Страница:
Среди произведений Китса, относящихся к 1819 г., особое место занимают
оды - большие лирические стихотворения, сочетающие пластичность образов с
глубиной философского смысла.
Теперь культ красоты у Китса приобретает новое значение - в мире
искусства он стремится сохранить те человеческие ценности, на которые, по
его мнению, посягает враждебное им несправедливо устроенное общество. Смысл
жизни поэт видит в отстаивании реальной красоты, созданной людьми и
природой. Вот почему трагически-скорбные мотивы нередко сплетаются в одах
Китса с ясными, жизнеутверждающими. Такова "Ода к соловью". Песнь соловья в
ней как бы напоминает людям, измученным тяжкой жизнью, страданиями и
горестями, о бессмертной красоте природы и искусства. Как бы ни были
безобразны и несправедливы условия жизни в мире собственников, неумирающая
творческая сила природы, звучащая в соловьиной песне, торжествует над ними и
воодушевляет людей: потому-то и посвящает поэт соловью торжественное,
хвалебное стихотворение - оду. Тема весны, звучащая в оде Китса,
раскрывается как тема обновления, отражающая оптимистические черты его
мировоззрения, близкая к теме весны в "Оде к западному ветру" Шелли.
Гимн радостному и полнокровному античному искусству представляет собой
"Ода к греческой урне" (апрель 1819 г.) - последнее обращение Китса к
эллинизму. Описательное мастерство Китса полностью проявилось в изображении
древней греческой вазы; поэт подробно передает особенности рисунка,
украшающего вазу, своеобразие архаической греческой композиции. В сценах
патриархальной греческой жизни, запечатленных неведомым художником, перед
Китсом открывается мир, который кажется ему блаженным и естественным по
сравнению с трагической современностью. Оды "К соловью" и "К греческой урне"
еще отмечены той самой эстетической созерцательностью, за которую Китс так
искренне упрекнул себя в незаконченном варианте "Гипериона". "Ода к
греческой урне" завершается словами: "Красота есть правда, правда - красота,
- вот и все, что вы знаете на земле, и все, что вам надлежит знать". Поэтому
особенно важно обратить внимание на те стихи Китса, где трактовка искусства
решительно отличается от его прежних эстетских взглядов. В оде "Барды
страсти и веселья" Китс славит поэтов, которые писали
О делах земных людей,
Об огне простых страстей...
Как бы сам отвечая на этот призыв, Китс создает одно из лучших своих
стихотворений - оду "Осень", в которой образ осенней английской природы
неразрывно связан с картинами крестьянского труда, с реальным бытом
английской деревни,
Твой склад - в амбаре, в житнице,
в дупле.
Бродя на воле, можно увидать
Тебя сидящей в риге на земле,
И веялка твою взвевает прядь.
Или в полях ты убираешь рожь
И, опьянев от маков, чуть вздремнешь,
Щадя цветы последней полосы,
Или снопы на голове несешь
По шаткому бревну через поток,
Иль выжимаешь яблок терпкий сок -
За каплей каплю - долгие часы.
(Перевод С. Маршака).
В стихотворении "Осень" наметились новые пути, по которым мог бы дальше
развиваться талант Китса, отказавшегося от "воображаемой красоты" и
нашедшего подлинную красоту, олицетворенную в образе английской крестьянки.
В отличие от более ранних воплощений крестьянской темы у Китса,
английская деревня связана теперь в его представлении не только с образами
мирного крестьянского труда, но и с образами смелой вольницы Робина Гуда.
Этой теме посвящено одно из лучших стихотворений Китса, "Робин Гуд" (Robin
Hood). Оно начинается сетованиями на то, что славные времена Робина Гуда
канули в вечность:
Нет! Прошли те дни давно!
Что цвело - погребено
Под опавшей пеленою,
Под осеннею листвою...
Нет, не слышен рога звук!
Не звенит могучий лук...
Горько было бы Робину Гуду и его соратникам видеть, во что превратилась
их "веселая старая Англия" в новом мире, где все радости покупаются ценой
"чистогана". Но стихотворение заканчивается не бессильными сожалениями и не
мечтой о возврате к патриархальной деревенской жизни, столь лелеемой
реакционными романтиками.
Китс заключил песнь о Робине Гуде мужественным славословием в честь
вождя английских мятежных крестьян:
Грянем нынче в свой черед -
Луку старому - почет!
Слава звонкому рожку!
...Слава смелому стрелку!
(Перевод Д. М.).
Энергичная концовка меняет весь характер стихотворения, в начале
звучащего меланхолически.
Страшный образ Англии возникает в одном из последних стихотворений
Китса - "Строки к Фанни" (Lines to Fanny, 1919), обращенном к его невесте.
"Эта ненавистнейшая земля, тюремщик моих друзей, этот берег, где потерпела
крушение их жизнь, эта чудовищная страна" - такова Англия в глазах Китса.
"Ее ветры, подобно бичам, терзают людей", "ее леса, холодные, черные и
слепые, испугали бы Дриаду". Поэт мечтает о том, чтобы солнце своими чарами
"рассеяло тени этого ада".
Новые тенденции в творчестве Китса нашли выражение и в замысле его
последнего крупного произведения - незаконченной сатирической поэмы "Колпак
и бубенцы", написанной в самом конце 1819 г. В ней Китс выступил как
обличитель скандальных придворных нравов, бичующий разложение и пороки
знати. Шутовской колпак с бубенцами - вот убор, вполне подобающий, с точки
зрения Китса, и королю и его челяди.
Китс показал себя в этой поэме талантливым сатириком. Созданная им
карикатура на королевский двор была острым гротескным отображением
лондонского придворного быта, в частности - нашумевшего в те дни
бракоразводного процесса королевы Каролины (у Шелли эта же тема взята в
основу сатиры "Тиран-Толстопят"). В поэме Китса нет больших политических
обобщений, она далеко уступает блестящим образцам политической сатиры,
созданным Шелли и Байроном; но несмотря на это, сатирическая сказка Китса
знаменовала укрепление тех глубоко положительных гражданских тенденций в
творчестве Китса, которые были декларированы поэтом во втором варианте
"Гипериона".
