор молчали; только глаза старика ясно сказали: чи-
тайте дальше.
- Ведь мой отец исчез как раз после того, как вышел из этого клуба, -
продолжал Франц.
Взгляд Нуартье по-прежнему говорил: читайте.
Франц продолжал:
- "Мы, нижеподписавшиеся, Луп-Жак Борепэр, подполковник артиллерии,
Этьец Дюшамнн, бригадный генерал, и Клод Лешарпаль, директор управления
земельными угодьями, заявляем, что четвертого февраля тысяча восемьсот
пятнадцатого года с острова Эльба было получено письмо, поручавшее вни-
манию и доверию членов бонапартистского клуба генерала Флавиена де Ке-
нель, состоявшего на императорской службе с тысяча восемьсот четвертого
года по тысяча восемьсот пятнадцатый год и потому, несомненно, преданно-
го наполеоновской династии, несмотря на пожалованный ему Людовиком Во-
семнадцатым титул барона д'Эпине, по названию его поместья.
Вследствие сего генералу де Кенель была послана записка с приглашени-
ем на заседание, которое должно было состояться на следующий день пятого
февраля. В записке не было указано ни улицы, ни номера дома, где должно
было происходить собрание; она была без подписи, по в пой сообщалось,
что если генерал будет готов, то за ним явятся в девять часов вечера.
Заседания обычно продолжались от девяти часов вечера до полуночи.
В девять часов президент клуба явился к генералу; генерал был готов;
президент заявил ему, что он может быть введен в клуб лишь с тем услови-
ем, что ему навсегда останется неизвестным место собраний и что он поз-
волит завязать себе глаза и даст клятву но пытаться приподнять повязку.
Генерал де Кенель принял это условие и поклялся честью, что по будет
пытаться увидеть, куда его ведут.
Генерал уже заранее распорядился подать свой экипаж; по президент
объяснил, что воспользоваться им не представляется возможным, потому что
нет смысла завязывать глаза хозяину, раз у кучера они останутся открыты
и он будет знать улицы, по которым еде г.
"Как же тогда быть?" - спросил генерал.
"Я приехал в карете", - сказал президент.
"Разве вы так уверены в своем кучере, что доверяете ему секрет, кото-
рый считаете неосторожным сказать моему?"
"Наш кучер - член клуба, - сказал президент, - нас повезет статс-сек-
ретарь".
"В таком случае, - сказал, смеясь, генерал, - нам грозит другое, -
что он нас опрокинет".
Мы отмечаем эту шутку, как доказательство того, что генерал никоим
образом не был насильно приведен на заседание и присутствовал там по
доброй воле.
Как только они сели в карету, президент напомнил генералу его обеща-
ние позволить завязать себе глаза. Генерал никак не возражал против этой
формальности; для этой цели послужил футляр, заранее приготовленный в
карете.
Во время пути президенту показалось, что генерал пытается взглянуть
из-под повязки; он напомнил ему о клятве.
"Да, да, вы правы", - сказал генерал.
Карета остановилась у одной из аллей улицы Сен-Жак. Генерал вышел из
кареты, опираясь на руку президента, звание которого оставалось ему не-
известно и которого он принимал за простого члена клуба; они пересекли
аллею, поднялись во второй этаж и вошли в комнату совещаний.
Заседание уже началось. Члены клуба, предупрежденные о том, что в
этот вечер состоится нечто вроде представления повою члена, были в пол-
ном сборе. Когда генерала довели до середины залы, ему предложил снять
повязку. Он немедленно воспользовался предложением и был, по-видимому,
очень удивлен, увидав так много знакомых лиц на заседании общества, о
существовании которого он даже и по подозревал.
Его спросили о его взглядах, по он ограничился ответом, что они долж-
ны быть уже известны из писем с Эльбы...
Франц прервал чтение.
- Мой отец был роялистом, - сказал он, - его незачем было спрашивать
об его взглядах, они всем были известны.
- Отсюда и возникла моя связь с вашим отцом, дорогой барон, - сказал
Вильфор, - легко сходишься с человеком, если разделяешь его взгляды.
- Читайте дальше, - говорили глаза старика.
Франц продолжал:
- "Тогда взял слово президент и пригласил генерала высказаться обсто-
ятельнее, но господин де Кенель ответил, что сначала желает узнать, чего
от него ждут.
Тогда генералу огласили то самое письмо с острова Эльба, которое ре-
комендовало его клубу как человека, на чье содействие можно рассчиты-
вать. Целый параграф этого письма был посвящен возможному возвращению с
острова Эльба и обещал новое более подробное письмо по прибытии "Фарао-
на" - судна, принадлежащего марсельскому арматору Моррелю, с капитаном,
всецело преданным императору.
Во время чтения этого письма генерал, на которого рассчитывали как на
собрата, выказывал, наоборот, все признаки недовольства и явного отвра-
щения.
Когда чтение было окончено, он продолжал безмолвствовать, нахмурив
брови.
"Ну что же, генерал, - спросил президент, - что вы скажете об этом
письме?"
"Я скажу, - ответил он, - что слишком еще недавно приносил присягу
королю Людовику Восемнадцатому, чтобы уже нарушать ее в пользу экс-импе-
ратора".
На этот раз ответ был настолько ясен, что убеждения генерала уже не
оставляли сомнений.
"Генерал, - сказал президент, - для нас не существует короля Людовика
Восемнадцатого, как но существует эксимператора. Есть только его вели-
чество император и король, насилием и изменой удаленный десять месяцев
тому назад из Франции, своей державы".
"Извините, господа, - сказал генерал, - возможно, что для вас и не
существует короля Людовика Восемнадцатого, но для меня он существует: он
возвел меня в баронское достоинство и назначил фельдмаршалом, и я никог-
да не забуду, что обоими этими званиями я обязан его счастливому возвра-
щению во Францию".
"Сударь, - очень серьезно сказал, вставая, президент, - обдумывайте
то, что вы говорите; ваши слова ясно показывают нам, что на острове
Эльба на ваш счет ошиблись и ввели нас в заблуждение. Сообщение, сделан-
ное вам, вызвано тем доверием, которое к вам питали, то есть чувством,
для вас лестным. Оказывается, что мы ошибались; титул и высокий чин зас-
тавили вас примкнуть к новому правительству, которое мы намерены сверг-
нуть. Мы не будем принуждать вас оказать нам содействие; мы никого не
зовем в свои ряды против его совести и воли, но мы принудим вас посту-
пить, как подобает благородному человеку, даже если это и не соот-
ветствует вашим намерениям".
"Вы считаете это благородным - знать о вашем заговоре и не раскрыть
его! А я считаю это сообщничеством. Как видите, я еще откровеннее
вас..."
- Отец, отец, - сказал Франц, прерывая чтение, - теперь я понимаю,
почему они тебя убили!
Валентина невольно посмотрела на Франца: молодой человек был поистине
прекрасен в своем сыновнем порыве.
Вильфор ходил взад и вперед по комнате.
Нуартье следил глазами за выражением лица каждого и сохранял свой
строгий и полный достоинства вид.
Франц снова взялся за рукопись и продолжал:
- "Сударь, - сказал президент, - вас пригласили явиться на заседание,
вас не силой сюда притащили; вам предложили завязать глаза, вы на это
согласились. Изъявляя согласие на оба эти предложения, вы отлично знали,
что мы занимаемся не укреплением трона Людовика Восемнадцатого, иначе
нам незачем было бы так заботливо скрываться от полиции. Знаете, это бы-
ло бы слишком просто - надеть маску, позволяющую проникнуть в чужие тай-
ны, а затем снять эту маску и погубить тех, кто вам доверился. Нет, нет,
вы сначала откровенно скажите нам, за кого вы стоите: за случайного ко-
роля, который в настоящее время царствует, или за его величество импера-
тора".
"Я роялист, - отвечал генерал, - я присягал Людовику Восемнадцатому,
и я останусь верен своей присяге".
Эти слова вызвали общий ропот, и по лицам большинства членов клуба
было видно, что они хотели бы заставить господина д'Эпине раскаяться в
его необдуманном заявлении. Президент снова встал и водворил тишину.
"Сударь, - сказал он ему, - вы слишком серьезный и слишком рассуди-
тельный человек, чтобы не давать себе отчета в последствиях того положе-
ния, в котором мы с вами очутились, и самая ваша откровенность подсказы-
вает нам те условия, которые мы должны вам поставить: вы поклянетесь
честью никому ничего не сообщать из того, что вы здесь слышали".
Генерал схватился за эфес своей шпаги и воскликнул: "Если уж говорить
о чести, то прежде всего не преступайте ее законов и ничего силой не на-
вязывайте!"
