Страница:
— Н-да… А как же Монте-Карло на берегах Лимпопо?
— Будет вам и белка, будет и свисток, дорогая. Все будет. Только не сразу. Я бы взял сразу, но приходится, увы, частями…
— Я хочу посмотреть на это.
— Обязательно, дорогая. Я же сказал — скоро полетим.
— А какое чудо вы имеете в виду?
— А вот это — и есть настоящий секрет, дорогая. Какое же это будет чудо, если я стану трезвонить про него на каждом перекрестке!
— С ума сойти. А дальше?
— Что — «дальше»?
— Какой следующий проект? Китай? Россия?
— И Китай. И Россия. И Индия. А потом — Луна.
— Луна?! Какая… какая Луна?!
— Та самая, пани Елена. Которая светит по ночам.
— И… И… и что вы там собираетесь делать?!
— Добывать изотоп гелия, без которого наши термоядерные электростанции не смогут работать. На Земле его запасы просто смехотворно малы. Поэтому придется на Луне, — он печально вздохнул и улыбнулся немного смущенно.
— Вы… вы действительно сумасшедший, — тихо проговорила Елена. — А на это где вы возьмете средства?!
— Америка, Россия, Япония, мы. И Индия с Китаем. Такой проект не потянуть в одиночку. Ну, я, на самом деле, не очень хочу это сейчас обсуждать. Это довольно отдаленная перспектива…
— И вы считаете, что такое возможно?
— Ах, дорогая, да обязательно! Нет ничего невозможного для людей, целенаправленно и солидарно занимающихся каким-нибудь делом. Проблема в том, что этим делом может запросто оказаться какая-нибудь мерзость. Вот я и слежу за тем, чтобы этого не происходило… Все мерзости, так уж и быть, я сделаю сам, чтобы было потом, на кого свалить, — Майзель снова оскалился.
Но на этот раз Елена не поверила, что ему весело.
ПРАГА. ИЮЛЬ
ПРАГА. ИЮЛЬ
— Будет вам и белка, будет и свисток, дорогая. Все будет. Только не сразу. Я бы взял сразу, но приходится, увы, частями…
— Я хочу посмотреть на это.
— Обязательно, дорогая. Я же сказал — скоро полетим.
— А какое чудо вы имеете в виду?
— А вот это — и есть настоящий секрет, дорогая. Какое же это будет чудо, если я стану трезвонить про него на каждом перекрестке!
— С ума сойти. А дальше?
— Что — «дальше»?
— Какой следующий проект? Китай? Россия?
— И Китай. И Россия. И Индия. А потом — Луна.
— Луна?! Какая… какая Луна?!
— Та самая, пани Елена. Которая светит по ночам.
— И… И… и что вы там собираетесь делать?!
— Добывать изотоп гелия, без которого наши термоядерные электростанции не смогут работать. На Земле его запасы просто смехотворно малы. Поэтому придется на Луне, — он печально вздохнул и улыбнулся немного смущенно.
— Вы… вы действительно сумасшедший, — тихо проговорила Елена. — А на это где вы возьмете средства?!
— Америка, Россия, Япония, мы. И Индия с Китаем. Такой проект не потянуть в одиночку. Ну, я, на самом деле, не очень хочу это сейчас обсуждать. Это довольно отдаленная перспектива…
— И вы считаете, что такое возможно?
— Ах, дорогая, да обязательно! Нет ничего невозможного для людей, целенаправленно и солидарно занимающихся каким-нибудь делом. Проблема в том, что этим делом может запросто оказаться какая-нибудь мерзость. Вот я и слежу за тем, чтобы этого не происходило… Все мерзости, так уж и быть, я сделаю сам, чтобы было потом, на кого свалить, — Майзель снова оскалился.
Но на этот раз Елена не поверила, что ему весело.
ПРАГА. ИЮЛЬ
Елена старательно соблюдала принцип «погружения». Первый раз, когда она напросилась с ним вместе в бассейн, Майзель пожал плечами, как только он умел, усмехнулся:
— Дорогая, я там не купаюсь. Я плаваю. В это время беседовать довольно затруднительно…
— Ничего. Я тоже люблю плавать. А когда еще представится возможность бесплатно поплескаться…
— Не имею ничего против. А купальник у вас с собой?
— Как вы выражаетесь, — обязательно…
— Пойдемте.
Вертикальный, потом горизонтальный лифт… Горизонтальные лифты она вообще впервые в жизни увидела в «Golem Interworld Plaza». По ее убеждению, такого вообще больше нигде не существовало. Она спросила Майзеля об этом. Он кивнул утвердительно:
— В корпорации эта роскошь тоже не всем доступна. Руководители подразделений и отделов — да. А обычные сотрудники пользуются только вертикальными лифтами. Здание огромное, а мне нужно везде успеть…
— Вы тщательно отрабатываете вашу легенду о всесилии и всеведении…
— Авторитет, дорогая, легко потерять, но так трудно заработать! Вот мы и пришли.
Она вышла из раздевалки к бассейну. Майзель стоял на первом уровне вышки. Елена смотрела на него во все глаза. У него была на редкость впечатляющая мускулатура. Настолько впечатляющая, что у Елены, обычно довольно скептически относившейся к мужским прелестям, шевельнулось нечто вроде восхищения. И это были не распухшие сокровища культуристов: не объем, а именно рельеф поразили Елену, — мышцы, перевитые сухожилиями и туго натянутые на скелет. И на нем не было ни следа растительности, словно на статуе. И кожа его была такого роскошного, золотисто-оливкового цвета, хотя вроде бы не пользовался он никакими соляриями. Зато Елена была беленькая, как сметанка…
Он помахал Елене рукой и прыгнул. И вошел в воду красиво и мягко, почти без брызг. Это тоже было здорово, — Елена даже позавидовала.
Короткими сильными гребками он подплыл к бортику и, отфыркиваясь, как морской лев, поманил Елену:
— Смелее, дорогая! Вода теплая, вам понравится…
Елена подошла к лестнице. Он смотрел на нее в упор, и в глазах его плясали веселые чертенята. И что-то еще было в его глазах…
Она была именно такая, как он и представлял себе. Еще тогда, когда впервые увидел ее, и когда захлестнуло его мгновенным приливом жаркой волны желания… Мягкие и в то же время отчетливые линии сильного, узкого в кости, с тонкой жировой прослойкой, тела, с длинными, безупречной формы ногами, с мраморно-прозрачной кожей… Порода, с восхищением подумал Майзель. И едва ли не физически ощутил, как ляжет ему в ладонь ее грудь, — не большая и не маленькая, а именно такая, как нужно… Как у девушки, и соски так отчетливо проступают сквозь чашки купальника… Мой размер, подумал он, чувствуя, как опять застучал пульс в висках. Г-споди, да что же это такое?!.
— Что это вы так на меня уставились!?
— У вас потрясающая фигура, пани Елена.
— У вас тоже.
— Я, между прочим, серьезно, — Майзель, как показалось Елене, даже обиделся.
— Спасибо. Приятно, что вы умеете обращать внимание на такие мелочи…
— Ну, я не назвал бы это мелочью. Кто знает, согласился бы я столько времени проводить в вашем обществе, если бы мне не было это так приятно. Мне нравится, что вы так чудесно выглядите. Это чрезвычайно льстит моему мужскому самолюбию, — Майзель прямо смотрел на Елену и улыбался.
— Пан Данек, мы, кажется, договаривались…
— Напомните.
— Что вы не будете даже пытаться подбивать ко мне клинья, — у Елены предательски заалели мочки ушей. Она надеялась, что достаточно далеко стоит от Майзеля, чтобы ему было легко это заметить.
— И что? Неужели я пообещал?
— Да.
— Не может быть.
— Совершенно точно.
— Наверняка я сделал это, чтобы усыпить вашу бдительность. Но если вы еще раз меня попросите…
— Я вас прошу.
— Хорошо, дорогая. Чего хочет женщина, того хочет Б-г, — Майзель оскалился и, откинувшись назад, нырнул спиной и поплыл. Очень быстро.
Елене пришлось сильно изменить не только свой распорядок дня, но и стиль жизни. И режим питания, потому как уходить от него на обед было довольно неудобно. Пришлось перейти на японскую кухню… Следовать драконовскому ритму Майзеля можно было, лишь обладая незаурядным здоровьем. Елена всегда следила за собой: массаж, гимнастика, бассейн, косметический салон — все это было для нее вполне обычным повседневным делом. Ее жизнь требовала от нее всегда быть в форме. Но Майзель… Он, видимо, обладавший от природы крепким организмом, минимум дважды в день, если не было ничего срочного и экстраординарного, проплывал в бассейне по нескольку километров. И с пяти до шести утра, прослушивая новости и сводки, проводил в фитнесс-студии. Угнаться за ним было просто нереально. Елена отважно пыталась сделать это, но быстро поняла, что ей не потянуть. Она продолжала упорно ходить с ним в бассейн и бегать по электрической дорожке, пока Майзель занимался на каком-то умопомрачительной сложности спортивном агрегате. И ловила на себе иногда его удивленно-одобрительный взгляд. И ей было приятно. Гораздо приятнее, чем она могла и хотела себе признаться…
У него в подчинении было множество женщин. Невероятно много для полувоенной, как уже было Елене понятно, организации, какой являлась «Golem Interworld». Все молодые, моложе Елены или примерно ее ровесницы, ухоженные, подтянутые, иногда даже красивые и всегда — обаятельные и улыбчивые. Не с дежурными оскалами секретарш, а с настоящими, человеческими улыбками. И, удивительное дело, — он вовсе не игнорировал их женскую сущность, не старался сделать вид, что это просто сотрудники в юбках. Нет, он говорил комплименты, и улыбался, и целовал ручку, и трогал за локоток, и гладил по спинке, и заглядывал в глаза. Она уже знала, что дальше этого не идет, но, видимо, и этого было достаточно, — все его подчиненные-женщины просто взлетали при его появлении. И готовы были свернуть горы, чтобы он так посмотрел или погладил. Он словно говорил каждой из них: ты умница и красавица, я от тебя без ума, а теперь иди и покажи, на что ты способна! И они показывали. Они, кажется, вовсе не воспринимали его, как конкретного мужчину, с которым у них может что-то произойти. Скорее, как некую эманацию чистого мужского духа, излучение, которое расходилось от него во все стороны. Это даже не было психологической манипуляцией, как, может быть, у кого-то другого, это была суть натуры, и женщины чувствовали это безошибочно…
Когда она завела с Майзелем разговор на тему женской эмансипации, то узнала о нем такое, от чего у нее едва не отвисла челюсть:
— Ну, во-первых, женщины, как специалисты — если они хорошие специалисты — много предпочтительнее мужчин…
— Это почему же?
— Потому что женщина — это операционная система с параллельной многозадачностью, — усмехнулся Майзель, — а мужчина, в лучшем случае, с вытесняющей, а то и вовсе шестнадцатибитная ДОС… Женщины выполняют несколько дел одновременно и все — одинаково успешно и тщательно. Хотя и не обязательно быстро… Женщина — это просто вторая версия программы Человек, издание, так сказать, дополненное, переработанное и улучшенное, в определенном смысле… Кроме того, для женщин карьера — соображение второго, а то и третьего порядка, как и деньги. Для них важна социализация, востребованность, ощущение собственной привлекательности, — прежде всего как женщины, а затем уже как профессионала… Мы не говорим об исключениях, пани Елена, исключения есть, были и будут всегда, но речь не о них. Вы согласны?
— Я пока не хочу спорить или соглашаться. Я хочу дослушать. Дико интересно, что и как вы видите.
— А я вот так это вижу… У меня очень жесткие правила в отношении женщин… Как и в отношении мужчин. Женщины в «Golem Interworld» работают меньше мужчин, приходят на час позже и уходят на час раньше. Беременные после четырехмесячного срока не работают — слишком много стресса, мы не почта. Замужние с одним ребенком работают максимум три дня в неделю, с двумя — максимум два. Подряд или в разбивку, как кому больше нравится…
— Это безобразие.
— Почему?!
— А равноправие?
— Глупости, — отмахнулся Майзель. — Равноправие — выдумка идиотов. И идиоток. У женщины есть ее предназначение, определенное Создателем. Никакие конституции и демонстрации это не могут отменить, понимаете? Это дети… — Он не смотрел на Елену, говоря это, и ей показалось, что он нарочно избегает на нее смотреть. — И эмоциональный контакт матери с ребенком важнее любой карьеры и любых денег. Это аксиома, как говорит его величество. У нас и так мало детей. Я же не говорю, что женщины должны непременно метаться всю жизнь между кухней, церковью и детской. Это устарело, к счастью ли, к сожалению, — другой вопрос. Женщина — носитель духа народа, недаром у евреев вопрос о принадлежности к еврейству решается по женской линии. Женщины — это душа, а душе нужны внимание и забота. Выжимать соки я могу из мужчин. У женщин — другая роль, пани Елена…
— Какая?
— Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю…
Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.
— А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?
— Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать…
— Ну да. Я знала, что вы редкий циник, но такого…
— Разве это цинизм?
— Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи… А люди знают, что вы про них понимаете?
— Не знаю. Мы ладим…
— Я заметила.
— И это — главное… Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят… Я просто очень люблю женщин, пани Елена.
— Ну, это мы уже выяснили…
— Я не шучу, на самом деле.
— Вот как… Что это значит?
— Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое… Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии… Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри… Не могу. Знаете, за что я ненавижу Сталина?
— Это тоже связано с женщинами?!.
— Обязательно… Когда Красная армия вошла в Германию, вы знаете, вероятно, что началось тогда… Все участвовали в этом. И солдаты, и офицеры. И фронтовые части, и тыловые… Больше тыловые, конечно. У них было больше сил… — он усмехнулся, и Елену передернуло от этой усмешки. — О, нет, не было никакого приказа, отпечатанного на машинке верным Поскребышевым, грифованного и пронумерованного… он был мерзавцем, великий вождь, но не был идиотом… Люди, озверевшие от войны. Он просто не остановил этого. Не только взрослых женщин, — и девушек, и девочек, всех подряд. Действительно всех подряд, везде. И это не было стихией, как подается сейчас, которую, якобы, удалось позднее обуздать. Нет. То есть это была стихия, но ожидаемая им и желанная для него. Он знал, что она будет. Знал — и ничего не сделал, чтобы остановить это в самом начале. Это был хладнокровный, рассчитанный удар прямо в сердце народа. Прямо в душу. И этот удар достиг цели, пани Елена. Даже притом, что они остановились на Эльбе. Теперь в Германии вместо мужчин рождаются ходячие заводики по переработке сосисок и пива. Я не хочу обсуждать, кто там что заслужил, почему и прочее. Это сейчас неважно… — Майзель снова вздохнул, покачал головой. — Я много думал об этом и понял — я бы не смог… Если бы даже я знал, что не могу остановить это, что это невозможно, я бы попытался. Он потом издал грозный приказ… Но потом. После. Не до. Хотя должен был — до.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — Елена посмотрела на него и вздохнула. — Я ненавижу войну… Это всегда происходит, когда идет война…
— Да. Обязательно. Первое правило победителя — насиловать женщин, чтобы унизить врага, растоптать его, напугать навеки. Но такого, как тогда… Такого никогда не было. То самое количество, которое перешло в качество. И даже при зачаточных коммуникативных возможностях середины двадцатого века это стало известно всем. И все испугались до смерти, и немцы в первую очередь. Он добился своего. Ему почти ничего не удалось из задуманного и начатого, а это — удалось. И я задаю себе вопрос — почему? Почему именно это?
Майзель замолчал, глядя в окно.
— И чучмеков я тоже за это ненавижу, — вдруг сказал он. — Там вообще нет женщин, понимаете, пани Елена? Коровы, детородные машины, собственность, что угодно… Они потому такие уроды, полулюди, что у них женщин нет…
Боже мой, подумала Елена. Боже мой, что ты за чудище…
— И несмотря на все это… Совсем никого?
— Никого.
— Не хотела, но спрошу, пожалуй. Уж очень любопытно.
— Вы о чем?
— Что это за история с Габриэлой Златничковой?
— Это не с ней, — усмехнулся Майзель.
— Пан Данек, я не имею намерения уличать вас в непоследовательности или чем-нибудь таком. Эта история вызвала столько разговоров в Праге. И не только в Праге… Да и удивительного ничего в этом нет, предосудительного — тем более. Она красавица, знаменитость, вы…
— Вы думаете, я постеснялся бы признаться в этом?
— Но это ведь вы избили ее друга, не так ли?
— Друга? — удивился Майзель. — Друга? Вы называете другом женщины говнюка, который сначала сделал ей ребенка, а потом начал гулять направо и налево, раздавая при этом интервью таблоидам и причитая, что она не может понять его тонкую творческую душевную организацию?! Разумеется, что, столкнувшись с ним нос к носу, я ему сунул прямо в бубен, как следует.
— Пан Данек. Нельзя избивать человека…
— Человека нельзя. Ни в коем случае, — согласно покивал Майзель. — А подонку нужно совать в бубен прямо там и тогда, где и когда. Понимаете? Что такое, черт побери?! Одна из красивейших женщин планеты любит тебя, живет с тобой, захотела родить от тебя ребенка, — а ты что творишь, урод?! Крутил ей мозги черт знает сколько лет, то женился, то не женился, кобель вонючий…
— О Господи. Вы ненормальный. Какое вам-то до этого дело?!
— Мне не было и нет никакого дела до их отношений. Мне есть дело до поведения этого сморчка, который полощет на весь свет доброе имя чудесной женщины, к тому же моей соотечественницы…
— Но послушайте. Если она сама…
— Она женщина, пани Елена. И потому имеет право — и ошибиться, и на то, чтобы мужчина, которому она доверилась, по крайней мере, вел себя прилично. А мужчина, который не умеет вести себя как мужчина, должен получить в бубен. Вот как хотите.
— Это возмутительно. У вас с ним несопоставимые весовые категории.
— То есть?!
— Во-первых, вы явно сильнее, моложе и наверняка лучше владеете приемами… э-э-э… рукопашного боя…
— Обязательно, — кивнул Майзель.
— Во-вторых, ваш общественно-политический и финансовый статус…
— Статус здесь совершенно ни при чем. Если бы я захотел использовать свой статус, его бы приволокли ко мне связанного, как барана, а после душеспасительной беседы изготовили из него ящик собачьих консервов. А что касается приемов… Я подошел к нему при всем честном народе и прямо спросил: стыкаться будем? Причем сразу же сказал, почему. И предупредил, что мне все равно, будет он защищаться, или нет, и чем. А он… Ну, сказал бы — это наше дело, мы с ней сами разберемся… Да я и не бил его совсем… Так, стукнул разочек… Тем более, она же просила его не трогать…
— Ах, так все-таки…
— Ох, да нет же… Ну, я просто… Я просто ее выслушал. Она в самом деле чудесная и милая девочка. Неудивительно, что я взбесился. Меня всегда от женских историй выворачивает наизнанку. Да еще когда этот хорек пытается заработать на своей подлости… Их отношения — это их отношения. Но это отношения двоих, а не всего света, который следит за знаменитостями, пуская слюни от любопытства. Вот я ему и предоставил возможность зарабатывать на том, на чем он только и достоин зарабатывать — на разбитой морде лица.
