Страница:
результатах своего литературного эксперимента и нежелание рисковать уже
прочно установившейся репутацией заставили Скотта выпустить свой первый
роман анонимно. "Уэверли, или шестьдесят лет назад" (Waverly, or Tis Sixty
Years Since, 1814) вышел без имени автора, а последовавшие за ним
многочисленные романы также поступали в продажу анонимно, как сочинения
автора "Уэверли", успех которого был огромен.
Жанр исторического романа не был абсолютно нов для тогдашнего
английского читателя. Еще в XVIII веке романисты "готической школы" охотно
обращались к средневековой истории в поисках драматических сюжетов и
колоритного декоративного фона. Ближе по времени к "Уэверли" были сделаны
небезынтересные попытки более серьезной разработки исторического жанра.
Среди этих непосредственных предшественников исторических романов Скотта
особенного внимания заслуживают "Шотландские вожди" (The Scottish Chiefs,
1810) писательницы Джен Портер (Jane Porter, 1776-1850), попытавшейся
воспроизвести в этом многотомном романе историю легендарного Вильяма Уоллеса
и других поборников шотландской свободы и независимости, воспетых Барбором,
Слепым Гарри и другими средневековыми шотландскими авторами.
Однако и книга Портер, и другие аналогичные опыты не имели
сколько-нибудь широкого резонанса, и интерес, представляемый ими теперь для
истории литературы, определяется лишь тем, что за ними последовали
исторические романы Вальтера Скотта. Именно его "Уэверли" отмечает
фактически начало развития исторического романа в Англии.
За "Уэверли" последовал целый поток исторических романов Скотта. В 1815
г. вышел "Гай Маннеринг, или Астролог" (Guy Mannering, or the Astrologer); в
1816 г. - "Антикварий" (The Antiquary), "Пуритане", как обычно условно
обозначают непереводимое заглавие "Old Mortality", и "Черный карлик" (The
Black Dwarf). За ним последовали: "Роб Рой" (Rob Roy, 1818), "Эдинбургская
темница, или Сердце Среднего Лотиана" (The Heart of the Midlothian, 1818),
"Ламмермурская невеста" (The Bride of Lammermoor, 1819), "Легенда о
Монтрозе" (The Legend of Montrose, 1819), "Айвенго" (Ivanhoe, 1820),
"Монастырь" (The Monastery, 1820) и "Аббат" (The Abbot, 1820), "Кенильворт"
(Kenilworth, 1821), "Пират" (The Pirate, 1822), "Похождения Нигеля" (The
Fortunes of Nigel, 1822), "Пивериль Пик" (Peveril of the Peak, 1822),
"Квентин Дорвард" (Quentin Durward, 1823), "Сент-Ронанские воды" (St.
Ronan's Well, 1824), "Редгаунтлет" (Redgauntlet, 1824). "Талисман" (The
Talisman, 1825), "Вудсток" (Woodstock, 1826), "Пертская красавица" (The Fair
Maid of Perth, 1828), "Анна Гейерштейн" (Anne of Geierstein, 1829), "Замок
Опасный" (Castle Dangerous, 1832) и "Граф Роберт Парижский" (Count Robert of
Paris, 1832), Свыше 25 романов, не считая более мелких повестей и рассказов,
были, таким образом, написаны Вальтером Скоттом на протяжении 17 лет, -
продуктивность, возможная лишь благодаря "импровизаторскому" методу,
характерному для его творчества, и приводившая по временам к повторениям и
штампам. Некоторые из романов объединялись друг с другом по принципу
циклизации. Так, "Черный карлик", "Эдинбургская темница", "Легенда о
Монтрозе" и другие составляли серию "Рассказов трактирщика" (Tales of my
Landlord), редактором и составителем которых выступал Джедидия Клейшботам,
словоохотливый школьный учитель и приходский писарь из местечка Гэндерклю.
"Талисман" и "Обрученные" входили в цикл "Повестей о крестоносцах" (Tales of
the Crusaders). Рассказы "Вдова горца", "Два гуртовщика" и "Дочь врача" и
роман "Пертская красавица" образовали цикл "Хроники Кэнонгейта" (Chronicles
of the Canongate, 1827-1828).
Последние годы жизни писателя были несчастливы. Успех "Уэверли" и
последовавших за ним романов позволил было Вальтеру Скотту приняться за
осуществление наивной романтической мечты. Подобно тому как в прошлом
столетии Горэс Уолпол пожелал переделать свою загородную виллу в
Стробери-Хилле в "настоящее" готическое здание, Вальтер Скотт задумал
превратить свой Абботсфорд в еще более обширный средневековый замок,
окруженный парками и угодьями. Абботсфорд должен был стать гнездом нового
дворянского рода, где воскресли бы рыцарственные доблести, блеск и величие
того шотландского клана, к которому с гордостью причислял себя Скотт. Эта
прихоть, ставшая почти манией, была куплена дорогой ценой. Ободренный
небывалым успехом своих романов, Скотт принял участие в спекуляциях своих
издателей и вместе с ними зимою 1825/26 г. потерпел банкротство. Это
банкротство нанесло тяжелый удар Скотту. Одним из его неизбежных последствий
было раскрытие анонимного авторства его романов - той авторской тайны,
которою так наслаждался Скотт. "Великий Неизвестный стал - увы! - слишком
хорошо известным", - с горечью записал он в своем дневнике вскоре после
банкротства. Будучи не в силах расстаться с Абботсфордом, продажа которого
могла бы удовлетворить кредиторов, Скотт принял на себя обязательство
оплатить огромную сумму своего долга (130 тысяч фунтов стерлингов) за счет
литературных гонораров и с лихорадочной энергией принялся за работу.
Романы, статьи, детские книги, исторические сочинения - все это
следовало друг за другом непрерывным потоком. Многое из выходившего в эти
годы под именем Скотта имело ремесленный, компилятивный характер. Ему с
трудом удавалось найти время для предпринятой в эту же пору работы по
изданию пересмотренного и подробно прокомментированного полного собрания
романов - "великого творения" ("magnum opus"), как шутливо называл его сам
Вальтер Скотт.
