Страница:
- Нет, - сказала Валентина, - кто может желать моей смерти?
- Сейчас узнаете, - сказал Монте-Кристо, прислушиваясь.
- Каким образом? - спросила Валентина, со страхом озираясь по сторо-
нам.
- Потому что сейчас у вас нет лихорадки, нет бреда, потому что созна-
ние ваше прояснилось, потому что бьет полночь, а это час убийц.
- Господи! - сказала Валентина, проводя рукой по влажному лбу.
Медленно и уныло пробило полночь, и каждый удар молотом падал на
сердце девушки.
- Валентина, - продолжал граф, - соберите все свои силы, подавите в
груди биение сердца, сдержите крик в груди, притворитесь спящей, и вы
увидите.
Валентина схватила графа за руку.
- Я слышу шум, - сказала она, - уходите!
- Прощайте, или, вернее, до свидания, - отвечал граф.
И с грустной, отеческой улыбкой, от которой сердце девушки преиспол-
нилось благодарности, граф неслышными шагами направился к нише, где сто-
ял шкаф.
Но прежде чем закрыть за собой дверцу, он обернулся к Валентине.
- Ни движения, ни слова, - сказал он, - пусть думают, что вы спите,
иначе вас могут убить раньше, чем я подоспею.
И, произнеся это страшное наставление, граф исчез за дверью, бесшумно
закрывшейся за ним.
Валентина осталась одна, двое других часов, отстававших от часов Фи-
липпа Рульского, тоже друг за другом пробили полночь Потом все затихло,
и только изредка доносился далекий стук колес.
Все внимание Валентины сосредоточилось на часах в ее комнате, маятник
которых отбивал секунды.
Она принялась считать секунды и заметила, что ее сердце бьется вдвое
скорее.
Но она все еще сомневалась, кроткая Валентина не могла поверить, что
кто-то желает ее смерти За что? С какой целью? Что она сделала дурного,
чтобы нажить себе врагов?
Она не могла и думать о сне.
Единственная страшная мысль терзала ее: на свете есть человек, кото-
рый пытался ее убить и опять попытается это сделать.
Что, если на этот раз, видя, что яд бессилен, убийца, как сказал Мон-
те-Кристо, прибегнет к стали? Что, если граф не успеет помешать ему?
Что, если это ее последние минуты, и она больше не увидит Морреля?
При этой мысли Валентина похолодела от ужаса и была готова позвонить
и позвать на помощь.
Но ей казалось, что сквозь дверь книжного шкафа она видит глаза Мон-
те-Кристо; она не могла не думать об этих глазах и не знала, поможет ли
ей когда-нибудь чувство благодарности забыть о тягостном стыде, вызван-
ном нескромной заботливостью графа.
Так прошло двадцать минут, двадцать вечностей; потом еще десять ми-
нут; наконец, часы зашипели и громко ударили один раз.
В этот миг еле слышное поскрипывание ногтем о дверцу шкафа дало знать
Валентине, что граф бодрствует и советует ей бодрствовать тоже.
И сейчас же с противоположной стороны, где была комната Эдуарда,
скрипнул паркет; Валентина насторожилась и замерла, затаив дыхание,
щелкнула ручка, и дверь отворилась Валентина едва успела откинуться на
подушку и прикрыть локтем лицо.
Она вся дрожала, сердце ее сжималось от невыразимого ужаса. Она жда-
ла.
Кто-то подошел к кровати и коснулся полога.
Валентина собрала все свое мужество и начала дышать ровно, как спя-
щая.
- Валентина! - тихо позвал чей-то голос.
Девушка вся затрепетала, но не ответила.
- Валентина! - повторил голос.
Молчание. Валентина обещала графу не просыпаться.
И Валентина услышала почти неуловимый звук жидкости, льющейся в ста-
кан, из которого она недавно пила.
Тогда она осмелилась приоткрыть веки и взглянуть изпод руки.
Женщина в белом пеньюаре наливала в ее стакан какую-то жидкость из
флакона.
В это короткое мгновение Валентина, вероятно, задержала дыхание или
шевельнулась; женщина испуганно остановилась и нагнулась к постели, про-
веряя, спит ли она Это была г-жа де Вильфор.
Валентина, узнав мачеху, так сильно задрожала, что дрожь передалась
кровати.
Госпожа де Вильфор прижалась к стене и, спрятавшись за полог, молча,
внимательно следила за малейшим движением Валентины.
Девушка вспомнила предостережение Монте-Кристо; ей показалось, что в
руке мачехи блеснуло лезвие длинного, острого ножа.
Тогда Валентина огромным усилием воли заставила себя закрыть глаза; и
это движение, такое несмелое и обычно столь нетрудное, оказалось почти
непосильным; любопытство, жажда узнать правду не давали векам сомк-
нуться.
Между тем г-жа де Вильфор, успокоенная тишиной, в которой опять слы-
шалось ровное дыхание Валентины, решила, что девушка спит. Она снова
протянула руку и, полускрытая пологом, сдвинутым к изголовью кровати,
вылила в стакан Валентины остаток жидкости из флакона.
Затем она удалилась так тихо, что Валентина не слышала ее движений.
Она только видела, как исчезла рука, изящная округлая рука красивой
двадцатипятилетней женщины, льющая смерть.
Невозможно выразить, что пережила Валентина за те полторы минуты, ко-
торые провела в ее комнате г-жа де Вильфор.
Слабое царапанье по шкафу вывело девушку из оцепенения.
Она с усилием приподняла голову.
Дверца бесшумно отворилась, и снова появился граф Монте-Кристо.
- Что же, - спросил он, - вы еще сомневаетесь?
- Боже мой! - прошептала Валентина.
- Вы видели?
- Да!
- Вы узнали?
Валентина застонала.
- Да, - сказала она, - но я не могу поверить.
- Вы предпочитаете умереть и тем убить Максимилиана!..
- Боже мой, боже мой! - повторяла Валентина; ей казалось, что она
сходит с ума. - Но разве я не могу уйти из дому, убежать?..
- Валентина, рука, которая вас преследует, настигнет вас повсюду; зо-
лото купит ваших слуг, и смерть будет ждать вас во всех обличиях: в
глотке воды из ручья, в плоде, сорванном с дерева.
- Но ведь вы сами сказали, что дедушка приучил меня к яду.
- Да, к одному яду, и притом в малой дозе; но яд переменят или усилят
дозу.
Он взял стакан и омочил губы.
- Так и есть! - сказал он. - Вас хотят отравить уже не бруцином, а
простым наркотиком. Я узнаю вкус спирта, в котором его растворили. Если
бы вы выпили то, что госпожа де Вильфор налила сейчас в этот стакан, Ва-
лентина, вы бы погибли!
- Господи! - воскликнула девушка. - Но за что она меня преследует?
- Неужели вы так чисты сердцем, так далеки от всякого зла, что еще не
поняли?
- Нет, - сказала Валентина, - я ей ничего не сделала.
- Да ведь вы богаты, Валентина, у вас двести тысяч ливров годового
дохода, и эти двести тысяч вы отнимаете у ее сына.
- Но как же это? Ведь это не ее деньги, они достались мне от моих
родных.
