Страница:
В самом конце февраля она снова отдалилась, сказав, что ей нужно обязательно закончить книгу. Майзель не стал ничего говорить, не устраивал мелодрамы, хотя, возможно, если бы он вновь ударился в какие-нибудь безумства, у Елены и не достало бы духу. А так… И подготовка к операции в Намболе, кажется, вступила в завершающую фазу, и беларуские дела давали о себе знать. Обойдется, подумала Елена. С каким-то, как ей показалось, облегчением даже…
Она действительно с головой окунулась в работу. Это далось ей тем более легко, что нужно было как-то заполнить отсутствие той жизни, в которую Майзель успел ее втянуть за все это время. Это было действительно похоже на ломку…
Но Елена была очень сильной. Сильнее многих. Если не всех.
Она ушла от Майзеля, бросила все, выключила телефон, заперлась у себя в квартире и барабанила пальцами по клавишам с такой скоростью, какой за собой раньше не замечала. Словно кто-то водил ее, — дни и ночи напролет. Книга давно была в издательских планах, поэтому с момента вычитки до завода прошли считанные дни.
Она не стала посылать ему рукопись, как думала сделать в самом начале. Когда они вернулись однажды к этой теме, Майзель сказал свое знаменитое, иногда раздражавшее Елену: делай, что должен, случится, что суждено…
ПРАГА. МАРТ
ПРАГА. КВАРТИРА ЕЛЕНЫ. МАРТ
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ
ПРАГА. МАРТ
Она действительно с головой окунулась в работу. Это далось ей тем более легко, что нужно было как-то заполнить отсутствие той жизни, в которую Майзель успел ее втянуть за все это время. Это было действительно похоже на ломку…
Но Елена была очень сильной. Сильнее многих. Если не всех.
Она ушла от Майзеля, бросила все, выключила телефон, заперлась у себя в квартире и барабанила пальцами по клавишам с такой скоростью, какой за собой раньше не замечала. Словно кто-то водил ее, — дни и ночи напролет. Книга давно была в издательских планах, поэтому с момента вычитки до завода прошли считанные дни.
Она не стала посылать ему рукопись, как думала сделать в самом начале. Когда они вернулись однажды к этой теме, Майзель сказал свое знаменитое, иногда раздражавшее Елену: делай, что должен, случится, что суждено…
ПРАГА. МАРТ
Книга получилась небольшой по объему, чуть более ста страниц. Первые пять тысяч экземпляров «Дня Дракона» исчезли с прилавков за считанные часы. Тираж пришлось срочно допечатывать, и через день публика, с раннего утра занимавшая очередь у дверей книжных магазинов, смела пятнадцать тысяч томов второго завода еще до заката. Книготорговцы обрушили на издательство ураган звонков: открытая очередь на книгу показала невероятную цифру спроса — под триста тысяч заявок.
Эта книга — как и все, что Елена писала прежде — дышала ее страстью, ее убежденностью в правоте своего взгляда, своих слов, своих чувств. Современные мужчины так не умеют, — даже очень талантливые и сильные, они всегда делают политику, всегда стремятся понравиться кому-нибудь — пусть хотя бы и собственной жене. Нынешние мужчины никогда не бывают честными до конца — они всегда играют в свои мужские игры. Во всяком случае, подавляющее большинство. Только женщины — по крайней мере, те из них, кто состоялся в этом фальшивом мире — могут быть по-настоящему смелыми. И Елена была — лучшей из них.
Мир взвыл. Мир захлебнулся. Мир застонал, — от восторга, от неожиданности, от ненависти, от удивления. От страсти, которая выхлестывалась с этих страниц. От гнева и гордости, бивших через край… Градом посыпались заказы на переводы — сразу на шестнадцать языков. Это был не просто успех, — это был триумф…
Впрочем, триумф этот, казалось, совершенно не волновал Елену. Она ни с кем не виделась и не отвечала на телефонные звонки. Расставшись с Майзелем, она все это время провела как в тумане, чувствуя внутри себя лишь оглушительную пустоту. Она похудела — зримо проступили ключицы, вокруг носа залегли складочки, под глазами обозначились синие тени. Ей было все равно, что происходит с ней и вокруг нее, вокруг ее книги… Она вырвала этот текст из себя с мясом, с кровью, выплеснув на бумагу все, что стало для нее за эти месяцы, проведенные рядом с Майзелем, таким понятным. Она чувствовала, что обязана была это сделать, несмотря на ошеломленное молчание тех, кого прежде полагала друзьями и единомышленниками. Она не считала, что ее книга — предательство идеалов. Наоборот. Просто у нее не было ни сил, ни желания защищаться. Все, что она хотела сказать, она сказала…
И люди поняли, что она хочет сказать. Прежде всего. Это были слова, сказанные любящей женщиной о любимом мужчине. Вовсе не откровения Дракона волновали людей, рвавших ее книгу друг у друга из рук, а история их любви, о которой там не было сказано ни единого слова. И то, о чем молчала Елена, сказало им куда больше любых слов на свете.
Воскресный номер «Народного слова» вышел без обычных аршинных заголовков на грани фола и фотографий девиц в костюмах Евы. Вместо этого всю первую полосу занимал рисунок — силуэты высокого мужчины и хрупкой женщины, обнявшихся и глядящих друг на друга на фоне стилизованного пражского пейзажа — башни собора Святого Витта, Град, Ратуша, Старо-Новая синагога… «Мы смеялись и плакали, негодовали и радовались, — вместе с тобой, пани Елена. Именно ты произнесла те слова, что идут из самой глубины народных сердец. Спасибо тебе. Храни Господь тебя и твою любовь, Пражский Ангел…»
— Кто это написал? — спросил Вацлав, складывая газету.
— Не знаю, — Майзель пожал плечами и сделал вид, что абсолютно поглощен процедурой тщательного раскуривания сигары. — Не я… Ты доволен?
— Нет.
— Что так?
— Мне слишком дорого это обошлось.
— Тебе?!
— Тебе. Это значит — и мне.
Майзель усмехнулся и с силой выдохнул из себя дым.
— Нам не дано предугадать…
— Она вернется, — тихо проговорил король, глядя на Майзеля. — Она обязательно вернется, Данек. Женщины не оставляют таких мужчин, как ты, это невозможно.
— Смотря какие женщины, величество, — он снова усмехнулся.
— Но она же любит тебя…
— Да. Наверное… Только так и не сказала этого ни разу…
— Но все это поняли. Посмотри… Я не знал, что такое может случиться с нами, Дракон. Прости.
— Ничего. Я справлюсь.
— Она вернется. Клянусь моими детьми, она вернется.
— Ты настоящий друг, величество. Спасибо.
— Это из-за…
— Да. Вероятно. Не только… Слишком много всего. И я так устал…
— Что?!