Китс умер очень молодым. Его литературная деятельность продолжалась
немногим более пяти лет. Мировоззрение Китса, по существу, только начинало
складываться. Молодой поэт все яснее понимал, что буржуазный прогресс,
который в период его сближения с кружком Ли Гента казался ему спасительным
средством для разрешения социальных противоречий, на самом деле создает
почву для все большего их обострения. Китс еще не поднялся до мысли о
необходимости революционного разрешения этих противоречий, но он видел
страдания народа, его порывы к свободе и искренне и глубоко сочувствовал им.
Неприятие английской действительности, превращающейся на глазах поэта в
царство капитала, помогло ему воспеть неиссякаемую поэзию природы,
провозгласить право человека на счастье, красоту и радость жизни, восславить
творческую силу искусства и нарисовать в "Гиперионе" картину крушения
обреченного старого мира. В этом главная ценность поэтического наследия
Китса, одного из талантливейших поэтов английского романтизма.
Язык Китса отражает особенности его творческого метода, развивается
вместе с развитием художника. Если в ранних произведениях поэта, отмеченных
некоторым подражанием традиции английской поэзии XVI века, Китс был склонен
к архаизмам и малоупотребительным выражениям, почерпнутым у Спенсера и
других старых английских поэтов, то в дальнейшем он основывается на
современном разговорном языке, стремится выбрать особенно точные и
выразительные эпитеты, избегает отвлеченных понятий, а если они ему
необходимы - то спешит раскрыть их конкретное содержание.
Специфическим проявлением той жизнеутверждающей реалистической
тенденции, которая зарождалась в его поэзии, было стремление Китса к
зрительным, осязательным, материальным образам. Его словарь замечательно
богат определениями цветов и оттенков, выражениями, при помощи которых можно
передать особенно точно вкусовое ощущение, звук, зрительное восприятие. Китс
как бы ощупывает и внимательно рассматривает изображаемые предметы,
стремится передать картину природы и в ее звучании, и в ее воздействии на
все человеческие ощущения.
Следствием этого стремления к возможно более полной передаче
материальных качеств изображаемого мира было то, что словарь Китса быстро
рос, пополнялся благодаря его неустанной работе по собиранию и освоению
новых и новых оборотов и определений, в которых отражался расширявшийся
кругозор поэта.
Стремясь как можно разностороннее охарактеризовать изображаемое
явление, Китс прибегал к системе сложных эпитетов, сложных прилагательных,
соединяющих несколько слов в одно. Такие составные прилагательные,
одновременно выражая несколько разных качеств данного явления, как бы
передавали его многостороннюю, изменяющуюся сущность.
Ранний Китс охотно вводил в свои стихи звучные греческие и латинские
мифологические имена-образы, одновременно и несущие в себе определенный
поэтический смысл, и украшающие мелодию стиха. Но в дальнейшем поэт
отказался от этого неумеренно широкого использования античной традиции, а
если и обращался к ней ("Гиперион"), то главным образом в поисках удобной
формы аллегории, поэтического иносказания.
Стремление Китса к полному, гармоническому выражению идеи стихотворения
с помощью всех возможных средств художественного мастерства сказалось также
на его постоянной, неослабевающей заботе о качестве стиха.
Поразительное богатство стихотворных размеров, форм и видов стиха,
характерное для сравнительно небольшого поэтического наследия Китса, говорит
прежде всего о большом таланте поэта. Но высокие качества стиха Китса,
проявляющиеся в любой поэтической форме - сонет ли это, баллада, поэма или
ода, - свидетельствуют и о непрестанной упорной работе Китса над стихом, и о
постоянной деятельности творческой мысли, которая не удовольствуется уже
достигнутым и завоеванным, а хочет найти в сокровищнице родного языка и
родной поэзии новые богатства, новые возможности.
Китс значительно обогатил английский стих, сделал его более
разносторонним, выразительным и гибким. Разнообразная строфика, удивительно
гибкая ритмомелодика стиха, точность зрительных и осязательных образов,
проверенный выбор слов, язык безупречно поэтичный и нисколько не изысканный,
- все это соединилось в стихотворении Китса для того, чтобы с наибольшей
выразительностью воплотить идею, созревшую в поэте. Примером подобного
мастерского использования могучих средств языка может служить "Ода к
греческой урне", одно из стихотворений Китса, особенно полно выразивших
плотский, земной характер его эстетики.
Материалистическая тенденция, лежащая в основе отбора образов у Китса,
определяющая выбор слов, понятий, подчиняющая себе все богатство ритмики,
чутко передающей ощущение, настроение, резко отделяет поэтику Китса от
эстетики реакционного романтизма, говорит о наличии растущего
peaлистического начала в творчестве Китса.
Разочаровавшись в искусственной "воображаемой" красоте, Китс
приблизился к пониманию красоты реальной, отражавшей подлинно героические
стороны действительности. Полно воплотить в своем творчестве этот идеал
красоты он не умел. Это смогли те английские поэты, которые сами приняли
участие в освободительной борьбе народов, - революционные романтики Байрон и
Шелли.
Глава 5
СКОТТ
Вальтер Скотт вошел в историю английской литературы как создатель
исторического романа, обязанного своей значительностью тому, что в нем
отразились, хотя бы и неполно, глубокие изменения в жизни народов и его
родной страны и всей Европы периода промышленного переворота, буржуазной
революции и национально-освободительной борьбы.
Вальтер Скотт (Walter Scott, 1771-1832) родился в Шотландии, в семье
преуспевающего эдинбургского юриста. Через дальних предков он принадлежал к
роду Боклю (Buccleuch) и до конца жизни выказывал сентиментальную рыцарскую
привязанность к своему наследственному шефу, герцогу Боклю.