- Разумеется. Вот почему и умерли маркиз и маркиза де Сен-Меран: нуж-
но было, чтобы вы получили после них наследство; вот почему, в тот день,
когда господин Нуартье сделал вас своей наследницей, он был приговорен;
вот почему и вы в свою очередь должны умереть, Валентина; тогда ваш отец
наследует после вас, а ваш брат, став единственным сыном, наследует пос-
ле отца.
- Эдуард, бедный мальчик! И все эти преступления совершаются из-за
него!
- Наконец вы поняли!
- Боже, только бы все это не пало на него!
- Вы ангел, Валентина.
- А дедушку, значит, пощадили?
- Решили, что после вашей смерти его имущество все равно перейдет к
вашему брату, если только дед не лишит его наследства, и что в конце
концов преступление это было бы бесполезно, а потому особенно опасно.
- И в уме женщины мог зародиться такой план! Боже, боже мой!
- Вспомните Перуджу, виноградную беседку в Почтовой гостинице и чело-
века в коричневом плаще, которого ваша мачеха расспрашивала об аква-то-
фана. Уже тогда этот адский замысел зрел в ее мозгу.
- Ах, граф, - воскликнула девушка, заливаясь слезами, - если так, я
обречена!
- Нет, Валентина, нет. Я все предвидел, и ваш враг побежден, ибо он
разгадан; нет, вы будете жить. Валентина, жить - чтобы любить и быть лю-
бимой; чтобы стать счастливой и дать счастье благородному сердцу, но для
этого вы должны всецело довериться мне.
- Приказывайте, граф, что мне делать?
- Принять то, что я вам дам.
- Видит бог, - воскликнула Валентина, - будь я одинока, я предпочла
бы умереть.
- Вы не скажете никому ни слова, даже вашему отцу.
- Но мой отец непричастен к этому злодеянию, правда, граф? - сказала
Валентина, умоляюще сложив руки.
- Нет; но ваш отец, человек, искушенный в изобличении преступников,
должен был предполагать, что все эти смерти у вас в доме неестественны.
Ваш отец сам должен бы вас охранять, он должен был быть в этот час на
моем месте; он сам должен был выплеснуть эту жидкость; сам должен был
уже подняться против убийцы. Призрак против призрака, - прошептал он,
заканчивая свою мысль.
- Я сделаю все, чтобы жить, граф, - сказала Валентина, - потому что
есть два человека на свете, которые так меня любят, что умрут, если я
умру: дедушка и Максимилиан.
- Я буду их охранять, как охранял вас.
- Скажите, что я должна делать, - спросила Валентина. - Господи, что
со мной будет? - шепотом прибавила она.
- Что бы с вами ни произошло, Валентина, не пугайтесь; если вы будете
страдать, если вы потеряете зрение, слух, осязание, не страшитесь ниче-
го; если вы очнетесь и не будете знать, где вы, не бойтесь, хотя бы вы
проснулись в могильном склепе, в гробу; соберитесь с мыслями и скажите
себе: в эту минуту меня охраняет друг, отец, человек, который хочет
счастья мне и Максимилиану.
- Боже, неужели так нужно?
- Может быть, вы предпочитаете выдать вашу мачеху?
- Нет, нет, лучше умереть!
- Вы не умрете, Валентина. Что бы с вами ни произошло, обещайте мне
не роптать и надеяться!
- Я буду думать о Максимилиане.
- Я люблю вас, как родную дочь, Валентина; я один могу вас спасти, и
я вас спасу.
Валентина молитвенно сложила руки, - она чувствовала, что только бог
может поддержать ее в этот страшный час. Она шептала бессвязные слова,
забыв о том, что ее плечи прикрыты только длинными волосами и что сквозь
тонкое кружево пеньюара видно, как бьется ее сердце.
Граф осторожно дотронулся до ее руки, натянул ей на плечи бархатное
одеяло и сказал с отеческой улыбкой:
- Дитя мое, верьте моей преданности, как вы верите в милость божью и
в любовь Максимилиана.
Валентина взглянула на него благодарно и кротко, словно послушный ре-
бенок.
Тогда граф вынул из жилетного кармана изумрудную бонбоньерку, открыл
золотую крышечку и положил на ладонь Валентины пилюлю величиною с горо-
шину.
Валентина взяла ее и внимательно посмотрела на графа, на лице ее не-
устрашимого защитника сиял отблеск божественного могущества и величия.
Взгляд Валентины вопрошал.
- Да, - сказал Монте-Кристо.
Валентина поднесла пилюлю к губам и проглотила ее.
- До свидания, дитя мое, - сказал он - Теперь я попытаюсь уснуть, ибо
вы спасены.
- Идите, - сказала Валентина, - я вам обещаю не бояться, что бы со
мной ни случилось.
Монте-Кристо долго смотрел на девушку, которая понемногу засыпала,
побежденная действием наркотика.
Затем он взял стакан, отлил три четверти в камин, чтобы можно было
подумать, что Валентина пила из него, поставил его опять на ночной сто-
лик, потом подошел к книжному шкафу и исчез, бросив последний взгляд на
Валентину; она засыпала безмятежно, как ангел, покоящийся у ног создате-
ля.
Ночник продолжал гореть на камине, поглощая последние капли масла,
еще плававшие на поверхности воды, уже краснеющий круг окрашивал але-
бастровый колпачок, уже потрескивающий огонек вспыхивал последними иск-
рами, ибо и у неживых предметов бывают предсмертные судороги, которые
можно сравнить с человеческой агонией, тусклый, зловещий свет бросал
опаловые отблески на белый полог постели Валентины.
Уличный шум затих и воцарилось жуткое безмолвие.
И вот дверь из комнаты Эдуарда отворилась, и лицо, которое мы уже ви-
дели, отразилось в зеркале, висевшем напротив, то была г-жа де Вильфор,
пришедшая посмотреть на действие напитка.
Она остановилась на пороге, прислушалась к треску ночника, единствен-
ному звуку в этой комнате, которая казалась необитаемой, и затем тихо
подошла к ночному столу, чтобы взглянуть, пуст ли стакан.
Он был еще на четверть полон, как мы уже сказали.
Госпожа де Вильфор взяла его, вылила остатки в камин и помешала золу,
чтобы жидкость лучше впиталась; затем старательно выполоскала стакан,
вытерла своим платком и поставила не прежнее место.
Она долго не решалась подойти к кровати и посмотреть на Валентину.
Этот мрачный свет, безмолвие, темные чары ночи, должно быть, нашли
отклик в кромешных глубинах ее души: отравительница страшилась своего
деяния.
Наконец она собралась с духом, откинула полог, склонилась над изго-
ловьем и посмотрела на Валентину.
Девушка не дышала; легчайшая пушинка не заколебалась бы на ее полу-
открытых, неподвижных губах, ее веки подернулись лиловой тенью и слегка
припухли, и ее длинные темные ресницы осеняли уже пожелтевшую, как воск,
кожу.
Госпожа де Вильфор долго смотрела на это красноречивое в своей непод-
вижности лицо; наконец отважилась и, приподняв одеяло, приложила руку к
сердцу девушки.
