Страница:
греческих патриотов. Об их легендарных деяниях торжественно повествует хор.
И хотя победа остается за турками, беззаветная храбрость, с которой
повстанцы защищали свою угнетенную родину, внушает смертельный ужас тиранам.
Они понимают, что борьба не кончена и свобода живет. Речь Махмуда полна
тревоги, он чувствует, что власть его не вечна.
Вверху развал, анархия внизу,
Террор извне, измены изнутри, -
И чаша разрушения полна...
Греческое восстание предстает в драме на грозном фоне общеевропейских и
мировых революционных событий. По-современному актуально звучат выпады
против Англии, которыми изобилует драма. Шелли показывает агрессивную,
захватническую политику Англии на Балканах, ее предательскую роль по
отношению к Греции. Турецкая реакция заранее ликует, предвидя, что Англия
поможет задушить греческое восстание:
Победа! Купленный британец шлет
Исламу океанские ключи.
Затмится крест. Британцев мастерством
Руководима, Оттоманов мощь,
Как гром, сразит мятежных...
Шелли трезво оценивает международную обстановку. Ему ясно, что
соединенные силы европейской реакции готовы потопить в море крови молодые
всходы свободы. Но мысль его улетает вперед, обгоняет события. Драма
завершается торжественным песнопением. Хор возвещает наступление золотого
века - мысль, неоднократно повторяющуюся у Шелли. Всякий раз она звучит все
увереннее:
Век величайший бытия
Идет - век золотой;
Земля меняет, как змея,
Вид старый зимний свой...
В финале драмы является видение новой, освобожденной Эллады:
Встают холмы иной Эллады
Из волн ее еще светлей;
Мчит к утренней звезде каскады
Свои иной Пеней...
(Перевод В. Меркурьевой).
Политическая лирика Шелли 20-х годов проникнута тем же непоколебимым
оптимизмом, который, в целом, составляет отличительную особенность его
революционного романтизма. Эпиграфом к "Оде свободе" он избирает известные
слова из "Чайльд-Гарольда" Байрона: "Мужай, Свобода! Ядрами пробитый, твой
реет стяг наперекор ветрам".
Образ желанной свободы в ослепительно ярких красках возникает в
политической лирике Шелли. Нет для поэта ничего краше и величественнее
свободы.
Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
От народа к народу, в страну из страны,
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.
Революционная сатира Шелли, как и вся его политическая лирика последних
лет, свидетельствует о несомненной эволюции Шелли к реализму. Приходя к
более ясному пониманию важнейших закономерностей современной
действительности, Шелли ищет новую форму изображения жизни. В его
произведениях 20-х годов жизнь все чаще предстает в ее конкретных
исторических чертах.
Эта реалистическая тенденция, наметившаяся уже в драме "Ченчи",
особенно сильна в сатирической поэме Шелли "Питер Белл третий" (Peter Bell
the Third, написана в 1819 г., напечатана посмертно в 1839 г.). Поэт
прибегает к сатирической фантастике, но основное ядро поэмы реалистично по
содержанию.
Действие развертывается то на земле (в Англии), то в аду. Но этот ад
никак не отличишь от современного Шелли Лондона, а сатану - от почтенного и
состоятельного английского джентльмена. Его можно принять и за
государственного мужа, совершившего преступление, и за поэта, продавшего
свое перо. Поэма содержит глубокое и беспощадное разоблачение внешней и
внутренней политики Георга III. Реалистическими штрихами показывает поэт
бедственное положение английского народа.
Сам Питер Белл - герой этой поэмы - представляет собою обобщенный тип
ренегата, ханжи, ценою предательства купившего себе славу и признание
сильных мира сего. Прообразами Питера Белла послужили поэты "Озерной школы"
- Вордсворт и Саути, которых беспощадно разоблачают в эти годы и Байрон, и
Шелли.
Реалистическим произведением обещала быть незаконченная трагедия Шелли
"Карл I" (Charles the First), над которой он работал в 1822 г. Здесь Шелли
обращается к английской истории, к революции 1648 года, представлявшей для
поэта живой интерес с точки зрения современности.
В первых пяти сценах трагедии, которые успел набросать Шелли, дана
развернутая картина Англии накануне революции и гражданской войны. Шелли
правдиво воссоздает расстановку классовых сил в стране, а также смысл
социального конфликта, который приводит в движение все события в этом
замечательно задуманном произведении. Он блестяще вскрывает тупоумие,
варварство и жестокость Карла I, королевы Генриетты, Страффорда и всей
феодальной клики.
Верно и сочувственно обрисован второй, враждебный правящим кругам,
лагерь. Это народ и его вожаки - пуритане. Шелли показывает, как растет
народное недовольство. Тщетно старается правительство усыпить народную
бдительность, обезглавить, обезоружить народ массовыми репрессиями. То там,
то здесь поднимается возмущение. Отважный протестант Бэствик обличает
феодальную реакцию и предрекает ее скорую гибель. Король испытывает
смертельный страх перед народом.
Исторический анализ Англии первой половины XVII века в трагедии "Карл
I" обнаруживает политическую зрелость Шелли и содержит глубоко актуальный,
современный смысл - призыв к борьбе против реакции.
Преждевременная смерть помешала Шелли закончить эту драму, как и
философскую поэму "Торжество жизни" (The Triumph of Life, 1822), где в
последний раз прозвучала уверенность поэта в том, что все в мире стремится
вперед, и ничто не может остановить неумолимого хода истории.
Тенденцию к реализму можно обнаружить и в так называемой
пантеистической лирике, вернее говоря, в лирике, посвященной природе,
представленной в последние годы жизни Шелли такими шедеврами, как "Ода
западному ветру" (1819), "Облако" (1820), "К жаворонку" (1820), "Аретуза"
(1820), "Гимн Аполлона" (1820), "Гимн Пана" (1820) и другие. Природа
попрежнему занимает почетное место в лирике Шелли, но характер ее
изображения меняется. Образ ее становится все более жизненным, чувственно
осязаемым, материальным. Описания природы утрачивают дидактичность и
отвлеченность, присущую поэзии Шелли более раннего периода, становятся
многогранными, живыми и точными.
Шелли насыщает описания природы глубоким философским и политическим
смыслом. В пейзаже Шелли нет ни мрачных тонов, присущих пейзажам Байрона, ни
слащавой сентиментальности, характерной для поэтов "Озерной школы". Природа
у Шелли - это свободная стихия ("Ода западному ветру", "Облако" и др.); по
контрасту с нею становится очевиднее порабощение человека человеком. Природа
прекрасна и величественна, ей чуждо страдание, ставшее уделом угнетенного
человечества. Природа укрепляет в человеке любовь к жизни, к свободе, волю к
борьбе.
Свои картины природы Шелли насыщает революционным, боевым содержанием.
Такова его знаменитая "Ода западному ветру", которая принадлежит к шедеврам
английской поэзии. Жажда революционного подвига, действия, могучий порыв к
свободе слышатся в обращении поэта к ветру:
Будь облаком - тебе бы вслед летел.
Волной - твоим движеньем я бы рос,
Не так свободен, но порывно смел,
Как ты, о самовластный!..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Стремительный, будь мной! В меня вселен.
Ты, буйный дух, моею стань душой.
Взвей мысль мою - она, как лист, суха,
Но, мертвая, рожденье даст другой.
И заклинанием этого стиха
Развей мои слова на целый свет,
Как искры и золу из очага.
Моим устам дай вещий твой завет:
Зима идет - Весна за нею вслед.
(Перевод В. Меркурьевой).
Природа у Шелли вдохновляет и окрыляет человека на борьбу. Могучий гимн
во славу природы, которая живет и развивается, меняет свои формы и никогда
не умирает, сливается с революционным призывом, одухотворяющим все
творчество великого английского поэта.
Не случайно молодой Энгельс переводил лирику Шелли и эпиграфом к своему
стихотворению "Вечер" взял слова "День завтрашний придет" из стихотворения
Шелли.
В конце 90-х годов Энгельс переводил также стихи Шелли для известной
работы Элеоноры Маркс-Эвелинг и Э. Эвелинга.
В поэтическом наследии Шелли большое место занимает его любовная
лирика, в значительной степени автобиографическая. В его стихотворениях
раскрывается благородная натура поэта, остро и чутко воспринимающего все
прекрасное. Шелли передает тончайшие переливы и движения чувства - надежды,
радости и страдания, ненасытное стремление к счастью и гармонии, наперекор
грубой, жестокой прозе жизни. Большинство интимных стихотворений поэта
посвящено Мэри Годвин, его возлюбленной, жене и другу. Шелли не создает
законченного реалистического портрета любимой женщины, но глубокие чувства,
которые она возбуждает в поэте, задушевно и выразительно переданные в его
стихах, помогают дорисовать образ одной из интереснейших женщин его эпохи,
верной и доброй подруги поэта-изгнанника.
Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью дня,
Как родина в последний миг изгнанья.
("Мэри Годвин", 1814).
Человечность, искренность и глубина чувства, чуждого ложной
экзальтированности, манерности и рисовки, составляют характерную особенность
любовной лирики Шелли.
Наиболее яркие, проникновенные и поэтичные произведения в этом роде он
создает в "итальянский" период, когда, кроме любовных сонетов, появляется
одно из замечательных его произведений - лирическая поэма "Эпипсихидион"
(Epipsychidion {Слово, сочиненное Шелли на греческий лад, означает поэму о
душе.}, 1821).
Страстная, энергично выраженная лирическая тема, навеянная сочувствием
поэта к судьбе молодой итальянки Эмилии Вивиани, насильно заточенной в
монастырь, перерастает в то же время в тему гражданскую. Шелли отстаивает
право человека свободно чувствовать, жить и любить, предаваться всем
радостям жизни, наслаждаться всеми благами природы.
В порыве романтической мечты поэт рисует торжество любви над тиранией и
угнетением:
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Твой час настал: твоей судьбы звезда
Взойдет над опустевшею тюрьмою.
Хоть стража здесь не дремлет никогда,
Хоть дверь крепка, и прочною стеною
Тюремный двор, как панцырем, одет -
Для истинной любви преграды нет.
Как молния, она прорвется всюду,
Подвластно все ее живому чуду,
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любовь сильней, чем смерть: она всему
Дает блаженство нового рожденья,
Разрушив склеп, оттуда гонит тьму,
И приобщает к свету своему
Всех мертвых, кто раздавлен был скорбями,
Кто в хаосе стонал, гремя цепями.
Несмотря на некоторые следы влияния платонизма, сказывающиеся в
идеалистическом представлении о всесилии абстрактной "любви", поэма
"Эпипсихидион" полна искреннего и глубоко прочувственного жизненного
содержания, которое гармонирует с ее образной формой.
Любви кипучей творческою властью,
Мы можем эти блага разделить
И тем полней служить людскому счастью,
Полнее зло и горе устранить.
То истина великая, святая,
В ней кроется родник живой воды,
В ней бьется луч негаснущей звезды.
Дрожит надежда вечно молодая.
И каждый, кто вкушал от этих вод,
Склонившись, поднимался освеженный,
Яснее видел синий небосвод...
И характерно, что и в лирической, интимной теме как лейтмотив звучит
тема будущего, тема счастья, которое тщетно ищут отдельные люди, но которое
рано или поздно станет уделом всего человечества:
Здесь мудрые, чей ум горит светло,
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Грядущим поколеньям завещали
Возделывать забытые поля,
Чтоб в лучший час пустынная земля
Забрезжилась Эдемом благодатным.