Союзный договор 1707 года, включивший Шотландию в состав Соединенного
королевства Великобритании, завершил подготовленную всем предшествующим
ходом истории ликвидацию самостоятельного шотландского государства. Но
Эдинбург, переставший быть политическим центром страны, оставался живым
памятником ее национально-исторического прошлого. Полуразрушенный Кромвелем
Голирудский дворец - резиденция шотландских королей - и развалины древнего
Голирудского аббатства, угрюмое здание Эдинбургской тюрьмы, которую в 1736
г. взяли штурмом участники народного восстания, и вздымающаяся над городом
на крутой скале твердыня Эдинбургского замка напоминали о битвах,
государственных переворотах и народных волнениях, свидетелем которых был
древний город.
Героическое прошлое Эдинбурга терялось в доисторической дали веков: с
возвышающейся над Эдинбургом горной вершины, "Артурова кресла", сам
легендарный король Артур, по преданию, следил за сражением своих войск с
противником. А в то же время среди эдинбургских старожилов было еще немало
таких, которые хорошо помнили последнее восстание 1745 года, когда столица
Шотландии была с боем занята мятежными войсками во главе с претендентом на
престол, принцем Карлом-Эдуардом Стюартом, и когда вопрос о разрыве союза
Шотландии с Англией в последний раз был поставлен и решен силой оружия.
Скотт родился и вырос в ту пору, когда Шотландия переживала гигантскую
историческую ломку. Распадались и рушились кланы - основа
патриархально-родового строя, сохранявшегося в горной Шотландии вплоть до
1745 г. Обезземеленные крестьяне покидали свои многовековые владения,
присвоенные в период "огораживания" крупными собственниками и превращенные в
овечьи пастбища или охотничьи парки.
Прежняя, феодально-патриархальная Шотландия уступила место новой,
буржуазно-помещичьей Шотландии, и процесс этот, в его живом отражении в
судьбах множества простых людей, Скотт мог наблюдать и в Эдинбурге, и в
деревне, на дедовской ферме, где он провел значительную часть своего
детства. Сама жизнь должна была внушать будущему писателю интерес к истории.
Еще ребенком он заслушивался рассказами о рыцарских подвигах, об удалых
набегах и молодецких схватках, с жаром декламировал старинные баллады, а
став немного постарше, зачитывался Шекспиром, историческими хрониками и
сборниками народных песен, в частности - "Памятниками" Перси.
По окончании школы молодой Скотт поступил в отцовскую контору для
изучения юриспруденции. Но отец, подсмеиваясь над сыном, говаривал, что, как
видно, он рожден быть не юристом, а странствующим коробейником.
Действительно, далекие пешеходные экскурсии в глухие уголки Шотландии, где
можно было услышать и записать полузабытую балладу или средневековое
предание, занимали его гораздо больше, чем однообразные юридические занятия
в конторе отца. Уже тогда Скоттом было положено начало систематическому
собиранию народных шотландских песен, опубликованием которых ему предстояло
начать свою профессиональную литературную деятельность. Тогда же было
положено начало и знакомству с разнообразными и оригинальными типами
шотландского народа, столь важному для творчества Скотта-романиста.
Впрочем, знакомство с шотландским законодательством и процессуальной
системой тоже не прошло даром для Скотта-писателя. Тогдашнее шотландское
право, сохранившее свои национальные особенности даже и после официального
объединения Шотландии с Англией, оставалось живым памятником феодального
шотландского прошлого. Знание юридических тонкостей и хитросплетений
шотландского права и судопроизводства, в которых были запечатлены
общественные отношения феодальных времен, должно было не раз пригодиться ему
впоследствии и в "Роб Рое", и в "Эдинбургской темнице", и в "Редгаунтлете" и
в других его романах.
Получив адвокатское звание, Вальтер Скотт занял место секретаря
эдинбургского суда, а в дальнейшем стал шерифом своей округи.
Свою литературную деятельность Скотт начал еще в конце XVIII века
поэтическими экспериментами, вдохновленными интересом к шотландской народной
поэзии. Некоторые из этих первых опытов в жанре романтической баллады, в том
числе "Иванову ночь", известную у нас в переводе Жуковского как "Замок
Смальгольм", Вальтер Скотт поместил в сборнике "Волшебных рассказов",
опубликованном романистом М. Г. Льюисом, автором "Монаха". С помощью Льюиса
Скотту удалось также добиться издания в Лондоне своего перевода "Геца фон
Берлихингена" Гете.
Перевод этот, по свидетельству Локарта, биографа Скотта, остался не
замеченным широкой публикой, но в истории творческого развития Скотта он
представляет важную веху. Вслед за Шекспиром Гете помог Скотту по-новому, в
отличие и от реалистов-просветителей, и от "готических" предромантиков конца
XVIII века, подойти к истории своей страны. Он помог Скотту понять и
почувствовать, - в противоположность той чисто внешней, декоративной
исторической "экзотике", которой уже давно, со времени уолполевского "Замка
Отранто", увлекались предромантики "готической" школы, - глубоко
принципиальное значение пестрого народного фона, массового действия,
придающего особый, социально-типический смысл поступкам и судьбам
индивидуализированных героев. Впрочем, все это должно было принести
настоящие плоды много позднее, в исторических романах Вальтера Скотта.
Переводу "Геца фон Берлихингена" сопутствовали мало удачные попытки
самостоятельного драматургического творчества; сохранились также относящиеся
к тому же времени первоначальные наброски средневековых романов или
повестей, преимущественно в духе "готической школы". Но один из
незаконченных прозаических эскизов этого периода имел перед собою большое
будущее. По словам Скотта, он уже в 1806 г. набросал первые главы сочинения,
которому впоследствии, под названием "Уэверли, или шестьдесят лет назад"
суждено было открыть замечательный цикл его исторических романов. Один из
друзей, которого Скотт познакомил со своей рукописью, нашел ее скучной, и
этот замысел, как и все остальное, был оставлен ради поэзии. Ей Вальтер
Скотт посвятил почти безраздельно первые полтора десятка лет своей
профессиональной литературной деятельности.
Первой публикацией, обратившей на него внимание критики и более или
менее широких читательских кругов, было издание "Песен шотландской границы"
(Minstrelsy of the Scottish Border), вышедших в двух томах в 1802 г. и
дополненных третьим томом в 1803 г. Это собрание подлинных народных
шотландских песен было подготовлено Скоттом на основании богатых материалов,
собранных им за время странствий по шотландской глуши. Во введении и
примечаниях Скотт указывает, что его задача - познакомить читателей с
"забытыми феодальными распрями варварских кланов, самые имена которых
оставались неизвестными цивилизованной истории". В отличие от известного
собрания Перси и других изданий XVIII века, в сборник Скотта вошли, едва ли
не впервые, подлинные народные баллады, записанные непосредственно по устной
передаче и не подвергшиеся искусственной обработке и стилизации. "Один из
тогдашних критиков заметил, что эта книга заключала в себе "зачатки сотни
исторических романов", и критик этот оказался пророком", - пишет Локарт в
своей биографии Скотта,
Пророчество, однако, осуществилось не сразу. За "Песнями шотландской
границы" последовали поэмы самого Скотта: "Песнь последнего менестреля" (The
Lay of the Last Minstrel, 1805), "Мармион" (Marmion, 1808), частично
переведенный Жуковским ("Суд в подземелье", 1832), "Дева озера" (The Lady of
the Lake, 1810), "Рокби" (Rokeby, 1813) и др. Поэмы эти - в особенности
первые три - снискали Скотту широкую популярность. В некоторых отношениях
они, несомненно, подготовили путь его последующим романам. Это были также
исторические произведения, обращенные к средневековью. Историческая тема
приобретает в этих поэмах все возрастающее значение. Правда, сюжет "Песни
последнего менестреля" имел еще по преимуществу частный характер, в
соответствии с чем и вся поэма отличалась сравнительным преобладанием
лирического элемента над повествовательно-эпическим, но начиная с "Мармиона"
сюжетный конфликт скоттовских поэм возникает и разрешается на почве больших
исторических потрясений. Судьба Мармиона решается в битве при Флодене
(1513), где решился вместе с тем и многовековой спор Шотландии с Англией.
Сюжет "Девы озера" связан с ожесточенной борьбой короля Якова V с
шотландскими феодалами, в частности - с могущественным домом Дугласов.
Действие "Рокби" - поэмы из времен английской революции - открывается вслед
за сражением при Марстон-Муре (1644), где английская революционная армия,
при участии шотландцев, нанесла решительное поражение роялистам. Яркость
национального колорита, столь характерная для будущих романов Скотта,
отличает уже его поэмы. Обширные комментарии, которыми снабдил их автор,
лишь отчасти раскрывают богатство исторического и фольклорного материала,
впитанного "Песнью последнего менестреля", "Мармионом" и "Девой озера". Как
бы повинуясь требованиям драматически-напряженного сюжета, стих поэм Скотта
обнаруживал редкое для тогдашней английской поэзии богатство поэтических
интонаций и ритмов и зачастую отличался лаконической выразительностью,
свидетельствующей о прямом влиянии шотландской народной баллады.
Все это, однако, предвосхищало лишь одну сторону последующего
творчества Скотта-романиста: его поэмы не выходили принципиально за пределы
обычного круга тогдашней английской романтической поэзии, какою она была до
появления Байрона и Шелли. Молодой Байрон, который стал впоследствии другом
Скотта и ценителем его романов, в своей сатире "Английские барды и
шотландские обозреватели" зло осмеял "Песнь последнего менестреля" и
"Мармиона", рассматривая их в одном ряду с произведениями реакционных
романтиков "Озерной школы". Знаменательно, что насмешки Байрона были вызваны
теми самыми чертами (романтическое злоупотребление фантастикой и
односторонняя поэтизация феодального варварства), которым предстояло быть в
значительной степени пересмотренными и, во всяком случае, гораздо сложнее и
глубже осмысленными в лучших исторических романах Скотта.
По преданию, опирающемуся на некоторые автобиографические признания
самого Скотта, именно вступление Байрона в литературу и сознание
невозможности успешного соперничества с этим гениальным поэтом вызвали
перелом в его творчестве, заставив Скотта испробовать свои силы на новом
литературном поприще - в области исторического романа. "Он победил меня в
изображении сильных страстей и в глубоком знании человеческого сердца, так
что я на время отказался от поэзии", - ответил Скотт незадолго до смерти на
вопрос одного из своих собеседников, Гелля, почему он отказался от стихов в
пользу романа.
Это предание нуждается в более глубоком истолковании, чем то, какое
дают ему обычно буржуазные историки литературы, предпочитающие сводить дело
к личному профессиональному соперничеству Байрона и Скотта. Речь шла о
гораздо более принципиальных вещах. Первые литературные и
литературно-критические выступления молодого Байрона, - а вслед за ним и
Шелли, - означали возникновение в английской литературе нового,
прогрессивного направления - революционного романтизма. Они всколыхнули до
самого дна застойное болото английской литературной жизни, где в течение
десяти с лишним лет безмятежно "расцветали" цветы реакционного романтизма.
Они выдвинули новые критерии художественности и показали воочию, Байрон -
начиная с первых песен "Чайльд-Гарольда" и Шелли - с "Королевы Маб", что
содержанием искусства, отвечающего на запросы самой жизни, должны быть
судьбы народов. Историзм, "открытие" которого в английской литературе
слишком часто некритически приписывалось Скотту, был, в действительности,
прежде всего - открытием и завоеванием революционных романтиков, сделавших
своею темой освободительную борьбу народов в настоящем и в будущем.
Заслуга Скотта заключалась в том, что в пору размежевания двух
противоположных станов в английском романтизме он не пошел вместе с
реакционными романтиками, не стал прислужником и апологетом
феодально-церковной реакции. Оставаясь в стороне от революционных движений
своего времени, будучи консерватором по своим личным политическим взглядам,
он сумел, однако, хотя бы до некоторой степени, приблизиться к пониманию
исторического значения народа как общественной силы. Это понимание
плодотворно отразилось в исторических романах Скотта и обусловило их
прогрессивное значение в истории литературы. Неуверенность в возможных
оды - большие лирические стихотворения, сочетающие пластичность образов с
глубиной философского смысла.
