Страница:
- Но где же это?
- На море, виконт. Я, видите ли, моряк: еще ребенком я засыпал на ру-
ках у старого Океана и на груди у прекрасной Амфитриты; я играл его зе-
леным плащом и ее лазоревыми одеждами; я люблю море, как возлюбленную, и
если долго не вижу его, тоскую по нем.
- Поедем, граф!
- На море?
- Да.
- Вы согласны?
- Согласен.
- В таком случае, виконт, у моего крыльца сегодня будет ждать дорож-
ная карета, в которой ехать так же удобно, как в кровати; в нее будут
впряжены четыре лошади. Послушайте, Бошан, в моей карете можно очень
удобно поместиться вчетвером. Хотите поехать с нами? Я вас приглашаю.
- Благодарю вас, я только что был на море.
- Как, вы были на море?
- Да, почти. Я только что совершил маленькое путешествие на Борро-
мейские острова.
- Все равно, поедем! - сказал Альбер.
- Нет, дорогой Морсер, вы должны понять, что, если я отказываюсь от
такой чести, значит, это невозможно. Кроме того, - прибавил он, понизив
голос, - сейчас очень важно, чтобы я был в Париже, хотя бы уже для того,
чтобы следить за корреспонденцией, поступающей в газет.
- Вы верный друг, - сказал Альбер, - да, вы правы; следите, наблюдай-
те, Бошан, и постарайтесь открыть врага, который опубликовал это сообще-
ние.
Альбер и Бошан простились; в последнее рукопожатие они вложили все
то, чего не могли сказал при постороннем.
- Славный малый этот Бошан! - сказал Монте-Кристо, когда журналист
ушел. - Правда, Альбер?
- Золотое сердце, уверяю вас. Я очень люблю его. А теперь скажите,
хотя в сущности мне это безразлично, - куда мы отравляемся?
- В Португалию, если вы ничего по имеете против.
- Чудесно. Мы там будем на лоне природы, правда?
Ни общества, ни соседей?
- Мы будем наедине с лошадьми для верховой езды, собаками для охоты и
с лодкой для рыбной ловли, вот и все.
- Это то, что мне надо; я предупрежу свою мать, а затем я к вашим ус-
лугам.
- А вам разрешат? - спросил Монте-Кристо.
- Что именно?
- Ехать в Нормандию.
- Мне? Да разве я не волен в своих поступках?
- Да, вы путешествуете один, где хотите, это я знаю, ведь мы встрети-
лись в Италии.
- Так в чем же дело?
- Но разрешат ли вам уехать с человеком, которого зовут граф Мон-
те-Кристо?
- У вас плохая память, граф.
- Почему?
- Разве я не говорил вам, с какой симпатией моя мать относится к вам?
- Женщины изменчивы, сказал Франциск Первый; женщина подобна волне,
сказал Шекспир; один был великий король, другой - великий поэт; и уж,
наверно, они оба хорошо знали женскую природу.
- Да, но моя мать не просто женщина, а Женщина.
- Простите, я вас не совсем понял?
- Я хочу сказать, что моя мать скупа на чувства, то уж если она ко-
го-нибудь полюбила, то это на всю жизнь.
- Вот как, - сказал, вздыхая, Монте-Кристо, - и вы полагаете, что она
делает мне честь относиться ко мне иначе, чем с полнейшим равнодушием?
- Я вам уже говорил и опять повторяю, - возразил Альбер, - вы, видно,
в самом деле очень своеобразный, необыкновенный человек.
- Полно!
- Да, потому что моя матушка не осталась чужда тому, не скажу - любо-
пытству, но интересу, который вы возбуждаете. Когда мы одни, мы только о
вас и говорим.
- И она советует вам не доверять этому Манфреду?
- Напротив, она говорит мне: "Альбер, я уверена, что граф благородный
человек; постарайся заслужить его любовь".
Монте-Кристо отвернулся и вздохнул.
- В самом деле? - сказал он.
- Так что, вы понимаете, - продолжал Альбер, - она не только не восп-
ротивится моей поездке, но от всего сердца одобрит ее, поскольку это
согласуется с ее наставлениями.
- Ну, так до вечера, - сказал Монте-Кристо. - Будьте здесь к пяти ча-
сам; мы приедем на место в полночь или в час ночи.
- Как? в Трепор?
- В Трепор или его окрестности.
- Вы думаете за восемь часов проехать сорок восемь лье?
- Эго еще слишком долго, - сказал Монте-Кристо.
- Да вы чародей! Скоро вы обгоните не только железную дорогу, - это
не так уж трудно, особенно во Франции, - но и телеграф.
- Но так как нам все же требуется восемь часов, чтобы доехать, не
опаздывайте.
- Не беспокойтесь, я совершенно свободен - только собраться в дорогу.
- Итак, в пять часов.
- В пять часов.
Альбер вышел. Монте-Кристо с улыбкой кивнул ему головой и постоял
молча, погруженный в глубокое раздумье. Наконец, проведя рукой по лбу,
как будто отгоняя от себя думы, он подошел к гонгу и ударил по нему два
раза.
Вошел Бертуччо.
- Бертуччо, - сказал Монте-Кристо, - не завтра, не послезавтра, как я
предполагал, а сегодня в пять часов я уезжаю в Нормандию; до пяти часов
у вас времени больше чем достаточно; распорядитесь, чтобы были предуп-
реждены конюхи первой подставы; со мной едет виконт де Морсер. Ступайте.
Бертуччо удалился, и в Понтуаз поскакал верховой предупредить, что
карета проедет ровно в шесть часов. Конюх в Понтуазе послал нарочного к
следующей подставе, а та в свою очередь дала знать дальше; и шесть часов
спустя все подставы, расположенные по пути, были предупреждены.
Перед отъездом граф поднялся к Гайде, сообщил ей, что уезжает, сказал
- куда и предоставил весь дом в ее распоряжение.
Альбер явился вовремя. Он сел в карету в мрачном настроении, которое,
однако, вскоре рассеялось от удовольствия, доставляемою быстрой ездой.
Альбер никогда не представлял себе, чтобы можно было ездить так быстро.
- Во Франции нет никакой возможности передвигаться по дорогам, - ска-
зал Монте-Кристо. - Ужасная вещь эта езда на почтовых, по два лье в час,
этот нелепый закон, запрещающий одному путешественнику обгонять другого,
не испросив на это его разрешения; какой-нибудь больной или чудак может
загородить путь всем остальным здоровым и бодрым людям. Я избегаю этих
неудобств, путешествуя с собственным кучером и на собственных лошадях.
Верно, Али?
И граф, высунувшись из окна, слегка прикрикивал на лошадей, а у них
словно вырастали крылья; они уже не мчались - они летели. Карета проно-
силась, как гром, по Королевской дороге, и все оборачивались, провожая
глазами этот сверкающий метеор. Али, слушая эти окрики, улыбался, обна-
жая свои белые зубы, сжимая своими сильными руками вожжи, и подзадоривал
лошадей, пышные гривы которых развевались по ветру. Али, сын пустыни,
был в своей стихии и, в белоснежном бурнусе, с черным лицом и сверкающи-
ми глазами, окруженный облаком пыли, казался духом самума или богом ура-
гана.
- Вот наслаждение, которого я никогда не знал, - сказал Альбер, -
наслаждение быстроты.
И последние тучи, омрачавшие его чело, исчезали, словно уносимые
встречным ветром.
- Где вы достаете таких лошадей? - спросил Альбер. - Или вам их дела-
ют на заказ?
- Вот именно. Шесть лет тому назад я нашел в Венгрии замечательного
жеребца, известного своей резвостью; я его купил уж не помню за сколько;
платил Бертуччо. В тот же год он произвел тридцать два жеребенка. Мы с
вами сделаем смотр всему потомству этого отца; они все как один, без
единого пятнышка, кроме звезды на лбу, потому что этому баловню конского
завода выбирали кобыл, как паше выбирают наложниц.
- Восхитительно!.. Но скажите, граф, на что вам столько лошадей?
- Вы же видите, я на них езжу.
- Но ведь не все время вы ездите?
- Когда они мне больше не будут нужны. Бертуччо продаст их; он ут-
верждает, что наживет на этом тысяч сорок.
- Но ведь в Европе даже короли не так богаты, чтобы купить их.
- В таком случае он продаст их любому восточному владыке, который,
чтобы купить их, опустошит свою казну и снова наполнит ее при помощи па-
лочных ударов по пяткам своих подданных.
- Знаете, граф, что мне пришло в голову?
- Говорите.
- Мне думается, что после вас самый богатый человек в Европе это гос-
подин Бертуччо.
- Вы ошибаетесь, виконт. Я уверен, если вывернуть карманы Бертуччо,
не найдешь и гроша.
- Неужели? - сказал Альбер. - Так ваш Бертуччо тоже чудо? Не заводите
меня так далеко в мир чудес, дорогой граф, не то, предупреждаю, я перес-
тану вам верить.
- У меня нет никаких чудес, Альбер; цифры и здравый смысл - вот и
все. Вот вам задача: управляющий ворует, но почему он ворует?
- Такова его природа, мне кажется, - сказал Альбер, - он ворует пото-
му, что не может не воровать.
- Вы ошибаетесь: он ворует потому, что у него есть жена, дети, потому
что он хочет упрочить положение свое и своей семьи, а главное, он не
уверен в том, что никогда не расстанется со своим хозяином, и хочет
обеспечить свое будущее. А Бертуччо один на свете; он распоряжается моим
кошельком, не преследуя личного интереса; он уверен, что никогда не
расстанется со мной.
- Почему?
- Потому что лучшего мне не найти.
- Вы вертитесь в заколдованном кругу, в кругу вероятностей.
- Нет, это уверенность. Для меня хороший слуга тот, чья жизнь и
смерть в моих руках.
- А жизнь и смерть Бертуччо в ваших руках? - спросил Альбер.
- Да, - холодно ответил Монте-Кристо.
Есть слова, которые замыкают беседу, как железная дверь. Именно так
прозвучало "да" графа.
Дальнейший путь совершался с такой же скоростью; тридцать две лошади,
распределенные на восемь подстав, пробежали сорок восемь лье в восемь
часов.
В середине ночи подъехали к прекрасному парку. Привратник стоял у
распахнутых ворот. Он был предупрежден конюхом последней подставы.
Был второй час. Альбера провели в его комнаты. Его ждала ванна и
ужин. Лакей, который ехал на запятках кареты, был к его услугам; Батис-
тен, ехавший на козлах, был к услугам графа.
Альбер принял ванну, поужинал и лег спать. Всю ночь его баюкал мелан-
холичный шум прибоя. Встав с постели, он распахнул стеклянную дверь и
очутился на маленькой террасе; впереди открывался вид на море, то есть
на бесконечность, а сзади - на прелестный парк, примыкающий к роще.
В небольшой бухте покачивался на волнах маленький корвет с узким ки-
лем и стройным рангоутом; на гафеле развевался флаг с гербом Монте-Крис-
то: золотая гора на лазоревом море, увенчанная червленым крестом; это
могло быть иносказанием имени Монте-Кристо, напоминающего о Голгофе, ко-
торую страсти Спасителя сделали горой более драгоценной, чем золото, и о
позорном кресте, освященном его божественной кровью, но могло быть и на-
меком на личную драму, погребенную в неведомом прошлом этого загадочного
человека.
Вокруг корвета покачивались несколько шхун, принадлежавших рыбакам
соседних деревень и казавшихся смиренными подданными, ожидающими повеле-
ний своего короля.
Здесь, как и повсюду, где хоть на два дня останавливался Монте-Крис-
то, жизнь была налажена с величайшим комфортом; так что она с первой же
секунды становилась легкой и приятной.
Альбер нашел в своей прихожей два ружья и все необходимые охотничьи
принадлежности. Одна из комнат в первом этаже была отведена под хитроум-
ные снаряды, которые англичане - великие рыболовы, ибо они терпеливы и
праздны, - все еще не могут ввести в обиход старозаветных французских
удильщиков.
Весь день прошел в этих разнообразных развлечениях, в которых Мон-
те-Кристо не имел себе равного: подстрелили в парке с десяток фазанов,
наловили в ручье столько же форелей, пообедали в беседке, выходящей на
море, и пили чай в библиотеке.
К вечеру третьего дня Альбер, совершенно разбитый этим времяпрепро-
вождением, казавшимся Монте-Кристо детской забавой, спал в кресле у ок-
на, в то время как граф вместе со своим архитектором составлял план
оранжереи, которую он собирался устроить в своем доме. Вдруг послышался
стук копыт по каменистой дороге, и Альбер поднял голову: он посмотрел в
окно и с чрезвычайно неприятным изумлением увидал на дороге своего ка-
мердинера, которого он не взял с собой, чтобы не доставлять Монте-Кристо
лишних хлопот.
- Это Флорантен! - воскликнул он, вскакивая с кресла. - Неужели ма-
тушка захворала?
И он бросился к двери.
Монте-Кристо проводил его глазами и видел, как он подбежал к камерди-
неру и как тот, с трудом переводя дух, вытащил из кармана небольшой за-
печатанный пакет. В этом пакете были газета и письмо.
- От кого письмо? - быстро спросил Альбер.
- От господина Бошана... - ответил Флорантен.
- Так это Бошан прислал вас?
- Да, сударь. Он вызвал меня к себе, дал мне денег на дорогу, достал
мне почтовую лошадь и взял с меня слово, что я без промедлений доставлю
вам пакет. Я сделал весь путь в пятнадцать часов.
Альбер с трепетом вскрыл письмо. Едва он прочел первые строчки, как с
его губ сорвался крик, и он, весь дрожа, схватился за газету.
Вдруг в глазах у него потемнело, он зашатался и упал бы, если бы Фло-
рантен не поддержал его.
- Бедный юноша! - прошептал Монте-Кристо так тихо, что сам не мог ус-
лышать своих слов. - Верно, что грехи отцов падают на детей до третьего
и четвертого колена.
Тем временем Альбер собрался с силами и стал читать дальше; потом,
откинув волосы с вспотевшего лба, он скомкал письмо и газету.
- Флорантен, - сказал он, - может ваша лошадь проделать обратный путь
в Париж?
- Это разбитая почтовая кляча.
- Боже мой! А что было дома, когда вы уезжали?
- Все было довольно спокойно; но когда я вернулся от господина Боша-
на, я застал графиню в слезах; она послала за мной, чтобы узнать, когда
вы возвращаетесь. Тогда я ей сказал, что еду за вами по поручению госпо-
дина Бошана. Сперва она протянула было руку, словно хотела остановить
меня, но, подумав, сказала: "Поезжайте, Флорантен, пусть он возвращает-
ся".
- Будь спокойна, - сказал Альбер, - я вернусь, и - горе негодяю!.. Но
прежде всего - надо уехать.
И он вернулся в комнату, где его ждал Монте-Кристо.
Это был уже не тот человек; за пять минут он неузнаваемо изменился:
голос его стал хриплым, лицо покрылось красными пятнами, глаза горели
под припухшими веками, походка стала нетвердой, как у пьяного.
- Граф, - сказал он, - благодарю вас за ваше милое гостеприимство,
которым я был бы рад и дольше воспользоваться, но мне необходимо вер-
нуться в Париж.
- Что случилось?
- Большое несчастье; разрешите мне уехать, дело идет о том, что мне
дороже жизни. Не спрашивайте ни о чем, умоляю вас, но дайте мне лошадь!
- Мои конюшни к вашим услугам, виконт, - сказал Монте-Кристо, - но вы
измучаетесь, если проедете весь путь верхом, возьмите коляску, карету,
любой экипаж.
- Нет, это слишком долго; и я не боюсь усталости, напротив, она мне
поможет.
Альбер сделал несколько шагов, шатаясь, словно пораженный пулей, и
упал на стул у самой двери.
Монте-Кристо не видел этого второго приступа слабости; он стоял у ок-
на и кричал:
- Али, лошадь для виконта! Живее, он спешит!
Эти слова вернули Альбера к жизни; он выбежал из комнаты, граф после-
довал за ним.
- Благодарю вас! - прошептал Альбер, вскакивая в седло. - Возвращай-
тесь как можно скорее, Флорантен. Нужен ли какой-нибудь пароль, чтобы
мне давали лошадей?
- Вы просто отдадите ту, на которой скачете; вам немедленно оседлают
другую.
Альбер уже собирался пустить лошадь вскачь, но остановился.
- Быть может, вы сочтете мой отъезд странным, нелепым, безумным, -
сказал он. - Вы не знаете, как могут несколько газетных строк довести
человека до отчаяния. Вот, прочтите, - прибавил он, бросая графу газету,
- но только когда я уеду, чтобы вы не видели, как я краснею.
Он всадил шпоры, которые успели прицепить к его ботфортам, в бока ло-
шади, и та, удивленная, что нашелся седок, считающий, будто она нуждает-
ся в понукании, помчалась, как стрела, пущенная из арбалета.
Граф проводил всадника глазами, полными бесконечного сочувствия, и,
только после того как он окончательно исчез из виду, перевел свой взгляд
на газету и прочел:
"Французский офицер на службе у Али, янинского паши, о котором гово-
рила три недели тому назад газета "Беспристрастный голос" и который не
только сдал замки Янины, по и продал своего благодетеля туркам, называл-
ся в то время действительно Фернан, как сообщил наш уважаемый коллега;
но с тех пор он успел прибавить к своему имени дворянский титул и назва-
ние поместья.
В настоящее время он носит имя графа де Морсер и заседает в Палате
пэров".
Таким образом, эта ужасная тайна, которую Бошан хотел так великодушно
скрыть, снова встала, как призрак, во всеоружии, и другая газета, кем-то
безжалостно осведомленная, напечатала на третий день после отъезда
Альбера в Нормандию те несколько строк, которые чуть не свели с ума нес-
частного юношу.
В восемь часов утра Альбер, как вихрь, ворвался к Бошану. Камердинер
был предупрежден и провел Морсера в комнату своего господина, который
только что принял ванну.
- Итак? - спросил Альбер.
- Итак, мой бедный друг, - ответил Бошан, - я ждал вас.
- Я здесь. Излишне говорить, Бошан, что я уверен в вашей доброте и
благородстве и не допускаю мысли, что вы кому-нибудь рассказали об этом.
Кроме того, вы меня вызвали сюда, это лишнее доказательство вашей друж-
бы. Поэтому не станем терять времени на лишние разговоры; вы имеете
представление о том, от кого исходит удар?
- Я вам сейчас кое-что сообщу.
- Да, но сначала вы должны изложить мне во всех подробностях, что
здесь произошло.
И Бошан рассказал подавленному горем и стыдом Альберу следующее.
Заметка появилась третьего дня утром не в "Беспристрастном голосе", а
в другой газете, к тому же правительственной. Бошан сидел за завтраком,
когда увидел эту заметку; он помедля послал за кабриолетом и, не кончив
завтрака, поспешил в редакцию.
Хотя политические взгляды Бошана и были совершенно противоположны
тем, которых придерживался редактор этой газеты, он, как случается под-
час и даже нередко, был его закадычным другом.
Когда он вошел, редактор держал в руках номер собственной галеты и с
явным удовольствием читал передовую о свекловичном сахаре, им же, по-ви-
димому, и сочиненную.
- Я вижу у вас в руках номер вашей газеты, дорогой мой, - сказал Бо-
шан, - значит, незачем объяснять, почему я к вам пришел.
- Неужели вы сторонник тростникового сахара? - спросил редактор пра-
вительственной газеты.
- Нет, - отвечал Бошан, - этот вопрос меня нимало не занимает; я при-
шел совсем по другому поводу.
- А по какому?
- По поводу заметки о Морсере.
- Ах, вот что; правда, это любопытно?
- Настолько любопытно, что это пахнет обвинением в диффамации, и еще
неизвестно, каков будет исход процесса.
- Отнюдь нет: одновременно с заметкой мы получили и все подтверждаю-
щие ее документы, и мы совершенно уверены, что Морсер промолчит. К тому
же мы оказываем услугу родине, изобличая негодяев, недостойных той чес-
ти, которую им оказывают.
Бошан смутился.
- Но кто же вас так хорошо осведомил? - спросил он. - Ведь моя газета
первая заговорила об этом, но была вынуждена умолкнуть за неимением до-
казательств; между тем мы больше вашего заинтересованы в разоблачении
Морсера, потому что он пэр Франции, а мы поддерживаем оппозицию.
- Все очень просто; мы вовсе и не гонялись за сенсацией, она сама
свалилась на нас. Вчера к нам явился человек из Янины с обличительными
документами; мы не решались выступить с обвинением, но он заявил нам,
что в случае нашего отказа статья появится в другой газете. Вы сами зна-
ете, Бошан, что значит интересное сообщение; нам не хотелось упускать
случая. Теперь удар нанесен; он сокрушителен и отзовется эхом во всей
Европе.
Бошан понял, что ему остается только склонить голову, и вышел в пол-
ном отчаянии, решив послать гонца к Альберу.
Но он не мог написать Альберу о событиях, которые разыгрались уже
после отъезда гонца. В тот же день в Палате пэров царило большое возбуж-
дение, охватившее всех членов обычно столь спокойного высокого собрания.
Все явились чуть ли не раньше назначенного времени и толковали между со-
бой о злосчастном происшествии, которое неизбежно должно было привлечь
общественное внимание к одному из наиболее видных членов Верхней палаты.
Одни вполголоса читали и обсуждали заметку, другие обменивались вос-
поминаниями, которые подтверждали сообщенные факты. Граф де Морсер не
пользовался любовью своих коллег. Как все выскочки, он старался поддер-
жать свое достоинство при помощи крайнего высокомерия. Подлинные арис-
тократы смеялись над ним; люди одаренные пренебрегали им; прославленные
воины с незапятнанным именем инстинктивно его презирали. Графу грозила
горькая участь искупительной жертвы. На него указал перст всевышнего, и
все готовы были требовать заклания.
Только сам граф де Морсер ничего не знал. Он не получал газеты, где
было напечатано позорящее сообщение, и все утро писал письма, а потом
испытывал новую лошадь.
Итак, он прибыл в обычное время с высоко поднятой головой, надменным
взглядом и горделивой осанкой, вышел из своей кареты, прошел по коридо-
рам и вошел в залу, не замечая смущения курьеров и небрежных поклонов
своих коллег.
Когда Морсер вошел, заседание уже началось.
Хотя граф, не зная, как мы уже сказали, о том, что произошло, держал-
ся так же, как всегда, но выражение его лица и его походка показались
всем еще более надменными, чем обычно, и его появление в этот день
представилось столь дерзким этому ревниво оберегающему свою честь собра-
нию, что все усмотрели в этом непристойность, иные - вызов, а кое-кто -
оскорбление.
Было очевидно, что вся палата горит желанием приступить к прениям.
Изобличающая газета была в руках у всех, но, как всегда бывает, никто
не решался взять на себя ответственность и выступить первым. Наконец
один из самых почтенных пэров, открытый противник графа де Морсер, под-
нялся на трибуну с торжественностью, возвещавшей, что наступила долгож-
данная минута.
Воцарилось зловещее молчание; один только Морсер не подозревал о при-
чине того глубокого внимания, с которым на этот раз встретили оратора,
не пользовавшегося обычно такой благосклонностью своих слушателей.
Граф спокойно пропустил мимо ушей вступление, в котором оратор заяв-
лял, что он будет говорить о предмете, столь серьезном, столь священном
и жизненном для Палаты, что он просит своих коллег выслушать его с осо-
бым вниманием.
Но при первых же его словах о Янине и полковнике Фернане граф де Мор-
сер так страшно побледнел, что трепет пробежал по рядам, и все при-
сутствующие впились глазами в графа.
Душевные раны незримы, но они никогда не закрываются; всегда мучи-
тельные, всегда кровоточащие, они вечно остаются разверстыми в глубинах
человеческой души.
Среди гробовою молчания оратор прочитал вслух заметку. Раздался приг-
лушенный ропот, тотчас же прекратившийся, как только обличитель вновь
заговорил. Он начал с того, что объяснил всю тяжесть взятой им на себя
задачи: дело идет о чести графа де Морсер, о чести всей Палаты, и ради
того, чтобы оградить их, он и открывает прения, во время которых придет-
ся коснуться личных, а потому всегда жгучих, вопросов. В заключение он
потребовал назначить расследование и произвести его с возможной быстро-
той, дабы в самом корне пресечь клевету и восстановить доброе имя графа
де Морсер, отомстив за оскорбление, нанесенное лицу, так высоко стоящему
в общественном мнении.
Морсер был так подавлен, так потрясен этим безмерным и неожиданным
бедствием, что едва мог пробормотать несколько слов, устремив на своих
коллег помутившийся взор. Это смущение, которое, впрочем, могло иметь
своим источником как изумление невинного, так и стыд виновного, вызвало
некоторое сочувствие к нему. Истинно великодушные люди всегда готовы
проявить сострадание, если несчастье их врага превосходит их ненависть.
Председатель поставил вопрос на голосование, и было постановлено про-
извести расследование.
Графа спросили, сколько ему потребуется времени, чтобы приготовиться
к защите.
Морсер успел несколько оправиться после первого удара, и к нему вер-
нулось самообладание.
- Господа пэры, - ответил он, - что значит время, когда нужно отра-
зить нападение неведомых врагов, скрывающихся в тени собственной гнус-
ности; немедленно, громовым ударом должен я ответить на эту молнию, на
миг ослепившую меня; почему мне не дано вместо словесных оправданий про-
лить свою кровь, чтобы доказать моим собратьям, что я достоин быть в их
рядах!
Эти слова произвели благоприятное впечатление.
- Поэтому я прошу, - продолжал Морсер, - чтобы расследование было
произведено как можно скорее, и представлю Палате все необходимые доку-
ченты.
- Какой день угодно вам будет назначить? - спросил председатель.
- С сегодняшнего дня я отдаю себя в распоряжение Палаты, - отвечал
граф.
Председатель позвонил.
- Угодно ли Палате, чтобы расследование состоялось сегодня же?
- Да, - был единодушный ответ собрания.
Выбрали комиссию из двенадцати человек для рассмотрения документов,
которые представит Морсер. Первое заседание этой комиссии было назначено
на восемь часов вечера, в помещении Палаты. Если бы потребовалось нес-
колько заседаний, то они должны были происходить там же, в то же время.
Как только было принято это постановление, Морсер попросил разрешения
удалиться: ему необходимо было собрать документы, давно уже подготовлен-
ные им с присущей ему хитростью и коварством, ибо он всегда предвидел
возможность подобной катастрофы.
Бошан рассказал все это Альберу.
Альбер слушал его, дрожа то от гнева, то от стыда; он не смел наде-
яться, ибо после поездки Бошана в Янину знал, что отец его виновен, и не
понимал, как мог бы он доказать свою невиновность.
- А дальше? - спросил он, когда Бошан умолк.
- Дальше? - повторил Бошан.
- Да.
- Друг мой, это слово налагает на меня ужасную обязанность. Вы непре-
менно хотите знать, что было дальше?
- Я должен знать, и пусть уж лучше я узнаю об этом от вас, чем от ко-
го-либо другого.
- В таком случае, - сказал Бошан, - соберите все свое мужество,
Альбер; никогда еще оно вам не было так нужно.
Альбер провел рукой по лбу, словно пробуя собственные силы, как чело-
век, намеревающийся защищать свою жизнь, проверяет крепость своей
кольчуги и сгибает лезвие шпаги.
Он почувствовал себя сильным, потому что принимал за энергию свое ли-
- На море, виконт. Я, видите ли, моряк: еще ребенком я засыпал на ру-
ках у старого Океана и на груди у прекрасной Амфитриты; я играл его зе-
леным плащом и ее лазоревыми одеждами; я люблю море, как возлюбленную, и
если долго не вижу его, тоскую по нем.
- Поедем, граф!
- На море?
- Да.
- Вы согласны?
- Согласен.
- В таком случае, виконт, у моего крыльца сегодня будет ждать дорож-
ная карета, в которой ехать так же удобно, как в кровати; в нее будут
впряжены четыре лошади. Послушайте, Бошан, в моей карете можно очень
удобно поместиться вчетвером. Хотите поехать с нами? Я вас приглашаю.
- Благодарю вас, я только что был на море.
- Как, вы были на море?
- Да, почти. Я только что совершил маленькое путешествие на Борро-
мейские острова.
- Все равно, поедем! - сказал Альбер.
- Нет, дорогой Морсер, вы должны понять, что, если я отказываюсь от
такой чести, значит, это невозможно. Кроме того, - прибавил он, понизив
голос, - сейчас очень важно, чтобы я был в Париже, хотя бы уже для того,
чтобы следить за корреспонденцией, поступающей в газет.
- Вы верный друг, - сказал Альбер, - да, вы правы; следите, наблюдай-
те, Бошан, и постарайтесь открыть врага, который опубликовал это сообще-
ние.
Альбер и Бошан простились; в последнее рукопожатие они вложили все
то, чего не могли сказал при постороннем.
- Славный малый этот Бошан! - сказал Монте-Кристо, когда журналист
ушел. - Правда, Альбер?
- Золотое сердце, уверяю вас. Я очень люблю его. А теперь скажите,
хотя в сущности мне это безразлично, - куда мы отравляемся?
- В Португалию, если вы ничего по имеете против.
- Чудесно. Мы там будем на лоне природы, правда?
Ни общества, ни соседей?
- Мы будем наедине с лошадьми для верховой езды, собаками для охоты и
с лодкой для рыбной ловли, вот и все.
- Это то, что мне надо; я предупрежу свою мать, а затем я к вашим ус-
лугам.
- А вам разрешат? - спросил Монте-Кристо.
- Что именно?
- Ехать в Нормандию.
- Мне? Да разве я не волен в своих поступках?
- Да, вы путешествуете один, где хотите, это я знаю, ведь мы встрети-
лись в Италии.
- Так в чем же дело?
- Но разрешат ли вам уехать с человеком, которого зовут граф Мон-
те-Кристо?
- У вас плохая память, граф.
- Почему?
- Разве я не говорил вам, с какой симпатией моя мать относится к вам?
- Женщины изменчивы, сказал Франциск Первый; женщина подобна волне,
сказал Шекспир; один был великий король, другой - великий поэт; и уж,
наверно, они оба хорошо знали женскую природу.
- Да, но моя мать не просто женщина, а Женщина.
- Простите, я вас не совсем понял?
- Я хочу сказать, что моя мать скупа на чувства, то уж если она ко-
го-нибудь полюбила, то это на всю жизнь.
- Вот как, - сказал, вздыхая, Монте-Кристо, - и вы полагаете, что она
делает мне честь относиться ко мне иначе, чем с полнейшим равнодушием?
- Я вам уже говорил и опять повторяю, - возразил Альбер, - вы, видно,
в самом деле очень своеобразный, необыкновенный человек.
- Полно!
- Да, потому что моя матушка не осталась чужда тому, не скажу - любо-
пытству, но интересу, который вы возбуждаете. Когда мы одни, мы только о
вас и говорим.
- И она советует вам не доверять этому Манфреду?
- Напротив, она говорит мне: "Альбер, я уверена, что граф благородный
человек; постарайся заслужить его любовь".
Монте-Кристо отвернулся и вздохнул.
- В самом деле? - сказал он.
- Так что, вы понимаете, - продолжал Альбер, - она не только не восп-
ротивится моей поездке, но от всего сердца одобрит ее, поскольку это
согласуется с ее наставлениями.
- Ну, так до вечера, - сказал Монте-Кристо. - Будьте здесь к пяти ча-
сам; мы приедем на место в полночь или в час ночи.
- Как? в Трепор?
- В Трепор или его окрестности.
- Вы думаете за восемь часов проехать сорок восемь лье?
- Эго еще слишком долго, - сказал Монте-Кристо.
- Да вы чародей! Скоро вы обгоните не только железную дорогу, - это
не так уж трудно, особенно во Франции, - но и телеграф.
- Но так как нам все же требуется восемь часов, чтобы доехать, не
опаздывайте.
- Не беспокойтесь, я совершенно свободен - только собраться в дорогу.
- Итак, в пять часов.
- В пять часов.
Альбер вышел. Монте-Кристо с улыбкой кивнул ему головой и постоял
молча, погруженный в глубокое раздумье. Наконец, проведя рукой по лбу,
как будто отгоняя от себя думы, он подошел к гонгу и ударил по нему два
раза.
Вошел Бертуччо.
- Бертуччо, - сказал Монте-Кристо, - не завтра, не послезавтра, как я
предполагал, а сегодня в пять часов я уезжаю в Нормандию; до пяти часов
у вас времени больше чем достаточно; распорядитесь, чтобы были предуп-
реждены конюхи первой подставы; со мной едет виконт де Морсер. Ступайте.
Бертуччо удалился, и в Понтуаз поскакал верховой предупредить, что
карета проедет ровно в шесть часов. Конюх в Понтуазе послал нарочного к
следующей подставе, а та в свою очередь дала знать дальше; и шесть часов
спустя все подставы, расположенные по пути, были предупреждены.
Перед отъездом граф поднялся к Гайде, сообщил ей, что уезжает, сказал
- куда и предоставил весь дом в ее распоряжение.
Альбер явился вовремя. Он сел в карету в мрачном настроении, которое,
однако, вскоре рассеялось от удовольствия, доставляемою быстрой ездой.
Альбер никогда не представлял себе, чтобы можно было ездить так быстро.
- Во Франции нет никакой возможности передвигаться по дорогам, - ска-
зал Монте-Кристо. - Ужасная вещь эта езда на почтовых, по два лье в час,
этот нелепый закон, запрещающий одному путешественнику обгонять другого,
не испросив на это его разрешения; какой-нибудь больной или чудак может
загородить путь всем остальным здоровым и бодрым людям. Я избегаю этих
неудобств, путешествуя с собственным кучером и на собственных лошадях.
Верно, Али?
И граф, высунувшись из окна, слегка прикрикивал на лошадей, а у них
словно вырастали крылья; они уже не мчались - они летели. Карета проно-
силась, как гром, по Королевской дороге, и все оборачивались, провожая
глазами этот сверкающий метеор. Али, слушая эти окрики, улыбался, обна-
жая свои белые зубы, сжимая своими сильными руками вожжи, и подзадоривал
лошадей, пышные гривы которых развевались по ветру. Али, сын пустыни,
был в своей стихии и, в белоснежном бурнусе, с черным лицом и сверкающи-
ми глазами, окруженный облаком пыли, казался духом самума или богом ура-
гана.
- Вот наслаждение, которого я никогда не знал, - сказал Альбер, -
наслаждение быстроты.
И последние тучи, омрачавшие его чело, исчезали, словно уносимые
встречным ветром.
- Где вы достаете таких лошадей? - спросил Альбер. - Или вам их дела-
ют на заказ?
- Вот именно. Шесть лет тому назад я нашел в Венгрии замечательного
жеребца, известного своей резвостью; я его купил уж не помню за сколько;
платил Бертуччо. В тот же год он произвел тридцать два жеребенка. Мы с
вами сделаем смотр всему потомству этого отца; они все как один, без
единого пятнышка, кроме звезды на лбу, потому что этому баловню конского
завода выбирали кобыл, как паше выбирают наложниц.
- Восхитительно!.. Но скажите, граф, на что вам столько лошадей?
- Вы же видите, я на них езжу.
- Но ведь не все время вы ездите?
- Когда они мне больше не будут нужны. Бертуччо продаст их; он ут-
верждает, что наживет на этом тысяч сорок.
- Но ведь в Европе даже короли не так богаты, чтобы купить их.
- В таком случае он продаст их любому восточному владыке, который,
чтобы купить их, опустошит свою казну и снова наполнит ее при помощи па-
лочных ударов по пяткам своих подданных.
- Знаете, граф, что мне пришло в голову?
- Говорите.
- Мне думается, что после вас самый богатый человек в Европе это гос-
подин Бертуччо.
- Вы ошибаетесь, виконт. Я уверен, если вывернуть карманы Бертуччо,
не найдешь и гроша.
- Неужели? - сказал Альбер. - Так ваш Бертуччо тоже чудо? Не заводите
меня так далеко в мир чудес, дорогой граф, не то, предупреждаю, я перес-
тану вам верить.
- У меня нет никаких чудес, Альбер; цифры и здравый смысл - вот и
все. Вот вам задача: управляющий ворует, но почему он ворует?
- Такова его природа, мне кажется, - сказал Альбер, - он ворует пото-
му, что не может не воровать.
- Вы ошибаетесь: он ворует потому, что у него есть жена, дети, потому
что он хочет упрочить положение свое и своей семьи, а главное, он не
уверен в том, что никогда не расстанется со своим хозяином, и хочет
обеспечить свое будущее. А Бертуччо один на свете; он распоряжается моим
кошельком, не преследуя личного интереса; он уверен, что никогда не
расстанется со мной.
- Почему?
- Потому что лучшего мне не найти.
- Вы вертитесь в заколдованном кругу, в кругу вероятностей.
- Нет, это уверенность. Для меня хороший слуга тот, чья жизнь и
смерть в моих руках.
- А жизнь и смерть Бертуччо в ваших руках? - спросил Альбер.
- Да, - холодно ответил Монте-Кристо.
Есть слова, которые замыкают беседу, как железная дверь. Именно так
прозвучало "да" графа.
Дальнейший путь совершался с такой же скоростью; тридцать две лошади,
распределенные на восемь подстав, пробежали сорок восемь лье в восемь
часов.
В середине ночи подъехали к прекрасному парку. Привратник стоял у
распахнутых ворот. Он был предупрежден конюхом последней подставы.
Был второй час. Альбера провели в его комнаты. Его ждала ванна и
ужин. Лакей, который ехал на запятках кареты, был к его услугам; Батис-
тен, ехавший на козлах, был к услугам графа.
Альбер принял ванну, поужинал и лег спать. Всю ночь его баюкал мелан-
холичный шум прибоя. Встав с постели, он распахнул стеклянную дверь и
очутился на маленькой террасе; впереди открывался вид на море, то есть
на бесконечность, а сзади - на прелестный парк, примыкающий к роще.
В небольшой бухте покачивался на волнах маленький корвет с узким ки-
лем и стройным рангоутом; на гафеле развевался флаг с гербом Монте-Крис-
то: золотая гора на лазоревом море, увенчанная червленым крестом; это
могло быть иносказанием имени Монте-Кристо, напоминающего о Голгофе, ко-
торую страсти Спасителя сделали горой более драгоценной, чем золото, и о
позорном кресте, освященном его божественной кровью, но могло быть и на-
меком на личную драму, погребенную в неведомом прошлом этого загадочного
человека.
Вокруг корвета покачивались несколько шхун, принадлежавших рыбакам
соседних деревень и казавшихся смиренными подданными, ожидающими повеле-
ний своего короля.
Здесь, как и повсюду, где хоть на два дня останавливался Монте-Крис-
то, жизнь была налажена с величайшим комфортом; так что она с первой же
секунды становилась легкой и приятной.
Альбер нашел в своей прихожей два ружья и все необходимые охотничьи
принадлежности. Одна из комнат в первом этаже была отведена под хитроум-
ные снаряды, которые англичане - великие рыболовы, ибо они терпеливы и
праздны, - все еще не могут ввести в обиход старозаветных французских
удильщиков.
Весь день прошел в этих разнообразных развлечениях, в которых Мон-
те-Кристо не имел себе равного: подстрелили в парке с десяток фазанов,
наловили в ручье столько же форелей, пообедали в беседке, выходящей на
море, и пили чай в библиотеке.
К вечеру третьего дня Альбер, совершенно разбитый этим времяпрепро-
вождением, казавшимся Монте-Кристо детской забавой, спал в кресле у ок-
на, в то время как граф вместе со своим архитектором составлял план
оранжереи, которую он собирался устроить в своем доме. Вдруг послышался
стук копыт по каменистой дороге, и Альбер поднял голову: он посмотрел в
окно и с чрезвычайно неприятным изумлением увидал на дороге своего ка-
мердинера, которого он не взял с собой, чтобы не доставлять Монте-Кристо
лишних хлопот.
- Это Флорантен! - воскликнул он, вскакивая с кресла. - Неужели ма-
тушка захворала?
И он бросился к двери.
Монте-Кристо проводил его глазами и видел, как он подбежал к камерди-
неру и как тот, с трудом переводя дух, вытащил из кармана небольшой за-
печатанный пакет. В этом пакете были газета и письмо.
- От кого письмо? - быстро спросил Альбер.
- От господина Бошана... - ответил Флорантен.
- Так это Бошан прислал вас?
- Да, сударь. Он вызвал меня к себе, дал мне денег на дорогу, достал
мне почтовую лошадь и взял с меня слово, что я без промедлений доставлю
вам пакет. Я сделал весь путь в пятнадцать часов.
Альбер с трепетом вскрыл письмо. Едва он прочел первые строчки, как с
его губ сорвался крик, и он, весь дрожа, схватился за газету.
Вдруг в глазах у него потемнело, он зашатался и упал бы, если бы Фло-
рантен не поддержал его.
- Бедный юноша! - прошептал Монте-Кристо так тихо, что сам не мог ус-
лышать своих слов. - Верно, что грехи отцов падают на детей до третьего
и четвертого колена.
Тем временем Альбер собрался с силами и стал читать дальше; потом,
откинув волосы с вспотевшего лба, он скомкал письмо и газету.
- Флорантен, - сказал он, - может ваша лошадь проделать обратный путь
в Париж?
- Это разбитая почтовая кляча.
- Боже мой! А что было дома, когда вы уезжали?
- Все было довольно спокойно; но когда я вернулся от господина Боша-
на, я застал графиню в слезах; она послала за мной, чтобы узнать, когда
вы возвращаетесь. Тогда я ей сказал, что еду за вами по поручению госпо-
дина Бошана. Сперва она протянула было руку, словно хотела остановить
меня, но, подумав, сказала: "Поезжайте, Флорантен, пусть он возвращает-
ся".
- Будь спокойна, - сказал Альбер, - я вернусь, и - горе негодяю!.. Но
прежде всего - надо уехать.
И он вернулся в комнату, где его ждал Монте-Кристо.
Это был уже не тот человек; за пять минут он неузнаваемо изменился:
голос его стал хриплым, лицо покрылось красными пятнами, глаза горели
под припухшими веками, походка стала нетвердой, как у пьяного.
- Граф, - сказал он, - благодарю вас за ваше милое гостеприимство,
которым я был бы рад и дольше воспользоваться, но мне необходимо вер-
нуться в Париж.
- Что случилось?
- Большое несчастье; разрешите мне уехать, дело идет о том, что мне
дороже жизни. Не спрашивайте ни о чем, умоляю вас, но дайте мне лошадь!
- Мои конюшни к вашим услугам, виконт, - сказал Монте-Кристо, - но вы
измучаетесь, если проедете весь путь верхом, возьмите коляску, карету,
любой экипаж.
- Нет, это слишком долго; и я не боюсь усталости, напротив, она мне
поможет.
Альбер сделал несколько шагов, шатаясь, словно пораженный пулей, и
упал на стул у самой двери.
Монте-Кристо не видел этого второго приступа слабости; он стоял у ок-
на и кричал:
- Али, лошадь для виконта! Живее, он спешит!
Эти слова вернули Альбера к жизни; он выбежал из комнаты, граф после-
довал за ним.
- Благодарю вас! - прошептал Альбер, вскакивая в седло. - Возвращай-
тесь как можно скорее, Флорантен. Нужен ли какой-нибудь пароль, чтобы
мне давали лошадей?
- Вы просто отдадите ту, на которой скачете; вам немедленно оседлают
другую.
Альбер уже собирался пустить лошадь вскачь, но остановился.
- Быть может, вы сочтете мой отъезд странным, нелепым, безумным, -
сказал он. - Вы не знаете, как могут несколько газетных строк довести
человека до отчаяния. Вот, прочтите, - прибавил он, бросая графу газету,
- но только когда я уеду, чтобы вы не видели, как я краснею.
Он всадил шпоры, которые успели прицепить к его ботфортам, в бока ло-
шади, и та, удивленная, что нашелся седок, считающий, будто она нуждает-
ся в понукании, помчалась, как стрела, пущенная из арбалета.
Граф проводил всадника глазами, полными бесконечного сочувствия, и,
только после того как он окончательно исчез из виду, перевел свой взгляд
на газету и прочел:
"Французский офицер на службе у Али, янинского паши, о котором гово-
рила три недели тому назад газета "Беспристрастный голос" и который не
только сдал замки Янины, по и продал своего благодетеля туркам, называл-
ся в то время действительно Фернан, как сообщил наш уважаемый коллега;
но с тех пор он успел прибавить к своему имени дворянский титул и назва-
ние поместья.
В настоящее время он носит имя графа де Морсер и заседает в Палате
пэров".
Таким образом, эта ужасная тайна, которую Бошан хотел так великодушно
скрыть, снова встала, как призрак, во всеоружии, и другая газета, кем-то
безжалостно осведомленная, напечатала на третий день после отъезда
Альбера в Нормандию те несколько строк, которые чуть не свели с ума нес-
частного юношу.
В восемь часов утра Альбер, как вихрь, ворвался к Бошану. Камердинер
был предупрежден и провел Морсера в комнату своего господина, который
только что принял ванну.
- Итак? - спросил Альбер.
- Итак, мой бедный друг, - ответил Бошан, - я ждал вас.
- Я здесь. Излишне говорить, Бошан, что я уверен в вашей доброте и
благородстве и не допускаю мысли, что вы кому-нибудь рассказали об этом.
Кроме того, вы меня вызвали сюда, это лишнее доказательство вашей друж-
бы. Поэтому не станем терять времени на лишние разговоры; вы имеете
представление о том, от кого исходит удар?
- Я вам сейчас кое-что сообщу.
- Да, но сначала вы должны изложить мне во всех подробностях, что
здесь произошло.
И Бошан рассказал подавленному горем и стыдом Альберу следующее.
Заметка появилась третьего дня утром не в "Беспристрастном голосе", а
в другой газете, к тому же правительственной. Бошан сидел за завтраком,
когда увидел эту заметку; он помедля послал за кабриолетом и, не кончив
завтрака, поспешил в редакцию.
Хотя политические взгляды Бошана и были совершенно противоположны
тем, которых придерживался редактор этой газеты, он, как случается под-
час и даже нередко, был его закадычным другом.
Когда он вошел, редактор держал в руках номер собственной галеты и с
явным удовольствием читал передовую о свекловичном сахаре, им же, по-ви-
димому, и сочиненную.
- Я вижу у вас в руках номер вашей газеты, дорогой мой, - сказал Бо-
шан, - значит, незачем объяснять, почему я к вам пришел.
- Неужели вы сторонник тростникового сахара? - спросил редактор пра-
вительственной газеты.
- Нет, - отвечал Бошан, - этот вопрос меня нимало не занимает; я при-
шел совсем по другому поводу.
- А по какому?
- По поводу заметки о Морсере.
- Ах, вот что; правда, это любопытно?
- Настолько любопытно, что это пахнет обвинением в диффамации, и еще
неизвестно, каков будет исход процесса.
- Отнюдь нет: одновременно с заметкой мы получили и все подтверждаю-
щие ее документы, и мы совершенно уверены, что Морсер промолчит. К тому
же мы оказываем услугу родине, изобличая негодяев, недостойных той чес-
ти, которую им оказывают.
Бошан смутился.
- Но кто же вас так хорошо осведомил? - спросил он. - Ведь моя газета
первая заговорила об этом, но была вынуждена умолкнуть за неимением до-
казательств; между тем мы больше вашего заинтересованы в разоблачении
Морсера, потому что он пэр Франции, а мы поддерживаем оппозицию.
- Все очень просто; мы вовсе и не гонялись за сенсацией, она сама
свалилась на нас. Вчера к нам явился человек из Янины с обличительными
документами; мы не решались выступить с обвинением, но он заявил нам,
что в случае нашего отказа статья появится в другой газете. Вы сами зна-
ете, Бошан, что значит интересное сообщение; нам не хотелось упускать
случая. Теперь удар нанесен; он сокрушителен и отзовется эхом во всей
Европе.
Бошан понял, что ему остается только склонить голову, и вышел в пол-
ном отчаянии, решив послать гонца к Альберу.
Но он не мог написать Альберу о событиях, которые разыгрались уже
после отъезда гонца. В тот же день в Палате пэров царило большое возбуж-
дение, охватившее всех членов обычно столь спокойного высокого собрания.
Все явились чуть ли не раньше назначенного времени и толковали между со-
бой о злосчастном происшествии, которое неизбежно должно было привлечь
общественное внимание к одному из наиболее видных членов Верхней палаты.
Одни вполголоса читали и обсуждали заметку, другие обменивались вос-
поминаниями, которые подтверждали сообщенные факты. Граф де Морсер не
пользовался любовью своих коллег. Как все выскочки, он старался поддер-
жать свое достоинство при помощи крайнего высокомерия. Подлинные арис-
тократы смеялись над ним; люди одаренные пренебрегали им; прославленные
воины с незапятнанным именем инстинктивно его презирали. Графу грозила
горькая участь искупительной жертвы. На него указал перст всевышнего, и
все готовы были требовать заклания.
Только сам граф де Морсер ничего не знал. Он не получал газеты, где
было напечатано позорящее сообщение, и все утро писал письма, а потом
испытывал новую лошадь.
Итак, он прибыл в обычное время с высоко поднятой головой, надменным
взглядом и горделивой осанкой, вышел из своей кареты, прошел по коридо-
рам и вошел в залу, не замечая смущения курьеров и небрежных поклонов
своих коллег.
Когда Морсер вошел, заседание уже началось.
Хотя граф, не зная, как мы уже сказали, о том, что произошло, держал-
ся так же, как всегда, но выражение его лица и его походка показались
всем еще более надменными, чем обычно, и его появление в этот день
представилось столь дерзким этому ревниво оберегающему свою честь собра-
нию, что все усмотрели в этом непристойность, иные - вызов, а кое-кто -
оскорбление.
Было очевидно, что вся палата горит желанием приступить к прениям.
Изобличающая газета была в руках у всех, но, как всегда бывает, никто
не решался взять на себя ответственность и выступить первым. Наконец
один из самых почтенных пэров, открытый противник графа де Морсер, под-
нялся на трибуну с торжественностью, возвещавшей, что наступила долгож-
данная минута.
Воцарилось зловещее молчание; один только Морсер не подозревал о при-
чине того глубокого внимания, с которым на этот раз встретили оратора,
не пользовавшегося обычно такой благосклонностью своих слушателей.
Граф спокойно пропустил мимо ушей вступление, в котором оратор заяв-
лял, что он будет говорить о предмете, столь серьезном, столь священном
и жизненном для Палаты, что он просит своих коллег выслушать его с осо-
бым вниманием.
Но при первых же его словах о Янине и полковнике Фернане граф де Мор-
сер так страшно побледнел, что трепет пробежал по рядам, и все при-
сутствующие впились глазами в графа.
Душевные раны незримы, но они никогда не закрываются; всегда мучи-
тельные, всегда кровоточащие, они вечно остаются разверстыми в глубинах
человеческой души.
Среди гробовою молчания оратор прочитал вслух заметку. Раздался приг-
лушенный ропот, тотчас же прекратившийся, как только обличитель вновь
заговорил. Он начал с того, что объяснил всю тяжесть взятой им на себя
задачи: дело идет о чести графа де Морсер, о чести всей Палаты, и ради
того, чтобы оградить их, он и открывает прения, во время которых придет-
ся коснуться личных, а потому всегда жгучих, вопросов. В заключение он
потребовал назначить расследование и произвести его с возможной быстро-
той, дабы в самом корне пресечь клевету и восстановить доброе имя графа
де Морсер, отомстив за оскорбление, нанесенное лицу, так высоко стоящему
в общественном мнении.
Морсер был так подавлен, так потрясен этим безмерным и неожиданным
бедствием, что едва мог пробормотать несколько слов, устремив на своих
коллег помутившийся взор. Это смущение, которое, впрочем, могло иметь
своим источником как изумление невинного, так и стыд виновного, вызвало
некоторое сочувствие к нему. Истинно великодушные люди всегда готовы
проявить сострадание, если несчастье их врага превосходит их ненависть.
Председатель поставил вопрос на голосование, и было постановлено про-
извести расследование.
Графа спросили, сколько ему потребуется времени, чтобы приготовиться
к защите.
Морсер успел несколько оправиться после первого удара, и к нему вер-
нулось самообладание.
- Господа пэры, - ответил он, - что значит время, когда нужно отра-
зить нападение неведомых врагов, скрывающихся в тени собственной гнус-
ности; немедленно, громовым ударом должен я ответить на эту молнию, на
миг ослепившую меня; почему мне не дано вместо словесных оправданий про-
лить свою кровь, чтобы доказать моим собратьям, что я достоин быть в их
рядах!
Эти слова произвели благоприятное впечатление.
- Поэтому я прошу, - продолжал Морсер, - чтобы расследование было
произведено как можно скорее, и представлю Палате все необходимые доку-
ченты.
- Какой день угодно вам будет назначить? - спросил председатель.
- С сегодняшнего дня я отдаю себя в распоряжение Палаты, - отвечал
граф.
Председатель позвонил.
- Угодно ли Палате, чтобы расследование состоялось сегодня же?
- Да, - был единодушный ответ собрания.
Выбрали комиссию из двенадцати человек для рассмотрения документов,
которые представит Морсер. Первое заседание этой комиссии было назначено
на восемь часов вечера, в помещении Палаты. Если бы потребовалось нес-
колько заседаний, то они должны были происходить там же, в то же время.
Как только было принято это постановление, Морсер попросил разрешения
удалиться: ему необходимо было собрать документы, давно уже подготовлен-
ные им с присущей ему хитростью и коварством, ибо он всегда предвидел
возможность подобной катастрофы.
Бошан рассказал все это Альберу.
Альбер слушал его, дрожа то от гнева, то от стыда; он не смел наде-
яться, ибо после поездки Бошана в Янину знал, что отец его виновен, и не
понимал, как мог бы он доказать свою невиновность.
- А дальше? - спросил он, когда Бошан умолк.
- Дальше? - повторил Бошан.
- Да.
- Друг мой, это слово налагает на меня ужасную обязанность. Вы непре-
менно хотите знать, что было дальше?
- Я должен знать, и пусть уж лучше я узнаю об этом от вас, чем от ко-
го-либо другого.
- В таком случае, - сказал Бошан, - соберите все свое мужество,
Альбер; никогда еще оно вам не было так нужно.
Альбер провел рукой по лбу, словно пробуя собственные силы, как чело-
век, намеревающийся защищать свою жизнь, проверяет крепость своей
кольчуги и сгибает лезвие шпаги.
Он почувствовал себя сильным, потому что принимал за энергию свое ли-