В любовной лирике, как и в философской и политической поэзии Шелли,
природа разделяет все радости и переживания человека. Поэт создает очень
тонкие и выразительные параллели между миром человеческих чувств и миром
неодушевленной природы, которые помогают ему глубоко и ярко раскрыть
лирический образ. В стихотворении "Философия любви" (1819) Шелли при помощи
природы старается передать всю силу, значительность и правомерность чувства
любви:
Ручьи сливаются с рекою,
Река стремится в Океан;
Несется ветер над землею,
К нему ласкается туман.
Все существа, как в дружбе тесной,
В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
С тобой мы слиться не должны.
Смотри, уходят к небу горы,
А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует ночь морские струи,
А землю - блеск лучистый дня.
Но что мне эти поцелуи,
Коль не целуешь ты меня.
В любовной лирике Шелли полно и ярко развивается гуманистическое,
жизнеутверждающее представление поэта о естественном праве человека на
наслаждение; его любовная лирика совершенно чужда и враждебна
спиритуалистической экзальтации и аскетизма реакционно-романтической поэзии
с ее противопоставлением лирической "небесной" любви - земному, "греховному"
плотскому началу. Любовь у Шелли - это земная, пылкая страсть, которая,
вместе с тем, выступает как одухотворенное, облагораживающее начало, как
чувство, не противоречащее общественным устремлениям и идеалам людей (каким
она являлась, например, у Мура или Лэндора), а, напротив, побуждающая их к
борьбе за общественное благо. В романтической форме, прибегая иногда
(например, в поэме "Эпипсихидион", в "Гимне интеллектуальной красоте" и др.)
к символам и аллегориям, окрашенным налетом платонизма, Шелли пытается
утвердить, как свой идеал, как основу человеческого счастья, гармонию
личного и общественного начала. Эта попытка была уже сама по себе
новаторским завоеванием Шелли - поэта и мыслителя.
В "итальянский" период определяются важнейшие особенности
художественной формы в творчестве Шелли - поэта и публициста. Буржуазное
литературоведение чрезвычайно запутало этот вопрос. Начиная с первых,
современных поэту рецензий на его произведения в реакционных журналах -
"Эдинбургском обозрении" и "Куотерли ревью", создается легенда о трудно
понимаемом, чуть ли не заумном стиле Шелли. Последующие буржуазные редакторы
и комментаторы Шелли, отнюдь не заинтересованные в том, чтобы раскрыть
подлинный, революционный смысл его лучших произведений, подхватили и развили
эту легенду.
Пытаясь представить Шелли своим "предшественником" и "учителем",
декаденты грубо фальсифицировали его творчество. Искусственно отрывая
художественную форму его произведений от их содержания, они пытались
представить его, вопреки истине, поэтом-фантастом, "неземным" мечтателем,
творцом "чистого" искусства. Такой вымышленный Шелли не имеет ничего общего
с живым автором "Освобожденного Прометея", "Маскарада анархии", "Песни людям
Англии".
В действительности особенности художественной формы поэзии Шелли могут
быть поняты лишь в неразрывном единстве с содержанием его поэзии, всегда
глубоко жизненным и общественно-значительным.
Все самые сложные особенности художественной формы у Шелли - и
фантастический характер многих его произведений, и вольные приемы
олицетворения природы, и чрезвычайно насыщенный метафорами язык поэта, и его
частые обращения к прошлому, смело связываемому с настоящим и будущим, и вся
его кипучая, стремительная, чуждая закоснелых "правил" манера изображения -
все это находит свое объяснение в мировоззрении Шелли, в его творческом
методе и национально-исторических традициях английской литературы его
времени. Своеобразие творческого метода Шелли, в котором, как было сказано
выше, черты трезво-реалистической критики и реалистического обобщения
действительности сочетаются с романтической мечтой, с утопией, определили
важнейшие закономерности художественной формы у Шелли, которые можно
проследить на протяжении всего его творчества.
Для Шелли характерно сочетание высокого парения, патетических
монологов, сложных риторических обращений, иносказаний и аллегорий с очень
точным и конкретным описанием действительного положения вещей в тогдашней
Европе.
Несколько абстрактная и причудливая поэтическая форма у Шелли,
тяготеющего к жанру "видений", к широким космическим полотнам, насыщенным
символами и аллегориями, была не только плодом его личного изобретения, но и
была отчасти подсказана многовековой национальной поэтической традицией.
Крестьянские движения позднего средневековья, движение реформации, как и
буржуазная революция XVII века, имели в Англии религиозный характер, давая
широкий простор использованию библейской мифологии в публицистике и
художественном творчестве. Фантастическая библейская образность органически
усваивается английской поэзией, отражающей особенности языка и мышления
народа.
Мэри Шелли в примечаниях к "Восстанию Ислама" свидетельствует, что
Шелли постоянно перечитывал отдельные части библии - "псалмы, книгу Иова,
пророка Исайю и др., возвышенная поэзия которых восхищала его". В письме к
Муру от 27 августа 1822 г. Байрон также вспоминает о том, что Шелли "был
большим поклонником Писания как литературного произведения".
Вальтер Скотт, глубокий знаток старины, проницательно уловил в
"Пуританах" и других своих произведениях, как элементы библейской
фразеологии усваивались широкими слоями британского населения, придавая
отпечаток своеобразной торжественности речам простых крестьян. Вальтер Скотт
говорит об этом в предисловии к "Антикварию": "Я брал главные лица из того
класса общества, в котором позже всего сказывается влияние образованности,
делающей обычаи разных народов похожими друг на друга... Люди низших
сословий меньше привыкли подавлять свои чувства, и потому... они почти
всегда выражают эти чувства сильно и энергично. Такими особенно мне кажутся
крестьяне моей родины... Стихийная сила и простота в образе выражения, часто
с оттенком восточного красноречия библии, придает в устах образованнейших из
них какой-то пафос их грусти, достоинство их чувству".
Эта характеристика применима отчасти и к поэтической манере Шелли.