Теперь культ красоты у Китса приобретает новое значение - в мире
искусства он стремится сохранить те человеческие ценности, на которые, по
его мнению, посягает враждебное им несправедливо устроенное общество. Смысл
жизни поэт видит в отстаивании реальной красоты, созданной людьми и
природой. Вот почему трагически-скорбные мотивы нередко сплетаются в одах
Китса с ясными, жизнеутверждающими. Такова "Ода к соловью". Песнь соловья в
ней как бы напоминает людям, измученным тяжкой жизнью, страданиями и
горестями, о бессмертной красоте природы и искусства. Как бы ни были
безобразны и несправедливы условия жизни в мире собственников, неумирающая
творческая сила природы, звучащая в соловьиной песне, торжествует над ними и
воодушевляет людей: потому-то и посвящает поэт соловью торжественное,
хвалебное стихотворение - оду. Тема весны, звучащая в оде Китса,
раскрывается как тема обновления, отражающая оптимистические черты его
мировоззрения, близкая к теме весны в "Оде к западному ветру" Шелли.
Гимн радостному и полнокровному античному искусству представляет собой
"Ода к греческой урне" (апрель 1819 г.) - последнее обращение Китса к
эллинизму. Описательное мастерство Китса полностью проявилось в изображении
древней греческой вазы; поэт подробно передает особенности рисунка,
украшающего вазу, своеобразие архаической греческой композиции. В сценах
патриархальной греческой жизни, запечатленных неведомым художником, перед
Китсом открывается мир, который кажется ему блаженным и естественным по
сравнению с трагической современностью. Оды "К соловью" и "К греческой урне"
еще отмечены той самой эстетической созерцательностью, за которую Китс так
искренне упрекнул себя в незаконченном варианте "Гипериона". "Ода к
греческой урне" завершается словами: "Красота есть правда, правда - красота,
- вот и все, что вы знаете на земле, и все, что вам надлежит знать". Поэтому
особенно важно обратить внимание на те стихи Китса, где трактовка искусства
решительно отличается от его прежних эстетских взглядов. В оде "Барды
страсти и веселья" Китс славит поэтов, которые писали
О делах земных людей,
Об огне простых страстей...
Как бы сам отвечая на этот призыв, Китс создает одно из лучших своих
стихотворений - оду "Осень", в которой образ осенней английской природы
неразрывно связан с картинами крестьянского труда, с реальным бытом
английской деревни,
Твой склад - в амбаре, в житнице,
в дупле.
Бродя на воле, можно увидать
Тебя сидящей в риге на земле,
И веялка твою взвевает прядь.
Или в полях ты убираешь рожь
И, опьянев от маков, чуть вздремнешь,
Щадя цветы последней полосы,
Или снопы на голове несешь
По шаткому бревну через поток,
Иль выжимаешь яблок терпкий сок -
За каплей каплю - долгие часы.
(Перевод С. Маршака).
В стихотворении "Осень" наметились новые пути, по которым мог бы дальше
развиваться талант Китса, отказавшегося от "воображаемой красоты" и
нашедшего подлинную красоту, олицетворенную в образе английской крестьянки.
В отличие от более ранних воплощений крестьянской темы у Китса,
английская деревня связана теперь в его представлении не только с образами
мирного крестьянского труда, но и с образами смелой вольницы Робина Гуда.
Этой теме посвящено одно из лучших стихотворений Китса, "Робин Гуд" (Robin
Hood). Оно начинается сетованиями на то, что славные времена Робина Гуда
канули в вечность:
Нет! Прошли те дни давно!
Что цвело - погребено
Под опавшей пеленою,
Под осеннею листвою...
Нет, не слышен рога звук!
Не звенит могучий лук...
Горько было бы Робину Гуду и его соратникам видеть, во что превратилась
их "веселая старая Англия" в новом мире, где все радости покупаются ценой
"чистогана". Но стихотворение заканчивается не бессильными сожалениями и не
мечтой о возврате к патриархальной деревенской жизни, столь лелеемой
реакционными романтиками.
Китс заключил песнь о Робине Гуде мужественным славословием в честь
вождя английских мятежных крестьян:
Грянем нынче в свой черед -
Луку старому - почет!
Слава звонкому рожку!
...Слава смелому стрелку!
(Перевод Д. М.).
Энергичная концовка меняет весь характер стихотворения, в начале
звучащего меланхолически.
Страшный образ Англии возникает в одном из последних стихотворений
Китса - "Строки к Фанни" (Lines to Fanny, 1919), обращенном к его невесте.
"Эта ненавистнейшая земля, тюремщик моих друзей, этот берег, где потерпела
крушение их жизнь, эта чудовищная страна" - такова Англия в глазах Китса.
"Ее ветры, подобно бичам, терзают людей", "ее леса, холодные, черные и
слепые, испугали бы Дриаду". Поэт мечтает о том, чтобы солнце своими чарами
"рассеяло тени этого ада".
Новые тенденции в творчестве Китса нашли выражение и в замысле его
последнего крупного произведения - незаконченной сатирической поэмы "Колпак
и бубенцы", написанной в самом конце 1819 г. В ней Китс выступил как
обличитель скандальных придворных нравов, бичующий разложение и пороки
знати. Шутовской колпак с бубенцами - вот убор, вполне подобающий, с точки
зрения Китса, и королю и его челяди.
Китс показал себя в этой поэме талантливым сатириком. Созданная им
карикатура на королевский двор была острым гротескным отображением
лондонского придворного быта, в частности - нашумевшего в те дни
бракоразводного процесса королевы Каролины (у Шелли эта же тема взята в
основу сатиры "Тиран-Толстопят"). В поэме Китса нет больших политических
обобщений, она далеко уступает блестящим образцам политической сатиры,
созданным Шелли и Байроном; но несмотря на это, сатирическая сказка Китса
знаменовала укрепление тех глубоко положительных гражданских тенденций в
творчестве Китса, которые были декларированы поэтом во втором варианте
"Гипериона".
Китс умер очень молодым. Его литературная деятельность продолжалась
немногим более пяти лет. Мировоззрение Китса, по существу, только начинало
складываться. Молодой поэт все яснее понимал, что буржуазный прогресс,
который в период его сближения с кружком Ли Гента казался ему спасительным
средством для разрешения социальных противоречий, на самом деле создает
почву для все большего их обострения. Китс еще не поднялся до мысли о
необходимости революционного разрешения этих противоречий, но он видел
страдания народа, его порывы к свободе и искренне и глубоко сочувствовал им.
Неприятие английской действительности, превращающейся на глазах поэта в
царство капитала, помогло ему воспеть неиссякаемую поэзию природы,
провозгласить право человека на счастье, красоту и радость жизни, восславить
творческую силу искусства и нарисовать в "Гиперионе" картину крушения
обреченного старого мира. В этом главная ценность поэтического наследия
Китса, одного из талантливейших поэтов английского романтизма.
Язык Китса отражает особенности его творческого метода, развивается
вместе с развитием художника. Если в ранних произведениях поэта, отмеченных
некоторым подражанием традиции английской поэзии XVI века, Китс был склонен
к архаизмам и малоупотребительным выражениям, почерпнутым у Спенсера и
других старых английских поэтов, то в дальнейшем он основывается на
современном разговорном языке, стремится выбрать особенно точные и
выразительные эпитеты, избегает отвлеченных понятий, а если они ему
необходимы - то спешит раскрыть их конкретное содержание.
Специфическим проявлением той жизнеутверждающей реалистической
тенденции, которая зарождалась в его поэзии, было стремление Китса к
зрительным, осязательным, материальным образам. Его словарь замечательно
богат определениями цветов и оттенков, выражениями, при помощи которых можно
передать особенно точно вкусовое ощущение, звук, зрительное восприятие. Китс
как бы ощупывает и внимательно рассматривает изображаемые предметы,
стремится передать картину природы и в ее звучании, и в ее воздействии на
все человеческие ощущения.
Следствием этого стремления к возможно более полной передаче
материальных качеств изображаемого мира было то, что словарь Китса быстро
рос, пополнялся благодаря его неустанной работе по собиранию и освоению
новых и новых оборотов и определений, в которых отражался расширявшийся
кругозор поэта.
Стремясь как можно разностороннее охарактеризовать изображаемое
явление, Китс прибегал к системе сложных эпитетов, сложных прилагательных,
соединяющих несколько слов в одно. Такие составные прилагательные,
одновременно выражая несколько разных качеств данного явления, как бы
передавали его многостороннюю, изменяющуюся сущность.
Ранний Китс охотно вводил в свои стихи звучные греческие и латинские
мифологические имена-образы, одновременно и несущие в себе определенный
поэтический смысл, и украшающие мелодию стиха. Но в дальнейшем поэт
отказался от этого неумеренно широкого использования античной традиции, а
если и обращался к ней ("Гиперион"), то главным образом в поисках удобной
формы аллегории, поэтического иносказания.
Стремление Китса к полному, гармоническому выражению идеи стихотворения
с помощью всех возможных средств художественного мастерства сказалось также
на его постоянной, неослабевающей заботе о качестве стиха.
Поразительное богатство стихотворных размеров, форм и видов стиха,
характерное для сравнительно небольшого поэтического наследия Китса, говорит
прежде всего о большом таланте поэта. Но высокие качества стиха Китса,
проявляющиеся в любой поэтической форме - сонет ли это, баллада, поэма или
ода, - свидетельствуют и о непрестанной упорной работе Китса над стихом, и о
постоянной деятельности творческой мысли, которая не удовольствуется уже
достигнутым и завоеванным, а хочет найти в сокровищнице родного языка и
родной поэзии новые богатства, новые возможности.
Китс значительно обогатил английский стих, сделал его более
разносторонним, выразительным и гибким. Разнообразная строфика, удивительно
гибкая ритмомелодика стиха, точность зрительных и осязательных образов,
проверенный выбор слов, язык безупречно поэтичный и нисколько не изысканный,
- все это соединилось в стихотворении Китса для того, чтобы с наибольшей
выразительностью воплотить идею, созревшую в поэте. Примером подобного
мастерского использования могучих средств языка может служить "Ода к
греческой урне", одно из стихотворений Китса, особенно полно выразивших
плотский, земной характер его эстетики.
Материалистическая тенденция, лежащая в основе отбора образов у Китса,
определяющая выбор слов, понятий, подчиняющая себе все богатство ритмики,
чутко передающей ощущение, настроение, резко отделяет поэтику Китса от
эстетики реакционного романтизма, говорит о наличии растущего
peaлистического начала в творчестве Китса.
Разочаровавшись в искусственной "воображаемой" красоте, Китс
приблизился к пониманию красоты реальной, отражавшей подлинно героические
стороны действительности. Полно воплотить в своем творчестве этот идеал
красоты он не умел. Это смогли те английские поэты, которые сами приняли
участие в освободительной борьбе народов, - революционные романтики Байрон и
Шелли.
Глава 5
СКОТТ
Вальтер Скотт вошел в историю английской литературы как создатель
исторического романа, обязанного своей значительностью тому, что в нем
отразились, хотя бы и неполно, глубокие изменения в жизни народов и его
родной страны и всей Европы периода промышленного переворота, буржуазной
революции и национально-освободительной борьбы.
Вальтер Скотт (Walter Scott, 1771-1832) родился в Шотландии, в семье
преуспевающего эдинбургского юриста. Через дальних предков он принадлежал к
роду Боклю (Buccleuch) и до конца жизни выказывал сентиментальную рыцарскую
привязанность к своему наследственному шефу, герцогу Боклю.