— Вы не можете броситься сразу на все амбразуры, пан Данек…
— Да. Уж это вряд ли, — вздохнул он. — Увы. Но когда мне удается заткнуть хотя бы одну, я чувствую, что не зря живу на свете. В наш пошлый век, восторженно любующийся своей пошлостью, век вездесущего гламура и бесконечно кривляющегося постмодернизма, кто-то должен иметь мужество и возможность вступиться за честь женщины, пани Елена…
— За всех?
— И это невозможно, — он так горько вздохнул, что Елене стало его жалко. — Ну, хотя бы за наших… Которых мы знаем…
— Невозможно наказать всех, кто этого заслуживает. Вы же не Бог, в конце концов…
— Ну… Я думаю, к этому следует стремиться, — он усмехнулся. — Хотя бы самых наглых, что лезут в глаза и выставляют напоказ свою мерзость… Может, на кого-то это подействовало, как ушат холодной воды… И скажите спасибо, что это сделал я, а не его величество.
— Что?!?
— А он мог. Но я не мог ему этого позволить, потому что он король, публичная персона и у него множество дел… И вообще семья…
— Вы… Вы серьезно?!
— Обязательно.
— Ах, так кроме Ланселота, у нас есть еще и король Артур…
— Нет только королевы Гиневры, — улыбнулся Майзель. — То есть, королева-то есть, нет истории…
— Мне трудно поверить, что пани Габриэла была в восторге от вашей выходки. Если бы не это, их отношения с… о, Боже, как его зовут-то… Неважно, — могли бы вернуться в нормальное русло…
— Нет. Никогда. После нашего разговора — нет.
Ничего удивительного, подумала вдруг Елена со злостью. Поговорив с тобой, она в тебя втрескалась по самые уши. И поэтому не проронила ни полсловечка на публике о том, что встречалась с тобой… А чего еще можно было ожидать?! О, Господи…
— А в суд он на вас почему не пробовал подать, интересно?
— Ну, это вряд ли. Он подонок, но не дурак. Я думаю, у него хватило ума понять, что, захоти он продолжить это, то отправился бы в бетонных сапожках любоваться красотами подводного мира. Потому что меня полоскать небезопасно для жизни, я не одинокая беременная женщина.
— Да уж…
— А вообще, — Майзель вдруг усмехнулся, — случись такое, я с удовольствием отсидел бы в тюрьме десяток суток за хулиганство. И вышел бы оттуда, имея просто чертову уйму друзей. И они бы с ним что-нибудь эдакое учинили, на что у меня даже фантазии не хватает…
— У вас точно не все дома. Вы криминальный тип с мифологическим сознанием, дикарь, чудовище и… и…
— Ну, дорогая, — Майзель развел руками и смущенно улыбнулся. — Что выросло, то выросло…
Так вот почему ты так прячешься, подумала Елена. Ты боишься, что тебя когда-нибудь подловят на этом. А ведь подловят… Боже, этот Ланселот меня просто… Как можно быть таким… невзрослым?! Перевернуть весь мир — и остаться мальчиком, играющим в рыцарей и королей? Нет, он не играет, поняла Елена. Это не игра, такое сыграть нельзя, невозможно…
— Кто была ваша мама, пан Данек? — вдруг тихо спросила Елена.
Ей показалось, что он вздрогнул. И улыбнулся:
— Пожилая еврейка. Не простудись, сыночек. Застегнись, сыночек. Съешь котлетку, сыночек…
— Нет. Было что-то еще…
— Обязательно. Только я не знаю, как это назвать…
— Как ее звали?
— Рейзл. Ее хотели назвать Рахелью, но это было время, когда подобные имена в Советском Союзе могли стоить человеку многих, очень многих проблем… И ее назвали Розой. А дома называли Рейзл. И отец ее так называл. А она его — Семочкой…
— Роза. Ружена… Красивое имя.
— Ружена, — Майзель грустно усмехнулся. — Да. Мне тоже нравится…
Когда— нибудь я буду плакать оттого, что я не могу поговорить с твоей мамой, подумала Елена. Кажется, прямо сейчас… Скотина, где тебя черти носили всю мою жизнь… О Господи, испугалась она. Господи, да что же это такое?!.
— Дорогая, я там не купаюсь. Я плаваю. В это время беседовать довольно затруднительно…
— Ничего. Я тоже люблю плавать. А когда еще представится возможность бесплатно поплескаться…
— Не имею ничего против. А купальник у вас с собой?
— Как вы выражаетесь, — обязательно…
— Пойдемте.
Вертикальный, потом горизонтальный лифт… Горизонтальные лифты она вообще впервые в жизни увидела в «Golem Interworld Plaza». По ее убеждению, такого вообще больше нигде не существовало. Она спросила Майзеля об этом. Он кивнул утвердительно:
— В корпорации эта роскошь тоже не всем доступна. Руководители подразделений и отделов — да. А обычные сотрудники пользуются только вертикальными лифтами. Здание огромное, а мне нужно везде успеть…
— Вы тщательно отрабатываете вашу легенду о всесилии и всеведении…
— Авторитет, дорогая, легко потерять, но так трудно заработать! Вот мы и пришли.
Она вышла из раздевалки к бассейну. Майзель стоял на первом уровне вышки. Елена смотрела на него во все глаза. У него была на редкость впечатляющая мускулатура. Настолько впечатляющая, что у Елены, обычно довольно скептически относившейся к мужским прелестям, шевельнулось нечто вроде восхищения. И это были не распухшие сокровища культуристов: не объем, а именно рельеф поразили Елену, — мышцы, перевитые сухожилиями и туго натянутые на скелет. И на нем не было ни следа растительности, словно на статуе. И кожа его была такого роскошного, золотисто-оливкового цвета, хотя вроде бы не пользовался он никакими соляриями. Зато Елена была беленькая, как сметанка…
Он помахал Елене рукой и прыгнул. И вошел в воду красиво и мягко, почти без брызг. Это тоже было здорово, — Елена даже позавидовала.
Короткими сильными гребками он подплыл к бортику и, отфыркиваясь, как морской лев, поманил Елену:
— Смелее, дорогая! Вода теплая, вам понравится…
Елена подошла к лестнице. Он смотрел на нее в упор, и в глазах его плясали веселые чертенята. И что-то еще было в его глазах…
Она была именно такая, как он и представлял себе. Еще тогда, когда впервые увидел ее, и когда захлестнуло его мгновенным приливом жаркой волны желания… Мягкие и в то же время отчетливые линии сильного, узкого в кости, с тонкой жировой прослойкой, тела, с длинными, безупречной формы ногами, с мраморно-прозрачной кожей… Порода, с восхищением подумал Майзель. И едва ли не физически ощутил, как ляжет ему в ладонь ее грудь, — не большая и не маленькая, а именно такая, как нужно… Как у девушки, и соски так отчетливо проступают сквозь чашки купальника… Мой размер, подумал он, чувствуя, как опять застучал пульс в висках. Г-споди, да что же это такое?!.
— Что это вы так на меня уставились!?
— У вас потрясающая фигура, пани Елена.
— У вас тоже.
— Я, между прочим, серьезно, — Майзель, как показалось Елене, даже обиделся.
— Спасибо. Приятно, что вы умеете обращать внимание на такие мелочи…
— Ну, я не назвал бы это мелочью. Кто знает, согласился бы я столько времени проводить в вашем обществе, если бы мне не было это так приятно. Мне нравится, что вы так чудесно выглядите. Это чрезвычайно льстит моему мужскому самолюбию, — Майзель прямо смотрел на Елену и улыбался.
— Пан Данек, мы, кажется, договаривались…
— Напомните.
— Что вы не будете даже пытаться подбивать ко мне клинья, — у Елены предательски заалели мочки ушей. Она надеялась, что достаточно далеко стоит от Майзеля, чтобы ему было легко это заметить.
— И что? Неужели я пообещал?
— Да.
— Не может быть.
— Совершенно точно.
— Наверняка я сделал это, чтобы усыпить вашу бдительность. Но если вы еще раз меня попросите…
— Я вас прошу.
— Хорошо, дорогая. Чего хочет женщина, того хочет Б-г, — Майзель оскалился и, откинувшись назад, нырнул спиной и поплыл. Очень быстро.
Елене пришлось сильно изменить не только свой распорядок дня, но и стиль жизни. И режим питания, потому как уходить от него на обед было довольно неудобно. Пришлось перейти на японскую кухню… Следовать драконовскому ритму Майзеля можно было, лишь обладая незаурядным здоровьем. Елена всегда следила за собой: массаж, гимнастика, бассейн, косметический салон — все это было для нее вполне обычным повседневным делом. Ее жизнь требовала от нее всегда быть в форме. Но Майзель… Он, видимо, обладавший от природы крепким организмом, минимум дважды в день, если не было ничего срочного и экстраординарного, проплывал в бассейне по нескольку километров. И с пяти до шести утра, прослушивая новости и сводки, проводил в фитнесс-студии. Угнаться за ним было просто нереально. Елена отважно пыталась сделать это, но быстро поняла, что ей не потянуть. Она продолжала упорно ходить с ним в бассейн и бегать по электрической дорожке, пока Майзель занимался на каком-то умопомрачительной сложности спортивном агрегате. И ловила на себе иногда его удивленно-одобрительный взгляд. И ей было приятно. Гораздо приятнее, чем она могла и хотела себе признаться…
У него в подчинении было множество женщин. Невероятно много для полувоенной, как уже было Елене понятно, организации, какой являлась «Golem Interworld». Все молодые, моложе Елены или примерно ее ровесницы, ухоженные, подтянутые, иногда даже красивые и всегда — обаятельные и улыбчивые. Не с дежурными оскалами секретарш, а с настоящими, человеческими улыбками. И, удивительное дело, — он вовсе не игнорировал их женскую сущность, не старался сделать вид, что это просто сотрудники в юбках. Нет, он говорил комплименты, и улыбался, и целовал ручку, и трогал за локоток, и гладил по спинке, и заглядывал в глаза. Она уже знала, что дальше этого не идет, но, видимо, и этого было достаточно, — все его подчиненные-женщины просто взлетали при его появлении. И готовы были свернуть горы, чтобы он так посмотрел или погладил. Он словно говорил каждой из них: ты умница и красавица, я от тебя без ума, а теперь иди и покажи, на что ты способна! И они показывали. Они, кажется, вовсе не воспринимали его, как конкретного мужчину, с которым у них может что-то произойти. Скорее, как некую эманацию чистого мужского духа, излучение, которое расходилось от него во все стороны. Это даже не было психологической манипуляцией, как, может быть, у кого-то другого, это была суть натуры, и женщины чувствовали это безошибочно…
Когда она завела с Майзелем разговор на тему женской эмансипации, то узнала о нем такое, от чего у нее едва не отвисла челюсть:
— Ну, во-первых, женщины, как специалисты — если они хорошие специалисты — много предпочтительнее мужчин…
— Это почему же?
— Потому что женщина — это операционная система с параллельной многозадачностью, — усмехнулся Майзель, — а мужчина, в лучшем случае, с вытесняющей, а то и вовсе шестнадцатибитная ДОС… Женщины выполняют несколько дел одновременно и все — одинаково успешно и тщательно. Хотя и не обязательно быстро… Женщина — это просто вторая версия программы Человек, издание, так сказать, дополненное, переработанное и улучшенное, в определенном смысле… Кроме того, для женщин карьера — соображение второго, а то и третьего порядка, как и деньги. Для них важна социализация, востребованность, ощущение собственной привлекательности, — прежде всего как женщины, а затем уже как профессионала… Мы не говорим об исключениях, пани Елена, исключения есть, были и будут всегда, но речь не о них. Вы согласны?
— Я пока не хочу спорить или соглашаться. Я хочу дослушать. Дико интересно, что и как вы видите.
— А я вот так это вижу… У меня очень жесткие правила в отношении женщин… Как и в отношении мужчин. Женщины в «Golem Interworld» работают меньше мужчин, приходят на час позже и уходят на час раньше. Беременные после четырехмесячного срока не работают — слишком много стресса, мы не почта. Замужние с одним ребенком работают максимум три дня в неделю, с двумя — максимум два. Подряд или в разбивку, как кому больше нравится…
— Это безобразие.
