Страница:
Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XII, ч. II, стр. 309.}.
Объективно изображая все эти взрывы классовой борьбы, где в качестве
активного действующего начала выступает народ, сам Вальтер Скотт не всегда
сочувствует им. Он не мечтает о реставрации феодального прошлого, но он
хотел бы примирить социальные противоречия, им изображаемые.
В своем творчестве он как бы попытался воплотить в этом смысле
своеобразие национально-исторического развития б_у_р_ж_у_а_з_н_о_й Англии:
боязнь "крайностей", проверенный долгим опытом правящих классов культ
компромиссов и "золотой середины", стремление сочетать консервативную
преданность старинным феодальным традициям с откровенным деляческим
практицизмом. Срединный путь, путь компромиссов, избирается большинством
типичных излюбленных героев Вальтера Скотта, как избирался он в течение
многих столетий господствующими классами Англии.
Герой Скотта чаще всего занимает промежуточное место между двумя
враждующими общественными лагерями - лагерем феодализма и лагерем буржуазной
демократии. Связанный с каждым из них в большей или меньшей степени
происхождением, личными интересами и симпатиями, он стремится не столько к
тому, чтобы сделать исторически правильный вывод, пожертвовав одним ради
другого, сколько к тому, чтобы сгладить противоречия, найдя примирительную
равнодействующую линию между обоими крайними пунктами
общественно-политической борьбы.
Таков Уэверли, самое имя которого (to waver - колебаться) кажется
символически знаменательным: столь шаткую и колеблющуюся позицию занимает он
в бурные дни якобинского восстания 1745 года, когда, казалось, в последний
раз была брошена на весы истории судьба буржуазной революции в Англии. Таков
Генри Нортон, сын воинствующего пуританина-индепендента, соратника Кромвеля,
мечтающий, однако, лишь о полюбовном мирном соглашении с
феодально-аристократической реакцией Реставрации и выступающий, в
изображении Вальтера Скотта, как один из рядовых деятелей и приверженцев
компромисса 1689 года. Снова и снова, на примере таких своих героев,
проверяет и санкционирует писатель ход исторического развития Англии.
Снова и снова сентиментально-поэтическое сожаление о
феодально-патриархальном прошлом вынуждено склониться перед трезвым
признанием практической неизбежности исторических буржуазных "новшеств".
Леди Белленден и Клавергауз, принц Чарли и Ферпос Мак Ивор заранее осуждены
историей, как понимает это, при всем сочувствии к ним, Вальтер Скотт. Но
вместе со своими положительными "протагонистами"-героями он с некоторой
опаской относится к революционно-"разрушительному" началу, берущему свои
истоки в самом народе.
Его народные бунтари-отщепенцы в большинстве случаев гораздо более
обаятельны и поэтичны в его изображении, чем последние блюстители обветшалых
порядков: Роб Рой, а позднее - Робин Гуд принадлежат, конечно, к числу
лучших, наиболее памятных образов, созданных Скоттом. Правда, стихия
народного бунта, в них воплощенная, кажется Вальтеру Скотту, как и его
главным героям, слишком бурной, неудержимой и опасной. Недаром в его романах
таким персонажам, по самому ходу сюжета, отводится обычно служебная роль:
официальный герой может пользоваться их услугами, помощью, дружбой, но он не
может и не должен разделить их судьбу, борьбу и стремления до конца, - и с
ним, в этом отношении, как бы солидаризируется и автор. Но, вместе с тем, в
отношении Скотта к этим официальным героям нельзя не заметить оттенка
некоторой иронии, которая возникает объективно из слишком явной диспропорции
между их ролью в романе и их действительной исторической, общественной
незначительностью, между масштабом социальных бурь и потрясений, в которые
они вовлечены, и узостью их личных, эгоистически ограниченных целей и
взглядов.
В первых романах Скотта проблема "буржуазного прогресса" и его
последствий - центральная проблема всего романтизма - решалась,
применительно к недавней истории Англии, в положительно-оптимистическом
плане. Решение это оставалось в силе до тех пор, пока новые исторические
обстоятельства не заставили писателя пересмотреть свою прежнюю концепцию
или, во всяком случае, внести в нее существенные поправки. Именно этот сдвиг
в общественно-политических воззрениях Скотта и может способствовать
действительному объяснению различий между первыми, "шотландскими", его
романами и позднейшим творчеством. Причины этих различий буржуазные биографы
и критики напрасно пытались свести целиком то к исчерпанию хорошо знакомой
писателю шотландской тематики, то к "разлагающему" влиянию сенсационного
литературного успеха, выпавшего на долю автора "У&верли", то, наконец, к
пагубным последствиям финансовой катастрофы, которая обрекла Скотта на
ремесленный литературный труд.
Пятнадцатилетие (1815-1830), последовавшее за окончанием наполеоновских
войн, открыло новый период в историческом развитии европейских стран. В
Англии наступило время коренного пересмотра компромисса, достигнутого в 1689
г. между подымавшейся буржуазией и бывшими феодальными землевладельцами.
Промышленная революция, начавшаяся еще в предшествующем XVIII столетии,
"совершенно переместила, - по словам Энгельса, - центр тяжести экономических
сил... Компромисс 1689 г. даже после изменений, постепенно произведенных в
пользу буржуазии, уже более не соответствовал соотношению сил участников
этого соглашения" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр.
301-302.}.
Вопрос должен был и на этот раз разрешиться компромиссным путем -
парламентской реформой 1832 г. и отменой хлебных законов. Но в период между
1815 и 1830 гг. этот реформистский исход борьбы еще не был ясен его
участникам и мог даже казаться сомнительным. За плечами английской буржуазии
стояли широкие трудящиеся массы Англии, во главе с рабочими; именно они-то и
приняли на себя все исторические издержки этой борьбы за реформу, видя в ней
борьбу за свою политическую и экономическую свободу. Массовые выступления
следовали друг за другом, несмотря на кровавые репрессии. "Акты о затыкании
ртов", спешно принятые парламентом в конце 1819 г., не могли положить конец
движению. Многим казалось, что Англия, - подобно ряду других стран тогдашней
Европы, - уже близка к революционной ситуации и что решающий взрыв уже
недалек. Именно в эту пору особенно победно звучат революционные мотивы в
поэзии английских революционных романтиков. Шелли пишет "Песнь людям
Англии", призывая английский народ к восстанию. Байрон создает свои
замечательные политические сатиры.
