Страница:
«Странное нападение было совершено сегодня на женскую консультацию № 18 в микрорайоне „Медведково“. Хулиганы не тронули никого из персонала и оставили в неприкосновенности оборудование. По словам очевидцев, они выволокли из кабинета во двор врача П. и в течение нескольких секунд превратили его пальцы на обеих руках в костяную муку, как заявил нашему корреспонденту один из коллег П., поспешивший ему на помощь. Хулиганы же буквально растворились в воздухе. Врач П., по сведениям анонимных источников, много лет занимался незаконной частной практикой, в т.ч. абортами…»
Майзель бросил газету обратно Богушеку:
— Ну, Гонта, молодец. Просто массовик-затейник. Позабавил. Благодарю, братец, за службу…
— Да ладно. Говно вопрос…
ПРАГА. КВАРТИРА ЕЛЕНЫ. ИЮНЬ
ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК. ИЮНЬ
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ИЮНЬ
Майзель бросил газету обратно Богушеку:
— Ну, Гонта, молодец. Просто массовик-затейник. Позабавил. Благодарю, братец, за службу…
— Да ладно. Говно вопрос…
ПРАГА. КВАРТИРА ЕЛЕНЫ. ИЮНЬ
Получив приглашение на встречу в королевский дворец, Елена так удивилась, что даже не раздумывала, — идти, не идти…
Она придирчиво пересмотрела весь свой гардероб, остановившись на брючном костюме густого темно-синего цвета, который ей очень шел, и атласной блузке такого же оттенка, декольтированной достаточно смело, что, впрочем, скрадывалось приталенным пиджачком костюма. Украшений Елена никогда не носила, но надевать бижутерию на королевский прием сочла неуместным. И выбрала старинный аккуратный золотой медальон с изображением Мадонны, на темно-синей же бархатной ленточке, который подарила ей бабушка по матери на крестины… Поколебавшись, решила, что каблук будет вполне ничего — сантиметров шесть, не больше. Елена никогда не посещала прежде дворцовые мероприятия, — еще и потому, что считала институт монархии архаическим пережитком. Хотя Вацлав V почти не оставил шансов усомниться, что этот архаический инструмент умеет применять вполне современно… Ни убавить, ни прибавить, подумала Елена. Ей было немного смешно, и мелькнула мысль надеть джинсы… Впрочем, она никогда не была поклонницей эпатажных выходок. И она была красивой женщиной, которая знала это о себе и пользовалась этим умело и с полным удовольствием.
И когда ей позвонили из королевской пресс-службы, уточняя протокол и время прибытия, Елена решила, что затевается что-то из ряда вон выходящее. И не ошиблась…
Она придирчиво пересмотрела весь свой гардероб, остановившись на брючном костюме густого темно-синего цвета, который ей очень шел, и атласной блузке такого же оттенка, декольтированной достаточно смело, что, впрочем, скрадывалось приталенным пиджачком костюма. Украшений Елена никогда не носила, но надевать бижутерию на королевский прием сочла неуместным. И выбрала старинный аккуратный золотой медальон с изображением Мадонны, на темно-синей же бархатной ленточке, который подарила ей бабушка по матери на крестины… Поколебавшись, решила, что каблук будет вполне ничего — сантиметров шесть, не больше. Елена никогда не посещала прежде дворцовые мероприятия, — еще и потому, что считала институт монархии архаическим пережитком. Хотя Вацлав V почти не оставил шансов усомниться, что этот архаический инструмент умеет применять вполне современно… Ни убавить, ни прибавить, подумала Елена. Ей было немного смешно, и мелькнула мысль надеть джинсы… Впрочем, она никогда не была поклонницей эпатажных выходок. И она была красивой женщиной, которая знала это о себе и пользовалась этим умело и с полным удовольствием.
И когда ей позвонили из королевской пресс-службы, уточняя протокол и время прибытия, Елена решила, что затевается что-то из ряда вон выходящее. И не ошиблась…
ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК. ИЮНЬ
После протокольной части, в самый разгар весьма милого и скромного фуршета, когда Елену увлек разговор с одним из коллег с Третьего канала, к ней неожиданно приблизился гофмейстер [49] :
— Пани Томанова?
— Да?
— Ее Величество ожидает вас в библиотеке.
— Меня?! Это какая-то…
— Прошу вас, — гофмейстер склонился в полупоклоне и показал рукой направление, в котором ей следовало двигаться.
Елене ничего не оставалось, как извиниться перед коллегой и подчиниться. Недоумевая, для чего она могла понадобиться королеве, Елена зашагала вслед за гофмейстером.
Королева стояла у стола, видимо, заканчивая разбирать какие-то бумаги. Услышав их шаги и выслушав короткий доклад гофмейстера, Марина улыбнулась:
— Спасибо, дружочек. Можешь возвращаться к гостям… Проходите, пани Елена, — королева указала на кресла и шахматный столик в северном углу библиотеки и, пропустив Елену вперед, прошла следом. Опустившись в кресло, пригласила и Елену: — Прошу вас, дорогая.
Она была совершенно такая же, какой знала ее Елена по многочисленным фотографиям и телерепортажам, — эффектная, стройная черноглазая шатенка с ослепительной нежной улыбкой. И не скажешь, что у нее шестеро детей и возраст за сорок, подумала с оттенком белой зависти Елена.
— Благодарю вас, ваше величество…
— Я знаю, вы удивлены приглашением и моим вниманием, — продолжила Марина. — Я и его величество буквально на днях прочли вашу последнюю книгу…
— Спасибо. Это просто очерк…
— Нет-нет, пани Елена. Это не просто очерк, — королева с улыбкой чуть наклонилась к Елене. — Я вами восхищаюсь. Вы удивительно смелая… Вы удивительно смелый человек.
— Я просто честный человек, ваше величество, — улыбнулась Елена. Ей неожиданно польстила похвала королевы, и, осознав это, Елена слегка нахмурилась. — Я понимаю, что этот… очерк несколько в стороне от моих…
— Именно поэтому мы и полагаем, что только вам по плечу то, о чем пойдет сейчас речь. Мы хотели бы предложить вам пообщаться с паном Данеком.
— С… с кем?!? С Дра… с Майзелем?!
— Да, — и королева снова улыбнулась, утвердительно кивнув.
Вот оно, подумала Елена. И ощутила поднимающуюся внутри волну адреналина, — Майзель? С ней? Неужели?!.
— Я знаю, что вы давно пытаетесь к нему подобраться, — сказала Марина. — Но он никогда ничего никому не объясняет. Это сознательная позиция, вы, вероятно, догадываетесь…
— После всего, что я о нем писала, — он может согласиться? Простите, ваше величество…
— Он уже согласился, пани Елена, — мягко улыбнулась королева, и Елена снова удивилась, — какая все-таки чудесная улыбка у этой женщины. — Дело теперь за вами.
— Каким образом?!
— Мы с его величеством попросили его об этом. Мы полагаем, что настало время ему выйти из тени на свет. Потому что он очень светлый человек, пани Елена. И вы лучше, чем кто-либо другой, сможете это увидеть и объяснить.
— Я… мы имеем в виду одного и того же человека? Или речь о ком-то другом?!
— Именно о нем. Другого я не знаю, — спокойно сказала Марина. И легонько дотронулась до руки Елены: — Я не думаю, что нам стоит слишком долго говорить о нем без него самого. Поверьте, дорогая, — никто лучше, чем он сам, не умеет ничего говорить…
— Он разве умеет разговаривать? Я полагала, что он умеет только давить…
— О, нет, — покачала головой Марина. — Нет-нет… И вы знаете это. Вы защищаетесь. Я понимаю вас, дорогая. Если хотите…
— Разумеется, я согласна.
— Вы не будете против, если я позову его?
— Сейчас?!
— Ну да, — пожала плечами Марина. — К чему откладывать дело в долгий ящик?
— И вы поэтому пригласили меня сегодня?
— Вы обиделись? — участливо-встревоженно спросила Марина, снова дотрагиваясь до ее руки. — Ради Бога, мы хотели…
— Нет-нет. Просто… Это несколько неожиданно.
— Конечно. Но ведь вам интересно?
— Безумно, — просияла Елена. — Безумно, ваше величество. Вероятно, мне следовало давно попросить вас походатайствовать перед ним…
— Ну, вряд ли он согласился бы на это раньше, — Марина, улыбаясь, смотрела на Елену.
— А что изменилось?
— Многое, дорогая. И я думаю, вам лучше будет узнать об этом от него самого…
Королева подняла висевший у нее на шее предмет, оказавшийся чем-то вроде пульта управления, оформленным под кулон, за который его и приняла сначала Елена, и нажала на кнопку. И встала. Поднялась и Елена…
Он вошел в королевскую библиотеку, и Елена опешила. Она никогда раньше не видела Майзеля, — вообще никогда. Конечно, она слышала о нем очень много. И откровенных глупостей, и вещей, более или менее похожих на правду. И знала, как относятся к нему люди, — особенно в Праге. Ее это не то чтобы злило, — удивляло. Сама она никакого пиетета к этому персонажу не испытывала, тем более заочно. К тому же для нее он был всегда абсолютно недосягаем. Словно парил в небе… О, нет, Елена отнюдь не воображала его эдаким пузатым буржуином с окровавленным топором, восседающим на огромном мешке с золотом, но… Она знала, как его называют и за глаза, и в глаза, — Дракон. Что-то в нем такое имелось… Майзель был жутко красив — именно жуткой красотой едва ли не на грани уродства: крупные, явно семитские, черты не смуглого даже, а словно опаленного потаенным внутренним пламенем лица, огромные уши, — еще немного, и он был бы похож на карикатуру на самого себя. Черные блестящие, зачесанные назад, крупно вьющиеся густые волосы, даже на вид жесткие, как проволока, высокий лоб… И он был значительно моложе, чем она могла подумать, — для человека, который за такой короткий срок столько всего натворил: ее ровесник, быть может, чуть старше, и уж в любом случае он принадлежал к ее поколению. Вдобавок он был такого роста, что Елена едва доставала ему макушкой до плеча.
Одежда его поразила Елену едва ли не сильнее, чем все остальное. Высокие, до зеркального блеска отполированные полуботинки из толстой кожи с квадратными носами, каких уже сто лет не носили, узкие брюки, длинный, едва ли не до колена, не то плащ, не то пиджак с тремя разрезами, взметавшийся при каждом движении, как крылья, «английским» воротником и полудюжиной пуговиц, сорочка с V-образным вырезом у горла, обтягивающая, словно резиновая, мускулы торса, — и все это из какой-то тускло поблескивающей ткани цвета вороненой стали, легкой и движущейся на складках, как ртуть.
Это было не просто не модно — это было вообще не здесь и не сейчас. Вот это да, промелькнуло в голове у Елены. Надо же, какое изысканно продуманное единство формы и содержания…
Он улыбнулся, — Боже, какие великолепные зубы, а пасть, — и правда, как у дракона, мысленно усмехнулась Елена, — и остановился в нескольких шагах от женщин, выжидательно наклонив голову набок. Марина сделала приглашающий жест:
— А вот и наш долгожданный пан Данек собственной персоной… Здравствуй, дорогой, — Марина протянула руку для поцелуя.
Надо же, хмыкнула про себя Елена, они даже не собираются скрывать от меня, что отношения у них… неформальные. Ну, ладно, примем это, как аванс…
Майзель приблизился, приложился к королевской ручке и повернулся к Елене. Что за глаза у него, зеленущие и сверкают, как у черта, просто гамма-излучение какое-то, с раздражением подумала Елена. И протянула ему руку так, чтобы он при всем желании не смог изловчиться ее поцеловать:
— Елена Томанова. «Пражское Время»… — у нее был приятный голос, насыщенный по тембру и неожиданно глубокий.
— Ну, не только «Пражское Время», — шевельнул бровями Майзель. — Я регулярно читаю вас, пани Елена. Наслышан, польщен и несказанно рад знакомству, — он по-кавалергардски поклонился, и глаза его снова сверкнули, словно обожгли.
Ах, вот ты какая, подумал он, да фотографии все просто выбросить к бениной матери… В жизни Елена выглядела прилично моложе своего возраста, пожалуй, лишь взгляд ее был уж слишком резким и спокойным. Взгляд, к обороне готовый, юные женщины так не глядят, вспомнил Майзель. И глаза у нее были такие яркие и такие голубые, что у него кровь застучала в висках. Мягкие волосы с лунно-золотистым отливом собраны и приподняты в прическу, чуть-чуть вытянутый овал живого, подвижного, нежного лица, высокая шея, перехваченная бархатной ленточкой с медальоном, четкие брови и длинные, умело и ненавязчиво подкрашенные ресницы, тонкие крылья носа, пожалуй, несколько длинноватенького, чтобы счесть его совсем уж безупречным, — впрочем, так даже интереснее и куда ближе к жизни, улыбнулся про себя Майзель, — и аккуратные маленькие руки с длинными музыкальными пальцами и красивыми, коротко подстриженными, ухоженными ногтями… Пристрелите меня, если этой женщине тридцать пять, подумал он. А фигурка-то, черт возьми, просто слов нет. Да-а, породу не спрячешь…
Конечно, он сделал на нее стойку. Даже не стойку, а… Она была именно такая…
Нет, это невозможно, подумал Майзель. Этого просто не может быть. Потому что так не бывает. Эй, Ты, как там тебя… Партнер… Ты что это там такое удумал, а?!.
Он смотрел на нее так долго, что это уже начинало выходить за рамки приличия. Похоже, королева тоже заметила это… Елена, улыбнувшись, пришла ему на помощь:
— Что, я слабо соответствую вашему представлению о злобной фурии-щелкоперке?
— Не больше, чем я — вашему представлению о кровожадном людоеде, — незамедлительно отпарировал Майзель. — Не знаю, как вы, а я этому рад.
— Первому или второму?
— А в совокупности…
Марина с улыбкой выслушала первый раунд их пикировки:
— Я чувствую, вы подружитесь… Прошу меня извинить, у меня еще одна встреча сегодня. С вашего позволения, пан Данек и пани Елена…
— Конечно, ваше величество, — едва ли не хором ответили Майзель с Еленой.
Кивнув и улыбнувшись им на прощание, королева покинула библиотеку. Проводив ее взглядом, Майзель мягко и хищно, — надо же, как он двигается, подумала Елена, обалдеть можно, — снова повернулся к Елене лицом:
— Я полагаю, нам нет нужды играть в прятки, пани Елена. Их величества попросили меня встретиться с вами. Я согласился, хотя это и противоречит моим правилам. Если хотите, мы можем поехать прямо сейчас ко мне в офис и продолжить беседу там. Я нахожу королевский дворец не слишком подходящим для этого местом. Итак?
— Согласна. Ведите, я плохо здесь ориентируюсь. А вы?
— Я везде как дома. Прошу, — Майзель галантно отставил локоть, приглашая Елену взять его под руку.
Поколебавшись секунду, Елена воспользовалась приглашением, и Майзель повел ее к выходу.
Они вышли из парадного. Его машина стояла прямо перед ступеньками. Елена поняла, что это его машина, только когда он открыл дверцу, приглашая ее присесть внутрь. Этот грациозно-бесшумный на вид, хотя и огромный при этом, как танк, с непонятным образом закрепленным на крыше агрегатом из зализанно-обтекаемых полицейских мигалок, на четырех гигантских колесах, с зеркально-непрозрачными стеклами снаряд для передвижения из точки А в точку Б соответствовал своему хозяину так, что Елена усмехнулась:
— А вот и дракономобиль…
— Мне тоже нравится, — кивнул Майзель и сделал рукой приглашающий жест: — Прошу вас, дорогая.
Внутри Елену ждало удивление, смешанное едва ли не с разочарованием: комбинированный кожаный салон, очень добротно сделанный, — не роскошно, а именно добротно, и никаких шедевров мастеров-краснодеревщиков или ювелиров. Мягкая голубовато-белая подсветка приборов, светящиеся красные стрелки, полированные титановые вставки в «торпеде» и дверях, — красиво, изысканно, но не вызывающе.
— Я видела это на улицах… Я думала, это что-нибудь из службы сопровождения королевских выездов…
— Пушка, — Майзель с любовью, поразившей Елену, огладил ладонями рулевое колесо. — Одно из немногих удовольствий, которые я могу, хочу и люблю позволять себе — это прохватить с ветерком…
— Ну да. Какой же русский не любит быстрой езды, — даже не путаясь в ударениях, по-русски сказала Елена.
— Ах вы, колючка, — усмехнулся Майзель. — Все-то вам известно…
— Пани Томанова?
— Да?
— Ее Величество ожидает вас в библиотеке.
— Меня?! Это какая-то…
— Прошу вас, — гофмейстер склонился в полупоклоне и показал рукой направление, в котором ей следовало двигаться.
Елене ничего не оставалось, как извиниться перед коллегой и подчиниться. Недоумевая, для чего она могла понадобиться королеве, Елена зашагала вслед за гофмейстером.
Королева стояла у стола, видимо, заканчивая разбирать какие-то бумаги. Услышав их шаги и выслушав короткий доклад гофмейстера, Марина улыбнулась:
— Спасибо, дружочек. Можешь возвращаться к гостям… Проходите, пани Елена, — королева указала на кресла и шахматный столик в северном углу библиотеки и, пропустив Елену вперед, прошла следом. Опустившись в кресло, пригласила и Елену: — Прошу вас, дорогая.
Она была совершенно такая же, какой знала ее Елена по многочисленным фотографиям и телерепортажам, — эффектная, стройная черноглазая шатенка с ослепительной нежной улыбкой. И не скажешь, что у нее шестеро детей и возраст за сорок, подумала с оттенком белой зависти Елена.
— Благодарю вас, ваше величество…
— Я знаю, вы удивлены приглашением и моим вниманием, — продолжила Марина. — Я и его величество буквально на днях прочли вашу последнюю книгу…
— Спасибо. Это просто очерк…
— Нет-нет, пани Елена. Это не просто очерк, — королева с улыбкой чуть наклонилась к Елене. — Я вами восхищаюсь. Вы удивительно смелая… Вы удивительно смелый человек.
— Я просто честный человек, ваше величество, — улыбнулась Елена. Ей неожиданно польстила похвала королевы, и, осознав это, Елена слегка нахмурилась. — Я понимаю, что этот… очерк несколько в стороне от моих…
— Именно поэтому мы и полагаем, что только вам по плечу то, о чем пойдет сейчас речь. Мы хотели бы предложить вам пообщаться с паном Данеком.
— С… с кем?!? С Дра… с Майзелем?!
— Да, — и королева снова улыбнулась, утвердительно кивнув.
Вот оно, подумала Елена. И ощутила поднимающуюся внутри волну адреналина, — Майзель? С ней? Неужели?!.
— Я знаю, что вы давно пытаетесь к нему подобраться, — сказала Марина. — Но он никогда ничего никому не объясняет. Это сознательная позиция, вы, вероятно, догадываетесь…
— После всего, что я о нем писала, — он может согласиться? Простите, ваше величество…
— Он уже согласился, пани Елена, — мягко улыбнулась королева, и Елена снова удивилась, — какая все-таки чудесная улыбка у этой женщины. — Дело теперь за вами.
— Каким образом?!
— Мы с его величеством попросили его об этом. Мы полагаем, что настало время ему выйти из тени на свет. Потому что он очень светлый человек, пани Елена. И вы лучше, чем кто-либо другой, сможете это увидеть и объяснить.
— Я… мы имеем в виду одного и того же человека? Или речь о ком-то другом?!
— Именно о нем. Другого я не знаю, — спокойно сказала Марина. И легонько дотронулась до руки Елены: — Я не думаю, что нам стоит слишком долго говорить о нем без него самого. Поверьте, дорогая, — никто лучше, чем он сам, не умеет ничего говорить…
— Он разве умеет разговаривать? Я полагала, что он умеет только давить…
— О, нет, — покачала головой Марина. — Нет-нет… И вы знаете это. Вы защищаетесь. Я понимаю вас, дорогая. Если хотите…
— Разумеется, я согласна.
— Вы не будете против, если я позову его?
— Сейчас?!
— Ну да, — пожала плечами Марина. — К чему откладывать дело в долгий ящик?
— И вы поэтому пригласили меня сегодня?
— Вы обиделись? — участливо-встревоженно спросила Марина, снова дотрагиваясь до ее руки. — Ради Бога, мы хотели…
— Нет-нет. Просто… Это несколько неожиданно.
— Конечно. Но ведь вам интересно?
— Безумно, — просияла Елена. — Безумно, ваше величество. Вероятно, мне следовало давно попросить вас походатайствовать перед ним…
— Ну, вряд ли он согласился бы на это раньше, — Марина, улыбаясь, смотрела на Елену.
— А что изменилось?
— Многое, дорогая. И я думаю, вам лучше будет узнать об этом от него самого…
Королева подняла висевший у нее на шее предмет, оказавшийся чем-то вроде пульта управления, оформленным под кулон, за который его и приняла сначала Елена, и нажала на кнопку. И встала. Поднялась и Елена…
Он вошел в королевскую библиотеку, и Елена опешила. Она никогда раньше не видела Майзеля, — вообще никогда. Конечно, она слышала о нем очень много. И откровенных глупостей, и вещей, более или менее похожих на правду. И знала, как относятся к нему люди, — особенно в Праге. Ее это не то чтобы злило, — удивляло. Сама она никакого пиетета к этому персонажу не испытывала, тем более заочно. К тому же для нее он был всегда абсолютно недосягаем. Словно парил в небе… О, нет, Елена отнюдь не воображала его эдаким пузатым буржуином с окровавленным топором, восседающим на огромном мешке с золотом, но… Она знала, как его называют и за глаза, и в глаза, — Дракон. Что-то в нем такое имелось… Майзель был жутко красив — именно жуткой красотой едва ли не на грани уродства: крупные, явно семитские, черты не смуглого даже, а словно опаленного потаенным внутренним пламенем лица, огромные уши, — еще немного, и он был бы похож на карикатуру на самого себя. Черные блестящие, зачесанные назад, крупно вьющиеся густые волосы, даже на вид жесткие, как проволока, высокий лоб… И он был значительно моложе, чем она могла подумать, — для человека, который за такой короткий срок столько всего натворил: ее ровесник, быть может, чуть старше, и уж в любом случае он принадлежал к ее поколению. Вдобавок он был такого роста, что Елена едва доставала ему макушкой до плеча.
Одежда его поразила Елену едва ли не сильнее, чем все остальное. Высокие, до зеркального блеска отполированные полуботинки из толстой кожи с квадратными носами, каких уже сто лет не носили, узкие брюки, длинный, едва ли не до колена, не то плащ, не то пиджак с тремя разрезами, взметавшийся при каждом движении, как крылья, «английским» воротником и полудюжиной пуговиц, сорочка с V-образным вырезом у горла, обтягивающая, словно резиновая, мускулы торса, — и все это из какой-то тускло поблескивающей ткани цвета вороненой стали, легкой и движущейся на складках, как ртуть.
Это было не просто не модно — это было вообще не здесь и не сейчас. Вот это да, промелькнуло в голове у Елены. Надо же, какое изысканно продуманное единство формы и содержания…
Он улыбнулся, — Боже, какие великолепные зубы, а пасть, — и правда, как у дракона, мысленно усмехнулась Елена, — и остановился в нескольких шагах от женщин, выжидательно наклонив голову набок. Марина сделала приглашающий жест:
— А вот и наш долгожданный пан Данек собственной персоной… Здравствуй, дорогой, — Марина протянула руку для поцелуя.
Надо же, хмыкнула про себя Елена, они даже не собираются скрывать от меня, что отношения у них… неформальные. Ну, ладно, примем это, как аванс…
Майзель приблизился, приложился к королевской ручке и повернулся к Елене. Что за глаза у него, зеленущие и сверкают, как у черта, просто гамма-излучение какое-то, с раздражением подумала Елена. И протянула ему руку так, чтобы он при всем желании не смог изловчиться ее поцеловать:
— Елена Томанова. «Пражское Время»… — у нее был приятный голос, насыщенный по тембру и неожиданно глубокий.
— Ну, не только «Пражское Время», — шевельнул бровями Майзель. — Я регулярно читаю вас, пани Елена. Наслышан, польщен и несказанно рад знакомству, — он по-кавалергардски поклонился, и глаза его снова сверкнули, словно обожгли.
Ах, вот ты какая, подумал он, да фотографии все просто выбросить к бениной матери… В жизни Елена выглядела прилично моложе своего возраста, пожалуй, лишь взгляд ее был уж слишком резким и спокойным. Взгляд, к обороне готовый, юные женщины так не глядят, вспомнил Майзель. И глаза у нее были такие яркие и такие голубые, что у него кровь застучала в висках. Мягкие волосы с лунно-золотистым отливом собраны и приподняты в прическу, чуть-чуть вытянутый овал живого, подвижного, нежного лица, высокая шея, перехваченная бархатной ленточкой с медальоном, четкие брови и длинные, умело и ненавязчиво подкрашенные ресницы, тонкие крылья носа, пожалуй, несколько длинноватенького, чтобы счесть его совсем уж безупречным, — впрочем, так даже интереснее и куда ближе к жизни, улыбнулся про себя Майзель, — и аккуратные маленькие руки с длинными музыкальными пальцами и красивыми, коротко подстриженными, ухоженными ногтями… Пристрелите меня, если этой женщине тридцать пять, подумал он. А фигурка-то, черт возьми, просто слов нет. Да-а, породу не спрячешь…
Конечно, он сделал на нее стойку. Даже не стойку, а… Она была именно такая…
Нет, это невозможно, подумал Майзель. Этого просто не может быть. Потому что так не бывает. Эй, Ты, как там тебя… Партнер… Ты что это там такое удумал, а?!.
Он смотрел на нее так долго, что это уже начинало выходить за рамки приличия. Похоже, королева тоже заметила это… Елена, улыбнувшись, пришла ему на помощь:
— Что, я слабо соответствую вашему представлению о злобной фурии-щелкоперке?
— Не больше, чем я — вашему представлению о кровожадном людоеде, — незамедлительно отпарировал Майзель. — Не знаю, как вы, а я этому рад.
— Первому или второму?
— А в совокупности…
Марина с улыбкой выслушала первый раунд их пикировки:
— Я чувствую, вы подружитесь… Прошу меня извинить, у меня еще одна встреча сегодня. С вашего позволения, пан Данек и пани Елена…
— Конечно, ваше величество, — едва ли не хором ответили Майзель с Еленой.
Кивнув и улыбнувшись им на прощание, королева покинула библиотеку. Проводив ее взглядом, Майзель мягко и хищно, — надо же, как он двигается, подумала Елена, обалдеть можно, — снова повернулся к Елене лицом:
— Я полагаю, нам нет нужды играть в прятки, пани Елена. Их величества попросили меня встретиться с вами. Я согласился, хотя это и противоречит моим правилам. Если хотите, мы можем поехать прямо сейчас ко мне в офис и продолжить беседу там. Я нахожу королевский дворец не слишком подходящим для этого местом. Итак?
— Согласна. Ведите, я плохо здесь ориентируюсь. А вы?
— Я везде как дома. Прошу, — Майзель галантно отставил локоть, приглашая Елену взять его под руку.
Поколебавшись секунду, Елена воспользовалась приглашением, и Майзель повел ее к выходу.
Они вышли из парадного. Его машина стояла прямо перед ступеньками. Елена поняла, что это его машина, только когда он открыл дверцу, приглашая ее присесть внутрь. Этот грациозно-бесшумный на вид, хотя и огромный при этом, как танк, с непонятным образом закрепленным на крыше агрегатом из зализанно-обтекаемых полицейских мигалок, на четырех гигантских колесах, с зеркально-непрозрачными стеклами снаряд для передвижения из точки А в точку Б соответствовал своему хозяину так, что Елена усмехнулась:
— А вот и дракономобиль…
— Мне тоже нравится, — кивнул Майзель и сделал рукой приглашающий жест: — Прошу вас, дорогая.
Внутри Елену ждало удивление, смешанное едва ли не с разочарованием: комбинированный кожаный салон, очень добротно сделанный, — не роскошно, а именно добротно, и никаких шедевров мастеров-краснодеревщиков или ювелиров. Мягкая голубовато-белая подсветка приборов, светящиеся красные стрелки, полированные титановые вставки в «торпеде» и дверях, — красиво, изысканно, но не вызывающе.
— Я видела это на улицах… Я думала, это что-нибудь из службы сопровождения королевских выездов…
— Пушка, — Майзель с любовью, поразившей Елену, огладил ладонями рулевое колесо. — Одно из немногих удовольствий, которые я могу, хочу и люблю позволять себе — это прохватить с ветерком…
— Ну да. Какой же русский не любит быстрой езды, — даже не путаясь в ударениях, по-русски сказала Елена.
— Ах вы, колючка, — усмехнулся Майзель. — Все-то вам известно…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ИЮНЬ
Они проехали по затихающему с окончанием дня городу, нырнули внутрь необъятного здания. Майзель припарковал машину в огромном пустом гараже, помог Елене выйти и направился с ней к лифту, который открывался только его рукой и вел прямо к нему в приемную.
Он помог Елене снять плащ и жестом пригласил ее вглубь кабинета. Она направилась к мягкому углу, непроизвольно оглядываясь, пытаясь увидеть границы помещения, окутанного изысканной игрой света и теней.
— Что? Великоват? — усмехнулся Майзель.
— Да нет… По Сеньке шапка, наверное, — усмехнулась в ответ Елена. — Ах да, простите. Я совсем забыла поблагодарить Вас за то, что Вы согласились на беседу со мной, невзирая на всем известную нелюбовь к журналистам…
— Пожалуйста. А кто вам сказал, что я не люблю журналистов?
— Хорошо. Сформулируем это иначе — вы тщательно избегаете контактов с журналистами…
— Это же совсем другая разница, моя дорогая, — Опять эта усмешка, подумала Елена, смотри, всезнайка какой… — Дьявол прячется в деталях, не правда ли? И потом, журналист журналисту — рознь… Да, я действительно избегаю любых журналистов. Мне пришлось в начале моих многотрудных взаимоотношений с прессой настоять на собственной модели работы с масс-медиа. Эта модель очень проста: я использую масс-медиа по своему усмотрению и в своих целях, а масс-медиа меня — нет… Фигурантам следовало однозначно уяснить, что я не являюсь субъектом глобальной игры пресса версус знаменитости «поймай меня, если сможешь». Для этого пришлось разорить несколько медиа-компаний и прострелить несколько коленных чашечек и даже черепов… Но в итоге все, кажется, поняли, что я не шучу. И моя настойчивость — вовсе не результат некоей трансцендентной злобности и неуважения к свободе слова. Просто мои жизнь и деятельность не терпят суеты и огласки.
— Наслышана, — Елена тоже усмехнулась.
— Чудесно. Видите ли, дорогая, — свобода слова и информации не могут быть сами по себе священными коровами. Это миф. Священных коров нужно резать, жарить и с большим аппетитом кушать, иначе всем нам придет конец… Но это так, к слову. Информация и свобода ее распространения обязательно должны быть ограничены. Идея о том, что все люди равны в праве получать и распространять информацию, вредна и разрушительна. Как вы полагаете, пани Елена, — наши противники, в том числе и террористы, — читают газеты, смотрят телевизор, имеют возможность выходить в Интернет?
— Что за глупый вопрос?!
— Это не глупый вопрос. Это вопрос, который должен заставить задуматься.
— Меня?!
— Не только.
— Задуматься о чем? Или над чем?
— Над тем, что такое информация? Свобода слова? Они нужны для чего-то или представляют собой некую самоцель, чистое искусство?
— Разумеется, не самоцель. Если мы не говорим о желтой прессе. Это инструмент общественного контроля.
— Контроля чего?
— Ваших международных авантюр, например.
— Нет, минуточку. К международным авантюрам мы еще вернемся. То есть вы согласны, что информацию, находящуюся в открытом доступе, могут получить все желающие?
— Да. Согласна. Мы договорились. Дальше.
— А как вам, например, вот такой перл… — Майзель подошел к столу и включил один из экранов. — Где это тут… А, вот: «Из конфиденциальных источников в отделе по борьбе с терроризмом нашему корреспонденту стало известно, что отдел располагает достоверной информацией о подготовке нападения группы Нассы Насри… бла-бла… с применением взрывчатки производства неважно… на вокзал Виктории в Лондоне… Нападение запланировано на середину июля…» Чудненько, не правда ли?
— Что вас так разозлило в этом сообщении?
— То, что в нем ничего не говорится по делу. По существу. Знаете, как выглядело бы сообщение на ту же тему при нормальном положении вещей?
— Интересно.
— Примерно так. Вчера силами безопасности уничтожена террористическая группировка Нассы Насри, планировавшая взрыв вокзала в городе эн. И все. Не «стало известно», а уничтожена. Вместе с Насри и его взрывчаткой, планами, Коранами и прочим дерьмом. А знаете, почему это сообщение в «Санди Таймс» выглядит так убого? Потому что несчастный отдел по борьбе с терроризмом вместо уничтожения террористов должен писать бумажки для парламентских комитетов и правозащитников. И таким вот идиотским способом — «смотри, Насри, мы тебя засекли!» — они вынуждены бороться с террором. Что, по-вашему, предпримет этот подонок, прочтя заметку?
— Откажется от своего плана.
— Ошибка. То есть хуже, чем преступление, как говорит его величество. Он его перенесет. Во времени и в пространстве. И станет осторожнее. И его удар будет сильнее того, который удалось предотвратить… А мы действуем совершенно не так. Мы сначала уничтожаем всю эту нежить, а потом сообщаем вам об этом. А как вам вот это: «В секретном докладе „О разведывательной деятельности“, представленном вчера в Конгрессе, утверждается, что нападение, совершенное исламистами на здание Биржи в Нью-Йорке и закончившееся столь трагично, стало результатом вопиющей раскоординированности в деятельности федеральных спецслужб…»
— Это на самом деле не так?
— Это так, — кивнул Майзель. — И это — настоящий ужас, дорогая. Во-первых, потому, что вся эта нежить, читая эти перлы, радостно потирает ручонки: ага, эти гяуры — просто кретины, еще немного, еще несколько ударов — и победа у нас в руках. Во-вторых, потому что эта самая раскоординированность возможна лишь при условии и наличии столь сложной и разветвленной системы демократического представительства. При слабой власти. Пока у демократии нет внешнего врага, все чудесно. А когда он появился, начались проблемы. А мы нашли выход. На войне невозможна демократия. Армией руководит не стадо митингующих болтунов, а главнокомандующий, которому подчиняются все, в том числе разведка, военно-полевые суды, подразделение исполнения приговоров и дисциплинарные батальоны. А также тыловые подразделения. Кто не понял — лоб зеленкой. Только так это работает.
— То есть вы числите себя в состоянии войны.
— Обязательно.
— То-то наш обожаемый монарх не расстается с гвардейским мундиром, — Елена усмехнулась. — Огласите, пожалуйста, список ваших врагов, если вас не затруднит.
— Нисколько не затруднит. Исламские, или, правильнее, исламистские, фанатики и их союзники, в том числе голод, нищета и болезни, тупоголовые зажравшиеся руководители транснациональных монополий из тех, до кого мы пока не добрались, вся эта шваль, заседающая в давосах и женевах, международные валютные фонды и всемирные банки, регулярно пытающиеся устроить из нашего мира либертарианский парадиз для толстосумов и гламурчиков, их вольные, а так же невольные помощники. С последними мы обходимся исключительно бережно, поскольку из них могут получиться наши помощники. А со всеми остальными мы поступаем по законам военного времени.
— Здорово. И как вы собираетесь заставить меня поверить в ваш манифест?
— Делом, дорогая. Исключительно делом. Ну, и словом тоже — совсем чуть-чуть, комментируя, так сказать, представляемое пред ваши ясные очи.
— Вы хотите сказать, что ваши международные авантюры являются результатом воплощения в жизнь вашего манифеста?
— Какой потрясающий прогресс во взглядах, пани Елена. Вы меня радуете.
— Для чего тогда такая первобытная жестокость?
— Первобытная?
— А зашитые в свиные шкуры и сбрасываемые на съедение акулам тела расстрелянных — это что, торжество гуманизма?!
— Это война, пани Елена. На войне проводятся не только войсковые операции, но и деморализующие противника мероприятия. Потому что наш противник вовсе не исповедует традиционные для нас правила ведения войн, а ведет их по своим, пытаясь навязать их и нам тоже. Для того, чтобы помешать ему, мы делаем то, что мы делаем, нравится это нам с вами или нет. Война диктует определенную логику поведения, и вечно увиливать от нее не получается. И потом, наши, как вы выражаетесь, авантюры можно пересчитать по пальцам. В отличие от Америки, мы не ввязываемся в полсотни региональных конфликтов одновременно, а работаем последовательно. И не пытаемся усадить парламент там, где его по определению быть не может, а предпочитаем нашего сукиного сына, которого поддерживать куда легче, чем парламентаристскую жертву демократического аборта, для охраны которой приходится содержать многотысячные армейские контингенты. И возить домой наших мальчиков и девочек в цинковых ящиках.
— Так не лезьте туда, — пожала плечами Елена, — и не придется никого возить…
— И как долго у вас получится отсидеться?
— Я не отсиживаюсь.
— Я вовсе не имею в виду лично вас, пани Елена. К вам у меня как раз нет претензий…
— Премного благодарна.
— Пожалуйста, — Майзель улыбнулся. — Вы всегда так колетесь?
— По мере сил. Вам неуютно?
— Мне? Мне вполне комфортно.
— Врете.
— Нет, — он снова улыбнулся и повторил: — Нет, пани Елена. Меня ваша ежиковатость не пугает и даже не мешает мне. Если вы еще будете столь любезны не перебивать меня, когда я разворачиваю перед вами свой павлиний хвост во всем его великолепии…
— Ну, тогда вам будет слишком легко. Это нечестно. Так что вы хотели сказать про отсиживающихся в кустах?
— Только то, что отсидеться не получится. Придут, выволокут из теплой мягкой кроватки, приставят к голове автомат и скажут: или кричи «нет Б-га, кроме Аллаха, и Магомет — пророк Его», или сдохни, неверный, собака. И скажет это вовсе не какой-нибудь благолепный исусик вроде так горячо любимого вами профессора Зохели или великого Бутия [50] , а чумазый талиб, накурившийся анаши и науськанный муллой Омаром. А ваши Зохели и Бутий будут помалкивать в тряпочку, потому что их все равно никто не станет слушать, потому что у них не горят глаза, как у аз-Заркави или Хомейни…
Или у тебя, подумала Елена.
— Вы знаете Бутия и Зохели?
— Обязательно, — зло сказал Майзель. — Я не читал их коранистики, тем более в подлинниках, у меня нет на это ни времени, ни терпения…
— Но вам докладывали.
— Да. Мне докладывали. У нас первоклассные спецслужбы, пани Елена. И они довольно редко проваливаются, к нашему счастью.
— Почему все остальные проваливаются, причем с завидным постоянством и оглушительным треском, а ваши нет?
— Почти нет. И они не только мои, но и ваши. Хотите вы этого или сопротивляетесь изо всех сил. Потому что мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. Потому что у них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, — государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Потому что мы заставляем их учиться и работать. Потому что мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Потому что требуем реальных результатов, а не победных реляций. Потому что это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы.
Он помог Елене снять плащ и жестом пригласил ее вглубь кабинета. Она направилась к мягкому углу, непроизвольно оглядываясь, пытаясь увидеть границы помещения, окутанного изысканной игрой света и теней.
— Что? Великоват? — усмехнулся Майзель.
— Да нет… По Сеньке шапка, наверное, — усмехнулась в ответ Елена. — Ах да, простите. Я совсем забыла поблагодарить Вас за то, что Вы согласились на беседу со мной, невзирая на всем известную нелюбовь к журналистам…
— Пожалуйста. А кто вам сказал, что я не люблю журналистов?
— Хорошо. Сформулируем это иначе — вы тщательно избегаете контактов с журналистами…
— Это же совсем другая разница, моя дорогая, — Опять эта усмешка, подумала Елена, смотри, всезнайка какой… — Дьявол прячется в деталях, не правда ли? И потом, журналист журналисту — рознь… Да, я действительно избегаю любых журналистов. Мне пришлось в начале моих многотрудных взаимоотношений с прессой настоять на собственной модели работы с масс-медиа. Эта модель очень проста: я использую масс-медиа по своему усмотрению и в своих целях, а масс-медиа меня — нет… Фигурантам следовало однозначно уяснить, что я не являюсь субъектом глобальной игры пресса версус знаменитости «поймай меня, если сможешь». Для этого пришлось разорить несколько медиа-компаний и прострелить несколько коленных чашечек и даже черепов… Но в итоге все, кажется, поняли, что я не шучу. И моя настойчивость — вовсе не результат некоей трансцендентной злобности и неуважения к свободе слова. Просто мои жизнь и деятельность не терпят суеты и огласки.
— Наслышана, — Елена тоже усмехнулась.
— Чудесно. Видите ли, дорогая, — свобода слова и информации не могут быть сами по себе священными коровами. Это миф. Священных коров нужно резать, жарить и с большим аппетитом кушать, иначе всем нам придет конец… Но это так, к слову. Информация и свобода ее распространения обязательно должны быть ограничены. Идея о том, что все люди равны в праве получать и распространять информацию, вредна и разрушительна. Как вы полагаете, пани Елена, — наши противники, в том числе и террористы, — читают газеты, смотрят телевизор, имеют возможность выходить в Интернет?
— Что за глупый вопрос?!
— Это не глупый вопрос. Это вопрос, который должен заставить задуматься.
— Меня?!
— Не только.
— Задуматься о чем? Или над чем?
— Над тем, что такое информация? Свобода слова? Они нужны для чего-то или представляют собой некую самоцель, чистое искусство?
— Разумеется, не самоцель. Если мы не говорим о желтой прессе. Это инструмент общественного контроля.
— Контроля чего?
— Ваших международных авантюр, например.
— Нет, минуточку. К международным авантюрам мы еще вернемся. То есть вы согласны, что информацию, находящуюся в открытом доступе, могут получить все желающие?
— Да. Согласна. Мы договорились. Дальше.
— А как вам, например, вот такой перл… — Майзель подошел к столу и включил один из экранов. — Где это тут… А, вот: «Из конфиденциальных источников в отделе по борьбе с терроризмом нашему корреспонденту стало известно, что отдел располагает достоверной информацией о подготовке нападения группы Нассы Насри… бла-бла… с применением взрывчатки производства неважно… на вокзал Виктории в Лондоне… Нападение запланировано на середину июля…» Чудненько, не правда ли?
— Что вас так разозлило в этом сообщении?
— То, что в нем ничего не говорится по делу. По существу. Знаете, как выглядело бы сообщение на ту же тему при нормальном положении вещей?
— Интересно.
— Примерно так. Вчера силами безопасности уничтожена террористическая группировка Нассы Насри, планировавшая взрыв вокзала в городе эн. И все. Не «стало известно», а уничтожена. Вместе с Насри и его взрывчаткой, планами, Коранами и прочим дерьмом. А знаете, почему это сообщение в «Санди Таймс» выглядит так убого? Потому что несчастный отдел по борьбе с терроризмом вместо уничтожения террористов должен писать бумажки для парламентских комитетов и правозащитников. И таким вот идиотским способом — «смотри, Насри, мы тебя засекли!» — они вынуждены бороться с террором. Что, по-вашему, предпримет этот подонок, прочтя заметку?
— Откажется от своего плана.
— Ошибка. То есть хуже, чем преступление, как говорит его величество. Он его перенесет. Во времени и в пространстве. И станет осторожнее. И его удар будет сильнее того, который удалось предотвратить… А мы действуем совершенно не так. Мы сначала уничтожаем всю эту нежить, а потом сообщаем вам об этом. А как вам вот это: «В секретном докладе „О разведывательной деятельности“, представленном вчера в Конгрессе, утверждается, что нападение, совершенное исламистами на здание Биржи в Нью-Йорке и закончившееся столь трагично, стало результатом вопиющей раскоординированности в деятельности федеральных спецслужб…»
— Это на самом деле не так?
— Это так, — кивнул Майзель. — И это — настоящий ужас, дорогая. Во-первых, потому, что вся эта нежить, читая эти перлы, радостно потирает ручонки: ага, эти гяуры — просто кретины, еще немного, еще несколько ударов — и победа у нас в руках. Во-вторых, потому что эта самая раскоординированность возможна лишь при условии и наличии столь сложной и разветвленной системы демократического представительства. При слабой власти. Пока у демократии нет внешнего врага, все чудесно. А когда он появился, начались проблемы. А мы нашли выход. На войне невозможна демократия. Армией руководит не стадо митингующих болтунов, а главнокомандующий, которому подчиняются все, в том числе разведка, военно-полевые суды, подразделение исполнения приговоров и дисциплинарные батальоны. А также тыловые подразделения. Кто не понял — лоб зеленкой. Только так это работает.
— То есть вы числите себя в состоянии войны.
— Обязательно.
— То-то наш обожаемый монарх не расстается с гвардейским мундиром, — Елена усмехнулась. — Огласите, пожалуйста, список ваших врагов, если вас не затруднит.
— Нисколько не затруднит. Исламские, или, правильнее, исламистские, фанатики и их союзники, в том числе голод, нищета и болезни, тупоголовые зажравшиеся руководители транснациональных монополий из тех, до кого мы пока не добрались, вся эта шваль, заседающая в давосах и женевах, международные валютные фонды и всемирные банки, регулярно пытающиеся устроить из нашего мира либертарианский парадиз для толстосумов и гламурчиков, их вольные, а так же невольные помощники. С последними мы обходимся исключительно бережно, поскольку из них могут получиться наши помощники. А со всеми остальными мы поступаем по законам военного времени.
— Здорово. И как вы собираетесь заставить меня поверить в ваш манифест?
— Делом, дорогая. Исключительно делом. Ну, и словом тоже — совсем чуть-чуть, комментируя, так сказать, представляемое пред ваши ясные очи.
— Вы хотите сказать, что ваши международные авантюры являются результатом воплощения в жизнь вашего манифеста?
— Какой потрясающий прогресс во взглядах, пани Елена. Вы меня радуете.
— Для чего тогда такая первобытная жестокость?
— Первобытная?
— А зашитые в свиные шкуры и сбрасываемые на съедение акулам тела расстрелянных — это что, торжество гуманизма?!
— Это война, пани Елена. На войне проводятся не только войсковые операции, но и деморализующие противника мероприятия. Потому что наш противник вовсе не исповедует традиционные для нас правила ведения войн, а ведет их по своим, пытаясь навязать их и нам тоже. Для того, чтобы помешать ему, мы делаем то, что мы делаем, нравится это нам с вами или нет. Война диктует определенную логику поведения, и вечно увиливать от нее не получается. И потом, наши, как вы выражаетесь, авантюры можно пересчитать по пальцам. В отличие от Америки, мы не ввязываемся в полсотни региональных конфликтов одновременно, а работаем последовательно. И не пытаемся усадить парламент там, где его по определению быть не может, а предпочитаем нашего сукиного сына, которого поддерживать куда легче, чем парламентаристскую жертву демократического аборта, для охраны которой приходится содержать многотысячные армейские контингенты. И возить домой наших мальчиков и девочек в цинковых ящиках.
— Так не лезьте туда, — пожала плечами Елена, — и не придется никого возить…
— И как долго у вас получится отсидеться?
— Я не отсиживаюсь.
— Я вовсе не имею в виду лично вас, пани Елена. К вам у меня как раз нет претензий…
— Премного благодарна.
— Пожалуйста, — Майзель улыбнулся. — Вы всегда так колетесь?
— По мере сил. Вам неуютно?
— Мне? Мне вполне комфортно.
— Врете.
— Нет, — он снова улыбнулся и повторил: — Нет, пани Елена. Меня ваша ежиковатость не пугает и даже не мешает мне. Если вы еще будете столь любезны не перебивать меня, когда я разворачиваю перед вами свой павлиний хвост во всем его великолепии…
— Ну, тогда вам будет слишком легко. Это нечестно. Так что вы хотели сказать про отсиживающихся в кустах?
— Только то, что отсидеться не получится. Придут, выволокут из теплой мягкой кроватки, приставят к голове автомат и скажут: или кричи «нет Б-га, кроме Аллаха, и Магомет — пророк Его», или сдохни, неверный, собака. И скажет это вовсе не какой-нибудь благолепный исусик вроде так горячо любимого вами профессора Зохели или великого Бутия [50] , а чумазый талиб, накурившийся анаши и науськанный муллой Омаром. А ваши Зохели и Бутий будут помалкивать в тряпочку, потому что их все равно никто не станет слушать, потому что у них не горят глаза, как у аз-Заркави или Хомейни…
Или у тебя, подумала Елена.
— Вы знаете Бутия и Зохели?
— Обязательно, — зло сказал Майзель. — Я не читал их коранистики, тем более в подлинниках, у меня нет на это ни времени, ни терпения…
— Но вам докладывали.
— Да. Мне докладывали. У нас первоклассные спецслужбы, пани Елена. И они довольно редко проваливаются, к нашему счастью.
— Почему все остальные проваливаются, причем с завидным постоянством и оглушительным треском, а ваши нет?
— Почти нет. И они не только мои, но и ваши. Хотите вы этого или сопротивляетесь изо всех сил. Потому что мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. Потому что у них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, — государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Потому что мы заставляем их учиться и работать. Потому что мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Потому что требуем реальных результатов, а не победных реляций. Потому что это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы.