Страница:
единственная из всех узнав вас, я спасла жизнь моему сыну? Разве не
должна я была спасти также человека, которого я выбрала себе в мужья,
как бы ни велика была его вина? А я дала ему умереть. Больше того! Я са-
ма приблизила его смерть своим бездушием, своим презрением, не думая, не
желая думать о том, что он из-за меня стал клятвопреступником и предате-
лем! Что пользы, наконец, что я приехала с моим сыном сюда, раз я его
покинула, отпустила его одного, отдала его смертоносной Африке? Да, я
была малодушна! Я отреклась от своей любви, и, как все отступники, я
приношу несчастье тем, кто окружает меня.
- Нет, Мерседес, - сказал Монте-Кристо, - вы не должны судить себя
так строго. Вы благородная, святая женщина, вы обезоружили меня силой
своего горя; но за мной, незримый, неведомый, гневный, стоял господь,
чьим посланным я был, и он не захотел остановить брошенную мною молнию.
Клянусь богом, пред которым я уже десять лет каждый день повергаюсь ниц,
призываю его в свидетели, что я пожертвовал вам своей жизнью и, вместе с
жизнью, всеми своими замыслами! Но, Мерседес, и я говорю это с гор-
достью, я был нужен богу, и он вернул меня к жизни. Вдумайтесь в прош-
лое, вдумайтесь в настоящее, постарайтесь предугадать будущее и скажите:
разве я не орудие всевышнего? В самых ужасных несчастьях, в самых жесто-
ких страданиях, забытый всеми, кто меня любил, гонимый теми, кто меня не
знал, я прожил половину жизни; и вдруг, после заточения, одиночества,
лишений - воздух, свобода, богатство; богатство столь ослепительное,
волшебное, столь неимоверное, что я должен был поверить, что бог посыла-
ет мне его для великих деяний. С тех пор я нес это богатство как служе-
ние; с тех пор меня уже ничто не прельщало в этой жизни, в которой вы,
Мерседес, порой находили сладость; я не знал ни часа отдыха; какая-то
сила влекла меня вперед; словно я был огненным облаком, проносящимся по
небу, чтобы испепелить проклятые богом города. Подобно тем отважным ка-
питанам, которые снаряжают свой корабль в тяжелый путь, в опасный поход,
я собирал припасы, готовил оружие, приучал свое тело к самым тяжким ис-
пытаниям, приучал душу к самым сильным потрясениям, чтобы моя рука умела
убивать, мои глаза - созерцать страдания, мои губы - улыбаться пря самых
ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделался
мстительным, скрытным, злым или, вернее, бесстрастным, как глухой и сле-
пой рок. Тогда я вступил на уготованный мне путь, я пересек прост-
ранства, я достиг цели; горе тем, кого я встретил на своем пути.
- Довольно, - сказала Мерседес, - довольно, Эдмон! Поверьте, что если
я, единственная из всех, вас узнала, то я одна могла и понять вас. И ес-
ли бы вы встретили меня на своем пути и разбили, как стеклянный сосуд, я
и тогда не могла бы не восхищаться вами, Эдмон! Как между мной и прошлым
лежит пропасть, так лежит пропасть между вами и остальными людьми; и
всего мучительнее для меня сравнивать вас с другими; ибо нет никого на
свете равного вам, никого, кто был бы подобен вам. Теперь проститесь со
мной, Эдмон, и расстанемся.
- Раньше чем мы расстанемся, скажите мне, что я могу для вас сделать,
Мерседес? - спросил МонтеКристо.
- Я хочу только одного, Эдмон: чтобы мой сын был счастлив.
- Молите бога, который один держит в своей руке жизнь людей, чтобы он
отвел от него смерть; об остальном я позабочусь.
- Благодарю вас, Эдмон.
- А вы, Мерседес?
- Мне ничего не нужно, я живу меж двух могил; одна - это могила Эдмо-
на Дантеса, уже давно умершего; я его любила! Моим поблекшим губам не
пристало произносить это слово, но мое сердце ничего не забыло, и ни за
какие блага мира я бы не отдала эту память сердца. В другой могиле лежит
человек, которого Эдмон Дантес убил; я оправдываю это убийство, но мой
долг молиться за убитого.
- Ваш сын будет счастлив, - повторил граф.
- Тогда и я буду счастлива, насколько это для меня возможно.
- Но... все же... как вы будете жить?
Мерседес печально улыбнулась.
- Если я скажу, что буду жить здесь так, как прежняя Мерседес, тру-
дом, вы этому не поверите; теперь я умею только молиться, но мне и нет
необходимости работать; зарытый вами клад нашелся в том самом месте, ко-
торое вы указали; люди будут любопытствовать, кто я, что я здесь делаю,
на какие средства я живу, но не все ли мне равно! Это касается только
бога, вас и меня.
- Мерседес, - сказал граф, - я говорю это вам по в укор, но вы при-
несли слишком большую жертву, отказавшись от всего того состояния, кото-
рое приобрел граф де Морсер и половина которого принадлежала вам по пра-
ву.
- Я догадываюсь о том, что вы хотите мне предложить, по я не могу
этого принять. Эдмон, мой сын мне не позволил бы.
- Поэтому я и не осмелюсь ничего сделать для вас, не заручившись
одобрением Альбера. Я узнаю его желания и подчинюсь им. Но если он сог-
ласится на то, что я предлагаю сделать, вы не воспротивитесь?
- Вы должны знать, Эдмон, что я уже не в силах рассуждать; я не спо-
собна принимать решений, кроме единственного - никогда ничего не решать.
Господь наслал па меня бури, которые сломили мою волю. Я бессильна в его
руках, как воробей в когтях орла. Раз я еще живу - значит, такова его
воля.
- Берегитесь, сударыня, - сказал Монте-Кристо, - не так поклоняются
богу! Бог требует, чтобы его понимали и разумно принимали его могущест-
во; вот почему он и дал вам свободную волю.
- Нет! - воскликнула Мерседес. - Не говорите так! Если бы я думала,
что бог дал мне свободную волю, что спасло бы меня от отчаяния?
Монте-Кристо слегка побледнел и опустил голову, подавленный страстной
силой этого горя.
- Вы не хотите сказать мне: до свидания? - произнес он, протягивая ей
руку.
- Напротив, я говорю вам: до свидания, - возразила Мерседес, торжест-
венно указывая ему на небо, - вы видите, во мне еще живет надежда.
И, пожав дрожащей рукой руку графа, Мерседес бросилась на лестницу и
скрылась.
Тогда Монте-Кристо медленно вышел из дома и снова направился к гава-
ни.
Но Мерседес не видела, как он удалялся, хоть и стояла у окна мансар-
ды, где жил старик Дантес. Глаза ее искали вдали корабль, уносивший ее
сына в открытое море.
Правда, губы ее невольно, чуть слышно шептали:
- Эдмон! Эдмон!
Граф с щемящей тоской в сердце вышел из этого дома, где он оставил
Мерседес, которую, быть может, видел в последний раз.
После смерти маленького Эдуарда в Монте-Кристо произошла глубокая пе-
ремена. Он шел долгим, извилистым путем мщения, и, когда достиг вершины,
бездна сомнения внезапно разверзлась перед ним.
