Страница:
Понтифик умолк. Молчал и Ребе. Казалось, это молчание никогда не прервется… И вновь Ребе первым нарушил тишину.
— Я признаюсь тебе в одной крамольной вещи, падре. Ты лучший из рассказчиков, которых мне доводилось слышать, за исключением, быть может, моего отца… И иврит твой великолепен. Чего хочешь ты от меня? Попроси, и я сделаю, если такое возможно.
— Что за доблесть — сделать возможное, рабби? Сделать невозможное, сотворить чудо — вот настоящее дело… Мы не можем спорить с любовью, рабби. Потому, что Бог — это Любовь. Да, евреи всегда спорили с Богом, и своими жертвами заслужили такое право. Но это, рабби… Смотри же, друг мой. Если бы не эти двое, — разве сидели бы мы здесь с тобой, и говорили бы о том, что в нашей жизни важнее всего, о том, что делает нас, в конце концов, людьми, — о Любви? Да нашлось бы сто тысяч причин, чтобы этого не случилось. Но это — случилось. И все наши меморандумы и декларации о мире и дружбе не стоят выеденного яйца, потому что слова о любви без Любви — мерзость пред Господом. Может быть, любовь этого мужчины и этой женщины сделают, наконец, то, что раньше никому не удавалось? Когда мы с тобою умрем, рабби, наши тела станут легче ровно на двадцать один грамм. И твое, и мое. И наши души устремятся назад, к своему Творцу. И там он спросит нас с тобой — а что мы, ты и я, что мы сделали для того, чтобы победила Любовь?
Понтифик снова замолчал, словно выдохся. И тогда Ребе, тяжело вздыхая, поднялся, опираясь на свой знаменитый посох, подошел к арон-кодешу, отодвинул расшитый золотыми львами и коронами парохес [76] , раскрыл створки, за которыми стояли, теснясь, несколько свитков Торы разной величины, и повернулся к понтифику. И, стукнув посохом так, что эхо покатилось, дробясь и множась, под сводами потолочного нефа синагоги, произнес:
— Ради любви человеческой… Ради любви Творца Вселенной к своим творениям… Ради истинной дружбы… Во имя Славы Всевышнего… Перед свитками священной Торы, дарованной нам через Моше, Учителя нашего, Властелином Вселенной на горе Синай… Обещаю тебе, падре, что сделаю все, о чем ты попросишь меня. Возможно это или нет. Говори.
— Я прошу тебя, рабби, вместе со мной благословить их. И сделать это открыто. Пусть это произойдет в присутствии королевской четы и их детей. И пусть здесь же будут лучшие из твоих учеников. Пусть они видят, что Любовь может все. Даже невозможное. И пусть свитки священной Торы будут свидетелями этого…
— Хорошо. Это ведь еще не все?
— Нет. Я прошу тебя, если родится мальчик… Чтобы ты — и твой преемник — учили его Торе. Сам Даниэле… У него нет для этого достаточно мужества и терпения. Он слишком занят, улучшая наш мир, хотя немного знания о том, как это делается, ему вовсе бы не помешало… — увидев печальную усмешку Ребе, понтифик тоже улыбнулся. — Это все, рабби. Больше мне не о чем тебя попросить. Ведь мы сможем сделать это?
— Да. Пусть будет в пятницу, после утренней молитвы. Он здесь?
— Кто? Даниэле? Да… Он там, снаружи…
— Пусть зайдет. Я хочу сказать ему кое-что. До свидания, падре. Для меня было большой честью познакомиться с тобой…
— Для меня тоже, рабби. До встречи, мой друг, — понтифик наклонил голову и, повернувшись, направился к выходу.
Он сел к Майзелю в машину, посмотрел на него с улыбкой, покачал головой:
— Ах, Даниэле, мой мальчик… Иди к своему Ребе. И помни: все будет теперь хорошо.
— Вы… договорились?
— Конечно, мы договорились. Два старика, которые тебя любят, всегда как-нибудь договорятся… Иди, Даниэле. Он ждет…
Майзель вошел внутрь синагоги и остановился в некотором замешательстве — у него была непокрыта голова. И услышал голос Ребе:
— Иди сюда, шейгец, — сказал Ребе на идиш. — Чего ты там застыл?
Майзель подошел к биме [77] и остановился. Стоявший там Ребе возвышался над ним. Старик достал ермолку и с сердцем нахлобучил ее Майзелю на макушку, после чего треснул его посохом по плечу, — не слишком больно, но чувствительно. Майзель улыбнулся.
— Чего ты смеешься, ты, ходячий цорэс [78] ! — проворчал Ребе, сверху вниз глядя на Майзеля.
— Конечно, Ребе.
— Ты шлимазл.
— Да, Ребе.
— Ты шейгец, лентяй, неуч и невежда.
— Вы абсолютно правы, Ребе.
— Ты, с твоей золотой головой… Вместо того чтобы учить Тору и стать настоящим мудрецом… Ты лезешь прямо в Б-жий замысел, как… Как ты смеешь?!
Майзель пожал плечами и снова улыбнулся.
— Но такие люди называют тебя своим другом, — Ребе покачал головой и прищелкнул языком. — Г-споди Б-же мой, какие у тебя друзья… Наверное, ты все же не окончательно безнадежен, раз у тебя такие друзья… Что-нибудь из тебя, наверное, в конце концов, получится… Садись, шлимазл!
Майзель сел, и Ребе тоже опустился в кресло:
— Ты знаешь, как накладывать тфилин [79] ?
— Да, Ребе.
— А Шма Исроэл [80] наизусть знаешь?
— Знаю, Ребе.
