Страница:
Она накручивала себя изо всех сил. Растила в себе холодную ярость. Оторвать, вышвырнуть его из своей жизни. Это чудовище. Дракон. Ему нет дела до чувств других людей, которые думают иначе, он никому не оставляет права на ошибку… Но так не бывает. Не бывает так, это невозможно…
Она ждала его в «логове», когда услышала мелодичный перезвон охранной системы, извещавший о появлении хозяина. Он ворвался в дом, схватил ее, прижал, закружил, прошептал, что соскучился, и стал расстегивать на ней блузку… Елене всегда было достаточно одного его прикосновения, чтобы быть готовой впустить его в себя. И сейчас… Она знала, — если это сейчас опять произойдет, она уже не сможет… И она отстранилась, уперлась рукой ему в грудь:
— Подожди… Поговори со мной.
— После. Я хочу тебя, елочка-иголочка…
— Нет. Поговори со мной.
— Я все время говорю с тобой, Елена. Я столько никогда в жизни не говорил. Я тебе рассказал всю мою жизнь. Все, что жрет меня поедом столько лет подряд… Что с тобой творится, Елена?
— Дорогой, я тебе не Марта, чтобы ты разряжался в меня и, звеня и подпрыгивая, мчался дальше, спасать весь этот проклятый чертов мир…
— Елена, — Майзель осторожно опустил ее на пол, взял за плечи, встряхнул легонько. — Ты ведь не хочешь этого говорить, правда? И ты ведь не думаешь так на самом деле. Что случилось, Елена?
Вместо ответа она протянула ему распечатку с сайта «Мегаполис-экспресс». Он взял, посмотрел… И одним движением, напугавшим Елену своей нечеловеческой скоростью, четкостью и чистотой, смял бумагу в маленький шарик и швырнул куда-то поверх ее головы без замаха. И шарик так полетел, как летают пули, а не бумажные шарики.
— Не хочешь сказать что-нибудь? — прищурилась Елена.
— Хочу, — он кивнул и вздохнул так по-человечьи, словно не было только что этого жуткого броска. — Я не думал, что это так обидит тебя. И это случилось еще до того, как мы познакомились. И задолго до того, как я понял, что ты для меня значишь. И если тебе интересно… Сейчас… Сейчас я, скорее всего, не стал бы этого делать.
— Скорее всего… Какая потрясающая чуткость. А почему?
— Потому что ты нужна мне, Елена.
— У тебя необыкновенно интригующая манера объясняться в своих чувствах… Ты еще кому-нибудь из моих бывших мужчин отморозил яйца? Или вы с Богушеком придумали что-нибудь совсем сногсшибательно экзотическое?
— Меня не интересуют твои мужчины, Елена. Они все не стоят и ногтя на твоем мизинце. Просто есть вещи, которые не должны происходить. И если они происходят, то виновные должны быть наказаны. Неважно, когда.
— Возможно. Только это лишнее. Потому что сделанного не вернешь, а месть меня совершенно не вдохновляет. Кроме того, виноватых всегда как минимум двое… И не стоит перекладывать мою ответственность на плечи всяких… Я сама во всем виновата. Я за все и отвечу…
— Ты уже ответила за все, Елена.
— Откуда тебе это может быть известно? — из груди Елены вырвался короткий смешок. — Вы что, созваниваетесь?!. — Она ткнула пальцем вверх, целясь в небо.
— Не нужно, Елена. Я вижу и чувствую, что происходит с тобой…
— Чувствуешь? Что может чувствовать человек, способный утворить такое с другим человеком?!
— Боль, Елена. Настоящую боль. Боль, которую невозможно терпеть, и ненависть, которую нет сил удержать.
— У меня нет ненависти…
— Я знаю. Но у меня есть. И ее хватит на всех, Елена. В моем Завете ничего не сказано про другую щеку. Только про глаза и зубы.
— Отлично. А как насчет любви?
— Я не знаю.
— Ты чего-то не знаешь?! Что ж, прогресс налицо. Это радует.
— Елена… Я в самом деле не знаю. Мне всегда казалось, что это невозможно выдержать. Что никто не может разделить это со мной… Только король. Как сказано в Писании: «мужчину, одного из тысячи, я нашел, а женщины среди них не было»… Друг — это прекрасно. Немного людей на земле могут похвастаться тем, что имеют настоящего друга. Да еще такого… Но… это же не все… это как будто не хватает последнего вдоха, чтобы вынырнуть и поплыть… Я не могу это даже объяснить… И вдруг — ты… И мне показалось…
— Не нужно, Данек. Я знаю. Я понимаю… Я вижу… То, что ты на себя взвалил… Это просто чудовищно. Этого никакой человек не выдержит… Кем… Какой должна быть женщина, на которую ты — со всем этим ужасом — мог бы опереться?! Так не может быть. Так не может продолжаться. Долго, я имею в виду. И твое одиночество перед всеми страхами мира просто раздавит тебя… Подожди. Я еще не закончила говорить. Я всего лишь женщина. И рядом с тобой… Любой женщине нравится быть женщиной. И с тобой это так легко… Какое-то время. Но женщины, настолько смелой, чтобы всегда быть с тобой рядом, полностью отдавая себе отчет в том, что ты и кто ты… — Елена печально покачала головой. — Женщина должна чувствовать, что она любима и желанна. Иначе она уходит. Или умирает… А ты… Ты не можешь заниматься ничем другим, кроме переделывания мира. Дело. Справедливость. Возмездие. А как же жизнь? Обыкновенная жизнь? Ты ни о чем другом не можешь ни думать, ни говорить. Какую бы тему ты не начинал, ты рано или поздно съезжаешь на эту, самую главную для тебя. Поверь мне, никакая женщина не в состоянии терпеть это сколько-нибудь продолжительный срок. В том числе я, разумеется. Как бы я не относилась к тебе… Понимаешь?
— Значит, мне только показалось…
— Нет. Не показалось. Ты восхитительный любовник и галантный кавалер. Ты дьявольски умен, у тебя превосходное чувство юмора и безукоризненный вкус, от тебя всегда хорошо пахнет, ты сильный, красивый, щедрый и ужасно милый. И никогда еще в моей жизни не было никого… Но ты сумасшедший. И это так заметно, что обрекает тебя на одиночество…
— Я думаю, ты ошибаешься. Все-таки я, в отличие от обыкновенных сумасшедших, полностью осознаю это…
— Обыкновенный или нет, сути не меняет. Сумасшедший, — и этим все сказано. Пусть самый необыкновенный и лучший в мире… Я не могу быть рядом с сумасшедшим. Кроме того, ты хорошо ко мне относишься, но не любишь меня. Поверь мне, это еще более унизительно, чем все остальное, вместе взятое…
— Елена!
— Не надо, Данек. Образование и образ жизни так и не смогли окончательно заглушить мои женские инстинкты. Я просто научилась их вербализировать… Поэтому — не нужно. Я все понимаю, что я чувствую.
Господи, подумала она, Господи, зачем я говорю это, ведь это не так, и мы оба это знаем, но я не могу, не могу, я должна уйти, я не хочу, не могу, но я должна…
— Елена…
— Только не говори мне, что я ошибаюсь, — она улыбнулась, и Майзелю захотелось поежиться от этой улыбки. — Мы уже больше полугода вместе, а ты…
— Я что-то не так делаю?
— О Господи, Данек. Что ты можешь сделать, чтобы любить меня, если ты меня не любишь?!. Что может кто-нибудь вообще с этим сделать?! То, что тебе хорошо со мной в постели, еще не все…
— Обязательно. Мне с тобой хорошо не только в постели. И ты это прекрасно знаешь.
— Откуда я могу это знать?! Разве ты когда-нибудь говорил об этом?
— А разве об этом нужно говорить?
— О Господи… Конечно, нужно! А как же иначе?!
— Мне казалось, что нам не нужны слова. Что мы и так понимаем друг друга…
— Мне нужны слова, — Елена сделала ударение на «мне». — Я не могу без слов. Я люблю слова. Я люблю разговаривать. Я хочу разговаривать с тобой. Да, я обожаю заниматься с тобой любовью. Но это еще не все, понимаешь?
— Я понимаю. Я не могу дать тебе это, Елена. Я хочу этого так сильно… Но я лишь человек.
Он понял, подумала Елена. Ну конечно, он все понял, своими проклятыми еврейскими бессонными мозгами, он все усек, этот…
— Я могу прожить без этого, Елена. Или мне только кажется, что могу? Мне так хорошо с тобой, как ни с кем не было никогда в жизни. И мне ничего не нужно от тебя. Совсем ничего. Веришь ты или нет… Но я хочу, потому что ты хочешь. Потому что ты не можешь без этого. Потому что ты убиваешь себя за это каждый раз, когда остаешься одна… Я знаю, ты хочешь сказать много всяких умных слов про то, что не хочешь мне мешать, что твои проблемы будут отвлекать меня от дел, и еще с три короба всякой чуши, сорок бочек арестантов, которые ничего не значат… Потому что ничего не значат. Потому что на самом деле важно совсем другое, — он взял в ладони ее лицо и заставил смотреть себе в глаза. — Ты хочешь уйти, не дожидаясь, пока уйду я, устав воевать за тебя с тобой. А вот это — вряд ли. Черта с два, дорогая. Я отпущу тебя сейчас. Ненадолго. Потому что я знаю — что-нибудь обязательно случится, что-нибудь такое, что мы снова будем вместе. Потом еще. И еще. И еще… Пока ты не поймешь…
Он отпустил ее и отошел на шаг. И сказал:
— Иди, Елена. И возвращайся. Я буду ждать…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ФЕВРАЛЬ
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ФЕВРАЛЬ
Она ждала его в «логове», когда услышала мелодичный перезвон охранной системы, извещавший о появлении хозяина. Он ворвался в дом, схватил ее, прижал, закружил, прошептал, что соскучился, и стал расстегивать на ней блузку… Елене всегда было достаточно одного его прикосновения, чтобы быть готовой впустить его в себя. И сейчас… Она знала, — если это сейчас опять произойдет, она уже не сможет… И она отстранилась, уперлась рукой ему в грудь:
— Подожди… Поговори со мной.
— После. Я хочу тебя, елочка-иголочка…
— Нет. Поговори со мной.
— Я все время говорю с тобой, Елена. Я столько никогда в жизни не говорил. Я тебе рассказал всю мою жизнь. Все, что жрет меня поедом столько лет подряд… Что с тобой творится, Елена?
— Дорогой, я тебе не Марта, чтобы ты разряжался в меня и, звеня и подпрыгивая, мчался дальше, спасать весь этот проклятый чертов мир…
— Елена, — Майзель осторожно опустил ее на пол, взял за плечи, встряхнул легонько. — Ты ведь не хочешь этого говорить, правда? И ты ведь не думаешь так на самом деле. Что случилось, Елена?
Вместо ответа она протянула ему распечатку с сайта «Мегаполис-экспресс». Он взял, посмотрел… И одним движением, напугавшим Елену своей нечеловеческой скоростью, четкостью и чистотой, смял бумагу в маленький шарик и швырнул куда-то поверх ее головы без замаха. И шарик так полетел, как летают пули, а не бумажные шарики.
— Не хочешь сказать что-нибудь? — прищурилась Елена.
— Хочу, — он кивнул и вздохнул так по-человечьи, словно не было только что этого жуткого броска. — Я не думал, что это так обидит тебя. И это случилось еще до того, как мы познакомились. И задолго до того, как я понял, что ты для меня значишь. И если тебе интересно… Сейчас… Сейчас я, скорее всего, не стал бы этого делать.
— Скорее всего… Какая потрясающая чуткость. А почему?
— Потому что ты нужна мне, Елена.
— У тебя необыкновенно интригующая манера объясняться в своих чувствах… Ты еще кому-нибудь из моих бывших мужчин отморозил яйца? Или вы с Богушеком придумали что-нибудь совсем сногсшибательно экзотическое?
— Меня не интересуют твои мужчины, Елена. Они все не стоят и ногтя на твоем мизинце. Просто есть вещи, которые не должны происходить. И если они происходят, то виновные должны быть наказаны. Неважно, когда.
— Возможно. Только это лишнее. Потому что сделанного не вернешь, а месть меня совершенно не вдохновляет. Кроме того, виноватых всегда как минимум двое… И не стоит перекладывать мою ответственность на плечи всяких… Я сама во всем виновата. Я за все и отвечу…
— Ты уже ответила за все, Елена.
— Откуда тебе это может быть известно? — из груди Елены вырвался короткий смешок. — Вы что, созваниваетесь?!. — Она ткнула пальцем вверх, целясь в небо.
— Не нужно, Елена. Я вижу и чувствую, что происходит с тобой…
— Чувствуешь? Что может чувствовать человек, способный утворить такое с другим человеком?!
— Боль, Елена. Настоящую боль. Боль, которую невозможно терпеть, и ненависть, которую нет сил удержать.
— У меня нет ненависти…
— Я знаю. Но у меня есть. И ее хватит на всех, Елена. В моем Завете ничего не сказано про другую щеку. Только про глаза и зубы.
— Отлично. А как насчет любви?
— Я не знаю.
— Ты чего-то не знаешь?! Что ж, прогресс налицо. Это радует.
— Елена… Я в самом деле не знаю. Мне всегда казалось, что это невозможно выдержать. Что никто не может разделить это со мной… Только король. Как сказано в Писании: «мужчину, одного из тысячи, я нашел, а женщины среди них не было»… Друг — это прекрасно. Немного людей на земле могут похвастаться тем, что имеют настоящего друга. Да еще такого… Но… это же не все… это как будто не хватает последнего вдоха, чтобы вынырнуть и поплыть… Я не могу это даже объяснить… И вдруг — ты… И мне показалось…
— Не нужно, Данек. Я знаю. Я понимаю… Я вижу… То, что ты на себя взвалил… Это просто чудовищно. Этого никакой человек не выдержит… Кем… Какой должна быть женщина, на которую ты — со всем этим ужасом — мог бы опереться?! Так не может быть. Так не может продолжаться. Долго, я имею в виду. И твое одиночество перед всеми страхами мира просто раздавит тебя… Подожди. Я еще не закончила говорить. Я всего лишь женщина. И рядом с тобой… Любой женщине нравится быть женщиной. И с тобой это так легко… Какое-то время. Но женщины, настолько смелой, чтобы всегда быть с тобой рядом, полностью отдавая себе отчет в том, что ты и кто ты… — Елена печально покачала головой. — Женщина должна чувствовать, что она любима и желанна. Иначе она уходит. Или умирает… А ты… Ты не можешь заниматься ничем другим, кроме переделывания мира. Дело. Справедливость. Возмездие. А как же жизнь? Обыкновенная жизнь? Ты ни о чем другом не можешь ни думать, ни говорить. Какую бы тему ты не начинал, ты рано или поздно съезжаешь на эту, самую главную для тебя. Поверь мне, никакая женщина не в состоянии терпеть это сколько-нибудь продолжительный срок. В том числе я, разумеется. Как бы я не относилась к тебе… Понимаешь?
— Значит, мне только показалось…
— Нет. Не показалось. Ты восхитительный любовник и галантный кавалер. Ты дьявольски умен, у тебя превосходное чувство юмора и безукоризненный вкус, от тебя всегда хорошо пахнет, ты сильный, красивый, щедрый и ужасно милый. И никогда еще в моей жизни не было никого… Но ты сумасшедший. И это так заметно, что обрекает тебя на одиночество…
— Я думаю, ты ошибаешься. Все-таки я, в отличие от обыкновенных сумасшедших, полностью осознаю это…
— Обыкновенный или нет, сути не меняет. Сумасшедший, — и этим все сказано. Пусть самый необыкновенный и лучший в мире… Я не могу быть рядом с сумасшедшим. Кроме того, ты хорошо ко мне относишься, но не любишь меня. Поверь мне, это еще более унизительно, чем все остальное, вместе взятое…
— Елена!
— Не надо, Данек. Образование и образ жизни так и не смогли окончательно заглушить мои женские инстинкты. Я просто научилась их вербализировать… Поэтому — не нужно. Я все понимаю, что я чувствую.
Господи, подумала она, Господи, зачем я говорю это, ведь это не так, и мы оба это знаем, но я не могу, не могу, я должна уйти, я не хочу, не могу, но я должна…
— Елена…
— Только не говори мне, что я ошибаюсь, — она улыбнулась, и Майзелю захотелось поежиться от этой улыбки. — Мы уже больше полугода вместе, а ты…
— Я что-то не так делаю?
— О Господи, Данек. Что ты можешь сделать, чтобы любить меня, если ты меня не любишь?!. Что может кто-нибудь вообще с этим сделать?! То, что тебе хорошо со мной в постели, еще не все…
— Обязательно. Мне с тобой хорошо не только в постели. И ты это прекрасно знаешь.
— Откуда я могу это знать?! Разве ты когда-нибудь говорил об этом?
— А разве об этом нужно говорить?
— О Господи… Конечно, нужно! А как же иначе?!
— Мне казалось, что нам не нужны слова. Что мы и так понимаем друг друга…
— Мне нужны слова, — Елена сделала ударение на «мне». — Я не могу без слов. Я люблю слова. Я люблю разговаривать. Я хочу разговаривать с тобой. Да, я обожаю заниматься с тобой любовью. Но это еще не все, понимаешь?
— Я понимаю. Я не могу дать тебе это, Елена. Я хочу этого так сильно… Но я лишь человек.
Он понял, подумала Елена. Ну конечно, он все понял, своими проклятыми еврейскими бессонными мозгами, он все усек, этот…
— Я могу прожить без этого, Елена. Или мне только кажется, что могу? Мне так хорошо с тобой, как ни с кем не было никогда в жизни. И мне ничего не нужно от тебя. Совсем ничего. Веришь ты или нет… Но я хочу, потому что ты хочешь. Потому что ты не можешь без этого. Потому что ты убиваешь себя за это каждый раз, когда остаешься одна… Я знаю, ты хочешь сказать много всяких умных слов про то, что не хочешь мне мешать, что твои проблемы будут отвлекать меня от дел, и еще с три короба всякой чуши, сорок бочек арестантов, которые ничего не значат… Потому что ничего не значат. Потому что на самом деле важно совсем другое, — он взял в ладони ее лицо и заставил смотреть себе в глаза. — Ты хочешь уйти, не дожидаясь, пока уйду я, устав воевать за тебя с тобой. А вот это — вряд ли. Черта с два, дорогая. Я отпущу тебя сейчас. Ненадолго. Потому что я знаю — что-нибудь обязательно случится, что-нибудь такое, что мы снова будем вместе. Потом еще. И еще. И еще… Пока ты не поймешь…
Он отпустил ее и отошел на шаг. И сказал:
— Иди, Елена. И возвращайся. Я буду ждать…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ФЕВРАЛЬ
Он не мог оставаться дома, где все пропиталось ее запахом, ее присутствием, ее жизнью с ним рядом… Он сел в машину и помчался в «Плазу». Поднялся к себе…
Майзель стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел вниз, на море городских огней, распластавшееся до самого горизонта. В такой позе и застал его вошедший по вызову Богушек. Не оборачиваясь, Майзель поманил его рукой. Когда Гонта подошел, он обнял его за плечо, встряхнул, прижал к себе:
— Она пытается уйти, Гонта. Она хочет быть сильной…
Богушек выматерился, — длинно, заковыристо. По-русски. Майзель ему позавидовал даже. Если б он так умел… Гонта пошевелил усами:
— Дракон, чего ей надо?
— Ей нужен ребенок, дружище.
— Ох, Господи… Да что за проблема-то?! Свистни, я ей целый детский дом соберу!
— Нет. Это не то…
— Да что я, идиот, не понимаю?! Но ты-то тут при чем?!
— Ни при чем. И это самое плохое во всей истории. Потому что я впервые за много лет столкнулся с проблемой… В принципе не решаемой, друг мой. Вообще никак. Что хочет он мне этим сказать, я не знаю. Пока не знаю…
— Кто?!
— Он. Там, — Майзель показал пальцем в направлении неба. — Но я узнаю…
— Мне что делать?
— Не спускать с нее глаз. Как всегда.
— Ты думаешь…
— Она вернется, Гонта. И будет снова пытаться уйти… И вернется опять. Пока не поймет, что без меня ей не жить. Как и мне без нее. Такие дела, дружище, — Майзель отпустил Богушека и отошел от окна. — Ладно, закончили с нытьем. Работы невпроворот… Все, все. Иди.
— Ты уверен?
— Обязательно, — и Майзель оскалился так, что у Гонты подобралась мошонка…
Богушек покинул кабинет, и Майзель позвонил королю. Вацлав ответил на пятом или шестом гудке:
— Тебе сказать, который час? — Он посмотрел на флуоресцентные стрелки своего «Брайтлинга» — свадебного подарка жены, с которым не расставался ни в бою, ни во сне. — Мне утром к Хакону [60] лететь. Чего тебе?!
— Ахой [61] , величество. Я тоже рад тебя слышать…
— Ну, ныряй давай, — пробурчал Вацлав, остывая и по тону Майзеля догадавшись, что случилось что-то серьезное. Не с миром, а с другом. И это было куда хуже.
— Мне нужны деньги.
— Ты что, потерял номера счетов и коды доступа?! Данек, что такое?
— Мне нужны деньги на личные нужды. И довольно много. Я должен поставить тебя в известность.
— Поставил. Возьми, сколько хочешь. Что произошло, ты можешь сказать?!
— Елена сказала, что я сумасшедший. Я хочу, чтобы она это до конца прочувствовала.
— Вы что… поссорились?!
— Нет. Просто она решила, что без меня ей будет проще.
— О-о-о… Твою мать, вот же дура бешеная… — Вацлав рывком сел на постели.
От этого вопля окончательно проснулась Марина:
— Что случилось?!
— Говно случилось, — рявкнул Вацлав. И снова сказал в трубку, Майзелю: — Приезжай.
— Нет, величество. Спасибо. Я уж как-нибудь… Работы полно. Спасибо, дружище. Увидимся в воскресенье…
— Эй… Держись.
— Обязательно, — и Вацлав почти воочию увидел, как оскалился Майзель.
Телефон умолк. Вацлав посмотрел на жену и вздохнул:
— Какой же я счастливый человек… Марина, чего надо этой бешеной идиотке?!
— Совсем немного, Вацек, — усмехнулась Марина. — Чтобы он любил ее и почаще говорил ей это.
— Да любит же он ее! Дышать без нее не может! Что, непонятно?!
— Возможно, что-то мешает ей это увидеть так же четко, как ты. Или я.
— Ну так скажи ей!!!
— В такие дела нельзя лезть, Вацек. Они должны сами…
— Он мой друг. И твой друг. Я хочу, чтобы он был, наконец, счастлив. Хочу, чтобы мир наконец наступил у него в душе.
— Мы не можем приказать ей, Вацек. Мы всего лишь люди.
— Я знаю. Поговори с ней.
— Если мне представится такая возможность, я попробую. Обещаю, медочек.
— Я тебе предоставлю такую возможность. Прилечу из Норвегии и предоставлю. Вот как Бог свят, — перекрестился Вацлав.
— Даже не думай об этом. Слышишь? Ты только все испортишь. Я понимаю, что ты хочешь… Этого нельзя, Вацек. Ни в коем случае.
— Черт. Черт. Черт, твою мать, черт вас разберет, чертовы бабы…
— Спи, медочек.
— Заснешь тут…
— Ну, иди ко мне. Я тебя вылечу, — Марина улыбнулась, и, потянувшись, поцеловала мужа. — Все образуется, медочек. Иди ко мне…
Получив королевское «добро» на деньги, Майзель позвонил директору «Golem Advertising»:
— Доброй ночи, Ружена. Извини, что разбудил. Ты мне срочно нужна…
— Полчаса, пан Данек, — Новакова тихонько высвободилась из-под руки супруга и начала одеваться. — Форма парадная?
— Думаю, да, — Майзель вздохнул. — Жду. «Скат» в пути…
Он отключился, а Ружена, замерев, смотрела на аппарат, как будто могла увидеть в нем что-то. Такого голоса у Дракона не было никогда. За все те годы, что они проработали вместе, ни разу не слышала Ружена такого… Чтобы собраться, ей потребовалось гораздо меньше времени, чем обычно.
Через двадцать минут она действительно была у него в кабинете. Майзель рассказал, чего он хочет, и Новакова улыбнулась:
— Я все сделаю, Дракон. Не беспокойся.
— Я не беспокоюсь.
— Я не о том, — Новакова осторожно коснулась его руки. — Помнишь, ты сам всегда говорил… Если все так плохо, что кажется, будто уже умер, это может означать только одно — что неприятности кончились.
— Я люблю тебя, Руженка.
— И я тебя люблю, Дракон…
Майзель стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел вниз, на море городских огней, распластавшееся до самого горизонта. В такой позе и застал его вошедший по вызову Богушек. Не оборачиваясь, Майзель поманил его рукой. Когда Гонта подошел, он обнял его за плечо, встряхнул, прижал к себе:
— Она пытается уйти, Гонта. Она хочет быть сильной…
Богушек выматерился, — длинно, заковыристо. По-русски. Майзель ему позавидовал даже. Если б он так умел… Гонта пошевелил усами:
— Дракон, чего ей надо?
— Ей нужен ребенок, дружище.
— Ох, Господи… Да что за проблема-то?! Свистни, я ей целый детский дом соберу!
— Нет. Это не то…
— Да что я, идиот, не понимаю?! Но ты-то тут при чем?!
— Ни при чем. И это самое плохое во всей истории. Потому что я впервые за много лет столкнулся с проблемой… В принципе не решаемой, друг мой. Вообще никак. Что хочет он мне этим сказать, я не знаю. Пока не знаю…
— Кто?!
— Он. Там, — Майзель показал пальцем в направлении неба. — Но я узнаю…
— Мне что делать?
— Не спускать с нее глаз. Как всегда.
— Ты думаешь…
— Она вернется, Гонта. И будет снова пытаться уйти… И вернется опять. Пока не поймет, что без меня ей не жить. Как и мне без нее. Такие дела, дружище, — Майзель отпустил Богушека и отошел от окна. — Ладно, закончили с нытьем. Работы невпроворот… Все, все. Иди.
— Ты уверен?
— Обязательно, — и Майзель оскалился так, что у Гонты подобралась мошонка…
Богушек покинул кабинет, и Майзель позвонил королю. Вацлав ответил на пятом или шестом гудке:
— Тебе сказать, который час? — Он посмотрел на флуоресцентные стрелки своего «Брайтлинга» — свадебного подарка жены, с которым не расставался ни в бою, ни во сне. — Мне утром к Хакону [60] лететь. Чего тебе?!
— Ахой [61] , величество. Я тоже рад тебя слышать…
— Ну, ныряй давай, — пробурчал Вацлав, остывая и по тону Майзеля догадавшись, что случилось что-то серьезное. Не с миром, а с другом. И это было куда хуже.
— Мне нужны деньги.
— Ты что, потерял номера счетов и коды доступа?! Данек, что такое?
— Мне нужны деньги на личные нужды. И довольно много. Я должен поставить тебя в известность.
— Поставил. Возьми, сколько хочешь. Что произошло, ты можешь сказать?!
— Елена сказала, что я сумасшедший. Я хочу, чтобы она это до конца прочувствовала.
— Вы что… поссорились?!
— Нет. Просто она решила, что без меня ей будет проще.
— О-о-о… Твою мать, вот же дура бешеная… — Вацлав рывком сел на постели.
От этого вопля окончательно проснулась Марина:
— Что случилось?!
— Говно случилось, — рявкнул Вацлав. И снова сказал в трубку, Майзелю: — Приезжай.
— Нет, величество. Спасибо. Я уж как-нибудь… Работы полно. Спасибо, дружище. Увидимся в воскресенье…
— Эй… Держись.
— Обязательно, — и Вацлав почти воочию увидел, как оскалился Майзель.
Телефон умолк. Вацлав посмотрел на жену и вздохнул:
— Какой же я счастливый человек… Марина, чего надо этой бешеной идиотке?!
— Совсем немного, Вацек, — усмехнулась Марина. — Чтобы он любил ее и почаще говорил ей это.
— Да любит же он ее! Дышать без нее не может! Что, непонятно?!
— Возможно, что-то мешает ей это увидеть так же четко, как ты. Или я.
— Ну так скажи ей!!!
— В такие дела нельзя лезть, Вацек. Они должны сами…
— Он мой друг. И твой друг. Я хочу, чтобы он был, наконец, счастлив. Хочу, чтобы мир наконец наступил у него в душе.
— Мы не можем приказать ей, Вацек. Мы всего лишь люди.
— Я знаю. Поговори с ней.
— Если мне представится такая возможность, я попробую. Обещаю, медочек.
— Я тебе предоставлю такую возможность. Прилечу из Норвегии и предоставлю. Вот как Бог свят, — перекрестился Вацлав.
— Даже не думай об этом. Слышишь? Ты только все испортишь. Я понимаю, что ты хочешь… Этого нельзя, Вацек. Ни в коем случае.
— Черт. Черт. Черт, твою мать, черт вас разберет, чертовы бабы…
— Спи, медочек.
— Заснешь тут…
— Ну, иди ко мне. Я тебя вылечу, — Марина улыбнулась, и, потянувшись, поцеловала мужа. — Все образуется, медочек. Иди ко мне…
Получив королевское «добро» на деньги, Майзель позвонил директору «Golem Advertising»:
— Доброй ночи, Ружена. Извини, что разбудил. Ты мне срочно нужна…
— Полчаса, пан Данек, — Новакова тихонько высвободилась из-под руки супруга и начала одеваться. — Форма парадная?
— Думаю, да, — Майзель вздохнул. — Жду. «Скат» в пути…
Он отключился, а Ружена, замерев, смотрела на аппарат, как будто могла увидеть в нем что-то. Такого голоса у Дракона не было никогда. За все те годы, что они проработали вместе, ни разу не слышала Ружена такого… Чтобы собраться, ей потребовалось гораздо меньше времени, чем обычно.
Через двадцать минут она действительно была у него в кабинете. Майзель рассказал, чего он хочет, и Новакова улыбнулась:
— Я все сделаю, Дракон. Не беспокойся.
— Я не беспокоюсь.
— Я не о том, — Новакова осторожно коснулась его руки. — Помнишь, ты сам всегда говорил… Если все так плохо, что кажется, будто уже умер, это может означать только одно — что неприятности кончились.
— Я люблю тебя, Руженка.
— И я тебя люблю, Дракон…
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Утром Елена решила, что должна поговорить с Ботежем. Что-то нужно было решать, с работой, с деньгами, в конце концов, она не содержанка какая-нибудь… Она старалась не думать о вчерашнем разговоре. Ничего не анализировать. Не перебирать его и свои реплики, не рвать себе душу. Внутри нее звенела пустота, которую ей решительно нечем было заполнить, но это нужно было сделать, иначе… Елена быстро собралась и отправилась в город.
На выезде из переулка она так затормозила, что бедный «машинчик» пошел юзом, а пролетающие мимо автомобили испуганно и возмущенно загудели клаксонами. Елена вышла из машины и обессиленно уселась на капот…
Огромный рекламный щит, на котором еще вчера красовалась вывеска, кажется, Godafone, был занят портретом Елены. Господи, где, когда он так ее застал… Она выглядела на фото… Хорошо выглядела. В сто раз лучше, чем в жизни. Чем сейчас, во всяком случае… И в углу, размашистым, стремительным почерком, который был Елене лишь смутно знаком, — «Мой Пражский ангел»…
Везде, куда могла она достать взглядом, вдоль всего бульвара, на всех рекламных площадях… И наверняка везде. По всему городу. А то и по всей стране. Или по всему миру… С него станется, подумала Елена. Он же сумасшедший…
Елена снова уселась за руль, развернулась и поехала обратно. Ни о каком появлении в редакции не могло быть и речи. Во всяком случае, сегодня… Потому что она еле смогла удержаться, чтобы не помчаться к нему, не повиснуть опять у него на шее, чтобы он снова любил ее так, как может любить ее только он… Она вспомнила, что хотела зайти за хлебом.
В булочной возле самого дома, уже на выходе, Елену вдруг взяла за локоть какая-то старушка. Старушка, наверное, помнила бабушку Елены еще в колыбели, но выглядела на пять с плюсом, и голос ее был удивительно молодым:
— Скажи, деточка… Это ведь твой портрет там висит? — Она махнула рукой куда-то в сторону бульвара.
— Мой, бабушка. Я бы предпочла висеть там сама, но меня, знаете ли, не спросили…
Старушка, казалось, пропустила это язвительное замечание мимо ушей:
— Вы что, поссорились?
— А что, собственно…
— Ответь, пожалуйста, — в тоне старушки было что-то такое, отчего у Елены пропала охота бунтовать.
— Нет. Мы не поссорились, — покорно вздохнула Елена.
— А в чем же дело?
— В том, что на самом деле он любит только то, чем он занят. А со мной ему просто приятно быть. Вот и все.
— Ошибаешься, деточка. Мужчина, который не любит, на такое не способен.
— С такими деньгами, как у него, можно что угодно себе позволить…
— Деньги — говно, — властно оборвала ее старушка. Елена поразилась, с каким вкусом и удовольствием проговорила бабушка это слово. И как вспыхнули молодой страстью ее темные, обжигающе юные глаза. — Не будь денег, он в любом случае что-нибудь похожее придумал бы. Масштаб, деточка, — его в карман не спрячешь. Масштаб не в кошельке, а в голове…
Елена вдруг поняла, что вся булочная слушает этот разговор, затаив дыхание.
— Да что же это такое происходит-то, в самом деле… — простонала Елена, опуская руки с пакетами. — Вы что, все сговорились, что ли?! Да оставьте же меня, наконец, в покое!
— Деточка, покой нам всем обеспечен, — усмехнулась бабушка. — Только это мне немного до него осталось, а тебе еще — ого-го… У кого-то от дурости горе, а у тебя, деточка, — от ума. Так что ты ум-то свой припрячь до поры, он тебе еще понадобится… — Она вдруг сильно сжала Елене руку, так, что сделала ей почти больно: — Ты вернись к нему, деточка. Ты ему нужна, да и он тебе, видно, суженый. Вернись. Так правильно будет и хорошо.
— Вернусь, бабушка, — вежливо сказала Елена, мечтая поскорее доползти до кровати.
— Поклянись.
— Что?!?
— Поклянись. Детьми своими будущими поклянись. Ну?
— У меня никогда не будет детей, — хриплым от бешенства голосом четко сказала Елена, глядя на бабушку теперь уже с ненавистью. — Не может быть у меня детей, и не стану я клясться. Прекратите юродствовать и отпустите меня, черт вас возьми!
— И кто же тебе сказал такую чушь?
— Врачи, бабушка, — с издевкой сказала Елена. — Или врачи — тоже говно?
— Конечно, говно, деточка, — кивнула странная старуха. — А детей у тебя двое будет, мальчик и девочка. То есть, сначала девочка, а потом и мальчик… Конечно, на четвертом десятке детей заводить, может, и поздновато, — в наши времена бабушками в таком возрасте становились… Ну, да лучше поздно, чем никогда. Ступай, деточка. И помни — все в деснице Господней. Как захочет Он, так и будет. То, что раньше Он тебе решил, Он же и перерешить может. Если заслужишь. Иди! — и старушка подтолкнула Елену к дверям.
Елена не помнила, как дошла до дома и оказалась в квартире. Странная старуха с обжигающими глазами никак не шла у нее из головы. Она вдруг вспомнила почему-то Корабельщиковых, Сонечку… Это было просто какое-то наваждение. Елена достала из бара старую початую бутылку абсента и, налив полную большую, граммов на семьдесят, рюмку, выпила залпом обжигающий пряный напиток. И следом еще одну. И на ватных ногах прошла в спальню, где упала на кровать, не раздеваясь, и забылась мгновенным тяжелым, тревожным сном…
На выезде из переулка она так затормозила, что бедный «машинчик» пошел юзом, а пролетающие мимо автомобили испуганно и возмущенно загудели клаксонами. Елена вышла из машины и обессиленно уселась на капот…
Огромный рекламный щит, на котором еще вчера красовалась вывеска, кажется, Godafone, был занят портретом Елены. Господи, где, когда он так ее застал… Она выглядела на фото… Хорошо выглядела. В сто раз лучше, чем в жизни. Чем сейчас, во всяком случае… И в углу, размашистым, стремительным почерком, который был Елене лишь смутно знаком, — «Мой Пражский ангел»…
Везде, куда могла она достать взглядом, вдоль всего бульвара, на всех рекламных площадях… И наверняка везде. По всему городу. А то и по всей стране. Или по всему миру… С него станется, подумала Елена. Он же сумасшедший…
Елена снова уселась за руль, развернулась и поехала обратно. Ни о каком появлении в редакции не могло быть и речи. Во всяком случае, сегодня… Потому что она еле смогла удержаться, чтобы не помчаться к нему, не повиснуть опять у него на шее, чтобы он снова любил ее так, как может любить ее только он… Она вспомнила, что хотела зайти за хлебом.
В булочной возле самого дома, уже на выходе, Елену вдруг взяла за локоть какая-то старушка. Старушка, наверное, помнила бабушку Елены еще в колыбели, но выглядела на пять с плюсом, и голос ее был удивительно молодым:
— Скажи, деточка… Это ведь твой портрет там висит? — Она махнула рукой куда-то в сторону бульвара.
— Мой, бабушка. Я бы предпочла висеть там сама, но меня, знаете ли, не спросили…
Старушка, казалось, пропустила это язвительное замечание мимо ушей:
— Вы что, поссорились?
— А что, собственно…
— Ответь, пожалуйста, — в тоне старушки было что-то такое, отчего у Елены пропала охота бунтовать.
— Нет. Мы не поссорились, — покорно вздохнула Елена.
— А в чем же дело?
— В том, что на самом деле он любит только то, чем он занят. А со мной ему просто приятно быть. Вот и все.
— Ошибаешься, деточка. Мужчина, который не любит, на такое не способен.
— С такими деньгами, как у него, можно что угодно себе позволить…
— Деньги — говно, — властно оборвала ее старушка. Елена поразилась, с каким вкусом и удовольствием проговорила бабушка это слово. И как вспыхнули молодой страстью ее темные, обжигающе юные глаза. — Не будь денег, он в любом случае что-нибудь похожее придумал бы. Масштаб, деточка, — его в карман не спрячешь. Масштаб не в кошельке, а в голове…
Елена вдруг поняла, что вся булочная слушает этот разговор, затаив дыхание.
— Да что же это такое происходит-то, в самом деле… — простонала Елена, опуская руки с пакетами. — Вы что, все сговорились, что ли?! Да оставьте же меня, наконец, в покое!
— Деточка, покой нам всем обеспечен, — усмехнулась бабушка. — Только это мне немного до него осталось, а тебе еще — ого-го… У кого-то от дурости горе, а у тебя, деточка, — от ума. Так что ты ум-то свой припрячь до поры, он тебе еще понадобится… — Она вдруг сильно сжала Елене руку, так, что сделала ей почти больно: — Ты вернись к нему, деточка. Ты ему нужна, да и он тебе, видно, суженый. Вернись. Так правильно будет и хорошо.
— Вернусь, бабушка, — вежливо сказала Елена, мечтая поскорее доползти до кровати.
— Поклянись.
— Что?!?
— Поклянись. Детьми своими будущими поклянись. Ну?
— У меня никогда не будет детей, — хриплым от бешенства голосом четко сказала Елена, глядя на бабушку теперь уже с ненавистью. — Не может быть у меня детей, и не стану я клясться. Прекратите юродствовать и отпустите меня, черт вас возьми!
— И кто же тебе сказал такую чушь?
— Врачи, бабушка, — с издевкой сказала Елена. — Или врачи — тоже говно?
— Конечно, говно, деточка, — кивнула странная старуха. — А детей у тебя двое будет, мальчик и девочка. То есть, сначала девочка, а потом и мальчик… Конечно, на четвертом десятке детей заводить, может, и поздновато, — в наши времена бабушками в таком возрасте становились… Ну, да лучше поздно, чем никогда. Ступай, деточка. И помни — все в деснице Господней. Как захочет Он, так и будет. То, что раньше Он тебе решил, Он же и перерешить может. Если заслужишь. Иди! — и старушка подтолкнула Елену к дверям.
Елена не помнила, как дошла до дома и оказалась в квартире. Странная старуха с обжигающими глазами никак не шла у нее из головы. Она вдруг вспомнила почему-то Корабельщиковых, Сонечку… Это было просто какое-то наваждение. Елена достала из бара старую початую бутылку абсента и, налив полную большую, граммов на семьдесят, рюмку, выпила залпом обжигающий пряный напиток. И следом еще одну. И на ватных ногах прошла в спальню, где упала на кровать, не раздеваясь, и забылась мгновенным тяжелым, тревожным сном…
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Ей показалось, что она проспала целые сутки. Так оно почти и было… Нестерпимо горело в желудке, хотелось есть… Елена опрокинула в себя чашку кофе с капелькой сливок и восхитительно вкусный, хотя и вчерашний, круассан, и решила, что поедет в редакцию.
Она вошла к Ботежу в кабинет, с сердцем шмякнула портфельчик на пол и села на посетительский потертый диван, сильно натянув юбку на колени. Ботеж покачал головой и вдруг улыбнулся.
— Что? — удивилась Елена.
Ботеж выбрался из-за стола, подошел, сел рядом. Тихонько похлопал ее по руке:
— Все вот так, да?
— О Боже, Иржи. Ну, ты же взрослый человек, как ты можешь… Это дурацкая мальчишеская выходка, это просто… Что?
— Все гораздо хуже, Елена, — Ботеж снова встал, вернулся к столу, но садиться не стал. — Вчера утром… Мне позвонил Чеслав Димек из «Мира рекламы». Он просто захлебывался. Я в жизни такого еще не слыхал, Елена. Ты думаешь, он просто выкупил рекламные поля?
— А как?!
— Они договорились со всеми агентствами и хозяевами рекламы. Со всеми, понимаешь? Просто он попросил. И все просто отдали ему площадь. Он оплатил только полиграфию и расклейку. За одну ночь. И никто не спросил, насколько. Даже и не подумал спросить. Как это так, Елена?
— Ты… ты меня спрашиваешь?!
— А кого мне спросить? Никто не знает его так, как ты. Никогда он так не открывался. Поэтому я спрашиваю тебя.
— И с Димеком он тоже договорился?
— Елена, — покачал опять головой Ботеж. — Ты сама как ребенок. Конечно, он хотел, чтобы ты узнала, как он это сделал. Что это сделали для него и ради него.
— Еще бы. Попробовал бы кто-нибудь отказаться…
— Перестань, Елена. Ты злишься, и…
— Я злюсь, Иржи. Потому что человеку не обязательно так заявлять о своих чувствах, если они у него есть. И меньше всего я ожидала услышать всю эту сентиментальную чепуху еще и от тебя…
— Еще?
— Вчера ко мне в булочной прицепилась какая-то полоумная старуха, которая требовала, чтобы я с ним помирилась. Вернулась к нему. Представляешь?!
— Ты думаешь, он и ее подослал? — засмеялся Ботеж.
— Это не смешно, Иржи. Это было абсолютно не смешно, могу тебя уверить, — Елена вздохнула. — Мне нужно уехать, Иржи. Пока это не уляжется. Я хочу побыть одна. На людях, но одна, где меня никто не будет о нем спрашивать и так смотреть, словно вот-вот погладит по головке, как маленькую глупую девочку. Пошли меня куда-нибудь. Пожалуйста.
— Если тебе это поможет…
— Поможет.
— Поезжай. Только будь, пожалуйста, осторожна.
— О чем ты?
— Обо всем. Я думаю, что все только начинается…
В этот момент дверь приоткрылась, и в нее просунулась лисья мордочка Бьянки Младешковой:
— Привет… Ой! Ленка! С ума сойти! Ты тут! Ой, чего это делается…
— Кыш, — ласково сказал Ботеж. — Дай поговорить. Потом.
— Потом, потом, — захныкала Бьянка. — Народ там на ушах стоит, вообще… Ленка, чего случилось-то?!
— Ничего не случилось, — повысил голос Ботеж. — Иди работай.
— Ленка, ты зайди, мы там с ребятами кофе пьем… Ладно?
— Я попробую, — вымученно улыбнулась Елена.
— Ну, побежала, — и Бьянка, подмигнув Елене, скрылась по ту сторону двери.
Елена повернулась к Ботежу:
— Что, это правда?
— Ты про что?
— Про стоящий на ушах народ.
— Абсолютная. И не только здесь. Как легко догадаться…
— Мне совершенно точно нужно уехать. Я не могу допустить, чтобы моя личная жизнь была развлечением для публики. Как он мог так поступить, Иржи?
— Он не умеет по-другому, Елена…
— Ага. Масштаб такой.
— Вся страна стоит на ушах. Поверь мне. Никто ни о чем другом даже и не думает. Все дела побросали… И в журнале. И на радио. И я ничего не могу с этим поделать… Как будто оттого, будете вы вместе или нет, зависит, устоит ли мир… Может, и правда, и так это и есть на самом деле?… — Ботеж улыбнулся. — Я вас видел…
— Кого — нас?
— Тебя с ним. Недели три назад, в городе… Он правда чем-то похож на дракона. Он так тебя держал…
У Елены покраснели уши. Она зажмурилась и шумно втянула в себя воздух.
— Прекрати, Иржи. Пожалуйста, не надо. Ты что думаешь, я поправилась? Я никогда не поправлюсь. Никогда. Мне нужно уехать. Сегодня же.
— Хорошо, — Ботеж открыл свой сейф, достал оттуда командировочные бумаги, сел за стол, быстро подписал их и протянул Елене: — Деньги получишь в банке, завтра утром. Сегодня уехать уже никак не получится. У Михалека есть интересный материал в Лагосе, он давно просил меня, чтобы я послал тебя туда. Поезжай.
— Спасибо, Иржичку.
— Будь осторожна. Ради меня, Елена. Если с тобой приключится какая-нибудь неприятность, твой Дракон меня сожрет и косточек не выплюнет. У меня внуки. Слышишь меня?
— Слышу, Иржи. Обещаю.
— Ну, хорошо. Иди сюда, обнимемся…
Ботеж встал, приобнял Елену, тихонько похлопал по спине:
— Помнишь, я говорил, что уладится?
— Помню. Ничего не улаживается, Иржи…
— Так уладится.
— Да?
— Да, Елена. Иди…
Она вошла к Ботежу в кабинет, с сердцем шмякнула портфельчик на пол и села на посетительский потертый диван, сильно натянув юбку на колени. Ботеж покачал головой и вдруг улыбнулся.
— Что? — удивилась Елена.
Ботеж выбрался из-за стола, подошел, сел рядом. Тихонько похлопал ее по руке:
— Все вот так, да?
— О Боже, Иржи. Ну, ты же взрослый человек, как ты можешь… Это дурацкая мальчишеская выходка, это просто… Что?
— Все гораздо хуже, Елена, — Ботеж снова встал, вернулся к столу, но садиться не стал. — Вчера утром… Мне позвонил Чеслав Димек из «Мира рекламы». Он просто захлебывался. Я в жизни такого еще не слыхал, Елена. Ты думаешь, он просто выкупил рекламные поля?
— А как?!
— Они договорились со всеми агентствами и хозяевами рекламы. Со всеми, понимаешь? Просто он попросил. И все просто отдали ему площадь. Он оплатил только полиграфию и расклейку. За одну ночь. И никто не спросил, насколько. Даже и не подумал спросить. Как это так, Елена?
— Ты… ты меня спрашиваешь?!
— А кого мне спросить? Никто не знает его так, как ты. Никогда он так не открывался. Поэтому я спрашиваю тебя.
— И с Димеком он тоже договорился?
— Елена, — покачал опять головой Ботеж. — Ты сама как ребенок. Конечно, он хотел, чтобы ты узнала, как он это сделал. Что это сделали для него и ради него.
— Еще бы. Попробовал бы кто-нибудь отказаться…
— Перестань, Елена. Ты злишься, и…
— Я злюсь, Иржи. Потому что человеку не обязательно так заявлять о своих чувствах, если они у него есть. И меньше всего я ожидала услышать всю эту сентиментальную чепуху еще и от тебя…
— Еще?
— Вчера ко мне в булочной прицепилась какая-то полоумная старуха, которая требовала, чтобы я с ним помирилась. Вернулась к нему. Представляешь?!
— Ты думаешь, он и ее подослал? — засмеялся Ботеж.
— Это не смешно, Иржи. Это было абсолютно не смешно, могу тебя уверить, — Елена вздохнула. — Мне нужно уехать, Иржи. Пока это не уляжется. Я хочу побыть одна. На людях, но одна, где меня никто не будет о нем спрашивать и так смотреть, словно вот-вот погладит по головке, как маленькую глупую девочку. Пошли меня куда-нибудь. Пожалуйста.
— Если тебе это поможет…
— Поможет.
— Поезжай. Только будь, пожалуйста, осторожна.
— О чем ты?
— Обо всем. Я думаю, что все только начинается…
В этот момент дверь приоткрылась, и в нее просунулась лисья мордочка Бьянки Младешковой:
— Привет… Ой! Ленка! С ума сойти! Ты тут! Ой, чего это делается…
— Кыш, — ласково сказал Ботеж. — Дай поговорить. Потом.
— Потом, потом, — захныкала Бьянка. — Народ там на ушах стоит, вообще… Ленка, чего случилось-то?!
— Ничего не случилось, — повысил голос Ботеж. — Иди работай.
— Ленка, ты зайди, мы там с ребятами кофе пьем… Ладно?
— Я попробую, — вымученно улыбнулась Елена.
— Ну, побежала, — и Бьянка, подмигнув Елене, скрылась по ту сторону двери.
Елена повернулась к Ботежу:
— Что, это правда?
— Ты про что?
— Про стоящий на ушах народ.
— Абсолютная. И не только здесь. Как легко догадаться…
— Мне совершенно точно нужно уехать. Я не могу допустить, чтобы моя личная жизнь была развлечением для публики. Как он мог так поступить, Иржи?
— Он не умеет по-другому, Елена…
— Ага. Масштаб такой.
— Вся страна стоит на ушах. Поверь мне. Никто ни о чем другом даже и не думает. Все дела побросали… И в журнале. И на радио. И я ничего не могу с этим поделать… Как будто оттого, будете вы вместе или нет, зависит, устоит ли мир… Может, и правда, и так это и есть на самом деле?… — Ботеж улыбнулся. — Я вас видел…
— Кого — нас?
— Тебя с ним. Недели три назад, в городе… Он правда чем-то похож на дракона. Он так тебя держал…
У Елены покраснели уши. Она зажмурилась и шумно втянула в себя воздух.
— Прекрати, Иржи. Пожалуйста, не надо. Ты что думаешь, я поправилась? Я никогда не поправлюсь. Никогда. Мне нужно уехать. Сегодня же.
— Хорошо, — Ботеж открыл свой сейф, достал оттуда командировочные бумаги, сел за стол, быстро подписал их и протянул Елене: — Деньги получишь в банке, завтра утром. Сегодня уехать уже никак не получится. У Михалека есть интересный материал в Лагосе, он давно просил меня, чтобы я послал тебя туда. Поезжай.
— Спасибо, Иржичку.
— Будь осторожна. Ради меня, Елена. Если с тобой приключится какая-нибудь неприятность, твой Дракон меня сожрет и косточек не выплюнет. У меня внуки. Слышишь меня?
— Слышу, Иржи. Обещаю.
— Ну, хорошо. Иди сюда, обнимемся…
Ботеж встал, приобнял Елену, тихонько похлопал по спине:
— Помнишь, я говорил, что уладится?
— Помню. Ничего не улаживается, Иржи…
— Так уладится.
— Да?
— Да, Елена. Иди…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ФЕВРАЛЬ
Майзель готовился к утреннему совещанию, когда на экране возникла озабоченная рожа Богушека, глядящего в сторону и нервно теребящего ус, — верный признак нештатной ситуации. Безо всяких вводных он пробурчал:
— Елена вылетает через пару часов во Франкфурт. Оттуда в Лагос. Задержать?
— Нет. Пусть летит. Проследи, чтобы люди в Лагосе ее приняли. Только аккуратно.
— Понял. Так что, задержать?
— Гонта, не трепи мне нервы. Я не могу носиться за ней по всему свету и изображать из себя влюбленного оленя. Набегается — вернется. Или не вернется. Как будет, так будет.
— С каких это пор ты в фаталисты записался? — буркнул Гонта, по-прежнему не глядя на Майзеля. — Ладно. Прослежу… До связи…
Майзель сдержанно кивнул и переключился опять на информканал.
— Елена вылетает через пару часов во Франкфурт. Оттуда в Лагос. Задержать?
— Нет. Пусть летит. Проследи, чтобы люди в Лагосе ее приняли. Только аккуратно.
— Понял. Так что, задержать?
— Гонта, не трепи мне нервы. Я не могу носиться за ней по всему свету и изображать из себя влюбленного оленя. Набегается — вернется. Или не вернется. Как будет, так будет.
— С каких это пор ты в фаталисты записался? — буркнул Гонта, по-прежнему не глядя на Майзеля. — Ладно. Прослежу… До связи…
Майзель сдержанно кивнул и переключился опять на информканал.