Фантастический средневековый фольклор, с его обращением к вымыслу,
аллегории, символу для выражения самых земных побуждений, оказал немалое
влияние на английскую литературу, в том числе и на Шелли. В своем обращении
к фантастике Шелли кое в чем следует за поэтами Возрождения - Шекспиром,
Спенсером, которые использовали фантастические образы и ситуации для
постановки больших социальных и этических вопросов, подсказанных реальной
жизнью. Но особенно близок Шелли по своему духу и по своей поэтической форме
Мильтон; свою связь с ним Шелли неоднократно подчеркивает на протяжении
всего своего творчества. Широта философско-политических обобщений,
космический полет его фантазии, сочетание библейских мифологических образов
с революционной публицистикой - все это делает не только гражданский, но и
поэтический облик Мильтона чрезвычайно близким Шелли.
Но Шелли не был ни подражателем, ни просто продолжателем Мильтона, от
которого его отделял значительнейший по своему историческому содержанию
период развития английского общества. То, что было у Мильтона выражением
религиозных иллюзий, под знаменем которых свершалась английская буржуазная
революция, у Шелли - атеиста, заклятого врага пуританского лицемерного
благочестия - имеет уже совершенно иной смысл. В "видениях" Шелли нет и
следа поповщины, каких-либо уступок христианской религии. Его фантастика
дружественна людям, она выражает, по замыслу поэта, земные, жизненные
запросы и мечты человечества, а не надстраивается над миром людских
отношений, как в религиозных эпопеях Мильтона.
Новая эпоха, эпоха промышленного переворота и французской буржуазной
революции и осознание порожденных ею новых общественных противоречий,
расцвет социально-утопических учений, отражающих первые, еще незрелые
выступления пролетариата того времени, придают образному поэтическому миру
Шелли новый, не свойственный Мильтону пафос. Этот поэтический мир
одухотворен страстным порывом к будущему, одухотворен жаждой великих
социальных перемен, непоколебимой уверенностью в грядущем обновлении
человечества. Отсюда торжественный и величавый пафос его поэзии, смелый,
безудержный полет его фантазии. Даже самые абстрактные и фантастические
построения Шелли рождены в жизненной борьбе, конкретны и социально насыщены
в своей основе.
Это тем более справедливо по отношению к собственно революционной
политической и сатирической поэзии Шелли, не говоря уже о его революционной
публицистике. В своей политической лирике ("Песнь людям Англии", "Ода
свободе" и др.), в трагедиях ("Ченчи" и "Карл I") и других произведениях,
где все коллизии, образы, события и их развитие жизненно конкретны, Шелли
достигает большой простоты, выразительности и общедоступности.
Основным стремлением революционного романтизма Шелли - сделать поэзию
орудием в борьбе за лучшее будущее народа - определяется и его поэтический
стиль и язык.
Шелли верит в могучую силу слова и возлагает на него большие надежды в
своей борьбе. "О, как я желал бы быть мстителем... я надеюсь в стихах дать
частичный выход этому неутомимому желанию", - пишет Шелли 13 января 1811 г.
В противоположность декадентам-формалистам, пытавшимся цепляться за
авторитет великого английского поэта, Шелли не создавал и не пытался создать
какого-либо поэтического жаргона, непонятного народу. Поэт демократ и
революционер, Шелли мечтал быть услышанным и понятым своим народом, ради
этого он жил и творил.
"Язык поэзии, - пишет Шелли в предисловии к "Ченчи" - должен быть
реальным языком людей вообще, а не того отдельного класса, к которому
писатель случайно принадлежит".
Язык Шелли - это не жаргон какого-нибудь литературного направления или
социальной группы, а общенародный, общенациональный английский язык, который
вырабатывался на протяжении многих столетий, основа которого была заложена
задолго до Шелли, до Мильтона и даже Шекспира.
Шелли исходил из сознательного стремления писать на общенародном языке.
"Я менее всего стеснял себя какими-либо соображениями, т. е. писал без
чрезмерной щепетильности и учености в выборе слов. В данном случае я
совершенно схожусь с теми из современных критиков, которые утверждают, что
нужно употреблять простой человеческий язык, чтобы вызвать истинную
симпатию, и что наши старые английские поэты были мастерами, изучение
которых может побудить нас сделать для нашего века то, что они сделали для
своего", - писал Шелли в том же предисловии к "Ченчи".
По мере того как развивалось его творчество, он очищал свой стиль от
всего наносного, малопонятного, книжного, иноязычного. В "Королеве Маб" еще
можно встретить некоторые книжные и устаревшие выражения и отдельные
латинизмы, но в произведениях последующих лет, в том числе и в "Восстании
Ислама", "Освобожденном Прометее", не говоря уже о революционной лирике и
публицистике Шелли, мы почти не находим ни латинизмов, ни грецизмов (не
считая тех, которые настолько ассимилировались английским языком, что не
являлись уже во времена Шелли иноязычным элементом).
Великая заслуга Шелли перед английским народом заключается в том, что
он сумел раскрыть в своей поэзии неиссякаемые богатства своего родного
языка. Вместе с тем характер его использования поэтом представляет
несомненное своеобразие. Стиль, манера выражения Шелли несут на себе
неизгладимый отпечаток его мировоззрения и его индивидуального дарования.
Было бы ошибкой определять стиль Шелли как простой и во всех случаях легко
понятный.
Синтаксическая структура у Шелли довольно сложна; метафоры его бывают
причудливы. Он нередко олицетворяет в предметно-конкретных, пластических
образах движения душевной жизни, прибегая к очень сложному переплетению
образов, заимствованных из самых различных, далеких друг другу областей
жизни. Так, например, в "Освобожденном Прометее" радость Океаниды Пантеи
уподобляется освеженному дождем зеленому холму, который смеется тысячью
сверкающих капель, глядя на безоблачное небо (действие IV). Земля, повествуя
о совершившихся на ней переменах, говорит: "Труд, боль и горе, в зеленой
роще жизни, резвятся, как ручные звери..." (там же). Хор духов, воплощающих
И хотя победа остается за турками, беззаветная храбрость, с которой
повстанцы защищали свою угнетенную родину, внушает смертельный ужас тиранам.