Союзный договор 1707 года, включивший Шотландию в состав Соединенного
королевства Великобритании, завершил подготовленную всем предшествующим
ходом истории ликвидацию самостоятельного шотландского государства. Но
Эдинбург, переставший быть политическим центром страны, оставался живым
памятником ее национально-исторического прошлого. Полуразрушенный Кромвелем
Голирудский дворец - резиденция шотландских королей - и развалины древнего
Голирудского аббатства, угрюмое здание Эдинбургской тюрьмы, которую в 1736
г. взяли штурмом участники народного восстания, и вздымающаяся над городом
на крутой скале твердыня Эдинбургского замка напоминали о битвах,
государственных переворотах и народных волнениях, свидетелем которых был
древний город.
Героическое прошлое Эдинбурга терялось в доисторической дали веков: с
возвышающейся над Эдинбургом горной вершины, "Артурова кресла", сам
легендарный король Артур, по преданию, следил за сражением своих войск с
противником. А в то же время среди эдинбургских старожилов было еще немало
таких, которые хорошо помнили последнее восстание 1745 года, когда столица
Шотландии была с боем занята мятежными войсками во главе с претендентом на
престол, принцем Карлом-Эдуардом Стюартом, и когда вопрос о разрыве союза
Шотландии с Англией в последний раз был поставлен и решен силой оружия.
Скотт родился и вырос в ту пору, когда Шотландия переживала гигантскую
историческую ломку. Распадались и рушились кланы - основа
патриархально-родового строя, сохранявшегося в горной Шотландии вплоть до
1745 г. Обезземеленные крестьяне покидали свои многовековые владения,
присвоенные в период "огораживания" крупными собственниками и превращенные в
овечьи пастбища или охотничьи парки.
Прежняя, феодально-патриархальная Шотландия уступила место новой,
буржуазно-помещичьей Шотландии, и процесс этот, в его живом отражении в
судьбах множества простых людей, Скотт мог наблюдать и в Эдинбурге, и в
деревне, на дедовской ферме, где он провел значительную часть своего
детства. Сама жизнь должна была внушать будущему писателю интерес к истории.
Еще ребенком он заслушивался рассказами о рыцарских подвигах, об удалых
набегах и молодецких схватках, с жаром декламировал старинные баллады, а
став немного постарше, зачитывался Шекспиром, историческими хрониками и
сборниками народных песен, в частности - "Памятниками" Перси.
По окончании школы молодой Скотт поступил в отцовскую контору для
изучения юриспруденции. Но отец, подсмеиваясь над сыном, говаривал, что, как
видно, он рожден быть не юристом, а странствующим коробейником.
Действительно, далекие пешеходные экскурсии в глухие уголки Шотландии, где
можно было услышать и записать полузабытую балладу или средневековое
предание, занимали его гораздо больше, чем однообразные юридические занятия
в конторе отца. Уже тогда Скоттом было положено начало систематическому
собиранию народных шотландских песен, опубликованием которых ему предстояло
начать свою профессиональную литературную деятельность. Тогда же было
положено начало и знакомству с разнообразными и оригинальными типами
шотландского народа, столь важному для творчества Скотта-романиста.
Впрочем, знакомство с шотландским законодательством и процессуальной
системой тоже не прошло даром для Скотта-писателя. Тогдашнее шотландское
право, сохранившее свои национальные особенности даже и после официального
объединения Шотландии с Англией, оставалось живым памятником феодального
шотландского прошлого. Знание юридических тонкостей и хитросплетений
шотландского права и судопроизводства, в которых были запечатлены
общественные отношения феодальных времен, должно было не раз пригодиться ему
впоследствии и в "Роб Рое", и в "Эдинбургской темнице", и в "Редгаунтлете" и
в других его романах.
Получив адвокатское звание, Вальтер Скотт занял место секретаря
эдинбургского суда, а в дальнейшем стал шерифом своей округи.
Свою литературную деятельность Скотт начал еще в конце XVIII века
поэтическими экспериментами, вдохновленными интересом к шотландской народной
поэзии. Некоторые из этих первых опытов в жанре романтической баллады, в том
числе "Иванову ночь", известную у нас в переводе Жуковского как "Замок
Смальгольм", Вальтер Скотт поместил в сборнике "Волшебных рассказов",
опубликованном романистом М. Г. Льюисом, автором "Монаха". С помощью Льюиса
Скотту удалось также добиться издания в Лондоне своего перевода "Геца фон
Берлихингена" Гете.
Перевод этот, по свидетельству Локарта, биографа Скотта, остался не
замеченным широкой публикой, но в истории творческого развития Скотта он
представляет важную веху. Вслед за Шекспиром Гете помог Скотту по-новому, в
отличие и от реалистов-просветителей, и от "готических" предромантиков конца
XVIII века, подойти к истории своей страны. Он помог Скотту понять и
почувствовать, - в противоположность той чисто внешней, декоративной
исторической "экзотике", которой уже давно, со времени уолполевского "Замка
Отранто", увлекались предромантики "готической" школы, - глубоко
принципиальное значение пестрого народного фона, массового действия,
придающего особый, социально-типический смысл поступкам и судьбам
индивидуализированных героев. Впрочем, все это должно было принести
настоящие плоды много позднее, в исторических романах Вальтера Скотта.
Переводу "Геца фон Берлихингена" сопутствовали мало удачные попытки
самостоятельного драматургического творчества; сохранились также относящиеся
к тому же времени первоначальные наброски средневековых романов или
повестей, преимущественно в духе "готической школы". Но один из
незаконченных прозаических эскизов этого периода имел перед собою большое
будущее. По словам Скотта, он уже в 1806 г. набросал первые главы сочинения,
которому впоследствии, под названием "Уэверли, или шестьдесят лет назад"
суждено было открыть замечательный цикл его исторических романов. Один из
друзей, которого Скотт познакомил со своей рукописью, нашел ее скучной, и
этот замысел, как и все остальное, был оставлен ради поэзии. Ей Вальтер
Скотт посвятил почти безраздельно первые полтора десятка лет своей
профессиональной литературной деятельности.