"А вы, сударь, - продолжал президент со спокойствием, едва ли не бо-
лее грозным, чем гнев генерала, - советую вам, оставьте в покое вашу
шпагу".
Генерал обвел присутствующих взглядом, в котором выразилось некоторое
беспокойство. Все же он не сдавался; напротив, он собрал все свое му-
жество.
"Я не дам вам такой клятвы", - сказал он.
"В таком случае, сударь, - спокойно ответил президент, - вам придется
умереть".
Господин д'Эпине сильно побледнел; он еще раз окинул взглядом окружа-
ющих; некоторые члены клуба перешептывались и искали под своими плащами
оружие.
"Генерал, - сказал президент, - не беспокойтесь; вы находитесь среди
людей чести, которые испробуют все средства убедить вас, прежде чем при-
бегнуть к крайности; но с другой стороны, вы сами это сказали, вы нахо-
дитесь среди заговорщиков; у вас в руках наша тайна, и вы должны нам ее
возвратить".
Многозначительное молчание последовало за этими словами; генерал ни-
чего не ответил.
"Заприте двери", - сказал тогда президент.
Мертвое молчание продолжалось и после этих слов.
Тогда генерал выступил вперед и, делая над собой страшное усилие,
сказал:
"У меня есть сын. Находясь среди убийц, я обязан подумать о нем".
"Генерал, - ответил с достоинством председатель собрания, - один че-
ловек всегда может безнаказанно оскорбить пятьдесят; это привилегия сла-
бости. Но он напрасно пользуется этим правом. Советую вам, генерал, пок-
лянитесь и не оскорбляйте нас".
Генерал, снова укрощенный превосходством председателя собрания, мину-
ту колебался, наконец, подойдя к столу президента, он спросил:
"Какова формула клятвы?"
"Вот она:
"Клянусь честью некогда но открывать кому бы то ни было то, что я ви-
дел и слышал пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года, между
девятью и десятью часами вечера, и заявляю, что заслуживаю смерти, если
нарушу эту клятву".
Генерала, видимо, охватила нервная дрожь, которая в течение нес-
кольких секунд мешала ему что-либо ответить; наконец, превозмогая явное
отвращение, он произнес требуемую клятву, по так тихо, что его с трудом
можно было расслышать; поэтому некоторые из членов потребовали, чтобы он
повторил ее, более громко и отчетливо, что и было исполнено.
"Теперь я хотел бы удалиться, - сказал генерал, - свободен ли я нако-
нец?"
Президент встал, выбрал трех членов собрания, которые должны были ему
сопутствовать, и сел с генералом в карету, предварительно завязав ему
глаза. В числе этих трех членов находился и тот, который исполнял роль
кучера.
Остальные члены клуба молча разошлись.
"Куда вам угодно, чтобы мы отвезли вас?" - спросил президент.
"Куда хотите, лишь бы я был избавлен от вашего присутствия", - отве-
тил господин д'Эпине.
"Сударь, - сказал на это президент, - берегитесь, вы больше не в соб-
рании, вы теперь имеете дело с отдельными людьми; не оскорбляйте их, ес-
ли по желаете, чтобы вас заставили отвечать за оскорбление".
Но вместо того чтобы попять эти слова, господин д'Эпине ответил:
"В своей карете вы так же храбры, как и у себя в клубе, по той причи-
не, сударь, что четверо всегда сильнее одного".
Президент приказал остановить карсту.
Они находились как раз в том месте набережной Орм, где есть лестница,
ведущая вниз к реке.
"Почему вы здесь остановились?" - спросил господин д'Эпине.
"Потому, сударь, - сказал президент, - что вы оскорбили человека, и
этот человек не желает сделать ни шагу дальше, не потребовав у вас за-
конного удовлетворения".
"Еще один способ убийства", - сказал, пожимая плечами, генерал.
"Потише, сударь, - отвечал президент, - если вы не желаете, чтобы я
счел вас самого одним из тех людей, о которых вы только что говорили, то
ость трусом, делающим себе щит из собственной слабости. Вы один, и один
будет биться с вами; вы при шпаге, у меня в трости тоже есть шпага; у
вас нет секунданта, - один из этих господ будет вашим секундантом. Те-
перь, если вам угодно, вы можете спять повязку".
Генерал немедленно сорвал платок с глаз.
"Наконец-то я узнаю, с кем имею дело", - сказал он.
Дверца кареты открылась; все четверо вышли..."