— Что, мне уже и устать нельзя?
— О Боже, друг мой… Хочешь, я… Мы с Мариной… Мы скажем ей…
— О, нет, величество. Нет. Или я сам… Или никто. Пусть случится, что должно…
Он встал и пошел к дверям, не прощаясь. Король долго смотрел ему вслед.
Эта книга — как и все, что Елена писала прежде — дышала ее страстью, ее убежденностью в правоте своего взгляда, своих слов, своих чувств. Современные мужчины так не умеют, — даже очень талантливые и сильные, они всегда делают политику, всегда стремятся понравиться кому-нибудь — пусть хотя бы и собственной жене. Нынешние мужчины никогда не бывают честными до конца — они всегда играют в свои мужские игры. Во всяком случае, подавляющее большинство. Только женщины — по крайней мере, те из них, кто состоялся в этом фальшивом мире — могут быть по-настоящему смелыми. И Елена была — лучшей из них.
Мир взвыл. Мир захлебнулся. Мир застонал, — от восторга, от неожиданности, от ненависти, от удивления. От страсти, которая выхлестывалась с этих страниц. От гнева и гордости, бивших через край… Градом посыпались заказы на переводы — сразу на шестнадцать языков. Это был не просто успех, — это был триумф…
Впрочем, триумф этот, казалось, совершенно не волновал Елену. Она ни с кем не виделась и не отвечала на телефонные звонки. Расставшись с Майзелем, она все это время провела как в тумане, чувствуя внутри себя лишь оглушительную пустоту. Она похудела — зримо проступили ключицы, вокруг носа залегли складочки, под глазами обозначились синие тени. Ей было все равно, что происходит с ней и вокруг нее, вокруг ее книги… Она вырвала этот текст из себя с мясом, с кровью, выплеснув на бумагу все, что стало для нее за эти месяцы, проведенные рядом с Майзелем, таким понятным. Она чувствовала, что обязана была это сделать, несмотря на ошеломленное молчание тех, кого прежде полагала друзьями и единомышленниками. Она не считала, что ее книга — предательство идеалов. Наоборот. Просто у нее не было ни сил, ни желания защищаться. Все, что она хотела сказать, она сказала…
И люди поняли, что она хочет сказать. Прежде всего. Это были слова, сказанные любящей женщиной о любимом мужчине. Вовсе не откровения Дракона волновали людей, рвавших ее книгу друг у друга из рук, а история их любви, о которой там не было сказано ни единого слова. И то, о чем молчала Елена, сказало им куда больше любых слов на свете.
Воскресный номер «Народного слова» вышел без обычных аршинных заголовков на грани фола и фотографий девиц в костюмах Евы. Вместо этого всю первую полосу занимал рисунок — силуэты высокого мужчины и хрупкой женщины, обнявшихся и глядящих друг на друга на фоне стилизованного пражского пейзажа — башни собора Святого Витта, Град, Ратуша, Старо-Новая синагога… «Мы смеялись и плакали, негодовали и радовались, — вместе с тобой, пани Елена. Именно ты произнесла те слова, что идут из самой глубины народных сердец. Спасибо тебе. Храни Господь тебя и твою любовь, Пражский Ангел…»
— Кто это написал? — спросил Вацлав, складывая газету.
— Не знаю, — Майзель пожал плечами и сделал вид, что абсолютно поглощен процедурой тщательного раскуривания сигары. — Не я… Ты доволен?
— Нет.
— Что так?
— Мне слишком дорого это обошлось.
— Тебе?!
— Тебе. Это значит — и мне.
Майзель усмехнулся и с силой выдохнул из себя дым.
— Нам не дано предугадать…
— Она вернется, — тихо проговорил король, глядя на Майзеля. — Она обязательно вернется, Данек. Женщины не оставляют таких мужчин, как ты, это невозможно.
— Смотря какие женщины, величество, — он снова усмехнулся.
— Но она же любит тебя…
— Да. Наверное… Только так и не сказала этого ни разу…
— Но все это поняли. Посмотри… Я не знал, что такое может случиться с нами, Дракон. Прости.
— Ничего. Я справлюсь.
— Она вернется. Клянусь моими детьми, она вернется.
— Ты настоящий друг, величество. Спасибо.
— Это из-за…
— Да. Вероятно. Не только… Слишком много всего. И я так устал…
— Что?!
— Что, мне уже и устать нельзя?
— О Боже, друг мой… Хочешь, я… Мы с Мариной… Мы скажем ей…
— О, нет, величество. Нет. Или я сам… Или никто. Пусть случится, что должно…
Он встал и пошел к дверям, не прощаясь. Король долго смотрел ему вслед.
ПРАГА. КВАРТИРА ЕЛЕНЫ. МАРТ
От большей части гонорара Елена заранее отказалась, попросив перечислить деньги в несколько благотворительных фондов. Узнав об этом на второй день кампании, пресса на мгновение замерла, чтобы тут же разразиться новым шквалом догадок и предположений. Елена также отказалась от публичных чтений и авторских презентаций. Она почти не выходила из квартиры, приобретший за время ее отсутствия почти нежилой вид, почти ничего не ела, — только читала своего излюбленного Монтеня и иногда немного спала.
Наконец, депрессия, в которую она погрузилась едва ли не по доброй воле, надоела ей самой. Саднящее чувство разрыва живой ткани слегка притупилось, и Елена с остервенением принялась наводить порядок — включила музыку, вытерла пыль, сунула постельное белье в стирку, вымыла и включила старенький холодильник…
Вернувшись из супермаркета, Елена сбросила обувь, опустила на пол пакеты с продуктами и прошла в гостиную. Ее била странная дрожь. Чтобы успокоиться, Елена вытянула из серванта бутылку рябины на коньяке, стоявшую там с незапамятных времен, сорвала сургуч, и, стуча зубами по горлышку, сделала два длинных глотка. Вздрогнув от резкого вкуса, она проглотила спиртное и буквально через несколько секунд ощутила, как умиротворяющее тепло растекается по всему телу, делая его ватным и непослушным. Не раздеваясь, Елена упала на кровать в спальне и мгновенно забылась глубоким, без сновидений, сном…
Проснулась она, когда уже совсем стемнело. Елена поднялась, включила свет, переоделась в домашнее и направилась на кухню. Она собиралась сварить кофе, когда раздался звонок в дверь. Елена вздрогнула, но тут же мысленно обругала себя. Развязав узел рубашки на животе и, убрав выбившиеся из-под заколки волосы, она направилась к двери.
На пороге стоял Горалек:
— Привет. Можно войти?
— Проходи, — Елена посторонилась. — Случилось что-нибудь?