Первой публикацией, обратившей на него внимание критики и более или
менее широких читательских кругов, было издание "Песен шотландской границы"
(Minstrelsy of the Scottish Border), вышедших в двух томах в 1802 г. и
дополненных третьим томом в 1803 г. Это собрание подлинных народных
шотландских песен было подготовлено Скоттом на основании богатых материалов,
собранных им за время странствий по шотландской глуши. Во введении и
примечаниях Скотт указывает, что его задача - познакомить читателей с
"забытыми феодальными распрями варварских кланов, самые имена которых
оставались неизвестными цивилизованной истории". В отличие от известного
собрания Перси и других изданий XVIII века, в сборник Скотта вошли, едва ли
не впервые, подлинные народные баллады, записанные непосредственно по устной
передаче и не подвергшиеся искусственной обработке и стилизации. "Один из
тогдашних критиков заметил, что эта книга заключала в себе "зачатки сотни
исторических романов", и критик этот оказался пророком", - пишет Локарт в
своей биографии Скотта,
Пророчество, однако, осуществилось не сразу. За "Песнями шотландской
границы" последовали поэмы самого Скотта: "Песнь последнего менестреля" (The
Lay of the Last Minstrel, 1805), "Мармион" (Marmion, 1808), частично
переведенный Жуковским ("Суд в подземелье", 1832), "Дева озера" (The Lady of
the Lake, 1810), "Рокби" (Rokeby, 1813) и др. Поэмы эти - в особенности
первые три - снискали Скотту широкую популярность. В некоторых отношениях
они, несомненно, подготовили путь его последующим романам. Это были также
исторические произведения, обращенные к средневековью. Историческая тема
приобретает в этих поэмах все возрастающее значение. Правда, сюжет "Песни
последнего менестреля" имел еще по преимуществу частный характер, в
соответствии с чем и вся поэма отличалась сравнительным преобладанием
лирического элемента над повествовательно-эпическим, но начиная с "Мармиона"
сюжетный конфликт скоттовских поэм возникает и разрешается на почве больших
исторических потрясений. Судьба Мармиона решается в битве при Флодене
(1513), где решился вместе с тем и многовековой спор Шотландии с Англией.
Сюжет "Девы озера" связан с ожесточенной борьбой короля Якова V с
шотландскими феодалами, в частности - с могущественным домом Дугласов.
Действие "Рокби" - поэмы из времен английской революции - открывается вслед
за сражением при Марстон-Муре (1644), где английская революционная армия,
при участии шотландцев, нанесла решительное поражение роялистам. Яркость
национального колорита, столь характерная для будущих романов Скотта,
отличает уже его поэмы. Обширные комментарии, которыми снабдил их автор,
лишь отчасти раскрывают богатство исторического и фольклорного материала,
впитанного "Песнью последнего менестреля", "Мармионом" и "Девой озера". Как
бы повинуясь требованиям драматически-напряженного сюжета, стих поэм Скотта
обнаруживал редкое для тогдашней английской поэзии богатство поэтических
интонаций и ритмов и зачастую отличался лаконической выразительностью,
свидетельствующей о прямом влиянии шотландской народной баллады.
Все это, однако, предвосхищало лишь одну сторону последующего
творчества Скотта-романиста: его поэмы не выходили принципиально за пределы
обычного круга тогдашней английской романтической поэзии, какою она была до
появления Байрона и Шелли. Молодой Байрон, который стал впоследствии другом
Скотта и ценителем его романов, в своей сатире "Английские барды и
шотландские обозреватели" зло осмеял "Песнь последнего менестреля" и
"Мармиона", рассматривая их в одном ряду с произведениями реакционных
романтиков "Озерной школы". Знаменательно, что насмешки Байрона были вызваны
теми самыми чертами (романтическое злоупотребление фантастикой и
односторонняя поэтизация феодального варварства), которым предстояло быть в
значительной степени пересмотренными и, во всяком случае, гораздо сложнее и
глубже осмысленными в лучших исторических романах Скотта.
По преданию, опирающемуся на некоторые автобиографические признания
самого Скотта, именно вступление Байрона в литературу и сознание
невозможности успешного соперничества с этим гениальным поэтом вызвали
перелом в его творчестве, заставив Скотта испробовать свои силы на новом
литературном поприще - в области исторического романа. "Он победил меня в
изображении сильных страстей и в глубоком знании человеческого сердца, так
что я на время отказался от поэзии", - ответил Скотт незадолго до смерти на
вопрос одного из своих собеседников, Гелля, почему он отказался от стихов в
пользу романа.
Это предание нуждается в более глубоком истолковании, чем то, какое
дают ему обычно буржуазные историки литературы, предпочитающие сводить дело
к личному профессиональному соперничеству Байрона и Скотта. Речь шла о
гораздо более принципиальных вещах. Первые литературные и
литературно-критические выступления молодого Байрона, - а вслед за ним и
Шелли, - означали возникновение в английской литературе нового,
прогрессивного направления - революционного романтизма. Они всколыхнули до
самого дна застойное болото английской литературной жизни, где в течение
десяти с лишним лет безмятежно "расцветали" цветы реакционного романтизма.
Они выдвинули новые критерии художественности и показали воочию, Байрон -
начиная с первых песен "Чайльд-Гарольда" и Шелли - с "Королевы Маб", что
содержанием искусства, отвечающего на запросы самой жизни, должны быть
судьбы народов. Историзм, "открытие" которого в английской литературе
слишком часто некритически приписывалось Скотту, был, в действительности,
прежде всего - открытием и завоеванием революционных романтиков, сделавших
своею темой освободительную борьбу народов в настоящем и в будущем.
Заслуга Скотта заключалась в том, что в пору размежевания двух
противоположных станов в английском романтизме он не пошел вместе с
реакционными романтиками, не стал прислужником и апологетом
феодально-церковной реакции. Оставаясь в стороне от революционных движений
своего времени, будучи консерватором по своим личным политическим взглядам,
он сумел, однако, хотя бы до некоторой степени, приблизиться к пониманию
исторического значения народа как общественной силы. Это понимание
плодотворно отразилось в исторических романах Скотта и обусловило их
прогрессивное значение в истории литературы. Неуверенность в возможных