Они понимают, что борьба не кончена и свобода живет. Речь Махмуда полна
тревоги, он чувствует, что власть его не вечна.
Вверху развал, анархия внизу,
Террор извне, измены изнутри, -
И чаша разрушения полна...
Греческое восстание предстает в драме на грозном фоне общеевропейских и
мировых революционных событий. По-современному актуально звучат выпады
против Англии, которыми изобилует драма. Шелли показывает агрессивную,
захватническую политику Англии на Балканах, ее предательскую роль по
отношению к Греции. Турецкая реакция заранее ликует, предвидя, что Англия
поможет задушить греческое восстание:
Победа! Купленный британец шлет
Исламу океанские ключи.
Затмится крест. Британцев мастерством
Руководима, Оттоманов мощь,
Как гром, сразит мятежных...
Шелли трезво оценивает международную обстановку. Ему ясно, что
соединенные силы европейской реакции готовы потопить в море крови молодые
всходы свободы. Но мысль его улетает вперед, обгоняет события. Драма
завершается торжественным песнопением. Хор возвещает наступление золотого
века - мысль, неоднократно повторяющуюся у Шелли. Всякий раз она звучит все
увереннее:
Век величайший бытия
Идет - век золотой;
Земля меняет, как змея,
Вид старый зимний свой...
В финале драмы является видение новой, освобожденной Эллады:
Встают холмы иной Эллады
Из волн ее еще светлей;
Мчит к утренней звезде каскады
Свои иной Пеней...
(Перевод В. Меркурьевой).
Политическая лирика Шелли 20-х годов проникнута тем же непоколебимым
оптимизмом, который, в целом, составляет отличительную особенность его
революционного романтизма. Эпиграфом к "Оде свободе" он избирает известные
слова из "Чайльд-Гарольда" Байрона: "Мужай, Свобода! Ядрами пробитый, твой
реет стяг наперекор ветрам".
Образ желанной свободы в ослепительно ярких красках возникает в
политической лирике Шелли. Нет для поэта ничего краше и величественнее
свободы.
Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
От народа к народу, в страну из страны,
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.
Революционная сатира Шелли, как и вся его политическая лирика последних
лет, свидетельствует о несомненной эволюции Шелли к реализму. Приходя к
более ясному пониманию важнейших закономерностей современной
действительности, Шелли ищет новую форму изображения жизни. В его
произведениях 20-х годов жизнь все чаще предстает в ее конкретных
исторических чертах.
Эта реалистическая тенденция, наметившаяся уже в драме "Ченчи",
особенно сильна в сатирической поэме Шелли "Питер Белл третий" (Peter Bell
the Third, написана в 1819 г., напечатана посмертно в 1839 г.). Поэт
прибегает к сатирической фантастике, но основное ядро поэмы реалистично по
содержанию.
Действие развертывается то на земле (в Англии), то в аду. Но этот ад
никак не отличишь от современного Шелли Лондона, а сатану - от почтенного и
состоятельного английского джентльмена. Его можно принять и за
государственного мужа, совершившего преступление, и за поэта, продавшего
свое перо. Поэма содержит глубокое и беспощадное разоблачение внешней и
внутренней политики Георга III. Реалистическими штрихами показывает поэт
бедственное положение английского народа.
Сам Питер Белл - герой этой поэмы - представляет собою обобщенный тип
ренегата, ханжи, ценою предательства купившего себе славу и признание
сильных мира сего. Прообразами Питера Белла послужили поэты "Озерной школы"
- Вордсворт и Саути, которых беспощадно разоблачают в эти годы и Байрон, и
Шелли.
Реалистическим произведением обещала быть незаконченная трагедия Шелли
"Карл I" (Charles the First), над которой он работал в 1822 г. Здесь Шелли
обращается к английской истории, к революции 1648 года, представлявшей для
поэта живой интерес с точки зрения современности.
В первых пяти сценах трагедии, которые успел набросать Шелли, дана
развернутая картина Англии накануне революции и гражданской войны. Шелли
правдиво воссоздает расстановку классовых сил в стране, а также смысл
социального конфликта, который приводит в движение все события в этом
замечательно задуманном произведении. Он блестяще вскрывает тупоумие,
варварство и жестокость Карла I, королевы Генриетты, Страффорда и всей
феодальной клики.
Верно и сочувственно обрисован второй, враждебный правящим кругам,
лагерь. Это народ и его вожаки - пуритане. Шелли показывает, как растет
народное недовольство. Тщетно старается правительство усыпить народную
бдительность, обезглавить, обезоружить народ массовыми репрессиями. То там,
то здесь поднимается возмущение. Отважный протестант Бэствик обличает
феодальную реакцию и предрекает ее скорую гибель. Король испытывает
смертельный страх перед народом.
Исторический анализ Англии первой половины XVII века в трагедии "Карл
I" обнаруживает политическую зрелость Шелли и содержит глубоко актуальный,
современный смысл - призыв к борьбе против реакции.
Преждевременная смерть помешала Шелли закончить эту драму, как и
философскую поэму "Торжество жизни" (The Triumph of Life, 1822), где в
последний раз прозвучала уверенность поэта в том, что все в мире стремится
вперед, и ничто не может остановить неумолимого хода истории.
Тенденцию к реализму можно обнаружить и в так называемой
пантеистической лирике, вернее говоря, в лирике, посвященной природе,
представленной в последние годы жизни Шелли такими шедеврами, как "Ода
западному ветру" (1819), "Облако" (1820), "К жаворонку" (1820), "Аретуза"
(1820), "Гимн Аполлона" (1820), "Гимн Пана" (1820) и другие. Природа
попрежнему занимает почетное место в лирике Шелли, но характер ее
изображения меняется. Образ ее становится все более жизненным, чувственно
осязаемым, материальным. Описания природы утрачивают дидактичность и
отвлеченность, присущую поэзии Шелли более раннего периода, становятся
многогранными, живыми и точными.