Оно не билось.
Трепет, который она ощутила в пальцах, был биением ее собственного
пульса; она вздрогнула и отняла руку.
Рука Валентины свесилась с кровати; рука эта, от плеча до запястья,
казалась изваянной Жерменом Пилоном; но кисть была слегка искажена судо-
рогой, и тонкие пальцы, оцепенев, застыли на красном дереве кровати.
Лунки ногтей посинели.
У госпожи де Вильфор не оставалось сомнений: все было кончено; страш-
ное дело, последнее из задуманных ею, наконец свершилось.
Отравительнице нечего было больше делать в этой комнате; она, не вы-
пуская полога из рук, осторожно попятилась, видимо, страшась шума
собственных шагов по ковру; она была заворожена зрелищем смерти, которое
таит в себе неодолимое обаяние, пока смерть еще не разложение, а только
неподвижность, пока она еще таинство, а не тлен.
Минуты проходили, а г-жа де Вильфор все не могла выпустить полог, ко-
торый она простерла, как саван, над головой Валентины. Она платила дань
раздумью, а раздумье преступника - муки совести.
Ночник затрещал громче.
Госпожа де Вильфор вздрогнула и выпустила полог.
В ту же секунду ночник погас, и комната погрузилась в непроглядный
мрак.
И в этом мраке вдруг ожили часы и пробили половину пятого.
Преступница, затрепетав, ощупью добралась до двери и вернулась к себе
с каплями холодного пота на лбу.
Еще два часа комната оставалась погруженной во тьму.
Затем понемногу ее залил бледный свет, проникая сквозь ставни; он
стал ярче и вернул предметам, краски и очертания.
Вскоре на лестнице раздалось покашливание, и в комнату Валентины вош-
ла сиделка с чашкой в руках.
Отцу, возлюбленному первый взгляд сказал бы: Валентина умерла; но для
этой наемницы Валентина только спала.
- Так, - сказала она, подходя к ночному столику, - она выпила часть
микстуры, стакан на две трети пуст.
Затем она подошла к камину, развела огонь, села в кресло и, хотя она
только что встала с постели, воспользовалась сном Валентины, чтобы еще
немного подремать.
Она проснулась, когда часы били восемь.
Тогда, удивленная непробудным сном больной, испуганная свесившейся
рукой, которой спящая так и не шевельнула, сиделка подошла к кровати и
только тогда заметила похолодевшие губы и остывшую грудь.
Она хотела поднять руку Валентины, но закоченевшая рука была так не-
податлива, что сиделка поняла все.
Она в ужасе вскрикнула и бросилась к двери.
- Помогите! - закричала она. - Помогите!
- Что случилось? - ответил снизу голос д'Авриньи. Это был час его
ежедневного визита.
- Что случилось? - послышался голос Вильфора, быстро выходящего из
кабинета. - Доктор, вы слышите, зовут на помощь?
- Да, да, - отвечал д'Авриньи, - идем, идем скорее к Валентине.
Но прежде чем подоспели отец и доктор, слуги, находившиеся в комнатах
и коридорах того же этажа, уже вошли и, увидав Валентину, бледную и не-
подвижную на кровати, в отчаянии ломали руки.
- Позовите госпожу де Вильфор, разбудите госпожу де Вильфор, - кричал
королевский прокурор, стоя на пороге, которого он, казалось, не смел пе-
реступить.
Но слуги, не отвечая, смотрели на д'Авриньи, который вошел в комнату,
бросился к Валентине и приподнял ее.
- И эта! - прошептал он, опуская ее - О господи, когда же конец!
Вильфор вбежал в комнату.
- Боже мой, что вы сказали, - отчаянно крикнул он. - Доктор! Док-
тор!..
- Я сказал, что Валентина умерла, - торжественно и сурово ответил
д'Авриньи.
Вильфор рухнул на колени, как подкошенный, уронив голову на постель
Валентины.
При словах доктора, при возгласе отца охваченные паникой слуги выбе-
жали вон с глухими проклятиями; на лестницах и в коридорах были слышны
их торопливые шаги, затем громкий шум во дворе; потом все стихло; все,
от первого до последнего, бежали из проклятого дома.
Тогда г-жа де Вильфор в накинутом на плечи пеньюаре приподняла
портьеру; она остановилась на пороге, притворяясь удивленной и стараясь
выдавить несколько непокорных слезинок.
Вдруг она побледнела и, вытянув руки, подскочила к ночному столику.
Она увидела, что д'Авриньи нагнулся и внимательно рассматривает ста-
кан, который она своими руками опорожнила в эту ночь.
В стакане было ровно столько жидкости, сколько она выплеснула в золу
камина.
Если бы дух Валентины встал перед ней, отравительница была бы не так
потрясена.
Этот цвет - цвет напитка, который она налила Валентине в стакан и ко-
торый Валентина выпила, этот яд не может обмануть глаза д'Авриньи, и
д'Авриньи внимательно его рассматривает, это - чудо, которое сотворил
бог, дабы, вопреки всем уловкам убийцы, остался след, доказательство,
улика преступления.
Пока г-жа де Вильфор стояла неподвижно, как воплощение страха, а
Вильфор, припав лицом к постели умершей, не видел ничего вокруг, д'Ав-
риньи подошел к окну. Еще раз тщательно рассмотрев содержимое стакана,
он обмакнул в жидкость кончик пальца.
- Это уже не бруцин, - прошептал он, - посмотрим, что это такое!
Он подошел к одному из шкафов превращенному в аптечку, и, вынув из
серебряного футляра склянку с азотной кислотой, налил несколько капель в
опаловую жидкость, тотчас же окрасившуюся в кроваво-красный цвет.
- Так! - сказал д'Авриньи, с отвращением судьи, перед которым откры-
вается истина, и с радостью ученого, разрешившего сложную задачу.
Госпожа де Вильфор оглянулась по сторонам; глаза ее вспыхнули, потом
погасли, она, шатаясь, нащупала рукою дверь и скрылась.
Через минуту послышался шум падающего тела.
Но никто не обратил на это внимания. Сиделка следила за действиями
доктора, Вильфор пребывал все в том же забытьи.
Один д'Авриньи проводил глазами г-жу де Вильфор и заметил ее поспеш-
ный уход.
Он приподнял портьеру, и через комнату Эдуарда его взгляд проник в
спальню, г-жа де Вильфор без движения лежала на полу.
- Ступайте туда, - сказал он сиделке, - госпоже де Вильфор дурно.
- Но мадемуазель Валентина? - проговорила она с запинкой.
- Мадемуазель Валентина не нуждается больше в помощи, - сказал д'Ав-
риньи, - она умерла.
- Умерла? Умерла? - стонал Вильфор в пароксизме душевной муки, тем
более раздирающей, что она была неизведанной, новой, неслыханной для
этого стального сердца.
- Что я слышу! Умерла! - воскликнул третий голос - Кто сказал, что
Валентина умерла?
Вильфор и доктор обернулись. В дверях стоял Моррель, бледный, потря-
сенный, страшный.
Вот что произошло.
В обычный час, через маленькую дверь, ведущую к Нуартье, явился Мор-
рель.
