Страница:
— Это не влияние, пани Елена.
— Да?! А что?!
— Я давно ни во что не вмешиваюсь во внутренней политике. Больше — нет.
— Куда уж больше, — фыркнула Елена.
— Я действительно стоял у истоков всего этого. Я вовсе не отрицаю, напротив. Но в этом нет больше нужды. Я занимаюсь давно и бесповоротно другими делами…
— А это как вписывается?!.
— Великолепно вписывается. Это повторение того, что мы сделали здесь, только в ином масштабе. И когда-нибудь, если я доживу до того времени, когда мы добьемся окончательного успеха… В чем я, кстати, отнюдь не убежден…
— В успехе?
— В том, что доживу. Когда — если — это случится… Вы даже представить себе не можете, с каким удовольствием я пошлю все это чертовой матери…
— И что же вы будете делать?
— Смотреть на звезды. Нет ничего прекраснее этого, пани Елена. Хотите, я вам покажу?
— Боже мой, пан Данек…
— Вы не верите, — он усмехнулся. — Конечно. Это же так понятно… Ах, пани Елена… Это так тяжело — заставить себя осознать, что ты лишний, что твое время прошло, что роль сыграна, что все уже хорошо, что люди сами знают, как дальше им жить в собственном доме, и перестать лезть во все мелочи, надоедать советами и указаниями… Это ведь все равно, как если бы строители, выстроив дом, остались бы в нем вместе с жильцами. Строители должны двигаться дальше. Всегда двигаться дальше, пани Елена…
— Строители?
— Драконы, — поправился Майзель. — Разрушающие дворцы и воздвигающие города. Потому что ничто не берется из ничего. И всегда нужно сначала разрушить. Сначала выйти на бой. Выйти на площадь…
Когда он сказал это — «выйти на площадь» — Елена вздрогнула.
— Иногда я восхищаюсь вами. Правда. — Она, вздохнув, покачала головой. — Но иногда… Иногда из вас высовывается такое чудовище… Вам самому не страшно?
— Вы же знаете, евреи всегда хотели превратить зло в добро. Иногда это у нас получалось… У меня тоже получается. Правда, и у меня только иногда… Пока. Но только пока. Дальше будет получаться все лучше. Потому что, как вы правильно заметили, я быстро и хорошо учусь…
ПРАГА. ИЮЛЬ
ПРАГА. ИЮЛЬ
ПРАГА. ИЮЛЬ
— Да?! А что?!
— Я давно ни во что не вмешиваюсь во внутренней политике. Больше — нет.
— Куда уж больше, — фыркнула Елена.
— Я действительно стоял у истоков всего этого. Я вовсе не отрицаю, напротив. Но в этом нет больше нужды. Я занимаюсь давно и бесповоротно другими делами…
— А это как вписывается?!.
— Великолепно вписывается. Это повторение того, что мы сделали здесь, только в ином масштабе. И когда-нибудь, если я доживу до того времени, когда мы добьемся окончательного успеха… В чем я, кстати, отнюдь не убежден…
— В успехе?
— В том, что доживу. Когда — если — это случится… Вы даже представить себе не можете, с каким удовольствием я пошлю все это чертовой матери…
— И что же вы будете делать?
— Смотреть на звезды. Нет ничего прекраснее этого, пани Елена. Хотите, я вам покажу?
— Боже мой, пан Данек…
— Вы не верите, — он усмехнулся. — Конечно. Это же так понятно… Ах, пани Елена… Это так тяжело — заставить себя осознать, что ты лишний, что твое время прошло, что роль сыграна, что все уже хорошо, что люди сами знают, как дальше им жить в собственном доме, и перестать лезть во все мелочи, надоедать советами и указаниями… Это ведь все равно, как если бы строители, выстроив дом, остались бы в нем вместе с жильцами. Строители должны двигаться дальше. Всегда двигаться дальше, пани Елена…
— Строители?
— Драконы, — поправился Майзель. — Разрушающие дворцы и воздвигающие города. Потому что ничто не берется из ничего. И всегда нужно сначала разрушить. Сначала выйти на бой. Выйти на площадь…
Когда он сказал это — «выйти на площадь» — Елена вздрогнула.
— Иногда я восхищаюсь вами. Правда. — Она, вздохнув, покачала головой. — Но иногда… Иногда из вас высовывается такое чудовище… Вам самому не страшно?
— Вы же знаете, евреи всегда хотели превратить зло в добро. Иногда это у нас получалось… У меня тоже получается. Правда, и у меня только иногда… Пока. Но только пока. Дальше будет получаться все лучше. Потому что, как вы правильно заметили, я быстро и хорошо учусь…
ПРАГА. ИЮЛЬ
Он удивлял ее на каждом шагу. Не только своими филиппиками и парадоксами, на которые был просто неистощим. Но и своими вкусами и пристрастиями. Он питался исключительно по-японски и в основном прямо в кабинете, где, похоже, жил неделями… Суши, много рыбы, сакэ для пищеварения. И никаких других напитков, кроме простой воды, иногда — рисового безалкогольного пива, тоже японского, зеленого чая и совсем немного кофе. И одет он был всегда одинаково…
— Что это за ужасное тряпье на вас надето? — в очередной раз разглядывая Майзеля, проворчала Елена. — Что, это униформа такая?
— Вам не нравится?
— Вы не мой кавалер, чтобы я вас к себе примеряла.
— Ой. Опять укололи.
Он улыбнулся, достал свой волшебный брелок и нажал на кнопку. Панели стены рядом с входной дверью разъехались, открыв изумленному взору Елены небольшую гардеробную, в которой висели на вешалках дюжина совершенно одинаковых нарядов — точь-в-точь таких же, как тот, что был на нем сейчас, и стояла дюжина совершенно одинаковых пар ботинок. Там же лежала небольшая стопка белья и рубашек. Елена проглотила слюну:
— И… все?!.
Он засмеялся, похоже, страшно довольный произведенным эффектом:
— А что вы ожидали увидеть? Выставку маршальских мундиров с орденами от погон до ремня? Раззолоченный камзол лорда-хранителя короны?
— Но…
— Мне удобно в этой одежде. Она достаточно элегантна для моего статуса и в то же время не стесняет движений. Не мнется и практически не пачкается. И когда надеваешь экзоскафандр, он почти незаметен или неотличим от этой одежды… Шубы и пальто мне не нужны, я никогда не мерзну и много времени провожу в помещениях или в машине. Дождик люблю. Снежок тоже… И я ненавижу галстуки и рубашки с воротничками. И вообще терпеть не могу наряжаться, переодеваться, причесываться, пялиться в зеркало и прочее…
— Какое-то сумасшествие. Вы постоянно твердите о том, что вы еврей, а сами ведете образ жизни не то самурая, не то скандинавского ярла в походе…
— Дорогая, у вас предвзятые представления о евреях, — Майзель усмехнулся. — Перечитайте Библию на досуге, возможно, ваша память несколько освежится…
— Не премину. А знаете, мне кажется, вам пошла бы парочка серег с крупными алмазами. И конский хвостик с мелированием. Это несколько смягчит ваш бескомпромиссно суровый облик, пан Данек.
Наблюдая за тем, как меняется его лицо, Елена тихо и гордо торжествовала. Вот как я тебя приделала, дорогой, подумала она. Но Елена не была бы собой, если бы великодушно не пожалела его. И, чтобы не заставлять Майзеля отвечать на этот выпад, улыбнулась, как ни в чем не бывало:
— Я, кстати, хотела давно спросить… Это была ваша идея — импортировать японскую атрибутику в таких количествах?
— Как вам сказать… Речь шла вообще-то о технологиях. Телевидение, связь… Суши вкуснее гамбургеров и уж точно много полезнее для здоровья. А сделать это модой было совсем нетрудно.
— Вам не совестно так манипулировать людьми?!
— Нет, — он снова рассмеялся. — Ничуть. Это хорошо для людей. Полезно. Здорово. Почему же мне должно быть стыдно?
Елена тогда не нашлась, что ему возразить. Суши и красиво упакованные салатики из водорослей действительно были опрятной, вкусной, сытной и полезной едой, а один-единственный ресторан сети «МакДональдс» в Праге, недалеко от центрального вокзала, влачил жалкое существование по причине полного отсутствия интереса к нему горожан. Те, кому нужно было быстро перекусить, действительно предпочитали японские целлофановые пакетики с готовыми нигири и маки-суши, к которым удивительно органично подходили любые сорта пива, даже крепкие. А поесть как следует пражане любили совершенно другие блюда, в другой обстановке и с иным настроением. Уж кому-кому, а Елене это было отлично известно. И не только еда… Автомобильные заводы, электроника, биотехнологии, космос… Их стали даже называть «Японией в Европе». И это он тоже выдумал и устроил, подумала Елена. Что за невозможный тип…
Он все видел и все замечал. Настолько, что это могло бы, наверное, напугать Елену, если бы она не была той, кто есть. Не всегда говорил, не сразу озвучивал, — но замечал. Всегда…
— Почему вы все время в темном, пани Елена? Черном, темно-синем… Вам очень идет, но… Вам так пошло бы белое. Ослепительно белое, пани Елена… Или голубое и розовое… У вас что, такое настроение постоянно?
— А вы?
— Я Дракон, — улыбнулся Майзель. — Хотите, я вас развлеку?
— Может, не нужно?
— Раз вы сомневаетесь, значит, нужно. Обязательно.
— И каким же образом? — улыбнулась Елена, соглашаясь и страшно удивляясь при этом самой себе.
— О, ничего сверхъестественного. Просто пойдем и перекусим где-нибудь снаружи.
— А как же японская кухня?
— Я время от времени лакомлюсь своими священными коровами. Я, помнится, говорил…
— Опять вы меня…
— Ну, перестаньте, — почти умоляюще сказал Майзель. — Пожалуйста. Просто расслабьтесь. Вас утомили разговоры со мной… Я вас не съем. Идемте.
— Это в Праге?
— Да. И ручаюсь, вам ничего неизвестно об этом местечке. И вам понравится… Все, что я люблю, находится исключительно в этом городе, — Майзель совершенно серьезно посмотрел на Елену.
— И я там никогда не была? Это немыслимо.
— На свете много есть такого, друг Горацио…
— Интересно. Хотя бы ради этого стоит сходить… Простите. Возможно, я не должна этого говорить. И это невежливо, и…
— Ныряйте, пани Елена.
— Вы ведь все равно не здешний, — тихо сказала она. — Я не верю в мистику и в переселение душ, я всегда смеялась над этим… А еврей или не еврей, это, в конце концов, не имеет значения. Для меня, во всяком случае. Но вы приехали в историческом смысле буквально вчера. И вы здесь… Вы здесь как дома. То есть совершенно дома. Объясните мне, пожалуйста. Я хочу понять это…
— Это одно из самых странных еврейских свойств. Многие приходят от этого просто в бешенство. Но это свойственно далеко не всем, пани Елена. Только самым лучшим из нас. Лучшие из нас — лучшие граждане страны, в которой выпала судьба жить. Лучше, чем многие ее граждане от рождения. Это не просто попытка чужака стать своим, сделавшись святее Папы. Это тоже, безусловно, присутствует, но это не главное. Просто мы все пропускаем через себя. Через внутренности. Через душу. И это становится таким нашим, что не разнять нас с этим никак. Только убить. И язык, и стихи, и женщины… Все. А у меня… У меня все гораздо хуже, пани Елена. Просто ужасно. Я не приехал. Я вернулся. В страну, которая снилась мне с детства. В город, которым я бредил. На Майзлову уличку. На Староместскую площадь. К Карлову мосту и Оленьему рву. Идемте, пани Елена, — и Майзель протянул ей руку, помогая подняться с дивана.
— Что это за ужасное тряпье на вас надето? — в очередной раз разглядывая Майзеля, проворчала Елена. — Что, это униформа такая?
— Вам не нравится?
— Вы не мой кавалер, чтобы я вас к себе примеряла.
— Ой. Опять укололи.
Он улыбнулся, достал свой волшебный брелок и нажал на кнопку. Панели стены рядом с входной дверью разъехались, открыв изумленному взору Елены небольшую гардеробную, в которой висели на вешалках дюжина совершенно одинаковых нарядов — точь-в-точь таких же, как тот, что был на нем сейчас, и стояла дюжина совершенно одинаковых пар ботинок. Там же лежала небольшая стопка белья и рубашек. Елена проглотила слюну:
— И… все?!.
Он засмеялся, похоже, страшно довольный произведенным эффектом:
— А что вы ожидали увидеть? Выставку маршальских мундиров с орденами от погон до ремня? Раззолоченный камзол лорда-хранителя короны?
— Но…
— Мне удобно в этой одежде. Она достаточно элегантна для моего статуса и в то же время не стесняет движений. Не мнется и практически не пачкается. И когда надеваешь экзоскафандр, он почти незаметен или неотличим от этой одежды… Шубы и пальто мне не нужны, я никогда не мерзну и много времени провожу в помещениях или в машине. Дождик люблю. Снежок тоже… И я ненавижу галстуки и рубашки с воротничками. И вообще терпеть не могу наряжаться, переодеваться, причесываться, пялиться в зеркало и прочее…
— Какое-то сумасшествие. Вы постоянно твердите о том, что вы еврей, а сами ведете образ жизни не то самурая, не то скандинавского ярла в походе…
— Дорогая, у вас предвзятые представления о евреях, — Майзель усмехнулся. — Перечитайте Библию на досуге, возможно, ваша память несколько освежится…
— Не премину. А знаете, мне кажется, вам пошла бы парочка серег с крупными алмазами. И конский хвостик с мелированием. Это несколько смягчит ваш бескомпромиссно суровый облик, пан Данек.
Наблюдая за тем, как меняется его лицо, Елена тихо и гордо торжествовала. Вот как я тебя приделала, дорогой, подумала она. Но Елена не была бы собой, если бы великодушно не пожалела его. И, чтобы не заставлять Майзеля отвечать на этот выпад, улыбнулась, как ни в чем не бывало:
— Я, кстати, хотела давно спросить… Это была ваша идея — импортировать японскую атрибутику в таких количествах?
— Как вам сказать… Речь шла вообще-то о технологиях. Телевидение, связь… Суши вкуснее гамбургеров и уж точно много полезнее для здоровья. А сделать это модой было совсем нетрудно.
— Вам не совестно так манипулировать людьми?!
— Нет, — он снова рассмеялся. — Ничуть. Это хорошо для людей. Полезно. Здорово. Почему же мне должно быть стыдно?
Елена тогда не нашлась, что ему возразить. Суши и красиво упакованные салатики из водорослей действительно были опрятной, вкусной, сытной и полезной едой, а один-единственный ресторан сети «МакДональдс» в Праге, недалеко от центрального вокзала, влачил жалкое существование по причине полного отсутствия интереса к нему горожан. Те, кому нужно было быстро перекусить, действительно предпочитали японские целлофановые пакетики с готовыми нигири и маки-суши, к которым удивительно органично подходили любые сорта пива, даже крепкие. А поесть как следует пражане любили совершенно другие блюда, в другой обстановке и с иным настроением. Уж кому-кому, а Елене это было отлично известно. И не только еда… Автомобильные заводы, электроника, биотехнологии, космос… Их стали даже называть «Японией в Европе». И это он тоже выдумал и устроил, подумала Елена. Что за невозможный тип…
Он все видел и все замечал. Настолько, что это могло бы, наверное, напугать Елену, если бы она не была той, кто есть. Не всегда говорил, не сразу озвучивал, — но замечал. Всегда…
— Почему вы все время в темном, пани Елена? Черном, темно-синем… Вам очень идет, но… Вам так пошло бы белое. Ослепительно белое, пани Елена… Или голубое и розовое… У вас что, такое настроение постоянно?
— А вы?
— Я Дракон, — улыбнулся Майзель. — Хотите, я вас развлеку?
— Может, не нужно?
— Раз вы сомневаетесь, значит, нужно. Обязательно.
— И каким же образом? — улыбнулась Елена, соглашаясь и страшно удивляясь при этом самой себе.
— О, ничего сверхъестественного. Просто пойдем и перекусим где-нибудь снаружи.
— А как же японская кухня?
— Я время от времени лакомлюсь своими священными коровами. Я, помнится, говорил…
— Опять вы меня…
— Ну, перестаньте, — почти умоляюще сказал Майзель. — Пожалуйста. Просто расслабьтесь. Вас утомили разговоры со мной… Я вас не съем. Идемте.
— Это в Праге?
— Да. И ручаюсь, вам ничего неизвестно об этом местечке. И вам понравится… Все, что я люблю, находится исключительно в этом городе, — Майзель совершенно серьезно посмотрел на Елену.
— И я там никогда не была? Это немыслимо.
— На свете много есть такого, друг Горацио…
— Интересно. Хотя бы ради этого стоит сходить… Простите. Возможно, я не должна этого говорить. И это невежливо, и…
— Ныряйте, пани Елена.
— Вы ведь все равно не здешний, — тихо сказала она. — Я не верю в мистику и в переселение душ, я всегда смеялась над этим… А еврей или не еврей, это, в конце концов, не имеет значения. Для меня, во всяком случае. Но вы приехали в историческом смысле буквально вчера. И вы здесь… Вы здесь как дома. То есть совершенно дома. Объясните мне, пожалуйста. Я хочу понять это…
— Это одно из самых странных еврейских свойств. Многие приходят от этого просто в бешенство. Но это свойственно далеко не всем, пани Елена. Только самым лучшим из нас. Лучшие из нас — лучшие граждане страны, в которой выпала судьба жить. Лучше, чем многие ее граждане от рождения. Это не просто попытка чужака стать своим, сделавшись святее Папы. Это тоже, безусловно, присутствует, но это не главное. Просто мы все пропускаем через себя. Через внутренности. Через душу. И это становится таким нашим, что не разнять нас с этим никак. Только убить. И язык, и стихи, и женщины… Все. А у меня… У меня все гораздо хуже, пани Елена. Просто ужасно. Я не приехал. Я вернулся. В страну, которая снилась мне с детства. В город, которым я бредил. На Майзлову уличку. На Староместскую площадь. К Карлову мосту и Оленьему рву. Идемте, пани Елена, — и Майзель протянул ей руку, помогая подняться с дивана.
ПРАГА. ИЮЛЬ
Заведеньице называлось весьма незамысловато — «У Втешечки» и располагалось на самом краю Старе Места, можно сказать, на отшибе, явно не на главном туристическом маршруте. Трактирчик и трактирчик, ничего себе такого особенного. Но о его существовании Елена действительно не подозревала. Это была совершеннейшая правда.
Они вошли в окутанный мягким полусветом зальчик, сели за темный от времени дубовый стол. Их появление не прошло незамеченным, и Елена с изумлением увидела это. Приветливые жесты и улыбки, адресованные ему. И удивленные — ей: эта женщина, с Драконом, — кто же это такая?!.
— Вы, как я погляжу, пользуетесь тут популярностью…
— Обязательно. Мы с Вацлавом когда-то прочесывали весь город наискосок и по диагонали. Теперь ему нельзя, а мне по-прежнему можно. Чем я и пользуюсь с большим удовольствием. Правда, редко. Сюда я тоже не так чтобы уж очень часто заглядываю…
— Почему?
— Потому что здесь меня всегда кормят непременно бесплатно и так вкусно, что невозможно отказаться, а потом надо неделю дергать штангу, чтобы оприходовать полученные калории…
— За какие такие подвиги?
— Ну, это долгая история…
— Ничего. Я не спешу.
Майзель улыбнулся, вздохнул и огляделся. Он уже решил, что придется рассказывать, как появился хозяин. Втешечка едва доставал лысиной Майзелю до середины груди, но это не помешало ему облапить гостя и приподнять его на несколько сантиметров от пола:
— Пане Данечку, наконец-то! Я уж думал, ты меня совсем забыл!
— Ну-ну, не кокетничай… Пани Елена, это пан Карел. Карел, это пани Елена…
— Томанова, — Елена протянула руку.
— Втешечка, — Карел пожал ее ладошку. Он был такой круглый и так лучился радостью, что Елена невольно улыбнулась. — Есть будете?
— Будем. Сначала только выпьем с тобой по пятьдесят твоей сливовицы, и расскажешь, как дела.
— Да какие же у меня дела-то, пане Данечку, Бог с тобой! Дети учатся, супруга здорова, слава Богу, прибавления ждем скоро…
— О! А ты говоришь — дел нету. И кто?
— А опять девка…
— Значит, пятый заход впереди, пане Карелку…
— Ох, и не говори. Посидите, я мигом!
Когда он вернулся с подносом, на котором стояли три рюмки и небольшой графинчик, лицо его уже не излучало прежней безмятежной радости:
— Пани Елена, вы та самая… из «Пражского Времени»?
— Да, та самая. А Вы что, читаете наш журнал?
— Ну, как же…
— Карлито, закрой рот.
— Да я ничего… Я же только спросил, пане Данечку…
— Спросить по-разному можно. Не начинай, понял?
— Ну, ладно. Вы тут проясните диспозицию, кто из вас хороший, а кто плохой, только недолго, я пока схожу попудрить носик, — Елена поднялась и, светски улыбнувшись обоим мужчинам, удалилась в направлении туалета.
Втешечка виновато посмотрел на Майзеля:
— Я опять чего-то не того сморозил, да?
— Ничего, Карлито. Я выкарабкаюсь. Ты всегда отличался редкостным чувством меры и тактом…
— Пане Данечку, я не хотел…
— Знаю, друг мой, знаю…
— Я сейчас.
— Куда?!? Сидеть!!!
Карел покорно опустился на место…
Вскоре появилась Елена. По тому, как сверкали ее глаза, Майзель догадался, что она в бешенстве:
— Ну, разобрались? Отлично, — она села и залпом опрокинула в себя стопку крепчайшего напитка. И даже не поморщилась. — Вы что-то начинали говорить, пан Карел. Я с удовольствием вас выслушаю.
Втешечка махнул рукой:
— Да что там говорить… Что бы я не сказал, вы все равно будете думать, что все подстроено… Только это не так, — Карел взглянул на Елену, и ей стало неуютно от этого взгляда. — Вы, интеллигенция, думаете, что если вы чего-то не понимаете, так это непременно плохо. Конечно, я человек простой, мне вас никогда не переспорить… Только вот, если б не он, — Карел ткнул пальцем в сторону Майзеля, — и не его величество, — он кивнул на портрет короля, украшавший одну из стен, — я б давно в земле лежал. И многие другие тоже. И девочек не было бы моих… Вы вот моих гостей хоть спросите. Или жену мою… Что люди думают… Вы все дудите — свобода, свобода… А какая же свобода-то, если ответственности никакой?! И порядка когда нет, — разве нужна кому такая свобода? Чего делать с ней? Кнедлик в нее не макнешь, в карман не сунешь…
— Да-да. Это я все знаю, — Елена достала сигареты, закурила. — Я вам вполне верю, пан Карел. И понимаю. Допустим, вас он спас. А как быть с остальными? Кого он не спас? И никогда не спасет?
— Пани Елена, да вы что, — Втешечка вдруг улыбнулся. — Он всех спасет, только вы у него под руками не путайтесь… Он все правильно делает. Сначала тех, кто к нему близко стоит. А потом и всех остальных. Он же не Господь Всемогущий, чтобы всех одним махом спасти. Ему время нужно. И помощь. С меня какая помощь? Ну, накормлю от души, когда на огонек заглянет. Я наших военных всегда бесплатно тоже кормлю. Налоги плачу исправно, опять же. Вот и мой грошик на великое дело работает. А много ли человеку надо, пани Еленушка, чтобы человеком себя чувствовать? — Он вздохнул и осушил свою рюмку. — А вы-то ему куда больше помочь можете. Я, когда статьи ваши читаю, всегда со смеху чуть не падаю — уж больно ловко вы заворачиваете. Талант у вас. А про него, — он снова показал на Майзеля, — про него у вас так не получается. Потому что вы сами тому не верите, что про него пишете. Я других разных тоже читаю, они глупости пишут про всех одинаково. А вы — нет… Вот я и подумал, что должен я вам все сказать… Вдруг вы поймете… — Втешечка растерянно смолк и беспомощно посмотрел сначала на Елену, потом на Майзеля.
Елена погасила сигарету и вдруг накрыла лежащие на столе сцепленные в замок большие натруженные руки Втешечки своей узкой прохладной ладонью:
— Пане Карелку… Клянусь вам, я разберусь. Во всем разберусь и напишу все, как есть на самом деле. — Майзель никогда прежде не слышал у нее такого голоса. — Вы мне верите?
— Верю, — Втешечка просиял. — Верю, пани Еленушка. Только вы уж поскорее, ладно? А я на кухню, сейчас…
Он укатился собирать на стол. Елена посмотрела на Майзеля и закурила новую сигарету. Майзель шумно вздохнул и забарабанил пальцами по столу что-то замысловатое. Елена нарушила молчание первой:
— Просто поверить не могу, что это со мной происходит… Водевиль какой-то, — она ткнула сигарету в пепельницу: — Ну, вы, христосик! Скажите что-нибудь!
— Что?
— Я не знаю. Что-нибудь, что разрядило бы пафос, скопившийся под потолком. Того и гляди, молнии посыпятся…
— Пани Елена, вы злючка…
— Подумаешь. Это я уже слышала от вас, кстати. Но в первом приближении сойдет. Так от чего вы его спасли, если не секрет?
— А, пустяки… Рэкет… Давно дело было…
— Видно, не такие уж и пустяки, раз столько лет… Впрочем, это не важно сейчас.
— А что важно?
— Важно, что я недостаточно знаю свою аудиторию. Как выясняется… За что я вам бесконечно признательна, так это за то, что вы с таким завидным усердием расширяете мой кругозор.
— Несказанно рад быть вам хоть в чем-то полезным, — Майзель шутовски наклонил голову набок.
Их пикировку прервал Втешечка, возникший из ниоткуда с двумя подносами закусок:
— Вот… Кушайте, дорогие мои. Вот это, пани Еленушка, попробуйте, это вам непременно придется по вкусу…
— Но это…
— Ничего, ничего. Вы такая худенькая, что вам вовсе не вредно немного поправиться…
— Карлито, — вздохнул Майзель, — ты деревенщина, это не диета, это такая порода, — он подмигнул Елене, уже было открывшей рот для произнесения язвительной отповеди, и страшно вытаращил свои полыхающие зеленым пламенем глаза на Втешечку: — Брысь!!!
— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, — Карел удивительно легко для своей комплекции развернулся и скрылся из виду, что-то веселенькое напевая. Его голос донесся от стойки бара: — Не спешите, горячее еще в духовке!
Елена обычно ела на скорую руку, хотя готовить умела хорошо и делала это пускай и редко, но с удовольствием. А тут был просто какой-то бесконечный праздник живота. Так вкусно она в своей родной и любимой Праге никогда еще не ела. Когда пустые тарелки исчезли со стола и на нем вместе с новой скатертью появились запотевшие бокалы с густо-коричневым вспененным пивом, Елена осоловело посмотрела на Майзеля:
— Повар здесь — настоящее сокровище… Вы его специально прячете?
— Это не повар. Втешечка готовит сам.
— Скажите ему как-нибудь, что он — мужчина моей мечты…
— Обязательно!
Втешечка присоединился к ним «на посошок» и проводил до машины.
— Не сердитесь на нас, — сказал Майзель, когда они немного отъехали. — Честное слово, так глупо получилось…
— Я не сержусь, — задумчиво проговорила Елена, отрешенно глядя в окно. — На вашего приятеля вообще невозможно сердиться, особенно после такого ужина, а на вас… На вас я тоже, как ни странно, не сержусь. Отвезите меня домой, пожалуйста. Я устала.
— Конечно… пани Елена…
— Я и в самом деле не сержусь. Если вы об этом. А если о чем-то еще, то у меня все равно нет сил. Давайте отложим все до завтра…
— Хорошо. Я пришлю за вами машину.
— О-ох… Опять вставать в пять утра… Ни в коем случае. Я приеду сама.
— А когда вы обычно просыпаетесь?
— В девять. В десять…
— Б-же, да как же вы можете спать по полдня?! Неудивительно, что народ про вас думает!
Елена от неожиданности фыркнула, а Майзель тихонько засмеялся, довольный тем, что ему удалось ее отвлечь и растормошить.
Они вошли в окутанный мягким полусветом зальчик, сели за темный от времени дубовый стол. Их появление не прошло незамеченным, и Елена с изумлением увидела это. Приветливые жесты и улыбки, адресованные ему. И удивленные — ей: эта женщина, с Драконом, — кто же это такая?!.
— Вы, как я погляжу, пользуетесь тут популярностью…
— Обязательно. Мы с Вацлавом когда-то прочесывали весь город наискосок и по диагонали. Теперь ему нельзя, а мне по-прежнему можно. Чем я и пользуюсь с большим удовольствием. Правда, редко. Сюда я тоже не так чтобы уж очень часто заглядываю…
— Почему?
— Потому что здесь меня всегда кормят непременно бесплатно и так вкусно, что невозможно отказаться, а потом надо неделю дергать штангу, чтобы оприходовать полученные калории…
— За какие такие подвиги?
— Ну, это долгая история…
— Ничего. Я не спешу.
Майзель улыбнулся, вздохнул и огляделся. Он уже решил, что придется рассказывать, как появился хозяин. Втешечка едва доставал лысиной Майзелю до середины груди, но это не помешало ему облапить гостя и приподнять его на несколько сантиметров от пола:
— Пане Данечку, наконец-то! Я уж думал, ты меня совсем забыл!
— Ну-ну, не кокетничай… Пани Елена, это пан Карел. Карел, это пани Елена…
— Томанова, — Елена протянула руку.
— Втешечка, — Карел пожал ее ладошку. Он был такой круглый и так лучился радостью, что Елена невольно улыбнулась. — Есть будете?
— Будем. Сначала только выпьем с тобой по пятьдесят твоей сливовицы, и расскажешь, как дела.
— Да какие же у меня дела-то, пане Данечку, Бог с тобой! Дети учатся, супруга здорова, слава Богу, прибавления ждем скоро…
— О! А ты говоришь — дел нету. И кто?
— А опять девка…
— Значит, пятый заход впереди, пане Карелку…
— Ох, и не говори. Посидите, я мигом!
Когда он вернулся с подносом, на котором стояли три рюмки и небольшой графинчик, лицо его уже не излучало прежней безмятежной радости:
— Пани Елена, вы та самая… из «Пражского Времени»?
— Да, та самая. А Вы что, читаете наш журнал?
— Ну, как же…
— Карлито, закрой рот.
— Да я ничего… Я же только спросил, пане Данечку…
— Спросить по-разному можно. Не начинай, понял?
— Ну, ладно. Вы тут проясните диспозицию, кто из вас хороший, а кто плохой, только недолго, я пока схожу попудрить носик, — Елена поднялась и, светски улыбнувшись обоим мужчинам, удалилась в направлении туалета.
Втешечка виновато посмотрел на Майзеля:
— Я опять чего-то не того сморозил, да?
— Ничего, Карлито. Я выкарабкаюсь. Ты всегда отличался редкостным чувством меры и тактом…
— Пане Данечку, я не хотел…
— Знаю, друг мой, знаю…
— Я сейчас.
— Куда?!? Сидеть!!!
Карел покорно опустился на место…
Вскоре появилась Елена. По тому, как сверкали ее глаза, Майзель догадался, что она в бешенстве:
— Ну, разобрались? Отлично, — она села и залпом опрокинула в себя стопку крепчайшего напитка. И даже не поморщилась. — Вы что-то начинали говорить, пан Карел. Я с удовольствием вас выслушаю.
Втешечка махнул рукой:
— Да что там говорить… Что бы я не сказал, вы все равно будете думать, что все подстроено… Только это не так, — Карел взглянул на Елену, и ей стало неуютно от этого взгляда. — Вы, интеллигенция, думаете, что если вы чего-то не понимаете, так это непременно плохо. Конечно, я человек простой, мне вас никогда не переспорить… Только вот, если б не он, — Карел ткнул пальцем в сторону Майзеля, — и не его величество, — он кивнул на портрет короля, украшавший одну из стен, — я б давно в земле лежал. И многие другие тоже. И девочек не было бы моих… Вы вот моих гостей хоть спросите. Или жену мою… Что люди думают… Вы все дудите — свобода, свобода… А какая же свобода-то, если ответственности никакой?! И порядка когда нет, — разве нужна кому такая свобода? Чего делать с ней? Кнедлик в нее не макнешь, в карман не сунешь…
— Да-да. Это я все знаю, — Елена достала сигареты, закурила. — Я вам вполне верю, пан Карел. И понимаю. Допустим, вас он спас. А как быть с остальными? Кого он не спас? И никогда не спасет?
— Пани Елена, да вы что, — Втешечка вдруг улыбнулся. — Он всех спасет, только вы у него под руками не путайтесь… Он все правильно делает. Сначала тех, кто к нему близко стоит. А потом и всех остальных. Он же не Господь Всемогущий, чтобы всех одним махом спасти. Ему время нужно. И помощь. С меня какая помощь? Ну, накормлю от души, когда на огонек заглянет. Я наших военных всегда бесплатно тоже кормлю. Налоги плачу исправно, опять же. Вот и мой грошик на великое дело работает. А много ли человеку надо, пани Еленушка, чтобы человеком себя чувствовать? — Он вздохнул и осушил свою рюмку. — А вы-то ему куда больше помочь можете. Я, когда статьи ваши читаю, всегда со смеху чуть не падаю — уж больно ловко вы заворачиваете. Талант у вас. А про него, — он снова показал на Майзеля, — про него у вас так не получается. Потому что вы сами тому не верите, что про него пишете. Я других разных тоже читаю, они глупости пишут про всех одинаково. А вы — нет… Вот я и подумал, что должен я вам все сказать… Вдруг вы поймете… — Втешечка растерянно смолк и беспомощно посмотрел сначала на Елену, потом на Майзеля.
Елена погасила сигарету и вдруг накрыла лежащие на столе сцепленные в замок большие натруженные руки Втешечки своей узкой прохладной ладонью:
— Пане Карелку… Клянусь вам, я разберусь. Во всем разберусь и напишу все, как есть на самом деле. — Майзель никогда прежде не слышал у нее такого голоса. — Вы мне верите?
— Верю, — Втешечка просиял. — Верю, пани Еленушка. Только вы уж поскорее, ладно? А я на кухню, сейчас…
Он укатился собирать на стол. Елена посмотрела на Майзеля и закурила новую сигарету. Майзель шумно вздохнул и забарабанил пальцами по столу что-то замысловатое. Елена нарушила молчание первой:
— Просто поверить не могу, что это со мной происходит… Водевиль какой-то, — она ткнула сигарету в пепельницу: — Ну, вы, христосик! Скажите что-нибудь!
— Что?
— Я не знаю. Что-нибудь, что разрядило бы пафос, скопившийся под потолком. Того и гляди, молнии посыпятся…
— Пани Елена, вы злючка…
— Подумаешь. Это я уже слышала от вас, кстати. Но в первом приближении сойдет. Так от чего вы его спасли, если не секрет?
— А, пустяки… Рэкет… Давно дело было…
— Видно, не такие уж и пустяки, раз столько лет… Впрочем, это не важно сейчас.
— А что важно?
— Важно, что я недостаточно знаю свою аудиторию. Как выясняется… За что я вам бесконечно признательна, так это за то, что вы с таким завидным усердием расширяете мой кругозор.
— Несказанно рад быть вам хоть в чем-то полезным, — Майзель шутовски наклонил голову набок.
Их пикировку прервал Втешечка, возникший из ниоткуда с двумя подносами закусок:
— Вот… Кушайте, дорогие мои. Вот это, пани Еленушка, попробуйте, это вам непременно придется по вкусу…
— Но это…
— Ничего, ничего. Вы такая худенькая, что вам вовсе не вредно немного поправиться…
— Карлито, — вздохнул Майзель, — ты деревенщина, это не диета, это такая порода, — он подмигнул Елене, уже было открывшей рот для произнесения язвительной отповеди, и страшно вытаращил свои полыхающие зеленым пламенем глаза на Втешечку: — Брысь!!!
— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, — Карел удивительно легко для своей комплекции развернулся и скрылся из виду, что-то веселенькое напевая. Его голос донесся от стойки бара: — Не спешите, горячее еще в духовке!
Елена обычно ела на скорую руку, хотя готовить умела хорошо и делала это пускай и редко, но с удовольствием. А тут был просто какой-то бесконечный праздник живота. Так вкусно она в своей родной и любимой Праге никогда еще не ела. Когда пустые тарелки исчезли со стола и на нем вместе с новой скатертью появились запотевшие бокалы с густо-коричневым вспененным пивом, Елена осоловело посмотрела на Майзеля:
— Повар здесь — настоящее сокровище… Вы его специально прячете?
— Это не повар. Втешечка готовит сам.
— Скажите ему как-нибудь, что он — мужчина моей мечты…
— Обязательно!
Втешечка присоединился к ним «на посошок» и проводил до машины.
— Не сердитесь на нас, — сказал Майзель, когда они немного отъехали. — Честное слово, так глупо получилось…
— Я не сержусь, — задумчиво проговорила Елена, отрешенно глядя в окно. — На вашего приятеля вообще невозможно сердиться, особенно после такого ужина, а на вас… На вас я тоже, как ни странно, не сержусь. Отвезите меня домой, пожалуйста. Я устала.
— Конечно… пани Елена…
— Я и в самом деле не сержусь. Если вы об этом. А если о чем-то еще, то у меня все равно нет сил. Давайте отложим все до завтра…
— Хорошо. Я пришлю за вами машину.
— О-ох… Опять вставать в пять утра… Ни в коем случае. Я приеду сама.
— А когда вы обычно просыпаетесь?
— В девять. В десять…
— Б-же, да как же вы можете спать по полдня?! Неудивительно, что народ про вас думает!
Елена от неожиданности фыркнула, а Майзель тихонько засмеялся, довольный тем, что ему удалось ее отвлечь и растормошить.
ПРАГА. ИЮЛЬ
Он много и охотно разговаривал с Еленой. И рассказывал ей о вещах, о которых она вовсе не предполагала услышать — тем более, от него самого. Она никогда и предположить не могла, что этот человек, — такой человек, — умеет и хочет отстаивать свою правоту в словесном поединке. За свою жизнь она сталкивалась с разным отношением к себе как к журналисту — от пренебрежительно-снисходительного до агрессивно-злобного. И редко — куда реже, чем хотелось бы — устанавливались у Елены такие отношения, которые она могла бы, подумав, назвать в полной мере партнерскими. А Майзель был именно партнером. Нет, он, конечно, и подпускал шпильки сам, и подтрунивал над ней иногда, и на ее колкости хмурился, но главную эту, партнерскую, линию выдерживал всегда, — неукоснительно. Твердо не соглашаясь, когда не был согласен. И иногда собственные убеждения Елены вдруг разворачивались перед ней какой-то новой гранью, под невидимым до поры углом, так, что оказывалось — не по разные стороны баррикад они, а по одну. Только он был другой. Такой необъяснимо другой, что…
Они осторожно, но неотвратимо двигались навстречу друг другу. Через страницы тех же самых книг, прочитанных в юности, через те же мечты и томления духа, что довелось испытать им обоим, наводя тоненькие мостики цитат и аллюзий, скрещивая шпаги фраз над бездной. И Елена чувствовала, сама боясь себе в этом признаться, что когда-нибудь придется им опустить разящую сталь, перевести дух и, посмотрев друг другу в глаза, понять…
Елена знала, как он поступает с теми, кто стоит у него на пути. И слышала это много раз и от многих… Это были по-настоящему жуткие вещи. Ей говорили, что часто он делал это сам. Ей не хотелось в это верить, — он не был похож на палача. Но ее поражала та поистине эпическая, библейская жестокость, с которой он истреблял своих противников. Не хитрость, не изящество интриги, которые тоже всегда присутствовали, но именно ветхозаветная ярость Иисуса Навина. И с ужасом Елена понимала, что это не столько отталкивает ее от Майзеля, сколько, напротив, влечет к нему…
Он словно прочитал ее мысли, потому что вдруг выключил терминалы на столе и посмотрел на Елену с усмешкой, всегда предвещавшей очередную экскурсию, — либо с ним, либо внутрь него:
— Пани Елена, вы умеете стрелять?
— Мне приходилось держать оружие. Я могу взвести курок и нажать на спуск. Но стрелять в людей мне не приходилось ни разу, если вы об этом. Я была на войне. И не на одной… И поэтому — я ненавижу оружие.
— А я люблю.
— Никогда не сомневалась.
— Люблю, — повторил он и кивнул, словно прислушиваясь к себе и сам с собой соглашаясь. — Не функцию его люблю, но его функциональную завершенность, законченность конструкции и цели.
Потому, что ты сам — оружие, подумала Елена. Но не произнесла этого вслух, а спросила:
— Что вы хотите мне предложить?
— Не то чтобы предложить… Я собираюсь в тир и раздумываю, взять ли мне вас с собой или дать вам передохнуть.
— Разумеется, я иду с вами.
— Чудесно, — Майзель поднялся из-за стола.
— Это тоже здесь, в здании?
— Обязательно…
Уже знакомый горизонтальный лифт, потом обычный… Эти лифты были тоже напичканы электроникой, чуть ли не как космические челноки: ЖК-панели, вместо рядов кнопок с номерами этажей — буквенно-цифровая клавиатура, а для проверки допуска — сканер отпечатка ладони в тау-диапазоне. Никаких шансов для голливудской фантазии на тему фальсификации прав доступа.
Они вошли в помещение стрелкового тира. Майзель открыл оружейный шкаф — замок тоже реагировал на отпечаток ладони. Достал два пистолета, несколько снаряженных магазинов и глушители. Елена поняла, что слух ее не будет подвергаться опасности.
— И какова цель этой демонстрации?
— Доказательство виртуозного владения инструментом и глумление над вашими принципами непротивления злу насилием, — он ослепительно оскалился.
— Низведение, курощение и дуракаваляние. У Карлсона это получалось почти так же смешно. И если вам интересно, считать войну злом и быть пацифистом отнюдь не одно и то же. А пацифисткой, если вы внимательно читали нарытое вашими ищейками, я никогда не была, — Елена пожала плечами. — Ну, демонстрируйте, я с удовольствием понаблюдаю. Надеюсь, на директрисе огня не будет людей или животных?
— Вот это да, — Майзель посмотрел на Елену с веселым изумлением. — Какие вы слова знаете, однако… Нет. Я недавно перекусил, как вы могли убедиться.
Он озорно подмигнул Елене и, вставив магазин, взял оружие наизготовку. Елена не могла не отметить, как ловко и уверенно он это проделал. Просто загляденье, подумала она с усмешкой. Нет, определенно мужчины никогда не вырастают…
— Мужчины никогда не вырастают, не правда ли, пани Елена? — Майзель, улыбаясь, смотрел на Елену. — Могу поручиться, что именно это вы сейчас подумали…
— Вы знаете себя гораздо лучше, чем я, поэтому так легко угадали мою мысль, — пожала плечами Елена. — Учтите, вы сами произнесли это вслух… Должна заметить, однако, что вы почти все время удивительно изобретательно и правдоподобно притворяетесь взрослым. Ну же, я просто изнываю от нетерпения взглянуть на отстрелянные мишени!
Майзель захохотал, потом резко оборвал смех и вскинул пистолет…
Стрелял он и в самом деле великолепно. Держал оружие безо всякой рисовки, двумя руками, целился, сам превратившись в продолжение пистолета. А пистолет был его продолжением… Потом стрелял по-македонски, из двух стволов. Елена наблюдала за ним со странным, смешанным чувством. И поймала себя на мысли, что он ей нравится. Вот так, просто нравится, и все. И чтобы прогнать это ощущение, спросила:
— Вам приходилось когда-нибудь самому… стрелять в человека?
— Обязательно. И не однажды.
— Не отправлять спецподразделение с заданием, а самому?
— А вы разве вы не слышали леденящих кровь историй про то, как я носился по стране и из двух стволов отстреливал всякую мразь, — бандитов, чеченских сутенеров, албанских наркодилеров, местных и неместных шмаровозников, российских отморозков, которых здесь было… много, скажем так?
— Конечно, слышала. Но именно этот на период пришелся ряд весьма печальных событий в моей жизни, которые сильно отвлекали меня от наблюдений за вами. Я была тогда довольно молода и гораздо больше занята собой. Да и вы не успели тогда еще стать объектом моего пристального профессионального внимания. И поэтому тоже я всегда была склонна считать слухи о ваших кровавых подвигах на ниве беззаконной борьбы с преступностью, а заодно и с демократией, глупыми бреднями желтой прессы. Мне кажется, что вы не настолько примитивны, чтобы бегать по улицам и участвовать в перестрелках…
— А напрасно, дорогая. Это одна из самых ярких страниц моих будущих воспоминаний. Чудесное было время! Нам тогда чертовски повезло. Коммуняки сдали власть, как эскадрон, бандитам. И ваши друзья из интеллигентско-диссидентской тусовки, претендовавшие на то, чтобы стать новой властью, были просто не в состоянии ничего поделать с этой распоясавшейся борзотой и махновщиной. И тут, как чертик из табакерки, выскочили мы с королем… Будущим, конечно же. И открыли огонь на поражение. И народ, сраженный прямо в сердце нашими несравненными доблестями, просто упал в подставленные вовремя объятия. Все нужно делать вовремя, дорогая. И это было сделано вовремя. Протяни мы кота за хвост какие-нибудь лишние полгода, история вошла бы совсем в другой поворот.
Они осторожно, но неотвратимо двигались навстречу друг другу. Через страницы тех же самых книг, прочитанных в юности, через те же мечты и томления духа, что довелось испытать им обоим, наводя тоненькие мостики цитат и аллюзий, скрещивая шпаги фраз над бездной. И Елена чувствовала, сама боясь себе в этом признаться, что когда-нибудь придется им опустить разящую сталь, перевести дух и, посмотрев друг другу в глаза, понять…
Елена знала, как он поступает с теми, кто стоит у него на пути. И слышала это много раз и от многих… Это были по-настоящему жуткие вещи. Ей говорили, что часто он делал это сам. Ей не хотелось в это верить, — он не был похож на палача. Но ее поражала та поистине эпическая, библейская жестокость, с которой он истреблял своих противников. Не хитрость, не изящество интриги, которые тоже всегда присутствовали, но именно ветхозаветная ярость Иисуса Навина. И с ужасом Елена понимала, что это не столько отталкивает ее от Майзеля, сколько, напротив, влечет к нему…
Он словно прочитал ее мысли, потому что вдруг выключил терминалы на столе и посмотрел на Елену с усмешкой, всегда предвещавшей очередную экскурсию, — либо с ним, либо внутрь него:
— Пани Елена, вы умеете стрелять?
— Мне приходилось держать оружие. Я могу взвести курок и нажать на спуск. Но стрелять в людей мне не приходилось ни разу, если вы об этом. Я была на войне. И не на одной… И поэтому — я ненавижу оружие.
— А я люблю.
— Никогда не сомневалась.
— Люблю, — повторил он и кивнул, словно прислушиваясь к себе и сам с собой соглашаясь. — Не функцию его люблю, но его функциональную завершенность, законченность конструкции и цели.
Потому, что ты сам — оружие, подумала Елена. Но не произнесла этого вслух, а спросила:
— Что вы хотите мне предложить?
— Не то чтобы предложить… Я собираюсь в тир и раздумываю, взять ли мне вас с собой или дать вам передохнуть.
— Разумеется, я иду с вами.
— Чудесно, — Майзель поднялся из-за стола.
— Это тоже здесь, в здании?
— Обязательно…
Уже знакомый горизонтальный лифт, потом обычный… Эти лифты были тоже напичканы электроникой, чуть ли не как космические челноки: ЖК-панели, вместо рядов кнопок с номерами этажей — буквенно-цифровая клавиатура, а для проверки допуска — сканер отпечатка ладони в тау-диапазоне. Никаких шансов для голливудской фантазии на тему фальсификации прав доступа.
Они вошли в помещение стрелкового тира. Майзель открыл оружейный шкаф — замок тоже реагировал на отпечаток ладони. Достал два пистолета, несколько снаряженных магазинов и глушители. Елена поняла, что слух ее не будет подвергаться опасности.
— И какова цель этой демонстрации?
— Доказательство виртуозного владения инструментом и глумление над вашими принципами непротивления злу насилием, — он ослепительно оскалился.
— Низведение, курощение и дуракаваляние. У Карлсона это получалось почти так же смешно. И если вам интересно, считать войну злом и быть пацифистом отнюдь не одно и то же. А пацифисткой, если вы внимательно читали нарытое вашими ищейками, я никогда не была, — Елена пожала плечами. — Ну, демонстрируйте, я с удовольствием понаблюдаю. Надеюсь, на директрисе огня не будет людей или животных?
— Вот это да, — Майзель посмотрел на Елену с веселым изумлением. — Какие вы слова знаете, однако… Нет. Я недавно перекусил, как вы могли убедиться.
Он озорно подмигнул Елене и, вставив магазин, взял оружие наизготовку. Елена не могла не отметить, как ловко и уверенно он это проделал. Просто загляденье, подумала она с усмешкой. Нет, определенно мужчины никогда не вырастают…
— Мужчины никогда не вырастают, не правда ли, пани Елена? — Майзель, улыбаясь, смотрел на Елену. — Могу поручиться, что именно это вы сейчас подумали…
— Вы знаете себя гораздо лучше, чем я, поэтому так легко угадали мою мысль, — пожала плечами Елена. — Учтите, вы сами произнесли это вслух… Должна заметить, однако, что вы почти все время удивительно изобретательно и правдоподобно притворяетесь взрослым. Ну же, я просто изнываю от нетерпения взглянуть на отстрелянные мишени!
Майзель захохотал, потом резко оборвал смех и вскинул пистолет…
Стрелял он и в самом деле великолепно. Держал оружие безо всякой рисовки, двумя руками, целился, сам превратившись в продолжение пистолета. А пистолет был его продолжением… Потом стрелял по-македонски, из двух стволов. Елена наблюдала за ним со странным, смешанным чувством. И поймала себя на мысли, что он ей нравится. Вот так, просто нравится, и все. И чтобы прогнать это ощущение, спросила:
— Вам приходилось когда-нибудь самому… стрелять в человека?
— Обязательно. И не однажды.
— Не отправлять спецподразделение с заданием, а самому?
— А вы разве вы не слышали леденящих кровь историй про то, как я носился по стране и из двух стволов отстреливал всякую мразь, — бандитов, чеченских сутенеров, албанских наркодилеров, местных и неместных шмаровозников, российских отморозков, которых здесь было… много, скажем так?
— Конечно, слышала. Но именно этот на период пришелся ряд весьма печальных событий в моей жизни, которые сильно отвлекали меня от наблюдений за вами. Я была тогда довольно молода и гораздо больше занята собой. Да и вы не успели тогда еще стать объектом моего пристального профессионального внимания. И поэтому тоже я всегда была склонна считать слухи о ваших кровавых подвигах на ниве беззаконной борьбы с преступностью, а заодно и с демократией, глупыми бреднями желтой прессы. Мне кажется, что вы не настолько примитивны, чтобы бегать по улицам и участвовать в перестрелках…
— А напрасно, дорогая. Это одна из самых ярких страниц моих будущих воспоминаний. Чудесное было время! Нам тогда чертовски повезло. Коммуняки сдали власть, как эскадрон, бандитам. И ваши друзья из интеллигентско-диссидентской тусовки, претендовавшие на то, чтобы стать новой властью, были просто не в состоянии ничего поделать с этой распоясавшейся борзотой и махновщиной. И тут, как чертик из табакерки, выскочили мы с королем… Будущим, конечно же. И открыли огонь на поражение. И народ, сраженный прямо в сердце нашими несравненными доблестями, просто упал в подставленные вовремя объятия. Все нужно делать вовремя, дорогая. И это было сделано вовремя. Протяни мы кота за хвост какие-нибудь лишние полгода, история вошла бы совсем в другой поворот.