Шелли насыщает описания природы глубоким философским и политическим
смыслом. В пейзаже Шелли нет ни мрачных тонов, присущих пейзажам Байрона, ни
слащавой сентиментальности, характерной для поэтов "Озерной школы". Природа
у Шелли - это свободная стихия ("Ода западному ветру", "Облако" и др.); по
контрасту с нею становится очевиднее порабощение человека человеком. Природа
прекрасна и величественна, ей чуждо страдание, ставшее уделом угнетенного
человечества. Природа укрепляет в человеке любовь к жизни, к свободе, волю к
борьбе.
Свои картины природы Шелли насыщает революционным, боевым содержанием.
Такова его знаменитая "Ода западному ветру", которая принадлежит к шедеврам
английской поэзии. Жажда революционного подвига, действия, могучий порыв к
свободе слышатся в обращении поэта к ветру:
Будь облаком - тебе бы вслед летел.
Волной - твоим движеньем я бы рос,
Не так свободен, но порывно смел,
Как ты, о самовластный!..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Стремительный, будь мной! В меня вселен.
Ты, буйный дух, моею стань душой.
Взвей мысль мою - она, как лист, суха,
Но, мертвая, рожденье даст другой.
И заклинанием этого стиха
Развей мои слова на целый свет,
Как искры и золу из очага.
Моим устам дай вещий твой завет:
Зима идет - Весна за нею вслед.
(Перевод В. Меркурьевой).
Природа у Шелли вдохновляет и окрыляет человека на борьбу. Могучий гимн
во славу природы, которая живет и развивается, меняет свои формы и никогда
не умирает, сливается с революционным призывом, одухотворяющим все
творчество великого английского поэта.
Не случайно молодой Энгельс переводил лирику Шелли и эпиграфом к своему
стихотворению "Вечер" взял слова "День завтрашний придет" из стихотворения
Шелли.
В конце 90-х годов Энгельс переводил также стихи Шелли для известной
работы Элеоноры Маркс-Эвелинг и Э. Эвелинга.
В поэтическом наследии Шелли большое место занимает его любовная
лирика, в значительной степени автобиографическая. В его стихотворениях
раскрывается благородная натура поэта, остро и чутко воспринимающего все
прекрасное. Шелли передает тончайшие переливы и движения чувства - надежды,
радости и страдания, ненасытное стремление к счастью и гармонии, наперекор
грубой, жестокой прозе жизни. Большинство интимных стихотворений поэта
посвящено Мэри Годвин, его возлюбленной, жене и другу. Шелли не создает
законченного реалистического портрета любимой женщины, но глубокие чувства,
которые она возбуждает в поэте, задушевно и выразительно переданные в его
стихах, помогают дорисовать образ одной из интереснейших женщин его эпохи,
верной и доброй подруги поэта-изгнанника.
Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью дня,
Как родина в последний миг изгнанья.
("Мэри Годвин", 1814).
Человечность, искренность и глубина чувства, чуждого ложной
экзальтированности, манерности и рисовки, составляют характерную особенность
любовной лирики Шелли.
Наиболее яркие, проникновенные и поэтичные произведения в этом роде он
создает в "итальянский" период, когда, кроме любовных сонетов, появляется
одно из замечательных его произведений - лирическая поэма "Эпипсихидион"
(Epipsychidion {Слово, сочиненное Шелли на греческий лад, означает поэму о
душе.}, 1821).
Страстная, энергично выраженная лирическая тема, навеянная сочувствием
поэта к судьбе молодой итальянки Эмилии Вивиани, насильно заточенной в
монастырь, перерастает в то же время в тему гражданскую. Шелли отстаивает
право человека свободно чувствовать, жить и любить, предаваться всем
радостям жизни, наслаждаться всеми благами природы.
В порыве романтической мечты поэт рисует торжество любви над тиранией и
угнетением:
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Твой час настал: твоей судьбы звезда
Взойдет над опустевшею тюрьмою.
Хоть стража здесь не дремлет никогда,
Хоть дверь крепка, и прочною стеною
Тюремный двор, как панцырем, одет -
Для истинной любви преграды нет.
Как молния, она прорвется всюду,
Подвластно все ее живому чуду,
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любовь сильней, чем смерть: она всему
Дает блаженство нового рожденья,
Разрушив склеп, оттуда гонит тьму,
И приобщает к свету своему
Всех мертвых, кто раздавлен был скорбями,
Кто в хаосе стонал, гремя цепями.
Несмотря на некоторые следы влияния платонизма, сказывающиеся в
идеалистическом представлении о всесилии абстрактной "любви", поэма
"Эпипсихидион" полна искреннего и глубоко прочувственного жизненного
содержания, которое гармонирует с ее образной формой.
Любви кипучей творческою властью,
Мы можем эти блага разделить
И тем полней служить людскому счастью,
Полнее зло и горе устранить.
То истина великая, святая,
В ней кроется родник живой воды,
В ней бьется луч негаснущей звезды.
Дрожит надежда вечно молодая.
И каждый, кто вкушал от этих вод,
Склонившись, поднимался освеженный,
Яснее видел синий небосвод...
И характерно, что и в лирической, интимной теме как лейтмотив звучит
тема будущего, тема счастья, которое тщетно ищут отдельные люди, но которое
рано или поздно станет уделом всего человечества:
Здесь мудрые, чей ум горит светло,
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Грядущим поколеньям завещали
Возделывать забытые поля,
Чтоб в лучший час пустынная земля
Забрезжилась Эдемом благодатным.
В любовной лирике, как и в философской и политической поэзии Шелли,
природа разделяет все радости и переживания человека. Поэт создает очень
тонкие и выразительные параллели между миром человеческих чувств и миром
неодушевленной природы, которые помогают ему глубоко и ярко раскрыть
лирический образ. В стихотворении "Философия любви" (1819) Шелли при помощи
природы старается передать всю силу, значительность и правомерность чувства
любви:
Ручьи сливаются с рекою,
Река стремится в Океан;
Несется ветер над землею,
К нему ласкается туман.
Все существа, как в дружбе тесной,
В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
С тобой мы слиться не должны.
Смотри, уходят к небу горы,
А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует ночь морские струи,
А землю - блеск лучистый дня.
Но что мне эти поцелуи,
Коль не целуешь ты меня.
В любовной лирике Шелли полно и ярко развивается гуманистическое,
жизнеутверждающее представление поэта о естественном праве человека на
наслаждение; его любовная лирика совершенно чужда и враждебна
спиритуалистической экзальтации и аскетизма реакционно-романтической поэзии
с ее противопоставлением лирической "небесной" любви - земному, "греховному"
плотскому началу. Любовь у Шелли - это земная, пылкая страсть, которая,
вместе с тем, выступает как одухотворенное, облагораживающее начало, как
чувство, не противоречащее общественным устремлениям и идеалам людей (каким
она являлась, например, у Мура или Лэндора), а, напротив, побуждающая их к
борьбе за общественное благо. В романтической форме, прибегая иногда
(например, в поэме "Эпипсихидион", в "Гимне интеллектуальной красоте" и др.)
к символам и аллегориям, окрашенным налетом платонизма, Шелли пытается
утвердить, как свой идеал, как основу человеческого счастья, гармонию
личного и общественного начала. Эта попытка была уже сама по себе
новаторским завоеванием Шелли - поэта и мыслителя.
В "итальянский" период определяются важнейшие особенности
художественной формы в творчестве Шелли - поэта и публициста. Буржуазное
литературоведение чрезвычайно запутало этот вопрос. Начиная с первых,
современных поэту рецензий на его произведения в реакционных журналах -
"Эдинбургском обозрении" и "Куотерли ревью", создается легенда о трудно
понимаемом, чуть ли не заумном стиле Шелли. Последующие буржуазные редакторы
и комментаторы Шелли, отнюдь не заинтересованные в том, чтобы раскрыть
подлинный, революционный смысл его лучших произведений, подхватили и развили
эту легенду.
Пытаясь представить Шелли своим "предшественником" и "учителем",
декаденты грубо фальсифицировали его творчество. Искусственно отрывая
художественную форму его произведений от их содержания, они пытались
представить его, вопреки истине, поэтом-фантастом, "неземным" мечтателем,
творцом "чистого" искусства. Такой вымышленный Шелли не имеет ничего общего
с живым автором "Освобожденного Прометея", "Маскарада анархии", "Песни людям
Англии".
В действительности особенности художественной формы поэзии Шелли могут
быть поняты лишь в неразрывном единстве с содержанием его поэзии, всегда
глубоко жизненным и общественно-значительным.
Все самые сложные особенности художественной формы у Шелли - и
фантастический характер многих его произведений, и вольные приемы
олицетворения природы, и чрезвычайно насыщенный метафорами язык поэта, и его
частые обращения к прошлому, смело связываемому с настоящим и будущим, и вся
его кипучая, стремительная, чуждая закоснелых "правил" манера изображения -
все это находит свое объяснение в мировоззрении Шелли, в его творческом
методе и национально-исторических традициях английской литературы его
времени. Своеобразие творческого метода Шелли, в котором, как было сказано
выше, черты трезво-реалистической критики и реалистического обобщения
действительности сочетаются с романтической мечтой, с утопией, определили
важнейшие закономерности художественной формы у Шелли, которые можно
проследить на протяжении всего его творчества.
Для Шелли характерно сочетание высокого парения, патетических
монологов, сложных риторических обращений, иносказаний и аллегорий с очень
точным и конкретным описанием действительного положения вещей в тогдашней
Европе.
Несколько абстрактная и причудливая поэтическая форма у Шелли,
тяготеющего к жанру "видений", к широким космическим полотнам, насыщенным
символами и аллегориями, была не только плодом его личного изобретения, но и
была отчасти подсказана многовековой национальной поэтической традицией.
Крестьянские движения позднего средневековья, движение реформации, как и
буржуазная революция XVII века, имели в Англии религиозный характер, давая
широкий простор использованию библейской мифологии в публицистике и
художественном творчестве. Фантастическая библейская образность органически
усваивается английской поэзией, отражающей особенности языка и мышления
народа.
Мэри Шелли в примечаниях к "Восстанию Ислама" свидетельствует, что
Шелли постоянно перечитывал отдельные части библии - "псалмы, книгу Иова,
пророка Исайю и др., возвышенная поэзия которых восхищала его". В письме к
Муру от 27 августа 1822 г. Байрон также вспоминает о том, что Шелли "был
большим поклонником Писания как литературного произведения".
Вальтер Скотт, глубокий знаток старины, проницательно уловил в
"Пуританах" и других своих произведениях, как элементы библейской
фразеологии усваивались широкими слоями британского населения, придавая
отпечаток своеобразной торжественности речам простых крестьян. Вальтер Скотт
говорит об этом в предисловии к "Антикварию": "Я брал главные лица из того
класса общества, в котором позже всего сказывается влияние образованности,
делающей обычаи разных народов похожими друг на друга... Люди низших
сословий меньше привыкли подавлять свои чувства, и потому... они почти
всегда выражают эти чувства сильно и энергично. Такими особенно мне кажутся
крестьяне моей родины... Стихийная сила и простота в образе выражения, часто
с оттенком восточного красноречия библии, придает в устах образованнейших из
них какой-то пафос их грусти, достоинство их чувству".
Эта характеристика применима отчасти и к поэтической манере Шелли.
Фантастический средневековый фольклор, с его обращением к вымыслу,
аллегории, символу для выражения самых земных побуждений, оказал немалое
влияние на английскую литературу, в том числе и на Шелли. В своем обращении
к фантастике Шелли кое в чем следует за поэтами Возрождения - Шекспиром,
Спенсером, которые использовали фантастические образы и ситуации для
постановки больших социальных и этических вопросов, подсказанных реальной
жизнью. Но особенно близок Шелли по своему духу и по своей поэтической форме
Мильтон; свою связь с ним Шелли неоднократно подчеркивает на протяжении
всего своего творчества. Широта философско-политических обобщений,
космический полет его фантазии, сочетание библейских мифологических образов
с революционной публицистикой - все это делает не только гражданский, но и
поэтический облик Мильтона чрезвычайно близким Шелли.
Но Шелли не был ни подражателем, ни просто продолжателем Мильтона, от
которого его отделял значительнейший по своему историческому содержанию
период развития английского общества. То, что было у Мильтона выражением
религиозных иллюзий, под знаменем которых свершалась английская буржуазная
революция, у Шелли - атеиста, заклятого врага пуританского лицемерного
благочестия - имеет уже совершенно иной смысл. В "видениях" Шелли нет и
следа поповщины, каких-либо уступок христианской религии. Его фантастика
дружественна людям, она выражает, по замыслу поэта, земные, жизненные
запросы и мечты человечества, а не надстраивается над миром людских
отношений, как в религиозных эпопеях Мильтона.
Новая эпоха, эпоха промышленного переворота и французской буржуазной
революции и осознание порожденных ею новых общественных противоречий,
расцвет социально-утопических учений, отражающих первые, еще незрелые
выступления пролетариата того времени, придают образному поэтическому миру
Шелли новый, не свойственный Мильтону пафос. Этот поэтический мир
одухотворен страстным порывом к будущему, одухотворен жаждой великих
социальных перемен, непоколебимой уверенностью в грядущем обновлении
человечества. Отсюда торжественный и величавый пафос его поэзии, смелый,
безудержный полет его фантазии. Даже самые абстрактные и фантастические
построения Шелли рождены в жизненной борьбе, конкретны и социально насыщены
в своей основе.
Это тем более справедливо по отношению к собственно революционной
политической и сатирической поэзии Шелли, не говоря уже о его революционной
публицистике. В своей политической лирике ("Песнь людям Англии", "Ода
свободе" и др.), в трагедиях ("Ченчи" и "Карл I") и других произведениях,
где все коллизии, образы, события и их развитие жизненно конкретны, Шелли
достигает большой простоты, выразительности и общедоступности.
Основным стремлением революционного романтизма Шелли - сделать поэзию
орудием в борьбе за лучшее будущее народа - определяется и его поэтический
стиль и язык.
Шелли верит в могучую силу слова и возлагает на него большие надежды в
своей борьбе. "О, как я желал бы быть мстителем... я надеюсь в стихах дать
частичный выход этому неутомимому желанию", - пишет Шелли 13 января 1811 г.
В противоположность декадентам-формалистам, пытавшимся цепляться за
авторитет великого английского поэта, Шелли не создавал и не пытался создать
какого-либо поэтического жаргона, непонятного народу. Поэт демократ и
революционер, Шелли мечтал быть услышанным и понятым своим народом, ради
этого он жил и творил.
"Язык поэзии, - пишет Шелли в предисловии к "Ченчи" - должен быть
реальным языком людей вообще, а не того отдельного класса, к которому
писатель случайно принадлежит".
Язык Шелли - это не жаргон какого-нибудь литературного направления или
социальной группы, а общенародный, общенациональный английский язык, который
вырабатывался на протяжении многих столетий, основа которого была заложена
задолго до Шелли, до Мильтона и даже Шекспира.
Шелли исходил из сознательного стремления писать на общенародном языке.
"Я менее всего стеснял себя какими-либо соображениями, т. е. писал без
чрезмерной щепетильности и учености в выборе слов. В данном случае я
совершенно схожусь с теми из современных критиков, которые утверждают, что
нужно употреблять простой человеческий язык, чтобы вызвать истинную
симпатию, и что наши старые английские поэты были мастерами, изучение
которых может побудить нас сделать для нашего века то, что они сделали для
своего", - писал Шелли в том же предисловии к "Ченчи".
По мере того как развивалось его творчество, он очищал свой стиль от
всего наносного, малопонятного, книжного, иноязычного. В "Королеве Маб" еще
можно встретить некоторые книжные и устаревшие выражения и отдельные
латинизмы, но в произведениях последующих лет, в том числе и в "Восстании
Ислама", "Освобожденном Прометее", не говоря уже о революционной лирике и
публицистике Шелли, мы почти не находим ни латинизмов, ни грецизмов (не
считая тех, которые настолько ассимилировались английским языком, что не
являлись уже во времена Шелли иноязычным элементом).
Великая заслуга Шелли перед английским народом заключается в том, что
он сумел раскрыть в своей поэзии неиссякаемые богатства своего родного
языка. Вместе с тем характер его использования поэтом представляет
несомненное своеобразие. Стиль, манера выражения Шелли несут на себе
неизгладимый отпечаток его мировоззрения и его индивидуального дарования.
Было бы ошибкой определять стиль Шелли как простой и во всех случаях легко
понятный.
Синтаксическая структура у Шелли довольно сложна; метафоры его бывают
причудливы. Он нередко олицетворяет в предметно-конкретных, пластических
образах движения душевной жизни, прибегая к очень сложному переплетению
образов, заимствованных из самых различных, далеких друг другу областей
жизни. Так, например, в "Освобожденном Прометее" радость Океаниды Пантеи
уподобляется освеженному дождем зеленому холму, который смеется тысячью
сверкающих капель, глядя на безоблачное небо (действие IV). Земля, повествуя
о совершившихся на ней переменах, говорит: "Труд, боль и горе, в зеленой
роще жизни, резвятся, как ручные звери..." (там же). Хор духов, воплощающих