Франц снова прервал чтение. Он вытер холодный пот, выступивший у него
на лбу; страшно было видеть, как бледный и дрожащий сын читает вслух не-
известные доныне подробности смерти своего отца.
Валентина сложила руки, словно молясь.
Нуартье смотрел на Вильфора с непередаваемым выражением гордости и
презрения.
Франц продолжал:
- "Это было, как уже сказано, пятого февраля. В последние дни стоял
мороз градусов в пять-шесть, лестница вся обледенела; генерал был высок
и тучен, и президент, спускаясь к реке, предоставил ему ту сторону лест-
ницы, где были перила.
Оба секунданта следовали за ним.
Было совсем темно, пространство между лестницей и рекой было мокрое
от снега и инея, и перед ними текла река, черная, глубокая, кое-где пок-
рытая плывущими льдинами.
Один из секундантов сходил за фонарем на угольную барку, и при свете
этого фонаря осмотрели оружие.
Шпага президента, обыкновенный клинок, какие носят в тросточке, была
на пять дюймов короче шпаги его противника и без чашки.
Генерал д'Эпине предложил раздать шпаги по жребию; но президент отве-
тил, что это он вызвал его и, делая вызов, имел в виду, что каждый будет
действовать своим оружием.
Секунданты не хотели с этим соглашаться; президент заставил их замол-
чать.
Фонарь поставили на землю; противники стали по обе его стороны; пое-
динок начался.
В свете фонаря шпаги казались двумя молниями. Люди же были едва вид-
ны, настолько было темно.
Генерал считался одним из лучших фехтовальщиков во всей армии. Но он
сразу же встретил такой натиск, что отступил; отступая, он упал.
Секунданты думали, что он убит; но его противник, зная, что не ранил
его, подал ему руку, чтобы помочь подняться. Это обстоятельство, вместо
того чтобы успокоить генерала, еще больше раздражило его, и он в свою
очередь бросился на противника.
Но его противник не отступал ни на шаг и парировал его выпады. Трижды
генерал отступал и трижды снова пытался атаковать.
На третий раз он снова упал.
Все думали, что он опять поскользнулся; однако, видя, что он не вста-
ет, секунданты подошли к нему и пытались поставить его на ноги; но тот,
кто подхватил его, почувствовал под рукой что-то теплое и мокрое.
Это была кровь.
Генерал, впавший в полуобморочное состояние, пришел в себя.
"А, - сказал он, - против меня выпустили наемного убийцу, какого-ни-
будь полкового учителя фехтования?"
Президент, ничего ему не ответив, подошел к тому из секундантов, ко-
торый держал фонарь, и, засучив рукав, показал на своей руке две сквоз-
ных раны; затем, распахнув фрак и расстегнув жилет, обнажил бок, в кото-
ром также зияла рана.
А между тем он не испустил даже вздоха.
У генерала д'Эпине началась агония, и через пять минут он умер..."
Франц прочел эти последние слова таким глухим голосом, что их едва
можно было расслышать; потом он умолк и провел рукой по глазам, точно
сгоняя с них туман.
Но после минутного молчания он продолжал:
- "Президент вложил шпагу в тросточку и вновь поднялся по лестнице;
кровавый след на снегу отмечал его путь. Не успел он еще дойти до верха
лестницы, как услышал глухой всплеск воды: это секунданты бросили в реку
тело генерала, удостоверившись в его смерти.
Таким образом, генерал пал в честном поединке, а не в западне, как
могли бы уверять.
В удостоверение чего мы подписали настоящий протокол, дабы установить
истину, из опасения, что может наступить минута, когда кто-либо из
участников этого ужасного события будет обвинен в предумышленном
убийстве или в нарушении законов чести.
Подписано: Борепэр, Дюшампи, Лешарпалъ".
Когда Франц окончил это столь тягостное для сына чтение, Валентина,
бледнея от волнения, вытерла слезы, а Вильфор, дрожащий и забившийся в
угол, пытаясь отвратить бурю, умоляюще посмотрел на безжалостного стар-
ца.
- Сударь, - сказал д'Эпине, обращаясь к Нуартье, - вам известны все
подробности этого ужасного происшествия, вы заверили его подписями ува-
жаемых лиц; и раз вы, по-видимому, интересуетесь мною, хотя этот интерес
и проявился пока только в том, что вы причинили мне страдание, не отка-
жите мне в последнем одолжении: назовите имя президента клуба, чтобы я
знал, наконец, кто убил моего отца.
