Страница:
ее отец, прощаю вам это; ибо, я вижу, ваше горе велико и неподдельно.
Ведь и мое горе слишком велико, чтобы в душе у меня оставалось место
для гнева.
Но вы видите, ангел, который сулил вам счастье, покинул землю; ей не
нужно больше земного поклонения, ныне она предстала перед творцом: прос-
титесь же с ее бренными останками, коснитесь в последний раз руки, кото-
рую вы ждали, и расстаньтесь с ней навсегда; Валентине нужен теперь
только священник, который ее благословит.
- Вы ошибаетесь, сударь, - воскликнул Моррель, подымаясь на одно ко-
лено, и его сердце пронзила такая боль, какой он никогда еще не испыты-
вал, - вы ошибаетесь. Валентина умерла, но она умерла такой смертью, что
нуждается не только в священнике, но и в мстителе! Посылайте за священ-
ником, господин де Вильфор, а мстителем буду я!
- Что вы хотите сказать, сударь! - пробормотал Вильфор; полубезумный
выкрик Морреля заставил его содрогнуться.
- Я хочу сказать, что в вас - два человека, сударь! - продолжал Мор-
рель. - Отец довольно плакал - пусть выступит королевский прокурор.
Глаза Нуартье сверкнули; Д'Авриньи подошел ближе.
- Я знаю, что говорю, сударь, - продолжал Моррель, читая по лицам
присутствующих все их чувства, - и вы знаете не хуже моего то, что я
скажу: Валентину убили!
Вильфор опустил голову; Д'Авриньи подошел еще на шаг; Нуартье утвер-
дительно опустил веки.
- В наше время, - продолжал Моррель, - живое существо, даже не такое
юное и прекрасное, как Валентина, не может умереть насильственной
смертью без того, чтобы не потребовали отчета в его гибели. Господин ко-
ролевский прокурор, - закончил Моррель с возрастающим жаром, - здесь нет
места жалости! Я вам указываю на преступление, ищите убийцу!
И его неумолимый взгляд вопрошал Вильфора, который в свою очередь ис-
кал взгляда то Нуартье, то Д'Авриньи.
Но вместо того чтобы поддержать Вильфора, отец и доктор ответили ему
таким же непреклонным взглядом.
- Да! - показал старик.
- Верно! - сказал д'Авриньи.
- Вы ошибаетесь, сударь, - проговорил Вильфор, пытаясь побороть волю
трех человек и свое собственное волнение, - в моем доме не совершается
преступлений; меня разит судьба, меня тяжко испытывет бог, - но у меня
никого не убивают!
Глаза Нуартье сверкнули; д'Авриньи открыл рот, чтобы возразить.
Моррель протянул руку, призывая к молчанию.
- А я вам говорю, что здесь убивают! - сказал он негромко, но грозно.
Я вам говорю, что это уже четвертая жертва за четыре месяца!
Я вам говорю, что четыре дня тому назад уже пытались отравить Вален-
тину, но это не удалось, благодаря предосторожности господина Нуартье!
Я вам говорю, что дозу удвоили или переменили яд, и на этот раз зло-
деяние удалось!
Я вам говорю, что вы это знаете так же хорошо, как и я, потому что
господин д'Авриньи вас об этом предупредил и как врач и как друг.
- Вы бредите, сударь, - сказал Вильфор, тщетно пытаясь освободиться
от захлестнувшей его петли.
- Я брежу? - воскликнул Моррель. - В таком случае я обращаюсь к само-
му господину д'Авриньи. Спросите у него, сударь, помнит ли он слова,
произнесенные им в вашем саду, перед этим домом в вечер смерти госпожи
де Сен-Меран; тогда вы оба, думая, что вы одни, говорили об этой траги-
ческой смерти; вы ссылаетесь на судьбу, вы несправедливо обвиняете бога,
но судьба и бог участвовали в этой смерти только тем, что создали убийцу
Валентины!
Вильфор и д'Авриньи переглянулись.
- Да, да, припомните, - сказал Моррель, - вы думали, что эти слова
были сказаны в тишине и одиночестве, затерялись во мраке, но они достиг-
ли моих ушей.
Конечно, после этого вечера, видя преступную снисходительность госпо-
дина де Вильфор к своим близким, я должен был все раскрыть властям. Я не
был бы тогда одним из виновников твоей смерти, Валентина, любимая! Но
виновник превратится в мстителя; это четвертое убийство очевидно для
всякого, и если отец твой покинет тебя, Валентина, клянусь тебе, я сам
буду преследовать убийцу!
И словно природа сжалилась, наконец, над этим сильным человеком, го-
товым сломиться под натиском собственной силы, - последние слова Морреля
замерли в его гортани, из груди его вырвалось рыдание, непокорные слезы
хлынули из глаз, он покачнулся и с плачем вновь упал на колени у кровати
Валентины.
Тогда настала очередь д'Авриньи.
- Я разделяю чувства господина Морреля и тоже требую правосудия, -
сказал он громко. - У меня сердце разрывается от мысли, что моя малодуш-
ная снисходительность поощрила убийцу!
- Боже мой! - еле слышно прошептал Вильфор.
Моррель поднял голову и, читая в глазах старика, горящих нечеловечес-
ким пламенем, сказал:
- Смотрите, господин Нуартье хочет говорить.
- Да, - показал Нуартье, с выражением особенно ужасным, потому что
все способности этого несчастного, беспомощного старика были сосредото-
чены в его взгляде.
- Вы знаете убийцу? - спросил Моррель.
- Да, - ответил Нуартье.
- И вы нам укажете его? - воскликнул Максимилиан, - Мы слушаем! Гос-
подин д'Авриньи, слушайте!