Она сохраняла с бывшим мужем некое подобие «интеллигентных дружеских отношений». Франтишек был давно и бесповоротно безразличен Елене, — после того, как она убедилась, что не только умнее и способнее, но и гораздо взрослее его. Ей тогда — всегда! — нужен был совсем другой мужчина. Она уже поняла это… Только Франта, кажется, по сей день отказывался это понимать. Разумеется, он был достаточно сообразителен, чтобы не устраивать Елене сцен, однако настойчиво набивался в друзья: рассказывал ей о своих многочисленных адюльтерах, спрашивал советов, иногда занимал деньги, — впрочем, обычно возвращал долги довольно аккуратно. Единственная причина, по которой Елена до сих пор не отказывала ему от дома — как ни крути, а он был первым и пока единственным мужчиной, с которым она решилась соединить свою жизнь. Пусть и ненадолго… Единственным мужчиной, с которым она сознательно и упорно пыталась родить ребенка. Поначалу он даже поддерживал ее — но такое облегчение просквозило в его взгляде, когда он узнал, что ничего не выйдет… Еще и поэтому она ушла от него так спокойно, хотя и далось ей это ох как нелегко. Но все же… С Франтой были связаны всякие воспоминания — не только плохие, и Елена от души старалась поддерживать игру в современных мирно разбежавшихся супругов. Нельзя сказать, что эта игра доставляла ей большое удовольствие, однако и обременяла ее не слишком, — Горалек не был у нее таким уж частым гостем. Расставаясь со всеми своими прочими мужчинами, Елена никогда не поддерживала с ними дружеских отношений, даже некоего подобия таковых, — то ли старомодное воспитание, то ли слишком независимый, по мнению многих, характер давали о себе знать. Франта же использовал свою исключительность так, как ему было выгодно и удобно. Елена прекрасно понимала это, однако, следуя правилам игры, старалась как будто не замечать…
— Вот, заскочил на огонек, — ненатурально улыбаясь, сказал Горалек, снимая пальто и протягивая его Елене. — Ничего, что я так поздно?
— Довольно поздно. Но ничего. У тебя ко мне какое-нибудь дело? Я тут порядок затеяла навести…
— Да брось ты, старушка, — Горалек по-хозяйски прошел в гостиную и уселся на диван, закинув ногу на ногу. — Давай лучше кофейку выпьем, а можно и чего покрепче, я как раз машину поставил…
— Франта, извини. Я совсем не расположена сейчас пьянствовать с тобой.
— Ну, детка, это ты зря. По-моему, тебе самое время расслабиться…
— Франта, в чем дело? — Елена сложила руки на груди и сердито нахмурившись, посмотрела на бывшего супруга. И только сейчас заметила, что Горалек уже принял «для сугрева».
— Ну как же, — поняв, что гостеприимства от Елены ему придется ждать долго, он встал и направился к серванту. Дорогу он знал хорошо — за те годы, что его здесь не было, обстановка в квартире Елены, которая досталась ей от родителей, совершенно не изменилась. — Весь мир, кажется, о тебе и о Майзеле только и говорит. Все вокруг только про твою книжку и талдычат. Вот я и…
— Отлично. Вот только я не намерена ни с кем сейчас это обсуждать. С тобой в особенности.
Горалек обнаружил за стеклом початую бутылку рябины на коньяке и, ухватив ее и две рюмки, направился обратно к дивану:
— А я думаю, тебе следует обсудить со мной это, — он плюхнулся на подушки и, поставив рюмки на журнальный столик, до краев наполнил их. — Давай, старушка, выпьем за все хорошее, что было и будет, и…
— Франта, я же сказала. Я не собираюсь с тобой пить. Равно как и посвящать тебя во что-либо, касающееся моей работы.
— Да? Ну и зря. А я собираюсь, — Горалек опрокинул в себя содержимое одной из рюмок. — А портретик-то хоро-о-ош! Бредятина, лубок, конечно, но народ… Народ — безумствует! Ты не боишься, что ликующая толпа растащит тебя на сувениры за то, что ты так славно облизала главного королевского жида?
— Я боюсь, что если ты еще что-нибудь подобное ляпнешь, будешь собирать себя по частям, — крылья носа у Елены затрепетали от бешенства, а на скулах появился лихорадочный румянец. — Допивай и выметайся отсюда. У меня полно дел!
— Спокойно, детка. Все под контролем, — Горалек опустошил еще одну рюмку. — Чего ты беснуешься? Я же все понимаю, Ленка. Он трахал тебя и пел тебе свои песни. А ты раскисла и развесила уши. Ты всегда так раскисаешь, когда тебя трахают, — он мечтательно усмехнулся. — И всегда так трогательно просишь, — еще, еще…
Возможно, ей не следовало этого говорить. Даже наверняка. Но Елена просто осатанела от ярости. Надо же, запомнил… Прищурившись, она выплюнула Горалеку в лицо:
— Ну, уж кого-кого, а тебя-то на это самое «еще» по-настоящему как раз никогда не хватало…
Горалек вдруг отшвырнул бутылку и, вскочив, бросился на Елену. Она настолько не ожидала такого от обычно вежливого и интеллигентного Франты, что по-настоящему испугалась, и страх сковал ее волю к сопротивлению. К тому же Горалек был сильнее и намного тяжелее Елены. Он повалил ее на ковер — она довольно сильно стукнулась головой, и это еще больше ослабило ее. Прижав Елену собой и сдавив одной рукой ее горло, он рванул на Елене рубашку, — так, что посыпались пуговицы:
— Мало того, что этот пархатый жид испохабил мою страну, — прорычал он в лицо Елене, которая была даже лишена возможности увернуться от его брызгающего слюной рта, и сильно сдавил ей грудь. — Превратил старую добрую Чехию в топор для того, чтобы срубить себе весь мир… Мало того, что он купил всех и вся… Он и до тебя добрался! Ты тоже ему понадобилась! Ты тоже сосала его вонючий жидовский хуй… Жидовская подстилка… Поганая сука!!! Сейчас проверим, потекла ты уже или надо еще тебя полапать…
Он так сильно придавил Елену, что перекрыл доступ воздуха в ее легкие. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание — черные силуэты, много черных силуэтов вокруг, и яркий, слепящий свет…
Когда Елена очнулась, то обнаружила себя полулежащей на диване, закутанной в плед, и полную комнату закованных в экзоскафандры по самые брови «ночных дьяволов» вместе с Богушеком и Майзелем. Шторы беспомощно болтались под порывами ветра с улицы, а пол был усеян осколками стекла и древесины… Она рывком села на подушках:
— Данек!
Он мгновенно оказался рядом с ней, и, опустившись на диван, обнял Елену, прижал к себе:
— Ничего, ничего, ежичек. Все нормально. Мы успели. Все хорошо.
