Страница:
- К тому же, - сказал аббат, - господь милостив ко всем, он был ми-
лостив и к тебе. Он раньше всего отец, а затем уже судия.
- Так вы верите в бога? - сказал Кадрусс.
- Если бы я имел несчастье не верить в него до сих пор, - сказал Мон-
те-Кристо, - то я поверил бы теперь, глядя на тебя.
Кадрусс поднял к небу сжатые кулаки.
- Слушай, - сказал аббат, простирая руку над раненым, словно повеле-
вая ему верить, - вот, что сделал для тебя бог, которого ты отвергаешь в
твой смертный час: он дал тебе здоровье, силы, обеспеченный труд, даже
друзей - словом, такую жизнь, которая удовлетворила бы всякого человека
со спокойной совестью в естественными желаниями. Что сделал ты, вместо
того чтобы воспользоваться этими дарами, которые бог столь редко посыла-
ет с такой щедростью? Ты погряз в лености и пьянстве и, пьяный, предал
одного из своих лучших друзей.
- Помогите! - закричал Кадрусс. - Мне нужен не священник, а доктор;
быть может, мснв раны не смертельны, я не умру, меня можно снасти!
- Ты ранен смертельно, и не дай я тебе этой жидкости, ты был бы уже
мертв. Слушай же!
- Страшный вы священник! - прошептал Кадрусс. - Вместо того чтобы
утешать умирающие вы лишаете их последней надежды!
- Слушай, - продолжал аббат, - когда ты предал своего друга, бог, еще
не карая, предостерег тебя; ты впал в нищету, ты познал голод. Половину
той жизни, которую ты мог посвятить приобретению земных благ, ты преда-
вался зависти. Уже тогда ты думал о преступлении, оправдывал себя в
собственных глазах нуждою. Господь явил тебе чудо, из моих рук даровал
тебе в твоей нищете богатство, несметное для такого бедняка, как ты. Но
это богатство, нежданное, негаданное, неслыханное, кажется тебе уже не-
достаточным, как только оно у тебя в руках; тебе хочется удвоить его.
Каким же способом? Убийством. Ты удвоил его, и господь отнял его у тебя
и поставил тебя перед судом людей.
- Это не я, - сказал Кадрусс, - не я хотел убить еврея, это Карконта.
- Да, - сказал Монте-Кристо. - И господь в бесконечном своем милосер-
дии не покарал тебя смертью, которой ты по справедливости заслуживал, но
позволил, чтобы твои снова тронули судей, и они оставили тебе жизнь.
- Как же! И отправили меня на вечную каторгу! Хороша милость!
- Эту милость, несчастный, ты, однако, считал милостью, когда она бы-
ла тебе оказана. Твое подлое сердце, трепещущее в ожидании смерти, заби-
лось от радости, услышав о твоем вечном позоре, потому что ты, как и все
каторжники, сказал себе: с каторги можно уйти, а из могилы нельзя. И ты
оказался прав; ворота тюрьмы неожиданно раскрылись для тебя. В Тулон
приезжает англичанин, который дал обет избавить двух людей от бесчестия;
его выбор падает на тебя и на твоего товарища; на тебя сваливается с не-
ба новое счастье, у тебя есть и деньги и покой, ты можешь снова зажить
человеческой жизнью, - ты, который был обречен на жизнь каторжника; тог-
да, несчастный, ты искушаешь господа в третий раз. Мне этого мало, гово-
ришь ты, когда на самом деле у тебя было больше, чем когда-либо раньше,
и ты совершаешь третье преступление, ничем не вызванное, ничем не оправ-
данное. Терпение господне истощилось. Господь покарал тебя.
Кадрусс слабел на глазах.
- Пить, - сказал он, - дайте пить... я весь горю!
Монте-Кристо подал ему стакан воды.
- Подлец Бенедетто, - сказал Кадрусс, отдавая стакан, - он-то вывер-
нется.
- Никто не вывернется, говорю я тебе... Бенедетто будет наказан!
- Тогда и вы тоже будете наказаны, - сказал Кадрусс, - потому что вы
не исполнили свой долг священника... Вы должны были помешать Бенедетто
убить меня.
- Я! - сказал граф с улыбкой, от которой кровь застыла в жилах умира-
ющего. - Я должен был помешать Бенедетто убить тебя, после того как ты
сломал свой нож о кольчугу на моей груди!.. Да, если бы я увидел твое
смирение и раскаяние, я, быть может, и помешал бы Бенедетто убить тебя,
но ты был дерзок и коварен, и я дал свершиться воле божьей.
- Я не верю в бога! - закричал Кадрусс. - И ты тоже не веришь в не-
го... ты лжешь... лжешь!..
- Молчи, - сказал аббат, - ты теряешь последние капли крови, отце ос-
тавшиеся в твоем теле... Ты не веришь в бога, а умираешь, пораженный его
рукой! Ты не веришь в бога, а бог ждет только одной молитвы, одного сло-
ва, одной слезы, чтобы простить... Бог, который мог так направить кинжал
убийцы, чтобы ты умер на месте, бог дал тебе эти минуты, чтобы раска-
яться... Загляни в свою душу и покайся!
- Нет, - сказал Кадрусс, - нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Бога пет,
провидения нет, есть только случай.
- Есть провидение, есть бог, - сказал Монте-Кристо. - Смотри: вот ты
умираешь, в отчаянии отрицая бога, а я стою перед тобой, богатый, счаст-
ливый, в расцвете сил, и возношу молитвы к тому богу, в которого ты пы-
таешься не верить и все же веришь в глубине души.
- Но кто же вы? - сказал Кадрусс, устремив померкнувшие глаза на гра-
фа.
- Смогри внимательно, - сказал Монте-Кристо, беря свечу и поднося ее
к своему лицу.
- Вы аббат... аббат Бузони...
Монте-Кристо сорвал парик и встряхнул длинными черными волосами, так
красиво обрамлявшими его бледное лицо.
- Боже, - с ужасом сказал Кадрусс, - если бы не черные волосы, я бы
сказал, что вы тот англичанин, лорд Уилмор.
- Я не аббат Бузони и не лорд Уилмор, - отвечал Монте-Кристо. - Вгля-
дись внимательнее, вглядись в прошлое, в самые давние твои воспоминания.
В этих словах графа была такая магнетическая сила, что слабеющие
чувства несчастного ожили в последний раз.
- В самом деле, - сказал он, - я словно уже где-то видел вас, я вас
знал когда-то.
- Да, Кадрусс, ты меня видел, ты меня знал.
- Но кто же вы наконец? И почему, если вы меня знали, вы даете мне
умереть?
- Потому что ничто не может тебя спасти, Кадрусс, раны твои смер-
тельны. Если бы тебя можно было спасти, я увидел бы в этом последний
знак милосердия господня, и я бы попытался, клянусь тебе могилой моего
отца, вернуть тебя к жизни и раскаянию.
- Могилой твоего отца! - сказал Кадрусс, в котором вспыхнула послед-
няя искра жизни, и приподнялся, чтобы взглянуть поближе на человека, ко-
торый произнес эту священнейшую из клятв. - Да кто же ты?
Граф не переставал следить за ходом агонии. Он повял, что эта вспышка
- последняя; он наклонился над умирающим и остановил на нем спокойный и
печальный взор.