— Почему?!
— А равноправие?
— Глупости, — отмахнулся Майзель. — Равноправие — выдумка идиотов. И идиоток. У женщины есть ее предназначение, определенное Создателем. Никакие конституции и демонстрации это не могут отменить, понимаете? Это дети… — Он не смотрел на Елену, говоря это, и ей показалось, что он нарочно избегает на нее смотреть. — И эмоциональный контакт матери с ребенком важнее любой карьеры и любых денег. Это аксиома, как говорит его величество. У нас и так мало детей. Я же не говорю, что женщины должны непременно метаться всю жизнь между кухней, церковью и детской. Это устарело, к счастью ли, к сожалению, — другой вопрос. Женщина — носитель духа народа, недаром у евреев вопрос о принадлежности к еврейству решается по женской линии. Женщины — это душа, а душе нужны внимание и забота. Выжимать соки я могу из мужчин. У женщин — другая роль, пани Елена…
— Какая?
— Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю…
Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.
— А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?
— Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать…
— Ну да. Я знала, что вы редкий циник, но такого…
— Разве это цинизм?
— Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи… А люди знают, что вы про них понимаете?
— Не знаю. Мы ладим…
— Я заметила.
— И это — главное… Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят… Я просто очень люблю женщин, пани Елена.
— Ну, это мы уже выяснили…
— Я не шучу, на самом деле.
— Вот как… Что это значит?
— Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое… Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии… Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри… Не могу. Знаете, за что я ненавижу Сталина?
— Это тоже связано с женщинами?!.
— Обязательно… Когда Красная армия вошла в Германию, вы знаете, вероятно, что началось тогда… Все участвовали в этом. И солдаты, и офицеры. И фронтовые части, и тыловые… Больше тыловые, конечно. У них было больше сил… — он усмехнулся, и Елену передернуло от этой усмешки. — О, нет, не было никакого приказа, отпечатанного на машинке верным Поскребышевым, грифованного и пронумерованного… он был мерзавцем, великий вождь, но не был идиотом… Люди, озверевшие от войны. Он просто не остановил этого. Не только взрослых женщин, — и девушек, и девочек, всех подряд. Действительно всех подряд, везде. И это не было стихией, как подается сейчас, которую, якобы, удалось позднее обуздать. Нет. То есть это была стихия, но ожидаемая им и желанная для него. Он знал, что она будет. Знал — и ничего не сделал, чтобы остановить это в самом начале. Это был хладнокровный, рассчитанный удар прямо в сердце народа. Прямо в душу. И этот удар достиг цели, пани Елена. Даже притом, что они остановились на Эльбе. Теперь в Германии вместо мужчин рождаются ходячие заводики по переработке сосисок и пива. Я не хочу обсуждать, кто там что заслужил, почему и прочее. Это сейчас неважно… — Майзель снова вздохнул, покачал головой. — Я много думал об этом и понял — я бы не смог… Если бы даже я знал, что не могу остановить это, что это невозможно, я бы попытался. Он потом издал грозный приказ… Но потом. После. Не до. Хотя должен был — до.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — Елена посмотрела на него и вздохнула. — Я ненавижу войну… Это всегда происходит, когда идет война…
— Да. Обязательно. Первое правило победителя — насиловать женщин, чтобы унизить врага, растоптать его, напугать навеки. Но такого, как тогда… Такого никогда не было. То самое количество, которое перешло в качество. И даже при зачаточных коммуникативных возможностях середины двадцатого века это стало известно всем. И все испугались до смерти, и немцы в первую очередь. Он добился своего. Ему почти ничего не удалось из задуманного и начатого, а это — удалось. И я задаю себе вопрос — почему? Почему именно это?
Майзель замолчал, глядя в окно.
— И чучмеков я тоже за это ненавижу, — вдруг сказал он. — Там вообще нет женщин, понимаете, пани Елена? Коровы, детородные машины, собственность, что угодно… Они потому такие уроды, полулюди, что у них женщин нет…
Боже мой, подумала Елена. Боже мой, что ты за чудище…
— И несмотря на все это… Совсем никого?
— Никого.
— Не хотела, но спрошу, пожалуй. Уж очень любопытно.
— Вы о чем?
— Что это за история с Габриэлой Златничковой?
— Это не с ней, — усмехнулся Майзель.
— Пан Данек, я не имею намерения уличать вас в непоследовательности или чем-нибудь таком. Эта история вызвала столько разговоров в Праге. И не только в Праге… Да и удивительного ничего в этом нет, предосудительного — тем более. Она красавица, знаменитость, вы…
— Вы думаете, я постеснялся бы признаться в этом?
— Но это ведь вы избили ее друга, не так ли?
— Друга? — удивился Майзель. — Друга? Вы называете другом женщины говнюка, который сначала сделал ей ребенка, а потом начал гулять направо и налево, раздавая при этом интервью таблоидам и причитая, что она не может понять его тонкую творческую душевную организацию?! Разумеется, что, столкнувшись с ним нос к носу, я ему сунул прямо в бубен, как следует.
— Пан Данек. Нельзя избивать человека…
— Человека нельзя. Ни в коем случае, — согласно покивал Майзель. — А подонку нужно совать в бубен прямо там и тогда, где и когда. Понимаете? Что такое, черт побери?! Одна из красивейших женщин планеты любит тебя, живет с тобой, захотела родить от тебя ребенка, — а ты что творишь, урод?! Крутил ей мозги черт знает сколько лет, то женился, то не женился, кобель вонючий…
— О Господи. Вы ненормальный. Какое вам-то до этого дело?!
— Мне не было и нет никакого дела до их отношений. Мне есть дело до поведения этого сморчка, который полощет на весь свет доброе имя чудесной женщины, к тому же моей соотечественницы…
— Но послушайте. Если она сама…
— Она женщина, пани Елена. И потому имеет право — и ошибиться, и на то, чтобы мужчина, которому она доверилась, по крайней мере, вел себя прилично. А мужчина, который не умеет вести себя как мужчина, должен получить в бубен. Вот как хотите.
— Это возмутительно. У вас с ним несопоставимые весовые категории.
— То есть?!
— Во-первых, вы явно сильнее, моложе и наверняка лучше владеете приемами… э-э-э… рукопашного боя…
— Обязательно, — кивнул Майзель.