— Я… я не…
— Все хорошо, — повторил Майзель. — Все хорошо, елочка-иголочка. Я с тобой. Я с тобой… — Он осторожно приподнял Елене голову, рассматривая следы пальцев Горалека на ее шее. Взяв услужливо протянутую одним из спецназовцев фляжку с «коктейлем» — смесью бренди, аскорбиновой кислоты и экстракта гуараны — поднес ее к Елениным губам. Она послушно проглотила густую, резкую на вкус субстанцию, и крупная дрожь, колотившая ее, почти сразу же стала затихать. — Ну, вот. Тебе лучше?
Елена кивнула, не в силах произнести ни единого звука.
— Отлично. Теперь займемся нашими баранами, — Майзель, прислонив Елену к спинке дивана, резко поднялся.
Связанный самозатягивающимся пластиковым шнуром Горалек сидел на полу в позе рубанка, с головой, прижатой к полу ребристой подошвой ботинка «ночного дьявола». Майзель прищелкнул пальцами, и спецназовец, убрав ботинок, одним движением заставил Горалека принять вертикальное положение.
— Снимите с него «бинты», — приказал Майзель.
Богушек коротко вздохнул и кивнул головой. Спецназовец двумя взмахами вороненого штык-ножа освободил Франту от пут. Майзель приблизился и, чуть наклонившись — он был почти на голову выше — стал рассматривать его, как будто Горалек был какой-то неведомой науке козявкой.
Господи, подумала Елена, опять эта ужасная рожа… Она поняла, что Майзель сейчас на самом деле прикончит Горалека. И странным образом не испытала от этого никакого трепета. Потому что, окажись сейчас у нее в руках какой-нибудь предмет, хотя бы случайно похожий на оружие, она с удовольствием сделала бы это сама…
Казалось, воздух в комнате потемнел и сгустился. Тишина сделалась совершенно звенящей, и в этой тишине раздался шелестящий шепот по-драконьи оскалившегося Майзеля. От этого шепота, доносившегося, кажется, одновременно отовсюду, спины у всех, кто был в комнате, окатило ледяным смертным потом:
— Оставьте нас.
Опять коротко вздохнув, Богушек кивнул и первым направился в сторону коридора. «Ночные дьяволы» словно растворились в воздухе следом за ним.
Майзель, по-прежнему скалясь, обошел пошатывающегося от страха Горалека кругом. Остановившись перед ним и не пряча драконьего оскала, снова прошелестел:
— Ты меня напугал, мозгляк. А теперь я тебя напугаю.
Замерев, Елена ждала, сама не зная чего, — крика, удара, даже выстрела…
Но он ничего такого не сделал. Он вообще ничего не сделал. Просто странным, медленным движением взял Горалека за голову и повернул к себе. И заглянул в глаза. Сверху вниз.
Горалек вдруг дернулся и, побледнев до синевы, стал оседать на пол. Раздался странный звук. И только несколько мгновений спустя до Елены дошло, что это был за звук: от ужаса у Франты опорожнился кишечник. И поняла Елена: и это правда, что говорят про Майзеля, — что он может убить человека взглядом. Вот и она сподобилась…
Несколько секунд Майзель стоял над валяющимся у его ног, словно мешок с костями, телом, глядя на него как будто даже с некоторым удивлением. Потом, проведя рукой по своему лицу, повернулся и посмотрел на едва не теряющую сознание Елену огромными глазами:
— Поехали, Елена. Тебе нельзя оставаться здесь. Поехали, ангел мой.
— Да. Только я не могу пошевелиться…
— Это ничего. Это пустяки, — Майзель шагнул к дивану, легко, как невесомую, поднял Елену на руки и понес к выходу.
Богушек, усадив Майзеля и Елену в вертолет к «ночным дьяволам», хлопнул ладонью по обшивке:
— Давайте! Я приберусь тут по-быстрому…
«Скат» бесшумно подпрыгнул вверх и, посверкивая синим и красным огоньками, мгновенно растворился в ночном небе.
Богушек вернулся в квартиру. Горалек лежал в прежней позе. Глаза его остекленело таращились в пустоту, чейн-стоксово дыхание заставляло его грудину едва ощутимо подрагивать. Поморщившись от специфического запаха, Богушек достал крошечный ксеноновый фонарик и посветил в зрачки Горалека, никак не отреагировавшие на это. Гонта опять коротко вздохнул, надел тонкие кожаные перчатки, достал из кобуры под мышкой «бэби-глок», вынул из кармана плаща короткий толстый глушитель, навернул на ствол, дослал патрон в патронник, приставил пистолет к голове Горалека и нажал на спуск. Глухо звякнул оружейный металл. Горалек длинно дернулся и обмяк.
Крови почти не было. Богушек, как специалист, хорошо знал, что делает, — мягкая полуоболочечная пуля вошла в районе макушки, прошла насквозь через мозг и мягкие ткани носоглотки и застряла в подбородочной кости. Гонта повернул голову трупа так, чтобы кровь не выливалась изо рта, и неожиданно легко — для своего возраста и комплекции — поднялся.
Ну вот, подумал Богушек, теперь все, как надо. Порядок есть порядок. Потому что Георгию Победоносцу, отважно сокрушающему Змея, важно в самый ответственный миг не обдристать себе ботфорты. А ты облажался, фраерок. Как всегда. Как все вы постоянно лажаетесь. Потому что Дракон — это тебе не змея подколодная, а Дракон. А ты — не Георгий Победоносец, а сявка пробитая и рейтузная вонь. И закопаем мы тебя неглубоко, чтоб тебя черви поскорее схарчили…
Гонта убрал оружие, снял перчатки, подобрал стреляную гильзу, вытащил телефон и вызвал «чистильщиков». Когда те через десять минут возникли на пороге Елениной квартиры, буркнул:
— Оприходуйте и закопайте где-нибудь. Сарай этот приберите.
— Причина смерти? Инфаркт?
— Инсульт. Два подряд…
И, не оглядываясь больше, Богушек вышел.
Наконец, депрессия, в которую она погрузилась едва ли не по доброй воле, надоела ей самой. Саднящее чувство разрыва живой ткани слегка притупилось, и Елена с остервенением принялась наводить порядок — включила музыку, вытерла пыль, сунула постельное белье в стирку, вымыла и включила старенький холодильник…
Вернувшись из супермаркета, Елена сбросила обувь, опустила на пол пакеты с продуктами и прошла в гостиную. Ее била странная дрожь. Чтобы успокоиться, Елена вытянула из серванта бутылку рябины на коньяке, стоявшую там с незапамятных времен, сорвала сургуч, и, стуча зубами по горлышку, сделала два длинных глотка. Вздрогнув от резкого вкуса, она проглотила спиртное и буквально через несколько секунд ощутила, как умиротворяющее тепло растекается по всему телу, делая его ватным и непослушным. Не раздеваясь, Елена упала на кровать в спальне и мгновенно забылась глубоким, без сновидений, сном…
Проснулась она, когда уже совсем стемнело. Елена поднялась, включила свет, переоделась в домашнее и направилась на кухню. Она собиралась сварить кофе, когда раздался звонок в дверь. Елена вздрогнула, но тут же мысленно обругала себя. Развязав узел рубашки на животе и, убрав выбившиеся из-под заколки волосы, она направилась к двери.