В полемике с реакционером Шевыревым Белинский указывал на печальную
судьбу Скотта как на типичный пример враждебности собственнического общества
искусству. Возражая Шевыреву, который осмеливался ссылаться на Скотта, Гете
и Байрона, как на баловней общества, Белинский писал: "Вальтер Скотт, Гете и
Байрон!.. Да - это примеры блистательные, но, к несчастию, не доказательные.
Вальтер Скотт точно было разбогател, и разбогател своими литературными
трудами, но зато надолго ли? Он умер почти банкротом" {В. Г. Белинский. О
критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех
томах, т. I. М., Гослитиздат, 1948, стр. 256.}.
Среди исторических сочинений Скотта, относящихся к позднему периоду,
заслуживает внимания популярная "История Шотландии" (History of Scotland,
1829) и, в особенности, многотомная "Жизнь Наполеона Бонапарта" (The Life of
Napoleon Buonaparte, 1827), задуманная первоначально как небольшая
биография, но разросшаяся постепенно в объемистое, хотя по преимуществу и
компилятивное сочинение. В истолковании событий французской буржуазной
революции, которым посвящены первые два тома этого труда, как и в общей
оценке политической деятельности Наполеона, Скотт придерживается в основном
консервативно-филистерской точки зрения. Марат и Робеспьер характеризуются
им как "гарпии", "чудовища", исчадия ада; термидорианская реакция
объясняется... кровожадностью якобинцев, а глава, посвященная итогам
реставрации Бурбонов, написанная всего за три года до июльской революции,
заканчивается панегириком "времени, этому великому примирителю", и Карлу X,
"снискавшему всеобщую любовь своей обходительностью и уважение - своею
честностью и благородством".
В революционно-демократической критике 1830-х годов книга Скотта
вызвала резкое осуждение. "Бедный Вальтер Скотт! Будь ты богат, ты не
написал бы этой книги и не стал бы бедным Вальтером Скоттом". "Если я
снисходителен к Вальтеру Скотту и прощаю ему бессодержательность, ошибки,
кощунства и глупости его книги, прощаю ему даже скуку, мне доставленную, то
я никогда не могу простить ему ее тенденциозности". Так писал об этой книге
Гейне в "Путевых картинах".
"На чем сбили Вальтера Скотта экономические расчеты и выкладки? На
истории, а не на романах" {В. Г. Белинский. О критике и литературных мнениях
"Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т. I, стр. 259.}, -
заметил в 1836 г. Белинский в уже цитированной статье "О критике и
литературных мнениях "Московского наблюдателя"".
Некоторые стороны исторической концепции Скотта, развитой в "Жизни
Наполеона Бонапарта", представляют, однако, несомненный интерес. Это
относится в особенности к VII тому этого сочинения, посвященному по
преимуществу русской Отечественной войне 1812 года. Собирая материалы для
этого тома, Скотт особенно интересовался русским партизанским движением
(среди его корреспондентов был поэт-партизан Денис Давыдов). Подводя итоги
неудачам Наполеона в России, Скотт решительно отвергает версию, объяснявшую
их русскими морозами. Основой политических и военных ошибок, допущенных
Наполеоном при нападении на Россию, был, по Вальтеру Скотту, "моральный
просчет". Наполеон, по словам писателя, недооценил "суровую
самоотверженность" русского народа и восстановил против себя "национальное
чувство от берегов Борисфена [Днепра] до стен Китая".
Несмотря на свой исторический консерватизм, Скотт сумел извлечь для
себя существенный урок из опыта русской Отечественной войны 1812 года. Так
же как Байрон (в "Бронзовом веке"), он оценил величие патриотического
подвига русского народа, разгромившего захватническую армию Наполеона, и
это, несомненно, обогатило всю его историческую концепцию.
В вульгарном представлении творчество Вальтера Скотта нередко
трактовалось как далекое от жизни, чуждое современной писателю
действительности. Между тем немногие произведения периода романтизма несут
на себе столь резкий и определенный отпечаток своего времени, как
исторические романы Скотта. Напрасны и бесплодны попытки буржуазных
литературоведов автоматически вывести созданный автором "Уэверлш роман из
предшествовавших ему традиций английской и общеевропейской литературы.
Исторический роман Скотта нельзя целиком объяснить ни предромантической
"готикой", ни просветительским реализмом, хотя и то и другое направление
сыграло свою роль в формировании этого нового жанра.
Исторический роман должен был закономерно возникнуть именно в то время,
когда Вальтер Скотт выступил с первыми произведениями цикла "Уэверли".
Недаром датой выхода в свет первого романа Вальтера Скотта был именно 1814
год - год взятия Парижа и отречения Наполеона, когда, казалось, подводились
итоги побед и поражений французской буржуазной революции и когда дипломаты
союзных держав уже готовились заново перекроить всю карту Европы.
Именно французская буржуазная революция и последовавшие за нею битвы
народов, относящиеся к периоду наполеоновских войн, заставили по-новому
пересмотреть прежнее представление о незыблемости традиционных общественных
и государственных форм и о путях и законах движения истории. На площадях
якобинского Парижа и под Вальми, в партизанских схватках в Испании и на
полях Бородина родилось новое понятие нации и народа как субъекта
исторического развития. Именно этот грандиозный, новый исторический опыт
1789-1815 гг. и лег в основу литературного новаторства Вальтера Скотта,
позволив шотландскому писателю, говоря словами Пушкина, указать "источники
совершенно новые, неподозреваемые прежде, несмотря на существование
исторической драмы, созданной Шекспиром и Гете" {А. С. Пушкин. Полное собр.
соч., год. "Academia", M. 1936, т. 5.}.
Еще Белинский указывал на то, что творчество Вальтера Скотта не может
быть понято без понимания своеобразия сложной и бурной истории народов
Великобритании. "Читая Шекспира и Вальтера Скотта, видишь, что такие поэты
могли явиться только в стране, которая развилась под влиянием страшных
политических бурь, и еще более внутренних, чем внешних; в стране
общественной и практической, чуждой всякого фантастического и
созерцательного направления, диаметрально противоположной
восторженно-идеальной Германии и в то же время родственной ей по глубине
своего духа" {В. Г. Белинский. Общее значение слова "литература". Собр. соч.
в трех томах, т. II, стр. 109.}.
Наряду с бурными событиями мировой истории, современником которых он
был, огромное значение для Вальтера Скотта имели судьбы родной Шотландии,
переживавшей в его пору глубокие, коренные изменения своего
социально-экономического уклада. Речь шла о столь кардинальных сдвигах в
экономике, общественных отношениях, культуре и быте страны, что Маркс в
"Капитале" (в главе "Так называемое первоначальное накопление")
характеризует их как своего рода "революцию" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. XVII, стр. 798.}; речь шла об уничтожении тех форм родового строя,
которые еще сохранялись в Шотландии вплоть до 1745 г. в виде так называемых
кланов. Крупные собственники насильственно сгоняли шотландских горцев с
общинной земли, которую они занимали с незапамятных времен. Многие сотни
тысяч вчерашних крестьян пополняли армию безработных, подпадая под действие
новых законов капиталистической эксплуатации.
"Эту революцию, начавшуюся в Шотландии вслед за последним восстанием
претендента, - пишет Маркс в указанной главе "Капитала", - можно проследить
в ее первых фазах по работам сэра Джемса Стюарта и Джемса Андерсона. В XVIII
столетии гэлам, которых сгоняли с земли, воспрещалась в то же время
эмиграция, так как хотели насильно загнать их в Глазго и другие фабричные
города" {Там же.}.
Одним из проявлений этой ломки патриархально-родовых отношений в
Шотландии были события, разыгравшиеся в обширных поместьях герцогини
Сутерленд в 1814-1820 гг., т. е. в то самое время, когда Скотт писал свои
первые так называемые "шотландские романы". В течение этого недолгого срока
с земли герцогини Сутерленд были согнаны пятнадцать тысяч крестьян. "Все их
деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбище. Британские
солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв
с местными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной избе, так как она
отказалась ее покинуть" {Там же, стр. 799.}.
Присвоив себе, таким образом, 794 тысячи акров земли, принадлежавшей
клану, герцогиня отвела обезземеленным крестьянским семьям клочки земли на
прибрежном пустыре, не приносившем ей никакого дохода. "Герцогиня обнаружила
столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 ш. 6 п. за
акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за ее
род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм,
предназначенных для овцеводства, причем в каждой ферме жила
одна-единственная семья, большей частью английские арендаторы-батраки. В
1825 г. 15000 гэлов уже были замещены 131000 овец. Часть аборигенов,
изгнанных на морской берег, пыталась прокормиться рыболовством. Они
превратились в амфибий и жили, по словам одного английского писателя,
наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь
наполовину обеспечивали их существование.
Но бравых гэлов ждало новое и еще более тяжелое испытание за их
горно-романтическое преклонение перед "большими людьми" клана. Запах рыбы
бросился в нос "большим людям". Они пронюхали в нем нечто прибыльное и сдали
морское побережье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были
изгнаны вторично" {К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 799-800.}.
Нельзя не усмотреть непосредственную связь между этими
социально-экономическими сдвигами, столь болезненно отразившимися на судьбах
шотландского крестьянства, и существом исторических романов Скотта,
выходивших в свет в ту самую пору, когда завершался процесс "очищения"
шотландских земель, описываемый Марксом. Судьбы экспроприированного
шотландского крестьянства, согнанного с земли, обращенного в нищих и бродяг,
преступных в глазах лицемерного закона в силу самой своей обездоленности,
составляют реальную историческую основу множества ярких характеров,
обрисованных Вальтером Скоттом. Таков его Эди Охильтри, старый нищий,
отставной солдат, богатый народной мудростью и от души презирающий и
титулованную знать и аристократию денежного мешка ("Антикварий"), Таковы Мег
Меррилиз ("Гай Маннеринг"), Мэйдж Уайльдфайр и ее мать ("Эдинбургская
темница") и все группирующиеся вокруг них "темные люди", контрабандисты,
кочующие цыгане, горные разбойники, поставленные вне закона. Таков Роб Рой и
его мятежный клан в одноименном романе. Таковы, косвенным образом, в
исторической проекции в прошлое, и вольные стрелки Робина Гуда ("Айвенго").
Все эти образы в более или менее романтизированной форме воспроизводят,
однако, реальное массовое явление, характерное для судеб шотландского народа
в период промышленного переворота и ликвидации феодально-патриархального
строя. Заслугой Скотта как художника, обеспечившей мировое значение лучшим
из его исторических романов, было именно то, что он, хотя бы частично,
отдавал себе отчет в том, какой кровавой, дорогой ценой принужден был
расплачиваться его родной народ за издержки первоначального накопления, и
отразил в своих произведениях его действительную участь.
Именно люди из народа и вносят в роман Скотта его поэтичность и его
юмор. В системе образов Скотта поэзия крестьянских народных масс
противостоит прозе дворянско-буржуазного существования. Секрет
действительной поэтичности романов Скотта - не в живописании лат, мечей,
средневековых камзолов, а в том фольклорном начале, которое связано в его
произведениях с отражением действительных судеб крестьянства. Как жалки
"поэтические" потуги купеческого сынка Франка Осбальдистона по сравнению с
истинно-поэтическим свободолюбивым пылом Роб Роя! Как мертва книжная
эрудиция Антиквария по сравнению с живым народным юмором и воображением
нищего Эди Охильтри! Как плоско и бессодержательно действительное существо
паразитической феодальной "идиллии" Айвенго и леди Ровены (с заслуженной
злостью высмеянной Теккереем в пародии "Ревекка и Ровена") по сравнению со
свободным житьем Робина Гуда и его вольницы! На живом фоне народной жизни в
романах Скотта особенно рельефно проступает бедность и скудость духовного
мира официальных привилегированных "героев", принадлежащих к правящим
классам; особенно наглядной становится эгоистическая узость их жизненных
целей и стремлений. Контраст этот возникает объективно, Скотт не навязывает
его читателям, но он проступает в лучших его романах с незаурядной
художественной убедительностью.
Однако нельзя не отметить, что романы Вальтера Скотта при всех
преимуществах, которыми они, несомненно, обладают по сравнению с его более
ранними историческими поэмами, отражают судьбы шотландского народа не полно,
односторонне. Особенно поучительно в этом отношении сопоставление Скотта с
его современником, надолго им пережитым, с великим шотландским поэтом
Робертом Бернсом. Бернс понимал полнее и глубже, чем Вальтер Скотт,
положение шотландского крестьянства, угнетаемого и разоряемого и
собственными феодалами и новоявленными буржуазными эксплуататорами. В голосе
шотландского народа он услышал не только скорбь о прошлом, но и голос
негодования, возмущения, призыв к борьбе. Герои "Веселых нищих" Бернса,
казалось бы, очень похожи на бродяг, контрабандистов и нищих Скотта, но они
исполнены гораздо более развитого и сознательного чувства собственного
достоинства, они ощущают себя настоящими людьми и менее всего помышляют о
том, чтобы сдаться на милость своих угнетателей или служить им. Между тем в
исторических романах Скотта сюжетная миссия его героев-отщепенцев, вступая
зачастую в противоречие с внутренней логикой их характера, как правило, в
конечном счете сводится, по воле автора, именно к тому, чтобы устроить
судьбу героев, принадлежащих к правящим кругам страны, а затем скромно
удалиться за пределы повествования. Разница между Бернсом и Скоттом
заключается в том, что шотландский поэт был певцом
революционно-демократических устремлений передовой части своего народа. Он
звал его вперед, и поэзия его была поэтому обращена к будущему. Скотту это
будущее оставалось неясным, и его романы подытоживают уже исчерпанные,
решенные историей конфликты.
Весьма характерно, что хотя судьба крестьянства, сгоняемого,
выкорчевываемого с родной почвы под напором новых буржуазных порядков,
составляет первооснову романов Скотта, он в своем выборе исторических тем
обходит те народные движения, которые носили открыто революционный характер
и выходили далеко за пределы, по которым пошло впоследствии компромиссное до
поры до времени развитие буржуазной Англии. Среди его героев находится место
легендарному разбойнику Робину Гуду - народному мстителю и заступнику. Но
Робин Гуд и его соратники, разбойники из Шервудского леса, появляются в
"Айвенго", согласно сюжету романа, в роли добрых друзей и послушных
подданных "законного" короля Ричарда Львиное Сердце, чтобы помочь ему
укрепить свою власть в борьбе с непокорными феодалами. А для Уота Тайлера и
руководимого им могучего восстания английских крестьян, уже не имевших
ничего общего ни с королями, ни с феодалами, в романах Вальтера Скотта о
средневековой Англии не нашлось места. Не нашлось у него места и для
плебейских героев английской революции 1648 года, - для той народной массы,
которая шла за левеллерами и диггерами. Современники Скотта - английские
революционные романтики Байрон и Шелли - сумели не только осознать, в какую
пропасть нищеты и угнетения толкает капитализм народные массы страны, но и
различить в самой эксплуатируемой и страдающей массе народа носителей нового
будущего. Байрон и Шелли обращались к рабочим с призывом бороться за
освобождение народных масс. Вальтер Скотт в своих романах по сути дела, как
бы предлагал народу спокойно занять свое место в "законном" ходе вещей. А
законным ходом вещей для него представлялся, при всех его социальных
издержках и острых противоречиях, тот путь развития Англии, который
завершался полюбовным разделом добычи и власти между крупным землевладением
и финансовым капиталом.
Противоречия вальтер-скоттовской философии истории и всего его
творчества были раскрыты и критически оценены Белинским. Высоко ценя
достоинства Скотта-романиста, великий русский критик указал, однако, что в
его романах "невозможно не увидеть в авторе человека более замечательного
талантом, нежели сознательно широким пониманием жизни, тори, консерватора и
аристократа по убеждению и привычкам" {В. Г. Белинский. Взгляд на русскую
литературу 1847 года. Статья I. Собр. соч., т. III, стр. 792.}.
Замечательный талант Скотта, отмеченный Белинским в этой наиболее
поздней, итоговой критической оценке, в лучших его произведениях брал верх
над этой узостью убеждений и привычек. Своим отношением к закономерностям
исторического развития и к роли народа в истории Скотт-романист решительно
отличался и от реакционных романтиков "Озерной школы", и от позднейших
эпигонов реакционного романтизма вроде Дизраэли и Карлейля, с их
антинародным культом "героических личностей" и идеалистическим
превознесением провиденциального мистического начала в истории.
Белинский тонко подметил это принципиальное отличие Скотта от
романтизма реакционного направления: "...поэт, всего менее романтический и
всего более распространивший страсть к феодальным временам. Вальтер Скотт -
самый положительный ум..." {В. Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина.
Статья II. Собр. соч., т. III, стр. 237.}, - писал критик, характеризуя
противоречивый характер исторического романа Скотта. "С такою страстью и с
такою словоохотливостью" {Там же.}, - по выражению Белинского, - описывая
средневековье, Скотт, однако, рассматривает его как пройденный человечеством
этап, возвышаясь логикой своих образов и ходом изображаемых событий над
собственными сентиментальными пристрастиями и предрассудками. Отдавая себе,
хотя и не полно, отчет в исторической неизбежности завершавшейся на его
глазах грандиозной ломки старых, феодально-патриархальных отношений, -
ломки, в ходе которой народные массы вышли на авансцену, - он сумел
обогатить роман совершенно новым, общественно-значительным содержанием.
Именно с этим связаны начатки реалистической типизации в изображении
общественных явлений, проявляющиеся в лучших исторических романах Скотта.
При всех его романтических иллюзиях Скотт, все-таки улавливает основное
направление движения истории, беспощадно разрушающей
феодально-патриархальные докапиталистические отношения и заменяющей их
новыми, буржуазными отношениями. Гибель шотландских кланов, обезземеливание
и обнищание крестьянства, оскудение и разрушение старых дворянских гнезд,
сращение новой аристократии с буржуазией и хищническое "преуспеяние"
капиталистических дельцов в метрополии и колониях, - эти типические процессы
британской истории нового времени получают отражение в его творчестве.
Сквозь романтически-произвольные перипетии его сюжетов, в вымышленных
авантюрных столкновениях его персонажей пробивает себе дорогу хотя еще и
неполно осознанная самим писателем историческая необходимость. Этим
объясняется познавательное значение лучших исторических романов Скотта,
оцененное по достоинству такими поборниками реализма как Пушкин, Белинский,
Бальзак.
Еще в сравнительно ранней рецензии на книгу Аллана Каннингама "О жизни
и произведениях Сира Вальтера Скотта" (1835), Белинский отметил общественную
прочно установившейся репутацией заставили Скотта выпустить свой первый
роман анонимно. "Уэверли, или шестьдесят лет назад" (Waverly, or Tis Sixty
Years Since, 1814) вышел без имени автора, а последовавшие за ним
многочисленные романы также поступали в продажу анонимно, как сочинения
автора "Уэверли", успех которого был огромен.
Жанр исторического романа не был абсолютно нов для тогдашнего
английского читателя. Еще в XVIII веке романисты "готической школы" охотно
обращались к средневековой истории в поисках драматических сюжетов и
колоритного декоративного фона. Ближе по времени к "Уэверли" были сделаны
небезынтересные попытки более серьезной разработки исторического жанра.
Среди этих непосредственных предшественников исторических романов Скотта
особенного внимания заслуживают "Шотландские вожди" (The Scottish Chiefs,
1810) писательницы Джен Портер (Jane Porter, 1776-1850), попытавшейся
воспроизвести в этом многотомном романе историю легендарного Вильяма Уоллеса
и других поборников шотландской свободы и независимости, воспетых Барбором,
Слепым Гарри и другими средневековыми шотландскими авторами.
Однако и книга Портер, и другие аналогичные опыты не имели
сколько-нибудь широкого резонанса, и интерес, представляемый ими теперь для
истории литературы, определяется лишь тем, что за ними последовали
исторические романы Вальтера Скотта. Именно его "Уэверли" отмечает
фактически начало развития исторического романа в Англии.
За "Уэверли" последовал целый поток исторических романов Скотта. В 1815
г. вышел "Гай Маннеринг, или Астролог" (Guy Mannering, or the Astrologer); в
1816 г. - "Антикварий" (The Antiquary), "Пуритане", как обычно условно
обозначают непереводимое заглавие "Old Mortality", и "Черный карлик" (The
Black Dwarf). За ним последовали: "Роб Рой" (Rob Roy, 1818), "Эдинбургская
темница, или Сердце Среднего Лотиана" (The Heart of the Midlothian, 1818),
"Ламмермурская невеста" (The Bride of Lammermoor, 1819), "Легенда о
Монтрозе" (The Legend of Montrose, 1819), "Айвенго" (Ivanhoe, 1820),
"Монастырь" (The Monastery, 1820) и "Аббат" (The Abbot, 1820), "Кенильворт"
(Kenilworth, 1821), "Пират" (The Pirate, 1822), "Похождения Нигеля" (The
Fortunes of Nigel, 1822), "Пивериль Пик" (Peveril of the Peak, 1822),
"Квентин Дорвард" (Quentin Durward, 1823), "Сент-Ронанские воды" (St.
Ronan's Well, 1824), "Редгаунтлет" (Redgauntlet, 1824). "Талисман" (The
Talisman, 1825), "Вудсток" (Woodstock, 1826), "Пертская красавица" (The Fair
Maid of Perth, 1828), "Анна Гейерштейн" (Anne of Geierstein, 1829), "Замок
Опасный" (Castle Dangerous, 1832) и "Граф Роберт Парижский" (Count Robert of
Paris, 1832), Свыше 25 романов, не считая более мелких повестей и рассказов,
были, таким образом, написаны Вальтером Скоттом на протяжении 17 лет, -
продуктивность, возможная лишь благодаря "импровизаторскому" методу,
характерному для его творчества, и приводившая по временам к повторениям и
штампам. Некоторые из романов объединялись друг с другом по принципу
циклизации. Так, "Черный карлик", "Эдинбургская темница", "Легенда о
Монтрозе" и другие составляли серию "Рассказов трактирщика" (Tales of my
Landlord), редактором и составителем которых выступал Джедидия Клейшботам,
словоохотливый школьный учитель и приходский писарь из местечка Гэндерклю.
"Талисман" и "Обрученные" входили в цикл "Повестей о крестоносцах" (Tales of
the Crusaders). Рассказы "Вдова горца", "Два гуртовщика" и "Дочь врача" и
роман "Пертская красавица" образовали цикл "Хроники Кэнонгейта" (Chronicles
of the Canongate, 1827-1828).
Последние годы жизни писателя были несчастливы. Успех "Уэверли" и
последовавших за ним романов позволил было Вальтеру Скотту приняться за
осуществление наивной романтической мечты. Подобно тому как в прошлом
столетии Горэс Уолпол пожелал переделать свою загородную виллу в
Стробери-Хилле в "настоящее" готическое здание, Вальтер Скотт задумал
превратить свой Абботсфорд в еще более обширный средневековый замок,
окруженный парками и угодьями. Абботсфорд должен был стать гнездом нового
дворянского рода, где воскресли бы рыцарственные доблести, блеск и величие
того шотландского клана, к которому с гордостью причислял себя Скотт. Эта
прихоть, ставшая почти манией, была куплена дорогой ценой. Ободренный
небывалым успехом своих романов, Скотт принял участие в спекуляциях своих
издателей и вместе с ними зимою 1825/26 г. потерпел банкротство. Это
банкротство нанесло тяжелый удар Скотту. Одним из его неизбежных последствий
было раскрытие анонимного авторства его романов - той авторской тайны,
которою так наслаждался Скотт. "Великий Неизвестный стал - увы! - слишком
хорошо известным", - с горечью записал он в своем дневнике вскоре после
банкротства. Будучи не в силах расстаться с Абботсфордом, продажа которого
могла бы удовлетворить кредиторов, Скотт принял на себя обязательство
оплатить огромную сумму своего долга (130 тысяч фунтов стерлингов) за счет
литературных гонораров и с лихорадочной энергией принялся за работу.
Романы, статьи, детские книги, исторические сочинения - все это
следовало друг за другом непрерывным потоком. Многое из выходившего в эти
годы под именем Скотта имело ремесленный, компилятивный характер. Ему с
трудом удавалось найти время для предпринятой в эту же пору работы по
изданию пересмотренного и подробно прокомментированного полного собрания
романов - "великого творения" ("magnum opus"), как шутливо называл его сам
Вальтер Скотт.
В полемике с реакционером Шевыревым Белинский указывал на печальную
судьбу Скотта как на типичный пример враждебности собственнического общества
искусству. Возражая Шевыреву, который осмеливался ссылаться на Скотта, Гете
и Байрона, как на баловней общества, Белинский писал: "Вальтер Скотт, Гете и
Байрон!.. Да - это примеры блистательные, но, к несчастию, не доказательные.
Вальтер Скотт точно было разбогател, и разбогател своими литературными
трудами, но зато надолго ли? Он умер почти банкротом" {В. Г. Белинский. О
критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех
томах, т. I. М., Гослитиздат, 1948, стр. 256.}.
Среди исторических сочинений Скотта, относящихся к позднему периоду,
заслуживает внимания популярная "История Шотландии" (History of Scotland,
1829) и, в особенности, многотомная "Жизнь Наполеона Бонапарта" (The Life of
Napoleon Buonaparte, 1827), задуманная первоначально как небольшая
биография, но разросшаяся постепенно в объемистое, хотя по преимуществу и
компилятивное сочинение. В истолковании событий французской буржуазной
революции, которым посвящены первые два тома этого труда, как и в общей
оценке политической деятельности Наполеона, Скотт придерживается в основном
консервативно-филистерской точки зрения. Марат и Робеспьер характеризуются
им как "гарпии", "чудовища", исчадия ада; термидорианская реакция
объясняется... кровожадностью якобинцев, а глава, посвященная итогам
реставрации Бурбонов, написанная всего за три года до июльской революции,
заканчивается панегириком "времени, этому великому примирителю", и Карлу X,
"снискавшему всеобщую любовь своей обходительностью и уважение - своею
честностью и благородством".
В революционно-демократической критике 1830-х годов книга Скотта
вызвала резкое осуждение. "Бедный Вальтер Скотт! Будь ты богат, ты не
написал бы этой книги и не стал бы бедным Вальтером Скоттом". "Если я
снисходителен к Вальтеру Скотту и прощаю ему бессодержательность, ошибки,
кощунства и глупости его книги, прощаю ему даже скуку, мне доставленную, то
я никогда не могу простить ему ее тенденциозности". Так писал об этой книге
Гейне в "Путевых картинах".
"На чем сбили Вальтера Скотта экономические расчеты и выкладки? На
истории, а не на романах" {В. Г. Белинский. О критике и литературных мнениях
"Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т. I, стр. 259.}, -
заметил в 1836 г. Белинский в уже цитированной статье "О критике и
литературных мнениях "Московского наблюдателя"".
Некоторые стороны исторической концепции Скотта, развитой в "Жизни
Наполеона Бонапарта", представляют, однако, несомненный интерес. Это
относится в особенности к VII тому этого сочинения, посвященному по
преимуществу русской Отечественной войне 1812 года. Собирая материалы для
этого тома, Скотт особенно интересовался русским партизанским движением
(среди его корреспондентов был поэт-партизан Денис Давыдов). Подводя итоги
неудачам Наполеона в России, Скотт решительно отвергает версию, объяснявшую
их русскими морозами. Основой политических и военных ошибок, допущенных
Наполеоном при нападении на Россию, был, по Вальтеру Скотту, "моральный
просчет". Наполеон, по словам писателя, недооценил "суровую
самоотверженность" русского народа и восстановил против себя "национальное
чувство от берегов Борисфена [Днепра] до стен Китая".
Несмотря на свой исторический консерватизм, Скотт сумел извлечь для
себя существенный урок из опыта русской Отечественной войны 1812 года. Так
же как Байрон (в "Бронзовом веке"), он оценил величие патриотического
подвига русского народа, разгромившего захватническую армию Наполеона, и
это, несомненно, обогатило всю его историческую концепцию.
В вульгарном представлении творчество Вальтера Скотта нередко
трактовалось как далекое от жизни, чуждое современной писателю
действительности. Между тем немногие произведения периода романтизма несут
на себе столь резкий и определенный отпечаток своего времени, как
исторические романы Скотта. Напрасны и бесплодны попытки буржуазных
литературоведов автоматически вывести созданный автором "Уэверлш роман из
предшествовавших ему традиций английской и общеевропейской литературы.
Исторический роман Скотта нельзя целиком объяснить ни предромантической
"готикой", ни просветительским реализмом, хотя и то и другое направление
сыграло свою роль в формировании этого нового жанра.
Исторический роман должен был закономерно возникнуть именно в то время,
когда Вальтер Скотт выступил с первыми произведениями цикла "Уэверли".
Недаром датой выхода в свет первого романа Вальтера Скотта был именно 1814
год - год взятия Парижа и отречения Наполеона, когда, казалось, подводились
итоги побед и поражений французской буржуазной революции и когда дипломаты
союзных держав уже готовились заново перекроить всю карту Европы.
Именно французская буржуазная революция и последовавшие за нею битвы
народов, относящиеся к периоду наполеоновских войн, заставили по-новому
пересмотреть прежнее представление о незыблемости традиционных общественных
и государственных форм и о путях и законах движения истории. На площадях
якобинского Парижа и под Вальми, в партизанских схватках в Испании и на
полях Бородина родилось новое понятие нации и народа как субъекта
исторического развития. Именно этот грандиозный, новый исторический опыт
1789-1815 гг. и лег в основу литературного новаторства Вальтера Скотта,
позволив шотландскому писателю, говоря словами Пушкина, указать "источники
совершенно новые, неподозреваемые прежде, несмотря на существование
исторической драмы, созданной Шекспиром и Гете" {А. С. Пушкин. Полное собр.
соч., год. "Academia", M. 1936, т. 5.}.
Еще Белинский указывал на то, что творчество Вальтера Скотта не может
быть понято без понимания своеобразия сложной и бурной истории народов
Великобритании. "Читая Шекспира и Вальтера Скотта, видишь, что такие поэты
могли явиться только в стране, которая развилась под влиянием страшных
политических бурь, и еще более внутренних, чем внешних; в стране
общественной и практической, чуждой всякого фантастического и
созерцательного направления, диаметрально противоположной
восторженно-идеальной Германии и в то же время родственной ей по глубине
своего духа" {В. Г. Белинский. Общее значение слова "литература". Собр. соч.
в трех томах, т. II, стр. 109.}.
Наряду с бурными событиями мировой истории, современником которых он
был, огромное значение для Вальтера Скотта имели судьбы родной Шотландии,
переживавшей в его пору глубокие, коренные изменения своего
социально-экономического уклада. Речь шла о столь кардинальных сдвигах в
экономике, общественных отношениях, культуре и быте страны, что Маркс в
"Капитале" (в главе "Так называемое первоначальное накопление")
характеризует их как своего рода "революцию" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. XVII, стр. 798.}; речь шла об уничтожении тех форм родового строя,
которые еще сохранялись в Шотландии вплоть до 1745 г. в виде так называемых
кланов. Крупные собственники насильственно сгоняли шотландских горцев с
общинной земли, которую они занимали с незапамятных времен. Многие сотни
тысяч вчерашних крестьян пополняли армию безработных, подпадая под действие
новых законов капиталистической эксплуатации.
"Эту революцию, начавшуюся в Шотландии вслед за последним восстанием
претендента, - пишет Маркс в указанной главе "Капитала", - можно проследить
в ее первых фазах по работам сэра Джемса Стюарта и Джемса Андерсона. В XVIII
столетии гэлам, которых сгоняли с земли, воспрещалась в то же время
эмиграция, так как хотели насильно загнать их в Глазго и другие фабричные
города" {Там же.}.
Одним из проявлений этой ломки патриархально-родовых отношений в
Шотландии были события, разыгравшиеся в обширных поместьях герцогини
Сутерленд в 1814-1820 гг., т. е. в то самое время, когда Скотт писал свои
первые так называемые "шотландские романы". В течение этого недолгого срока
с земли герцогини Сутерленд были согнаны пятнадцать тысяч крестьян. "Все их
деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбище. Британские
солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв
с местными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной избе, так как она
отказалась ее покинуть" {Там же, стр. 799.}.
Присвоив себе, таким образом, 794 тысячи акров земли, принадлежавшей
клану, герцогиня отвела обезземеленным крестьянским семьям клочки земли на
прибрежном пустыре, не приносившем ей никакого дохода. "Герцогиня обнаружила
столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 ш. 6 п. за
акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за ее
род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм,
предназначенных для овцеводства, причем в каждой ферме жила
одна-единственная семья, большей частью английские арендаторы-батраки. В
1825 г. 15000 гэлов уже были замещены 131000 овец. Часть аборигенов,
изгнанных на морской берег, пыталась прокормиться рыболовством. Они
превратились в амфибий и жили, по словам одного английского писателя,
наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь
наполовину обеспечивали их существование.
Но бравых гэлов ждало новое и еще более тяжелое испытание за их
горно-романтическое преклонение перед "большими людьми" клана. Запах рыбы
бросился в нос "большим людям". Они пронюхали в нем нечто прибыльное и сдали
морское побережье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были
изгнаны вторично" {К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 799-800.}.
Нельзя не усмотреть непосредственную связь между этими
социально-экономическими сдвигами, столь болезненно отразившимися на судьбах
шотландского крестьянства, и существом исторических романов Скотта,
выходивших в свет в ту самую пору, когда завершался процесс "очищения"
шотландских земель, описываемый Марксом. Судьбы экспроприированного
шотландского крестьянства, согнанного с земли, обращенного в нищих и бродяг,
преступных в глазах лицемерного закона в силу самой своей обездоленности,
составляют реальную историческую основу множества ярких характеров,
обрисованных Вальтером Скоттом. Таков его Эди Охильтри, старый нищий,
отставной солдат, богатый народной мудростью и от души презирающий и
титулованную знать и аристократию денежного мешка ("Антикварий"), Таковы Мег
Меррилиз ("Гай Маннеринг"), Мэйдж Уайльдфайр и ее мать ("Эдинбургская
темница") и все группирующиеся вокруг них "темные люди", контрабандисты,
кочующие цыгане, горные разбойники, поставленные вне закона. Таков Роб Рой и
его мятежный клан в одноименном романе. Таковы, косвенным образом, в
исторической проекции в прошлое, и вольные стрелки Робина Гуда ("Айвенго").
Все эти образы в более или менее романтизированной форме воспроизводят,
однако, реальное массовое явление, характерное для судеб шотландского народа
в период промышленного переворота и ликвидации феодально-патриархального
строя. Заслугой Скотта как художника, обеспечившей мировое значение лучшим
из его исторических романов, было именно то, что он, хотя бы частично,
отдавал себе отчет в том, какой кровавой, дорогой ценой принужден был
расплачиваться его родной народ за издержки первоначального накопления, и
отразил в своих произведениях его действительную участь.
Именно люди из народа и вносят в роман Скотта его поэтичность и его
юмор. В системе образов Скотта поэзия крестьянских народных масс
противостоит прозе дворянско-буржуазного существования. Секрет
действительной поэтичности романов Скотта - не в живописании лат, мечей,
средневековых камзолов, а в том фольклорном начале, которое связано в его
произведениях с отражением действительных судеб крестьянства. Как жалки
"поэтические" потуги купеческого сынка Франка Осбальдистона по сравнению с
истинно-поэтическим свободолюбивым пылом Роб Роя! Как мертва книжная
эрудиция Антиквария по сравнению с живым народным юмором и воображением
нищего Эди Охильтри! Как плоско и бессодержательно действительное существо
паразитической феодальной "идиллии" Айвенго и леди Ровены (с заслуженной
злостью высмеянной Теккереем в пародии "Ревекка и Ровена") по сравнению со
свободным житьем Робина Гуда и его вольницы! На живом фоне народной жизни в
романах Скотта особенно рельефно проступает бедность и скудость духовного
мира официальных привилегированных "героев", принадлежащих к правящим
классам; особенно наглядной становится эгоистическая узость их жизненных
целей и стремлений. Контраст этот возникает объективно, Скотт не навязывает
его читателям, но он проступает в лучших его романах с незаурядной
художественной убедительностью.
Однако нельзя не отметить, что романы Вальтера Скотта при всех
преимуществах, которыми они, несомненно, обладают по сравнению с его более
ранними историческими поэмами, отражают судьбы шотландского народа не полно,
односторонне. Особенно поучительно в этом отношении сопоставление Скотта с
его современником, надолго им пережитым, с великим шотландским поэтом
Робертом Бернсом. Бернс понимал полнее и глубже, чем Вальтер Скотт,
положение шотландского крестьянства, угнетаемого и разоряемого и
собственными феодалами и новоявленными буржуазными эксплуататорами. В голосе
шотландского народа он услышал не только скорбь о прошлом, но и голос
негодования, возмущения, призыв к борьбе. Герои "Веселых нищих" Бернса,
казалось бы, очень похожи на бродяг, контрабандистов и нищих Скотта, но они
исполнены гораздо более развитого и сознательного чувства собственного
достоинства, они ощущают себя настоящими людьми и менее всего помышляют о
том, чтобы сдаться на милость своих угнетателей или служить им. Между тем в
исторических романах Скотта сюжетная миссия его героев-отщепенцев, вступая
зачастую в противоречие с внутренней логикой их характера, как правило, в
конечном счете сводится, по воле автора, именно к тому, чтобы устроить
судьбу героев, принадлежащих к правящим кругам страны, а затем скромно
удалиться за пределы повествования. Разница между Бернсом и Скоттом
заключается в том, что шотландский поэт был певцом
революционно-демократических устремлений передовой части своего народа. Он
звал его вперед, и поэзия его была поэтому обращена к будущему. Скотту это
будущее оставалось неясным, и его романы подытоживают уже исчерпанные,
решенные историей конфликты.
Весьма характерно, что хотя судьба крестьянства, сгоняемого,
выкорчевываемого с родной почвы под напором новых буржуазных порядков,
составляет первооснову романов Скотта, он в своем выборе исторических тем
обходит те народные движения, которые носили открыто революционный характер
и выходили далеко за пределы, по которым пошло впоследствии компромиссное до
поры до времени развитие буржуазной Англии. Среди его героев находится место
легендарному разбойнику Робину Гуду - народному мстителю и заступнику. Но
Робин Гуд и его соратники, разбойники из Шервудского леса, появляются в
"Айвенго", согласно сюжету романа, в роли добрых друзей и послушных
подданных "законного" короля Ричарда Львиное Сердце, чтобы помочь ему
укрепить свою власть в борьбе с непокорными феодалами. А для Уота Тайлера и
руководимого им могучего восстания английских крестьян, уже не имевших
ничего общего ни с королями, ни с феодалами, в романах Вальтера Скотта о
средневековой Англии не нашлось места. Не нашлось у него места и для
плебейских героев английской революции 1648 года, - для той народной массы,
которая шла за левеллерами и диггерами. Современники Скотта - английские
революционные романтики Байрон и Шелли - сумели не только осознать, в какую
пропасть нищеты и угнетения толкает капитализм народные массы страны, но и
различить в самой эксплуатируемой и страдающей массе народа носителей нового
будущего. Байрон и Шелли обращались к рабочим с призывом бороться за
освобождение народных масс. Вальтер Скотт в своих романах по сути дела, как
бы предлагал народу спокойно занять свое место в "законном" ходе вещей. А
законным ходом вещей для него представлялся, при всех его социальных
издержках и острых противоречиях, тот путь развития Англии, который
завершался полюбовным разделом добычи и власти между крупным землевладением
и финансовым капиталом.
Противоречия вальтер-скоттовской философии истории и всего его
творчества были раскрыты и критически оценены Белинским. Высоко ценя
достоинства Скотта-романиста, великий русский критик указал, однако, что в
его романах "невозможно не увидеть в авторе человека более замечательного
талантом, нежели сознательно широким пониманием жизни, тори, консерватора и
аристократа по убеждению и привычкам" {В. Г. Белинский. Взгляд на русскую
литературу 1847 года. Статья I. Собр. соч., т. III, стр. 792.}.
Замечательный талант Скотта, отмеченный Белинским в этой наиболее
поздней, итоговой критической оценке, в лучших его произведениях брал верх
над этой узостью убеждений и привычек. Своим отношением к закономерностям
исторического развития и к роли народа в истории Скотт-романист решительно
отличался и от реакционных романтиков "Озерной школы", и от позднейших
эпигонов реакционного романтизма вроде Дизраэли и Карлейля, с их
антинародным культом "героических личностей" и идеалистическим
превознесением провиденциального мистического начала в истории.
Белинский тонко подметил это принципиальное отличие Скотта от
романтизма реакционного направления: "...поэт, всего менее романтический и
всего более распространивший страсть к феодальным временам. Вальтер Скотт -
самый положительный ум..." {В. Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина.
Статья II. Собр. соч., т. III, стр. 237.}, - писал критик, характеризуя
противоречивый характер исторического романа Скотта. "С такою страстью и с
такою словоохотливостью" {Там же.}, - по выражению Белинского, - описывая
средневековье, Скотт, однако, рассматривает его как пройденный человечеством
этап, возвышаясь логикой своих образов и ходом изображаемых событий над
собственными сентиментальными пристрастиями и предрассудками. Отдавая себе,
хотя и не полно, отчет в исторической неизбежности завершавшейся на его
глазах грандиозной ломки старых, феодально-патриархальных отношений, -
ломки, в ходе которой народные массы вышли на авансцену, - он сумел
обогатить роман совершенно новым, общественно-значительным содержанием.
Именно с этим связаны начатки реалистической типизации в изображении
общественных явлений, проявляющиеся в лучших исторических романах Скотта.
При всех его романтических иллюзиях Скотт, все-таки улавливает основное
направление движения истории, беспощадно разрушающей
феодально-патриархальные докапиталистические отношения и заменяющей их
новыми, буржуазными отношениями. Гибель шотландских кланов, обезземеливание
и обнищание крестьянства, оскудение и разрушение старых дворянских гнезд,
сращение новой аристократии с буржуазией и хищническое "преуспеяние"
капиталистических дельцов в метрополии и колониях, - эти типические процессы
британской истории нового времени получают отражение в его творчестве.
Сквозь романтически-произвольные перипетии его сюжетов, в вымышленных
авантюрных столкновениях его персонажей пробивает себе дорогу хотя еще и
неполно осознанная самим писателем историческая необходимость. Этим
объясняется познавательное значение лучших исторических романов Скотта,
оцененное по достоинству такими поборниками реализма как Пушкин, Белинский,
Бальзак.
Еще в сравнительно ранней рецензии на книгу Аллана Каннингама "О жизни
и произведениях Сира Вальтера Скотта" (1835), Белинский отметил общественную