— Во-вторых, ваш общественно-политический и финансовый статус…
— Статус здесь совершенно ни при чем. Если бы я захотел использовать свой статус, его бы приволокли ко мне связанного, как барана, а после душеспасительной беседы изготовили из него ящик собачьих консервов. А что касается приемов… Я подошел к нему при всем честном народе и прямо спросил: стыкаться будем? Причем сразу же сказал, почему. И предупредил, что мне все равно, будет он защищаться, или нет, и чем. А он… Ну, сказал бы — это наше дело, мы с ней сами разберемся… Да я и не бил его совсем… Так, стукнул разочек… Тем более, она же просила его не трогать…
— Ах, так все-таки…
— Ох, да нет же… Ну, я просто… Я просто ее выслушал. Она в самом деле чудесная и милая девочка. Неудивительно, что я взбесился. Меня всегда от женских историй выворачивает наизнанку. Да еще когда этот хорек пытается заработать на своей подлости… Их отношения — это их отношения. Но это отношения двоих, а не всего света, который следит за знаменитостями, пуская слюни от любопытства. Вот я ему и предоставил возможность зарабатывать на том, на чем он только и достоин зарабатывать — на разбитой морде лица.
— Вы не можете броситься сразу на все амбразуры, пан Данек…
— Да. Уж это вряд ли, — вздохнул он. — Увы. Но когда мне удается заткнуть хотя бы одну, я чувствую, что не зря живу на свете. В наш пошлый век, восторженно любующийся своей пошлостью, век вездесущего гламура и бесконечно кривляющегося постмодернизма, кто-то должен иметь мужество и возможность вступиться за честь женщины, пани Елена…
— За всех?
— И это невозможно, — он так горько вздохнул, что Елене стало его жалко. — Ну, хотя бы за наших… Которых мы знаем…
— Невозможно наказать всех, кто этого заслуживает. Вы же не Бог, в конце концов…
— Ну… Я думаю, к этому следует стремиться, — он усмехнулся. — Хотя бы самых наглых, что лезут в глаза и выставляют напоказ свою мерзость… Может, на кого-то это подействовало, как ушат холодной воды… И скажите спасибо, что это сделал я, а не его величество.
— Что?!?
— А он мог. Но я не мог ему этого позволить, потому что он король, публичная персона и у него множество дел… И вообще семья…
— Вы… Вы серьезно?!
— Обязательно.
— Ах, так кроме Ланселота, у нас есть еще и король Артур…
— Нет только королевы Гиневры, — улыбнулся Майзель. — То есть, королева-то есть, нет истории…
— Мне трудно поверить, что пани Габриэла была в восторге от вашей выходки. Если бы не это, их отношения с… о, Боже, как его зовут-то… Неважно, — могли бы вернуться в нормальное русло…
— Нет. Никогда. После нашего разговора — нет.
Ничего удивительного, подумала вдруг Елена со злостью. Поговорив с тобой, она в тебя втрескалась по самые уши. И поэтому не проронила ни полсловечка на публике о том, что встречалась с тобой… А чего еще можно было ожидать?! О, Господи…
— А в суд он на вас почему не пробовал подать, интересно?
— Ну, это вряд ли. Он подонок, но не дурак. Я думаю, у него хватило ума понять, что, захоти он продолжить это, то отправился бы в бетонных сапожках любоваться красотами подводного мира. Потому что меня полоскать небезопасно для жизни, я не одинокая беременная женщина.
— Да уж…
— А вообще, — Майзель вдруг усмехнулся, — случись такое, я с удовольствием отсидел бы в тюрьме десяток суток за хулиганство. И вышел бы оттуда, имея просто чертову уйму друзей. И они бы с ним что-нибудь эдакое учинили, на что у меня даже фантазии не хватает…
— У вас точно не все дома. Вы криминальный тип с мифологическим сознанием, дикарь, чудовище и… и…
— Ну, дорогая, — Майзель развел руками и смущенно улыбнулся. — Что выросло, то выросло…
Так вот почему ты так прячешься, подумала Елена. Ты боишься, что тебя когда-нибудь подловят на этом. А ведь подловят… Боже, этот Ланселот меня просто… Как можно быть таким… невзрослым?! Перевернуть весь мир — и остаться мальчиком, играющим в рыцарей и королей? Нет, он не играет, поняла Елена. Это не игра, такое сыграть нельзя, невозможно…
— Кто была ваша мама, пан Данек? — вдруг тихо спросила Елена.
Ей показалось, что он вздрогнул. И улыбнулся:
— Пожилая еврейка. Не простудись, сыночек. Застегнись, сыночек. Съешь котлетку, сыночек…
— Нет. Было что-то еще…
— Обязательно. Только я не знаю, как это назвать…
— Как ее звали?
— Рейзл. Ее хотели назвать Рахелью, но это было время, когда подобные имена в Советском Союзе могли стоить человеку многих, очень многих проблем… И ее назвали Розой. А дома называли Рейзл. И отец ее так называл. А она его — Семочкой…
— Роза. Ружена… Красивое имя.
— Ружена, — Майзель грустно усмехнулся. — Да. Мне тоже нравится…
Когда— нибудь я буду плакать оттого, что я не могу поговорить с твоей мамой, подумала Елена. Кажется, прямо сейчас… Скотина, где тебя черти носили всю мою жизнь… О Господи, испугалась она. Господи, да что же это такое?!.
ПРАГА. ИЮЛЬ
У Елены, как у всякого журналиста, было невообразимое количество знакомых и полузнакомых людей. Как журналисту талантливому, ей всегда удавалось достаточно легко выстроить не слишком длинную цепочку связей, выводивших ее на того или иного человека, который был нужен ей, — на любом уровне, в любой системе. Так произошло и теперь.
Она вошла в кафе и сразу вычислила свою будущую собеседницу. Молодая женщина, моложе Елены, сидела за столиком за колонной и курила недавно вошедшие в моду золотистые сигареты невообразимой длины. Она была похожа на всех фотомоделей и манекенщиц сразу — высокая, с длиннющими ногами, пепельно-золотистыми волосами, простоватым, но красивым лицом, одетая спокойно и неброско, но так, что сомнений в ее прелести не оставалось ни у кого, кому довелось за ней наблюдать.
Ага, подумала Елена. Блондинка. Ну, кто бы мог сомневаться…
Елена подошла, улыбнулась, присела за столик:
— Спасибо, что пришли, пани Марта…
— Приветик. И брось ты эту хуйню, Елена, — Марта усмехнулась. — Называй меня на «ты» и по имени. Мне так спокойнее.
— Хорошо. С удовольствием.
Елену эта преамбула не столько ошарашила — скорее, озадачила. Контраст между ангельским личиком Марты и ее речью был тоже рассчитанной на определенный эффект частью имиджа. Ставшего, возможно, второй натурой… Елена знала, по крайней мере, нескольких мужчин, на которых такой «контрастный душ» действовал, как афродизиак. Неужели и он…
— Да? Ну, и ладушки. Ты спрашивай, что хотела. Мне Богушек разрешил с тобой потрещать… Уж и не знаю, зачем да почему.
— А что, ты спрашивала у него разрешения? Это было обязательно?
— Елена, не прикидывайся. Как я могла бы без его разрешения с тобой встретиться?! Да меня Гонта под трамвай бы сунул, посмей я такое подумать даже…
— Вот как все запущено…
— А ты что же хотела? Ну, про трамвай, я, может, и хватила лишку… А может, и нет… Если без спросу… Мы с Драконом… Я к его телу прикасалась. Про это никому никаких подробностей знать не положено. Он Дракон, не какой-нибудь купчик подгулявший, или там депутатишка…
— А как вообще произошла ваша встреча?
— Да обыкновенно. Мы же элитный эскорт-сервис. Ты же знаешь, сколько тут всяких фирм и банков, сколько народу со всего света тут крутится… А мы, можно сказать, в первой десятке. Репутация, дискретность, класс обслуживания… И так далее. Гонта нас выбирал. Не Дракон же…
— И давно вы знакомы?
— Да уж года три, наверное… Что до нас было, я тебе не скажу — не знаю просто. Ну, какие-нибудь другие девочки, может быть…
— Ты сказала «девочки»? Ты не одна разве?…
— Ну… Он вообще-то со мной в основном… был. Ну, есть еще две девочки из нашего клуба… С ними тоже, но редко. Сандра, она рыженькая, помельче меня, и мулаточка, Шерри ее зовут. Один раз мы даже втроем у него были… — Марта мечтательно прищурилась.
— Ага. Значит, оргии имели место…
— Ты что, какая же это оргия, — рассыпалась русалочьим смехом Марта. — Оргия — это когда мужиков хотя бы двое… Не-е-т… Дракон не такой… Да и было-то это несколько раз всего… Разок вдвоем с Сандрой и раза два с Шерри на пару… Я даже знаю, зачем…
— Что зачем?
— Ну… Вдвоем и втроем…
— Зачем?
— А чтоб не расслаблялись, — затянулась дымом Марта. — Чтобы романтику посбивать. С него, так я понимаю, в первую голову. Ну, и с нас, понятно… Но это редко…
— И что? Хватило его на троих? — Елена почувствовала, как у нее покраснели уши.
Она вошла в кафе и сразу вычислила свою будущую собеседницу. Молодая женщина, моложе Елены, сидела за столиком за колонной и курила недавно вошедшие в моду золотистые сигареты невообразимой длины. Она была похожа на всех фотомоделей и манекенщиц сразу — высокая, с длиннющими ногами, пепельно-золотистыми волосами, простоватым, но красивым лицом, одетая спокойно и неброско, но так, что сомнений в ее прелести не оставалось ни у кого, кому довелось за ней наблюдать.
Ага, подумала Елена. Блондинка. Ну, кто бы мог сомневаться…
Елена подошла, улыбнулась, присела за столик:
— Спасибо, что пришли, пани Марта…
— Приветик. И брось ты эту хуйню, Елена, — Марта усмехнулась. — Называй меня на «ты» и по имени. Мне так спокойнее.
— Хорошо. С удовольствием.
Елену эта преамбула не столько ошарашила — скорее, озадачила. Контраст между ангельским личиком Марты и ее речью был тоже рассчитанной на определенный эффект частью имиджа. Ставшего, возможно, второй натурой… Елена знала, по крайней мере, нескольких мужчин, на которых такой «контрастный душ» действовал, как афродизиак. Неужели и он…
— Да? Ну, и ладушки. Ты спрашивай, что хотела. Мне Богушек разрешил с тобой потрещать… Уж и не знаю, зачем да почему.
— А что, ты спрашивала у него разрешения? Это было обязательно?
— Елена, не прикидывайся. Как я могла бы без его разрешения с тобой встретиться?! Да меня Гонта под трамвай бы сунул, посмей я такое подумать даже…
— Вот как все запущено…
— А ты что же хотела? Ну, про трамвай, я, может, и хватила лишку… А может, и нет… Если без спросу… Мы с Драконом… Я к его телу прикасалась. Про это никому никаких подробностей знать не положено. Он Дракон, не какой-нибудь купчик подгулявший, или там депутатишка…
— А как вообще произошла ваша встреча?
— Да обыкновенно. Мы же элитный эскорт-сервис. Ты же знаешь, сколько тут всяких фирм и банков, сколько народу со всего света тут крутится… А мы, можно сказать, в первой десятке. Репутация, дискретность, класс обслуживания… И так далее. Гонта нас выбирал. Не Дракон же…
— И давно вы знакомы?
— Да уж года три, наверное… Что до нас было, я тебе не скажу — не знаю просто. Ну, какие-нибудь другие девочки, может быть…
— Ты сказала «девочки»? Ты не одна разве?…
— Ну… Он вообще-то со мной в основном… был. Ну, есть еще две девочки из нашего клуба… С ними тоже, но редко. Сандра, она рыженькая, помельче меня, и мулаточка, Шерри ее зовут. Один раз мы даже втроем у него были… — Марта мечтательно прищурилась.
— Ага. Значит, оргии имели место…
— Ты что, какая же это оргия, — рассыпалась русалочьим смехом Марта. — Оргия — это когда мужиков хотя бы двое… Не-е-т… Дракон не такой… Да и было-то это несколько раз всего… Разок вдвоем с Сандрой и раза два с Шерри на пару… Я даже знаю, зачем…
— Что зачем?
— Ну… Вдвоем и втроем…
— Зачем?
— А чтоб не расслаблялись, — затянулась дымом Марта. — Чтобы романтику посбивать. С него, так я понимаю, в первую голову. Ну, и с нас, понятно… Но это редко…
— И что? Хватило его на троих? — Елена почувствовала, как у нее покраснели уши.