На пороге стоял Горалек:
— Привет. Можно войти?
— Проходи, — Елена посторонилась. — Случилось что-нибудь?
Она сохраняла с бывшим мужем некое подобие «интеллигентных дружеских отношений». Франтишек был давно и бесповоротно безразличен Елене, — после того, как она убедилась, что не только умнее и способнее, но и гораздо взрослее его. Ей тогда — всегда! — нужен был совсем другой мужчина. Она уже поняла это… Только Франта, кажется, по сей день отказывался это понимать. Разумеется, он был достаточно сообразителен, чтобы не устраивать Елене сцен, однако настойчиво набивался в друзья: рассказывал ей о своих многочисленных адюльтерах, спрашивал советов, иногда занимал деньги, — впрочем, обычно возвращал долги довольно аккуратно. Единственная причина, по которой Елена до сих пор не отказывала ему от дома — как ни крути, а он был первым и пока единственным мужчиной, с которым она решилась соединить свою жизнь. Пусть и ненадолго… Единственным мужчиной, с которым она сознательно и упорно пыталась родить ребенка. Поначалу он даже поддерживал ее — но такое облегчение просквозило в его взгляде, когда он узнал, что ничего не выйдет… Еще и поэтому она ушла от него так спокойно, хотя и далось ей это ох как нелегко. Но все же… С Франтой были связаны всякие воспоминания — не только плохие, и Елена от души старалась поддерживать игру в современных мирно разбежавшихся супругов. Нельзя сказать, что эта игра доставляла ей большое удовольствие, однако и обременяла ее не слишком, — Горалек не был у нее таким уж частым гостем. Расставаясь со всеми своими прочими мужчинами, Елена никогда не поддерживала с ними дружеских отношений, даже некоего подобия таковых, — то ли старомодное воспитание, то ли слишком независимый, по мнению многих, характер давали о себе знать. Франта же использовал свою исключительность так, как ему было выгодно и удобно. Елена прекрасно понимала это, однако, следуя правилам игры, старалась как будто не замечать…
— Вот, заскочил на огонек, — ненатурально улыбаясь, сказал Горалек, снимая пальто и протягивая его Елене. — Ничего, что я так поздно?
— Довольно поздно. Но ничего. У тебя ко мне какое-нибудь дело? Я тут порядок затеяла навести…
— Да брось ты, старушка, — Горалек по-хозяйски прошел в гостиную и уселся на диван, закинув ногу на ногу. — Давай лучше кофейку выпьем, а можно и чего покрепче, я как раз машину поставил…
— Франта, извини. Я совсем не расположена сейчас пьянствовать с тобой.
— Ну, детка, это ты зря. По-моему, тебе самое время расслабиться…
— Франта, в чем дело? — Елена сложила руки на груди и сердито нахмурившись, посмотрела на бывшего супруга. И только сейчас заметила, что Горалек уже принял «для сугрева».
— Ну как же, — поняв, что гостеприимства от Елены ему придется ждать долго, он встал и направился к серванту. Дорогу он знал хорошо — за те годы, что его здесь не было, обстановка в квартире Елены, которая досталась ей от родителей, совершенно не изменилась. — Весь мир, кажется, о тебе и о Майзеле только и говорит. Все вокруг только про твою книжку и талдычат. Вот я и…
— Отлично. Вот только я не намерена ни с кем сейчас это обсуждать. С тобой в особенности.
Горалек обнаружил за стеклом початую бутылку рябины на коньяке и, ухватив ее и две рюмки, направился обратно к дивану:
— А я думаю, тебе следует обсудить со мной это, — он плюхнулся на подушки и, поставив рюмки на журнальный столик, до краев наполнил их. — Давай, старушка, выпьем за все хорошее, что было и будет, и…
— Франта, я же сказала. Я не собираюсь с тобой пить. Равно как и посвящать тебя во что-либо, касающееся моей работы.
— Да? Ну и зря. А я собираюсь, — Горалек опрокинул в себя содержимое одной из рюмок. — А портретик-то хоро-о-ош! Бредятина, лубок, конечно, но народ… Народ — безумствует! Ты не боишься, что ликующая толпа растащит тебя на сувениры за то, что ты так славно облизала главного королевского жида?
— Я боюсь, что если ты еще что-нибудь подобное ляпнешь, будешь собирать себя по частям, — крылья носа у Елены затрепетали от бешенства, а на скулах появился лихорадочный румянец. — Допивай и выметайся отсюда. У меня полно дел!
— Спокойно, детка. Все под контролем, — Горалек опустошил еще одну рюмку. — Чего ты беснуешься? Я же все понимаю, Ленка. Он трахал тебя и пел тебе свои песни. А ты раскисла и развесила уши. Ты всегда так раскисаешь, когда тебя трахают, — он мечтательно усмехнулся. — И всегда так трогательно просишь, — еще, еще…
Возможно, ей не следовало этого говорить. Даже наверняка. Но Елена просто осатанела от ярости. Надо же, запомнил… Прищурившись, она выплюнула Горалеку в лицо:
— Ну, уж кого-кого, а тебя-то на это самое «еще» по-настоящему как раз никогда не хватало…
Горалек вдруг отшвырнул бутылку и, вскочив, бросился на Елену. Она настолько не ожидала такого от обычно вежливого и интеллигентного Франты, что по-настоящему испугалась, и страх сковал ее волю к сопротивлению. К тому же Горалек был сильнее и намного тяжелее Елены. Он повалил ее на ковер — она довольно сильно стукнулась головой, и это еще больше ослабило ее. Прижав Елену собой и сдавив одной рукой ее горло, он рванул на Елене рубашку, — так, что посыпались пуговицы:
— Мало того, что этот пархатый жид испохабил мою страну, — прорычал он в лицо Елене, которая была даже лишена возможности увернуться от его брызгающего слюной рта, и сильно сдавил ей грудь. — Превратил старую добрую Чехию в топор для того, чтобы срубить себе весь мир… Мало того, что он купил всех и вся… Он и до тебя добрался! Ты тоже ему понадобилась! Ты тоже сосала его вонючий жидовский хуй… Жидовская подстилка… Поганая сука!!! Сейчас проверим, потекла ты уже или надо еще тебя полапать…
Он так сильно придавил Елену, что перекрыл доступ воздуха в ее легкие. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание — черные силуэты, много черных силуэтов вокруг, и яркий, слепящий свет…
Когда Елена очнулась, то обнаружила себя полулежащей на диване, закутанной в плед, и полную комнату закованных в экзоскафандры по самые брови «ночных дьяволов» вместе с Богушеком и Майзелем. Шторы беспомощно болтались под порывами ветра с улицы, а пол был усеян осколками стекла и древесины… Она рывком села на подушках:
— Данек!
