Страница:
социально-утопическую драму Шелли.
"Освобожденный Прометей" свидетельствует о том, что Шелли не только не
отступает с годами от радикализма своих ранних произведений, но еще глубже
укрепляется в нем. Подъем освободительного движения английского народа, как
и других народов Европы, воодушевляет поэта. Стихийно-материалистическое
восприятие природы и общества, безоговорочное осуждение капиталистической и
всякой иной эксплуатации, призыв к борьбе, вера в торжество социальной
справедливости - таков важнейший круг идей, вызвавший к жизни самое
выдающееся произведение Шелли "Освобожденный Прометей".
Таково рациональное зерно этого замечательного произведения Шелли. Но
поэма содержит в себе немало наивного и туманного, многое в ней построено на
домыслах и гениальных догадках, а не на строгом научном основании,
невозможном в домарксовый период истории.
И все же главная тенденция общественного развития совершенно верно
намечена у Шелли, который широко использовал опыт современной ему борьбы.
При оценке "Освобожденного Прометея" и других произведений, в которых Шелли
развивает свои утопические идеи, уместно вспомнить слова Энгельса, писавшего
в "Анти-Дюринге": "Предоставим литературным лавочникам вроде Дюринга
самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только
забавными, фантазии и любоваться трезвостью своего собственного образа
мыслей по сравнению с подобным "сумасбродством". Нас гораздо больше радуют
прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши
гениальных идей и гениальные мысли, которых не видят слепые филистеры" {Ф.
Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1950, стр. 242.}.
И по своим идеям, и по художественной форме "Освобожденный Прометей"
является типичным произведением революционного романтизма.
Поэтическая форма "Освобожденного Прометея" особенно типична для
романтизма Шелли.
Творческая фантазия поэта парит среди необъятных просторов мироздания.
Подобно Мильтону, подобно безымянным творцам народных фантастических
сказаний, Шелли в своей поэзии одушевляет и приводит в движение миры и
стихии. Действие "Освобожденного Прометея" переносится с Кавказских гор на
берега Тихого и Атлантического океанов, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, в
Индию и в Атлантиду. Звезды, планеты, времена года, луна и солнце - все
живет и действует в "Освобожденном Прометее". Шелли любит раздолье и ширь;
его воображение уносится в надзвездные выси, углубляется в морские пучины,
проникает в "бриллиантовые" недра земли; это придает космическую широту и
фантастический колорит его поэзии.
Было бы бессмысленно искать прямое соответствие между порождениями
фантазии Шелли, взятыми в отдельности, и конкретными явлениями тогдашней
действительности. Они поддаются пониманию лишь в своей совокупности, отражая
надежды и стремления поэта-романтика. Все это многообразие природных
явлений, фантастических и реальных форм, богатый образный мир, приведенный в
движение Шелли, - все отмечено глубоким эмоциональным и идейным единством.
Вся природа, все духи томятся под властью Юпитера и разделяют чувства и
настроения порабощенного человечества: они заодно с Прометеем. В их
сочувствии и поддержке черпает надежду и силы могучий титан, поднявшийся на
борьбу с тиранией.
Шелли избегает четких форм в обрисовке фантастических существ,
порожденных его смелой фантазией, хотя и не лишает их плоти, материальности.
В поэме можно увидеть, как мчатся среди мирового пространства духи часов,
как несут их крылатые кони на колеснице, как резвятся на небе звезды, как
беседует Земля с Луною.
В "Освобожденном Прометее" встречаются очень сложные и абстрактные
образы. Таков, например, Демогоргон. Это - нечто бесформенное и неосязаемое
по своему внешнему облику. Он пребывает в темной пещере, в горах, восседая
на эбеновом троне. Его никто не видит, но все чувствуют; он царствует над
тем, что есть, и тем, что будет. Вот как описывает Пантея Демогоргона:
Я вижу мощный мрак,
Он дышит там, где место царской власти...
И черные лучи струит кругом, -
Бесформенный, для глаз неразличимый,
Ни ясных черт, ни образа, ни членов;
Но слышим мы, что это дух живой...
В этом романтическом образе Шелли воплотил свою уверенность в том, что
есть в мире сила, способная побороть тиранию и установить социальную
справедливость. Этот неясный, туманный образ олицетворяет смутно, хотя и
безошибочно, предугаданный поэтом закон исторической необходимости, которому
подчиняется и природа и общество. Это дух судьбы, дух перемен; когда он
пророчествует, ему внимают стихии, внимают столетия.
"Освобожденный Прометей" представляет по своему стилю характерное для
Шелли сочетание естественного с необычайным, пантеистических образов
одухотворенной природы с конкретными описаниями реального мира.
Однако трагедия "Ченчи" (The Cenci, 1819), написанная почти
одновременно с "Прометеем" свидетельствует о том, что в "итальянский" период
в творческом методе Шелли усиливается реалистическая тенденция.
В посвящении "Ченчи" Ли Генту Шелли следующим образом определяет новые
особенности этой пьесы: "Мои сочинения, опубликованные до сих пор, были
главным образом лишь воплощением моих собственных представлений о прекрасном
и справедливом... Драма, которую я предлагаю вам теперь, представляет
печальную действительность. Я отказываюсь от самонадеянной позы наставника и
довольствуюсь простым изображением того, что было - в красках,
заимствованных мною из моего собственного сердца".
Эту мысль Шелли развивает и в предисловии к "Ченчи". "Я постарался, -
пишет он, - изобразить характеры с возможной точностью, - такими, какими
они, вероятно, были, попытался избежать ошибки, заставив их действовать
согласно моим собственным представлениям о справедливом или несправедливом,
истинном или ложном... При написании пьесы я с великим старанием избегал
внесения в нее всего, что обычно называется чистой поэзией".
Шелли заявляет здесь о своем отказе от дидактизма, от обнаженной
тенденциозности и условной поэтической образности, сказавшихся особенно
заметно в его ранней поэме "Королева Маб".
В предисловии к "Ченчи" Шелли сообщает, что во время своего путешествия
по Италии он познакомился с выпиской из архивов Палаццо Ченчи в Риме,
повествовавшей "об ужасах, окончившихся гибелью одного из самых знатных и
богатых римских родов в период правления папы Климента VIII, в 1599 году".