Глаза Нуартье улыбнулись несчастному Моррелю грустно и нежно, одной
из тех улыбок, которые так часто радовали Валентину.
Затем, как бы приковав глаза собеседника к своим, он перевел взгляд
на дверь.
- Вы хотите, чтобы я вышел? - горестно воскликнул Моррель.
- Да, - показал Нуартье.
- Пожалейте меня!
Глаза старика оставались неумолимо устремленными на дверь.
- Но потом мне можно будет вернуться? - спросил Максимилиан.
- Да.
- Я должен выйти один?
- Нет.
- Кого же я должен увести? Господина де Вильфор?
- Нет.
- Доктора?
- Да.
- Вы хотите остаться один с господином де Вильфор?
- Да.
- А он поймет вас?
- Да.
- Будьте спокойны, - сказал Вильфор, радуясь, что следствие будет
вестись с глазу на глаз, - я отлично понимаю отца.
Хотя он говорил это с почти радостным выражением, зубы его громко
стучали.
Д'Авриньи взял Максимилиана под руку и увел его в соседнюю комнату.
Тогда во всем доме воцарилось молчание, более глубокое, чем молчание
смерти.
Наконец через четверть часа послышались нетвердые шаги, и Вильфор по-
явился на пороге гостиной, где находились д'Авриньи и Моррель, один, -
погруженный в задумчивость, другой - задыхающийся от горя.
- Идемте, - сказал Вильфор.
И он подвел их к Нуартье.
Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
Лицо королевского прокурора было мертвенно бледно; багровые пятна
выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо, ломая его
на мелкие куски.
- Господа, - сдавленным голосом сказал он д'Авриньи и Моррелю, - дай-
те мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребенной в на-
ших сердцах!
У тех вырвалось невольное движение.
- Умоляю вас!.. - продолжал Вильфор.
- А что же виновник!.. - сказал Моррель. - Убийца!.. Отравитель!..
- Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, - сказал Вильфор. -
Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы; но
он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
- Да, - твердо показал Нуартье.
Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия.
- Сударь, - воскликнул Вильфор, удерживая Морреля за руку, - вы знае-
те, мой отец непреклонный человек, и если он обращается к вам с такой
просьбой, значит, он верит, что Валентина будет страшно отомщена. Прав-
да, отец?
Старик сделал знак, что да.
Вильфор продолжал:
- Он меня знает, а я дал ему слово. Можете быть спокойны, господа; я
прошу у вас три дня, это меньше, чем у вас попросил бы суд; и через три
дня мщение, которое постигнет убийцу моей дочери, заставит содрогнуться
самое бесчувственное сердце. Правда, отец?
При этих словах он скрипнул зубами и потряс мертвую руку старика.
- Обещание будет исполнено, господин Нуартье? - спросил Моррель;
д'Авриньи взглядом спросил о том же.
- Да! - показал Нуартье с мрачной радостью в глазах.
- Так поклянитесь, господа, - сказал Вильфор, соединяя руки д'Авриньи
и Морреля, - поклянитесь, что вы пощадите честь моего дома и предостави-
те мщение мне.
Д'Авриньи отвернулся и неохотно прошептал "да", но Моррель вырвал ру-
ку из рук Вильфора, бросился к постели, прижался губами к холодным губам
Валентины и выбежал вон с протяжным стоном отчаяния.
Как мы уже сказали, все слуги исчезли.
Поэтому Вильфору пришлось просить д'Авриньи взять на себя все те мно-
гочисленные и сложные хлопоты, которые влечет за собой смерть в наших
больших городах, особенно смерть при таких подозрительных обстоя-
тельствах.
Что касается Нуартье, то было страшно смотреть на это недвижимое го-
ре, это окаменелое отчаяние, эти беззвучные слезы.
Вильфор заперся в своем кабинете; д'Авриньи пошел за городским вра-
чом, обязанность которого - свидетельствовать смерть и которого вырази-
тельно именуют "доктором мертвых".
Нуартье не захотел расставаться с внучкой.
Через полчаса д'Авриньи вернулся со своим собратом; дверь с улицы бы-
ла заперта, и, так как привратник исчез вместе с остальными слугами,
Вильфор сам пошел отворить.
Но у комнаты Валентины он остановился; у него не было сил снова войти
туда.
Оба доктора вошли одни.
Нуартье сидел у кровати, бледный, как сама покойница, недвижимый и
безмолвный, как она.
Доктор мертвых подошел к постели с равнодушием человека, который пол-
жизни проводит с трупами, откинул с лица девушки простыню и приоткрыл ей
губы.
- Да, - сказал д'Авриньи со вздохом, - бедная девушка мертва, сомне-
ний нет.
- Да, - коротко ответил доктор мертвых, снова закрывая простыней лицо
Валентины.
Нуартье глухо захрипел.
Д'Авриньи обернулся; глаза старика сверкали.
Д'Авриньи понял, что он хочет видеть свою внучку; он подошел к крова-
ти, и, пока второй врач полоскал в хлористой воде пальцы, которые косну-
лись губ умершей, он открыл это спокойное и бледное лицо, похожее на ли-
цо спящего ангела.
Слезы, выступившие на глазах Нуартье, сказали Д'Авриньи, как глубоко
благодарен ему несчастный старик.
Доктор мертвых написал свидетельство тут же в комнате Валентины, на
краю стола, и, совершив эту последнюю формальность, вышел, провожаемый
Д'Авриньи.
Вильфор услышал, как они спускались с лестницы, и вышел из своего ка-
бинета.
Сказав несколько слов благодарности доктору, он обратился к Д'Ав-
риньи.
- Теперь нужен священник, - сказал он.
- Есть какой-нибудь священник, которого вы хотели бы пригласить? -
спросил Д'Авриньи.
- Нет, - отвечал Вильфор, - обратитесь к ближайшему.
- Ближайший, - сказал городской врач, - это итальянский аббат, посе-
лившийся в доме рядом с вами. Хотите, проходя мимо, я его попрошу?
- Будьте добры, Д'Авриньи, - сказал Вильфор, - пойдите с господином
доктором. Вот ключ, чтобы вы могли входить и выходить, когда вам нужно.
Приведите священника и устройте его в комнате моей бедной девочки.
- Вы хотите с ним поговорить?
- Я хочу побыть один. Вы меня простите, правда? Священник должен по-
нимать все страдания, тем более страдания отца.
Вильфор вручил д'Авриньи ключ, поклонился еще раз городскому врачу и,
вернувшись к себе в кабинет, принялся за работу.
Есть люди, для которых работа служит лекарством от всех зол.
Выйдя на улицу, оба врача заметили человека в черной сутане, стоящего
на пороге соседнего дома.
- Вот тот, о.ком я вам говорил, - сказал доктор мертвых.
Д'Авриньи подошел к священнику:
- Сударь, не согласитесь ли вы оказать услугу несчастному отцу, поте-
рявшему только что дочь, королевскому прокурору де Вильфор?
- Да, сударь, - отвечал священник с сильным итальянским акцентом, - я
знаю, смерть поселилась в его доме.
- Тогда мне незачем говорить вам, какого рода помощи он от вас ожида-
ет.
- Я шел предложить свои услуги, сударь, - сказал священник, - наше
назначение - идти навстречу нашим обязанностям.
- Это молодая девушка.
- Да, знаю; мне сказали слуги, я видел, как они бежали из дома. Я уз-
нал, что ее имя Валентина, и я уже молился за нее.
- Благодарю вас, - сказал Д'Авриньи, - и раз вы уже приступили к ва-
шему святому служению, благоволите его продолжить. Будьте возле усопшей,
и вам скажет спасибо безутешная семья.
- Иду, сударь, - отвечал аббат, - и смею сказать, что не будет молит-
вы горячей, чем моя.
Д'Авриньи взял аббата за руку и, не встретив Вильфора, затворившегося
у себя в кабинете, проводил его к покойнице, которую должны были облечь
в саван только ночью.
Когда они входили в комнату, глаза Нуартье встретились с глазами аб-
бата; вероятно, Нуартье увидел в них что-то необычайное, потому что
взгляд его больше не отрывался от лица священника.
Д'Авриньи поручил попечению аббата не только усопшую, но и живого, и
тот обещал Д'Авриньи помолиться о Валентине и позаботиться о Нуартье.
Обещание аббата звучало торжественно; и для того, должно быть, чтобы
ему не мешали в его молитве и не беспокоили Нуартье в его горе, он, едва
Д'Авриньи удалился, запер на задвижку не только дверь, в которую вышел
доктор, но и ту, которая вела к г-же де Вильфор.
Утро настало пасмурное и унылое.
Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили лежа-
щее на кровати тело в саван - скорбную одежду усопших, которая, чтобы ни
говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним напомина-
нием о роскоши, любимой ими при жизни.
Этот саван был не что иное как кусок тончайшего батиста, купленный
Валентиной две недели тому назад.
Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату;
против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучают с
телом внучки.
Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни
слова.
В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к
Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел
ночь.
Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал
спокойным, почти безмятежным сном.
Удивленные, они остановились на пороге.
- Посмотрите, - сказал д'Авриньи Вильфору, - природа умеет успокоить
самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не
любил своей внучки, и, однако, он спит.
- Да, вы правы, - с недоумением сказал Вильфор, - он спит, и это
очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать це-
лыми ночами.
- Горе сломило его, - отвечал д'Авриньи.
И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского про-
курора.
- А вот я не спал, - сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую
постель, - меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но за-
то посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!..
Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте
убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты
одна можешь победить все мои страдания!
И он судорожно сжал руку д'Авриньи.
- Я вам нужен? - спросил доктор.
- Нет, - сказал Вильфор, - только возвращайтесь, пожалуйста, к один-
надцати часам, в двенадцать часов состоится... вынос... Боже мой, моя
девочка, моя бедная девочка!
И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к не-
бу и вздохнул.
- Вы будете принимать соболезнования?
- Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность.
Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает.
И не успел доктор дойти до дверей, как королевский прокурор снова
принялся за свои бумаги.
На крыльце д'Авриньи встретил родственника, о котором ему говорил
Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно
из тех существ, которые от рождения предназначены играть в жизни роль
статиста.
Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подо-
бающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требует-
ся, и немедленно сбросить после церемонии.
В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному Двору, и
предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно
смотрит и на радости и на печали богачей и бежит на пышные похороны с
той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини.
Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала
явились некоторые наши старые знакомые - Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом
все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де
Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в
силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете.
Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных
людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное ли-
цо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полага-
лось бы в присутствии отца, брата или жениха.
Те, кто были знакомы между собой, подзывали друг друга взглядом и со-
бирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и Бо-
шана.
- Бедняжка, - сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань
печальному событию, - такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы поду-
мать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли... давно ли?.. да три недели,
месяц тому назад самое большое... подписывать ее брачный договор, кото-
рый так и не был подписан?
- Нет, признаться, - сказал Шато-Рено.
- Вы ее знали?
- Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне пока-
залась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не
знаете?
- Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который
нас встречал.
- Кто он такой?
- Это вы о ком?
- Да господин, который нас встречал. Он депутат?
- Нет, - сказал Бошан, - я осужден видеть наших законодателей каждый
день, и эта физиономия мне незнакома.