В отличие от Байрона и Шелли, Вальтер Скотт с возрастающей тревогой
следил за подъемом народного движения. Эту тревогу выдает и дневник
писателя, где появляются беспокойные заметки о новых волнениях, рабочих
забастовках и т. д. и известные слова его о том, что жизнь в Англии станет
невозможной, если программа сторонников реформы будет осуществлена. Личный
опыт убедил его воочию в том, какая глубокая трещина разделила надвое
английское общество. На парламентских выборах, куда он явился, чтобы отдать
свой голос кандидату ториев, ему пришлось столкнуться с бурной массовой
манифестацией сторонников реформы. Демонстранты провожали его гневными
возгласами и угрозами. Столкновение это произвело на писателя потрясающее
впечатление; через несколько лет, в предсмертном бреду, он повторял слова:
"Бей сэра Вальтера! Бей сэра Вальтера!", которые когда-то кричала ему вслед
толпа.
В этих новых условиях прежний умеренный консерватизм Скотта становится
гораздо более обостренным и тревожным. Вальтер Скотт как писатель и теперь
не переходит в лагерь реакции. Недаром он сохраняет до конца свою дружбу с
Байроном и даже находит в себе достаточно мужества, чтобы принять посвящение
его "Каина". Но его сентиментальная преданность Ганноверскому дому, в
котором он видит теперь как бы последний оплот дворянской землевладельческой
Англии против грядущих общественных потрясений, становится все более
демонстративной; он ревностно защищает Георга IV во время, волнений,
вызванных скандальным бракоразводным процессом королевы Каролины, где обе
стороны играли одинаково неприглядную роль, - и принимает как драгоценную
милость не только пожалованный ему титул баронета, но и другие малейшие
знаки снисходительного королевского внимания {Именно в эти годы разыгрался
известный анекдот, приводимый Стендалем для характеристики политических
взглядов Скотта. "Это тот самый человек, рассказывает Стендаль, - который,
будучи допущен к столу Георга IV, посетившего Эдинбург, с восторгом
выпрашивает бокал, из которого король пил за здоровье своего народа. Сэр
Вальтер получает драгоценный кубок и кладет его в карман своего сюртука. Но,
возвращаясь, он забывает об этой высокой милости; он бросает свой сюртук,
стакан разбивается, и он приходит в отчаяние".}.
Усиление торийских настроений Скотта и его по-новому настороженное,
критическое отношение к буржуазному развитию сказывается не только
непосредственно в политической публицистике, но и в его художественном
творчестве, где именно в 1818-1819 годы, - в годы активизации борьбы за
реформу, - отмечается несомненный перелом.
Роль переломного произведения в творчестве Скотта-романиста принадлежит
"Ламмермурской невесте". По общей своей исторической тематике роман этот
имеет много общего с предшествующими романами шотландского цикла, к которому
его и относят нередко исследователи Скотта.
Действие и здесь происходит в Шотландии, в обстановке, сложившейся в
результате событий 1688 года; тенденция исторического развития выказывается
опять сквозь призму событий частной жизни, и роман приближается к уже
знакомому читателям типу исторической семейной хроники. Но хроника эта
повествует о столь мрачных событиях и показывает их на фоне столь
безотрадной исторической перспективы, что поставить ее рядом с "Гаем
Маннерингом" или "Антикварием", конечно, невозможно. Трагическая нота, ранее
входившая в повествование Скотта лишь как один из многих подчиненных
мотивов, теперь впервые становится грозным и всеопределяющим лейтмотивом:
"трагедией в форме романа" назвал "Ламмермурскую невесту" Белинский {В. Г.
Белинский. Разделение поэзии на роды и виды. Собр. соч. в трех томах, т. II,
стр. 24.}. И, что еще более важно, исторической основой этого трагизма
оказывается тот самый буржуазно-аристократический компромисс 1689 года,
последствия которого еще недавно совсем по-другому оценивались Скоттом.
Беспринципная игра самых разнузданных собственнических интересов, цинические
сделки, заключаемые любителями ловить рыбу в мутной воде, - так выглядят
теперь в изображении Скотта события, связанные с 1689 годом. В жертву именно
этой "подспудной, темной игре" (как говорит о ней сам Скотт) принесена
поэтическая любовь Рэвенсвуда и Люси Аштон.
В первых романах Скотта трагические мотивы связывались, по
преимуществу, именно с пережитками феодальных порядков, как бы оттеняя мир и
спокойствие "нормальной" буржуазной цивилизации. Рядом с трагедией замка
Гленаллан особенно мирным и солнечным казался непритязательный бюргерский
мирок, представленный семейством старого антиквария с его фамильным девизом:
"Kunst macht Gunst" - настоящим лозунгом буржуазного преуспевания
("Антикварий"). Понадобилось самое недолгое знакомство с феодальными нравами
Осбальдистон-Холла и неписанным законом горной Шотландии, "где тот берет,
кто может взять" (как писал Вордсворт о Роб Рое в стихах, взятых Скоттом в
качестве эпиграфа к роману), чтобы заставить Франка Осбальдистона
добровольно и с легким сердцем вернуться в буржуазный Лондон, к благам
буржуазного порядка и законности, которые еще недавно ужасали его своей
антипоэтичностью ("Роб Рой").
Теперь угол зрения Вальтера Скотта меняется. Трагедия "Ламмермурской
невесты", - обманом отторгнутой от жениха, затравленной, замученной и
доведенной, наконец, до настоящего безумия, в припадке которого она пытается
зарезать навязанного ей постылого мужа в первую брачную ночь и умирает, так
и не придя в сознание, - разыгрывается в семье сэра Вильяма Аштона, одного
из просвещенных столпов так называемой "славной революции". В его доме нет
места ни феодальной морали, ни отжившей феодальной чести; здесь царят
"порядок" и "право", и ничто - даже принесение в жертву единственной дочери
- не совершается без законной помощи юриста и пастора, но сама эта
законность целиком подчинена своекорыстному и слепому частному интересу.