- Я... - сказал он ему на это, - я...
И с его еле раскрытых губ слетело имя, произнесенное так тихо, словно
он сам боялся услышать его.
Кадрусс приподнялся на колени, вытянул руки, отшатнулся, потом сложил
ладони и последним усилием воздел их к небу:
- О боже мой, боже мой, - сказал он, - прости, что я отрицал тебя; ты
существуешь, ты поистине отец небесный и судья земной! Господи боже мой,
я долю не верил в тебя! Господи, прими душу мою!
И Кадрусс, закрыв глаза, упал навзничь с последним криком и последним
вздохом.
Кровь сразу перестала течь из ран.
Он был мертв.
- Один! - загадочно произнес граф, устремив глаза на труп, обезобра-
женный ужасной смертью.
Десять минут спустя прибыл доктор и королевский прокурор, приведенные
- один привратником, другой Али, и были встречены аббатом Бузони, молив-
шимся у изголовья мертвеца.
В Париже целых две недели только и говорили что об этой дерзкой по-
пытке обокрасть графа. Умирающий подписал заявление, в котором указывал
на некоего Бенедетто, как на своего убийцу. Полиции было предписано пус-
тить по следам убийцы всех своих агентов.
Нож Кадрусса, потайной фонарь, связка отмычек и вся его одежда, иск-
лючая жилет, которого нигде не нашли, были приобщены к делу; труп был
отправлен в морг.
Граф всем отвечал, что все это произошло, пока он был у себя в Отей-
ле, и что, таким образом, он знает об этом только со слов аббата Бузони,
который, по странной случайноети, попросил у него позволения провести
эту ночь у него в доме, чтобы сделать выписки из некоторых редчайших
книг, имеющихся в его библиотеке.
Один только Бертуччо бледнел каждый раз, когда при нем произносили
имя Бенедетто; по никто не интересовался цветом лица Бертуччо.
Вильфор, призванный надето преступления, пожелал сам заняться делом и
вел следствие с тем страстным рвением, с каким он относился ко всем уго-
ловным делам, которые вел лично.
Но прошло уже три недели, а самые тщательные розыски не привели ни к
чему; в обществе уже начали забывать об этом покушении и об убийстве во-
ра его сообщником и занялись предстоящей свадьбой мадемуазель Данглар и
графа Андреа Кавальканти.
Этот брак был почти уже официально объявлен, и Андреа бывал в доме
банкира на правах жениха.
Написали Кавальканти-отцу; тот весьма одобрил этот брак, очень жалел,
что служба мешает ему покинуть Парму, где он сейчас находится, и изъявил
согласие выделить капитал, приносящий полтораста тысяч ливров годового
дохода.
Было условлено, что три миллиона будут помещены у Данглара, который
пустит их в оборот; правда, нашлись люди, выразившие молодому человеку
свои сомнения в устойчивом положении дел его будущего тестя, который за
последнее время терпел на бирже неудачу за неудачей; но Андреа, преис-
полненный высокого доверия и бескорыстия, отверг все эти пустые слухи и
был даже настолько деликатен, что ни слова не сказал о них барону.
Недаром барон был в восторге от графа Андреа Кавальканти.
Что касается мадемуазель Эжени Данглар, - в своей инстинктивной нена-
висти к замужеству, она была рада появлению Андреа, как способу изба-
виться от Морсера; но когда Андреа сделался слишком близок, она начала
относиться к нему с явным отвращением.
Быть может, барон это и заметил: но так как он мог приписать это отв-
ращение только капризу, то сделал вид, что не замечает его.
Между те и выговоренная Бошаном отсрочка приходила к концу. Кстати,
Морсер имел возможность оценить по достоинству совет Монте-Кристо, кото-
рый убеждал его дать делу заглохнуть; никто не обратил внимания на га-
зетную заметку, касавшуюся генерала, и никому не пришло в голову узнать
в офицере, сдавшем Янинский замок, благородного графа, заседающего в Па-
лате пэров.
Тем не менее Альбер считал себя оскорбленным, ибо не подлежало сомне-
нию, что оскорбительные для него строки были помещены в газете преднаме-
ренно. Кроме того, поведение Бошана в конце их беседы оставило в его Ду-
ше горький осадок. Поэтому он лелеял мысль о дуэли, настоящую причину
которой, если только Бошан на это согласился бы, он надеялся скрыть даже
от своих секундантов.
Бошана никто не видел с тех пор, как Альбер был у пего; всем, кто о
нем осведомлялся, отвечали, что он на несколько дней уехал.
Где же он был? Никто этого не знал.
Однажды утром Альбера разбудил камердинер и доложил ему о приходе Бо-
шана. Альбер протер глаза, велел попросить Бошана подождать внизу, в ку-
рительной, быстро оделся и спустился вниз.
Он застал Бошана шагающим из угла в угол. Увидав его, Бошан остано-
вился.
- То, что вы сами явились ко мне, не дожидаясь сегодняшнего моего по-
сещения, кажется мне добрым знаком, - сказал Альбер. - Ну, говорите ско-
рей, могу ли я протянуть вам руку и сказать: Бошан, признайтесь, что вы
были неправы, и останьтесь моим другом. Или же я должен просто спросить
вас: какое оружие вы выбираете?
- Альбер, - сказал Бошан с печалью в голосе, изумившей Морсера, -
прежде всего сядем и поговорим.
- Но мне казалось бы, сударь, что прежде чем сесть, вы должны дать
мне ответ?
- Альбер, - сказал журналист, - бывают обстоятельства, когда всего
труднее - дать ответ.
- Я вам это облегчу, сударь, повторив свой вопрос: берете вы обратно
свою заметку, да или нет?
- Морсер, так просто не отвечают: да или нет, когда дело касается
чести, общественного положения, самой жизни такого человека как гене-
рал-лейтенант граф до Морсер, пэр Франции.
- А что же в таком случае делают?
- Делают то, что сделал я, Альбер. Говорят себе: деньги, время и уси-
лия не играют роли, когда дело идет о репутации и интересах целой семьи.
Говорят себе: мало одной вероятности, нужна уверенность, когда идешь
биться на смерть с другом. Говорят себе: если мне придется скрестить
шпагу или обменяться выстрелом с человеком, которому я в течение трех
лет дружески жал руку, то я по крайней мере должен знать, почему я это
делаю, чтобы иметь возможность явиться к барьеру с чистым сердцем и спо-
койной совестью, которые необходимы человеку, когда он защищает свою
жизнь.
- Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Альбер, - но что все это зна-
чит?
- Это значит, что я только что вернулся из Янины.
- Из Янины? Вы?
- Да, я.
- Не может быть!
- Дорогой Альбер, вот мой паспорт; взгляните на визы: Женева, Милан,
Венеция, Триест, Дельвино, Янина. Вы, надеюсь, поверите полиции одной
республики, одного королевства и одной империи?
Альбер бросил взгляд на паспорт и с изумлением посмотрел на Бошана.
- Вы были в Янине? - переспросил он.