- Вы упомянули об этой смерти в своей газете?
- Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она бы-
ла приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре
смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в до-
ме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, бо-
лее взволнован.
- Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор
в большом горе, - заметил ШатоРено.
- Кого вы ищете, Дебрэ?
- Графа Монте-Кристо.
- Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, соби-
рается уезжать; он ехал к своему банкиру, - сказал Бошан.
- Его банкир - Данглар? - спросил Шато-Рено у Дебрэ.
- Как будто да, - отвечал личный секретарь с некоторым смущением, -
но здесь не хватает не только МонтеКристо. Я не вижу Морреля.
- Морреля? А разве он с ними знаком? - спросил Шато-Рено.
- Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор.
- Все равно, ему бы следовало прийти, - сказал Дебрэ, - о чем он бу-
дет говорить вечером? Эти похороны - злоба дня. Но тише, помолчим; вот
министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с ма-
леньким спичем к опечаленному родственнику.
И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать "спич" министра юсти-
ции и исповеданий.
Бошан сказал правду; идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, кото-
рый ехал к Данглару, на улицу Шоссед'Антен.
Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему
навстречу с грустным, но приветливым лицом.
- Я вижу, граф, - сказал он, протягивая руку МонтеКристо, - вы заеха-
ли выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что,
увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим
бедным Морсерам, - это оправдало бы пословицу: "Не рой другому яму, сам
в нее попадешь". Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть мо-
жет, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как
и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки.
Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения... впрочем, простите, вы
не нашего поколения, вы - человек молодой... Людям моего поколения не
везет в этом году: свидетель тому - наш пуританин, королевский прокурор,
который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным об-
разом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я
стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок...
- Что вдобавок? - спросил граф.
- Увы, разве вы не знаете?
- Какое-нибудь новое несчастье?
- Моя дочь...
- Мадемуазель Данглар?
- Эжени нас покидает.
- Да что вы!
- Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей!
- Вы находите?
- Еще бы!
- И вы говорите, что мадемуазель Эжени...
- Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и
попросила меня отпустить ее путешествовать.
- И она уехала?
- В прошлую ночь.
- С госпожой Данглар?
- Нет, с одной нашей родственницей... Но как-никак мы потеряли нашу
дорогую Эжени: сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась ког-
да-либо вернуться во Францию!
- Что поделаешь, дорогой барон, - сказал Монте-Кристо. - Все эти се-
мейные горести - катастрофа для какогонибудь бедняка, у которого ребенок
- единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы
ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги
утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни
было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы - король фи-
нансов, точка пересечения всех могущественных сил.
Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или
говорит серьезно.
- Да, - сказал он, - если богатство утешает, я должен быть утешен: я
богат.
- Так богаты, дорогой барон, что ваше богатство подобно пирамидам;
если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то не
смогли бы.
Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа.
- Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из
них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные?
- Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста.
Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Мон-
те-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка.
- Испанские? - сказал Монте-Кристо. - Или гаитийские, или неаполи-
танские?
- Нет, - отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, - чеки на
предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, - прибавил он, - вы -
император - финансов, если я - король; часто вам случалось видеть такие
вот клочки бумаги стоимостью по миллиону?
Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бу-
маги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел:
"Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю сего за
мой счет один миллион франков. Барон Данглар".
- Один, два, три, четыре, пять, - сказал Монте-Кристо, - пять миллио-
нов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез!
- Вот как я делаю дела! - сказал Данглар.
- Это удивительно, особенно, если эта сумма, в чем я, впрочем, не
сомневаюсь, будет уплачена наличными.
- Так оно и будет, - сказал Данглар.
- Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во Франции видишь
такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоять пять миллионов; нужно
видеть это, чтобы поверить.
- А вы сомневаетесь?
- Нет.
- Вы это говорите таким тоном... Хотите, доставьте себе удовольствие:
пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет оттуда с
облигациями казначейства на ту же сумму.
- Нет, право, это слишком любопытно, - сказал Монте-Кристо, складывая
все пять чеков, - я сам произведу опыт. Мой кредит у вас был на шесть
миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллио-
нов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю за валюту
при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам общая расписка на шесть
миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее заранее, так
как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня.
И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку.
Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом.
- Как же так? - пролепетал он. - Вы берете эти деньги, граф? Но,
простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и я обещал уплатить
сегодня.
- А, это другое дело, - сказал Монте-Кристо. - Мне не нужны непремен-
но эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я их взял
просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что
без всякого предупреждения, не попросив у меня и пяти минут отсрочки,
банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы велико-
лепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое.
Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было ру-
ку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в
мясо, которое у него отнимают.
Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и сдержался. Затем
он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось.
- Впрочем, - сказал он, - ваша расписка это те же деньги.
- Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по моей
расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас.
- Извините меня, граф, извините.
- Так я могу оставить эти деньги себе?
- Да, да, оставьте, - сказал Данглар, отирая вспотевший лоб.
Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно го-
ворило:
"Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно".
- Нет, пет, - сказал Данглар, оставьте эти чеки себе. Но, вы знаете,
мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги приютам, и
мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу именно этими чеками,
как будто деньги не все одинаковы. Простите меня!
И он громко, но нервически рассмеялся.
- Прощаю, - любезно отвечал Монте-Кристо, - и кладу деньги в карман.
И он вложил чеки в свой бумажник.
- Но у вас остается еще сто тысяч франков? - сказал Данглар.
- О, пустяки! - сказал Монте-Кристо. - Лаж, вероятно, составляет
приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты.
- Вы говорите серьезно, граф?
- Я никогда не шучу с банкирами, - отвечал МонтеКристо с серьез-
ностью, граничащей с дерзостью.
И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал:
Ведь и мое горе слишком велико, чтобы в душе у меня оставалось место
для гнева.
Но вы видите, ангел, который сулил вам счастье, покинул землю; ей не
нужно больше земного поклонения, ныне она предстала перед творцом: прос-
титесь же с ее бренными останками, коснитесь в последний раз руки, кото-
рую вы ждали, и расстаньтесь с ней навсегда; Валентине нужен теперь
только священник, который ее благословит.
- Вы ошибаетесь, сударь, - воскликнул Моррель, подымаясь на одно ко-
лено, и его сердце пронзила такая боль, какой он никогда еще не испыты-
вал, - вы ошибаетесь. Валентина умерла, но она умерла такой смертью, что
нуждается не только в священнике, но и в мстителе! Посылайте за священ-
ником, господин де Вильфор, а мстителем буду я!
- Что вы хотите сказать, сударь! - пробормотал Вильфор; полубезумный
выкрик Морреля заставил его содрогнуться.
- Я хочу сказать, что в вас - два человека, сударь! - продолжал Мор-
рель. - Отец довольно плакал - пусть выступит королевский прокурор.
Глаза Нуартье сверкнули; Д'Авриньи подошел ближе.
- Я знаю, что говорю, сударь, - продолжал Моррель, читая по лицам
присутствующих все их чувства, - и вы знаете не хуже моего то, что я
скажу: Валентину убили!
Вильфор опустил голову; Д'Авриньи подошел еще на шаг; Нуартье утвер-
дительно опустил веки.
- В наше время, - продолжал Моррель, - живое существо, даже не такое
юное и прекрасное, как Валентина, не может умереть насильственной
смертью без того, чтобы не потребовали отчета в его гибели. Господин ко-
ролевский прокурор, - закончил Моррель с возрастающим жаром, - здесь нет
места жалости! Я вам указываю на преступление, ищите убийцу!
И его неумолимый взгляд вопрошал Вильфора, который в свою очередь ис-
кал взгляда то Нуартье, то Д'Авриньи.
Но вместо того чтобы поддержать Вильфора, отец и доктор ответили ему
таким же непреклонным взглядом.
- Да! - показал старик.
- Верно! - сказал д'Авриньи.
- Вы ошибаетесь, сударь, - проговорил Вильфор, пытаясь побороть волю
трех человек и свое собственное волнение, - в моем доме не совершается
преступлений; меня разит судьба, меня тяжко испытывет бог, - но у меня
никого не убивают!
Глаза Нуартье сверкнули; д'Авриньи открыл рот, чтобы возразить.
Моррель протянул руку, призывая к молчанию.
- А я вам говорю, что здесь убивают! - сказал он негромко, но грозно.
Я вам говорю, что это уже четвертая жертва за четыре месяца!
Я вам говорю, что четыре дня тому назад уже пытались отравить Вален-
тину, но это не удалось, благодаря предосторожности господина Нуартье!
Я вам говорю, что дозу удвоили или переменили яд, и на этот раз зло-
деяние удалось!
Я вам говорю, что вы это знаете так же хорошо, как и я, потому что
господин д'Авриньи вас об этом предупредил и как врач и как друг.
- Вы бредите, сударь, - сказал Вильфор, тщетно пытаясь освободиться
от захлестнувшей его петли.
- Я брежу? - воскликнул Моррель. - В таком случае я обращаюсь к само-
му господину д'Авриньи. Спросите у него, сударь, помнит ли он слова,
произнесенные им в вашем саду, перед этим домом в вечер смерти госпожи
де Сен-Меран; тогда вы оба, думая, что вы одни, говорили об этой траги-
ческой смерти; вы ссылаетесь на судьбу, вы несправедливо обвиняете бога,
но судьба и бог участвовали в этой смерти только тем, что создали убийцу
Валентины!
Вильфор и д'Авриньи переглянулись.
- Да, да, припомните, - сказал Моррель, - вы думали, что эти слова
были сказаны в тишине и одиночестве, затерялись во мраке, но они достиг-
ли моих ушей.
Конечно, после этого вечера, видя преступную снисходительность госпо-
дина де Вильфор к своим близким, я должен был все раскрыть властям. Я не
был бы тогда одним из виновников твоей смерти, Валентина, любимая! Но
виновник превратится в мстителя; это четвертое убийство очевидно для
всякого, и если отец твой покинет тебя, Валентина, клянусь тебе, я сам
буду преследовать убийцу!
И словно природа сжалилась, наконец, над этим сильным человеком, го-
товым сломиться под натиском собственной силы, - последние слова Морреля
замерли в его гортани, из груди его вырвалось рыдание, непокорные слезы
хлынули из глаз, он покачнулся и с плачем вновь упал на колени у кровати
Валентины.
Тогда настала очередь д'Авриньи.
- Я разделяю чувства господина Морреля и тоже требую правосудия, -
сказал он громко. - У меня сердце разрывается от мысли, что моя малодуш-
ная снисходительность поощрила убийцу!
- Боже мой! - еле слышно прошептал Вильфор.
Моррель поднял голову и, читая в глазах старика, горящих нечеловечес-
ким пламенем, сказал:
- Смотрите, господин Нуартье хочет говорить.
- Да, - показал Нуартье, с выражением особенно ужасным, потому что
все способности этого несчастного, беспомощного старика были сосредото-
чены в его взгляде.
- Вы знаете убийцу? - спросил Моррель.
- Да, - ответил Нуартье.
- И вы нам укажете его? - воскликнул Максимилиан, - Мы слушаем! Гос-
подин д'Авриньи, слушайте!