Более того: разговор с Мерседес пробудил в его душе такие воспомина-
ния, которые он жаждал побороть.
Монте-Кристо был не из тех людей, которые подолгу предаются меланхо-
лии: это нища для заурядного ума, черпающего в ней мнимую ориги-
нальность, но она пагубна для сильных натур. Граф сказал себе, что если
он сомневается и чуть ли не порицает себя, - значит, в его расчеты вкра-
лась какая-то ошибка.
"Я неверно сужу о прошлом, - говорил он себе, - я не мог так грубо
ошибиться. Неужели я поставил себе безумную цель? Неужели я десять лет
шел по ложному пути? Неужели зодчему довольно было одного часа, чтобы
убедиться в том, что создание рук его, в которое он вложил все свои на-
дежды, - если и не невозможно, то по меньшей мере кощунственно?
Я не могу допустить этой мысли, она сведет меня с ума.
Прошлое представляется мне в ложном свете, потому что я смотрю на не-
го слишком издалека. Когда идешь вперед, прошлое, подобно пейзажу, исче-
зает по мере того, как проходишь мимо. Я словно поранил себя во сне; я
вижу кровь, я чувствую боль, но не помню, как получил эту рану.
Ты, возрожденный к жизни, богатый сумасброд, грезящий наяву, всемогу-
щий провидец, всесильный миллионер, возвратись на мгновение к мрачному
зрелищу жалкой и голодной жизни, пройди снова тот путь, на который тебя
обрекла судьба, куда тебя привело злосчастье, где тебя ждало отчаяние;
слишком много алмазов, золота и наслаждения сверкает на поверхности того
зеркала, в которое Монте-Кристо смотрит на Дантеса; спрячь эти алмазы,
запятнай это золото, сотри эти лучи; богач, вспомни бедняка; свободный,
вспомни узника; воскресший, вспомни мертвеца".
Погруженный в такие думы, Монте-Кристо шел по улице Коссри. Это была
та самая улица, по которой двадцать четыре года тому назад его везла
безмолвная стража; эти дома, теперь веселые и оживленные, были в ту ночь
темны и молчаливы.
- Это те же дома, - шептал Монте-Кристо, - но только тогда была ночь,
а сейчас светлый день; солнце все освещает и всему придает радостный
вид.
Он спустился по улице Сен-Лоран на набережную и подошел к Управлению
порта; здесь его тогда посадили в баркас.
Мимо шла лодка под холщовым тентом; Монте-Кристо окликнул лодочника,
и тот поспешил к нему, предвидя щедрое вознаграждение.
Погода была чудесная, прогулка восхитительная. Солнце, алое, пылаю-
щее, спускалось к горизонту, воспламеняя волны; по морю, гладкому, как
зеркало, иногда пробегала рябь - это рыба, преследуемая невидимым вра-
гом, выскакивала из воды, ища спасения в чуждой стихии; вдали скользили
белые и легкие, как чайки, рыбачьи лодки, направляющиеся в Мартиг, и
торговые суда, везущие груз на Корсику или в Испанию.
Но граф не замечал ни безоблачного неба, ни скользящих лодок, ни все
заливающего золотого света. Завернувшись в плащ, он вспоминал одну за
другой все вехи своего страшного пути: одинокий огонек, светившийся в
Каталанах, грозный силуэт замка Иф, указавший ему, куда его везут,
борьбу с жандармами, когда он хотел броситься в море, свое отчаяние,
когда он почувствовал себя побежденным, и холод ружейного дула, пристав-
ленного к виску.
И мало-помалу, подобно высохшим за лето ручьям, которые, когда надви-
гаются осенние тучи, понемногу наполняются влагой и начинают оживать
капля за каплей, граф Монте-Кристо ощутил, как в груди его, капля за
каплей, начинает сочиться желчь, некогда заливавшая сердце Эдмона Данте-
са.
Для него с этой минуты не было больше ни ясного неба, ни легких ло-
док, ни золотого сияния; небо заволоклось траурными тучами, а когда пе-
ред ним вырос черный гигант, носящий имя замка Иф, он вздрогнул, словно
увидел призрак смертельного врага.
Они были у цели.
Граф невольно отодвинулся на самый конец лодки, хотя лодочник самым
приветливым голосом повторял ему:
- Приехали, сударь.
Монте-Кристо вспомнил, как на этом самом месте, по этой скалистой
тропе волокла его стража и как его подгоняли острием штыка.
Некогда этот путь показался Дантесу бесконечным; Монте-Кристо нашел
его очень коротким; каждый взмах весла, вместе с брызгами воды, рождал
миллионы мыслей и воспоминаний.
Со времени Июльской революции замок Иф уже не был тюрьмой; он превра-
тился в сторожевой пост, назначением которого было препятствовать прово-
зу контрабанды; у ворот стоял привратник, поджидая посетителей, приез-
жающих осматривать этот памятник Ужаса, ставший теперь просто достопри-
мечательностью.
Монте-Кристо знал это и все же, когда он вошел под эти своды, спус-
тился по темной лестнице, когда его провели в подземелье, которое он по-
желал осмотреть, мертвенная бледность покрыла его чело, и леденящий хо-
лод пронизал его сердце.
Граф спросил, не осталось ли здесь какого-нибудь старого тюремщика
времен Реставрации; но все они ушли на пенсию или заняли другие должнос-
ти.
Привратник, который водил его, был здесь только с 1830 года.
Его провели в его собственную темницу.
Он снова увидел тусклый свет, проникавший сквозь узкую отдушину, уви-
дел место, где стояла кровать, теперь уже унесенная, а за кроватью, хоть
и заделанное, но выделявшееся своими более светлыми камнями, отверстие,
пробитое аббатом Фариа.
Монте-Кристо почувствовал, что у него подгибаются ноги; он пододвинул
деревянный табурет и сел.
- Что рассказывают об узниках этого замка, если не считать Мирабо? -
спросил граф. - Существуют ли какиенибудь предания об этих мрачных под-
земельях, глядя на которые даже не веришь, чтобы люди могли заточить сю-
да живого человека?
- Да, сударь, - отвечал привратник, - об этой самой камере мне расс-
казывал тюремщик Антуан.
Монте-Кристо вздрогнул. Этот Антуан был его тюремщиком. Он почти за-
был его имя и черты его лица, но когда это имя было названо, он его уви-
дел, как живого: бородатое лицо, темную куртку и связку ключей, звяканье
которых он, казалось, еще слышал.
Граф обернулся, и ему почудилось, что Антуан стоит в глубине коридо-
ра, казавшегося еще более мрачным при свете факела, который держал прив-
ратник.
- Если угодно, я расскажу, - предложил привратник.
- Да, расскажите, - отвечал Монте-Кристо.
И он прижал руку к сердцу, чтобы унять его неистовый стук, со страхом
готовясь выслушать повесть о самом себе.
- Расскажите, - повторил он.
- В этой самой камере, - начал привратник, - тому уже много лет, жил
один арестант, человек очень опасный, говорят, а главное - очень отчаян-
ный. В те же годы здесь находился еще один заключенный, священник, но
этот был смирный; он, бедняга, помешался.