Ребе вздохнул, достал из ящика мешочек, пододвинул его Майзелю:
— Давай-ка… Не могу ни о чем разговаривать с евреем, который прожил половину Б-жьего дня, не наложив тфилин и не сказав Шма… Давай!
Дождавшись, пока Майзель закончит и сложит тфилин обратно, он забрал у него мешочек, снова спрятал его куда-то в глубину стола:
— Ну, так получше… Слушай меня, шлимазл. В пятницу после шахариса [81] приедете все сюда — ты со своей Еленой, король с семьей, и… падре. У тебя есть золотое кольцо?
— Что?!
— О, Г-споди Всемогущий… Послушай, дурень малограмотный, жених должен надеть на палец невесты золотое кольцо и сказать: «этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля»! Кольцо только золотое должно быть, не серебряное и не железное! Понял?! И найди кольцо быстро, пока я не передумал!
— Обязательно, Ребе. Хорошо. Будет кольцо. Не волнуйтесь…
— Кто волнуется?! Я волнуюсь?! Да, я волнуюсь. Я таки первый раз женю еврея на… христианке. Как ты думаешь, шмаровозник, что я чувствую?! Тьфу! Но хупэ [82] никакой не будет. Понял меня?!
— Я это переживу, Ребе.
— Не сомневаюсь, — фыркнул Ребе. — Как только я это переживу… Ладно. И никаких посторонних. Или, упаси Б-г, журналистов! Все! Выметайся!
ПРАГА, СТАРО-НОВАЯ СИНАГОГА. МАЙ
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». МАЙ
ИЗ СООБЩЕНИЙ ИНФОРМАЦИОННЫХ АГЕНТСТВ
— Я признаюсь тебе в одной крамольной вещи, падре. Ты лучший из рассказчиков, которых мне доводилось слышать, за исключением, быть может, моего отца… И иврит твой великолепен. Чего хочешь ты от меня? Попроси, и я сделаю, если такое возможно.
— Что за доблесть — сделать возможное, рабби? Сделать невозможное, сотворить чудо — вот настоящее дело… Мы не можем спорить с любовью, рабби. Потому, что Бог — это Любовь. Да, евреи всегда спорили с Богом, и своими жертвами заслужили такое право. Но это, рабби… Смотри же, друг мой. Если бы не эти двое, — разве сидели бы мы здесь с тобой, и говорили бы о том, что в нашей жизни важнее всего, о том, что делает нас, в конце концов, людьми, — о Любви? Да нашлось бы сто тысяч причин, чтобы этого не случилось. Но это — случилось. И все наши меморандумы и декларации о мире и дружбе не стоят выеденного яйца, потому что слова о любви без Любви — мерзость пред Господом. Может быть, любовь этого мужчины и этой женщины сделают, наконец, то, что раньше никому не удавалось? Когда мы с тобою умрем, рабби, наши тела станут легче ровно на двадцать один грамм. И твое, и мое. И наши души устремятся назад, к своему Творцу. И там он спросит нас с тобой — а что мы, ты и я, что мы сделали для того, чтобы победила Любовь?
Понтифик снова замолчал, словно выдохся. И тогда Ребе, тяжело вздыхая, поднялся, опираясь на свой знаменитый посох, подошел к арон-кодешу, отодвинул расшитый золотыми львами и коронами парохес [76] , раскрыл створки, за которыми стояли, теснясь, несколько свитков Торы разной величины, и повернулся к понтифику. И, стукнув посохом так, что эхо покатилось, дробясь и множась, под сводами потолочного нефа синагоги, произнес:
— Ради любви человеческой… Ради любви Творца Вселенной к своим творениям… Ради истинной дружбы… Во имя Славы Всевышнего… Перед свитками священной Торы, дарованной нам через Моше, Учителя нашего, Властелином Вселенной на горе Синай… Обещаю тебе, падре, что сделаю все, о чем ты попросишь меня. Возможно это или нет. Говори.
— Я прошу тебя, рабби, вместе со мной благословить их. И сделать это открыто. Пусть это произойдет в присутствии королевской четы и их детей. И пусть здесь же будут лучшие из твоих учеников. Пусть они видят, что Любовь может все. Даже невозможное. И пусть свитки священной Торы будут свидетелями этого…
— Хорошо. Это ведь еще не все?
— Нет. Я прошу тебя, если родится мальчик… Чтобы ты — и твой преемник — учили его Торе. Сам Даниэле… У него нет для этого достаточно мужества и терпения. Он слишком занят, улучшая наш мир, хотя немного знания о том, как это делается, ему вовсе бы не помешало… — увидев печальную усмешку Ребе, понтифик тоже улыбнулся. — Это все, рабби. Больше мне не о чем тебя попросить. Ведь мы сможем сделать это?
— Да. Пусть будет в пятницу, после утренней молитвы. Он здесь?
— Кто? Даниэле? Да… Он там, снаружи…
— Пусть зайдет. Я хочу сказать ему кое-что. До свидания, падре. Для меня было большой честью познакомиться с тобой…
— Для меня тоже, рабби. До встречи, мой друг, — понтифик наклонил голову и, повернувшись, направился к выходу.
Он сел к Майзелю в машину, посмотрел на него с улыбкой, покачал головой:
— Ах, Даниэле, мой мальчик… Иди к своему Ребе. И помни: все будет теперь хорошо.
— Вы… договорились?
— Конечно, мы договорились. Два старика, которые тебя любят, всегда как-нибудь договорятся… Иди, Даниэле. Он ждет…
Майзель вошел внутрь синагоги и остановился в некотором замешательстве — у него была непокрыта голова. И услышал голос Ребе:
— Иди сюда, шейгец, — сказал Ребе на идиш. — Чего ты там застыл?