Глаза Нуартье улыбнулись несчастному Моррелю грустно и нежно, одной
из тех улыбок, которые так часто радовали Валентину.
Затем, как бы приковав глаза собеседника к своим, он перевел взгляд
на дверь.
- Вы хотите, чтобы я вышел? - горестно воскликнул Моррель.
- Да, - показал Нуартье.
- Пожалейте меня!
Глаза старика оставались неумолимо устремленными на дверь.
- Но потом мне можно будет вернуться? - спросил Максимилиан.
- Да.
- Я должен выйти один?
- Нет.
- Кого же я должен увести? Господина де Вильфор?
- Нет.
- Доктора?
- Да.
- Вы хотите остаться один с господином де Вильфор?
- Да.
- А он поймет вас?
- Да.
- Будьте спокойны, - сказал Вильфор, радуясь, что следствие будет
вестись с глазу на глаз, - я отлично понимаю отца.
Хотя он говорил это с почти радостным выражением, зубы его громко
стучали.
Д'Авриньи взял Максимилиана под руку и увел его в соседнюю комнату.
Тогда во всем доме воцарилось молчание, более глубокое, чем молчание
смерти.
Наконец через четверть часа послышались нетвердые шаги, и Вильфор по-
явился на пороге гостиной, где находились д'Авриньи и Моррель, один, -
погруженный в задумчивость, другой - задыхающийся от горя.
- Идемте, - сказал Вильфор.
И он подвел их к Нуартье.
Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
Лицо королевского прокурора было мертвенно бледно; багровые пятна
выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо, ломая его
на мелкие куски.
- Господа, - сдавленным голосом сказал он д'Авриньи и Моррелю, - дай-
те мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребенной в на-
ших сердцах!
У тех вырвалось невольное движение.
- Умоляю вас!.. - продолжал Вильфор.
- А что же виновник!.. - сказал Моррель. - Убийца!.. Отравитель!..
- Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, - сказал Вильфор. -
Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы; но
он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
- Да, - твердо показал Нуартье.
Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия.
- Сударь, - воскликнул Вильфор, удерживая Морреля за руку, - вы знае-
те, мой отец непреклонный человек, и если он обращается к вам с такой
просьбой, значит, он верит, что Валентина будет страшно отомщена. Прав-
да, отец?
Старик сделал знак, что да.
Вильфор продолжал:
- Он меня знает, а я дал ему слово. Можете быть спокойны, господа; я
прошу у вас три дня, это меньше, чем у вас попросил бы суд; и через три
дня мщение, которое постигнет убийцу моей дочери, заставит содрогнуться
самое бесчувственное сердце. Правда, отец?
При этих словах он скрипнул зубами и потряс мертвую руку старика.
- Обещание будет исполнено, господин Нуартье? - спросил Моррель;
д'Авриньи взглядом спросил о том же.
- Да! - показал Нуартье с мрачной радостью в глазах.
- Так поклянитесь, господа, - сказал Вильфор, соединяя руки д'Авриньи
и Морреля, - поклянитесь, что вы пощадите честь моего дома и предостави-
те мщение мне.
Д'Авриньи отвернулся и неохотно прошептал "да", но Моррель вырвал ру-
ку из рук Вильфора, бросился к постели, прижался губами к холодным губам
Валентины и выбежал вон с протяжным стоном отчаяния.
Как мы уже сказали, все слуги исчезли.
Поэтому Вильфору пришлось просить д'Авриньи взять на себя все те мно-
гочисленные и сложные хлопоты, которые влечет за собой смерть в наших
больших городах, особенно смерть при таких подозрительных обстоя-
тельствах.
Что касается Нуартье, то было страшно смотреть на это недвижимое го-
ре, это окаменелое отчаяние, эти беззвучные слезы.
Вильфор заперся в своем кабинете; д'Авриньи пошел за городским вра-
чом, обязанность которого - свидетельствовать смерть и которого вырази-
тельно именуют "доктором мертвых".
Нуартье не захотел расставаться с внучкой.
Через полчаса д'Авриньи вернулся со своим собратом; дверь с улицы бы-
ла заперта, и, так как привратник исчез вместе с остальными слугами,
Вильфор сам пошел отворить.
Но у комнаты Валентины он остановился; у него не было сил снова войти
туда.
Оба доктора вошли одни.
Нуартье сидел у кровати, бледный, как сама покойница, недвижимый и
безмолвный, как она.
Доктор мертвых подошел к постели с равнодушием человека, который пол-
жизни проводит с трупами, откинул с лица девушки простыню и приоткрыл ей
губы.
- Да, - сказал д'Авриньи со вздохом, - бедная девушка мертва, сомне-
ний нет.
- Да, - коротко ответил доктор мертвых, снова закрывая простыней лицо
Валентины.
Нуартье глухо захрипел.
Д'Авриньи обернулся; глаза старика сверкали.
Д'Авриньи понял, что он хочет видеть свою внучку; он подошел к крова-
ти, и, пока второй врач полоскал в хлористой воде пальцы, которые косну-
лись губ умершей, он открыл это спокойное и бледное лицо, похожее на ли-
цо спящего ангела.
Слезы, выступившие на глазах Нуартье, сказали Д'Авриньи, как глубоко
благодарен ему несчастный старик.
Доктор мертвых написал свидетельство тут же в комнате Валентины, на
краю стола, и, совершив эту последнюю формальность, вышел, провожаемый
Д'Авриньи.
Вильфор услышал, как они спускались с лестницы, и вышел из своего ка-
бинета.
Сказав несколько слов благодарности доктору, он обратился к Д'Ав-
риньи.
- Теперь нужен священник, - сказал он.
- Есть какой-нибудь священник, которого вы хотели бы пригласить? -
спросил Д'Авриньи.