Шелли указывает, что история Ченчи привлекла его тем, что успела стать
своего рода национальным преданием, передаваемым из уст в уста. "Находясь в
итальянском обществе, - писал Шелли, - нельзя упомянуть об истории Ченчи без
того, чтобы не вызвать глубокого захватывающего интереса; я заметил также,
что сочувствие общества всегда было направлено к тому, чтобы расположить к
романтической жалости... и пылкому оправданию страшного, но вынужденного
поступка, совершенного той, прах которой двести лет тому назад смешался с
землей... Этот национальный и всеобщий интерес, который данное повествование
вызывало и продолжает вызывать в течение двух столетий... внушил мне мысль,
что этот сюжет подходит для драмы".
Шелли прекрасно понимал, какие огромные поэтические и
социально-политические возможности таит в себе история Ченчи, каким сильным
оружием в борьбе с реакцией, с католическим Римом может стать пьеса,
написанная на подобную тему. Историческая по форме, трагедия Шелли была,
вместе с тем, глубоко современной и актуальной для того периода.
Знаменательно, что несколько позже Стендаль обратится к той же теме в одной
из своих итальянских хроник.
Упорная и непримиримая вражда ко всякой семейной и политической тирании
и обману, - так определяет сам Шелли в посвящении этой трагедии ее основную
идею.
В лице Франческо Ченчи, главы одного из знатных итальянских родов,
Шелли создает выразительный колоритный исторический тип - страшное
порождение эпохи феодализма, пережитки которого были еще так сильны в
современной Шелли Италии. Грабитель, развратник, садист Франческо Ченчи не
ограничивается разбоем на больших дорогах, мрачными оргиями в темных
притонах. Он подвергает систематическому истязанию свою семью - жену,
сыновей и дочь. Отправив на тот свет свою первую жену, он издевается над
второй, убивает сыновей, чтоб сократить расходы на содержание семьи.
Воспылав страстью к своей единственной дочери Беатриче, он угрозами и пыткой
домогается ее любви.
Несмотря на всю чудовищность этого образа, Шелли видит в нем лишь
гипертрофированные и доведенные до крайнего уродства черты, порожденные всем
общественным укладом того времени, когда в руках феодалов была сосредоточена
вся сила власти.
Слава о злодеяниях старого Ченчи распространяется далеко за пределы
Италии; каждый день приносит известия о новых преступлениях кровавого
деспота. Но суд и церковь бездействуют, освящая насилие и произвол. За
спиной Франческо Ченчи возвышается фигура папы Климента VIII, а за ним -
Ватикан. Это их стараниями преуспевает Ченчи, это их молчание купил он ценою
золота и угодий. Он и его преступления - золотое дно для папы. После тщетных
попыток найти защиту у светских и духовных властей, отчаявшаяся Беатриче по
уговору с мачехой и братом организует убийство изверга-отца. Папа подвергает
юную девушку и всех ее близких самым мучительным пыткам и самой жестокой
казни. "Старик, - пишет Шелли в предисловии к трагедии, - неоднократно
покупал у папы за сумму в сто тысяч крон прощение своим уголовным
преступлениям, для рассказа о которых нет слов, - так они чудовищны; поэтому
смертная казнь для его жертв вряд ли может быть объяснена любовью к
справедливости. Среди других побудительных мотивов к строгости было,
вероятно, и то, что папа чувствовал, что, кто бы ни убил графа Ченчи, его
казна лишалась верного и богатого источника доходов". В примечании к этим
строкам Шелли пишет: "Папское правительство приняло чрезвычайные меры
предосторожности против опубликования фактов, являющихся таким трагическим
доказательством собственной его безнравственности и слабости; так что доступ
к рукописи до самого недавнего времени был очень затруднен".
Разоблачая произвол господствующих классов, Шелли непоколебимо
становится на сторону угнетенных, поддерживая их в справедливой борьбе. В
лице Беатриче Ченчи Шелли создает волнующий образ женственной и мягкой
девушки, которая становится суровой мстительницей. "Энергия и кротость", по
словам поэта, "жили в ней, не уничтожая друг друга", "натура ее была простой
и глубокой".
Беатриче приходит к выводу о необходимости насильственной расправы с
отцом, убедившись, что поддержки и помощи ждать неоткуда. Тщетно звучат ее
мольбы:
О принц Колонна, ты нам самый близкий
О кардинал, ты - папский камерарий,
И ты, Камилло, ты, судья верховный.
Возьмите нас отсюда.
Кровавое мщение остается единственным и неизбежным средством борьбы с
произволом, и в лице Франческо Ченчи Беатриче карает не только своего отца,
но
Деспотизм бесчеловечный,
Сединами отцовскими покрытый.
Ни пытки, ни смертный приговор не в состоянии сломить мужественной
девушки, которая до последней минуты живет сознанием справедливости
совершенного акта, не чувствуя ни сожаления, ни раскаяния, ни желания
примириться с узаконенным порядком вещей.
В период подъема национально-освободительной борьбы в Италии, в период
движения карбонариев трагедия Шелли прозвучала как призыв к самоотверженной,
бесстрашной борьбе против угнетателей.
Истории семейства Ченчи Шелли придал обобщенный социальный смысл, не
лишая, однако, образы и события конкретно-исторического содержания и
национального колорита. Характеры старика-отца, сыновей и дочери, кардинала,
наемных убийц очень типичны для Италии того времени. Создавая эту трагедию,
Шелли, по его собственному признанию, старался следовать по пути,
проложенному Шекспиром, который и впредь останется для него главным
авторитетом.
Но говорить о полном торжестве реализма в этом произведении нет
оснований. Реалистическое звучание "Ченчи" ослабляется
абстрактно-морализирующей тенденцией, которую Шелли не в состоянии
преодолеть. Поэт часто взывает к совести тех, которые о ней никакого понятия
не имеют. Анализ социально-исторических условий эпохи уступает нередко место
отвлеченному этическому анализу страстей и переживаний героев, той
"беспокойной и анатомизирующей казуистике", о которой говорит в предисловии
к "Ченчи" сам Шелли.