Он мгновенно оказался рядом с ней, и, опустившись на диван, обнял Елену, прижал к себе:
— Ничего, ничего, ежичек. Все нормально. Мы успели. Все хорошо.
— Я… я не…
— Все хорошо, — повторил Майзель. — Все хорошо, елочка-иголочка. Я с тобой. Я с тобой… — Он осторожно приподнял Елене голову, рассматривая следы пальцев Горалека на ее шее. Взяв услужливо протянутую одним из спецназовцев фляжку с «коктейлем» — смесью бренди, аскорбиновой кислоты и экстракта гуараны — поднес ее к Елениным губам. Она послушно проглотила густую, резкую на вкус субстанцию, и крупная дрожь, колотившая ее, почти сразу же стала затихать. — Ну, вот. Тебе лучше?
Елена кивнула, не в силах произнести ни единого звука.
— Отлично. Теперь займемся нашими баранами, — Майзель, прислонив Елену к спинке дивана, резко поднялся.
Связанный самозатягивающимся пластиковым шнуром Горалек сидел на полу в позе рубанка, с головой, прижатой к полу ребристой подошвой ботинка «ночного дьявола». Майзель прищелкнул пальцами, и спецназовец, убрав ботинок, одним движением заставил Горалека принять вертикальное положение.
— Снимите с него «бинты», — приказал Майзель.
Богушек коротко вздохнул и кивнул головой. Спецназовец двумя взмахами вороненого штык-ножа освободил Франту от пут. Майзель приблизился и, чуть наклонившись — он был почти на голову выше — стал рассматривать его, как будто Горалек был какой-то неведомой науке козявкой.
Господи, подумала Елена, опять эта ужасная рожа… Она поняла, что Майзель сейчас на самом деле прикончит Горалека. И странным образом не испытала от этого никакого трепета. Потому что, окажись сейчас у нее в руках какой-нибудь предмет, хотя бы случайно похожий на оружие, она с удовольствием сделала бы это сама…
Казалось, воздух в комнате потемнел и сгустился. Тишина сделалась совершенно звенящей, и в этой тишине раздался шелестящий шепот по-драконьи оскалившегося Майзеля. От этого шепота, доносившегося, кажется, одновременно отовсюду, спины у всех, кто был в комнате, окатило ледяным смертным потом:
— Оставьте нас.
Опять коротко вздохнув, Богушек кивнул и первым направился в сторону коридора. «Ночные дьяволы» словно растворились в воздухе следом за ним.
Майзель, по-прежнему скалясь, обошел пошатывающегося от страха Горалека кругом. Остановившись перед ним и не пряча драконьего оскала, снова прошелестел:
— Ты меня напугал, мозгляк. А теперь я тебя напугаю.
Замерев, Елена ждала, сама не зная чего, — крика, удара, даже выстрела…
Но он ничего такого не сделал. Он вообще ничего не сделал. Просто странным, медленным движением взял Горалека за голову и повернул к себе. И заглянул в глаза. Сверху вниз.
Горалек вдруг дернулся и, побледнев до синевы, стал оседать на пол. Раздался странный звук. И только несколько мгновений спустя до Елены дошло, что это был за звук: от ужаса у Франты опорожнился кишечник. И поняла Елена: и это правда, что говорят про Майзеля, — что он может убить человека взглядом. Вот и она сподобилась…
Несколько секунд Майзель стоял над валяющимся у его ног, словно мешок с костями, телом, глядя на него как будто даже с некоторым удивлением. Потом, проведя рукой по своему лицу, повернулся и посмотрел на едва не теряющую сознание Елену огромными глазами:
— Поехали, Елена. Тебе нельзя оставаться здесь. Поехали, ангел мой.
— Да. Только я не могу пошевелиться…
— Это ничего. Это пустяки, — Майзель шагнул к дивану, легко, как невесомую, поднял Елену на руки и понес к выходу.
Богушек, усадив Майзеля и Елену в вертолет к «ночным дьяволам», хлопнул ладонью по обшивке:
— Давайте! Я приберусь тут по-быстрому…
«Скат» бесшумно подпрыгнул вверх и, посверкивая синим и красным огоньками, мгновенно растворился в ночном небе.
Богушек вернулся в квартиру. Горалек лежал в прежней позе. Глаза его остекленело таращились в пустоту, чейн-стоксово дыхание заставляло его грудину едва ощутимо подрагивать. Поморщившись от специфического запаха, Богушек достал крошечный ксеноновый фонарик и посветил в зрачки Горалека, никак не отреагировавшие на это. Гонта опять коротко вздохнул, надел тонкие кожаные перчатки, достал из кобуры под мышкой «бэби-глок», вынул из кармана плаща короткий толстый глушитель, навернул на ствол, дослал патрон в патронник, приставил пистолет к голове Горалека и нажал на спуск. Глухо звякнул оружейный металл. Горалек длинно дернулся и обмяк.
Крови почти не было. Богушек, как специалист, хорошо знал, что делает, — мягкая полуоболочечная пуля вошла в районе макушки, прошла насквозь через мозг и мягкие ткани носоглотки и застряла в подбородочной кости. Гонта повернул голову трупа так, чтобы кровь не выливалась изо рта, и неожиданно легко — для своего возраста и комплекции — поднялся.
Ну вот, подумал Богушек, теперь все, как надо. Порядок есть порядок. Потому что Георгию Победоносцу, отважно сокрушающему Змея, важно в самый ответственный миг не обдристать себе ботфорты. А ты облажался, фраерок. Как всегда. Как все вы постоянно лажаетесь. Потому что Дракон — это тебе не змея подколодная, а Дракон. А ты — не Георгий Победоносец, а сявка пробитая и рейтузная вонь. И закопаем мы тебя неглубоко, чтоб тебя черви поскорее схарчили…
Гонта убрал оружие, снял перчатки, подобрал стреляную гильзу, вытащил телефон и вызвал «чистильщиков». Когда те через десять минут возникли на пороге Елениной квартиры, буркнул:
— Оприходуйте и закопайте где-нибудь. Сарай этот приберите.
— Причина смерти? Инфаркт?
— Инсульт. Два подряд…
И, не оглядываясь больше, Богушек вышел.
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ
Вертолет сел на крышу, Майзель вынес оттуда по-прежнему завернутую в плед Елену и спустился с ней в кабинет. Там он уложил ее в кровать и прилепил к ее предплечью пластырь с транквилизатором:
— Спи, елочка-иголочка. Утро, как известно, вечера мудренее.
— А ты?
— Я посижу с тобой. И у меня еще есть дела…
— Прости меня.
— Это была вторая попытка… Твоя вторая попытка уйти от меня. Я чувствую, что будет еще, наверное, третья… Я тебя очень прошу, давай договоримся, — пускай третья попытка станет последней. Пожалуйста, Елена. Я буду ждать. Я могу ждать долго… Но… Пожалуйста. Слышишь?
— Слышу, — как эхо, отозвалась Елена. — Как ты узнал?
— Гонта услышал. Он включил «жучков» вопреки моему приказу. Как выяснилось, не зря…
— Прости меня, — повторила Елена. — Я не хотела, чтобы так случилось…
— Я знаю. Это ничего. Если ты со мной, то это ничего…
— Не уходи. Будь со мной.
— Я с тобой, Елена. Неужели ты до сих пор этого не поняла?
— Ляг со мной. Просто побудь со мной. Прошу тебя…
Майзель снял пиджак, сбросил ботинки и лег рядом с ней. Она повернулась, прижалась спиной к его животу, а он обнял ее.
— Спи, мой ангел.
— Это ты — мой ангел, — прошептала Елена. — Ты снова меня спас…
Ящерка моя зеленоглазая, подумала Елена с такой нежностью, что ей захотелось снова заплакать.
— Спи, — он тихонько поцеловал Елену в шею.
Через несколько минут она вздрогнула и задышала ровно и размеренно. Уснула.
Он долго лежал, гладя спящую Елену по волосам. Потом вздохнул, поднялся и вышел в кабинет.
— Спи, елочка-иголочка. Утро, как известно, вечера мудренее.
— А ты?
— Я посижу с тобой. И у меня еще есть дела…
— Прости меня.
— Это была вторая попытка… Твоя вторая попытка уйти от меня. Я чувствую, что будет еще, наверное, третья… Я тебя очень прошу, давай договоримся, — пускай третья попытка станет последней. Пожалуйста, Елена. Я буду ждать. Я могу ждать долго… Но… Пожалуйста. Слышишь?
— Слышу, — как эхо, отозвалась Елена. — Как ты узнал?
— Гонта услышал. Он включил «жучков» вопреки моему приказу. Как выяснилось, не зря…
— Прости меня, — повторила Елена. — Я не хотела, чтобы так случилось…
— Я знаю. Это ничего. Если ты со мной, то это ничего…
— Не уходи. Будь со мной.
— Я с тобой, Елена. Неужели ты до сих пор этого не поняла?
— Ляг со мной. Просто побудь со мной. Прошу тебя…
Майзель снял пиджак, сбросил ботинки и лег рядом с ней. Она повернулась, прижалась спиной к его животу, а он обнял ее.
— Спи, мой ангел.
— Это ты — мой ангел, — прошептала Елена. — Ты снова меня спас…
Ящерка моя зеленоглазая, подумала Елена с такой нежностью, что ей захотелось снова заплакать.
— Спи, — он тихонько поцеловал Елену в шею.
Через несколько минут она вздрогнула и задышала ровно и размеренно. Уснула.
Он долго лежал, гладя спящую Елену по волосам. Потом вздохнул, поднялся и вышел в кабинет.
ПРАГА. МАРТ
Проснувшись утром, она обнаружила на хокере новую одежду, кем-то заботливо вынутую из ее платяного шкафа. Она накинула халат и прошлепала босиком по подогретому полу в ванную. Там она долго рассматривала себя в зеркало. Тело ныло, на шее и на груди — синячищи от пальцев Горалека. Елену передернуло. Ну и видочек, подумала она, наверное, вот это и называется, — краше в гроб кладут… Она вздохнула и принялась рисовать лицо, чтобы не напугать Майзеля совершенно уж до икоты.
Выйдя из ванной, Елена натянула белый вязаный свитер с высоким горлом, джинсы, всунула ноги в мягкие полуспортивные туфли на низком каблуке. Выкурив сигарету и окончательно собравшись духом, вышла в кабинет. Майзель повернулся к ней, улыбнулся:
— Привет. Ты как?
— Как-то. Ничего. Ты «машинчика» не пристроил еще?
— Перестань, ежичек. Стоит на обычном месте, ключи на посту охраны.
— Мне нужно съездить в редакцию. Ты меня отпустишь?
— Елена, не говори глупостей. Конечно, поезжай. Никто не собирался запирать тебя на замок.
— Ну… Я просто чувствую себя виноватой и пытаюсь быть пай-девочкой. Когда мне приехать?
— Черт, Елена… Приезжай, когда освободишься. Я на месте. Как всегда. Телефон не забудь.
— Хорошо. Постарайся не сердиться на меня, ладно? Я вернулась, — она подошла к нему, обняла его голову и поцеловала в макушку. — Пока?
— Пока, — Майзель сильно прижал Елену к себе на мгновение, и Елена с удивлением, радуясь этому удивлению и удивляясь этой радости, ощутила знакомый трепет крыльев бабочки под сердцем.
Вот это да, подумала Елена. Неужели я еще жива? И буду жить?!.
Он отпустил ее и подтолкнул легонько:
— Ну, ладно. Иди, иди… Я тебя жду.
Выехав из «Golem Interworld Plaza», Елена набрала с автомобильного телефона номер Богушека:
— Пан Гонта, можешь встретиться со мной где-нибудь в городе?
— Конечно, пани Еленочка, — Богушек думал менее секунды. — Ты занимайся своими делами, я тебя найду… До встречи.
Елена припарковалась и вышла из машины. И в ту же секунду возле нее остановилась перламутрово-черная «семерка» БМВ Богушека с зеркально-непрозрачными стеклами.
Ну да, подумала Елена. Тот же самый драконий стиль… Это корпоративный стандарт такой? Или они просто все ему подражают? Даже хрома нигде нет. Что за люди, Господи Боже… Армия рыцарей-джедаев…
Передняя пассажирская дверь распахнулась. Елена нырнула внутрь. Богушек сам сидел за баранкой, — он всегда все схватывал просто на лету:
— Здравствуй, пани Еленочка. — Он так всегда ее называл, с первого дня. — Как чувствуешь себя?
— Ужасно.
— Понимаю. Выглядишь соответственно.
— Ага, — усмехнулась Елена. — Ты, как всегда, до умопомрачения галантен… Я хотела сказать тебе спасибо, пан Гонта. Если бы не ты… И все такое прочее… Правда, — Елена дотронулась кончиками пальцев до его руки, расслабленно лежащей на подлокотнике водительского кресла. — Спасибо тебе, дружочек.