Против обыкновения, дверь не была заперта; ему не пришлось звонить, и
он вошел.
Он постоял в прихожей, зовя прислугу, чтобы кто-нибудь проводил его к
Нуартье.
Но никто не откликался; слуги, как известно, покинули дом.
Моррель не имел особых поводов к беспокойству: Монте-Кристо обещал
ему, что Валентина будет жить, и до сих пор это обещание не было наруше-
но. Каждый вечер граф приносил ему хорошие вести, подтверждаемые на сле-
дующий день самим Нуартье.
Все же это безлюдье показалось ему странным; оп позвал еще раз, в
третий раз; та же тишина.
Тогда он решил подняться.
Дверь Нуартье была открыта, как и остальные двери.
Первое, что бросилось ему в глаза, был старик, сидевший в кресле, на
своем обычном месте; он был очень бледен, и в его расширенных глазах
застыл испуг.
- Как вы поживаете, сударь? - спросил Моррель, не без замирания серд-
ца.
- Хорошо, - показал старик, - хорошо.
Но его лицо выражало все большую тревогу.
- Вы чем-то озабочены, - продолжал Моррель. - Позвать кого-нибудь из
слуг?
- Да, - показал Нуартье.
Моррель стал звонить изо всех сил; по, сколько он ни дергал за шнур,
никто не приходил.
Он повернулся к Нуартье; лицо старика становилось все бледнее и тре-
вожнее.
- Боже мой! - сказал Моррель. - Почему никто не идет? Еще кто-нибудь
заболел?
Глаза Нуартье, казалось, готовы были выскочить из орбит.
- Да что с вами? - продолжал Моррель. - Вы меня пугаете! Валентина?..
- Да! Да! - показал Нуартье.
Максимилиан открыл рот, по не мог вымолвить ни слова; он зашатался и
прислонился к стене.
Затем он указал рукой на дверь.
- Да! Да! Да! - показал старик.
Максимилиан бросился к маленькой лестнице и спустился по ней в два
прыжка, между тем как Нуартье, казалось, кричал ему глазами:
- Скорей, скорей!
Моррель в одну минуту пробежал несколько комнат, пустых, как и весь
дом, и достиг комнаты Валентины.
Ему не пришлось отворять дверь, она была раскрыта настежь.
Первое, что он услышал, было рыдание. Он увидел, как в тумане, черную
фигуру, стоявшую на коленях и зарывшуюся в беспорядочную груду белых
покрывал. Страх, смертельный страх пригвоздил его к порогу.
И тут он услышал голос, который говорил: - Валентина умерла, - и дру-
гой, который отозвался, как эхо:
- Умерла! Умерла!
Вильфор поднялся, почти стыдясь того, что его застали в припадке та-
кого отчаяния.
Должность грозного обвинителя, которую он занимал в течение двадцати
пяти лет, сделала из него нечто большее или, быть может, меньшее, чем
человек.
Его взгляд, в первый миг растерянный и блуждающий, остановился на
Максимилиане.
- Кто вы, сударь? - сказал он. - Откуда вы? Так не входят в дом, где
обитает смерть. Уйдите!
Моррель не двигался, он не мог оторвать глаз от ужасного зрелища: от
смятой постели и бледного лица на подушках.
- Уходите! Слышите? - крикнул Вильфор.
Д'Авриньи тоже подошел, чтобы заставить Максимилиана уйти.
Тот окинул безумным взором Валентину, обоих мужчин, комнату, хотел,
по-видимому, что-то сказать, - наконец, не находя ни слова, чтобы отве-
тить, несмотря на вихрь горестных мыслей, проносившихся в его мозгу, он
схватился за голову и бросился к выходу; Вильфор и д'Авриньи, на минуту
отвлеченные от своих дум, посмотрели ему вслед и обменялись взглядом,
который говорил:
"Это сумасшедший".
Но не прошло и пяти минут, как лестница заскрипела под тяжелыми шага-
ми, и появился Моррель, который, с нечеловеческой силой подняв кресло
Нуартье, внес старика на второй этаж.
Дойдя до площадки, Моррель опустил кресло на пол и быстро вкатил его
в комнату Валентины.
Все это он проделал с удесятеренной силой исступленного отчаяния.
Но страшнее всего было лицо Нуартье, когда Моррель подвез его к кро-
вати Валентины; на этом лице напряженно жили одни глаза, в них сосредо-
точились все силы и все чувства паралитика.
И при виде этого бледного лица с горящим взглядом Вильфор испугался.
Всю жизнь, всякий раз, как он сталкивался со своим отцом, происходило
что-нибудь ужасное.
- Смотрите, что они сделали! - крикнул Моррель, все еще опираясь од-
ной рукой на спинку кресла, которое он подкатил к кровати, а другой ука-
зывая на Валентину. - Смотрите, отец!
Вильфор отступил на шаг и с удивлением смотрел на молодого человека,
ему почти незнакомого, который называл Нуартье своим отцом.
Казалось, в этот миг вся душа старика перешла в его налившиеся кровью
глаза; жилы на лбу вздулись, синева, вроде той, которая заливает кожу
эпилептиков, покрыла шею, щеки и виски; этому внутреннему взрыву, потря-
сающему все его существо, не хватало только крика.
Этот крик словно выступал из всех пор, страшный в своей немоте, раз-
дирающий в своей беззвучности.
Д'Авриньи бросился к старику и дал ему понюхать спирту.
- Сударь, - крикнул тогда Моррель, схватив недвижную руку паралитика,
- меня спрашивают, кто я такой и по какому праву я здесь. Вы знаете,
скажите им, скажите!
Рыдания заглушили его голос.
Прерывистое дыхание сотрясало грудь старика. Этовозбуждение было по-
хоже на начало агонии.
Наконец слезы хлынули из глаз Нуартье, более счастливого, чем Мор-
рель, который рыдал без слез. Старик не мог наклонить голову и лишь зак-
рыл глаза.
- Скажите, что я был ее женихом, - продолжал Моррель. - Скажите, что
она была моим другом, моей единственной любовью на свете! Скажите ям,
что ее бездыханный труп принадлежит мне!
И он бросился на колени перед постелью, судорожно вцепившись в нее
руками.
Видеть этого большого, сильного человека, раздавленного горем, было
так мучительно, что Д'Авриньи отвернулся, чтобы скрыть волнение;
Вильфор, не требуя больше объяснений, покоренный притягательной силой,
которая влечет нас к людям, любившим тех, кого мы оплакиваем, протянул
Моррелю руку.
Но Максимилиан ничего не видел; он схватил ледяную руку Валентины и,
не умея плакать, глухо стонал, сжимая зубами край простыни.
Несколько минут в этой комнате слышались только рыдания, проклятия и
молитвы.
И все же один звук господствовал над всем: то было хриплое, страшное
дыхание Нуартье. Казалось, при каждом вдохе рвались жизненные пружины в
его груди.
Наконец Вильфор, владевший собой лучше других и как бы уступивший на
время свое место Максимилиану, решился заговорить.