В прежних романах Скотта разногласия между сторонниками режима,
установленного буржуазно-аристократическим компромиссом 1689 года, и его
противниками казались писателю преходящими и легко преодолимыми; это
представление отражалось более или менее символически в счастливых
"примирительных" развязках его романов, где капитан королевских войск
Уэверли женится на дочери недавнего мятежника барона Бредуардайна, а внучка
леди Белленден, ревностной сторонницы дома Стюартов, отдает свою руку
полковнику Мортону, завзятому вигу. "Ламмермурская невеста" - первый роман
Скотта, который и в этом традиционном смысле кончается "несчастливо" -
разлукой и смертью героя и героини. И "несчастливая" эта развязка опять-таки
в своем роде символична: речь идет о непримиримости раскрывающихся в романе
противоречий, о невозможности безболезненного "включения" в систему,
создавшуюся на основе "славной революции", человека, который связан с
феодальными традициями, феодальным кодексом права и чести столь тесно, как
"владелец Рэвенсвуда". Правдивее, чем где-либо, изображая здесь "дельцов"
1689 года, подобных сэру Вильяму Аштону, Вальтер Скотт не только не
идеализирует социальных судеб последних представителей феодализма (что
попытаются сделать в дальнейшем, например, писатели "Молодой Англии",
заигрывая с идеями "феодального социализма"), но, напротив, показывает
безнадежную изолированность и отчужденность их от народа, не только
далекого, но прямо враждебного им. Народный фон, на котором происходит
действие романа, никогда еще не был у Скотта окрашен в столь мрачные,
грозовые тона; само селение, жители которого, отказываясь от несения былых
феодальных повинностей, вынуждают Рэвенсвуда кормиться заботами своего
единственного верного слуги, носит угрюмо-безотрадное название "Волчья
надежда", а старухи-крестьянки пророчат своим господам отчаяние и смерть
голосами макбетовских ведьм. Рабская преданность старого Калеба своему
наследственному хозяину выглядит особенно жалкой и бессильной на фоне этой
злобы и отчужденности народа.
"Ламмермурская невеста", при всем ее своеобразии, подытоживает в
известном смысле историческую проблематику романов шотландского цикла.
"Айвенго", следующий большой роман Скотта, уже принадлежит к новому периоду
его творчества.
Именно к романам этого второго периода и приложимо, собственно,
традиционное представление об "уходе в прошлое" или обращении к исторической
экзотике, распространяемое нередко безоговорочно на в_с_е исторические
романы Скотта.
В лучших романах этого периода сохраняется большинство достоинств
вальтер-скоттовского исторического метода. Попрежнему внимание писателя
привлекают решающие, переломные моменты в истории его страны, которые он
показывает в органической связи с личными судьбами героев - борьба
англо-саксов с нормандскими завоевателями ("Айвенго"), установление
абсолютизма в Англии времен Елизаветы ("Кенильворт"), буржуазная революция
XVII века ("Вудсток"). Он выходит теперь и за пределы родного острова,
обращаясь в "Талисмане" и позднее в "Графе Роберте Парижском" к истории
крестовых походов, а в "Квентине Дорварде" - к царствованию Людовика XI,
отмечающему один из первых значительных этапов в развитии французского
абсолютизма.
Некоторые из романов этого периода могут быть отнесены к числу
выдающихся образцов исторического жанра, созданного Скоттом. Таков
"Айвенго", в котором дана широкая картина средневековья того времени, когда
еще не угасшие противоречия, вызванные нормандским завоеванием Англии,
отступали, однако, на задний план перед новыми социальными столкновениями,
которые должны были привести к ограничению королевской власти и к принятию
Великой хартии вольностей. Судьба Вильфрида Айвенго, англо-сакса, ставшего
приверженцем нормандского короля Англии и призванного, по примеру прежних
героев Скотта, служить примирению прошлого и настоящего своей страны,
решается на пестром и многообразном фоне общественной жизни Англии XII
столетия. Вальтер Скотт не настолько идеализирует средневековье, им
изображаемое, чтобы не видеть и теневых сторон его: грубого произвола
феодальных баронов и королевской власти (в лице будущего Иоанна
Безземельного), тирании церкви и жестокого угнетения народа, чья стихийная
воля к свободе воплощается в образе легендарного народного бунтаря - Робина
Гуда и его веселых сподвижников. Полны жизни и юмора и другие плебейские
герои "Айвенго", в особенности старый пастух Гурт и шут Вамба, олицетворение
народной проницательности и здравого смысла. "Две фразы свинопаса и шута в
"Айвенго" объясняют все: страну, сцену и даже вновь прибывших, тамплиера и
странника", - писал Бальзак, ссылаясь именно на "Айвенго" в доказательство
того, с каким искусством умеет Вальтер Скотт "приобщить читателя к
исторической эпохе".
Замечателен также роман "Квентин Дорвард", показывающий, с точки зрения
заурядного шотландского воина, наемника шотландской дворцовой стражи
Людовика XI, смертельную борьбу могущественных феодалов (среди которых
особенно ярко выделяется образ Карла Смелого, герцога Бургундии) с крепнущим
абсолютизмом. Вальтер Скотт и в этом романе не изменяет историческому
чувству меры в своих симпатиях к средневековью, здесь уже уходящему в
прошлое, и феодальное варварство, представленное лагерем Карла Смелого,
изображается им с не меньшей трезвостью, чем макиавеллизм Людовика XI, не
брезгающего в своей цинической политике никакими средствами для достижения
цели. Образ Людовика XI - реального политического деятеля, знающего толк в
экономических и общественных вопросах своей эпохи, умеющего использовать в
своих целях кровные интересы и страсти частных лиц и целых сословий, -
свидетельствует о том, что и в эту пору в творчестве английского романиста
существуют реалистические элементы.
Однако сквозь внешнюю историческую объективность Скотта в его последних
романах чувствуется усиливающаяся сентиментальная тяга к средневековью, как
будто писатель, видя невозможность сохранения в действительной жизни былых,
добуржуазных общественных отношений, стремится подольше удержать, хотя бы в
воображении, ту поэтическую прелесть, которой они обладают в его глазах,
Именно с этим сентиментально-поэтическим сожалением о средневековом прошлом,
историческая обреченность которого вполне осознается самим художником,
связана и возрастающая роль, отводимая в поздних романах Скотта
внешне-романтическому, декоративному описательному элементу. Эта
декоративная описательность заметно вытесняет былой интерес Скотта к
бытовому, реальному народному фону (вовсе отсутствующему, например, в
"Талисмане" или "Графе Роберте Парижском").