Майзель подошел к биме [77] и остановился. Стоявший там Ребе возвышался над ним. Старик достал ермолку и с сердцем нахлобучил ее Майзелю на макушку, после чего треснул его посохом по плечу, — не слишком больно, но чувствительно. Майзель улыбнулся.
— Чего ты смеешься, ты, ходячий цорэс [78] ! — проворчал Ребе, сверху вниз глядя на Майзеля.
— Конечно, Ребе.
— Ты шлимазл.
— Да, Ребе.
— Ты шейгец, лентяй, неуч и невежда.
— Вы абсолютно правы, Ребе.
— Ты, с твоей золотой головой… Вместо того чтобы учить Тору и стать настоящим мудрецом… Ты лезешь прямо в Б-жий замысел, как… Как ты смеешь?!
Майзель пожал плечами и снова улыбнулся.
— Но такие люди называют тебя своим другом, — Ребе покачал головой и прищелкнул языком. — Г-споди Б-же мой, какие у тебя друзья… Наверное, ты все же не окончательно безнадежен, раз у тебя такие друзья… Что-нибудь из тебя, наверное, в конце концов, получится… Садись, шлимазл!
Майзель сел, и Ребе тоже опустился в кресло:
— Ты знаешь, как накладывать тфилин [79] ?
— Да, Ребе.
— А Шма Исроэл [80] наизусть знаешь?
— Знаю, Ребе.
Ребе вздохнул, достал из ящика мешочек, пододвинул его Майзелю:
— Давай-ка… Не могу ни о чем разговаривать с евреем, который прожил половину Б-жьего дня, не наложив тфилин и не сказав Шма… Давай!
Дождавшись, пока Майзель закончит и сложит тфилин обратно, он забрал у него мешочек, снова спрятал его куда-то в глубину стола:
— Ну, так получше… Слушай меня, шлимазл. В пятницу после шахариса [81] приедете все сюда — ты со своей Еленой, король с семьей, и… падре. У тебя есть золотое кольцо?
— Что?!
— О, Г-споди Всемогущий… Послушай, дурень малограмотный, жених должен надеть на палец невесты золотое кольцо и сказать: «этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля»! Кольцо только золотое должно быть, не серебряное и не железное! Понял?! И найди кольцо быстро, пока я не передумал!
— Обязательно, Ребе. Хорошо. Будет кольцо. Не волнуйтесь…
— Кто волнуется?! Я волнуюсь?! Да, я волнуюсь. Я таки первый раз женю еврея на… христианке. Как ты думаешь, шмаровозник, что я чувствую?! Тьфу! Но хупэ [82] никакой не будет. Понял меня?!
— Я это переживу, Ребе.
— Не сомневаюсь, — фыркнул Ребе. — Как только я это переживу… Ладно. И никаких посторонних. Или, упаси Б-г, журналистов! Все! Выметайся!
ПРАГА, СТАРО-НОВАЯ СИНАГОГА. МАЙ
Ребе сидел над книгами всю ночь. В основном — над книгой Рут… «Потому что знают в воротах народа моего, что женщина геройская ты» [83] … Был канун месяца Сиван, месяца Шавуот, праздника дарования Торы. Он знал, — в соответствии с буквой закона, закона строгого и справедливого, хранившего столько веков его народ, — он не имеет права. Не должен делать того, что пообещал понтифику. То, что он пообещал, не могли бы сделать даже тысяча раввинов, способных отменить или принять любое постановление. Даже Сангедрин [84] . Потому что есть правила. Если женщина или мужчина хотят быть с его народом, они должны выдержать испытание на прочность своего стремления, показать, что этот выбор — сознателен, продуман, выстрадан. А тут… Тут было совсем иное. Тут, вопреки редкой, хотя и известной, практике, никто не хотел никем стать. И что-то задел в нем рассказ и слова понтифика, что-то невероятно значимое, чему сам Ребе никак не мог подобрать определения…
Он не мог — да и не собирался с самого начала — проводить обряд бракосочетания в соответствии с установленными правилами и религиозными канонами. Но какое-то решение, — решение, отвечающее истинному духу Торы, духу Б-жественной справедливости, духу, утверждающему великий принцип примирения: «когда два стиха противоречат, длится это, пока не явится третий, примиряющий их» — он должен был найти. Обязан. В этом Ребе, в противоположность всему остальному, как раз ни секунды не сомневался…
Он поднял голову и увидел стоящего в арке входа смотрителя кладбища, Пинхаса:
— Доброй ночи, Ребе…
— Здравствуй, реб Пинхас. Подойди ко мне и говори.
— Ребе… Этот главный католик… Это он из-за нее приходил?
— Что ты знаешь, реб Пинхас?
— Да. Из-за этой женщины, — хасид вздохнул. — Я ее спросил тогда, — ты разве еврейка?
— Когда?
— Она была здесь, Ребе. Такая… Еще до всего, до всей этой истории… На кладбище. У могилы его матери. Долго, так долго, — может, час, а то и больше… Свечку зажгла… Разговаривала с ней. Плакала… Я думал, я сам разревусь…
— Почему ты мне ничего не рассказывал?
— Я не знал, что это важно, Ребе. Если бы я знал…
— Спасибо тебе, реб Пинхас.
— За что?
— Ты помог мне. Спасибо.
— Ох, Ребе…
— Ничего, ничего. Иди с миром, реб Пинхас…
И Ребе улыбнулся.
Он не был бы Ребе, если бы не нашел решения. Было уже утро четверга, и его хасиды собрались на молитву. После нее Ребе велел трем старшим своим ученикам остаться, а всем прочим удалиться.
Они назывались учениками, но сами были при этом раввинами. Ученые, комментаторы священных текстов, они по праву пользовались почтением и уважением остальных. Мужья и отцы семейств, высокие, статные, со светлыми, одухотворенными лицами, какие бывают лишь у людей, действительно чистых помыслами и сердцем. Не равные Ребе, конечно, — пока. Кому-то из них должен был перейти по наследству знаменитый посох. Они знали, что среди них будет выбран следующий Ребе, но им не было это так важно, потому что служение Торе [85] и учение Торы было главным смыслом и радостью их жизни… И вдруг услышали они такое, от чего мороз пробежал у них по коже.
Сев перед ними и поставив посох между колен, Ребе проговорил, глядя на них своими удивительно молодыми, сверкающими глазами:
— Слушайте меня, рабойним [86] . Однажды случилось во времена Царей в Эрец Исроэл, — олень прибился к стаду овец. Увидев это, хозяин отары приказал пастухам особенно заботиться об этом олене. Спросили пастухи, удивленные этим: к чему заботится нам об олене, что толку в нем, не овца он, нет от него пользы и быть не может? И ответил хозяин: овцы мои знают только одно стадо, а перед этим оленем весь мир, и он может выбирать. Он выбрал мое стадо, и потому в особой заботе нуждается он…
Ребе помолчал, оглядев все еще недоумевающие лица учеников. И, кивнув, заговорил снова:
— Завтра утром, после молитвы, я буду разговаривать здесь с женщиной. С христианкой. Слушайте, что она скажет, рабойним. Забудьте все, чему учились вы столько десятилетий. Все забудьте, — от первой до последней буквы. Нет ни Мишны [87] , ни Гемары [88] , ни Писаний, ни Пророков. Нет Торы, — только дух ее пусть витает над вами, рабойним. Слушайте эту женщину, что будет она говорить. И слушайте свои души. Потому что вы должны будете вслух повторить мне то, что скажут вам они. Идите сейчас в микву [89] , а потом мы вместе будем молиться, чтобы Всевышний послал нам мудрость, разум и милосердие, чтобы Шехина [90] была завтра с нами, чтобы решение, которое мы завтра примем, было во славу Его Святого Имени. Идите, я жду вас, рабойним…
Он не мог — да и не собирался с самого начала — проводить обряд бракосочетания в соответствии с установленными правилами и религиозными канонами. Но какое-то решение, — решение, отвечающее истинному духу Торы, духу Б-жественной справедливости, духу, утверждающему великий принцип примирения: «когда два стиха противоречат, длится это, пока не явится третий, примиряющий их» — он должен был найти. Обязан. В этом Ребе, в противоположность всему остальному, как раз ни секунды не сомневался…
Он поднял голову и увидел стоящего в арке входа смотрителя кладбища, Пинхаса:
— Доброй ночи, Ребе…
— Здравствуй, реб Пинхас. Подойди ко мне и говори.
— Ребе… Этот главный католик… Это он из-за нее приходил?
— Что ты знаешь, реб Пинхас?
— Да. Из-за этой женщины, — хасид вздохнул. — Я ее спросил тогда, — ты разве еврейка?
— Когда?
— Она была здесь, Ребе. Такая… Еще до всего, до всей этой истории… На кладбище. У могилы его матери. Долго, так долго, — может, час, а то и больше… Свечку зажгла… Разговаривала с ней. Плакала… Я думал, я сам разревусь…
— Почему ты мне ничего не рассказывал?
— Я не знал, что это важно, Ребе. Если бы я знал…
— Спасибо тебе, реб Пинхас.
— За что?
— Ты помог мне. Спасибо.
— Ох, Ребе…
— Ничего, ничего. Иди с миром, реб Пинхас…
И Ребе улыбнулся.
Он не был бы Ребе, если бы не нашел решения. Было уже утро четверга, и его хасиды собрались на молитву. После нее Ребе велел трем старшим своим ученикам остаться, а всем прочим удалиться.
Они назывались учениками, но сами были при этом раввинами. Ученые, комментаторы священных текстов, они по праву пользовались почтением и уважением остальных. Мужья и отцы семейств, высокие, статные, со светлыми, одухотворенными лицами, какие бывают лишь у людей, действительно чистых помыслами и сердцем. Не равные Ребе, конечно, — пока. Кому-то из них должен был перейти по наследству знаменитый посох. Они знали, что среди них будет выбран следующий Ребе, но им не было это так важно, потому что служение Торе [85] и учение Торы было главным смыслом и радостью их жизни… И вдруг услышали они такое, от чего мороз пробежал у них по коже.
Сев перед ними и поставив посох между колен, Ребе проговорил, глядя на них своими удивительно молодыми, сверкающими глазами:
— Слушайте меня, рабойним [86] . Однажды случилось во времена Царей в Эрец Исроэл, — олень прибился к стаду овец. Увидев это, хозяин отары приказал пастухам особенно заботиться об этом олене. Спросили пастухи, удивленные этим: к чему заботится нам об олене, что толку в нем, не овца он, нет от него пользы и быть не может? И ответил хозяин: овцы мои знают только одно стадо, а перед этим оленем весь мир, и он может выбирать. Он выбрал мое стадо, и потому в особой заботе нуждается он…
Ребе помолчал, оглядев все еще недоумевающие лица учеников. И, кивнув, заговорил снова:
— Завтра утром, после молитвы, я буду разговаривать здесь с женщиной. С христианкой. Слушайте, что она скажет, рабойним. Забудьте все, чему учились вы столько десятилетий. Все забудьте, — от первой до последней буквы. Нет ни Мишны [87] , ни Гемары [88] , ни Писаний, ни Пророков. Нет Торы, — только дух ее пусть витает над вами, рабойним. Слушайте эту женщину, что будет она говорить. И слушайте свои души. Потому что вы должны будете вслух повторить мне то, что скажут вам они. Идите сейчас в микву [89] , а потом мы вместе будем молиться, чтобы Всевышний послал нам мудрость, разум и милосердие, чтобы Шехина [90] была завтра с нами, чтобы решение, которое мы завтра примем, было во славу Его Святого Имени. Идите, я жду вас, рабойним…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». МАЙ
Елена сидела у изголовья кровати и читала Сонечке «Карлсона» по-русски, когда вошел Майзель. Он стремительно шагнул к ним, опустился на кровать у ног Сонечки и улыбнулся:
— Был у Дракона один ангел, а стало два. Как вы, любимые мои девочки? Я соскучился…
— Мы тоже, — улыбнулась в ответ Елена. — Где ты был?
— Квамбингу встречал.
— Что?! Случилось что-нибудь?
— Нет-нет. Все по плану…
Он вытащил из кармана маленькую, из драгоценного темного дерева, фигурку сидящей пантеры, удивительно детально и любовно вырезанную, с глазами из зеленых сверкающих камешков, — наверняка изумруды, пронеслось в голове у Елены, — и положил ее Сонечке на одеяло:
— Это тебе, милая. Подарок из Африки.
— Ой, — девочка осторожно взяла статуэтку и просияла: — Какая красотища… Спасибо…
— Разве он должен был прилететь по плану? — подозрительно уставилась на Майзеля Елена.
— Нет. Но это же Квамбинга, неуправляемый боевой слон, — он ухмыльнулся. — Это абсолютно секретный визит, не выдавайте меня…
— Разве можно дарить маленькой девочке драгоценности, — проворчала Елена.
— Скажи спасибо, что мы обошлись деревянной пантерой, — вздохнул Майзель. — Это же Квамбинга…
— Я, кстати, должна тебе рассказать кое-что.
— Что опять?! — он испуганно посмотрел на Елену. — Силикон? Протез? Невозможно, ангел мой. Я все равно не поверю.
Сонечка, глядя на Майзеля, тихонечко засмеялась, а Елена нахмурилась:
— Извини, дорогая. Мы дальше по-чешски поговорим, — Елена погладила Сонечку и прорычала на Майзеля уже на родном языке: — Прекрати юродствовать. Сейчас же.
— Ну, ладно. Я тебя внимательно.
— Я была сегодня в городе, мне нужно было прикупить кое-какие хозяйственные мелочи…
— Сама?
— Представь себе, сама, — свирепо посмотрела на него Елена. — Что, мне выйти на улицу теперь нельзя?! Я не инвалид и не сумасшедшая!
— Сумасшедшая. Но я тебя именно такой и люблю. Дальше.
— Ты, стегозавр… Я ничего не смогла купить!!!
— Почему?! — удивился Майзель.
— Потому что мне пытались все подарить!!! — Елена вдруг всхлипнула и закончила жалобно: — Ну, это же ужас, что такое, черт подери вас всех совсем… Я требую, чтобы ты это прекратил! Не знаю, как. Я просто требую, понятно?! Какие-то люди… Ходят за мной, детей мне протягивают… Это же невозможно, невозможно шагу ступить… Как они меня узнают?! Меня до сих пор просто трясет всю…
— И как я должен это прекратить? — ехидно улыбнулся Майзель.
— Не знаю! Королевским указом! Как хочешь!
— Кажется, еще совсем недавно тебя приводила в совершенное неистовство наша страсть все на свете контролировать, — притворно загрустил Майзель.
— Ты… Ты… Вы все… Просто не знаю, что я с вами со всеми сделаю!!! — И Елена снова перешла на русский: — Почему вдруг Квамбинга примчался? Что вы опять закручиваете?!
— А кто это, тетя Леночка?
Ответить Елена не успела, потому что появился Квамбинга, и в помещении сразу сделалось тесно. Император был в штатском, с закатанными рукавами рубахи, и в руке у него был уже наполовину съеденный огромный кусок копченого мяса, завернутый в салатный лист:
— Я голоден, — с набитым ртом пробурчал Квамбинга по-английски, проглотил еду и, расплывшись в ослепительной улыбке, сияя, как надраенный гуталином десантный сапог, добавил по-русски: — Здравствуй, Елена. Здравствуй, ребенок Соня.
— Вот, Сонечка. Это и есть Квамбинга, император Намболы, — вздохнула Елена. — Слышала ты про такую страну?
Сонечка кивнула, во все глаза рассматривая огромного, как дом, африканского вождя.
— Но то, что он говорит по-русски, даже для меня новость… Почему не по-чешски, ваше императорское величество?
— Университет Лумумба. Москва, — опять улыбнулся император. — Плохо говорю, совсем. Понимаю хорошо. Величество не говори, Елена. «Ты» говори мне. Просто Квамбинга.
— А вы почему не спите? — вдруг озаботился Майзель, бросив взгляд на внешний экран телефона. — Ничего себе, половина одиннадцатого… Завтра такой день…
— Вот-вот. А ты даже накануне не можешь посидеть на месте…
— Елена…
— Не ругай его, тетя Леночка. У него столько дел…
Майзель ошарашенно посмотрел на Сонечку:
— А ты откуда знаешь?
— Она знает. Она дочь Великого Дракона, — сказал Квамбинга, улыбаясь и отправляя в рот последний кусок мяса размером с два детских кулака.
Он кивнул, вытер руки огромным клетчатым носовым платком и задвигал могучими челюстями, чрезвычайно довольный своей репликой.
— Ну, хватит нервировать ребенка, — улыбнулась Елена. — Идите на кухню, рыцари круглого стола, я сейчас приду…
Квамбинга вдруг шагнул к Елене и, достав откуда-то из-за спины, протянул ей огромный, как фолиант, черный бархатный футляр:
— Мой народ дарит тебе, Елена.
— Опять?! — она сердито сдвинула брови.
— Нет. Это не я, — помотал головой Квамбинга, и сделался при этом действительно похож на слона. — Это мой народ. Правда. Завтра надень. Я всем обещал.
— Квамбинга, — проворчал Майзель. — Друг мой, я же просил…
— Я… коварный, — император явно был счастлив, что вспомнил нужное слово.
— Открой, тетя Леночка, — тихо попросила Сонечка и привстала на локте.
Елена, помедлив, взяла футляр и открыла его. И зажмурилась: столько лучших друзей девушек она никогда не держала в руках. Каплевидные алмазы в тонких, как паутинка, причудливо переплетенных платиновых нитях, небольшие, но… И пара таких же серег.
— Боже правый, — вырвалось у нее.
— Чудо какое… — прошептала Сонечка и прижалась головой к плечу Елены.
Майзель взялся рукой за горло и, дернув кадыком вверх-вниз, глухо сказал по-английски:
— Квамбинга. Ты мудак.
Император засиял, как будто Майзель его орденом наградил.
— Спасибо, Квамбинга, — Елена подняла глаза на императора и улыбнулась. — Я надену. Но только завтра. А потом отдам в музей. Потому что человеку нельзя в одиночку наслаждаться таким чудом. И такой эмоциональный заряд может просто испепелить… Договорились?
Император посмотрел на Елену, потом на Майзеля и на девочку и величаво, медленно кивнул:
— Великий Дракон. Великая женщина. Все правильно.
— Был у Дракона один ангел, а стало два. Как вы, любимые мои девочки? Я соскучился…
— Мы тоже, — улыбнулась в ответ Елена. — Где ты был?
— Квамбингу встречал.
— Что?! Случилось что-нибудь?
— Нет-нет. Все по плану…
Он вытащил из кармана маленькую, из драгоценного темного дерева, фигурку сидящей пантеры, удивительно детально и любовно вырезанную, с глазами из зеленых сверкающих камешков, — наверняка изумруды, пронеслось в голове у Елены, — и положил ее Сонечке на одеяло:
— Это тебе, милая. Подарок из Африки.
— Ой, — девочка осторожно взяла статуэтку и просияла: — Какая красотища… Спасибо…
— Разве он должен был прилететь по плану? — подозрительно уставилась на Майзеля Елена.
— Нет. Но это же Квамбинга, неуправляемый боевой слон, — он ухмыльнулся. — Это абсолютно секретный визит, не выдавайте меня…
— Разве можно дарить маленькой девочке драгоценности, — проворчала Елена.
— Скажи спасибо, что мы обошлись деревянной пантерой, — вздохнул Майзель. — Это же Квамбинга…
— Я, кстати, должна тебе рассказать кое-что.
— Что опять?! — он испуганно посмотрел на Елену. — Силикон? Протез? Невозможно, ангел мой. Я все равно не поверю.
Сонечка, глядя на Майзеля, тихонечко засмеялась, а Елена нахмурилась:
— Извини, дорогая. Мы дальше по-чешски поговорим, — Елена погладила Сонечку и прорычала на Майзеля уже на родном языке: — Прекрати юродствовать. Сейчас же.
— Ну, ладно. Я тебя внимательно.
— Я была сегодня в городе, мне нужно было прикупить кое-какие хозяйственные мелочи…
— Сама?
— Представь себе, сама, — свирепо посмотрела на него Елена. — Что, мне выйти на улицу теперь нельзя?! Я не инвалид и не сумасшедшая!
— Сумасшедшая. Но я тебя именно такой и люблю. Дальше.
— Ты, стегозавр… Я ничего не смогла купить!!!
— Почему?! — удивился Майзель.
— Потому что мне пытались все подарить!!! — Елена вдруг всхлипнула и закончила жалобно: — Ну, это же ужас, что такое, черт подери вас всех совсем… Я требую, чтобы ты это прекратил! Не знаю, как. Я просто требую, понятно?! Какие-то люди… Ходят за мной, детей мне протягивают… Это же невозможно, невозможно шагу ступить… Как они меня узнают?! Меня до сих пор просто трясет всю…
— И как я должен это прекратить? — ехидно улыбнулся Майзель.
— Не знаю! Королевским указом! Как хочешь!
— Кажется, еще совсем недавно тебя приводила в совершенное неистовство наша страсть все на свете контролировать, — притворно загрустил Майзель.
— Ты… Ты… Вы все… Просто не знаю, что я с вами со всеми сделаю!!! — И Елена снова перешла на русский: — Почему вдруг Квамбинга примчался? Что вы опять закручиваете?!
— А кто это, тетя Леночка?
Ответить Елена не успела, потому что появился Квамбинга, и в помещении сразу сделалось тесно. Император был в штатском, с закатанными рукавами рубахи, и в руке у него был уже наполовину съеденный огромный кусок копченого мяса, завернутый в салатный лист:
— Я голоден, — с набитым ртом пробурчал Квамбинга по-английски, проглотил еду и, расплывшись в ослепительной улыбке, сияя, как надраенный гуталином десантный сапог, добавил по-русски: — Здравствуй, Елена. Здравствуй, ребенок Соня.
— Вот, Сонечка. Это и есть Квамбинга, император Намболы, — вздохнула Елена. — Слышала ты про такую страну?
Сонечка кивнула, во все глаза рассматривая огромного, как дом, африканского вождя.
— Но то, что он говорит по-русски, даже для меня новость… Почему не по-чешски, ваше императорское величество?
— Университет Лумумба. Москва, — опять улыбнулся император. — Плохо говорю, совсем. Понимаю хорошо. Величество не говори, Елена. «Ты» говори мне. Просто Квамбинга.
— А вы почему не спите? — вдруг озаботился Майзель, бросив взгляд на внешний экран телефона. — Ничего себе, половина одиннадцатого… Завтра такой день…
— Вот-вот. А ты даже накануне не можешь посидеть на месте…
— Елена…
— Не ругай его, тетя Леночка. У него столько дел…
Майзель ошарашенно посмотрел на Сонечку:
— А ты откуда знаешь?
— Она знает. Она дочь Великого Дракона, — сказал Квамбинга, улыбаясь и отправляя в рот последний кусок мяса размером с два детских кулака.
Он кивнул, вытер руки огромным клетчатым носовым платком и задвигал могучими челюстями, чрезвычайно довольный своей репликой.
— Ну, хватит нервировать ребенка, — улыбнулась Елена. — Идите на кухню, рыцари круглого стола, я сейчас приду…
Квамбинга вдруг шагнул к Елене и, достав откуда-то из-за спины, протянул ей огромный, как фолиант, черный бархатный футляр:
— Мой народ дарит тебе, Елена.
— Опять?! — она сердито сдвинула брови.
— Нет. Это не я, — помотал головой Квамбинга, и сделался при этом действительно похож на слона. — Это мой народ. Правда. Завтра надень. Я всем обещал.
— Квамбинга, — проворчал Майзель. — Друг мой, я же просил…
— Я… коварный, — император явно был счастлив, что вспомнил нужное слово.
— Открой, тетя Леночка, — тихо попросила Сонечка и привстала на локте.
Елена, помедлив, взяла футляр и открыла его. И зажмурилась: столько лучших друзей девушек она никогда не держала в руках. Каплевидные алмазы в тонких, как паутинка, причудливо переплетенных платиновых нитях, небольшие, но… И пара таких же серег.
— Боже правый, — вырвалось у нее.
— Чудо какое… — прошептала Сонечка и прижалась головой к плечу Елены.
Майзель взялся рукой за горло и, дернув кадыком вверх-вниз, глухо сказал по-английски:
— Квамбинга. Ты мудак.
Император засиял, как будто Майзель его орденом наградил.
— Спасибо, Квамбинга, — Елена подняла глаза на императора и улыбнулась. — Я надену. Но только завтра. А потом отдам в музей. Потому что человеку нельзя в одиночку наслаждаться таким чудом. И такой эмоциональный заряд может просто испепелить… Договорились?
Император посмотрел на Елену, потом на Майзеля и на девочку и величаво, медленно кивнул:
— Великий Дракон. Великая женщина. Все правильно.
ИЗ СООБЩЕНИЙ ИНФОРМАЦИОННЫХ АГЕНТСТВ
Москва, 25 мая. Сегодня здесь состоялся Поместный Собор РПЦ, который готовился несколько месяцев. Главной сенсацией стало заявление действующего Патриарха о том, что он слагает с себя полномочия в связи с тем, что по состоянию здоровья не может более трудиться на благо Церкви и верующих. Новым Патриархом избран митрополит Челябинский и Златоустовский Ювеналий (Тихорецкий). Митрополит Ювеналий известен своими прогрессивными взглядами. С его именем связывают возможную «мягкую» реформу православных церковных институтов в России.
Ватикан, 26 мая. Папа Римский Урбан ХХ, находящийся в настоящий момент с частным визитом в Праге, обратился с поздравлением к новому Патриарху РПЦ Ювеналию и выразил надежду на скорую нормализацию отношений и контактов между Церквями.
Москва, 27 мая. Патриарх Ювеналий направил Урбану ХХ послание, в котором пригласил понтифика посетить Россию в любое удобное для него время. Предполагается, что визит Урбана ХХ может состояться уже в конце лета. В Ватикане заявили, что с благодарностью приняли приглашение и не видят никаких преград для того, чтобы визит состоялся в самое ближайшее время. Предполагается, что во время этого визита в Россию, наконец, будет возвращена легендарная чудотворная икона Казанской Божьей Матери, с которой связывают надежды на возрождение страны.
Минск, 27 мая. Министр гражданского строительства и развития переходного правительства заявил сегодня, что в соответствии с ранее заключенными договоренностями совместная чешско-беларуская строительная компания приступает к возведению нового жилого микрорайона повышенной комфортности, который станет основой для разворачиваемой в Беларуси системы ипотечного кредитования для семей со средними и низкими доходами. По решению мэрии г. Минска, микрорайон будет носить название «Корабельщиково». В центре микрорайона будет расположен мемориальный парк и часовня Свв. Андрея и Татьяны.
Минск, 28 мая. Радио «Свобода». Ведущие масс-медиа широко обсуждают вопрос грядущего государственного устройства Беларуси. Ни для кого не является секретом, что формат переходного правительства — промежуточный вариант, а «Беларуская Народная Республика» — всего лишь каркас, пока еще далекий от сколько-нибудь настоящего содержательного наполнения. На вопрос редактора Беларуской службы радио «Свобода» профессор Пинчук счел необходимым пояснить следующее. Разумеется, государственный инстинкт и государственная воля народа Беларуси — единственное, что может и что должно, по сути дела, определить судьбу той или иной конкретной формы государственного устройства нашей Родины. Будет это парламентская или президентская республика, решит время и народ Беларуси, подчеркнул проф. Пинчук. Наша первоочередная задача — обеспечить такие условия, чтобы этот выбор был по-настоящему свободным и выражал действительную волю народа, всего народа Беларуси. Братские народы, протянувшие нам руку помощи в один из тяжелейших часов нашей истории, могут быть уверены — мы никогда не забудем этого и сделаем все, чтобы они имели все основания гордиться сестрой-Беларусью. И я совершенно не исключаю, добавил с улыбкой проф. Пинчук, что удивительный пример Чехии или Югославского королевства направит державную мысль беларусов совсем в ином направлении, нежели мы можем сегодня предположить. На вопрос журналиста, подразумевает ли данное замечание возможность для Беларуси в некоей перспективе обрести монархическую форму правления, проф. Пинчук заметил, что, хотя он лично является последовательным и убежденным сторонником республики, противиться народному волеизъявлению ни он, ни Центральная Рада БНР не станет. Роль монархии как ведущего общественного института, служащего делу сплочения нации, неоспорима, заявил проф. Пинчук, а национальное примирение и национальное согласие для нас, беларусов, сегодня — самое главное и самое важное. Кроме того, ни для кого не является секретом, что самую действенную и многостороннюю помощь в борьбе за свободу народ Беларуси получил в первую очередь из рук тех народов, для которых монархия стала не только символом, но и условием успеха в настоящем и будущем. И хотя сегодня рост монархических или, точнее, промонархических настроений, замеченный, кстати, не только в Беларуси, но и у ее ближайших соседей, в том числе и в России, трактуется специалистами как кратковременный и эйфорически-конъюнктурный, истинное воздействие этих настроений на умы и сердца людей еще только предстоит оценить, подчеркнул проф. Пинчук.
Ватикан, 26 мая. Папа Римский Урбан ХХ, находящийся в настоящий момент с частным визитом в Праге, обратился с поздравлением к новому Патриарху РПЦ Ювеналию и выразил надежду на скорую нормализацию отношений и контактов между Церквями.
Москва, 27 мая. Патриарх Ювеналий направил Урбану ХХ послание, в котором пригласил понтифика посетить Россию в любое удобное для него время. Предполагается, что визит Урбана ХХ может состояться уже в конце лета. В Ватикане заявили, что с благодарностью приняли приглашение и не видят никаких преград для того, чтобы визит состоялся в самое ближайшее время. Предполагается, что во время этого визита в Россию, наконец, будет возвращена легендарная чудотворная икона Казанской Божьей Матери, с которой связывают надежды на возрождение страны.
Минск, 27 мая. Министр гражданского строительства и развития переходного правительства заявил сегодня, что в соответствии с ранее заключенными договоренностями совместная чешско-беларуская строительная компания приступает к возведению нового жилого микрорайона повышенной комфортности, который станет основой для разворачиваемой в Беларуси системы ипотечного кредитования для семей со средними и низкими доходами. По решению мэрии г. Минска, микрорайон будет носить название «Корабельщиково». В центре микрорайона будет расположен мемориальный парк и часовня Свв. Андрея и Татьяны.
Минск, 28 мая. Радио «Свобода». Ведущие масс-медиа широко обсуждают вопрос грядущего государственного устройства Беларуси. Ни для кого не является секретом, что формат переходного правительства — промежуточный вариант, а «Беларуская Народная Республика» — всего лишь каркас, пока еще далекий от сколько-нибудь настоящего содержательного наполнения. На вопрос редактора Беларуской службы радио «Свобода» профессор Пинчук счел необходимым пояснить следующее. Разумеется, государственный инстинкт и государственная воля народа Беларуси — единственное, что может и что должно, по сути дела, определить судьбу той или иной конкретной формы государственного устройства нашей Родины. Будет это парламентская или президентская республика, решит время и народ Беларуси, подчеркнул проф. Пинчук. Наша первоочередная задача — обеспечить такие условия, чтобы этот выбор был по-настоящему свободным и выражал действительную волю народа, всего народа Беларуси. Братские народы, протянувшие нам руку помощи в один из тяжелейших часов нашей истории, могут быть уверены — мы никогда не забудем этого и сделаем все, чтобы они имели все основания гордиться сестрой-Беларусью. И я совершенно не исключаю, добавил с улыбкой проф. Пинчук, что удивительный пример Чехии или Югославского королевства направит державную мысль беларусов совсем в ином направлении, нежели мы можем сегодня предположить. На вопрос журналиста, подразумевает ли данное замечание возможность для Беларуси в некоей перспективе обрести монархическую форму правления, проф. Пинчук заметил, что, хотя он лично является последовательным и убежденным сторонником республики, противиться народному волеизъявлению ни он, ни Центральная Рада БНР не станет. Роль монархии как ведущего общественного института, служащего делу сплочения нации, неоспорима, заявил проф. Пинчук, а национальное примирение и национальное согласие для нас, беларусов, сегодня — самое главное и самое важное. Кроме того, ни для кого не является секретом, что самую действенную и многостороннюю помощь в борьбе за свободу народ Беларуси получил в первую очередь из рук тех народов, для которых монархия стала не только символом, но и условием успеха в настоящем и будущем. И хотя сегодня рост монархических или, точнее, промонархических настроений, замеченный, кстати, не только в Беларуси, но и у ее ближайших соседей, в том числе и в России, трактуется специалистами как кратковременный и эйфорически-конъюнктурный, истинное воздействие этих настроений на умы и сердца людей еще только предстоит оценить, подчеркнул проф. Пинчук.