Вильфор, совершенно растерянный, искал ручку двери. Валентина, раньше
всех угадавшая, каков будет ответ старика, и не раз видевшая на его
предплечье следы двух ударов шпагой, отступила на шаг.
- Во имя неба, мадемуазель, - сказал Франц, обращаясь к своей невес-
те, - поддержите мою просьбу, чтобы я мог узнать имя человека, который
сделал меня сиротою в двухлетнем возрасте!
Валентина стояла молча и не шевелясь.
- Послушайте, - сказал Вильфор, - верьте мне, не будем продолжать
этой тяжелой сцены; к тому же имена скрыты умышленно. Мой отец и сам не
знает, кто был этот президент, а если и знает, то не сможет вам этого
передать; в словаре нет собственных имен.
- Какое несчастье! - воскликнул Франц. - Только одна надежда, которая
поддерживала меня, пока я читал, и дала мне силы дочитать до конца, я
надеялся по крайней мере узнать имя того, кто убил моего отца! Сударь,
сударь, - воскликнул он, обращаясь к Нуартье, - ради бога, сделайте все,
что можете... умоляю вас, попытайтесь указать мне, дать мне понять...
- Да! - ответили глаза Нуартье.
- Мадемуазель! - воскликнул Франц. - Ваш дедушка показал, что он мо-
жет назвать... этого человека... Помогите мне... вы понимаете его...
Нуартье посмотрел на словарь.
Франц с нервной дрожью взял его в руки и назвал одну за другой вес
буквы алфавита вплоть до Я.
На этой будто старик сделал утвердительный знак.
- Я? - повторил Франц.
Палец молодою человека скользил по словам, но на каждом слове Нуартье
делал отрицательный знак.
Валентина закрыла лицо руками.
Тогда Франц вернулся к местоимению "я".
- Да, - показал старик.
- Вы! - воскликнул Франц, и волосы его стали дыбом. - Вы, господин
Нуартье? Это вы убили моего отца?
- Да, - отвечал старик, величественно глядя ему в лицо.
Франц без слов упал в кресло.
Вильфор открыл дверь и выбежал из комнаты, потому что ему страстно
хотелось задавить ту искру жизни, которая еще тлела в неукротимом сердце
старика.
Тем временем г-н Кавальканти-отец отбыл из Парижа, чтобы вернуться на
свой пост, но не в войсках его величества императора австрийского, а у
рулетки луккских минеральных вод; он был одним из ее самых ревностных
почитателей.
Само собой разумеется, что он с самой добросовестной точностью увез с
собой до последнего гроша всю сумму, назначенную ему в награду за его
путешествие и за ту величавость и торжественность, с которыми он играл
роль отца.
После его отъезда Андреа получил все документы, удостоверяющие, что
он действительно имеет честь быть сыном маркиза Бартоломео и маркизы
Оливы Корспнари.
Таким образом, он уже более пли менее твердо стоял на якоре в парижс-
ком обществе, которое так легко принимает иностранцев и относится к ним
не сообразно с тем, что они есть, а сообразно с тем, чем они желают
быть.
Да и что требуется в Париже от молодого человека? Уметь кое-как гово-
рить, прилично одеваться, смело играть и расплачиваться золотом.
Разумеется, к иностранцу предъявляют еще меньше требований, чем к па-
рижанину.
Итак, недели через две Андреа занимал уже недурное положение; его
именовали графом, считали, что у него пятьдесят тысяч ливров годового
дохода, и говорили о несметных богатствах его отца, зарытых будто бы в
каменоломнях Саравеццы.
Некий ученый, при котором упомянули о последнем обстоятельстве как о
непреложном факте, заявил, что видел названные каменоломни, и это прида-
ло огромный вес не вполне еще обоснованным утверждениям; отныне они при-
обрели осязательную достоверность.
Так обстояли дела в том кругу парижского общества, куда мы ввели на-
ших читателей, когда однажды вечером Монте-Кристо заехал с визитом к
господину Данглару. Самого Данглара не было дома, но баронесса принима-
ла, и графа спросили, доложить ли о нем; он изъявил согласие.
Со времени обеда в Отейло и последовавших за ним событий г-жа Данглар
не могла без нервной дрожи слышать имя графа Монте-Кристо. Если вслед за
звуком этого имени не появлялся сам граф, тягостное ощущение усилива-
лось; напротив, когда граф появлялся, его открытое лицо, его блестящие