Пьеса не была поставлена в ту пору. Ни итальянские, ни лондонские
театры не приняли ее к постановке. Директор Ковент-Гарденского театра в
Лондоне в ответ на предложение поставить трагедию Шелли заявил, что
"Ковент-Гарденские подмостки не могут быть опозорены представлением пьесы с
таким возмутительным содержанием, что мисс О'Нейль сочтет за оскорбление
даже самое предложение играть в ней какую бы то ни было роль".
Находясь вдали от Англии, Шелли неустанно следит за всем, что
происходит на его родине; он живет жизнью своего народа и глубоко страдает
от невозможности принять непосредственное участие в его борьбе.
Мысль о тягости изгнания проходит через многие произведения Шелли. Она
звучит в его стихотворении о Маренги (1818), совершающем героический
поступок ради своего отечества, своих сограждан. Ненавидя высший свет, поэт
ощущает свое глубокое сродство с английским народом. В поэме "Розалинда и
Елена" (Rosalind and Helen, 1818), где Шелли воспевает борца-революционера
Лионеля, отдавшего жизнь служению своему народу, звучит скорбь изгнанника,
оторванного от родины. Поэт подчеркнул связь этой поэмы с действительной
жизнью, назвав ее "современной эклогой".
На берегу озера Комо в изгнании встречаются две подруги, Розалинда и
Елена, и мысли их обращаются к родной Англии:
О нашей родине желанной,
Что где-то там, в дали туманной,
Поговорим, мой друг, с тобой;
Ведь мы в Италии, в изгнаньи,
И хоть угрюм наш край родной,
Но он живет в воспоминаньи,
С своей пустынной красотой,
Одетый в белые туманы,
Нежней, чем пышные каштаны
В стране чужой и золотой.
Шелли находит проникновенные слова, чтобы выразить свою острую тоску,
свои мысли о родине:
Меня тревожит шум волны.
Мне чудятся родные звуки,
Когда я слышу речь твою,
Мне мнится - я в родном краю.
Шелли ведет обширную переписку со своими английскими друзьями и
издателями. Он следит за всеми событиями литературной и политической жизни в
Англии, живо сочувствует борьбе прогрессивного лагеря с реакцией. Ему
известны выступления видного радикала Коббетта и вся его общественная и
публицистическая деятельность. Шелли клеймит в письмах
человеконенавистническую теорию Мальтуса, которую правительственная
пропаганда использовала для доказательства "неизбежности" нищеты и страданий
народа. Его волнует жизнь и борьба английского пролетариата.
1819 год в Англии был годом напряженных классовых битв. Бастуют ткачи в
Лидсе и Дерби; поднимаются на борьбу рабочие Ноттингэма. Важнейшим событием
этого времени явилась демонстрация в Манчестере, состоявшаяся 16 августа
1819 г. Около 80 тысяч рабочих собралось на митинг под знаком борьбы за
всеобщее и равное избирательное право. Правительство самым жестоким образом
расправилось с рабочими. Мирная демонстрация была атакована кавалерийскими
частями. Пятнадцать человек было убито, четыреста ранено, многие участники
демонстрации были арестованы. Этот день вошел в историю под названием
"манчестерской резни".
Шелли был глубоко взволнован и возмущен манчестерскими событиями. "И
тут, как и во время французской революции, тираны первыми пролили кровь", -
писал он в письме к Пикоку от 9 сентября 1819 г.
В письме к Олиеру от 6 сентября того же года Шелли писал: "Получил
известие о манчестерском деле, и буря негодования еще кипит в моих жилах. Я
с нетерпением жду, как отзовется страна на это кровавое, смертоносное
преступление... Что-то надо делать. Но что? Это мне еще не ясно".
Подъем рабочего движения в Англии, напряженная борьба передовой
английской общественности за избирательную реформу нашли прямой отклик в
поэзии Шелли. Она обретает новую силу и мощь, проникается гневом народным и
говорит простым и точным языком революционной публицистики. На манчестерскую
резню Шелли ответил революционным призывом и революционной сатирой. Рабочему
движению Шелли обязан расцветом своей политической лирики последних лет.
Политическая лирика Шелли 1819-1822 гг. отличается более глубоким
социальным анализом буржуазного общества. Принципиально новым в ней является
более ясное, хотя еще и непоследовательное понимание роли пролетариата в
грядущей борьбе. К нему именно и обращает Шелли свой революционный призыв.
"Мысль о том, что если масса решительна и едина, то она может одержать
верх над немногочисленной кучкой, как это было продемонстрировано
несколькими годами позднее {Речь идет о проведении парламентской реформы
1832 г., в борьбе за которую народные массы Англии сыграли решающую роль.},
заставляла его учить сопротивлению своих оскорбленных сограждан", - пишет
Мэри Годвин о Шелли.
Пробудить и организовать народ для борьбы против социальной
несправедливости - вот в чем видит Шелли свой долг поэта и гражданина.
Идеалом поэта для Шелли становится великий певец английской революции
Джон Мильтон, который, по словам Пушкина, "в злые дни, жертва злых языков, в
бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал
"Потерянный рай"" {А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, т. VII.
М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 494.}. Образ Мильтона в лирике Шелли
неразрывно связан с образом грядущих революционных потрясений в Англии (см.
стихотворный набросок "Дух Мильтона", 1820).
В 1819-1820 гг. создаются одно за другим замечательные политические
стихотворения Шелли: "Маскарад анархии", "Песнь к людям Англии", "Строки,
написанные во время правления Кэстльри", "Англия в 1819 году", "Ода
защитникам свободы", "Ода свободе", "Политическое величие" и др.
В форме злой и убийственной сатиры Шелли показывает истинное лицо
буржуазной Англии, страны анархии и произвола. Таков его знаменитый
"Маскарад анархии" (The Masque of Anarchy), напечатанный только в 1832 г.
Это стихотворение, носящее подзаголовок "Написано по поводу манчестерской
бойни", разоблачает истинных виновников кровавой расправы с манчестерскими
рабочими. Зловещая процессия чудовищ, рисуемая поэтом, символизирует
правящую клику Англии и ее преступления против народа:
И вот гляжу, в лучах зари,
Лицом совсем как Кэстльри,
Убийство, с ликом роковым,
И семь ищеек вслед за ним.
Все были жирны; и вполне
Понятно это было мне;
Он под плащом широким нес
Сердца людей в росе от слез,
И сыт был ими каждый пес.
За ним Обман; одет был он
Весь в горностай, как лорд Эльдон...
Шелли предвещает падение деспотизма, залившего кровью английскую землю.
Он призывает к мужеству и стойкости простых людей Англии, "наследников
Славы, героев неписанной истории". "Вас много - их мало", - этими
знаменательными словами заканчивается стихотворение.
Картина, нарисованная в "Маскараде анархии", дополняется блестящей
политической сатирой "Англия в 1819 году", где Шелли беспощадно разоблачает
правящие круги своей страны:
Король, старик, презренный и слепой, -
Подонки расы отупело-праздной,
Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, -
Правители с пустою головой, -
К родной стране прильнул из них любой
Бесчувственно, пиявкой безобразной...
С публицистическим "Обращением к народу по поводу смерти принцессы
Шарлотты" перекликается написанный в 1819 г. "Новый национальный гимн".
Смело перефразируя и переосмысляя слова британского национального гимна,
Шелли славит здесь истинную королеву Англии - Свободу. Ее считали убитой, но
она воскреснет и выйдет из могилы. Миллионы и миллионы радостно и
непоколебимо готовы служить ей.
Боевым революционным духом пронизана знаменитая "Песнь людям Англии"
(Song to the Men of England, 1819), представляющая собой вершину
политической лирики Шелли. Предельно простые, ясные и четкие по форме, стихи
эти, обращенные, как и байроновская "Песня для луддитов", к народу,
проникнуты страстным негодующим призывом к борьбе. Они замечательны глубиной
понимания р_е_а_л_ь_н_о_г_о существа капиталистической эксплуатации.
Надо ль, бритты, для вельмож
Сеять вам ячмень и рожь?
Надо ль ткать вам для господ
Дни и ночи напролет?
. . . . . . . . . . . . . .
Ты сеял хлеб - другой скосил;
Ты ткани ткал - другой сносил;
Ты меч сковал - другим он взят;
Ты клад нашел - и отнят клад.
Так сей не для господских ртов
И клад ищи не для воров,
Тки для своих усталых плеч
И куй себе в защиту меч.
(Перевод Б. Лейтина).
У Шелли возникает жизненный, новый, небывалый в литературе образ
общества в его реальных классовых противоречиях. Могучее, новаторское
обобщение: трудовой народ как законный х_о_з_я_и_н жизни, творец и создатель
всех ее ценностей, обманутый и ограбленный, - но лишь до поры до времени, -
ничтожной кликой паразитов...
Шелли начинает все яснее понимать непримиримость социального конфликта
и неизбежность революционного столкновения с угнетателями. "Шелли любил
народ и уважал его", - писала Мэри Шелли, чьи комментарии к собранию
сочинений Шелли представляют собою драгоценный историко-литературный
документ. "Он считал, что столкновение между двумя классами общества
неизбежно, и с жаром спешил стать на сторону народа".
Подъем национально-освободительной борьбы в 1820 и 1821 гг. также
вызвал горячий отклик в поэзии Шелли. Подобно Пушкину и декабристам, Байрону
и Стендалю, подобно всем передовым людям Европы, Шелли с напряженным
вниманием следил за ходом национально-освободительного движения в Испании,
Италии, Греции, выражая свое сочувствие мужественным борцам за национальную
независимость.
В примечаниях к "Элладе" Мэри Шелли следующим образом характеризует
исторические события, отразившиеся в творчестве поэта: "В начале 1821 года
юг Европы находился в состоянии великого политического возбуждения.
Революция в Испании подала сигнал Италии, были организованы тайные общества;
и когда Неаполь поднялся, чтобы провозгласить конституцию, призыв был
поддержан повсюду, от Бриндизи до подножия Альп... Шелли, как и все истинные
защитники свободы, наблюдал за событиями в Испании и Италии... Его интерес к
этим событиям был огромным... Он с восторгом услышал о революции в Генуе.
Всей душой он праздновал ее победу...".
Под живым впечатлением событий Шелли пишет свою "Оду Неаполю", "Оду
свободе" и другие стихотворения, воспевающие героическую борьбу испанских и
итальянских патриотов.
Сверкнула молнией на рубеже
Испании - свобода, и гроза -
От башни к башне, от души к душе -
Пожаром охватила небеса.
Моя душа разбила цепь, мятясь,
И песен быстрые крыла
Раскрыла вновь, сильна, смела,
Своей добыче вслед - таков полет орла.
("Ода свободе", перевод В. Меркурьевой).
Шелли призывает народы Италии и Испании к упорной борьбе за свободу.
А когда, после подавления революции в Испании и Италии, центр
национально-освободительного движения переместился в Грецию, Шелли посвятил
греческому народу свое последнее большое произведение - лирическую драму
"Эллада" (Hellas), вышедшую в 1822 г.
Прозорливость Шелли сказалась в его оценке национально-освободительного
движения в Южной Европе. Шелли рассматривает события в Испании, Италии и
Греции не как единичные эпизоды истории, а как звенья многовековой, упорной
борьбы народов за освобождение, под знаком которой пройдет все грядущее
столетие.
"Губители человечества знают, кто их противник, - пишет Шелли в
предисловии к "Элладе". - Они правы, приписывая восстание в Греции тому же
духу, перед которым они трепещут повсюду в Европе. Этот противник хорошо
знает силу и коварство своих врагов; он выжидает минуты их предстоящей
слабости и неизбежного раскола, чтобы вырвать кровавые скипетры из их рук".
В "Элладе" реалистические элементы сочетаются с фантастикой, которая
появляется у Шелли всегда, когда он обращается к будущему. Шелли знакомит
нас с действительными историческими событиями на Балканах, где идут
напряженные бои между греческими повстанцами и турецкой армией. Султан
Махмуд ждет известий с поля боя. Он слышит о героическом сопротивлении
"Освобожденный Прометей" свидетельствует о том, что Шелли не только не
отступает с годами от радикализма своих ранних произведений, но еще глубже
укрепляется в нем. Подъем освободительного движения английского народа, как
и других народов Европы, воодушевляет поэта. Стихийно-материалистическое
восприятие природы и общества, безоговорочное осуждение капиталистической и
всякой иной эксплуатации, призыв к борьбе, вера в торжество социальной
справедливости - таков важнейший круг идей, вызвавший к жизни самое
выдающееся произведение Шелли "Освобожденный Прометей".
Таково рациональное зерно этого замечательного произведения Шелли. Но
поэма содержит в себе немало наивного и туманного, многое в ней построено на
домыслах и гениальных догадках, а не на строгом научном основании,
невозможном в домарксовый период истории.
И все же главная тенденция общественного развития совершенно верно
намечена у Шелли, который широко использовал опыт современной ему борьбы.
При оценке "Освобожденного Прометея" и других произведений, в которых Шелли
развивает свои утопические идеи, уместно вспомнить слова Энгельса, писавшего
в "Анти-Дюринге": "Предоставим литературным лавочникам вроде Дюринга
самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только
забавными, фантазии и любоваться трезвостью своего собственного образа
мыслей по сравнению с подобным "сумасбродством". Нас гораздо больше радуют
прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши
гениальных идей и гениальные мысли, которых не видят слепые филистеры" {Ф.
Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1950, стр. 242.}.
И по своим идеям, и по художественной форме "Освобожденный Прометей"
является типичным произведением революционного романтизма.
Поэтическая форма "Освобожденного Прометея" особенно типична для
романтизма Шелли.
Творческая фантазия поэта парит среди необъятных просторов мироздания.
Подобно Мильтону, подобно безымянным творцам народных фантастических
сказаний, Шелли в своей поэзии одушевляет и приводит в движение миры и
стихии. Действие "Освобожденного Прометея" переносится с Кавказских гор на
берега Тихого и Атлантического океанов, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, в
Индию и в Атлантиду. Звезды, планеты, времена года, луна и солнце - все
живет и действует в "Освобожденном Прометее". Шелли любит раздолье и ширь;
его воображение уносится в надзвездные выси, углубляется в морские пучины,
проникает в "бриллиантовые" недра земли; это придает космическую широту и
фантастический колорит его поэзии.
Было бы бессмысленно искать прямое соответствие между порождениями
фантазии Шелли, взятыми в отдельности, и конкретными явлениями тогдашней
действительности. Они поддаются пониманию лишь в своей совокупности, отражая
надежды и стремления поэта-романтика. Все это многообразие природных
явлений, фантастических и реальных форм, богатый образный мир, приведенный в
движение Шелли, - все отмечено глубоким эмоциональным и идейным единством.
Вся природа, все духи томятся под властью Юпитера и разделяют чувства и
настроения порабощенного человечества: они заодно с Прометеем. В их
сочувствии и поддержке черпает надежду и силы могучий титан, поднявшийся на
борьбу с тиранией.
Шелли избегает четких форм в обрисовке фантастических существ,
порожденных его смелой фантазией, хотя и не лишает их плоти, материальности.
В поэме можно увидеть, как мчатся среди мирового пространства духи часов,
как несут их крылатые кони на колеснице, как резвятся на небе звезды, как
беседует Земля с Луною.
В "Освобожденном Прометее" встречаются очень сложные и абстрактные
образы. Таков, например, Демогоргон. Это - нечто бесформенное и неосязаемое
по своему внешнему облику. Он пребывает в темной пещере, в горах, восседая
на эбеновом троне. Его никто не видит, но все чувствуют; он царствует над
тем, что есть, и тем, что будет. Вот как описывает Пантея Демогоргона:
Я вижу мощный мрак,
Он дышит там, где место царской власти...
И черные лучи струит кругом, -
Бесформенный, для глаз неразличимый,
Ни ясных черт, ни образа, ни членов;
Но слышим мы, что это дух живой...
В этом романтическом образе Шелли воплотил свою уверенность в том, что
есть в мире сила, способная побороть тиранию и установить социальную
справедливость. Этот неясный, туманный образ олицетворяет смутно, хотя и
безошибочно, предугаданный поэтом закон исторической необходимости, которому
подчиняется и природа и общество. Это дух судьбы, дух перемен; когда он
пророчествует, ему внимают стихии, внимают столетия.
"Освобожденный Прометей" представляет по своему стилю характерное для
Шелли сочетание естественного с необычайным, пантеистических образов
одухотворенной природы с конкретными описаниями реального мира.
Однако трагедия "Ченчи" (The Cenci, 1819), написанная почти
одновременно с "Прометеем" свидетельствует о том, что в "итальянский" период
в творческом методе Шелли усиливается реалистическая тенденция.
В посвящении "Ченчи" Ли Генту Шелли следующим образом определяет новые
особенности этой пьесы: "Мои сочинения, опубликованные до сих пор, были
главным образом лишь воплощением моих собственных представлений о прекрасном
и справедливом... Драма, которую я предлагаю вам теперь, представляет
печальную действительность. Я отказываюсь от самонадеянной позы наставника и
довольствуюсь простым изображением того, что было - в красках,
заимствованных мною из моего собственного сердца".
Эту мысль Шелли развивает и в предисловии к "Ченчи". "Я постарался, -
пишет он, - изобразить характеры с возможной точностью, - такими, какими
они, вероятно, были, попытался избежать ошибки, заставив их действовать
согласно моим собственным представлениям о справедливом или несправедливом,
истинном или ложном... При написании пьесы я с великим старанием избегал
внесения в нее всего, что обычно называется чистой поэзией".
Шелли заявляет здесь о своем отказе от дидактизма, от обнаженной
тенденциозности и условной поэтической образности, сказавшихся особенно
заметно в его ранней поэме "Королева Маб".
В предисловии к "Ченчи" Шелли сообщает, что во время своего путешествия
по Италии он познакомился с выпиской из архивов Палаццо Ченчи в Риме,
повествовавшей "об ужасах, окончившихся гибелью одного из самых знатных и
богатых римских родов в период правления папы Климента VIII, в 1599 году".
Шелли указывает, что история Ченчи привлекла его тем, что успела стать
своего рода национальным преданием, передаваемым из уст в уста. "Находясь в
итальянском обществе, - писал Шелли, - нельзя упомянуть об истории Ченчи без
того, чтобы не вызвать глубокого захватывающего интереса; я заметил также,
что сочувствие общества всегда было направлено к тому, чтобы расположить к
романтической жалости... и пылкому оправданию страшного, но вынужденного
поступка, совершенного той, прах которой двести лет тому назад смешался с
землей... Этот национальный и всеобщий интерес, который данное повествование
вызывало и продолжает вызывать в течение двух столетий... внушил мне мысль,
что этот сюжет подходит для драмы".
Шелли прекрасно понимал, какие огромные поэтические и
социально-политические возможности таит в себе история Ченчи, каким сильным
оружием в борьбе с реакцией, с католическим Римом может стать пьеса,
написанная на подобную тему. Историческая по форме, трагедия Шелли была,
вместе с тем, глубоко современной и актуальной для того периода.
Знаменательно, что несколько позже Стендаль обратится к той же теме в одной
из своих итальянских хроник.
Упорная и непримиримая вражда ко всякой семейной и политической тирании
и обману, - так определяет сам Шелли в посвящении этой трагедии ее основную
идею.
В лице Франческо Ченчи, главы одного из знатных итальянских родов,
Шелли создает выразительный колоритный исторический тип - страшное
порождение эпохи феодализма, пережитки которого были еще так сильны в
современной Шелли Италии. Грабитель, развратник, садист Франческо Ченчи не
ограничивается разбоем на больших дорогах, мрачными оргиями в темных
притонах. Он подвергает систематическому истязанию свою семью - жену,
сыновей и дочь. Отправив на тот свет свою первую жену, он издевается над
второй, убивает сыновей, чтоб сократить расходы на содержание семьи.
Воспылав страстью к своей единственной дочери Беатриче, он угрозами и пыткой
домогается ее любви.
Несмотря на всю чудовищность этого образа, Шелли видит в нем лишь
гипертрофированные и доведенные до крайнего уродства черты, порожденные всем
общественным укладом того времени, когда в руках феодалов была сосредоточена
вся сила власти.
Слава о злодеяниях старого Ченчи распространяется далеко за пределы
Италии; каждый день приносит известия о новых преступлениях кровавого
деспота. Но суд и церковь бездействуют, освящая насилие и произвол. За
спиной Франческо Ченчи возвышается фигура папы Климента VIII, а за ним -
Ватикан. Это их стараниями преуспевает Ченчи, это их молчание купил он ценою
золота и угодий. Он и его преступления - золотое дно для папы. После тщетных
попыток найти защиту у светских и духовных властей, отчаявшаяся Беатриче по
уговору с мачехой и братом организует убийство изверга-отца. Папа подвергает
юную девушку и всех ее близких самым мучительным пыткам и самой жестокой
казни. "Старик, - пишет Шелли в предисловии к трагедии, - неоднократно
покупал у папы за сумму в сто тысяч крон прощение своим уголовным
преступлениям, для рассказа о которых нет слов, - так они чудовищны; поэтому
смертная казнь для его жертв вряд ли может быть объяснена любовью к
справедливости. Среди других побудительных мотивов к строгости было,
вероятно, и то, что папа чувствовал, что, кто бы ни убил графа Ченчи, его
казна лишалась верного и богатого источника доходов". В примечании к этим
строкам Шелли пишет: "Папское правительство приняло чрезвычайные меры
предосторожности против опубликования фактов, являющихся таким трагическим
доказательством собственной его безнравственности и слабости; так что доступ
к рукописи до самого недавнего времени был очень затруднен".
Разоблачая произвол господствующих классов, Шелли непоколебимо
становится на сторону угнетенных, поддерживая их в справедливой борьбе. В
лице Беатриче Ченчи Шелли создает волнующий образ женственной и мягкой
девушки, которая становится суровой мстительницей. "Энергия и кротость", по
словам поэта, "жили в ней, не уничтожая друг друга", "натура ее была простой
и глубокой".
Беатриче приходит к выводу о необходимости насильственной расправы с
отцом, убедившись, что поддержки и помощи ждать неоткуда. Тщетно звучат ее
мольбы:
О принц Колонна, ты нам самый близкий
О кардинал, ты - папский камерарий,
И ты, Камилло, ты, судья верховный.
Возьмите нас отсюда.
Кровавое мщение остается единственным и неизбежным средством борьбы с
произволом, и в лице Франческо Ченчи Беатриче карает не только своего отца,
но
Деспотизм бесчеловечный,
Сединами отцовскими покрытый.
Ни пытки, ни смертный приговор не в состоянии сломить мужественной
девушки, которая до последней минуты живет сознанием справедливости
совершенного акта, не чувствуя ни сожаления, ни раскаяния, ни желания
примириться с узаконенным порядком вещей.
В период подъема национально-освободительной борьбы в Италии, в период
движения карбонариев трагедия Шелли прозвучала как призыв к самоотверженной,
бесстрашной борьбе против угнетателей.
Истории семейства Ченчи Шелли придал обобщенный социальный смысл, не
лишая, однако, образы и события конкретно-исторического содержания и
национального колорита. Характеры старика-отца, сыновей и дочери, кардинала,
наемных убийц очень типичны для Италии того времени. Создавая эту трагедию,
Шелли, по его собственному признанию, старался следовать по пути,
проложенному Шекспиром, который и впредь останется для него главным
авторитетом.
Но говорить о полном торжестве реализма в этом произведении нет
оснований. Реалистическое звучание "Ченчи" ослабляется
абстрактно-морализирующей тенденцией, которую Шелли не в состоянии
преодолеть. Поэт часто взывает к совести тех, которые о ней никакого понятия
не имеют. Анализ социально-исторических условий эпохи уступает нередко место
отвлеченному этическому анализу страстей и переживаний героев, той
"беспокойной и анатомизирующей казуистике", о которой говорит в предисловии
к "Ченчи" сам Шелли.
Пьеса не была поставлена в ту пору. Ни итальянские, ни лондонские
театры не приняли ее к постановке. Директор Ковент-Гарденского театра в
Лондоне в ответ на предложение поставить трагедию Шелли заявил, что
"Ковент-Гарденские подмостки не могут быть опозорены представлением пьесы с
таким возмутительным содержанием, что мисс О'Нейль сочтет за оскорбление
даже самое предложение играть в ней какую бы то ни было роль".
Находясь вдали от Англии, Шелли неустанно следит за всем, что
происходит на его родине; он живет жизнью своего народа и глубоко страдает
от невозможности принять непосредственное участие в его борьбе.
Мысль о тягости изгнания проходит через многие произведения Шелли. Она
звучит в его стихотворении о Маренги (1818), совершающем героический
поступок ради своего отечества, своих сограждан. Ненавидя высший свет, поэт
ощущает свое глубокое сродство с английским народом. В поэме "Розалинда и
Елена" (Rosalind and Helen, 1818), где Шелли воспевает борца-революционера
Лионеля, отдавшего жизнь служению своему народу, звучит скорбь изгнанника,
оторванного от родины. Поэт подчеркнул связь этой поэмы с действительной
жизнью, назвав ее "современной эклогой".
На берегу озера Комо в изгнании встречаются две подруги, Розалинда и
Елена, и мысли их обращаются к родной Англии:
О нашей родине желанной,
Что где-то там, в дали туманной,
Поговорим, мой друг, с тобой;
Ведь мы в Италии, в изгнаньи,
И хоть угрюм наш край родной,
Но он живет в воспоминаньи,
С своей пустынной красотой,
Одетый в белые туманы,
Нежней, чем пышные каштаны
В стране чужой и золотой.
Шелли находит проникновенные слова, чтобы выразить свою острую тоску,
свои мысли о родине:
Меня тревожит шум волны.
Мне чудятся родные звуки,
Когда я слышу речь твою,
Мне мнится - я в родном краю.
Шелли ведет обширную переписку со своими английскими друзьями и
издателями. Он следит за всеми событиями литературной и политической жизни в
Англии, живо сочувствует борьбе прогрессивного лагеря с реакцией. Ему
известны выступления видного радикала Коббетта и вся его общественная и
публицистическая деятельность. Шелли клеймит в письмах
человеконенавистническую теорию Мальтуса, которую правительственная
пропаганда использовала для доказательства "неизбежности" нищеты и страданий
народа. Его волнует жизнь и борьба английского пролетариата.
1819 год в Англии был годом напряженных классовых битв. Бастуют ткачи в
Лидсе и Дерби; поднимаются на борьбу рабочие Ноттингэма. Важнейшим событием
этого времени явилась демонстрация в Манчестере, состоявшаяся 16 августа
1819 г. Около 80 тысяч рабочих собралось на митинг под знаком борьбы за
всеобщее и равное избирательное право. Правительство самым жестоким образом
расправилось с рабочими. Мирная демонстрация была атакована кавалерийскими
частями. Пятнадцать человек было убито, четыреста ранено, многие участники
демонстрации были арестованы. Этот день вошел в историю под названием
"манчестерской резни".
Шелли был глубоко взволнован и возмущен манчестерскими событиями. "И
тут, как и во время французской революции, тираны первыми пролили кровь", -
писал он в письме к Пикоку от 9 сентября 1819 г.
В письме к Олиеру от 6 сентября того же года Шелли писал: "Получил
известие о манчестерском деле, и буря негодования еще кипит в моих жилах. Я
с нетерпением жду, как отзовется страна на это кровавое, смертоносное
преступление... Что-то надо делать. Но что? Это мне еще не ясно".
Подъем рабочего движения в Англии, напряженная борьба передовой
английской общественности за избирательную реформу нашли прямой отклик в
поэзии Шелли. Она обретает новую силу и мощь, проникается гневом народным и
говорит простым и точным языком революционной публицистики. На манчестерскую
резню Шелли ответил революционным призывом и революционной сатирой. Рабочему
движению Шелли обязан расцветом своей политической лирики последних лет.
Политическая лирика Шелли 1819-1822 гг. отличается более глубоким
социальным анализом буржуазного общества. Принципиально новым в ней является
более ясное, хотя еще и непоследовательное понимание роли пролетариата в
грядущей борьбе. К нему именно и обращает Шелли свой революционный призыв.
"Мысль о том, что если масса решительна и едина, то она может одержать
верх над немногочисленной кучкой, как это было продемонстрировано
несколькими годами позднее {Речь идет о проведении парламентской реформы
1832 г., в борьбе за которую народные массы Англии сыграли решающую роль.},
заставляла его учить сопротивлению своих оскорбленных сограждан", - пишет
Мэри Годвин о Шелли.
Пробудить и организовать народ для борьбы против социальной
несправедливости - вот в чем видит Шелли свой долг поэта и гражданина.
Идеалом поэта для Шелли становится великий певец английской революции
Джон Мильтон, который, по словам Пушкина, "в злые дни, жертва злых языков, в
бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал
"Потерянный рай"" {А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, т. VII.
М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 494.}. Образ Мильтона в лирике Шелли
неразрывно связан с образом грядущих революционных потрясений в Англии (см.
стихотворный набросок "Дух Мильтона", 1820).
В 1819-1820 гг. создаются одно за другим замечательные политические
стихотворения Шелли: "Маскарад анархии", "Песнь к людям Англии", "Строки,
написанные во время правления Кэстльри", "Англия в 1819 году", "Ода
защитникам свободы", "Ода свободе", "Политическое величие" и др.
В форме злой и убийственной сатиры Шелли показывает истинное лицо
буржуазной Англии, страны анархии и произвола. Таков его знаменитый
"Маскарад анархии" (The Masque of Anarchy), напечатанный только в 1832 г.
Это стихотворение, носящее подзаголовок "Написано по поводу манчестерской
бойни", разоблачает истинных виновников кровавой расправы с манчестерскими
рабочими. Зловещая процессия чудовищ, рисуемая поэтом, символизирует
правящую клику Англии и ее преступления против народа:
И вот гляжу, в лучах зари,
Лицом совсем как Кэстльри,
Убийство, с ликом роковым,
И семь ищеек вслед за ним.
Все были жирны; и вполне
Понятно это было мне;
Он под плащом широким нес
Сердца людей в росе от слез,
И сыт был ими каждый пес.
За ним Обман; одет был он
Весь в горностай, как лорд Эльдон...
Шелли предвещает падение деспотизма, залившего кровью английскую землю.
Он призывает к мужеству и стойкости простых людей Англии, "наследников
Славы, героев неписанной истории". "Вас много - их мало", - этими
знаменательными словами заканчивается стихотворение.
Картина, нарисованная в "Маскараде анархии", дополняется блестящей
политической сатирой "Англия в 1819 году", где Шелли беспощадно разоблачает
правящие круги своей страны:
Король, старик, презренный и слепой, -
Подонки расы отупело-праздной,
Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, -
Правители с пустою головой, -
К родной стране прильнул из них любой
Бесчувственно, пиявкой безобразной...
С публицистическим "Обращением к народу по поводу смерти принцессы
Шарлотты" перекликается написанный в 1819 г. "Новый национальный гимн".
Смело перефразируя и переосмысляя слова британского национального гимна,
Шелли славит здесь истинную королеву Англии - Свободу. Ее считали убитой, но
она воскреснет и выйдет из могилы. Миллионы и миллионы радостно и
непоколебимо готовы служить ей.
Боевым революционным духом пронизана знаменитая "Песнь людям Англии"
(Song to the Men of England, 1819), представляющая собой вершину
политической лирики Шелли. Предельно простые, ясные и четкие по форме, стихи
эти, обращенные, как и байроновская "Песня для луддитов", к народу,
проникнуты страстным негодующим призывом к борьбе. Они замечательны глубиной
понимания р_е_а_л_ь_н_о_г_о существа капиталистической эксплуатации.
Надо ль, бритты, для вельмож
Сеять вам ячмень и рожь?
Надо ль ткать вам для господ
Дни и ночи напролет?
. . . . . . . . . . . . . .
Ты сеял хлеб - другой скосил;
Ты ткани ткал - другой сносил;
Ты меч сковал - другим он взят;
Ты клад нашел - и отнят клад.
Так сей не для господских ртов
И клад ищи не для воров,
Тки для своих усталых плеч
И куй себе в защиту меч.
(Перевод Б. Лейтина).
У Шелли возникает жизненный, новый, небывалый в литературе образ
общества в его реальных классовых противоречиях. Могучее, новаторское
обобщение: трудовой народ как законный х_о_з_я_и_н жизни, творец и создатель
всех ее ценностей, обманутый и ограбленный, - но лишь до поры до времени, -
ничтожной кликой паразитов...
Шелли начинает все яснее понимать непримиримость социального конфликта
и неизбежность революционного столкновения с угнетателями. "Шелли любил
народ и уважал его", - писала Мэри Шелли, чьи комментарии к собранию
сочинений Шелли представляют собою драгоценный историко-литературный
документ. "Он считал, что столкновение между двумя классами общества
неизбежно, и с жаром спешил стать на сторону народа".
Подъем национально-освободительной борьбы в 1820 и 1821 гг. также
вызвал горячий отклик в поэзии Шелли. Подобно Пушкину и декабристам, Байрону
и Стендалю, подобно всем передовым людям Европы, Шелли с напряженным
вниманием следил за ходом национально-освободительного движения в Испании,
Италии, Греции, выражая свое сочувствие мужественным борцам за национальную
независимость.
В примечаниях к "Элладе" Мэри Шелли следующим образом характеризует
исторические события, отразившиеся в творчестве поэта: "В начале 1821 года
юг Европы находился в состоянии великого политического возбуждения.
Революция в Испании подала сигнал Италии, были организованы тайные общества;
и когда Неаполь поднялся, чтобы провозгласить конституцию, призыв был
поддержан повсюду, от Бриндизи до подножия Альп... Шелли, как и все истинные
защитники свободы, наблюдал за событиями в Испании и Италии... Его интерес к
этим событиям был огромным... Он с восторгом услышал о революции в Генуе.
Всей душой он праздновал ее победу...".
Под живым впечатлением событий Шелли пишет свою "Оду Неаполю", "Оду
свободе" и другие стихотворения, воспевающие героическую борьбу испанских и
итальянских патриотов.
Сверкнула молнией на рубеже
Испании - свобода, и гроза -
От башни к башне, от души к душе -
Пожаром охватила небеса.
Моя душа разбила цепь, мятясь,
И песен быстрые крыла
Раскрыла вновь, сильна, смела,
Своей добыче вслед - таков полет орла.
("Ода свободе", перевод В. Меркурьевой).
Шелли призывает народы Италии и Испании к упорной борьбе за свободу.
А когда, после подавления революции в Испании и Италии, центр
национально-освободительного движения переместился в Грецию, Шелли посвятил
греческому народу свое последнее большое произведение - лирическую драму
"Эллада" (Hellas), вышедшую в 1822 г.
Прозорливость Шелли сказалась в его оценке национально-освободительного
движения в Южной Европе. Шелли рассматривает события в Испании, Италии и
Греции не как единичные эпизоды истории, а как звенья многовековой, упорной
борьбы народов за освобождение, под знаком которой пройдет все грядущее
столетие.
"Губители человечества знают, кто их противник, - пишет Шелли в
предисловии к "Элладе". - Они правы, приписывая восстание в Греции тому же
духу, перед которым они трепещут повсюду в Европе. Этот противник хорошо
знает силу и коварство своих врагов; он выжидает минуты их предстоящей
слабости и неизбежного раскола, чтобы вырвать кровавые скипетры из их рук".
В "Элладе" реалистические элементы сочетаются с фантастикой, которая
появляется у Шелли всегда, когда он обращается к будущему. Шелли знакомит
нас с действительными историческими событиями на Балканах, где идут
напряженные бои между греческими повстанцами и турецкой армией. Султан
Махмуд ждет известий с поля боя. Он слышит о героическом сопротивлении