"Чем дальше уходил он от своей любимой Шотландии, тем он становился
"романтичнее" в дурном смысле, обращаясь к нереальному, неправдоподобному и
по существу фальшивому", - пишет английский критик-марксист Т. Джексон,
характеризуя позднее творчество Скотта.
Именно здесь-то и появляются в таком изобилии турниры и пиршества,
приемы и процессии, придворные празднества и охоты, описываемые ради них
самих, ради их внешнего блеска и пышности и подавшие повод к тому упреку в
злоупотреблении внешними описаниями за счет анализа душевной жизни героев,
который адресовал Вальтеру Скотту Стендаль.
Здесь же выдвигается на первый план и весь тот реквизит драматических
эффектов, который ранее использовался Скоттом гораздо более скупо: все эти
неожиданные узнавания высокопоставленных особ, снисходящих до общения с
простыми смертными и драматически раскрывающих свое инкогнито, подобно
Ричарду Львиное Сердце ("Айвенго") или Саладину ("Талисман"); эти
патетические состязания в благородстве чувства между доблестными рыцарями и
их безупречными дамами и прочее, что послужило столь благодарным материалом
для олеографических штампов бесчисленных подражателей.
Меняется и соотношение между характерами и действием: занимательность
увлекательного сюжета остается прежней, но характеристики действующих лиц в
большинстве поздних романов уже менее глубоки и выразительны, чем в романах
шотландского цикла. Писатель чаще поддается соблазну романтической
идеализации исторических лип (Ричард Львиное Сердце в "Айвенго" и
"Талисмане", Мария Стюарт в "Аббате" и др.).
Среди исторических романов этого периода выделяется один, посвященный,
в виде единственного исключения, частному быту современной Англии. Это -
"Сент-Ронанские воды", роман у нас сравнительно мало известный, а западной
буржуазной критикой ложно рассматриваемый нередко как более или менее
"курьезная" попытка Скотта выйти из привычной колеи, вступив в неудачное
соперничество с Остин и Эджуорт. Между тем роман этот имеет огромное
значение для характеристики антибуржуазного духа позднего
вальтер-скоттовского творчества. Недаром Белинский считал, что по силе
трагизма "Сент-Ронанские воды" "выше и, так сказать, ч_е_л_о_в_е_ч_н_е_е
"Ламмермурской невесты"" {В. Г. Белинский. Разделение поэзии на роды и виды.
Собр. соч. в трех томах, т. II, стр. 24-25.}.
История жестокого обмана и обольщения, жертвой которого стала
"несчастная Клара, безумная Клара, несчастная Клара Мобрэй" (как писал о ней
поэт 1840-х годов Красов, цитированный Тургеневым в "Кларе Милич"), никоим
образом не исчерпывает с_о_ц_и_а_л_ь_н_о_й темы романа. Тема "Сент-Ронанских
вод" - это в сущности тема трагической гибели последних "дворянских гнезд",
сметаемых буржуазным общественным развитием. Фешенебельный курорт, который,
как ядовитый гриб, внезапно вырос в тихом провинциальном захолустье, чтобы
так же внезапно лопнуть и исчезнуть, заразив своею плесенью всю округу, как
бы олицетворяет в глазах Скотта всю фальшь и ложь буржуазных отношений.
Именно эта среда с ее инстинктивной ненавистью ко всему хоть сколько-нибудь
похожему на истинное чувство или живую страсть, выходящую за пределы
предустановленных буржуазных приличий, и с ее ханжеским лицемерием,
прикрывающим разнузданный и хищнический эгоизм, губит Клару Мобрэй. Личная
трагедия героини подчинена игре собственнических интересов: не любовь Клары
нужна ее обольстителю, но наследство, которое должно достаться на известных
условиях ее мужу; ради этого наследства он и добивается всеми средствами
юридического узаконения своего брака с Кларой.
В конце романа сквайр Мобрэй, мстя за смерть сестры, стирает с лица
земли все, что может напомнить о ненавистном курорте, и восстанавливает во
всем его былом великолепии старозаветный трактир Мег Додс - единственный
островок, который еще не захлестнуло волной буржуазного преуспевания. Но эта
попытка восстановления попранной поэтической справедливости, конечно,
всецело иллюзорна: "Сент-Ронанские воды" остаются похоронной песней старой
помещичьей Англии.
К "Сент-Ронанским водам" примыкают отчасти по духу и содержанию
"Хроники Кэнонгейта", в первый выпуск которых вошли рассказы "Вдова
шотландского горца", "Два гуртовщика" и "Дочь врача" (второй выпуск "Хроник"
был занят романом "Пертская красавица").
Основной темой первого выпуска "Хроник Кэнонгейта" было трагическое
столкновение жизни, быта и нравов старой Шотландии с новым,
капиталистическим укладом жизни. Героиня первого рассказа, вдова
шотландского горца-разбойника, растит своего единственного сына в надежде,
что и тот прославит себя пограничными набегами, угоном скота и смелыми
стычками с "саксонцами". Когда же юноша, отдающий себе отчет в том,
насколько расходятся мечты его матери с реальными условиями жизни в
современной Шотландии, поступает солдатом в английскую армию, мать дает ему
снотворное питье, чтобы хитростью помешать ему во-время явиться в полк.
Невольно оказавшись дезертиром, он вынужден будет, - мечтает она, -
вернуться на путь своего отца и остаться вольным шотландцем. Роковая
материнская хитрость губит сына: военный суд приговаривает его к расстрелу
за дезертирство. Обезумевшая мать долгие годы влачит свое жалкое
существование в горной глуши, попрежнему не понимая и не желая понять новых
условий окружающей жизни.
В рассказе "Два гуртовщика" шотландец Робин Ойг - честный, трудолюбивый
и всеми уважаемый гуртовщик - убивает ударом ножа несправедливо обидевшего
его приятеля-англичанина и погибает на виселице: традиционный долг кровной
мести, унаследованный юношей от предков - сподвижников Роб Роя, - вступает в
Объективно изображая все эти взрывы классовой борьбы, где в качестве
активного действующего начала выступает народ, сам Вальтер Скотт не всегда
сочувствует им. Он не мечтает о реставрации феодального прошлого, но он
хотел бы примирить социальные противоречия, им изображаемые.