- Нет, - отвечал Вильфор, - обратитесь к ближайшему.
- Ближайший, - сказал городской врач, - это итальянский аббат, посе-
лившийся в доме рядом с вами. Хотите, проходя мимо, я его попрошу?
- Будьте добры, Д'Авриньи, - сказал Вильфор, - пойдите с господином
доктором. Вот ключ, чтобы вы могли входить и выходить, когда вам нужно.
Приведите священника и устройте его в комнате моей бедной девочки.
- Вы хотите с ним поговорить?
- Я хочу побыть один. Вы меня простите, правда? Священник должен по-
нимать все страдания, тем более страдания отца.
Вильфор вручил д'Авриньи ключ, поклонился еще раз городскому врачу и,
вернувшись к себе в кабинет, принялся за работу.
Есть люди, для которых работа служит лекарством от всех зол.
Выйдя на улицу, оба врача заметили человека в черной сутане, стоящего
на пороге соседнего дома.
- Вот тот, о.ком я вам говорил, - сказал доктор мертвых.
Д'Авриньи подошел к священнику:
- Сударь, не согласитесь ли вы оказать услугу несчастному отцу, поте-
рявшему только что дочь, королевскому прокурору де Вильфор?
- Да, сударь, - отвечал священник с сильным итальянским акцентом, - я
знаю, смерть поселилась в его доме.
- Тогда мне незачем говорить вам, какого рода помощи он от вас ожида-
ет.
- Я шел предложить свои услуги, сударь, - сказал священник, - наше
назначение - идти навстречу нашим обязанностям.
- Это молодая девушка.
- Да, знаю; мне сказали слуги, я видел, как они бежали из дома. Я уз-
нал, что ее имя Валентина, и я уже молился за нее.
- Благодарю вас, - сказал Д'Авриньи, - и раз вы уже приступили к ва-
шему святому служению, благоволите его продолжить. Будьте возле усопшей,
и вам скажет спасибо безутешная семья.
- Иду, сударь, - отвечал аббат, - и смею сказать, что не будет молит-
вы горячей, чем моя.
Д'Авриньи взял аббата за руку и, не встретив Вильфора, затворившегося
у себя в кабинете, проводил его к покойнице, которую должны были облечь
в саван только ночью.
Когда они входили в комнату, глаза Нуартье встретились с глазами аб-
бата; вероятно, Нуартье увидел в них что-то необычайное, потому что
взгляд его больше не отрывался от лица священника.
Д'Авриньи поручил попечению аббата не только усопшую, но и живого, и
тот обещал Д'Авриньи помолиться о Валентине и позаботиться о Нуартье.
Обещание аббата звучало торжественно; и для того, должно быть, чтобы
ему не мешали в его молитве и не беспокоили Нуартье в его горе, он, едва
Д'Авриньи удалился, запер на задвижку не только дверь, в которую вышел
доктор, но и ту, которая вела к г-же де Вильфор.
Утро настало пасмурное и унылое.
Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили лежа-
щее на кровати тело в саван - скорбную одежду усопших, которая, чтобы ни
говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним напомина-
нием о роскоши, любимой ими при жизни.
Этот саван был не что иное как кусок тончайшего батиста, купленный
Валентиной две недели тому назад.
Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату;
против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучают с
телом внучки.
Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни
слова.
В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к
Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел
ночь.
Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал
спокойным, почти безмятежным сном.
Удивленные, они остановились на пороге.
- Посмотрите, - сказал д'Авриньи Вильфору, - природа умеет успокоить
самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не
любил своей внучки, и, однако, он спит.
- Да, вы правы, - с недоумением сказал Вильфор, - он спит, и это
очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать це-
лыми ночами.
- Горе сломило его, - отвечал д'Авриньи.
И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского про-
курора.
- А вот я не спал, - сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую
постель, - меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но за-
то посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!..
Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте
убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты
одна можешь победить все мои страдания!
И он судорожно сжал руку д'Авриньи.
- Я вам нужен? - спросил доктор.
- Нет, - сказал Вильфор, - только возвращайтесь, пожалуйста, к один-
надцати часам, в двенадцать часов состоится... вынос... Боже мой, моя
девочка, моя бедная девочка!
И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к не-
бу и вздохнул.
- Вы будете принимать соболезнования?
- Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность.
Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает.
И не успел доктор дойти до дверей, как королевский прокурор снова
принялся за свои бумаги.
На крыльце д'Авриньи встретил родственника, о котором ему говорил
Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно
из тех существ, которые от рождения предназначены играть в жизни роль
статиста.
Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подо-
бающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требует-
ся, и немедленно сбросить после церемонии.
В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному Двору, и
предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно
смотрит и на радости и на печали богачей и бежит на пышные похороны с
той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини.
Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала
явились некоторые наши старые знакомые - Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом
все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де
Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в
силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете.
Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных
людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное ли-
цо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полага-
лось бы в присутствии отца, брата или жениха.
Те, кто были знакомы между собой, подзывали друг друга взглядом и со-
бирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и Бо-
шана.
- Бедняжка, - сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань
печальному событию, - такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы поду-
мать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли... давно ли?.. да три недели,
месяц тому назад самое большое... подписывать ее брачный договор, кото-
рый так и не был подписан?
- Нет, признаться, - сказал Шато-Рено.
- Вы ее знали?
- Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне пока-
залась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не
знаете?
- Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который
нас встречал.
- Кто он такой?
- Это вы о ком?
- Да господин, который нас встречал. Он депутат?
- Нет, - сказал Бошан, - я осужден видеть наших законодателей каждый
день, и эта физиономия мне незнакома.
- Вы упомянули об этой смерти в своей газете?
- Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она бы-
ла приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре
смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в до-
ме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, бо-
лее взволнован.
- Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор
в большом горе, - заметил ШатоРено.
- Кого вы ищете, Дебрэ?
- Графа Монте-Кристо.
- Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, соби-
рается уезжать; он ехал к своему банкиру, - сказал Бошан.
- Его банкир - Данглар? - спросил Шато-Рено у Дебрэ.
- Как будто да, - отвечал личный секретарь с некоторым смущением, -
но здесь не хватает не только МонтеКристо. Я не вижу Морреля.
- Морреля? А разве он с ними знаком? - спросил Шато-Рено.
- Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор.
- Все равно, ему бы следовало прийти, - сказал Дебрэ, - о чем он бу-
дет говорить вечером? Эти похороны - злоба дня. Но тише, помолчим; вот
министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с ма-
леньким спичем к опечаленному родственнику.
И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать "спич" министра юсти-
ции и исповеданий.
Бошан сказал правду; идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, кото-
рый ехал к Данглару, на улицу Шоссед'Антен.
Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему
навстречу с грустным, но приветливым лицом.
- Я вижу, граф, - сказал он, протягивая руку МонтеКристо, - вы заеха-
ли выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что,
увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим
бедным Морсерам, - это оправдало бы пословицу: "Не рой другому яму, сам
в нее попадешь". Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть мо-
жет, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как
и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки.
Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения... впрочем, простите, вы
не нашего поколения, вы - человек молодой... Людям моего поколения не
везет в этом году: свидетель тому - наш пуританин, королевский прокурор,
который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным об-
разом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я
стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок...
- Что вдобавок? - спросил граф.
- Увы, разве вы не знаете?
- Какое-нибудь новое несчастье?
- Моя дочь...
- Мадемуазель Данглар?
- Эжени нас покидает.
- Да что вы!
- Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей!
- Вы находите?
- Еще бы!
- И вы говорите, что мадемуазель Эжени...
- Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и
попросила меня отпустить ее путешествовать.
- И она уехала?
- В прошлую ночь.
- С госпожой Данглар?
- Нет, с одной нашей родственницей... Но как-никак мы потеряли нашу
дорогую Эжени: сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась ког-
да-либо вернуться во Францию!
- Что поделаешь, дорогой барон, - сказал Монте-Кристо. - Все эти се-
мейные горести - катастрофа для какогонибудь бедняка, у которого ребенок
- единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы
ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги
утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни
было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы - король фи-
нансов, точка пересечения всех могущественных сил.
Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или
говорит серьезно.
- Да, - сказал он, - если богатство утешает, я должен быть утешен: я
богат.
- Так богаты, дорогой барон, что ваше богатство подобно пирамидам;
если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то не
смогли бы.
Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа.
- Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из
них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные?
- Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста.
Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Мон-
те-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка.
- Испанские? - сказал Монте-Кристо. - Или гаитийские, или неаполи-
танские?
- Нет, - отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, - чеки на
предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, - прибавил он, - вы -
император - финансов, если я - король; часто вам случалось видеть такие
вот клочки бумаги стоимостью по миллиону?
Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бу-
маги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел:
"Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю сего за
мой счет один миллион франков. Барон Данглар".
- Один, два, три, четыре, пять, - сказал Монте-Кристо, - пять миллио-
нов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез!
- Вот как я делаю дела! - сказал Данглар.
- Это удивительно, особенно, если эта сумма, в чем я, впрочем, не
сомневаюсь, будет уплачена наличными.
- Так оно и будет, - сказал Данглар.
- Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во Франции видишь
такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоять пять миллионов; нужно
видеть это, чтобы поверить.
- А вы сомневаетесь?
- Нет.
- Вы это говорите таким тоном... Хотите, доставьте себе удовольствие:
пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет оттуда с
облигациями казначейства на ту же сумму.
- Нет, право, это слишком любопытно, - сказал Монте-Кристо, складывая
все пять чеков, - я сам произведу опыт. Мой кредит у вас был на шесть
миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллио-
нов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю за валюту
при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам общая расписка на шесть
миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее заранее, так
как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня.
И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку.
Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом.
- Как же так? - пролепетал он. - Вы берете эти деньги, граф? Но,
простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и я обещал уплатить
сегодня.
- А, это другое дело, - сказал Монте-Кристо. - Мне не нужны непремен-
но эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я их взял
просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что
без всякого предупреждения, не попросив у меня и пяти минут отсрочки,
банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы велико-
лепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое.
Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было ру-
ку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в
мясо, которое у него отнимают.
Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и сдержался. Затем
он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось.
- Впрочем, - сказал он, - ваша расписка это те же деньги.
- Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по моей
расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас.
- Извините меня, граф, извините.
- Так я могу оставить эти деньги себе?
- Да, да, оставьте, - сказал Данглар, отирая вспотевший лоб.
Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно го-
ворило:
"Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно".
- Нет, пет, - сказал Данглар, оставьте эти чеки себе. Но, вы знаете,
мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги приютам, и
мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу именно этими чеками,
как будто деньги не все одинаковы. Простите меня!
И он громко, но нервически рассмеялся.
- Прощаю, - любезно отвечал Монте-Кристо, - и кладу деньги в карман.
И он вложил чеки в свой бумажник.
- Но у вас остается еще сто тысяч франков? - сказал Данглар.
- О, пустяки! - сказал Монте-Кристо. - Лаж, вероятно, составляет
приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты.
- Вы говорите серьезно, граф?
- Я никогда не шучу с банкирами, - отвечал МонтеКристо с серьез-
ностью, граничащей с дерзостью.
И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал: