Страница:
движение человеческой мысли, говорит об ухе и глазе людей, как о высоких
храмах, воздвигнутых для Скульптуры и Поэзии (там же). Эта сложность
проистекает не из формалистической игры словом, а из стремления Шелли
охватить и воспроизвести все многообразие и богатство жизненных
закономерностей, реальная сущность которых еще не вполне им постигнута.
Знаменательно, что там, где Шелли наиболее приближается к пониманию
действительной жизни и где он обращается непосредственно к народу, язык его
становится наиболее ясным, простым и четким, отнюдь не утрачивая своей
поэтической яркости.
Особенно поражает своей простотой и классической ясностью язык
революционной публицистики Шелли. То же относится и к языку его
революционных песен, которые со времен чартизма стали достоянием английских
трудящихся.
Можно привести в качестве примера поразительные по своей жизненности и
общедоступности лаконические определения того, что такое подлинная свобода.
В "Маскараде анархии", внутренне полемизируя с буржуазно-либеральной фразой,
Шелли пользуется образами, взятыми из повседневной жизни трудящихся,
отражающими их нужду, их насущные потребности. Для рабочего свобода - это
хлеб, это счастливый домашний очаг, это одежда, огонь и еда. Свобода - это
мир... "Эта поэма была написана для народа, а потому более популярным тоном,
чем обычно", - отмечает Мэри Шелли, комментируя "Маскарад анархии". Проще,
яснее становится и синтаксическая структура: от сложных периодов, насыщенных
множеством соподчиненных ассоциаций, поэт переходит к четкой лаконической
речи. Классическим примером может служить "Песнь людям Англии", целиком
построенная на чеканных афоризмах-антитезах, аллегорический смысл которых
(трутни - паразитические, эксплуататорские классы, пчелы - трудящиеся массы)
свободен от всякой романтической туманности. Стиль Шелли становится здесь
средством революционной агитации, средством выражения высоких народолюбивых
идей, средством выражения мечты о счастливом будущем человечества, основу
которой поэт находит в действительности.
Нельзя не согласиться с наблюдением Е. И. Клименко, которая,
проанализировав первое, рожденное в борьбе публицистическое произведение
Шелли - "Обращение к ирландскому народу", приходит к выводу, что
"характерные для революционной лирики Шелли черты стиля зародились в языке
его агитационной прозы раньше, чем развились в стихах" {Е. И. Клименко. Язык
и стиль Шелли. "Ученые записки Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена", т.
VIII, 1937.}. Действительно, в творчестве Шелли развивается в дальнейшем
основное зерно, заложенное поэтом в "Обращении к ирландскому народу": в
стиле Шелли сочетается романтический пафос с жизненной правдивостью. С одной
стороны, перед нами строгое, точное и сдержанное, хотя, вместе с тем,
внутренне очень напряженное описание фактического положения в стране; с
другой стороны - высоко патетическое обращение Шелли к Ирландии,
характеризующее смелыми и яркими метафорами доблесть ее сынов, и, наконец,
чудесное видение освобожденной Ирландии. "О, Ирландия, изумруд океана, чьи
сыны благородны и храбры, чьи дочери достойны, искренни и прекрасны, ты -
остров, на чьих зеленых берегах я хотел бы увидеть воздвигнутым знамя
свободы - огненный флаг-маяк, у которого мир зажжет факел свободы".
Торжественный, патетический, "метафорический стиль" (как определил его
сам Шелли) сохраняется в лирике Шелли и в последующие годы, но его идейные и
художественные функции все расширяются и усложняются по мере духовного
возмужания поэта. В "Королеве Маб", в "Восстании Ислама", в "Освобожденном
Прометее" и других произведениях этот патетический стиль прекрасно передает,
в соответствии со стихийно-материалистическим мировоззрением поэта,
величественное движение стихий, красоту и необозримость вечно изменяющейся
природы.
По умению захватить читателя ощущением грандиозности происходящих в
мире процессов - движения миров и планет, дыхания ветра, колебания света и
тени - Шелли не знает соперников в английской литературе.
Этот торжественный патетический стиль служит высокопоэтической
романтической формой пророческого предвосхищения будущих судеб человечества.
Он великолепно звучит в грозных обличительных обращениях поэта-обвинителя,
предрекающего гибель царей и тиранов, и в восторженных лирических гимнах во
славу прекрасных, еще нераскрывшихся возможностей, заложенных в человеке.
Стиль Шелли отличается исключительным богатством выразительных средств.
Бальмонт насчитывает, например, у Шелли свыше 150 эпитетов к слову "луна".
В области стихосложения, метрики, рифмы и ритма Шелли выступает как
один из выдающихся новаторов английского стиха. Опираясь на традиции
английского национального стихосложения, Шелли, подобно Байрону, охотно
использует в своих произведениях и так называемую спенсерову строфу
("Восстание Ислама", "Адонаис" и др.), прочно вошедшую в обиход английской
поэзии со времен Возрождения; вместе с тем, он обращается и к белому
нерифмованному стиху ("Королева Маб", "Прометей", "Ченчи", "Карл I"), столь
любимому Шекспиром и Мильтоном. В лирике он часто использует сонет - форму,
хотя и сложившуюся под влиянием итальянского Ренессанса, но органически
усвоенную в Англии и ставшую национальной. Шелли не раз ссылался на свою
связь с национальной поэтической традицией Спенсера, Шекспира, Мильтона.
Так, например, в предисловии к "Восстанию Ислама" он пишет: "Я выбрал для
своей поэмы спенсерову строфу, - размер необычайно красивый, - не потому,
что я считаю ее более тонким образцом поэтической гармонии, чем белый стих
Шекспира и Мильтона, а потому, что в этой последней области нет места для
посредственности: вы должны одержать победу или пасть. Этого, пожалуй,
должен был бы желать дух честолюбивый. Но меня привлекало также
блистательное звуковое великолепие, которого ум, напитанный музыкальными
мыслями, может достигнуть в этом размере правильным и гармоничным
распределением пауз". Это стремление к музыкальности стиха является одним из
важнейших проявлений новаторства Шелли в области художественной формы.
В поэзии Шелли английский стих достигает не известной прежде
мелодичности и разнообразия ритма и рифмы.
Излюбленным размером стиха Шелли является традиционный английский ямб,
хорей. Однако он часто пользуется и смешанными ритмами. Стих Шелли, всегда
очень динамичный, стремительный и порывистый, по своему ритму соответствует
общему духу его творчества, окрыленного пафосом свободы, устремленного к
светлому будущему.
Новаторство Шелли проявляется и в создании нового для английской
литературы жанра революционной песни-марша, в которой традиционные
английские ритмы звучат по-новому, боевым, мобилизующим призывом. Такова,
например, заключительная часть "Маскарада анархии" и "Песни людям Англии",
которые пользовались широкой популярностью у чартистов.
Вопрос о ритмических, музыкальных принципах стиха Шелли - это большая и
самостоятельная тема, еще ожидающая своего исследователя. Шелли варьирует в
каждом новом своем произведении рифмы и ритмы, ударения, аллитерации,
организацию строф, припевы, повторы; стремясь к максимальной выразительности
идеи, он избегает ритмического интонационного однообразия и в пределах
каждого произведения.
Для "Освобожденного Прометея", "Эллады" и других произведений Шелли
характерно как бы симфоническое построение: различные стихотворные
лейтмотивы, сменяя и оттеняя друг друга, сливаются в общем идейном и
музыкальном единстве сложной симфонии шеллиевского стиха.
Важной особенностью музыкальной структуры стиха Шелли является
аллитерация. И ни у кого из его современников этот прием не доведен до
такого совершенства, как у Шелли. Характерно, например, использование
аллитерации в "Оде к западному ветру" для звуковой характеристики осеннего
ветра:
О wild West Wind, thou breath of Autumn's
being...
В "Освобожденном Прометее" в словах Ионы аллитерация выразительно
передает шелест отшумевших звуков, о которых она говорит сестре:
Ah me! sweet sister,
The stream of sound has ehbed away from us...
Легко и свободно рифмует Шелли свой стих. Помимо конечной рифмы, он
пользуется для большей музыкальности и напевности и так называемой
внутренней рифмой, которую можно встретить и в "Освобожденном Прометее" и в
"Элладе", и в "Облаке", и во многих других произведениях.
Поэтическое творчество Шелли последних лет, как и его теоретические
работы свидетельствуют о том, что он упорно работал над усовершенствованием
своего стиха, видя в его музыкальности, выразительности и доходчивости
важнейшее условие для осуществления великой общественной миссии поэзии.
Эстетические искания Шелли 20-х годов отразились в его последнем
теоретическом сочинении - "Защита поэзии" (A Defence of Poetry, 1821). Это -
выдающийся манифест революционного романтизма. В нем Шелли обосновывает
высокое назначение искусства, как могучего оружия в борьбе за преобразование
действительности. Трактат этот подводит итог деятельности Шелли в области
теории и истории искусства.
Уже в своих первых литературно-эстетических высказываниях (примечания к
"Королеве Маб", предисловие к "Восстанию Ислама") Шелли подчеркивает
общественно-воспитательную и преобразовательную роль искусства. В начале
своей деятельности, еще не изжив своих просветительских иллюзий, Шелли
склонен несколько преувеличивать эту роль, как и роль духовного, этического
начала вообще; но основное направление его теоретико-эстетических исканий
было глубоко плодотворным и прогрессивным.
Искусство должно служить делу свободы и справедливости - такова
основная идея введения к "Восстанию Ислама", написанного в 1818 г. "Я
старался соединить в одно целое напевность размеренной речи, воздушные
сочетания фантазии, быстрые и тонкие переходы человеческой страсти, словом -
все те элементы, которые по существу составляют поэму, и все это я хотел
посвятить делу широкой и освободительной морали: мне хотелось зажечь в
сердцах моих читателей благородное воодушевление идеями свободы и
справедливости". Шелли считает, что все компоненты художественного
произведения должны быть объединены освободительной, демократической идеей,
без которой искусство теряет смысл и цель существования.
Шелли прекрасно сознавал противоположность своей эстетической программы
эстетике реакционного романтизма. "Угрюмость и человеконенавистничество, -
писал он в том же введении, - сделались отличительной чертой эпохи, в
которую мы живем, утешением разочарования, бессознательно стремящегося найти
утоление в своенравном преувеличении собственного отчаяния. В силу этого
литература нашего века была запятнана безнадежностью умов, ее создавших.
Метафизические изыскания, равно как и исследования в области нравственных
вопросов и политического знания, сделались не чем иным, как тщетными
попытками оживить погибшие суеверия, или софизмами, вроде софизмов Мальтуса,
рассчитанными на то, чтобы внушить угнетателям человечества утешительную
уверенность в вечном торжестве; наши беллетристические и поэтические
произведения омрачались той же ядовитой печалью".
Искусство должно быть обращено к народу, ради которого оно единственно
существует. "Если публика решит, что мое произведение не имеет ценности, я
преклоняюсь перед трибуналом, от которого Мильтон получил свой венок
бессмертия, и постараюсь, если только буду жить, найти в этом поражении
силу, которая вдохновила бы меня на новую, уже ненапрасную попытку... Я не
могу представить себе, чтобы Лукреций, обдумывая свою поэму, идеи которой до
сих пор еще составляют основу наших философских знаний и красноречию которой
дивилось человечество, опасался упреков наемных софистов, подкупленных
грязными и суеверными аристократами Рима".
Уже во введении к "Восстанию Ислама" Шелли высказывает очень верную
мысль, свидетельствующую об историзме его эстетических воззрений. Он
утверждает, что направление искусства определяется прежде всего
историческими обстоятельствами, талант же только придает этому направлению
ту или другую индивидуальную форму. "Между всеми писателями каждого данного
периода должно быть известное сходство, не зависящее от их собственной воли.
Они не могут не подчиняться общему влиянию, возникающему благодаря сочетанию
множества обстоятельств, характеризующих эпоху, в которую они живут; хотя
каждый из них сам является до некоторой степени создателем того влияния,
которым, таким образом, проникнуто все его существо". Шелли ссылается на
исторические примеры, говоря о тех общих, типичных чертах, которые отличают
трагических поэтов эпохи Перикла, деятелей итальянского Возрождения,
Спенсера, Шекспира, Бэкона и других представителей английского Ренессанса, и
т. д. От "всеобщего и неизбежного влияния их эпохи, - по мнению Шелли, - не
властен ускользнуть ни самый ничтожный писака, ни самый возвышенный гений
какого бы то ни было времени".
Эстетические воззрения Шелли итальянского периода органически вытекают
из его политических и философских взглядов. В теоретических работах этого
периода Шелли развивает ранее высказанные идеи о социально-преобразующей
роли искусства; он обогащает свою эстетику постановкой важнейшего вопроса в
искусстве - об отношении искусства к действительности.
Вопрос этот Шелли, решает в свете своих философских воззрений, в
которых в эти годы все более заметно проступает материалистическая
тенденция.
Вопрос об отношении искусства к действительности Шелли ставит в прямую
зависимость от решения основного вопроса философии - об отношении мышления к
бытию. В своем философском трактате "О жизни" (On Life) Шелли утверждает,
что сознание не может быть "основой всех вещей". "Ум... не может создавать,
он может только воспринимать... Бесконечно неправдоподобно, чтобы причина
ума, то есть существования, была подобна уму". Эти философские предпосылки
Шелли кладет в основу своего трактата "Защита поэзии".
Трактат этот, по замыслу автора, должен был состоять из двух частей.
Первая из них содержит теоретическое и историческое рассмотрение поэзии с
момента ее зарождения. Вторая часть, посвященная анализу современного
состояния поэзии, осталась ненаписанной из-за смерти поэта.
"Человек является своеобразным инструментом, по которому проходит целый
ряд внешних и внутренних впечатлений, подобно тому, как колебания вечно
переменного ветра, скользя по струнам эоловой арфы, сообщают им свое
движение и вызывают вечно меняющуюся мелодию".
Это материалистическое положение Шелли подкрепляет примерами из истории
искусства. "В период юности мира, - пишет он, - люди пляшут и поют и
подражают природным предметам...". Говоря о возникновении поэзии, Шелли
усматривает ее начало в первых ощущениях человека, в его первой реакции на
материальный, видимый мир.
В качестве основной функции поэзии Шелли выделяет ее познавательное,
обобщающее значение и в этом смысле говорит о сходстве между поэзией и
наукой. "Шекспир, Данте и Мильтон... являются философами высшего порядка".
В решении основного вопроса в искусстве Шелли идет дальше
просветителей. Он не ограничивается их философским определением искусства
как подражания природе, а видит прежде всего познавательную функцию
искусства в изучении общественной жизни. Поэзия развивает эстетические
чувства человека, "сопровождается чувством удовольствия", но красота и
наслаждение, доставляемые произведениями искусства, имеют, по Шелли, земное,
материальное происхождение, "Поэзия приподнимает покров с сокрытой красоты
мира...".
Шелли близок к пониманию обобщающего значения художественных образов.
"Поэзия уничтожает проклятие, принуждающее нас к подчинению случайностям
окружающих нас впечатлений". Искусство, по Шелли, постигает жизнь в ее
движении. Поэт "не только внимательным, пристальным взглядом созерцает
настоящее, как оно есть, и открывает законы, с которыми элементы этого
настоящего должны быть согласованы, но он в настоящем усматривает, кроме
того, будущее и его мысли являются зародышем цветка и плода позднейших
времен".
Являясь наиболее универсальным видом искусства, который "объемлет все
знания", поэзия оказывает могучее воздействие на жизнь и сознание людей.
Шелли показывает, какую благородную роль в общественной жизни своего
времени играло древнегреческое искусство, поэзия Данте, Шекспира, Мильтона и
т. д. В особенности велика роль поэзии во времена насилия и произвола, когда
она становится "источником всего прекрасного, великодушного или правдивого,
что только может иметь место в темные времена".
"Связь поэзии с общественным благом" является непременным условием
истинной поэзии, утверждает Шелли. Всякая попытка обратить поэзию, как и
любую область человеческого знания, против общественного блага, неизменно
враждебна самой поэзии, ибо "поэзия всегда существует совместно со всеми
другими искусствами, содействующими счастью и совершенству человека".
"Поэзия - это молниеносный меч, всегда обнаженный, всегда уничтожающий
ножны, которые хотели бы его удержать". И исходя из своего исторического
метода исследования, Шелли обосновывает этот замечательный тезис на
богатейшем материале из истории мировой культуры. Наиболее яркие
подтверждения своей мысли Шелли видит в истории драмы, так как "связь поэзии
с общественным благом заметнее в драме, чем где-либо".
Он отмечает, что все драматические произведения, чуждые стремления к
общественному благу, "весьма примечательным образом лишены фантазии...
Периодом самого глубокого падения драмы в нашей истории является
царствование Карла II, когда все формы, в которых поэзия привыкла
выражаться, превратились в гимн королевской власти, торжествующей над
свободой и добродетелью".
Стихийно-материалистическое понимание истории пронизывает
историко-литературные построения Шелли. Он вскрывает зависимость искусства
от политического состояния общества, от степени распространения гражданских
свобод. Утрата Грецией независимости плачевным образом сказалась на развитии
творческих сил греческого народа точно так же, как и суеверие средних веков
и деспотизм эпохи Реставрации задержали развитие искусства в Западной
Европе. И, наоборот, "уничтожение личного рабства является основой высшей
политической надежды, какая только может возникнуть в человеческом уме".
Эстетическое учение Шелли пронизано глубоким демократизмом и
революционной целеустремленностью. Он с сарказмом и гневом говорит о тех
писателях и мыслителях, которые подчинили свою деятельность расчету и
стремятся утвердить незыблемым существующий порядок вещей: "Пусть они
остерегутся, чтобы их расчеты... не довели до крайности роскошь и нужду, как
это мы видим в современной Англии. Они дали живое пояснение к изречению:
"Имущему прибавится, а у неимущего отнимется то немногое, что у него есть".
Богатый сделался еще более богатым, а бедный - еще более бедным, и корабль
государства содрогается между Сциллой и Харибдой анархии и деспотизма".
Прежняя вера Шелли во всемогущество духовного начала в жизни людей
приходит, - как теперь начинает понимать он сам, - в противоречие с истинным
положением вещей в обществе. Шелли вынужден признать, что "у нас нет
недостатка в знании того, что является наиболее мудрым и наиболее прекрасным
в нравственности и в управлении, и в народном хозяйстве, или, по крайней
мере, нет недостатка в знании того, что лучше, что более мудро и более
прекрасно, чем нынешнее состояние людей. Но... нам недостает...
великодушного побуждения перевести в действие то, что живет в нашем
воображении". И Шелли резюмирует: "Человек, поработив стихии, сам продолжает
оставаться рабом". Одного разума еще недостаточно, признает поэт, чтобы
изменить существующий порядок вещей и сделать жизнь человека более
счастливой. Литература сама зависит от общества и изменяется по мере
развития общества.
Высоко оценивая искусство древних, Шелли понимает, однако, что оно не
является вершиной, пределом возможного. В истории искусства, как и в истории
общества, Шелли видит поступательное, прогрессивное движение. Драма Шекспира
в его глазах выше драмы Эсхила. Особенно глубоки суждения Шелли о важнейших
явлениях литературы нового времени.
Предвосхищая высказывание Энгельса о Данте, Шелли пишет, что "поэзия
Данте может быть рассматриваема как мост, перекинутый через поток времени и
соединяющий современный мир с древним". Особенности творчества Данте он
связывает с началом Возрождения и Реформации в Европе и с историей
"республиканской Италии". Данте, пишет он, "предшествовал Реформации" и в то
же время "был первым религиозным реформатором; Лютер превосходил его скорее
в грубости и едкости, нежели в смелости осуждения папской узурпации. Данте
был первым пробудителем усыпленной Европы: из хаоса неблагозвучных
варваризмов он создал язык, который сам по себе является убедительной
музыкой".
Свой идеал Шелли видит в поэзии, исполненной вольномыслия и могучего
гражданского пафоса. Образ Мильтона, который в течение всей жизни Шелли
привлекал его внимание, предстает во всем своем величии в "Защите поэзии".
"Поэма Мильтона, - по глубокому замечанию Шелли, - содержит философское
опровержение той самой системы, для которой... она явилась главной
всенародной поддержкой". Шелли преклоняется перед бесстрашием мильтоновского
гения, посягнувшего на незыблемый авторитет самого бога. Он прекрасно
понимает глубокий политический смысл "Потерянного рая". "Дьявол Мильтона,
как нравственное существо, настолько же выше бога, насколько тот, кто
упорствует в своем намерении, которое считает прекрасным, несмотря на
превратности и пытки, выше того, кто в холодной безопасности несомненного
торжества подвергает своего врага самому страшному мщению... Мильтон
настолько отступил от общепринятого верования... что не дал своему богу
никакого нравственного превосходства над Дьяволом... и это является самым
решительным доказательством величия мильтоновского гения".
Шелли привлекают имена великих писателей прошлого, несших народу
горячее слово правды и освобождения. Вслед за реалистами Возрождения Шелли
называет плеяду просветителей. "Труды Локка, Юма, Гиббона, Вольтера, Руссо и
их учеников на пользу человечества имеют полное право на благодарность
людей", - пишет он, хотя и отмечает, как поэт-романтик, что за исключением
Руссо просветители XVIII века страдали чрезмерным рационализмом. "Защита
поэзии" завершается боевым, остро публицистическим заключением. Шелли пишет,
что лучшие качества поэзии проявляются в борьбе, поэзия расцветает в дни
всенародного подъема.
Шелли не дожил до чартизма, но всем своим творчеством предчувствовал
близость решительных схваток пролетариата с его классовым врагом. Один из
верных признаков подъема общественной борьбы он находил в современной ему
литературе. "Английская литература, - пишет Шелли в "Защите поэзии", -
энергическое развитие которой всегда предшествовало великому и свободному
развитию национальной жизни и сопровождало его, возникала в последнее время
в таких формах, как будто она родилась вновь. Поэзия является самым верным
глашатаем, спутником и поборником пробуждения великого народа,
осуществляющего благодатные перемены в области общественных мнений или
учреждений. В такие периоды накапливается способность к созданию и
восприятию страстных и глубоких воззрений на человека и природу".
Трактат заканчивается пророческими словами, обращенными к будущему, в
которое незыблемо, непоколебимо верит Шелли. "Поэты, - говорит он, - это
зеркала, отражающие гигантские тени, которые грядущее отбрасывает в
настоящее"; это - "боевые трубы, своим пением возглашающие битву".
"Защита поэзии" явилась литературным завещанием Шелли, где он обобщил
свои взгляды на искусство и жизнь. Этот документ свидетельствует о глубокой
органичности и целеустремленности всей философской, политической и
литературной деятельности великого английского поэта, мечтавшего внести свой
вклад в дело освобождения человечества.
Это не значит, что Шелли совершенно преодолел идеалистические
заблуждения, свойственные многим передовым умам его времени. Они сказались
отчасти и в "Защите поэзии", в представлении об особой "божественной"
сущности поэзии, о ее универсальной миссии, об интуитивном характере
поэтического творчества. Вплоть до последних дней своей жизни Шелли, при
всем его сочувствии пролетариату, склонен нередко апеллировать к весьма
неопределенной общечеловеческой аудитории, оперировать абстрактными
"общечеловеческими" понятиями, преувеличивать роль этического, духовного
начала в жизни людей. Все это находит свое объяснение в эпохе Шелли и
отчасти в особенностях его личной судьбы. Живя в изгнании, Шелли, всегда
стремившийся быть в гуще народной борьбы, мог только на расстоянии наблюдать
храмах, воздвигнутых для Скульптуры и Поэзии (там же). Эта сложность
проистекает не из формалистической игры словом, а из стремления Шелли
охватить и воспроизвести все многообразие и богатство жизненных
закономерностей, реальная сущность которых еще не вполне им постигнута.
Знаменательно, что там, где Шелли наиболее приближается к пониманию
действительной жизни и где он обращается непосредственно к народу, язык его
становится наиболее ясным, простым и четким, отнюдь не утрачивая своей
поэтической яркости.
Особенно поражает своей простотой и классической ясностью язык
революционной публицистики Шелли. То же относится и к языку его
революционных песен, которые со времен чартизма стали достоянием английских
трудящихся.
Можно привести в качестве примера поразительные по своей жизненности и
общедоступности лаконические определения того, что такое подлинная свобода.
В "Маскараде анархии", внутренне полемизируя с буржуазно-либеральной фразой,
Шелли пользуется образами, взятыми из повседневной жизни трудящихся,
отражающими их нужду, их насущные потребности. Для рабочего свобода - это
хлеб, это счастливый домашний очаг, это одежда, огонь и еда. Свобода - это
мир... "Эта поэма была написана для народа, а потому более популярным тоном,
чем обычно", - отмечает Мэри Шелли, комментируя "Маскарад анархии". Проще,
яснее становится и синтаксическая структура: от сложных периодов, насыщенных
множеством соподчиненных ассоциаций, поэт переходит к четкой лаконической
речи. Классическим примером может служить "Песнь людям Англии", целиком
построенная на чеканных афоризмах-антитезах, аллегорический смысл которых
(трутни - паразитические, эксплуататорские классы, пчелы - трудящиеся массы)
свободен от всякой романтической туманности. Стиль Шелли становится здесь
средством революционной агитации, средством выражения высоких народолюбивых
идей, средством выражения мечты о счастливом будущем человечества, основу
которой поэт находит в действительности.
Нельзя не согласиться с наблюдением Е. И. Клименко, которая,
проанализировав первое, рожденное в борьбе публицистическое произведение
Шелли - "Обращение к ирландскому народу", приходит к выводу, что
"характерные для революционной лирики Шелли черты стиля зародились в языке
его агитационной прозы раньше, чем развились в стихах" {Е. И. Клименко. Язык
и стиль Шелли. "Ученые записки Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена", т.
VIII, 1937.}. Действительно, в творчестве Шелли развивается в дальнейшем
основное зерно, заложенное поэтом в "Обращении к ирландскому народу": в
стиле Шелли сочетается романтический пафос с жизненной правдивостью. С одной
стороны, перед нами строгое, точное и сдержанное, хотя, вместе с тем,
внутренне очень напряженное описание фактического положения в стране; с
другой стороны - высоко патетическое обращение Шелли к Ирландии,
характеризующее смелыми и яркими метафорами доблесть ее сынов, и, наконец,
чудесное видение освобожденной Ирландии. "О, Ирландия, изумруд океана, чьи
сыны благородны и храбры, чьи дочери достойны, искренни и прекрасны, ты -
остров, на чьих зеленых берегах я хотел бы увидеть воздвигнутым знамя
свободы - огненный флаг-маяк, у которого мир зажжет факел свободы".
Торжественный, патетический, "метафорический стиль" (как определил его
сам Шелли) сохраняется в лирике Шелли и в последующие годы, но его идейные и
художественные функции все расширяются и усложняются по мере духовного
возмужания поэта. В "Королеве Маб", в "Восстании Ислама", в "Освобожденном
Прометее" и других произведениях этот патетический стиль прекрасно передает,
в соответствии со стихийно-материалистическим мировоззрением поэта,
величественное движение стихий, красоту и необозримость вечно изменяющейся
природы.
По умению захватить читателя ощущением грандиозности происходящих в
мире процессов - движения миров и планет, дыхания ветра, колебания света и
тени - Шелли не знает соперников в английской литературе.
Этот торжественный патетический стиль служит высокопоэтической
романтической формой пророческого предвосхищения будущих судеб человечества.
Он великолепно звучит в грозных обличительных обращениях поэта-обвинителя,
предрекающего гибель царей и тиранов, и в восторженных лирических гимнах во
славу прекрасных, еще нераскрывшихся возможностей, заложенных в человеке.
Стиль Шелли отличается исключительным богатством выразительных средств.
Бальмонт насчитывает, например, у Шелли свыше 150 эпитетов к слову "луна".
В области стихосложения, метрики, рифмы и ритма Шелли выступает как
один из выдающихся новаторов английского стиха. Опираясь на традиции
английского национального стихосложения, Шелли, подобно Байрону, охотно
использует в своих произведениях и так называемую спенсерову строфу
("Восстание Ислама", "Адонаис" и др.), прочно вошедшую в обиход английской
поэзии со времен Возрождения; вместе с тем, он обращается и к белому
нерифмованному стиху ("Королева Маб", "Прометей", "Ченчи", "Карл I"), столь
любимому Шекспиром и Мильтоном. В лирике он часто использует сонет - форму,
хотя и сложившуюся под влиянием итальянского Ренессанса, но органически
усвоенную в Англии и ставшую национальной. Шелли не раз ссылался на свою
связь с национальной поэтической традицией Спенсера, Шекспира, Мильтона.
Так, например, в предисловии к "Восстанию Ислама" он пишет: "Я выбрал для
своей поэмы спенсерову строфу, - размер необычайно красивый, - не потому,
что я считаю ее более тонким образцом поэтической гармонии, чем белый стих
Шекспира и Мильтона, а потому, что в этой последней области нет места для
посредственности: вы должны одержать победу или пасть. Этого, пожалуй,
должен был бы желать дух честолюбивый. Но меня привлекало также
блистательное звуковое великолепие, которого ум, напитанный музыкальными
мыслями, может достигнуть в этом размере правильным и гармоничным
распределением пауз". Это стремление к музыкальности стиха является одним из
важнейших проявлений новаторства Шелли в области художественной формы.
В поэзии Шелли английский стих достигает не известной прежде
мелодичности и разнообразия ритма и рифмы.
Излюбленным размером стиха Шелли является традиционный английский ямб,
хорей. Однако он часто пользуется и смешанными ритмами. Стих Шелли, всегда
очень динамичный, стремительный и порывистый, по своему ритму соответствует
общему духу его творчества, окрыленного пафосом свободы, устремленного к
светлому будущему.
Новаторство Шелли проявляется и в создании нового для английской
литературы жанра революционной песни-марша, в которой традиционные
английские ритмы звучат по-новому, боевым, мобилизующим призывом. Такова,
например, заключительная часть "Маскарада анархии" и "Песни людям Англии",
которые пользовались широкой популярностью у чартистов.
Вопрос о ритмических, музыкальных принципах стиха Шелли - это большая и
самостоятельная тема, еще ожидающая своего исследователя. Шелли варьирует в
каждом новом своем произведении рифмы и ритмы, ударения, аллитерации,
организацию строф, припевы, повторы; стремясь к максимальной выразительности
идеи, он избегает ритмического интонационного однообразия и в пределах
каждого произведения.
Для "Освобожденного Прометея", "Эллады" и других произведений Шелли
характерно как бы симфоническое построение: различные стихотворные
лейтмотивы, сменяя и оттеняя друг друга, сливаются в общем идейном и
музыкальном единстве сложной симфонии шеллиевского стиха.
Важной особенностью музыкальной структуры стиха Шелли является
аллитерация. И ни у кого из его современников этот прием не доведен до
такого совершенства, как у Шелли. Характерно, например, использование
аллитерации в "Оде к западному ветру" для звуковой характеристики осеннего
ветра:
О wild West Wind, thou breath of Autumn's
being...
В "Освобожденном Прометее" в словах Ионы аллитерация выразительно
передает шелест отшумевших звуков, о которых она говорит сестре:
Ah me! sweet sister,
The stream of sound has ehbed away from us...
Легко и свободно рифмует Шелли свой стих. Помимо конечной рифмы, он
пользуется для большей музыкальности и напевности и так называемой
внутренней рифмой, которую можно встретить и в "Освобожденном Прометее" и в
"Элладе", и в "Облаке", и во многих других произведениях.
Поэтическое творчество Шелли последних лет, как и его теоретические
работы свидетельствуют о том, что он упорно работал над усовершенствованием
своего стиха, видя в его музыкальности, выразительности и доходчивости
важнейшее условие для осуществления великой общественной миссии поэзии.
Эстетические искания Шелли 20-х годов отразились в его последнем
теоретическом сочинении - "Защита поэзии" (A Defence of Poetry, 1821). Это -
выдающийся манифест революционного романтизма. В нем Шелли обосновывает
высокое назначение искусства, как могучего оружия в борьбе за преобразование
действительности. Трактат этот подводит итог деятельности Шелли в области
теории и истории искусства.
Уже в своих первых литературно-эстетических высказываниях (примечания к
"Королеве Маб", предисловие к "Восстанию Ислама") Шелли подчеркивает
общественно-воспитательную и преобразовательную роль искусства. В начале
своей деятельности, еще не изжив своих просветительских иллюзий, Шелли
склонен несколько преувеличивать эту роль, как и роль духовного, этического
начала вообще; но основное направление его теоретико-эстетических исканий
было глубоко плодотворным и прогрессивным.
Искусство должно служить делу свободы и справедливости - такова
основная идея введения к "Восстанию Ислама", написанного в 1818 г. "Я
старался соединить в одно целое напевность размеренной речи, воздушные
сочетания фантазии, быстрые и тонкие переходы человеческой страсти, словом -
все те элементы, которые по существу составляют поэму, и все это я хотел
посвятить делу широкой и освободительной морали: мне хотелось зажечь в
сердцах моих читателей благородное воодушевление идеями свободы и
справедливости". Шелли считает, что все компоненты художественного
произведения должны быть объединены освободительной, демократической идеей,
без которой искусство теряет смысл и цель существования.
Шелли прекрасно сознавал противоположность своей эстетической программы
эстетике реакционного романтизма. "Угрюмость и человеконенавистничество, -
писал он в том же введении, - сделались отличительной чертой эпохи, в
которую мы живем, утешением разочарования, бессознательно стремящегося найти
утоление в своенравном преувеличении собственного отчаяния. В силу этого
литература нашего века была запятнана безнадежностью умов, ее создавших.
Метафизические изыскания, равно как и исследования в области нравственных
вопросов и политического знания, сделались не чем иным, как тщетными
попытками оживить погибшие суеверия, или софизмами, вроде софизмов Мальтуса,
рассчитанными на то, чтобы внушить угнетателям человечества утешительную
уверенность в вечном торжестве; наши беллетристические и поэтические
произведения омрачались той же ядовитой печалью".
Искусство должно быть обращено к народу, ради которого оно единственно
существует. "Если публика решит, что мое произведение не имеет ценности, я
преклоняюсь перед трибуналом, от которого Мильтон получил свой венок
бессмертия, и постараюсь, если только буду жить, найти в этом поражении
силу, которая вдохновила бы меня на новую, уже ненапрасную попытку... Я не
могу представить себе, чтобы Лукреций, обдумывая свою поэму, идеи которой до
сих пор еще составляют основу наших философских знаний и красноречию которой
дивилось человечество, опасался упреков наемных софистов, подкупленных
грязными и суеверными аристократами Рима".
Уже во введении к "Восстанию Ислама" Шелли высказывает очень верную
мысль, свидетельствующую об историзме его эстетических воззрений. Он
утверждает, что направление искусства определяется прежде всего
историческими обстоятельствами, талант же только придает этому направлению
ту или другую индивидуальную форму. "Между всеми писателями каждого данного
периода должно быть известное сходство, не зависящее от их собственной воли.
Они не могут не подчиняться общему влиянию, возникающему благодаря сочетанию
множества обстоятельств, характеризующих эпоху, в которую они живут; хотя
каждый из них сам является до некоторой степени создателем того влияния,
которым, таким образом, проникнуто все его существо". Шелли ссылается на
исторические примеры, говоря о тех общих, типичных чертах, которые отличают
трагических поэтов эпохи Перикла, деятелей итальянского Возрождения,
Спенсера, Шекспира, Бэкона и других представителей английского Ренессанса, и
т. д. От "всеобщего и неизбежного влияния их эпохи, - по мнению Шелли, - не
властен ускользнуть ни самый ничтожный писака, ни самый возвышенный гений
какого бы то ни было времени".
Эстетические воззрения Шелли итальянского периода органически вытекают
из его политических и философских взглядов. В теоретических работах этого
периода Шелли развивает ранее высказанные идеи о социально-преобразующей
роли искусства; он обогащает свою эстетику постановкой важнейшего вопроса в
искусстве - об отношении искусства к действительности.
Вопрос этот Шелли, решает в свете своих философских воззрений, в
которых в эти годы все более заметно проступает материалистическая
тенденция.
Вопрос об отношении искусства к действительности Шелли ставит в прямую
зависимость от решения основного вопроса философии - об отношении мышления к
бытию. В своем философском трактате "О жизни" (On Life) Шелли утверждает,
что сознание не может быть "основой всех вещей". "Ум... не может создавать,
он может только воспринимать... Бесконечно неправдоподобно, чтобы причина
ума, то есть существования, была подобна уму". Эти философские предпосылки
Шелли кладет в основу своего трактата "Защита поэзии".
Трактат этот, по замыслу автора, должен был состоять из двух частей.
Первая из них содержит теоретическое и историческое рассмотрение поэзии с
момента ее зарождения. Вторая часть, посвященная анализу современного
состояния поэзии, осталась ненаписанной из-за смерти поэта.
"Человек является своеобразным инструментом, по которому проходит целый
ряд внешних и внутренних впечатлений, подобно тому, как колебания вечно
переменного ветра, скользя по струнам эоловой арфы, сообщают им свое
движение и вызывают вечно меняющуюся мелодию".
Это материалистическое положение Шелли подкрепляет примерами из истории
искусства. "В период юности мира, - пишет он, - люди пляшут и поют и
подражают природным предметам...". Говоря о возникновении поэзии, Шелли
усматривает ее начало в первых ощущениях человека, в его первой реакции на
материальный, видимый мир.
В качестве основной функции поэзии Шелли выделяет ее познавательное,
обобщающее значение и в этом смысле говорит о сходстве между поэзией и
наукой. "Шекспир, Данте и Мильтон... являются философами высшего порядка".
В решении основного вопроса в искусстве Шелли идет дальше
просветителей. Он не ограничивается их философским определением искусства
как подражания природе, а видит прежде всего познавательную функцию
искусства в изучении общественной жизни. Поэзия развивает эстетические
чувства человека, "сопровождается чувством удовольствия", но красота и
наслаждение, доставляемые произведениями искусства, имеют, по Шелли, земное,
материальное происхождение, "Поэзия приподнимает покров с сокрытой красоты
мира...".
Шелли близок к пониманию обобщающего значения художественных образов.
"Поэзия уничтожает проклятие, принуждающее нас к подчинению случайностям
окружающих нас впечатлений". Искусство, по Шелли, постигает жизнь в ее
движении. Поэт "не только внимательным, пристальным взглядом созерцает
настоящее, как оно есть, и открывает законы, с которыми элементы этого
настоящего должны быть согласованы, но он в настоящем усматривает, кроме
того, будущее и его мысли являются зародышем цветка и плода позднейших
времен".
Являясь наиболее универсальным видом искусства, который "объемлет все
знания", поэзия оказывает могучее воздействие на жизнь и сознание людей.
Шелли показывает, какую благородную роль в общественной жизни своего
времени играло древнегреческое искусство, поэзия Данте, Шекспира, Мильтона и
т. д. В особенности велика роль поэзии во времена насилия и произвола, когда
она становится "источником всего прекрасного, великодушного или правдивого,
что только может иметь место в темные времена".
"Связь поэзии с общественным благом" является непременным условием
истинной поэзии, утверждает Шелли. Всякая попытка обратить поэзию, как и
любую область человеческого знания, против общественного блага, неизменно
враждебна самой поэзии, ибо "поэзия всегда существует совместно со всеми
другими искусствами, содействующими счастью и совершенству человека".
"Поэзия - это молниеносный меч, всегда обнаженный, всегда уничтожающий
ножны, которые хотели бы его удержать". И исходя из своего исторического
метода исследования, Шелли обосновывает этот замечательный тезис на
богатейшем материале из истории мировой культуры. Наиболее яркие
подтверждения своей мысли Шелли видит в истории драмы, так как "связь поэзии
с общественным благом заметнее в драме, чем где-либо".
Он отмечает, что все драматические произведения, чуждые стремления к
общественному благу, "весьма примечательным образом лишены фантазии...
Периодом самого глубокого падения драмы в нашей истории является
царствование Карла II, когда все формы, в которых поэзия привыкла
выражаться, превратились в гимн королевской власти, торжествующей над
свободой и добродетелью".
Стихийно-материалистическое понимание истории пронизывает
историко-литературные построения Шелли. Он вскрывает зависимость искусства
от политического состояния общества, от степени распространения гражданских
свобод. Утрата Грецией независимости плачевным образом сказалась на развитии
творческих сил греческого народа точно так же, как и суеверие средних веков
и деспотизм эпохи Реставрации задержали развитие искусства в Западной
Европе. И, наоборот, "уничтожение личного рабства является основой высшей
политической надежды, какая только может возникнуть в человеческом уме".
Эстетическое учение Шелли пронизано глубоким демократизмом и
революционной целеустремленностью. Он с сарказмом и гневом говорит о тех
писателях и мыслителях, которые подчинили свою деятельность расчету и
стремятся утвердить незыблемым существующий порядок вещей: "Пусть они
остерегутся, чтобы их расчеты... не довели до крайности роскошь и нужду, как
это мы видим в современной Англии. Они дали живое пояснение к изречению:
"Имущему прибавится, а у неимущего отнимется то немногое, что у него есть".
Богатый сделался еще более богатым, а бедный - еще более бедным, и корабль
государства содрогается между Сциллой и Харибдой анархии и деспотизма".
Прежняя вера Шелли во всемогущество духовного начала в жизни людей
приходит, - как теперь начинает понимать он сам, - в противоречие с истинным
положением вещей в обществе. Шелли вынужден признать, что "у нас нет
недостатка в знании того, что является наиболее мудрым и наиболее прекрасным
в нравственности и в управлении, и в народном хозяйстве, или, по крайней
мере, нет недостатка в знании того, что лучше, что более мудро и более
прекрасно, чем нынешнее состояние людей. Но... нам недостает...
великодушного побуждения перевести в действие то, что живет в нашем
воображении". И Шелли резюмирует: "Человек, поработив стихии, сам продолжает
оставаться рабом". Одного разума еще недостаточно, признает поэт, чтобы
изменить существующий порядок вещей и сделать жизнь человека более
счастливой. Литература сама зависит от общества и изменяется по мере
развития общества.
Высоко оценивая искусство древних, Шелли понимает, однако, что оно не
является вершиной, пределом возможного. В истории искусства, как и в истории
общества, Шелли видит поступательное, прогрессивное движение. Драма Шекспира
в его глазах выше драмы Эсхила. Особенно глубоки суждения Шелли о важнейших
явлениях литературы нового времени.
Предвосхищая высказывание Энгельса о Данте, Шелли пишет, что "поэзия
Данте может быть рассматриваема как мост, перекинутый через поток времени и
соединяющий современный мир с древним". Особенности творчества Данте он
связывает с началом Возрождения и Реформации в Европе и с историей
"республиканской Италии". Данте, пишет он, "предшествовал Реформации" и в то
же время "был первым религиозным реформатором; Лютер превосходил его скорее
в грубости и едкости, нежели в смелости осуждения папской узурпации. Данте
был первым пробудителем усыпленной Европы: из хаоса неблагозвучных
варваризмов он создал язык, который сам по себе является убедительной
музыкой".
Свой идеал Шелли видит в поэзии, исполненной вольномыслия и могучего
гражданского пафоса. Образ Мильтона, который в течение всей жизни Шелли
привлекал его внимание, предстает во всем своем величии в "Защите поэзии".
"Поэма Мильтона, - по глубокому замечанию Шелли, - содержит философское
опровержение той самой системы, для которой... она явилась главной
всенародной поддержкой". Шелли преклоняется перед бесстрашием мильтоновского
гения, посягнувшего на незыблемый авторитет самого бога. Он прекрасно
понимает глубокий политический смысл "Потерянного рая". "Дьявол Мильтона,
как нравственное существо, настолько же выше бога, насколько тот, кто
упорствует в своем намерении, которое считает прекрасным, несмотря на
превратности и пытки, выше того, кто в холодной безопасности несомненного
торжества подвергает своего врага самому страшному мщению... Мильтон
настолько отступил от общепринятого верования... что не дал своему богу
никакого нравственного превосходства над Дьяволом... и это является самым
решительным доказательством величия мильтоновского гения".
Шелли привлекают имена великих писателей прошлого, несших народу
горячее слово правды и освобождения. Вслед за реалистами Возрождения Шелли
называет плеяду просветителей. "Труды Локка, Юма, Гиббона, Вольтера, Руссо и
их учеников на пользу человечества имеют полное право на благодарность
людей", - пишет он, хотя и отмечает, как поэт-романтик, что за исключением
Руссо просветители XVIII века страдали чрезмерным рационализмом. "Защита
поэзии" завершается боевым, остро публицистическим заключением. Шелли пишет,
что лучшие качества поэзии проявляются в борьбе, поэзия расцветает в дни
всенародного подъема.
Шелли не дожил до чартизма, но всем своим творчеством предчувствовал
близость решительных схваток пролетариата с его классовым врагом. Один из
верных признаков подъема общественной борьбы он находил в современной ему
литературе. "Английская литература, - пишет Шелли в "Защите поэзии", -
энергическое развитие которой всегда предшествовало великому и свободному
развитию национальной жизни и сопровождало его, возникала в последнее время
в таких формах, как будто она родилась вновь. Поэзия является самым верным
глашатаем, спутником и поборником пробуждения великого народа,
осуществляющего благодатные перемены в области общественных мнений или
учреждений. В такие периоды накапливается способность к созданию и
восприятию страстных и глубоких воззрений на человека и природу".
Трактат заканчивается пророческими словами, обращенными к будущему, в
которое незыблемо, непоколебимо верит Шелли. "Поэты, - говорит он, - это
зеркала, отражающие гигантские тени, которые грядущее отбрасывает в
настоящее"; это - "боевые трубы, своим пением возглашающие битву".
"Защита поэзии" явилась литературным завещанием Шелли, где он обобщил
свои взгляды на искусство и жизнь. Этот документ свидетельствует о глубокой
органичности и целеустремленности всей философской, политической и
литературной деятельности великого английского поэта, мечтавшего внести свой
вклад в дело освобождения человечества.
Это не значит, что Шелли совершенно преодолел идеалистические
заблуждения, свойственные многим передовым умам его времени. Они сказались
отчасти и в "Защите поэзии", в представлении об особой "божественной"
сущности поэзии, о ее универсальной миссии, об интуитивном характере
поэтического творчества. Вплоть до последних дней своей жизни Шелли, при
всем его сочувствии пролетариату, склонен нередко апеллировать к весьма
неопределенной общечеловеческой аудитории, оперировать абстрактными
"общечеловеческими" понятиями, преувеличивать роль этического, духовного
начала в жизни людей. Все это находит свое объяснение в эпохе Шелли и
отчасти в особенностях его личной судьбы. Живя в изгнании, Шелли, всегда
стремившийся быть в гуще народной борьбы, мог только на расстоянии наблюдать