- Помешался? - повторил Монте-Кристо. А на чем?
- Он всем предлагал миллионы, если его выпустят.
Монте-Кристо поднял глаза к небу, но не увидел его: между ним и не-
бесным сводом была каменная преграда. Он подумал о том, что между глаза-
ми тех, кому аббат Фариа предлагал сокровища, и этими сокровищами прег-
рада была не меньшая.
- Могли заключенные видеться друг с другом - спросил Монте-Кристо.
- Нет, сударь, это было строжайше запрещено; но они обошли это запре-
щение и пробили ход из одной камеры в другую.
- А кто из них пробил ход?
- Молодой, понятно, - сказал привратник, - он был ловкий и сильный, а
бедный аббат был уже стар, да и мысли у него путались.
- Слепцы!.. - прошептал Монте-Кристо.
- Словом, - продолжал привратник, - молодой пробил ход; чем? - бог
знает, но пробил. Вот поглядите, следы и сейчас еще видны.
И он приблизил к стене факел.
- Да, вижу, - заметил граф глухим от волнения голосом.
- Потом они начали ходить друг к другу. Сколько времени это продолжа-
лось? Никому не известно. Потом старик заболел и умер. Как вы думаете,
что сделал молодой?
- Расскажите.
- Он перенес покойника к себе, положил его на свою кровать, лицом к
стене, вернулся в пустую камеру, заделал отверстие и залез в мешок мерт-
веца. Что вы на это скажете?
Монте-Кристо закрыл глаза и снова почувствовал на своем лице прикос-
новение грубою холста, еще пропитанного смертным холодом.
- Он, видите ли, думал, - продолжал привратник, - что в замке Иф
мертвецов хоронят и, попятное дело, не тратятся на гробы; и он рассчиты-
вал вылезти из-под земли; по, на его беду, в замке был другой обычай;
мертвых не хоронили, а просто привязывали к ногам ядро и кидали в море;
так было и на этот раз. Нашего молодца бросили в море; на другой день в
постели нашли настоящего мертвеца, и все открылось; сторожа, которые
бросили в море, рассказали то, о чем не решались сказать раньше: когда
мешок полетел вниз, они услышали ужасный крик, который тотчас же заглу-
шила вода.
Граф тяжело дышал, сердце его мучительно сжималось.
- Нет! - прошептал он, - нет! Я сомневался только потому, что начал
забывать: но здесь раны моего сердца снова открылись, и я снова жажду
мщения.
- А об этом узнике больше ничего не известно? - спросил он.
- Ничего, как есть ничего: понимаете, либо он упал плашмя с высоты
пятидесяти футов и убился насмерть...
- Вы сказали, что ему привязали к ногам ядро, он должен был упасть
стоймя.
- Либо он упал стоймя, - продолжал привратник, - и тогда ядро потащи-
ло его на дно, где он и остался, бедняга!
- Вам жаль его?
- Правду говоря, жаль, хоть он в море был, как дома.
- Почему?
- Да говорят, что этот несчастный парень был прежде моряком, которого
посадили в тюрьму за бонапартизм.
- Истина, - прошептал граф, - по воле бога ты всплываешь над водами и
над пламенем! Память о бедном моряке еще жива, об его горькой судьбе
рассказывают у очага, и все вздрагивают, когда он рассекает воздух и
погружается в морскую пучину.
- А его имя вы знаете? - вслух спросил граф.
- Откуда же? - спросил сторож. - Он значился просто под номером трид-
цать четыре.
- Вильфор! Вильфор! - пробормотал Монте-Кристо. - Вот что ты, должно
быть, твердил себе, когда мой призрак тревожил твои бессонные ночи.
- Угодно вам продолжать осмотр, сударь? - спросил привратник.
- Да, покажите мне камеру сумасшедшего аббата.
- Номера двадцать седьмого?
- Да, номера двадцать семь, - повторил Монте-Кристо.
И ему показалось, что он снова слышит голос аббата Фариа, который, в
ответ на просьбу назвать себя, через стену крикнул ему этот номер.
- Идемте.
- Подождите, - сказал Монте-Кристо, - мне хочется получше осмотреть
эту темницу.
- Это очень кстати, - сказал проводник, - я забыл взять ключ от той
камеры.
- Сходите за ним.
- Я оставлю вам факел.
- Нет, возьмите его с собой.
- Но вы останетесь впотьмах.
- Я отлично вижу в темноте.
- Скажите! Совсем, как он.
- Как кто?
- Номер тридцать четыре. Говорят, он так привык к темноте, что заме-
тил бы булавку в самом темном углу своей камеры.
- Ему потребовалось десять лет, чтобы дойти до этого, - прошептал
граф.
Проводник ушел, унося с собой факел.
Граф сказал правду: не прошло и нескольких секунд, как он стал все
различать в темноте, словно при дневном свете. Тогда он осмотрелся, тог-
да он по-настоящему узнал свою темницу.
- Да, - сказал он, - вот камень, на котором я сидел. Вот след моих
плеч на стене! Вот следы моей крови, они остались здесь с того дня, ког-
да я хотел разбить себе голову об стену!.. Вот цифры... я помню их... я
начертал их однажды, когда высчитывал годы моего отца, гадая, застану ли
я его еще в живых, и годы Мерседес, гадая, будет ли она еще свободна...
Когда я кончил этот подсчет, у меня мелькнула надежда... Я не предвидел
ни голода, ни измены!
И горький смех вырвался у него из груди. Как во сне, перед ним
мелькнули похороны отца... Мерседес, идущая к алтарю!
На другой стене ему бросилась в глаза надпись. Она все еще отчетливо
белела на зеленоватой стене:
"Боже, - прочитал Монте-Кристо, - сохрани мне память".
- Да, да, - воскликнул он, - вот единственная молитва моих последних
лет в этой темнице. Я уже не молил о свободе, я молил о памяти, я боялся
сойти с ума и все забыть; боже, ты сохранил мне память, и я ничего не
забыл. Благодарю тебя, господи!
В эту минуту на стенах заиграл свет факела; это спускался привратник.
Монте-Кристо пошел ему навстречу.
- Идите за мной, - сказал тот.
Подземным коридором они прошли к другой двери.
В камере аббата воспоминания снова нахлынули на Монте-Кристо.
Прежде всего ему бросился в глаза вычерченный на стене меридиан, при
помощи которого аббат Фариа вычислял время; потом он заметил остатки
кровати, на которой умер несчастный узник. Вместо ужаса, который он ис-
пытал в собственной темнице, здесь графа охватило нежное и теплое
чувство, чувство бесконечной благодарности, и на его глаза навернулись
слезы.
- Вот здесь жил сумасшедший аббат, - сказал его проводник, - вот от-
туда приходил к нему сосед. (И он указал на пролом, который с этого кон-
ца остался незаделанным.) - По цвету камней, - продолжал он, - один уче-
ный узнал, что заключенные ходили друг к другу лет десять. Не очень-то
весело они, бедные, провели эти десять лет!
Дантес вынул из кармана несколько золотых и протянул их этому челове-
ку, который, совсем его не зная, дважды пожалел его.
Привратник взял деньги, но, при свете факела, он увидел, что посети-
тель вместо нескольких мелких монет дал ему неожиданно большую сумму.
- Сударь, - сказал он, - вы ошиблись.
- В чем?
- Вы дали мне золото.
- Знаю.
- Знаете?
- Да.
- Вы даете мне эти золотые?
- Да.
- И я могу оставить их себе, по совести?
- И по чести, - сказал граф, цитируя Гамлета.
Привратник изумление посмотрел на него.
- Сударь, - сказал он, боясь поверить своему счастью, - я не понимаю,
чем я заслужил такую щедрость.
- Очень просто, мой друг, - сказал граф, - я сам был моряком, и ваш
рассказ меня очень заинтересовал.
- Раз уж вы так щедры, сударь, - сказал проводник, - то я вам кое-что
предложу.
- Что вы можете мне предложить? Раковины, плетеные корзиночки? Нет,
благодарю.
- Нет, нет, сударь: это имеет отношение к моему рассказу.
- Неужели? - живо воскликнул граф. - Что же это?
- Дело было так, - сказал привратник. - Я подумал себе: в камере, где
человек провел пятнадцать лет, всегда можно что-нибудь найти: и я начал
выстукивать стены.
- Верно, - воскликнул Монте-Кристо, вспомнив тайники аббата.
- После долгих розысков, - продолжал привратник, - я заметил, что у
изголовья кровати и под очагом камень звучит гулко.
- Да, - сказал Монте-Кристо.
- Я вынул камни и нашел...
- Веревочную лестницу, инструменты? - воскликнул граф.
- Откуда вы знаете? - удивленно спросил привратник.
- Я не знаю, я просто догадался, - сказал граф, - обычно в тайниках
тюремных камер находят именно такие вещи.
- Да, сударь, - сказал проводник, - веревочную лестницу, инструменты.
- Они у вас? - воскликнул Монте-Кристо.
- Нет, сударь; все это я продал посетителям; но у меня еще осталось
кое-что.
- Что же именно? - нетерпеливо спросил граф.
- Какая-то книга, написанная на полосках холста.
- Как! - воскликнул Монте-Кристо, - у тебя есть эта книга?
- Может быть, это и не книга, - сказал привратник, - во всяком случае
она у меня.
- Сбегай за ней, мой друг, - сказал граф, - и если это то, что я ду-
маю, ты не пожалеешь.
- Бегу, сударь.
И привратник вышел.
Тогда Монте-Кристо опустился на колени перед остатками этой кровати,
которую смерть обратила для него в алтарь.
- О мой второй отец, - сказал он, - ты, которому я обязан свободой,
знаниями, богатством; ты, подобно высшему существу владевший тайной доб-
ра и зла; если в глубине могилы от нас остается нечто, что откликается
на голос живущих на земле; если, после преображения плоти нечто живое
еще носится там, где мы много любили или много страдали, то заклинаю те-
бя, благородное сердце, высокий разум, проникновенная душа, во имя оте-
ческой любви, которой ты меня подарил, во имя сыновней преданности, ко-
торую я питал к тебе, единым словом, знаком, откровением развей мои сом-
нения, ибо, если они не сменятся верой, они обратятся в раскаяние.
Граф склонил голову и сложил руки.
- Извольте, сударь, - раздался голос позади.
Монте-Кристо вздрогнул и обернулся.
Привратник протягивал ему полоски холста, на которых аббат Фариа за-
печатлел все сокровища своего знания. Это была рукопись его обширного
труда о государственной власти в Италии.
Граф схватил ее, и его взгляд прежде всего упал на эпиграф: он про-
чел:
"Ты вырвешь у дракона зубы и растопчешь львов, - сказал господь".
- Вот ответ! - воскликнул он. - Благодарю тебя, отец, благодарю.
И, вынув из кармана бумажник, в котором лежало десять тысячефранковых
билетов, он сказал:
- Возьми.
- Это мне?
- Да, по с условием, что ты не раскроешь его, пока я не уеду.
И, спрятав на груди вновь обретенную им реликвию, которая была для
него дороже всех сокровищ мира, он выбежал из подземелья и прыгнул в
лодку.
- В Марсель! - сказал он.
Лодка тронулась. Монте-Кристо устремил взгляд на угрюмый замок.
- Горе тем, - сказал он, - кто заточил меня в эту мрачную темницу, и
тем, кто забыл, что я в ней заточен?
Плывя мимо Каталан, граф отвернулся; и, закрыв лицо плащом, он про-
шептал женское имя.
Победа была полная: граф поборол и второе сомнение. Имя, которое он
произнес с нежностью, почти с любовью, было имя Гайде.
Сойдя на берег, Монте-Кристо направился к кладбищу, где его ждал Мор-
рель.
Он тоже, десять лет тому назад, благоговейно искал на этом кладбище
могилу, но искал ее напрасно. Он, возвращавшийся во Францию миллионером,
не мог отыскать могилы своего отца, умершего от голода.
Правда, старик Моррель велел поставить на ней крест, но крест упал, и
могильщик употребил его на дрова, как обычно поступают могильщики со
всеми обломками, валяющимися на кладбищах.
Достойный арматор оказался счастливее; он скончался на руках у своих
детей и был похоронен ими подле его жены, отошедшей в вечность за два
года до него.
Две широкие мраморные плиты, на которых были вырезаны их имена, поко-
ились рядом в тени четырех кипарисов, обнесенные железной решеткой.
Максимилиан стоял, прислонившись к дереву, устремив на могилы невидя-
щий взгляд.
Казалось, он обезумел от горя.
- Максимилиан, - сказал ему граф, - смотреть надо не сюда, а туда!
И он указал на небо.
- Умершие всюду с нами, - сказал Моррель, - вы сами говорили мне это,
когда увозили меня из Парижа.
- Максимилиан, - сказал граф, - по дороге вы сказали, что хотели бы
провести несколько дней в Марселе: ваше желание не изменилось?
- У меня больше нет желаний, граф; но мне кажется, что мне легче бу-
дет ждать здесь, чем где бы то ни было.
- Тем лучше, Максимилиан, потому что я покидаю вас и увожу с собой
ваше слово, не правда ли?
- Я могу забыть его, граф, - сказал Моррель.
- Нет, вы его не забудете, потому что вы прежде всего человек чести,
Моррель, потому что вы клялись, потому что вы еще раз поклянетесь.
- Граф, сжальтесь надо мной! Я так несчастлив!
- Я знал человека, который был еще несчастнее вас, Моррель.
- Это невозможно.
- Жалкое человеческое тщеславие, - сказал МонтеКристо. - Каждый счи-
тает, что он несчастнее, чем другой несчастный, который плачет и стонет
рядом с ним.
- Кто может быть несчастнее человека, который лишился единственного,
что он любил и чего желал на свете?
- Слушайте, Моррель, - сказал Монте-Кристо, - и сосредоточьте на ми-
нуту свои мысли на том, что я вам скажу. Я знал человека, который жил
так же, как и вы, построил все свои мечты о счастье на любви к одной
женщине. Этот человек был молод, у него был старик отец, которого он лю-
бил, невеста, которую он обожал; должна была состояться свадьба. Но
должна я была спасти также человека, которого я выбрала себе в мужья,
как бы ни велика была его вина? А я дала ему умереть. Больше того! Я са-
ма приблизила его смерть своим бездушием, своим презрением, не думая, не
желая думать о том, что он из-за меня стал клятвопреступником и предате-
лем! Что пользы, наконец, что я приехала с моим сыном сюда, раз я его
покинула, отпустила его одного, отдала его смертоносной Африке? Да, я
была малодушна! Я отреклась от своей любви, и, как все отступники, я
приношу несчастье тем, кто окружает меня.
- Нет, Мерседес, - сказал Монте-Кристо, - вы не должны судить себя
так строго. Вы благородная, святая женщина, вы обезоружили меня силой
своего горя; но за мной, незримый, неведомый, гневный, стоял господь,
чьим посланным я был, и он не захотел остановить брошенную мною молнию.
Клянусь богом, пред которым я уже десять лет каждый день повергаюсь ниц,
призываю его в свидетели, что я пожертвовал вам своей жизнью и, вместе с
жизнью, всеми своими замыслами! Но, Мерседес, и я говорю это с гор-
достью, я был нужен богу, и он вернул меня к жизни. Вдумайтесь в прош-
лое, вдумайтесь в настоящее, постарайтесь предугадать будущее и скажите:
разве я не орудие всевышнего? В самых ужасных несчастьях, в самых жесто-
ких страданиях, забытый всеми, кто меня любил, гонимый теми, кто меня не
знал, я прожил половину жизни; и вдруг, после заточения, одиночества,
лишений - воздух, свобода, богатство; богатство столь ослепительное,
волшебное, столь неимоверное, что я должен был поверить, что бог посыла-
ет мне его для великих деяний. С тех пор я нес это богатство как служе-
ние; с тех пор меня уже ничто не прельщало в этой жизни, в которой вы,
Мерседес, порой находили сладость; я не знал ни часа отдыха; какая-то
сила влекла меня вперед; словно я был огненным облаком, проносящимся по
небу, чтобы испепелить проклятые богом города. Подобно тем отважным ка-
питанам, которые снаряжают свой корабль в тяжелый путь, в опасный поход,
я собирал припасы, готовил оружие, приучал свое тело к самым тяжким ис-
пытаниям, приучал душу к самым сильным потрясениям, чтобы моя рука умела
убивать, мои глаза - созерцать страдания, мои губы - улыбаться пря самых
ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделался
мстительным, скрытным, злым или, вернее, бесстрастным, как глухой и сле-
пой рок. Тогда я вступил на уготованный мне путь, я пересек прост-
ранства, я достиг цели; горе тем, кого я встретил на своем пути.
- Довольно, - сказала Мерседес, - довольно, Эдмон! Поверьте, что если
я, единственная из всех, вас узнала, то я одна могла и понять вас. И ес-
ли бы вы встретили меня на своем пути и разбили, как стеклянный сосуд, я
и тогда не могла бы не восхищаться вами, Эдмон! Как между мной и прошлым
лежит пропасть, так лежит пропасть между вами и остальными людьми; и
всего мучительнее для меня сравнивать вас с другими; ибо нет никого на
свете равного вам, никого, кто был бы подобен вам. Теперь проститесь со
мной, Эдмон, и расстанемся.
- Раньше чем мы расстанемся, скажите мне, что я могу для вас сделать,
Мерседес? - спросил МонтеКристо.
- Я хочу только одного, Эдмон: чтобы мой сын был счастлив.
- Молите бога, который один держит в своей руке жизнь людей, чтобы он
отвел от него смерть; об остальном я позабочусь.
- Благодарю вас, Эдмон.
- А вы, Мерседес?
- Мне ничего не нужно, я живу меж двух могил; одна - это могила Эдмо-
на Дантеса, уже давно умершего; я его любила! Моим поблекшим губам не
пристало произносить это слово, но мое сердце ничего не забыло, и ни за
какие блага мира я бы не отдала эту память сердца. В другой могиле лежит
человек, которого Эдмон Дантес убил; я оправдываю это убийство, но мой
долг молиться за убитого.
- Ваш сын будет счастлив, - повторил граф.
- Тогда и я буду счастлива, насколько это для меня возможно.
- Но... все же... как вы будете жить?
Мерседес печально улыбнулась.
- Если я скажу, что буду жить здесь так, как прежняя Мерседес, тру-
дом, вы этому не поверите; теперь я умею только молиться, но мне и нет
необходимости работать; зарытый вами клад нашелся в том самом месте, ко-
торое вы указали; люди будут любопытствовать, кто я, что я здесь делаю,
на какие средства я живу, но не все ли мне равно! Это касается только
бога, вас и меня.
- Мерседес, - сказал граф, - я говорю это вам по в укор, но вы при-
несли слишком большую жертву, отказавшись от всего того состояния, кото-
рое приобрел граф де Морсер и половина которого принадлежала вам по пра-
ву.
- Я догадываюсь о том, что вы хотите мне предложить, по я не могу
этого принять. Эдмон, мой сын мне не позволил бы.
- Поэтому я и не осмелюсь ничего сделать для вас, не заручившись
одобрением Альбера. Я узнаю его желания и подчинюсь им. Но если он сог-
ласится на то, что я предлагаю сделать, вы не воспротивитесь?
- Вы должны знать, Эдмон, что я уже не в силах рассуждать; я не спо-
собна принимать решений, кроме единственного - никогда ничего не решать.
Господь наслал па меня бури, которые сломили мою волю. Я бессильна в его
руках, как воробей в когтях орла. Раз я еще живу - значит, такова его
воля.
- Берегитесь, сударыня, - сказал Монте-Кристо, - не так поклоняются
богу! Бог требует, чтобы его понимали и разумно принимали его могущест-
во; вот почему он и дал вам свободную волю.
- Нет! - воскликнула Мерседес. - Не говорите так! Если бы я думала,
что бог дал мне свободную волю, что спасло бы меня от отчаяния?
Монте-Кристо слегка побледнел и опустил голову, подавленный страстной
силой этого горя.
- Вы не хотите сказать мне: до свидания? - произнес он, протягивая ей
руку.
- Напротив, я говорю вам: до свидания, - возразила Мерседес, торжест-
венно указывая ему на небо, - вы видите, во мне еще живет надежда.
И, пожав дрожащей рукой руку графа, Мерседес бросилась на лестницу и
скрылась.
Тогда Монте-Кристо медленно вышел из дома и снова направился к гава-
ни.
Но Мерседес не видела, как он удалялся, хоть и стояла у окна мансар-
ды, где жил старик Дантес. Глаза ее искали вдали корабль, уносивший ее
сына в открытое море.
Правда, губы ее невольно, чуть слышно шептали:
- Эдмон! Эдмон!
Граф с щемящей тоской в сердце вышел из этого дома, где он оставил
Мерседес, которую, быть может, видел в последний раз.
После смерти маленького Эдуарда в Монте-Кристо произошла глубокая пе-
ремена. Он шел долгим, извилистым путем мщения, и, когда достиг вершины,
бездна сомнения внезапно разверзлась перед ним.
Более того: разговор с Мерседес пробудил в его душе такие воспомина-
ния, которые он жаждал побороть.
Монте-Кристо был не из тех людей, которые подолгу предаются меланхо-
лии: это нища для заурядного ума, черпающего в ней мнимую ориги-
нальность, но она пагубна для сильных натур. Граф сказал себе, что если
он сомневается и чуть ли не порицает себя, - значит, в его расчеты вкра-
лась какая-то ошибка.
"Я неверно сужу о прошлом, - говорил он себе, - я не мог так грубо
ошибиться. Неужели я поставил себе безумную цель? Неужели я десять лет
шел по ложному пути? Неужели зодчему довольно было одного часа, чтобы
убедиться в том, что создание рук его, в которое он вложил все свои на-
дежды, - если и не невозможно, то по меньшей мере кощунственно?
Я не могу допустить этой мысли, она сведет меня с ума.
Прошлое представляется мне в ложном свете, потому что я смотрю на не-
го слишком издалека. Когда идешь вперед, прошлое, подобно пейзажу, исче-
зает по мере того, как проходишь мимо. Я словно поранил себя во сне; я
вижу кровь, я чувствую боль, но не помню, как получил эту рану.
Ты, возрожденный к жизни, богатый сумасброд, грезящий наяву, всемогу-
щий провидец, всесильный миллионер, возвратись на мгновение к мрачному
зрелищу жалкой и голодной жизни, пройди снова тот путь, на который тебя
обрекла судьба, куда тебя привело злосчастье, где тебя ждало отчаяние;
слишком много алмазов, золота и наслаждения сверкает на поверхности того
зеркала, в которое Монте-Кристо смотрит на Дантеса; спрячь эти алмазы,
запятнай это золото, сотри эти лучи; богач, вспомни бедняка; свободный,
вспомни узника; воскресший, вспомни мертвеца".
Погруженный в такие думы, Монте-Кристо шел по улице Коссри. Это была
та самая улица, по которой двадцать четыре года тому назад его везла
безмолвная стража; эти дома, теперь веселые и оживленные, были в ту ночь
темны и молчаливы.
- Это те же дома, - шептал Монте-Кристо, - но только тогда была ночь,
а сейчас светлый день; солнце все освещает и всему придает радостный
вид.
Он спустился по улице Сен-Лоран на набережную и подошел к Управлению
порта; здесь его тогда посадили в баркас.
Мимо шла лодка под холщовым тентом; Монте-Кристо окликнул лодочника,
и тот поспешил к нему, предвидя щедрое вознаграждение.
Погода была чудесная, прогулка восхитительная. Солнце, алое, пылаю-
щее, спускалось к горизонту, воспламеняя волны; по морю, гладкому, как
зеркало, иногда пробегала рябь - это рыба, преследуемая невидимым вра-
гом, выскакивала из воды, ища спасения в чуждой стихии; вдали скользили
белые и легкие, как чайки, рыбачьи лодки, направляющиеся в Мартиг, и
торговые суда, везущие груз на Корсику или в Испанию.
Но граф не замечал ни безоблачного неба, ни скользящих лодок, ни все
заливающего золотого света. Завернувшись в плащ, он вспоминал одну за
другой все вехи своего страшного пути: одинокий огонек, светившийся в
Каталанах, грозный силуэт замка Иф, указавший ему, куда его везут,
борьбу с жандармами, когда он хотел броситься в море, свое отчаяние,
когда он почувствовал себя побежденным, и холод ружейного дула, пристав-
ленного к виску.
И мало-помалу, подобно высохшим за лето ручьям, которые, когда надви-
гаются осенние тучи, понемногу наполняются влагой и начинают оживать
капля за каплей, граф Монте-Кристо ощутил, как в груди его, капля за
каплей, начинает сочиться желчь, некогда заливавшая сердце Эдмона Данте-
са.
Для него с этой минуты не было больше ни ясного неба, ни легких ло-
док, ни золотого сияния; небо заволоклось траурными тучами, а когда пе-
ред ним вырос черный гигант, носящий имя замка Иф, он вздрогнул, словно
увидел призрак смертельного врага.
Они были у цели.
Граф невольно отодвинулся на самый конец лодки, хотя лодочник самым
приветливым голосом повторял ему:
- Приехали, сударь.
Монте-Кристо вспомнил, как на этом самом месте, по этой скалистой
тропе волокла его стража и как его подгоняли острием штыка.
Некогда этот путь показался Дантесу бесконечным; Монте-Кристо нашел
его очень коротким; каждый взмах весла, вместе с брызгами воды, рождал
миллионы мыслей и воспоминаний.
Со времени Июльской революции замок Иф уже не был тюрьмой; он превра-
тился в сторожевой пост, назначением которого было препятствовать прово-
зу контрабанды; у ворот стоял привратник, поджидая посетителей, приез-
жающих осматривать этот памятник Ужаса, ставший теперь просто достопри-
мечательностью.
Монте-Кристо знал это и все же, когда он вошел под эти своды, спус-
тился по темной лестнице, когда его провели в подземелье, которое он по-
желал осмотреть, мертвенная бледность покрыла его чело, и леденящий хо-
лод пронизал его сердце.
Граф спросил, не осталось ли здесь какого-нибудь старого тюремщика
времен Реставрации; но все они ушли на пенсию или заняли другие должнос-
ти.
Привратник, который водил его, был здесь только с 1830 года.
Его провели в его собственную темницу.
Он снова увидел тусклый свет, проникавший сквозь узкую отдушину, уви-
дел место, где стояла кровать, теперь уже унесенная, а за кроватью, хоть
и заделанное, но выделявшееся своими более светлыми камнями, отверстие,
пробитое аббатом Фариа.
Монте-Кристо почувствовал, что у него подгибаются ноги; он пододвинул
деревянный табурет и сел.
- Что рассказывают об узниках этого замка, если не считать Мирабо? -
спросил граф. - Существуют ли какиенибудь предания об этих мрачных под-
земельях, глядя на которые даже не веришь, чтобы люди могли заточить сю-
да живого человека?
- Да, сударь, - отвечал привратник, - об этой самой камере мне расс-
казывал тюремщик Антуан.
Монте-Кристо вздрогнул. Этот Антуан был его тюремщиком. Он почти за-
был его имя и черты его лица, но когда это имя было названо, он его уви-
дел, как живого: бородатое лицо, темную куртку и связку ключей, звяканье
которых он, казалось, еще слышал.
Граф обернулся, и ему почудилось, что Антуан стоит в глубине коридо-
ра, казавшегося еще более мрачным при свете факела, который держал прив-
ратник.
- Если угодно, я расскажу, - предложил привратник.
- Да, расскажите, - отвечал Монте-Кристо.
И он прижал руку к сердцу, чтобы унять его неистовый стук, со страхом
готовясь выслушать повесть о самом себе.
- Расскажите, - повторил он.
- В этой самой камере, - начал привратник, - тому уже много лет, жил
один арестант, человек очень опасный, говорят, а главное - очень отчаян-
ный. В те же годы здесь находился еще один заключенный, священник, но
этот был смирный; он, бедняга, помешался.
- Помешался? - повторил Монте-Кристо. А на чем?
- Он всем предлагал миллионы, если его выпустят.
Монте-Кристо поднял глаза к небу, но не увидел его: между ним и не-
бесным сводом была каменная преграда. Он подумал о том, что между глаза-
ми тех, кому аббат Фариа предлагал сокровища, и этими сокровищами прег-
рада была не меньшая.
- Могли заключенные видеться друг с другом - спросил Монте-Кристо.
- Нет, сударь, это было строжайше запрещено; но они обошли это запре-
щение и пробили ход из одной камеры в другую.
- А кто из них пробил ход?
- Молодой, понятно, - сказал привратник, - он был ловкий и сильный, а
бедный аббат был уже стар, да и мысли у него путались.
- Слепцы!.. - прошептал Монте-Кристо.
- Словом, - продолжал привратник, - молодой пробил ход; чем? - бог
знает, но пробил. Вот поглядите, следы и сейчас еще видны.
И он приблизил к стене факел.
- Да, вижу, - заметил граф глухим от волнения голосом.
- Потом они начали ходить друг к другу. Сколько времени это продолжа-
лось? Никому не известно. Потом старик заболел и умер. Как вы думаете,
что сделал молодой?
- Расскажите.
- Он перенес покойника к себе, положил его на свою кровать, лицом к
стене, вернулся в пустую камеру, заделал отверстие и залез в мешок мерт-
веца. Что вы на это скажете?
Монте-Кристо закрыл глаза и снова почувствовал на своем лице прикос-
новение грубою холста, еще пропитанного смертным холодом.
- Он, видите ли, думал, - продолжал привратник, - что в замке Иф
мертвецов хоронят и, попятное дело, не тратятся на гробы; и он рассчиты-
вал вылезти из-под земли; по, на его беду, в замке был другой обычай;
мертвых не хоронили, а просто привязывали к ногам ядро и кидали в море;
так было и на этот раз. Нашего молодца бросили в море; на другой день в
постели нашли настоящего мертвеца, и все открылось; сторожа, которые
бросили в море, рассказали то, о чем не решались сказать раньше: когда
мешок полетел вниз, они услышали ужасный крик, который тотчас же заглу-
шила вода.
Граф тяжело дышал, сердце его мучительно сжималось.
- Нет! - прошептал он, - нет! Я сомневался только потому, что начал
забывать: но здесь раны моего сердца снова открылись, и я снова жажду
мщения.
- А об этом узнике больше ничего не известно? - спросил он.
- Ничего, как есть ничего: понимаете, либо он упал плашмя с высоты
пятидесяти футов и убился насмерть...
- Вы сказали, что ему привязали к ногам ядро, он должен был упасть
стоймя.
- Либо он упал стоймя, - продолжал привратник, - и тогда ядро потащи-
ло его на дно, где он и остался, бедняга!
- Вам жаль его?
- Правду говоря, жаль, хоть он в море был, как дома.
- Почему?
- Да говорят, что этот несчастный парень был прежде моряком, которого
посадили в тюрьму за бонапартизм.
- Истина, - прошептал граф, - по воле бога ты всплываешь над водами и
над пламенем! Память о бедном моряке еще жива, об его горькой судьбе
рассказывают у очага, и все вздрагивают, когда он рассекает воздух и
погружается в морскую пучину.
- А его имя вы знаете? - вслух спросил граф.
- Откуда же? - спросил сторож. - Он значился просто под номером трид-
цать четыре.
- Вильфор! Вильфор! - пробормотал Монте-Кристо. - Вот что ты, должно
быть, твердил себе, когда мой призрак тревожил твои бессонные ночи.
- Угодно вам продолжать осмотр, сударь? - спросил привратник.
- Да, покажите мне камеру сумасшедшего аббата.
- Номера двадцать седьмого?
- Да, номера двадцать семь, - повторил Монте-Кристо.
И ему показалось, что он снова слышит голос аббата Фариа, который, в
ответ на просьбу назвать себя, через стену крикнул ему этот номер.
- Идемте.
- Подождите, - сказал Монте-Кристо, - мне хочется получше осмотреть
эту темницу.
- Это очень кстати, - сказал проводник, - я забыл взять ключ от той
камеры.
- Сходите за ним.
- Я оставлю вам факел.
- Нет, возьмите его с собой.
- Но вы останетесь впотьмах.
- Я отлично вижу в темноте.
- Скажите! Совсем, как он.
- Как кто?
- Номер тридцать четыре. Говорят, он так привык к темноте, что заме-
тил бы булавку в самом темном углу своей камеры.
- Ему потребовалось десять лет, чтобы дойти до этого, - прошептал
граф.
Проводник ушел, унося с собой факел.
Граф сказал правду: не прошло и нескольких секунд, как он стал все
различать в темноте, словно при дневном свете. Тогда он осмотрелся, тог-
да он по-настоящему узнал свою темницу.
- Да, - сказал он, - вот камень, на котором я сидел. Вот след моих
плеч на стене! Вот следы моей крови, они остались здесь с того дня, ког-
да я хотел разбить себе голову об стену!.. Вот цифры... я помню их... я
начертал их однажды, когда высчитывал годы моего отца, гадая, застану ли
я его еще в живых, и годы Мерседес, гадая, будет ли она еще свободна...
Когда я кончил этот подсчет, у меня мелькнула надежда... Я не предвидел
ни голода, ни измены!
И горький смех вырвался у него из груди. Как во сне, перед ним
мелькнули похороны отца... Мерседес, идущая к алтарю!
На другой стене ему бросилась в глаза надпись. Она все еще отчетливо
белела на зеленоватой стене:
"Боже, - прочитал Монте-Кристо, - сохрани мне память".
- Да, да, - воскликнул он, - вот единственная молитва моих последних
лет в этой темнице. Я уже не молил о свободе, я молил о памяти, я боялся
сойти с ума и все забыть; боже, ты сохранил мне память, и я ничего не
забыл. Благодарю тебя, господи!
В эту минуту на стенах заиграл свет факела; это спускался привратник.
Монте-Кристо пошел ему навстречу.
- Идите за мной, - сказал тот.
Подземным коридором они прошли к другой двери.
В камере аббата воспоминания снова нахлынули на Монте-Кристо.
Прежде всего ему бросился в глаза вычерченный на стене меридиан, при
помощи которого аббат Фариа вычислял время; потом он заметил остатки
кровати, на которой умер несчастный узник. Вместо ужаса, который он ис-
пытал в собственной темнице, здесь графа охватило нежное и теплое
чувство, чувство бесконечной благодарности, и на его глаза навернулись
слезы.
- Вот здесь жил сумасшедший аббат, - сказал его проводник, - вот от-
туда приходил к нему сосед. (И он указал на пролом, который с этого кон-
ца остался незаделанным.) - По цвету камней, - продолжал он, - один уче-
ный узнал, что заключенные ходили друг к другу лет десять. Не очень-то
весело они, бедные, провели эти десять лет!
Дантес вынул из кармана несколько золотых и протянул их этому челове-
ку, который, совсем его не зная, дважды пожалел его.
Привратник взял деньги, но, при свете факела, он увидел, что посети-
тель вместо нескольких мелких монет дал ему неожиданно большую сумму.
- Сударь, - сказал он, - вы ошиблись.
- В чем?
- Вы дали мне золото.
- Знаю.
- Знаете?
- Да.
- Вы даете мне эти золотые?
- Да.
- И я могу оставить их себе, по совести?
- И по чести, - сказал граф, цитируя Гамлета.
Привратник изумление посмотрел на него.
- Сударь, - сказал он, боясь поверить своему счастью, - я не понимаю,
чем я заслужил такую щедрость.
- Очень просто, мой друг, - сказал граф, - я сам был моряком, и ваш
рассказ меня очень заинтересовал.
- Раз уж вы так щедры, сударь, - сказал проводник, - то я вам кое-что
предложу.
- Что вы можете мне предложить? Раковины, плетеные корзиночки? Нет,
благодарю.
- Нет, нет, сударь: это имеет отношение к моему рассказу.
- Неужели? - живо воскликнул граф. - Что же это?
- Дело было так, - сказал привратник. - Я подумал себе: в камере, где
человек провел пятнадцать лет, всегда можно что-нибудь найти: и я начал
выстукивать стены.
- Верно, - воскликнул Монте-Кристо, вспомнив тайники аббата.
- После долгих розысков, - продолжал привратник, - я заметил, что у
изголовья кровати и под очагом камень звучит гулко.
- Да, - сказал Монте-Кристо.
- Я вынул камни и нашел...
- Веревочную лестницу, инструменты? - воскликнул граф.
- Откуда вы знаете? - удивленно спросил привратник.
- Я не знаю, я просто догадался, - сказал граф, - обычно в тайниках
тюремных камер находят именно такие вещи.
- Да, сударь, - сказал проводник, - веревочную лестницу, инструменты.
- Они у вас? - воскликнул Монте-Кристо.
- Нет, сударь; все это я продал посетителям; но у меня еще осталось
кое-что.
- Что же именно? - нетерпеливо спросил граф.
- Какая-то книга, написанная на полосках холста.
- Как! - воскликнул Монте-Кристо, - у тебя есть эта книга?
- Может быть, это и не книга, - сказал привратник, - во всяком случае
она у меня.
- Сбегай за ней, мой друг, - сказал граф, - и если это то, что я ду-
маю, ты не пожалеешь.
- Бегу, сударь.
И привратник вышел.
Тогда Монте-Кристо опустился на колени перед остатками этой кровати,
которую смерть обратила для него в алтарь.
- О мой второй отец, - сказал он, - ты, которому я обязан свободой,
знаниями, богатством; ты, подобно высшему существу владевший тайной доб-
ра и зла; если в глубине могилы от нас остается нечто, что откликается
на голос живущих на земле; если, после преображения плоти нечто живое
еще носится там, где мы много любили или много страдали, то заклинаю те-
бя, благородное сердце, высокий разум, проникновенная душа, во имя оте-
ческой любви, которой ты меня подарил, во имя сыновней преданности, ко-
торую я питал к тебе, единым словом, знаком, откровением развей мои сом-
нения, ибо, если они не сменятся верой, они обратятся в раскаяние.
Граф склонил голову и сложил руки.
- Извольте, сударь, - раздался голос позади.
Монте-Кристо вздрогнул и обернулся.
Привратник протягивал ему полоски холста, на которых аббат Фариа за-
печатлел все сокровища своего знания. Это была рукопись его обширного
труда о государственной власти в Италии.
Граф схватил ее, и его взгляд прежде всего упал на эпиграф: он про-
чел:
"Ты вырвешь у дракона зубы и растопчешь львов, - сказал господь".
- Вот ответ! - воскликнул он. - Благодарю тебя, отец, благодарю.
И, вынув из кармана бумажник, в котором лежало десять тысячефранковых
билетов, он сказал:
- Возьми.
- Это мне?
- Да, по с условием, что ты не раскроешь его, пока я не уеду.
И, спрятав на груди вновь обретенную им реликвию, которая была для
него дороже всех сокровищ мира, он выбежал из подземелья и прыгнул в
лодку.
- В Марсель! - сказал он.
Лодка тронулась. Монте-Кристо устремил взгляд на угрюмый замок.
- Горе тем, - сказал он, - кто заточил меня в эту мрачную темницу, и
тем, кто забыл, что я в ней заточен?
Плывя мимо Каталан, граф отвернулся; и, закрыв лицо плащом, он про-
шептал женское имя.
Победа была полная: граф поборол и второе сомнение. Имя, которое он
произнес с нежностью, почти с любовью, было имя Гайде.
Сойдя на берег, Монте-Кристо направился к кладбищу, где его ждал Мор-
рель.
Он тоже, десять лет тому назад, благоговейно искал на этом кладбище
могилу, но искал ее напрасно. Он, возвращавшийся во Францию миллионером,
не мог отыскать могилы своего отца, умершего от голода.
Правда, старик Моррель велел поставить на ней крест, но крест упал, и
могильщик употребил его на дрова, как обычно поступают могильщики со
всеми обломками, валяющимися на кладбищах.
Достойный арматор оказался счастливее; он скончался на руках у своих
детей и был похоронен ими подле его жены, отошедшей в вечность за два
года до него.
Две широкие мраморные плиты, на которых были вырезаны их имена, поко-
ились рядом в тени четырех кипарисов, обнесенные железной решеткой.
Максимилиан стоял, прислонившись к дереву, устремив на могилы невидя-
щий взгляд.
Казалось, он обезумел от горя.
- Максимилиан, - сказал ему граф, - смотреть надо не сюда, а туда!
И он указал на небо.
- Умершие всюду с нами, - сказал Моррель, - вы сами говорили мне это,
когда увозили меня из Парижа.
- Максимилиан, - сказал граф, - по дороге вы сказали, что хотели бы
провести несколько дней в Марселе: ваше желание не изменилось?
- У меня больше нет желаний, граф; но мне кажется, что мне легче бу-
дет ждать здесь, чем где бы то ни было.
- Тем лучше, Максимилиан, потому что я покидаю вас и увожу с собой
ваше слово, не правда ли?
- Я могу забыть его, граф, - сказал Моррель.
- Нет, вы его не забудете, потому что вы прежде всего человек чести,
Моррель, потому что вы клялись, потому что вы еще раз поклянетесь.
- Граф, сжальтесь надо мной! Я так несчастлив!
- Я знал человека, который был еще несчастнее вас, Моррель.
- Это невозможно.
- Жалкое человеческое тщеславие, - сказал МонтеКристо. - Каждый счи-
тает, что он несчастнее, чем другой несчастный, который плачет и стонет
рядом с ним.
- Кто может быть несчастнее человека, который лишился единственного,
что он любил и чего желал на свете?
- Слушайте, Моррель, - сказал Монте-Кристо, - и сосредоточьте на ми-
нуту свои мысли на том, что я вам скажу. Я знал человека, который жил
так же, как и вы, построил все свои мечты о счастье на любви к одной
женщине. Этот человек был молод, у него был старик отец, которого он лю-
бил, невеста, которую он обожал; должна была состояться свадьба. Но