В своем творчестве он как бы попытался воплотить в этом смысле
своеобразие национально-исторического развития б_у_р_ж_у_а_з_н_о_й Англии:
боязнь "крайностей", проверенный долгим опытом правящих классов культ
компромиссов и "золотой середины", стремление сочетать консервативную
преданность старинным феодальным традициям с откровенным деляческим
практицизмом. Срединный путь, путь компромиссов, избирается большинством
типичных излюбленных героев Вальтера Скотта, как избирался он в течение
многих столетий господствующими классами Англии.
Герой Скотта чаще всего занимает промежуточное место между двумя
враждующими общественными лагерями - лагерем феодализма и лагерем буржуазной
демократии. Связанный с каждым из них в большей или меньшей степени
происхождением, личными интересами и симпатиями, он стремится не столько к
тому, чтобы сделать исторически правильный вывод, пожертвовав одним ради
другого, сколько к тому, чтобы сгладить противоречия, найдя примирительную
равнодействующую линию между обоими крайними пунктами
общественно-политической борьбы.
Таков Уэверли, самое имя которого (to waver - колебаться) кажется
символически знаменательным: столь шаткую и колеблющуюся позицию занимает он
в бурные дни якобинского восстания 1745 года, когда, казалось, в последний
раз была брошена на весы истории судьба буржуазной революции в Англии. Таков
Генри Нортон, сын воинствующего пуританина-индепендента, соратника Кромвеля,
мечтающий, однако, лишь о полюбовном мирном соглашении с
феодально-аристократической реакцией Реставрации и выступающий, в
изображении Вальтера Скотта, как один из рядовых деятелей и приверженцев
компромисса 1689 года. Снова и снова, на примере таких своих героев,
проверяет и санкционирует писатель ход исторического развития Англии.
Снова и снова сентиментально-поэтическое сожаление о
феодально-патриархальном прошлом вынуждено склониться перед трезвым
признанием практической неизбежности исторических буржуазных "новшеств".
Леди Белленден и Клавергауз, принц Чарли и Ферпос Мак Ивор заранее осуждены
историей, как понимает это, при всем сочувствии к ним, Вальтер Скотт. Но
вместе со своими положительными "протагонистами"-героями он с некоторой
опаской относится к революционно-"разрушительному" началу, берущему свои
истоки в самом народе.
Его народные бунтари-отщепенцы в большинстве случаев гораздо более
обаятельны и поэтичны в его изображении, чем последние блюстители обветшалых
порядков: Роб Рой, а позднее - Робин Гуд принадлежат, конечно, к числу
лучших, наиболее памятных образов, созданных Скоттом. Правда, стихия
народного бунта, в них воплощенная, кажется Вальтеру Скотту, как и его
главным героям, слишком бурной, неудержимой и опасной. Недаром в его романах
таким персонажам, по самому ходу сюжета, отводится обычно служебная роль:
официальный герой может пользоваться их услугами, помощью, дружбой, но он не
может и не должен разделить их судьбу, борьбу и стремления до конца, - и с
ним, в этом отношении, как бы солидаризируется и автор. Но, вместе с тем, в
отношении Скотта к этим официальным героям нельзя не заметить оттенка
некоторой иронии, которая возникает объективно из слишком явной диспропорции
между их ролью в романе и их действительной исторической, общественной
незначительностью, между масштабом социальных бурь и потрясений, в которые
они вовлечены, и узостью их личных, эгоистически ограниченных целей и
взглядов.
В первых романах Скотта проблема "буржуазного прогресса" и его
последствий - центральная проблема всего романтизма - решалась,
применительно к недавней истории Англии, в положительно-оптимистическом
плане. Решение это оставалось в силе до тех пор, пока новые исторические
обстоятельства не заставили писателя пересмотреть свою прежнюю концепцию
или, во всяком случае, внести в нее существенные поправки. Именно этот сдвиг
в общественно-политических воззрениях Скотта и может способствовать
действительному объяснению различий между первыми, "шотландскими", его
романами и позднейшим творчеством. Причины этих различий буржуазные биографы
и критики напрасно пытались свести целиком то к исчерпанию хорошо знакомой
писателю шотландской тематики, то к "разлагающему" влиянию сенсационного
литературного успеха, выпавшего на долю автора "У&верли", то, наконец, к
пагубным последствиям финансовой катастрофы, которая обрекла Скотта на
ремесленный литературный труд.
Пятнадцатилетие (1815-1830), последовавшее за окончанием наполеоновских
войн, открыло новый период в историческом развитии европейских стран. В
Англии наступило время коренного пересмотра компромисса, достигнутого в 1689
г. между подымавшейся буржуазией и бывшими феодальными землевладельцами.
Промышленная революция, начавшаяся еще в предшествующем XVIII столетии,
"совершенно переместила, - по словам Энгельса, - центр тяжести экономических
сил... Компромисс 1689 г. даже после изменений, постепенно произведенных в
пользу буржуазии, уже более не соответствовал соотношению сил участников
этого соглашения" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр.
301-302.}.
Вопрос должен был и на этот раз разрешиться компромиссным путем -
парламентской реформой 1832 г. и отменой хлебных законов. Но в период между
1815 и 1830 гг. этот реформистский исход борьбы еще не был ясен его
участникам и мог даже казаться сомнительным. За плечами английской буржуазии
стояли широкие трудящиеся массы Англии, во главе с рабочими; именно они-то и
приняли на себя все исторические издержки этой борьбы за реформу, видя в ней
борьбу за свою политическую и экономическую свободу. Массовые выступления
следовали друг за другом, несмотря на кровавые репрессии. "Акты о затыкании
ртов", спешно принятые парламентом в конце 1819 г., не могли положить конец
движению. Многим казалось, что Англия, - подобно ряду других стран тогдашней
Европы, - уже близка к революционной ситуации и что решающий взрыв уже
недалек. Именно в эту пору особенно победно звучат революционные мотивы в
поэзии английских революционных романтиков. Шелли пишет "Песнь людям
Англии", призывая английский народ к восстанию. Байрон создает свои
замечательные политические сатиры.