- Сударь, - сказал он, - вы говорите, что вы любили Валентину, что вы
были ее женихом. Я не знал об этой любви, о вашем сговоре; и все же я,
- Сейчас узнаете, - сказал Монте-Кристо, прислушиваясь.
- Каким образом? - спросила Валентина, со страхом озираясь по сторо-
нам.
- Потому что сейчас у вас нет лихорадки, нет бреда, потому что созна-
ние ваше прояснилось, потому что бьет полночь, а это час убийц.
- Господи! - сказала Валентина, проводя рукой по влажному лбу.
Медленно и уныло пробило полночь, и каждый удар молотом падал на
сердце девушки.
- Валентина, - продолжал граф, - соберите все свои силы, подавите в
груди биение сердца, сдержите крик в груди, притворитесь спящей, и вы
увидите.
Валентина схватила графа за руку.
- Я слышу шум, - сказала она, - уходите!
- Прощайте, или, вернее, до свидания, - отвечал граф.
И с грустной, отеческой улыбкой, от которой сердце девушки преиспол-
нилось благодарности, граф неслышными шагами направился к нише, где сто-
ял шкаф.
Но прежде чем закрыть за собой дверцу, он обернулся к Валентине.
- Ни движения, ни слова, - сказал он, - пусть думают, что вы спите,
иначе вас могут убить раньше, чем я подоспею.
И, произнеся это страшное наставление, граф исчез за дверью, бесшумно
закрывшейся за ним.
Валентина осталась одна, двое других часов, отстававших от часов Фи-
липпа Рульского, тоже друг за другом пробили полночь Потом все затихло,
и только изредка доносился далекий стук колес.
Все внимание Валентины сосредоточилось на часах в ее комнате, маятник
которых отбивал секунды.
Она принялась считать секунды и заметила, что ее сердце бьется вдвое
скорее.
Но она все еще сомневалась, кроткая Валентина не могла поверить, что
кто-то желает ее смерти За что? С какой целью? Что она сделала дурного,
чтобы нажить себе врагов?
Она не могла и думать о сне.
Единственная страшная мысль терзала ее: на свете есть человек, кото-
рый пытался ее убить и опять попытается это сделать.
Что, если на этот раз, видя, что яд бессилен, убийца, как сказал Мон-
те-Кристо, прибегнет к стали? Что, если граф не успеет помешать ему?
Что, если это ее последние минуты, и она больше не увидит Морреля?
При этой мысли Валентина похолодела от ужаса и была готова позвонить
и позвать на помощь.
Но ей казалось, что сквозь дверь книжного шкафа она видит глаза Мон-
те-Кристо; она не могла не думать об этих глазах и не знала, поможет ли
ей когда-нибудь чувство благодарности забыть о тягостном стыде, вызван-
ном нескромной заботливостью графа.
Так прошло двадцать минут, двадцать вечностей; потом еще десять ми-
нут; наконец, часы зашипели и громко ударили один раз.
В этот миг еле слышное поскрипывание ногтем о дверцу шкафа дало знать
Валентине, что граф бодрствует и советует ей бодрствовать тоже.
И сейчас же с противоположной стороны, где была комната Эдуарда,
скрипнул паркет; Валентина насторожилась и замерла, затаив дыхание,
щелкнула ручка, и дверь отворилась Валентина едва успела откинуться на
подушку и прикрыть локтем лицо.
Она вся дрожала, сердце ее сжималось от невыразимого ужаса. Она жда-
ла.
Кто-то подошел к кровати и коснулся полога.
Валентина собрала все свое мужество и начала дышать ровно, как спя-
щая.
- Валентина! - тихо позвал чей-то голос.
Девушка вся затрепетала, но не ответила.
- Валентина! - повторил голос.
Молчание. Валентина обещала графу не просыпаться.
И Валентина услышала почти неуловимый звук жидкости, льющейся в ста-
кан, из которого она недавно пила.
Тогда она осмелилась приоткрыть веки и взглянуть изпод руки.
Женщина в белом пеньюаре наливала в ее стакан какую-то жидкость из
флакона.
В это короткое мгновение Валентина, вероятно, задержала дыхание или
шевельнулась; женщина испуганно остановилась и нагнулась к постели, про-
веряя, спит ли она Это была г-жа де Вильфор.
Валентина, узнав мачеху, так сильно задрожала, что дрожь передалась
кровати.
Госпожа де Вильфор прижалась к стене и, спрятавшись за полог, молча,
внимательно следила за малейшим движением Валентины.
Девушка вспомнила предостережение Монте-Кристо; ей показалось, что в
руке мачехи блеснуло лезвие длинного, острого ножа.
Тогда Валентина огромным усилием воли заставила себя закрыть глаза; и
это движение, такое несмелое и обычно столь нетрудное, оказалось почти
непосильным; любопытство, жажда узнать правду не давали векам сомк-
нуться.
Между тем г-жа де Вильфор, успокоенная тишиной, в которой опять слы-
шалось ровное дыхание Валентины, решила, что девушка спит. Она снова
протянула руку и, полускрытая пологом, сдвинутым к изголовью кровати,
вылила в стакан Валентины остаток жидкости из флакона.
Затем она удалилась так тихо, что Валентина не слышала ее движений.
Она только видела, как исчезла рука, изящная округлая рука красивой
двадцатипятилетней женщины, льющая смерть.
Невозможно выразить, что пережила Валентина за те полторы минуты, ко-
торые провела в ее комнате г-жа де Вильфор.
Слабое царапанье по шкафу вывело девушку из оцепенения.
Она с усилием приподняла голову.
Дверца бесшумно отворилась, и снова появился граф Монте-Кристо.
- Что же, - спросил он, - вы еще сомневаетесь?
- Боже мой! - прошептала Валентина.
- Вы видели?
- Да!
- Вы узнали?
Валентина застонала.
- Да, - сказала она, - но я не могу поверить.
- Вы предпочитаете умереть и тем убить Максимилиана!..
- Боже мой, боже мой! - повторяла Валентина; ей казалось, что она
сходит с ума. - Но разве я не могу уйти из дому, убежать?..
- Валентина, рука, которая вас преследует, настигнет вас повсюду; зо-
лото купит ваших слуг, и смерть будет ждать вас во всех обличиях: в
глотке воды из ручья, в плоде, сорванном с дерева.
- Но ведь вы сами сказали, что дедушка приучил меня к яду.
- Да, к одному яду, и притом в малой дозе; но яд переменят или усилят
дозу.
Он взял стакан и омочил губы.
- Так и есть! - сказал он. - Вас хотят отравить уже не бруцином, а
простым наркотиком. Я узнаю вкус спирта, в котором его растворили. Если
бы вы выпили то, что госпожа де Вильфор налила сейчас в этот стакан, Ва-
лентина, вы бы погибли!
- Господи! - воскликнула девушка. - Но за что она меня преследует?
- Неужели вы так чисты сердцем, так далеки от всякого зла, что еще не
поняли?
- Нет, - сказала Валентина, - я ей ничего не сделала.
- Да ведь вы богаты, Валентина, у вас двести тысяч ливров годового
дохода, и эти двести тысяч вы отнимаете у ее сына.
- Но как же это? Ведь это не ее деньги, они достались мне от моих
родных.
- Разумеется. Вот почему и умерли маркиз и маркиза де Сен-Меран: нуж-
но было, чтобы вы получили после них наследство; вот почему, в тот день,
когда господин Нуартье сделал вас своей наследницей, он был приговорен;
вот почему и вы в свою очередь должны умереть, Валентина; тогда ваш отец
наследует после вас, а ваш брат, став единственным сыном, наследует пос-
ле отца.
- Эдуард, бедный мальчик! И все эти преступления совершаются из-за
него!
- Наконец вы поняли!
- Боже, только бы все это не пало на него!
- Вы ангел, Валентина.
- А дедушку, значит, пощадили?
- Решили, что после вашей смерти его имущество все равно перейдет к
вашему брату, если только дед не лишит его наследства, и что в конце
концов преступление это было бы бесполезно, а потому особенно опасно.
- И в уме женщины мог зародиться такой план! Боже, боже мой!
- Вспомните Перуджу, виноградную беседку в Почтовой гостинице и чело-
века в коричневом плаще, которого ваша мачеха расспрашивала об аква-то-
фана. Уже тогда этот адский замысел зрел в ее мозгу.
- Ах, граф, - воскликнула девушка, заливаясь слезами, - если так, я
обречена!
- Нет, Валентина, нет. Я все предвидел, и ваш враг побежден, ибо он
разгадан; нет, вы будете жить. Валентина, жить - чтобы любить и быть лю-
бимой; чтобы стать счастливой и дать счастье благородному сердцу, но для
этого вы должны всецело довериться мне.
- Приказывайте, граф, что мне делать?
- Принять то, что я вам дам.
- Видит бог, - воскликнула Валентина, - будь я одинока, я предпочла
бы умереть.
- Вы не скажете никому ни слова, даже вашему отцу.
- Но мой отец непричастен к этому злодеянию, правда, граф? - сказала
Валентина, умоляюще сложив руки.
- Нет; но ваш отец, человек, искушенный в изобличении преступников,
должен был предполагать, что все эти смерти у вас в доме неестественны.
Ваш отец сам должен бы вас охранять, он должен был быть в этот час на
моем месте; он сам должен был выплеснуть эту жидкость; сам должен был
уже подняться против убийцы. Призрак против призрака, - прошептал он,
заканчивая свою мысль.
- Я сделаю все, чтобы жить, граф, - сказала Валентина, - потому что
есть два человека на свете, которые так меня любят, что умрут, если я
умру: дедушка и Максимилиан.
- Я буду их охранять, как охранял вас.
- Скажите, что я должна делать, - спросила Валентина. - Господи, что
со мной будет? - шепотом прибавила она.
- Что бы с вами ни произошло, Валентина, не пугайтесь; если вы будете
страдать, если вы потеряете зрение, слух, осязание, не страшитесь ниче-
го; если вы очнетесь и не будете знать, где вы, не бойтесь, хотя бы вы
проснулись в могильном склепе, в гробу; соберитесь с мыслями и скажите
себе: в эту минуту меня охраняет друг, отец, человек, который хочет
счастья мне и Максимилиану.
- Боже, неужели так нужно?
- Может быть, вы предпочитаете выдать вашу мачеху?
- Нет, нет, лучше умереть!
- Вы не умрете, Валентина. Что бы с вами ни произошло, обещайте мне
не роптать и надеяться!
- Я буду думать о Максимилиане.
- Я люблю вас, как родную дочь, Валентина; я один могу вас спасти, и
я вас спасу.
Валентина молитвенно сложила руки, - она чувствовала, что только бог
может поддержать ее в этот страшный час. Она шептала бессвязные слова,
забыв о том, что ее плечи прикрыты только длинными волосами и что сквозь
тонкое кружево пеньюара видно, как бьется ее сердце.
Граф осторожно дотронулся до ее руки, натянул ей на плечи бархатное
одеяло и сказал с отеческой улыбкой:
- Дитя мое, верьте моей преданности, как вы верите в милость божью и
в любовь Максимилиана.
Валентина взглянула на него благодарно и кротко, словно послушный ре-
бенок.
Тогда граф вынул из жилетного кармана изумрудную бонбоньерку, открыл
золотую крышечку и положил на ладонь Валентины пилюлю величиною с горо-
шину.
Валентина взяла ее и внимательно посмотрела на графа, на лице ее не-
устрашимого защитника сиял отблеск божественного могущества и величия.
Взгляд Валентины вопрошал.
- Да, - сказал Монте-Кристо.
Валентина поднесла пилюлю к губам и проглотила ее.
- До свидания, дитя мое, - сказал он - Теперь я попытаюсь уснуть, ибо
вы спасены.
- Идите, - сказала Валентина, - я вам обещаю не бояться, что бы со
мной ни случилось.
Монте-Кристо долго смотрел на девушку, которая понемногу засыпала,
побежденная действием наркотика.
Затем он взял стакан, отлил три четверти в камин, чтобы можно было
подумать, что Валентина пила из него, поставил его опять на ночной сто-
лик, потом подошел к книжному шкафу и исчез, бросив последний взгляд на
Валентину; она засыпала безмятежно, как ангел, покоящийся у ног создате-
ля.
Ночник продолжал гореть на камине, поглощая последние капли масла,
еще плававшие на поверхности воды, уже краснеющий круг окрашивал але-
бастровый колпачок, уже потрескивающий огонек вспыхивал последними иск-
рами, ибо и у неживых предметов бывают предсмертные судороги, которые
можно сравнить с человеческой агонией, тусклый, зловещий свет бросал
опаловые отблески на белый полог постели Валентины.
Уличный шум затих и воцарилось жуткое безмолвие.
И вот дверь из комнаты Эдуарда отворилась, и лицо, которое мы уже ви-
дели, отразилось в зеркале, висевшем напротив, то была г-жа де Вильфор,
пришедшая посмотреть на действие напитка.
Она остановилась на пороге, прислушалась к треску ночника, единствен-
ному звуку в этой комнате, которая казалась необитаемой, и затем тихо
подошла к ночному столу, чтобы взглянуть, пуст ли стакан.
Он был еще на четверть полон, как мы уже сказали.
Госпожа де Вильфор взяла его, вылила остатки в камин и помешала золу,
чтобы жидкость лучше впиталась; затем старательно выполоскала стакан,
вытерла своим платком и поставила не прежнее место.
Она долго не решалась подойти к кровати и посмотреть на Валентину.
Этот мрачный свет, безмолвие, темные чары ночи, должно быть, нашли
отклик в кромешных глубинах ее души: отравительница страшилась своего
деяния.
Наконец она собралась с духом, откинула полог, склонилась над изго-
ловьем и посмотрела на Валентину.
Девушка не дышала; легчайшая пушинка не заколебалась бы на ее полу-
открытых, неподвижных губах, ее веки подернулись лиловой тенью и слегка
припухли, и ее длинные темные ресницы осеняли уже пожелтевшую, как воск,
кожу.
Госпожа де Вильфор долго смотрела на это красноречивое в своей непод-
вижности лицо; наконец отважилась и, приподняв одеяло, приложила руку к
сердцу девушки.
Оно не билось.
Трепет, который она ощутила в пальцах, был биением ее собственного
пульса; она вздрогнула и отняла руку.
Рука Валентины свесилась с кровати; рука эта, от плеча до запястья,
казалась изваянной Жерменом Пилоном; но кисть была слегка искажена судо-
рогой, и тонкие пальцы, оцепенев, застыли на красном дереве кровати.
Лунки ногтей посинели.
У госпожи де Вильфор не оставалось сомнений: все было кончено; страш-
ное дело, последнее из задуманных ею, наконец свершилось.
Отравительнице нечего было больше делать в этой комнате; она, не вы-
пуская полога из рук, осторожно попятилась, видимо, страшась шума
собственных шагов по ковру; она была заворожена зрелищем смерти, которое
таит в себе неодолимое обаяние, пока смерть еще не разложение, а только
неподвижность, пока она еще таинство, а не тлен.
Минуты проходили, а г-жа де Вильфор все не могла выпустить полог, ко-
торый она простерла, как саван, над головой Валентины. Она платила дань
раздумью, а раздумье преступника - муки совести.
Ночник затрещал громче.
Госпожа де Вильфор вздрогнула и выпустила полог.
В ту же секунду ночник погас, и комната погрузилась в непроглядный
мрак.
И в этом мраке вдруг ожили часы и пробили половину пятого.
Преступница, затрепетав, ощупью добралась до двери и вернулась к себе
с каплями холодного пота на лбу.
Еще два часа комната оставалась погруженной во тьму.
Затем понемногу ее залил бледный свет, проникая сквозь ставни; он
стал ярче и вернул предметам, краски и очертания.
Вскоре на лестнице раздалось покашливание, и в комнату Валентины вош-
ла сиделка с чашкой в руках.
Отцу, возлюбленному первый взгляд сказал бы: Валентина умерла; но для
этой наемницы Валентина только спала.
- Так, - сказала она, подходя к ночному столику, - она выпила часть
микстуры, стакан на две трети пуст.
Затем она подошла к камину, развела огонь, села в кресло и, хотя она
только что встала с постели, воспользовалась сном Валентины, чтобы еще
немного подремать.
Она проснулась, когда часы били восемь.
Тогда, удивленная непробудным сном больной, испуганная свесившейся
рукой, которой спящая так и не шевельнула, сиделка подошла к кровати и
только тогда заметила похолодевшие губы и остывшую грудь.
Она хотела поднять руку Валентины, но закоченевшая рука была так не-
податлива, что сиделка поняла все.
Она в ужасе вскрикнула и бросилась к двери.
- Помогите! - закричала она. - Помогите!
- Что случилось? - ответил снизу голос д'Авриньи. Это был час его
ежедневного визита.
- Что случилось? - послышался голос Вильфора, быстро выходящего из
кабинета. - Доктор, вы слышите, зовут на помощь?
- Да, да, - отвечал д'Авриньи, - идем, идем скорее к Валентине.
Но прежде чем подоспели отец и доктор, слуги, находившиеся в комнатах
и коридорах того же этажа, уже вошли и, увидав Валентину, бледную и не-
подвижную на кровати, в отчаянии ломали руки.
- Позовите госпожу де Вильфор, разбудите госпожу де Вильфор, - кричал
королевский прокурор, стоя на пороге, которого он, казалось, не смел пе-
реступить.
Но слуги, не отвечая, смотрели на д'Авриньи, который вошел в комнату,
бросился к Валентине и приподнял ее.
- И эта! - прошептал он, опуская ее - О господи, когда же конец!
Вильфор вбежал в комнату.
- Боже мой, что вы сказали, - отчаянно крикнул он. - Доктор! Док-
тор!..
- Я сказал, что Валентина умерла, - торжественно и сурово ответил
д'Авриньи.
Вильфор рухнул на колени, как подкошенный, уронив голову на постель
Валентины.
При словах доктора, при возгласе отца охваченные паникой слуги выбе-
жали вон с глухими проклятиями; на лестницах и в коридорах были слышны
их торопливые шаги, затем громкий шум во дворе; потом все стихло; все,
от первого до последнего, бежали из проклятого дома.
Тогда г-жа де Вильфор в накинутом на плечи пеньюаре приподняла
портьеру; она остановилась на пороге, притворяясь удивленной и стараясь
выдавить несколько непокорных слезинок.
Вдруг она побледнела и, вытянув руки, подскочила к ночному столику.
Она увидела, что д'Авриньи нагнулся и внимательно рассматривает ста-
кан, который она своими руками опорожнила в эту ночь.
В стакане было ровно столько жидкости, сколько она выплеснула в золу
камина.
Если бы дух Валентины встал перед ней, отравительница была бы не так
потрясена.
Этот цвет - цвет напитка, который она налила Валентине в стакан и ко-
торый Валентина выпила, этот яд не может обмануть глаза д'Авриньи, и
д'Авриньи внимательно его рассматривает, это - чудо, которое сотворил
бог, дабы, вопреки всем уловкам убийцы, остался след, доказательство,
улика преступления.
Пока г-жа де Вильфор стояла неподвижно, как воплощение страха, а
Вильфор, припав лицом к постели умершей, не видел ничего вокруг, д'Ав-
риньи подошел к окну. Еще раз тщательно рассмотрев содержимое стакана,
он обмакнул в жидкость кончик пальца.
- Это уже не бруцин, - прошептал он, - посмотрим, что это такое!
Он подошел к одному из шкафов превращенному в аптечку, и, вынув из
серебряного футляра склянку с азотной кислотой, налил несколько капель в
опаловую жидкость, тотчас же окрасившуюся в кроваво-красный цвет.
- Так! - сказал д'Авриньи, с отвращением судьи, перед которым откры-
вается истина, и с радостью ученого, разрешившего сложную задачу.
Госпожа де Вильфор оглянулась по сторонам; глаза ее вспыхнули, потом
погасли, она, шатаясь, нащупала рукою дверь и скрылась.
Через минуту послышался шум падающего тела.
Но никто не обратил на это внимания. Сиделка следила за действиями
доктора, Вильфор пребывал все в том же забытьи.
Один д'Авриньи проводил глазами г-жу де Вильфор и заметил ее поспеш-
ный уход.
Он приподнял портьеру, и через комнату Эдуарда его взгляд проник в
спальню, г-жа де Вильфор без движения лежала на полу.
- Ступайте туда, - сказал он сиделке, - госпоже де Вильфор дурно.
- Но мадемуазель Валентина? - проговорила она с запинкой.
- Мадемуазель Валентина не нуждается больше в помощи, - сказал д'Ав-
риньи, - она умерла.
- Умерла? Умерла? - стонал Вильфор в пароксизме душевной муки, тем
более раздирающей, что она была неизведанной, новой, неслыханной для
этого стального сердца.
- Что я слышу! Умерла! - воскликнул третий голос - Кто сказал, что
Валентина умерла?
Вильфор и доктор обернулись. В дверях стоял Моррель, бледный, потря-
сенный, страшный.
Вот что произошло.
В обычный час, через маленькую дверь, ведущую к Нуартье, явился Мор-
рель.
Против обыкновения, дверь не была заперта; ему не пришлось звонить, и
он вошел.
Он постоял в прихожей, зовя прислугу, чтобы кто-нибудь проводил его к
Нуартье.
Но никто не откликался; слуги, как известно, покинули дом.
Моррель не имел особых поводов к беспокойству: Монте-Кристо обещал
ему, что Валентина будет жить, и до сих пор это обещание не было наруше-
но. Каждый вечер граф приносил ему хорошие вести, подтверждаемые на сле-
дующий день самим Нуартье.
Все же это безлюдье показалось ему странным; оп позвал еще раз, в
третий раз; та же тишина.
Тогда он решил подняться.
Дверь Нуартье была открыта, как и остальные двери.
Первое, что бросилось ему в глаза, был старик, сидевший в кресле, на
своем обычном месте; он был очень бледен, и в его расширенных глазах
застыл испуг.
- Как вы поживаете, сударь? - спросил Моррель, не без замирания серд-
ца.
- Хорошо, - показал старик, - хорошо.
Но его лицо выражало все большую тревогу.
- Вы чем-то озабочены, - продолжал Моррель. - Позвать кого-нибудь из
слуг?
- Да, - показал Нуартье.
Моррель стал звонить изо всех сил; по, сколько он ни дергал за шнур,
никто не приходил.
Он повернулся к Нуартье; лицо старика становилось все бледнее и тре-
вожнее.
- Боже мой! - сказал Моррель. - Почему никто не идет? Еще кто-нибудь
заболел?
Глаза Нуартье, казалось, готовы были выскочить из орбит.
- Да что с вами? - продолжал Моррель. - Вы меня пугаете! Валентина?..
- Да! Да! - показал Нуартье.
Максимилиан открыл рот, по не мог вымолвить ни слова; он зашатался и
прислонился к стене.
Затем он указал рукой на дверь.
- Да! Да! Да! - показал старик.
Максимилиан бросился к маленькой лестнице и спустился по ней в два
прыжка, между тем как Нуартье, казалось, кричал ему глазами:
- Скорей, скорей!
Моррель в одну минуту пробежал несколько комнат, пустых, как и весь
дом, и достиг комнаты Валентины.
Ему не пришлось отворять дверь, она была раскрыта настежь.
Первое, что он услышал, было рыдание. Он увидел, как в тумане, черную
фигуру, стоявшую на коленях и зарывшуюся в беспорядочную груду белых
покрывал. Страх, смертельный страх пригвоздил его к порогу.
И тут он услышал голос, который говорил: - Валентина умерла, - и дру-
гой, который отозвался, как эхо:
- Умерла! Умерла!
Вильфор поднялся, почти стыдясь того, что его застали в припадке та-
кого отчаяния.
Должность грозного обвинителя, которую он занимал в течение двадцати
пяти лет, сделала из него нечто большее или, быть может, меньшее, чем
человек.
Его взгляд, в первый миг растерянный и блуждающий, остановился на
Максимилиане.
- Кто вы, сударь? - сказал он. - Откуда вы? Так не входят в дом, где
обитает смерть. Уйдите!
Моррель не двигался, он не мог оторвать глаз от ужасного зрелища: от
смятой постели и бледного лица на подушках.
- Уходите! Слышите? - крикнул Вильфор.
Д'Авриньи тоже подошел, чтобы заставить Максимилиана уйти.
Тот окинул безумным взором Валентину, обоих мужчин, комнату, хотел,
по-видимому, что-то сказать, - наконец, не находя ни слова, чтобы отве-
тить, несмотря на вихрь горестных мыслей, проносившихся в его мозгу, он
схватился за голову и бросился к выходу; Вильфор и д'Авриньи, на минуту
отвлеченные от своих дум, посмотрели ему вслед и обменялись взглядом,
который говорил:
"Это сумасшедший".
Но не прошло и пяти минут, как лестница заскрипела под тяжелыми шага-
ми, и появился Моррель, который, с нечеловеческой силой подняв кресло
Нуартье, внес старика на второй этаж.
Дойдя до площадки, Моррель опустил кресло на пол и быстро вкатил его
в комнату Валентины.
Все это он проделал с удесятеренной силой исступленного отчаяния.
Но страшнее всего было лицо Нуартье, когда Моррель подвез его к кро-
вати Валентины; на этом лице напряженно жили одни глаза, в них сосредо-
точились все силы и все чувства паралитика.
И при виде этого бледного лица с горящим взглядом Вильфор испугался.
Всю жизнь, всякий раз, как он сталкивался со своим отцом, происходило
что-нибудь ужасное.
- Смотрите, что они сделали! - крикнул Моррель, все еще опираясь од-
ной рукой на спинку кресла, которое он подкатил к кровати, а другой ука-
зывая на Валентину. - Смотрите, отец!
Вильфор отступил на шаг и с удивлением смотрел на молодого человека,
ему почти незнакомого, который называл Нуартье своим отцом.
Казалось, в этот миг вся душа старика перешла в его налившиеся кровью
глаза; жилы на лбу вздулись, синева, вроде той, которая заливает кожу
эпилептиков, покрыла шею, щеки и виски; этому внутреннему взрыву, потря-
сающему все его существо, не хватало только крика.
Этот крик словно выступал из всех пор, страшный в своей немоте, раз-
дирающий в своей беззвучности.
Д'Авриньи бросился к старику и дал ему понюхать спирту.
- Сударь, - крикнул тогда Моррель, схватив недвижную руку паралитика,
- меня спрашивают, кто я такой и по какому праву я здесь. Вы знаете,
скажите им, скажите!
Рыдания заглушили его голос.
Прерывистое дыхание сотрясало грудь старика. Этовозбуждение было по-
хоже на начало агонии.
Наконец слезы хлынули из глаз Нуартье, более счастливого, чем Мор-
рель, который рыдал без слез. Старик не мог наклонить голову и лишь зак-
рыл глаза.
- Скажите, что я был ее женихом, - продолжал Моррель. - Скажите, что
она была моим другом, моей единственной любовью на свете! Скажите ям,
что ее бездыханный труп принадлежит мне!
И он бросился на колени перед постелью, судорожно вцепившись в нее
руками.
Видеть этого большого, сильного человека, раздавленного горем, было
так мучительно, что Д'Авриньи отвернулся, чтобы скрыть волнение;
Вильфор, не требуя больше объяснений, покоренный притягательной силой,
которая влечет нас к людям, любившим тех, кого мы оплакиваем, протянул
Моррелю руку.
Но Максимилиан ничего не видел; он схватил ледяную руку Валентины и,
не умея плакать, глухо стонал, сжимая зубами край простыни.
Несколько минут в этой комнате слышались только рыдания, проклятия и
молитвы.
И все же один звук господствовал над всем: то было хриплое, страшное
дыхание Нуартье. Казалось, при каждом вдохе рвались жизненные пружины в
его груди.
Наконец Вильфор, владевший собой лучше других и как бы уступивший на
время свое место Максимилиану, решился заговорить.
- Сударь, - сказал он, - вы говорите, что вы любили Валентину, что вы
были ее женихом. Я не знал об этой любви, о вашем сговоре; и все же я,