- Альбер, если бы вы были мне чужой, незнакомец, какой-нибудь лорд,
как тот англичанин, который явился несколько месяцев тому назад требо-
вать у меня удовлетворения и которого я убил, чтобы избавиться от него,
вы отлично понимаете, я не взял бы на себя такой труд; но мне казалось,
что из уважения к вам я обязан это сделать. Мне потребовалась неделя,
чтобы доехать туда, неделя на возвращение; четыре дня карантина и двое
суток на месте, - это и составило ровно три недели. Сегодня ночью я вер-
нулся, и вот я у вас.
- Боже мой, сколько предисловий, Бошан! Почему вы медлите и не гово-
рите того, чего я жду от вас!
- По правде говоря, Альбер...
- Можно подумать, что вы не решаетесь.
- Да, я боюсь.
- Вы боитесь признаться, что ваш корреспондент обманул вас? Бросьте
самолюбие, Бошан, и признавайтесь; ведь в вашей храбрости никто не усом-
нится.
- Совсем не так, - прошептал журналист, - как раз наоборот...
Альбер смертельно побледнел; он хотел что-то сказать, но слова замер-
ли у него на губах.
- Друг мой, - сказал Бошан самым ласковым голосом, - поверьте, я был
бы счастлив принести вам мои извинения и принес бы их от всей души; но,
увы...
- Но что?
- Заметка соответствовала истине, друг мой.
- Как! этот французский офицер...
- Да.
- Этот Фернан?
- Да.
- Изменник, который выдал замки паши, на службе у которою состоял...
- Простите меня за то, что я должен вам сказать, мой друг; этот чело-
век - ваш отец!
Альбер сделал яростное движение, чтобы броситься на Бошана, но тот
удержал его, не столько рукой, сколько ласковым взглядом.
- Вот, друг мой, - сказал он, вынимая из кармана бумагу, - вот дока-
зательство.
Альбер развернул бумагу; это было заявление четырех именитых граждан
Янины, удостоверяющее, что полковник Фернан Мондего, полковник-инструк-
тор на службе у визиря Али-Тебелина, выдал янинский замок за две тысячи
кошельков.
Подписи были заверены консулом.
Альбер пошатнулся и, сраженный, упал в кресло.
Теперь уже не могло быть сомнений, фамилия значилась полностью.
После минуты немого отчаяния он не выдержал, все его тело напряглось,
из глаз брызнули слезы.
Бошан, с глубокой скорбью глядевший на убитого горем друга, подошел к
нему.
- Альбер, - сказал он, - теперь вы меня понимаете? Я хотел лично все
видеть, во всем убедиться, надеясь, что все разъяснится в смысле, бла-
гоприятном для вашего отца, и что я смогу защитить его доброе имя. Но,
наоборот, из собранных мною сведений явствует, что этот офицер-инструк-
тор Фернан Мондего, возведенный Али-пашой в звание генерал-губернатора,
не кто иной, как граф Фернан до Морсер; тогда я вернулся сюда, помня,
что вы почтили меня своей дружбой, и бросился к вам.
Альбер все еще полулежал в кресле, закрыв руками лицо, словно желая
скрыться от дневного света.
- Я бросился к вам, - продолжал Бошан, - чтобы сказать вам: Альбер,
проступки наших отцов в наше беспокойное время но бросают тени на детей.
Альбер, немногие прошли через все революции, среди которых мы родились,
без того, чтобы их военный мундир или судейская мантия не оказались за-
пятнаны грязью или кровью. Никто на свете теперь, когда у меня все дока-
зательства, когда ваша тайна в моих руках, не может заставить меня при-
нять вызов, который ваша собственная совесть, я в этом уверен, сочла бы
преступлением; по то, чего вы больше не в праве от меня требовать, я вам
добровольно предлагаю. Хотите, чтобы эти доказательства, эти разоблаче-
ния, свидетельства, которыми располагаю я один, исчезли навсегда? Хоти-
те, чтобы эта страшная тайна осталась между вами и мной? Доверенная моей
чести, она никогда не будет разглашена. Скажите, вы этого хотите,
Альбер? Вы этого хотите, мой друг?
Альбер бросился Бошану на шею.
- Мой благородный друг! - воскликнул он.
- Возьмите, - сказал Бошан, подавая Альберу бумаги.
Альбер судорожно схватил их, сжал их, смял, хотел было разорвать; но,
подумав, что, быть может, когда-нибудь ветер поднимет уцелевший клочок и
коснется им его лба, он подошел к свече, всегда зажженной для сигар, и
сжег их все, до последнего клочка.
- Дорогой, несравненный Друг! - шептал Альбер, сжигая бумаги.
- Пусть все это забудется, как дурной сон, - сказал Бошан, - пусть
все это исчезнет, как эти последние искры, бегущие по почерневшей бума-
ге, пусть все это развеется, как этот последний дымок, вьющийся над
безгласным пеплом.
- Да, да, - сказал Альбер, - и пусть от всего этого останется лишь
вечная дружба, в которой я клянусь вам, мой спаситель. Эту дружбу будут
чтить паши дети, она будет служить мне вечным напоминанием, что честью
моего имени я обязан вам. Если бы кто-нибудь узнал об этом, Бошан, гово-
рю вам, я бы застрелился; или нет, ради моей матери я остался бы жить,
но я бы покинул Францию.
- Милый Альбер! - промолвил Бошан.
Но Альбера быстро оставила эта внезапная и несколько искусственная
радость, и он впал в еще более глубокую печаль.
- В чем дело? - спросил Бошан. - Скажите, что с вами?
- У меня что-то сломалось в душе, - сказал Альбер. - Знаете, Бошан,
не так легко сразу расстаться с тем уважением, с тем доверием, с той
гордостью, которую внушает сыну незапятнанное имя отца. Ах, Бошан! Как я
встречусь теперь с отцом? Отклоню лоб, когда он приблизит к нему губы,
отдерну руку, когда он протянет мне свою?.. Знаете, Бошан, я несчастней-
ший из людей. Несчастная моя матушка. - Если она знала об этом, как она
должна была страдать!
- Крепитесь, мой друг! - сказал Бошан, беря его за руки.
- Но каким образом попала та заметка в вашу газету? - воскликнул
Альбер. - За всем этим кроется чья-то ненависть, какой-то невидимый
враг.
- Тем более надо быть мужественным, - сказал Бошан. - На вашем лице
не должно быть никаких следов волнения; носите это горе в себе, как туча
несет в себе погибель и смерть, роковую тайну, которую никто не видит,
пока не грянет гроза. Друг, берегите ваши силы для той минуты, когда она
грянет.
- Разве вы думаете, что это не конец? - в ужасе спросил Альбер.
- Я ничего не думаю, но в конце концов все возможно. Кстати...
- Что такое? - спросил Альбер, видя, что Бошан колеблется.
- Вы все еще считаетесь женихом мадемуазель Данглар?
- Почему вы меня спрашиваете об этом сейчас?
- Потому что, мне кажется, вопрос о том, состоится этот брак или нет,
связан с тем, что нас сейчас занимает.
- Как! - вспыхнул Альбер, - вы думаете, что Данглар...
- Я вас просто спрашиваю, как обстоит дело с вашей свадьбой. Черт
возьми, не выводите из моих слов ничего другого, кроме того, что я в них
вкладываю, и не придавайте им такого значения, какого у них нет!
- Нет, - сказал Альбер, - свадьба расстроилась.
- Хорошо, - сказал Бошан.
Потом, видя, что молодой человек снова опечалился, он сказал:
- Знаете, Альбер, послушайтесь моего совета, выйдем на воздух; прока-
тимся по Булонскому лесу в экипаже или верхом; это вас успокоит; потом
заедем куда-нибудь позавтракать, а после каждый из нас пойдет по своим
делам.
- С удовольствием, - сказал Альбер, - но только пойдем пешком, я ду-
маю, мне будет полезно немного утомиться.
- Пожалуй, - сказал Бошан.
И друзья вышли и пешком пошли по бульвару. Дойдя до церкви Мадлен,
Бошан сказал:
- Слушайте, - раз уж мы здесь, зайдем к графу Монте-Кристо, он разв-
лечет вас; он превосходно умеет отвлекать людей от их мыслей, потому что
никогда ни о чем не спрашивает; а, по-моему, люди, которые никогда ни о
чем не спрашивают, самые лучшие утешители.
- Пожалуй, - сказал Альбер, - зайдем к нему, я его люблю.
Монте-Кристо очень обрадовался, увидев, что молодые люди пришли вмес-
те.
- Итак, я надеюсь, все кончено, разъяснено, улажено? - сказал он.
- Да, - отвечал Бошан, - эти нелепые слухи сами собой заглохли; и ес-
ли бы они снова всплыли, я первый ополчился бы против них. Не будем
больше говорить об этом.
- Альбер вам подтвердит, - сказал граф, - что я ему советовал то же
самое. Кстати, - прибавил он, - вы застали меня за неприятнейшим заняти-
ем.
- А что вы делали? - спросил Альбер. - Приводили в порядок свои бума-
ги?
- Только не свои, слава богу! Мои бумаги всегда в образцовом порядке,
ибо у меня их нет. Я разбирал бумаги господина Кавальканти.
- Кавальканти? - переспросил Бошан.
- Разве вы не знаете, что граф ему покровительствует? - сказал
Альбер.
- Вы не совсем правы, - сказал Монте-Кристо, - я никому не покрови-
тельствую, и меньше всего Кавальканти.
- Он женится вместо меня на мадемуазель Данглар, каковое обстоя-
тельство, - продолжал Альбер, пытаясь улыбнуться, - как вы сами понимае-
те, дорогой Бошан, повергает меня в отчаяние.
- Как! Кавальканти женится на мадемуазель Данглар? - спросил Бошан.
- Вы что же, с неба свалились? - сказал Монте-Кристо. - Вы, журна-
лист, возлюбленный Молвы! Весь Париж только об этом и говорит.
- И это вы, граф, устроили этот брак? - спросил Бошан.
- Я? Пожалуйста, господин создатель новостей, не вздумайте распрост-
ранять подобные слухи! Бог мой! Чтобы я да устраивал чей-нибудь брак?
Нет, вы меня не знаете; наоборот, я всячески противился этому; я отка-
зался быть посредником.
- Понимаю, - сказал Бошан, - из-за нашего друга Альбера?
- Только не из-за меня, - сказал Альбер. - Граф не откажется подтвер-
дить, что я, наоборот, давно просил его расстроить эти планы. Граф уве-
ряет, что не его я должен благодарить за это; пусть так, мне придется,
как древним, воздвигнуть алтарь неведомому богу.
- Послушание, - сказал Монте-Кристо, - это все так далеко от меня,
что я даже нахожусь в натянутых отношениях и с тестем и с женихом; и
только мадемуазель Эжени, которая, по-видимому, не имеет особой склон-
ности к замужеству, сохранила ко мне добрые чувства в благодарность за
то, что я не старался заставить ее отказаться от дорогой ее сердцу сво-
боды.
- И скоро эта свадьба состоится?
- Да, невзирая на все мои предостережения. Я ведь не знаю этого моло-
дого человека; говорят, он богат и из хорошей семьи; но для меня все это
только "говорят". Я до тошноты повторял это Данглару, но он без ума от
своего итальянца. Я счел даже нужным сообщить ему об одном обстоя-
тельстве, по-моему, еще более важном: этого молодого человека не то под-
менили, когда он был грудным младенцем, не то его украли цыгане, не то
его где-то потерял его воспитатель, не знаю точно. Но мне доподлинно из-
вестно, что его отец ничего о нем не знал десять с лишним лет. Что он
делал эти десять лет бродячей жизни, бог весть. Но и это предостережение
не помогло. Мне поручили написать майору, попросить его выслать докумен-
ты: вот они. Я их посылаю Дангларам, но, как Пилат, умываю руки.
- А мадемуазель д'Армильи? - спросил Бошан. - Она не в обиде на вас,
что вы отнимаете у нее ученицу?
- Право, не могу вам сказать; но, по-видимому, она уезжает в Италию.
Госпожа Данглар говорила со мной о ней и просила у меня рекомендательных
писем к итальянским импресарио; я дал ей записку к директору театра Вал-
ле, который мне кое-чем обязан. Но что с вами, Альбер? Вы такой груст-
ный; уж не влюблены ли вы, сами того не подозревая, в мадемуазель Данг-
лар? Как будто нет, - сказал Альбер с печальной улыбкой.
Бошан принялся рассматривать картины.
- Во всяком случае, - продолжал Монте-Кристо, - вы не такой, как
всегда. Скажите, что с вами?
- У меня мигрень, - сказал Альбер.
- Если так, мой дорогой виконт, - сказал Монте-Крито, - то я могу
предложить вам незаменимое лекарство, которое мне всегда помогает, когда
мне не по себе.
- Какое? - спросил Альбер.
- Перемену места.
- Вот как? - сказал Альбер.
- Да. Я и сям сейчас очень не в духе и собираюсь уехать. Хотите, пое-
дем вместе?
- Вы не в духе, граф, - сказал Бошан. - Почему?
- Вам легко говорить; а вот посмотрел бы я на вас, если бы в вашем
доме велось следствие!
- Следствие? Какое следствие?
- А как же, сам господин де Вильфор ведет следствие по делу о моем
уважаемом убийце, - это какой-то разбойник, бежавший с каторги, по-види-
мому.
- Ах, да, - сказал Бошан, - я читал об этом в газетах. Кто это такой,
этот Кадрусс?
- Какой-то провансалец. Вильфор слышал о нем, когда служил в Марселе,
а Данглар даже припоминает, что видел его. Поэтому господин королевский
прокурор принял самое горячее участие в этом деле, оно, по-видимому,
чрезвычайно заинтересовало и префекта полиции. Благодаря их вниманию, за
которое я им как нельзя более признателен, мне уже недели две как приво-
дят на дом всех бандитов, каких только можно раздобыть в Париже и его
окрестностях, под тем предлогом, что это убийца Кадрусса. Если так будет
продолжаться, через три месяца в славном французском королевстве не ос-
танется ни одного жулика, ни одного убийцы, который не знал бы назубок
плана моего дома. Мне остается только отдать им его в полное распоряже-
ние и уехать куда глаза глядят. Поедем со мной, виконт!
- С удовольствием.
- Значит, решено?
- Да, но куда же мы едем?
- Я вам уже сказал, туда, где воздух чист, где шум убаюкивает, где,
как бы ни был горд человек, он становится смиренным и чувствует свое
ничтожество. Я люблю это уничижение, я, которого, подобно Августу, назы-
вают властителем вселенной.
лостив и к тебе. Он раньше всего отец, а затем уже судия.
- Так вы верите в бога? - сказал Кадрусс.
- Если бы я имел несчастье не верить в него до сих пор, - сказал Мон-
те-Кристо, - то я поверил бы теперь, глядя на тебя.
Кадрусс поднял к небу сжатые кулаки.
- Слушай, - сказал аббат, простирая руку над раненым, словно повеле-
вая ему верить, - вот, что сделал для тебя бог, которого ты отвергаешь в
твой смертный час: он дал тебе здоровье, силы, обеспеченный труд, даже
друзей - словом, такую жизнь, которая удовлетворила бы всякого человека
со спокойной совестью в естественными желаниями. Что сделал ты, вместо
того чтобы воспользоваться этими дарами, которые бог столь редко посыла-
ет с такой щедростью? Ты погряз в лености и пьянстве и, пьяный, предал
одного из своих лучших друзей.
- Помогите! - закричал Кадрусс. - Мне нужен не священник, а доктор;
быть может, мснв раны не смертельны, я не умру, меня можно снасти!
- Ты ранен смертельно, и не дай я тебе этой жидкости, ты был бы уже
мертв. Слушай же!
- Страшный вы священник! - прошептал Кадрусс. - Вместо того чтобы
утешать умирающие вы лишаете их последней надежды!
- Слушай, - продолжал аббат, - когда ты предал своего друга, бог, еще
не карая, предостерег тебя; ты впал в нищету, ты познал голод. Половину
той жизни, которую ты мог посвятить приобретению земных благ, ты преда-
вался зависти. Уже тогда ты думал о преступлении, оправдывал себя в
собственных глазах нуждою. Господь явил тебе чудо, из моих рук даровал
тебе в твоей нищете богатство, несметное для такого бедняка, как ты. Но
это богатство, нежданное, негаданное, неслыханное, кажется тебе уже не-
достаточным, как только оно у тебя в руках; тебе хочется удвоить его.
Каким же способом? Убийством. Ты удвоил его, и господь отнял его у тебя
и поставил тебя перед судом людей.
- Это не я, - сказал Кадрусс, - не я хотел убить еврея, это Карконта.
- Да, - сказал Монте-Кристо. - И господь в бесконечном своем милосер-
дии не покарал тебя смертью, которой ты по справедливости заслуживал, но
позволил, чтобы твои снова тронули судей, и они оставили тебе жизнь.
- Как же! И отправили меня на вечную каторгу! Хороша милость!
- Эту милость, несчастный, ты, однако, считал милостью, когда она бы-
ла тебе оказана. Твое подлое сердце, трепещущее в ожидании смерти, заби-
лось от радости, услышав о твоем вечном позоре, потому что ты, как и все
каторжники, сказал себе: с каторги можно уйти, а из могилы нельзя. И ты
оказался прав; ворота тюрьмы неожиданно раскрылись для тебя. В Тулон
приезжает англичанин, который дал обет избавить двух людей от бесчестия;
его выбор падает на тебя и на твоего товарища; на тебя сваливается с не-
ба новое счастье, у тебя есть и деньги и покой, ты можешь снова зажить
человеческой жизнью, - ты, который был обречен на жизнь каторжника; тог-
да, несчастный, ты искушаешь господа в третий раз. Мне этого мало, гово-
ришь ты, когда на самом деле у тебя было больше, чем когда-либо раньше,
и ты совершаешь третье преступление, ничем не вызванное, ничем не оправ-
данное. Терпение господне истощилось. Господь покарал тебя.
Кадрусс слабел на глазах.
- Пить, - сказал он, - дайте пить... я весь горю!
Монте-Кристо подал ему стакан воды.
- Подлец Бенедетто, - сказал Кадрусс, отдавая стакан, - он-то вывер-
нется.
- Никто не вывернется, говорю я тебе... Бенедетто будет наказан!
- Тогда и вы тоже будете наказаны, - сказал Кадрусс, - потому что вы
не исполнили свой долг священника... Вы должны были помешать Бенедетто
убить меня.
- Я! - сказал граф с улыбкой, от которой кровь застыла в жилах умира-
ющего. - Я должен был помешать Бенедетто убить тебя, после того как ты
сломал свой нож о кольчугу на моей груди!.. Да, если бы я увидел твое
смирение и раскаяние, я, быть может, и помешал бы Бенедетто убить тебя,
но ты был дерзок и коварен, и я дал свершиться воле божьей.
- Я не верю в бога! - закричал Кадрусс. - И ты тоже не веришь в не-
го... ты лжешь... лжешь!..
- Молчи, - сказал аббат, - ты теряешь последние капли крови, отце ос-
тавшиеся в твоем теле... Ты не веришь в бога, а умираешь, пораженный его
рукой! Ты не веришь в бога, а бог ждет только одной молитвы, одного сло-
ва, одной слезы, чтобы простить... Бог, который мог так направить кинжал
убийцы, чтобы ты умер на месте, бог дал тебе эти минуты, чтобы раска-
яться... Загляни в свою душу и покайся!
- Нет, - сказал Кадрусс, - нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Бога пет,
провидения нет, есть только случай.
- Есть провидение, есть бог, - сказал Монте-Кристо. - Смотри: вот ты
умираешь, в отчаянии отрицая бога, а я стою перед тобой, богатый, счаст-
ливый, в расцвете сил, и возношу молитвы к тому богу, в которого ты пы-
таешься не верить и все же веришь в глубине души.
- Но кто же вы? - сказал Кадрусс, устремив померкнувшие глаза на гра-
фа.
- Смогри внимательно, - сказал Монте-Кристо, беря свечу и поднося ее
к своему лицу.
- Вы аббат... аббат Бузони...
Монте-Кристо сорвал парик и встряхнул длинными черными волосами, так
красиво обрамлявшими его бледное лицо.
- Боже, - с ужасом сказал Кадрусс, - если бы не черные волосы, я бы
сказал, что вы тот англичанин, лорд Уилмор.
- Я не аббат Бузони и не лорд Уилмор, - отвечал Монте-Кристо. - Вгля-
дись внимательнее, вглядись в прошлое, в самые давние твои воспоминания.
В этих словах графа была такая магнетическая сила, что слабеющие
чувства несчастного ожили в последний раз.
- В самом деле, - сказал он, - я словно уже где-то видел вас, я вас
знал когда-то.
- Да, Кадрусс, ты меня видел, ты меня знал.
- Но кто же вы наконец? И почему, если вы меня знали, вы даете мне
умереть?
- Потому что ничто не может тебя спасти, Кадрусс, раны твои смер-
тельны. Если бы тебя можно было спасти, я увидел бы в этом последний
знак милосердия господня, и я бы попытался, клянусь тебе могилой моего
отца, вернуть тебя к жизни и раскаянию.
- Могилой твоего отца! - сказал Кадрусс, в котором вспыхнула послед-
няя искра жизни, и приподнялся, чтобы взглянуть поближе на человека, ко-
торый произнес эту священнейшую из клятв. - Да кто же ты?
Граф не переставал следить за ходом агонии. Он повял, что эта вспышка
- последняя; он наклонился над умирающим и остановил на нем спокойный и
печальный взор.
- Я... - сказал он ему на это, - я...
И с его еле раскрытых губ слетело имя, произнесенное так тихо, словно
он сам боялся услышать его.
Кадрусс приподнялся на колени, вытянул руки, отшатнулся, потом сложил
ладони и последним усилием воздел их к небу:
- О боже мой, боже мой, - сказал он, - прости, что я отрицал тебя; ты
существуешь, ты поистине отец небесный и судья земной! Господи боже мой,
я долю не верил в тебя! Господи, прими душу мою!
И Кадрусс, закрыв глаза, упал навзничь с последним криком и последним
вздохом.
Кровь сразу перестала течь из ран.
Он был мертв.
- Один! - загадочно произнес граф, устремив глаза на труп, обезобра-
женный ужасной смертью.
Десять минут спустя прибыл доктор и королевский прокурор, приведенные
- один привратником, другой Али, и были встречены аббатом Бузони, молив-
шимся у изголовья мертвеца.
В Париже целых две недели только и говорили что об этой дерзкой по-
пытке обокрасть графа. Умирающий подписал заявление, в котором указывал
на некоего Бенедетто, как на своего убийцу. Полиции было предписано пус-
тить по следам убийцы всех своих агентов.
Нож Кадрусса, потайной фонарь, связка отмычек и вся его одежда, иск-
лючая жилет, которого нигде не нашли, были приобщены к делу; труп был
отправлен в морг.
Граф всем отвечал, что все это произошло, пока он был у себя в Отей-
ле, и что, таким образом, он знает об этом только со слов аббата Бузони,
который, по странной случайноети, попросил у него позволения провести
эту ночь у него в доме, чтобы сделать выписки из некоторых редчайших
книг, имеющихся в его библиотеке.
Один только Бертуччо бледнел каждый раз, когда при нем произносили
имя Бенедетто; по никто не интересовался цветом лица Бертуччо.
Вильфор, призванный надето преступления, пожелал сам заняться делом и
вел следствие с тем страстным рвением, с каким он относился ко всем уго-
ловным делам, которые вел лично.
Но прошло уже три недели, а самые тщательные розыски не привели ни к
чему; в обществе уже начали забывать об этом покушении и об убийстве во-
ра его сообщником и занялись предстоящей свадьбой мадемуазель Данглар и
графа Андреа Кавальканти.
Этот брак был почти уже официально объявлен, и Андреа бывал в доме
банкира на правах жениха.
Написали Кавальканти-отцу; тот весьма одобрил этот брак, очень жалел,
что служба мешает ему покинуть Парму, где он сейчас находится, и изъявил
согласие выделить капитал, приносящий полтораста тысяч ливров годового
дохода.
Было условлено, что три миллиона будут помещены у Данглара, который
пустит их в оборот; правда, нашлись люди, выразившие молодому человеку
свои сомнения в устойчивом положении дел его будущего тестя, который за
последнее время терпел на бирже неудачу за неудачей; но Андреа, преис-
полненный высокого доверия и бескорыстия, отверг все эти пустые слухи и
был даже настолько деликатен, что ни слова не сказал о них барону.
Недаром барон был в восторге от графа Андреа Кавальканти.
Что касается мадемуазель Эжени Данглар, - в своей инстинктивной нена-
висти к замужеству, она была рада появлению Андреа, как способу изба-
виться от Морсера; но когда Андреа сделался слишком близок, она начала
относиться к нему с явным отвращением.
Быть может, барон это и заметил: но так как он мог приписать это отв-
ращение только капризу, то сделал вид, что не замечает его.
Между те и выговоренная Бошаном отсрочка приходила к концу. Кстати,
Морсер имел возможность оценить по достоинству совет Монте-Кристо, кото-
рый убеждал его дать делу заглохнуть; никто не обратил внимания на га-
зетную заметку, касавшуюся генерала, и никому не пришло в голову узнать
в офицере, сдавшем Янинский замок, благородного графа, заседающего в Па-
лате пэров.
Тем не менее Альбер считал себя оскорбленным, ибо не подлежало сомне-
нию, что оскорбительные для него строки были помещены в газете преднаме-
ренно. Кроме того, поведение Бошана в конце их беседы оставило в его Ду-
ше горький осадок. Поэтому он лелеял мысль о дуэли, настоящую причину
которой, если только Бошан на это согласился бы, он надеялся скрыть даже
от своих секундантов.
Бошана никто не видел с тех пор, как Альбер был у пего; всем, кто о
нем осведомлялся, отвечали, что он на несколько дней уехал.
Где же он был? Никто этого не знал.
Однажды утром Альбера разбудил камердинер и доложил ему о приходе Бо-
шана. Альбер протер глаза, велел попросить Бошана подождать внизу, в ку-
рительной, быстро оделся и спустился вниз.
Он застал Бошана шагающим из угла в угол. Увидав его, Бошан остано-
вился.
- То, что вы сами явились ко мне, не дожидаясь сегодняшнего моего по-
сещения, кажется мне добрым знаком, - сказал Альбер. - Ну, говорите ско-
рей, могу ли я протянуть вам руку и сказать: Бошан, признайтесь, что вы
были неправы, и останьтесь моим другом. Или же я должен просто спросить
вас: какое оружие вы выбираете?
- Альбер, - сказал Бошан с печалью в голосе, изумившей Морсера, -
прежде всего сядем и поговорим.
- Но мне казалось бы, сударь, что прежде чем сесть, вы должны дать
мне ответ?
- Альбер, - сказал журналист, - бывают обстоятельства, когда всего
труднее - дать ответ.
- Я вам это облегчу, сударь, повторив свой вопрос: берете вы обратно
свою заметку, да или нет?
- Морсер, так просто не отвечают: да или нет, когда дело касается
чести, общественного положения, самой жизни такого человека как гене-
рал-лейтенант граф до Морсер, пэр Франции.
- А что же в таком случае делают?
- Делают то, что сделал я, Альбер. Говорят себе: деньги, время и уси-
лия не играют роли, когда дело идет о репутации и интересах целой семьи.
Говорят себе: мало одной вероятности, нужна уверенность, когда идешь
биться на смерть с другом. Говорят себе: если мне придется скрестить
шпагу или обменяться выстрелом с человеком, которому я в течение трех
лет дружески жал руку, то я по крайней мере должен знать, почему я это
делаю, чтобы иметь возможность явиться к барьеру с чистым сердцем и спо-
койной совестью, которые необходимы человеку, когда он защищает свою
жизнь.
- Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Альбер, - но что все это зна-
чит?
- Это значит, что я только что вернулся из Янины.
- Из Янины? Вы?
- Да, я.
- Не может быть!
- Дорогой Альбер, вот мой паспорт; взгляните на визы: Женева, Милан,
Венеция, Триест, Дельвино, Янина. Вы, надеюсь, поверите полиции одной
республики, одного королевства и одной империи?
Альбер бросил взгляд на паспорт и с изумлением посмотрел на Бошана.
- Вы были в Янине? - переспросил он.
- Альбер, если бы вы были мне чужой, незнакомец, какой-нибудь лорд,
как тот англичанин, который явился несколько месяцев тому назад требо-
вать у меня удовлетворения и которого я убил, чтобы избавиться от него,
вы отлично понимаете, я не взял бы на себя такой труд; но мне казалось,
что из уважения к вам я обязан это сделать. Мне потребовалась неделя,
чтобы доехать туда, неделя на возвращение; четыре дня карантина и двое
суток на месте, - это и составило ровно три недели. Сегодня ночью я вер-
нулся, и вот я у вас.
- Боже мой, сколько предисловий, Бошан! Почему вы медлите и не гово-
рите того, чего я жду от вас!
- По правде говоря, Альбер...
- Можно подумать, что вы не решаетесь.
- Да, я боюсь.
- Вы боитесь признаться, что ваш корреспондент обманул вас? Бросьте
самолюбие, Бошан, и признавайтесь; ведь в вашей храбрости никто не усом-
нится.
- Совсем не так, - прошептал журналист, - как раз наоборот...
Альбер смертельно побледнел; он хотел что-то сказать, но слова замер-
ли у него на губах.
- Друг мой, - сказал Бошан самым ласковым голосом, - поверьте, я был
бы счастлив принести вам мои извинения и принес бы их от всей души; но,
увы...
- Но что?
- Заметка соответствовала истине, друг мой.
- Как! этот французский офицер...
- Да.
- Этот Фернан?
- Да.
- Изменник, который выдал замки паши, на службе у которою состоял...
- Простите меня за то, что я должен вам сказать, мой друг; этот чело-
век - ваш отец!
Альбер сделал яростное движение, чтобы броситься на Бошана, но тот
удержал его, не столько рукой, сколько ласковым взглядом.
- Вот, друг мой, - сказал он, вынимая из кармана бумагу, - вот дока-
зательство.
Альбер развернул бумагу; это было заявление четырех именитых граждан
Янины, удостоверяющее, что полковник Фернан Мондего, полковник-инструк-
тор на службе у визиря Али-Тебелина, выдал янинский замок за две тысячи
кошельков.
Подписи были заверены консулом.
Альбер пошатнулся и, сраженный, упал в кресло.
Теперь уже не могло быть сомнений, фамилия значилась полностью.
После минуты немого отчаяния он не выдержал, все его тело напряглось,
из глаз брызнули слезы.
Бошан, с глубокой скорбью глядевший на убитого горем друга, подошел к
нему.
- Альбер, - сказал он, - теперь вы меня понимаете? Я хотел лично все
видеть, во всем убедиться, надеясь, что все разъяснится в смысле, бла-
гоприятном для вашего отца, и что я смогу защитить его доброе имя. Но,
наоборот, из собранных мною сведений явствует, что этот офицер-инструк-
тор Фернан Мондего, возведенный Али-пашой в звание генерал-губернатора,
не кто иной, как граф Фернан до Морсер; тогда я вернулся сюда, помня,
что вы почтили меня своей дружбой, и бросился к вам.
Альбер все еще полулежал в кресле, закрыв руками лицо, словно желая
скрыться от дневного света.
- Я бросился к вам, - продолжал Бошан, - чтобы сказать вам: Альбер,
проступки наших отцов в наше беспокойное время но бросают тени на детей.
Альбер, немногие прошли через все революции, среди которых мы родились,
без того, чтобы их военный мундир или судейская мантия не оказались за-
пятнаны грязью или кровью. Никто на свете теперь, когда у меня все дока-
зательства, когда ваша тайна в моих руках, не может заставить меня при-
нять вызов, который ваша собственная совесть, я в этом уверен, сочла бы
преступлением; по то, чего вы больше не в праве от меня требовать, я вам
добровольно предлагаю. Хотите, чтобы эти доказательства, эти разоблаче-
ния, свидетельства, которыми располагаю я один, исчезли навсегда? Хоти-
те, чтобы эта страшная тайна осталась между вами и мной? Доверенная моей
чести, она никогда не будет разглашена. Скажите, вы этого хотите,
Альбер? Вы этого хотите, мой друг?
Альбер бросился Бошану на шею.
- Мой благородный друг! - воскликнул он.
- Возьмите, - сказал Бошан, подавая Альберу бумаги.
Альбер судорожно схватил их, сжал их, смял, хотел было разорвать; но,
подумав, что, быть может, когда-нибудь ветер поднимет уцелевший клочок и
коснется им его лба, он подошел к свече, всегда зажженной для сигар, и
сжег их все, до последнего клочка.
- Дорогой, несравненный Друг! - шептал Альбер, сжигая бумаги.
- Пусть все это забудется, как дурной сон, - сказал Бошан, - пусть
все это исчезнет, как эти последние искры, бегущие по почерневшей бума-
ге, пусть все это развеется, как этот последний дымок, вьющийся над
безгласным пеплом.
- Да, да, - сказал Альбер, - и пусть от всего этого останется лишь
вечная дружба, в которой я клянусь вам, мой спаситель. Эту дружбу будут
чтить паши дети, она будет служить мне вечным напоминанием, что честью
моего имени я обязан вам. Если бы кто-нибудь узнал об этом, Бошан, гово-
рю вам, я бы застрелился; или нет, ради моей матери я остался бы жить,
но я бы покинул Францию.
- Милый Альбер! - промолвил Бошан.
Но Альбера быстро оставила эта внезапная и несколько искусственная
радость, и он впал в еще более глубокую печаль.
- В чем дело? - спросил Бошан. - Скажите, что с вами?
- У меня что-то сломалось в душе, - сказал Альбер. - Знаете, Бошан,
не так легко сразу расстаться с тем уважением, с тем доверием, с той
гордостью, которую внушает сыну незапятнанное имя отца. Ах, Бошан! Как я
встречусь теперь с отцом? Отклоню лоб, когда он приблизит к нему губы,
отдерну руку, когда он протянет мне свою?.. Знаете, Бошан, я несчастней-
ший из людей. Несчастная моя матушка. - Если она знала об этом, как она
должна была страдать!
- Крепитесь, мой друг! - сказал Бошан, беря его за руки.
- Но каким образом попала та заметка в вашу газету? - воскликнул
Альбер. - За всем этим кроется чья-то ненависть, какой-то невидимый
враг.
- Тем более надо быть мужественным, - сказал Бошан. - На вашем лице
не должно быть никаких следов волнения; носите это горе в себе, как туча
несет в себе погибель и смерть, роковую тайну, которую никто не видит,
пока не грянет гроза. Друг, берегите ваши силы для той минуты, когда она
грянет.
- Разве вы думаете, что это не конец? - в ужасе спросил Альбер.
- Я ничего не думаю, но в конце концов все возможно. Кстати...
- Что такое? - спросил Альбер, видя, что Бошан колеблется.
- Вы все еще считаетесь женихом мадемуазель Данглар?
- Почему вы меня спрашиваете об этом сейчас?
- Потому что, мне кажется, вопрос о том, состоится этот брак или нет,
связан с тем, что нас сейчас занимает.
- Как! - вспыхнул Альбер, - вы думаете, что Данглар...
- Я вас просто спрашиваю, как обстоит дело с вашей свадьбой. Черт
возьми, не выводите из моих слов ничего другого, кроме того, что я в них
вкладываю, и не придавайте им такого значения, какого у них нет!
- Нет, - сказал Альбер, - свадьба расстроилась.
- Хорошо, - сказал Бошан.
Потом, видя, что молодой человек снова опечалился, он сказал:
- Знаете, Альбер, послушайтесь моего совета, выйдем на воздух; прока-
тимся по Булонскому лесу в экипаже или верхом; это вас успокоит; потом
заедем куда-нибудь позавтракать, а после каждый из нас пойдет по своим
делам.
- С удовольствием, - сказал Альбер, - но только пойдем пешком, я ду-
маю, мне будет полезно немного утомиться.
- Пожалуй, - сказал Бошан.
И друзья вышли и пешком пошли по бульвару. Дойдя до церкви Мадлен,
Бошан сказал:
- Слушайте, - раз уж мы здесь, зайдем к графу Монте-Кристо, он разв-
лечет вас; он превосходно умеет отвлекать людей от их мыслей, потому что
никогда ни о чем не спрашивает; а, по-моему, люди, которые никогда ни о
чем не спрашивают, самые лучшие утешители.
- Пожалуй, - сказал Альбер, - зайдем к нему, я его люблю.
Монте-Кристо очень обрадовался, увидев, что молодые люди пришли вмес-
те.
- Итак, я надеюсь, все кончено, разъяснено, улажено? - сказал он.
- Да, - отвечал Бошан, - эти нелепые слухи сами собой заглохли; и ес-
ли бы они снова всплыли, я первый ополчился бы против них. Не будем
больше говорить об этом.
- Альбер вам подтвердит, - сказал граф, - что я ему советовал то же
самое. Кстати, - прибавил он, - вы застали меня за неприятнейшим заняти-
ем.
- А что вы делали? - спросил Альбер. - Приводили в порядок свои бума-
ги?
- Только не свои, слава богу! Мои бумаги всегда в образцовом порядке,
ибо у меня их нет. Я разбирал бумаги господина Кавальканти.
- Кавальканти? - переспросил Бошан.
- Разве вы не знаете, что граф ему покровительствует? - сказал
Альбер.
- Вы не совсем правы, - сказал Монте-Кристо, - я никому не покрови-
тельствую, и меньше всего Кавальканти.
- Он женится вместо меня на мадемуазель Данглар, каковое обстоя-
тельство, - продолжал Альбер, пытаясь улыбнуться, - как вы сами понимае-
те, дорогой Бошан, повергает меня в отчаяние.
- Как! Кавальканти женится на мадемуазель Данглар? - спросил Бошан.
- Вы что же, с неба свалились? - сказал Монте-Кристо. - Вы, журна-
лист, возлюбленный Молвы! Весь Париж только об этом и говорит.
- И это вы, граф, устроили этот брак? - спросил Бошан.
- Я? Пожалуйста, господин создатель новостей, не вздумайте распрост-
ранять подобные слухи! Бог мой! Чтобы я да устраивал чей-нибудь брак?
Нет, вы меня не знаете; наоборот, я всячески противился этому; я отка-
зался быть посредником.
- Понимаю, - сказал Бошан, - из-за нашего друга Альбера?
- Только не из-за меня, - сказал Альбер. - Граф не откажется подтвер-
дить, что я, наоборот, давно просил его расстроить эти планы. Граф уве-
ряет, что не его я должен благодарить за это; пусть так, мне придется,
как древним, воздвигнуть алтарь неведомому богу.
- Послушание, - сказал Монте-Кристо, - это все так далеко от меня,
что я даже нахожусь в натянутых отношениях и с тестем и с женихом; и
только мадемуазель Эжени, которая, по-видимому, не имеет особой склон-
ности к замужеству, сохранила ко мне добрые чувства в благодарность за
то, что я не старался заставить ее отказаться от дорогой ее сердцу сво-
боды.
- И скоро эта свадьба состоится?
- Да, невзирая на все мои предостережения. Я ведь не знаю этого моло-
дого человека; говорят, он богат и из хорошей семьи; но для меня все это
только "говорят". Я до тошноты повторял это Данглару, но он без ума от
своего итальянца. Я счел даже нужным сообщить ему об одном обстоя-
тельстве, по-моему, еще более важном: этого молодого человека не то под-
менили, когда он был грудным младенцем, не то его украли цыгане, не то
его где-то потерял его воспитатель, не знаю точно. Но мне доподлинно из-
вестно, что его отец ничего о нем не знал десять с лишним лет. Что он
делал эти десять лет бродячей жизни, бог весть. Но и это предостережение
не помогло. Мне поручили написать майору, попросить его выслать докумен-
ты: вот они. Я их посылаю Дангларам, но, как Пилат, умываю руки.
- А мадемуазель д'Армильи? - спросил Бошан. - Она не в обиде на вас,
что вы отнимаете у нее ученицу?
- Право, не могу вам сказать; но, по-видимому, она уезжает в Италию.
Госпожа Данглар говорила со мной о ней и просила у меня рекомендательных
писем к итальянским импресарио; я дал ей записку к директору театра Вал-
ле, который мне кое-чем обязан. Но что с вами, Альбер? Вы такой груст-
ный; уж не влюблены ли вы, сами того не подозревая, в мадемуазель Данг-
лар? Как будто нет, - сказал Альбер с печальной улыбкой.
Бошан принялся рассматривать картины.
- Во всяком случае, - продолжал Монте-Кристо, - вы не такой, как
всегда. Скажите, что с вами?
- У меня мигрень, - сказал Альбер.
- Если так, мой дорогой виконт, - сказал Монте-Крито, - то я могу
предложить вам незаменимое лекарство, которое мне всегда помогает, когда
мне не по себе.
- Какое? - спросил Альбер.
- Перемену места.
- Вот как? - сказал Альбер.
- Да. Я и сям сейчас очень не в духе и собираюсь уехать. Хотите, пое-
дем вместе?
- Вы не в духе, граф, - сказал Бошан. - Почему?
- Вам легко говорить; а вот посмотрел бы я на вас, если бы в вашем
доме велось следствие!
- Следствие? Какое следствие?
- А как же, сам господин де Вильфор ведет следствие по делу о моем
уважаемом убийце, - это какой-то разбойник, бежавший с каторги, по-види-
мому.
- Ах, да, - сказал Бошан, - я читал об этом в газетах. Кто это такой,
этот Кадрусс?
- Какой-то провансалец. Вильфор слышал о нем, когда служил в Марселе,
а Данглар даже припоминает, что видел его. Поэтому господин королевский
прокурор принял самое горячее участие в этом деле, оно, по-видимому,
чрезвычайно заинтересовало и префекта полиции. Благодаря их вниманию, за
которое я им как нельзя более признателен, мне уже недели две как приво-
дят на дом всех бандитов, каких только можно раздобыть в Париже и его
окрестностях, под тем предлогом, что это убийца Кадрусса. Если так будет
продолжаться, через три месяца в славном французском королевстве не ос-
танется ни одного жулика, ни одного убийцы, который не знал бы назубок
плана моего дома. Мне остается только отдать им его в полное распоряже-
ние и уехать куда глаза глядят. Поедем со мной, виконт!
- С удовольствием.
- Значит, решено?
- Да, но куда же мы едем?
- Я вам уже сказал, туда, где воздух чист, где шум убаюкивает, где,
как бы ни был горд человек, он становится смиренным и чувствует свое
ничтожество. Я люблю это уничижение, я, которого, подобно Августу, назы-
вают властителем вселенной.