В отличие от Байрона и Шелли, Вальтер Скотт с возрастающей тревогой
следил за подъемом народного движения. Эту тревогу выдает и дневник
писателя, где появляются беспокойные заметки о новых волнениях, рабочих
забастовках и т. д. и известные слова его о том, что жизнь в Англии станет
невозможной, если программа сторонников реформы будет осуществлена. Личный
опыт убедил его воочию в том, какая глубокая трещина разделила надвое
английское общество. На парламентских выборах, куда он явился, чтобы отдать
свой голос кандидату ториев, ему пришлось столкнуться с бурной массовой
манифестацией сторонников реформы. Демонстранты провожали его гневными
возгласами и угрозами. Столкновение это произвело на писателя потрясающее
впечатление; через несколько лет, в предсмертном бреду, он повторял слова:
"Бей сэра Вальтера! Бей сэра Вальтера!", которые когда-то кричала ему вслед
толпа.
В этих новых условиях прежний умеренный консерватизм Скотта становится
гораздо более обостренным и тревожным. Вальтер Скотт как писатель и теперь
не переходит в лагерь реакции. Недаром он сохраняет до конца свою дружбу с
Байроном и даже находит в себе достаточно мужества, чтобы принять посвящение
его "Каина". Но его сентиментальная преданность Ганноверскому дому, в
котором он видит теперь как бы последний оплот дворянской землевладельческой
Англии против грядущих общественных потрясений, становится все более
демонстративной; он ревностно защищает Георга IV во время, волнений,
вызванных скандальным бракоразводным процессом королевы Каролины, где обе
стороны играли одинаково неприглядную роль, - и принимает как драгоценную
милость не только пожалованный ему титул баронета, но и другие малейшие
знаки снисходительного королевского внимания {Именно в эти годы разыгрался
известный анекдот, приводимый Стендалем для характеристики политических
взглядов Скотта. "Это тот самый человек, рассказывает Стендаль, - который,
будучи допущен к столу Георга IV, посетившего Эдинбург, с восторгом
выпрашивает бокал, из которого король пил за здоровье своего народа. Сэр
Вальтер получает драгоценный кубок и кладет его в карман своего сюртука. Но,
возвращаясь, он забывает об этой высокой милости; он бросает свой сюртук,
стакан разбивается, и он приходит в отчаяние".}.
Усиление торийских настроений Скотта и его по-новому настороженное,
критическое отношение к буржуазному развитию сказывается не только
непосредственно в политической публицистике, но и в его художественном
творчестве, где именно в 1818-1819 годы, - в годы активизации борьбы за
реформу, - отмечается несомненный перелом.
Роль переломного произведения в творчестве Скотта-романиста принадлежит
"Ламмермурской невесте". По общей своей исторической тематике роман этот
имеет много общего с предшествующими романами шотландского цикла, к которому
его и относят нередко исследователи Скотта.
Действие и здесь происходит в Шотландии, в обстановке, сложившейся в
результате событий 1688 года; тенденция исторического развития выказывается
опять сквозь призму событий частной жизни, и роман приближается к уже
знакомому читателям типу исторической семейной хроники. Но хроника эта
повествует о столь мрачных событиях и показывает их на фоне столь
безотрадной исторической перспективы, что поставить ее рядом с "Гаем
Маннерингом" или "Антикварием", конечно, невозможно. Трагическая нота, ранее
входившая в повествование Скотта лишь как один из многих подчиненных
мотивов, теперь впервые становится грозным и всеопределяющим лейтмотивом:
"трагедией в форме романа" назвал "Ламмермурскую невесту" Белинский {В. Г.
Белинский. Разделение поэзии на роды и виды. Собр. соч. в трех томах, т. II,
стр. 24.}. И, что еще более важно, исторической основой этого трагизма
оказывается тот самый буржуазно-аристократический компромисс 1689 года,
последствия которого еще недавно совсем по-другому оценивались Скоттом.
Беспринципная игра самых разнузданных собственнических интересов, цинические
сделки, заключаемые любителями ловить рыбу в мутной воде, - так выглядят
теперь в изображении Скотта события, связанные с 1689 годом. В жертву именно
этой "подспудной, темной игре" (как говорит о ней сам Скотт) принесена
поэтическая любовь Рэвенсвуда и Люси Аштон.
В первых романах Скотта трагические мотивы связывались, по
преимуществу, именно с пережитками феодальных порядков, как бы оттеняя мир и
спокойствие "нормальной" буржуазной цивилизации. Рядом с трагедией замка
Гленаллан особенно мирным и солнечным казался непритязательный бюргерский
мирок, представленный семейством старого антиквария с его фамильным девизом:
"Kunst macht Gunst" - настоящим лозунгом буржуазного преуспевания
("Антикварий"). Понадобилось самое недолгое знакомство с феодальными нравами
Осбальдистон-Холла и неписанным законом горной Шотландии, "где тот берет,
кто может взять" (как писал Вордсворт о Роб Рое в стихах, взятых Скоттом в
качестве эпиграфа к роману), чтобы заставить Франка Осбальдистона
добровольно и с легким сердцем вернуться в буржуазный Лондон, к благам
буржуазного порядка и законности, которые еще недавно ужасали его своей
антипоэтичностью ("Роб Рой").
Теперь угол зрения Вальтера Скотта меняется. Трагедия "Ламмермурской
невесты", - обманом отторгнутой от жениха, затравленной, замученной и
доведенной, наконец, до настоящего безумия, в припадке которого она пытается
зарезать навязанного ей постылого мужа в первую брачную ночь и умирает, так
и не придя в сознание, - разыгрывается в семье сэра Вильяма Аштона, одного
из просвещенных столпов так называемой "славной революции". В его доме нет
места ни феодальной морали, ни отжившей феодальной чести; здесь царят
"порядок" и "право", и ничто - даже принесение в жертву единственной дочери
- не совершается без законной помощи юриста и пастора, но сама эта
законность целиком подчинена своекорыстному и слепому частному интересу.
В прежних романах Скотта разногласия между сторонниками режима,
установленного буржуазно-аристократическим компромиссом 1689 года, и его
противниками казались писателю преходящими и легко преодолимыми; это
представление отражалось более или менее символически в счастливых
"примирительных" развязках его романов, где капитан королевских войск
Уэверли женится на дочери недавнего мятежника барона Бредуардайна, а внучка
леди Белленден, ревностной сторонницы дома Стюартов, отдает свою руку
полковнику Мортону, завзятому вигу. "Ламмермурская невеста" - первый роман
Скотта, который и в этом традиционном смысле кончается "несчастливо" -
разлукой и смертью героя и героини. И "несчастливая" эта развязка опять-таки
в своем роде символична: речь идет о непримиримости раскрывающихся в романе
противоречий, о невозможности безболезненного "включения" в систему,
создавшуюся на основе "славной революции", человека, который связан с
феодальными традициями, феодальным кодексом права и чести столь тесно, как
"владелец Рэвенсвуда". Правдивее, чем где-либо, изображая здесь "дельцов"
1689 года, подобных сэру Вильяму Аштону, Вальтер Скотт не только не
идеализирует социальных судеб последних представителей феодализма (что
попытаются сделать в дальнейшем, например, писатели "Молодой Англии",
заигрывая с идеями "феодального социализма"), но, напротив, показывает
безнадежную изолированность и отчужденность их от народа, не только
далекого, но прямо враждебного им. Народный фон, на котором происходит
действие романа, никогда еще не был у Скотта окрашен в столь мрачные,
грозовые тона; само селение, жители которого, отказываясь от несения былых
феодальных повинностей, вынуждают Рэвенсвуда кормиться заботами своего
единственного верного слуги, носит угрюмо-безотрадное название "Волчья
надежда", а старухи-крестьянки пророчат своим господам отчаяние и смерть
голосами макбетовских ведьм. Рабская преданность старого Калеба своему
наследственному хозяину выглядит особенно жалкой и бессильной на фоне этой
злобы и отчужденности народа.
"Ламмермурская невеста", при всем ее своеобразии, подытоживает в
известном смысле историческую проблематику романов шотландского цикла.
"Айвенго", следующий большой роман Скотта, уже принадлежит к новому периоду
его творчества.
Именно к романам этого второго периода и приложимо, собственно,
традиционное представление об "уходе в прошлое" или обращении к исторической
экзотике, распространяемое нередко безоговорочно на в_с_е исторические
романы Скотта.
В лучших романах этого периода сохраняется большинство достоинств
вальтер-скоттовского исторического метода. Попрежнему внимание писателя
привлекают решающие, переломные моменты в истории его страны, которые он
показывает в органической связи с личными судьбами героев - борьба
англо-саксов с нормандскими завоевателями ("Айвенго"), установление
абсолютизма в Англии времен Елизаветы ("Кенильворт"), буржуазная революция
XVII века ("Вудсток"). Он выходит теперь и за пределы родного острова,
обращаясь в "Талисмане" и позднее в "Графе Роберте Парижском" к истории
крестовых походов, а в "Квентине Дорварде" - к царствованию Людовика XI,
отмечающему один из первых значительных этапов в развитии французского
абсолютизма.
Некоторые из романов этого периода могут быть отнесены к числу
выдающихся образцов исторического жанра, созданного Скоттом. Таков
"Айвенго", в котором дана широкая картина средневековья того времени, когда
еще не угасшие противоречия, вызванные нормандским завоеванием Англии,
отступали, однако, на задний план перед новыми социальными столкновениями,
которые должны были привести к ограничению королевской власти и к принятию
Великой хартии вольностей. Судьба Вильфрида Айвенго, англо-сакса, ставшего
приверженцем нормандского короля Англии и призванного, по примеру прежних
героев Скотта, служить примирению прошлого и настоящего своей страны,
решается на пестром и многообразном фоне общественной жизни Англии XII
столетия. Вальтер Скотт не настолько идеализирует средневековье, им
изображаемое, чтобы не видеть и теневых сторон его: грубого произвола
феодальных баронов и королевской власти (в лице будущего Иоанна
Безземельного), тирании церкви и жестокого угнетения народа, чья стихийная
воля к свободе воплощается в образе легендарного народного бунтаря - Робина
Гуда и его веселых сподвижников. Полны жизни и юмора и другие плебейские
герои "Айвенго", в особенности старый пастух Гурт и шут Вамба, олицетворение
народной проницательности и здравого смысла. "Две фразы свинопаса и шута в
"Айвенго" объясняют все: страну, сцену и даже вновь прибывших, тамплиера и
странника", - писал Бальзак, ссылаясь именно на "Айвенго" в доказательство
того, с каким искусством умеет Вальтер Скотт "приобщить читателя к
исторической эпохе".
Замечателен также роман "Квентин Дорвард", показывающий, с точки зрения
заурядного шотландского воина, наемника шотландской дворцовой стражи
Людовика XI, смертельную борьбу могущественных феодалов (среди которых
особенно ярко выделяется образ Карла Смелого, герцога Бургундии) с крепнущим
абсолютизмом. Вальтер Скотт и в этом романе не изменяет историческому
чувству меры в своих симпатиях к средневековью, здесь уже уходящему в
прошлое, и феодальное варварство, представленное лагерем Карла Смелого,
изображается им с не меньшей трезвостью, чем макиавеллизм Людовика XI, не
брезгающего в своей цинической политике никакими средствами для достижения
цели. Образ Людовика XI - реального политического деятеля, знающего толк в
экономических и общественных вопросах своей эпохи, умеющего использовать в
своих целях кровные интересы и страсти частных лиц и целых сословий, -
свидетельствует о том, что и в эту пору в творчестве английского романиста
существуют реалистические элементы.
Однако сквозь внешнюю историческую объективность Скотта в его последних
романах чувствуется усиливающаяся сентиментальная тяга к средневековью, как
будто писатель, видя невозможность сохранения в действительной жизни былых,
добуржуазных общественных отношений, стремится подольше удержать, хотя бы в
воображении, ту поэтическую прелесть, которой они обладают в его глазах,
Именно с этим сентиментально-поэтическим сожалением о средневековом прошлом,
историческая обреченность которого вполне осознается самим художником,
связана и возрастающая роль, отводимая в поздних романах Скотта
внешне-романтическому, декоративному описательному элементу. Эта
декоративная описательность заметно вытесняет былой интерес Скотта к
бытовому, реальному народному фону (вовсе отсутствующему, например, в
"Талисмане" или "Графе Роберте Парижском").
"Чем дальше уходил он от своей любимой Шотландии, тем он становился
"романтичнее" в дурном смысле, обращаясь к нереальному, неправдоподобному и
по существу фальшивому", - пишет английский критик-марксист Т. Джексон,
характеризуя позднее творчество Скотта.
Именно здесь-то и появляются в таком изобилии турниры и пиршества,
приемы и процессии, придворные празднества и охоты, описываемые ради них
самих, ради их внешнего блеска и пышности и подавшие повод к тому упреку в
злоупотреблении внешними описаниями за счет анализа душевной жизни героев,
который адресовал Вальтеру Скотту Стендаль.
Здесь же выдвигается на первый план и весь тот реквизит драматических
эффектов, который ранее использовался Скоттом гораздо более скупо: все эти
неожиданные узнавания высокопоставленных особ, снисходящих до общения с
простыми смертными и драматически раскрывающих свое инкогнито, подобно
Ричарду Львиное Сердце ("Айвенго") или Саладину ("Талисман"); эти
патетические состязания в благородстве чувства между доблестными рыцарями и
их безупречными дамами и прочее, что послужило столь благодарным материалом
для олеографических штампов бесчисленных подражателей.
Меняется и соотношение между характерами и действием: занимательность
увлекательного сюжета остается прежней, но характеристики действующих лиц в
большинстве поздних романов уже менее глубоки и выразительны, чем в романах
шотландского цикла. Писатель чаще поддается соблазну романтической
идеализации исторических лип (Ричард Львиное Сердце в "Айвенго" и
"Талисмане", Мария Стюарт в "Аббате" и др.).
Среди исторических романов этого периода выделяется один, посвященный,
в виде единственного исключения, частному быту современной Англии. Это -
"Сент-Ронанские воды", роман у нас сравнительно мало известный, а западной
буржуазной критикой ложно рассматриваемый нередко как более или менее
"курьезная" попытка Скотта выйти из привычной колеи, вступив в неудачное
соперничество с Остин и Эджуорт. Между тем роман этот имеет огромное
значение для характеристики антибуржуазного духа позднего
вальтер-скоттовского творчества. Недаром Белинский считал, что по силе
трагизма "Сент-Ронанские воды" "выше и, так сказать, ч_е_л_о_в_е_ч_н_е_е
"Ламмермурской невесты"" {В. Г. Белинский. Разделение поэзии на роды и виды.
Собр. соч. в трех томах, т. II, стр. 24-25.}.
История жестокого обмана и обольщения, жертвой которого стала
"несчастная Клара, безумная Клара, несчастная Клара Мобрэй" (как писал о ней
поэт 1840-х годов Красов, цитированный Тургеневым в "Кларе Милич"), никоим
образом не исчерпывает с_о_ц_и_а_л_ь_н_о_й темы романа. Тема "Сент-Ронанских
вод" - это в сущности тема трагической гибели последних "дворянских гнезд",
сметаемых буржуазным общественным развитием. Фешенебельный курорт, который,
как ядовитый гриб, внезапно вырос в тихом провинциальном захолустье, чтобы
так же внезапно лопнуть и исчезнуть, заразив своею плесенью всю округу, как
бы олицетворяет в глазах Скотта всю фальшь и ложь буржуазных отношений.
Именно эта среда с ее инстинктивной ненавистью ко всему хоть сколько-нибудь
похожему на истинное чувство или живую страсть, выходящую за пределы
предустановленных буржуазных приличий, и с ее ханжеским лицемерием,
прикрывающим разнузданный и хищнический эгоизм, губит Клару Мобрэй. Личная
трагедия героини подчинена игре собственнических интересов: не любовь Клары
нужна ее обольстителю, но наследство, которое должно достаться на известных
условиях ее мужу; ради этого наследства он и добивается всеми средствами
юридического узаконения своего брака с Кларой.
В конце романа сквайр Мобрэй, мстя за смерть сестры, стирает с лица
земли все, что может напомнить о ненавистном курорте, и восстанавливает во
всем его былом великолепии старозаветный трактир Мег Додс - единственный
островок, который еще не захлестнуло волной буржуазного преуспевания. Но эта
попытка восстановления попранной поэтической справедливости, конечно,
всецело иллюзорна: "Сент-Ронанские воды" остаются похоронной песней старой
помещичьей Англии.
К "Сент-Ронанским водам" примыкают отчасти по духу и содержанию
"Хроники Кэнонгейта", в первый выпуск которых вошли рассказы "Вдова
шотландского горца", "Два гуртовщика" и "Дочь врача" (второй выпуск "Хроник"
был занят романом "Пертская красавица").
Основной темой первого выпуска "Хроник Кэнонгейта" было трагическое
столкновение жизни, быта и нравов старой Шотландии с новым,
капиталистическим укладом жизни. Героиня первого рассказа, вдова
шотландского горца-разбойника, растит своего единственного сына в надежде,
что и тот прославит себя пограничными набегами, угоном скота и смелыми
стычками с "саксонцами". Когда же юноша, отдающий себе отчет в том,
насколько расходятся мечты его матери с реальными условиями жизни в
современной Шотландии, поступает солдатом в английскую армию, мать дает ему
снотворное питье, чтобы хитростью помешать ему во-время явиться в полк.
Невольно оказавшись дезертиром, он вынужден будет, - мечтает она, -
вернуться на путь своего отца и остаться вольным шотландцем. Роковая
материнская хитрость губит сына: военный суд приговаривает его к расстрелу
за дезертирство. Обезумевшая мать долгие годы влачит свое жалкое
существование в горной глуши, попрежнему не понимая и не желая понять новых
условий окружающей жизни.
В рассказе "Два гуртовщика" шотландец Робин Ойг - честный, трудолюбивый
и всеми уважаемый гуртовщик - убивает ударом ножа несправедливо обидевшего
его приятеля-англичанина и погибает на виселице: традиционный долг кровной
мести, унаследованный юношей от предков - сподвижников Роб Роя, - вступает в