— Это моя работа, — Богушек вздохнул и посмотрел на Елену. — Работа у меня такая, пани Еленочка. Так что все в цвет. Я думал, ты меня ругать станешь…
— Ничего ты такого не думал, пан Гонта, — Елена улыбнулась. — Ты все правильно сделал…
— Так а как же иначе… Ты спрашивай, пани Еленочка, что хотела, не стесняйся. Я отвечу. Ты ведь про Горалека хотела спросить?
Елена посмотрела и на Богушека и медленно кивнула. Гонта не отвел взгляд, только промелькнуло что-то такое у него в глазах…
— Я его загасил, — просто и буднично сказал Богушек и закурил. — Он по-любому был уже не жилец, инфаркт или инсульт с ним приключился от того, как Дракон на него посмотрел, не знаю. Да и неинтересно мне это. Не он первый, не он последний… Только не это важно, пани Еленочка. Есть вещи, которые нужно делать. Я тебе скажу, потому что тебе следует это знать… У нас дела очень серьезные. Такие серьезные, в которых ну никак нельзя пузыря пустить. Ты же понимаешь, что такие слова про Дракона и его женщину, — ах, да что ты дергаешься! — в эфир пробакланить и потом по земле гулять, как ни в чем не бывало… Не бывает такого. Из-за такого может все дело полететь. Если бы этот… гаденыш… Если бы с тобой что случилось… Что тогда? Что скажут люди? Что и Дракона можно достать, если захотеть? Мы такого не можем допустить. Это невозможно просто. И не говори мне про юстицию и полицию. Ты пойми, пани Еленочка. В тех небесах, где Дракон кружит, другой меры нет. Только смерть. Потому что только жизнь по-настоящему чего-нибудь стоит… И все должны знать, что порядок незыблем и нерушим. Свои, в первую очередь, должны видеть, что мы нигде не прогибаемся. И что никому нас не прогнуть. Даже случайно. Моя работа — это безопасность Дракона, твоя безопасность, — во всех смыслах, понимаешь? И я свою работу люблю и хорошо ее делаю. За это я к Дракону в самый близкий круг допущен. Он для меня все… И не стоит меня благодарить. Так вот.
Выйдя из ванной, Елена натянула белый вязаный свитер с высоким горлом, джинсы, всунула ноги в мягкие полуспортивные туфли на низком каблуке. Выкурив сигарету и окончательно собравшись духом, вышла в кабинет. Майзель повернулся к ней, улыбнулся:
— Привет. Ты как?
— Как-то. Ничего. Ты «машинчика» не пристроил еще?
— Перестань, ежичек. Стоит на обычном месте, ключи на посту охраны.
— Мне нужно съездить в редакцию. Ты меня отпустишь?
— Елена, не говори глупостей. Конечно, поезжай. Никто не собирался запирать тебя на замок.
— Ну… Я просто чувствую себя виноватой и пытаюсь быть пай-девочкой. Когда мне приехать?
— Черт, Елена… Приезжай, когда освободишься. Я на месте. Как всегда. Телефон не забудь.
— Хорошо. Постарайся не сердиться на меня, ладно? Я вернулась, — она подошла к нему, обняла его голову и поцеловала в макушку. — Пока?
— Пока, — Майзель сильно прижал Елену к себе на мгновение, и Елена с удивлением, радуясь этому удивлению и удивляясь этой радости, ощутила знакомый трепет крыльев бабочки под сердцем.
Вот это да, подумала Елена. Неужели я еще жива? И буду жить?!.
Он отпустил ее и подтолкнул легонько:
— Ну, ладно. Иди, иди… Я тебя жду.
Выехав из «Golem Interworld Plaza», Елена набрала с автомобильного телефона номер Богушека:
— Пан Гонта, можешь встретиться со мной где-нибудь в городе?
— Конечно, пани Еленочка, — Богушек думал менее секунды. — Ты занимайся своими делами, я тебя найду… До встречи.
Елена припарковалась и вышла из машины. И в ту же секунду возле нее остановилась перламутрово-черная «семерка» БМВ Богушека с зеркально-непрозрачными стеклами.
Ну да, подумала Елена. Тот же самый драконий стиль… Это корпоративный стандарт такой? Или они просто все ему подражают? Даже хрома нигде нет. Что за люди, Господи Боже… Армия рыцарей-джедаев…
Передняя пассажирская дверь распахнулась. Елена нырнула внутрь. Богушек сам сидел за баранкой, — он всегда все схватывал просто на лету:
— Здравствуй, пани Еленочка. — Он так всегда ее называл, с первого дня. — Как чувствуешь себя?
— Ужасно.
— Понимаю. Выглядишь соответственно.
— Ага, — усмехнулась Елена. — Ты, как всегда, до умопомрачения галантен… Я хотела сказать тебе спасибо, пан Гонта. Если бы не ты… И все такое прочее… Правда, — Елена дотронулась кончиками пальцев до его руки, расслабленно лежащей на подлокотнике водительского кресла. — Спасибо тебе, дружочек.
— Это моя работа, — Богушек вздохнул и посмотрел на Елену. — Работа у меня такая, пани Еленочка. Так что все в цвет. Я думал, ты меня ругать станешь…
— Ничего ты такого не думал, пан Гонта, — Елена улыбнулась. — Ты все правильно сделал…
— Так а как же иначе… Ты спрашивай, пани Еленочка, что хотела, не стесняйся. Я отвечу. Ты ведь про Горалека хотела спросить?
Елена посмотрела и на Богушека и медленно кивнула. Гонта не отвел взгляд, только промелькнуло что-то такое у него в глазах…
— Я его загасил, — просто и буднично сказал Богушек и закурил. — Он по-любому был уже не жилец, инфаркт или инсульт с ним приключился от того, как Дракон на него посмотрел, не знаю. Да и неинтересно мне это. Не он первый, не он последний… Только не это важно, пани Еленочка. Есть вещи, которые нужно делать. Я тебе скажу, потому что тебе следует это знать… У нас дела очень серьезные. Такие серьезные, в которых ну никак нельзя пузыря пустить. Ты же понимаешь, что такие слова про Дракона и его женщину, — ах, да что ты дергаешься! — в эфир пробакланить и потом по земле гулять, как ни в чем не бывало… Не бывает такого. Из-за такого может все дело полететь. Если бы этот… гаденыш… Если бы с тобой что случилось… Что тогда? Что скажут люди? Что и Дракона можно достать, если захотеть? Мы такого не можем допустить. Это невозможно просто. И не говори мне про юстицию и полицию. Ты пойми, пани Еленочка. В тех небесах, где Дракон кружит, другой меры нет. Только смерть. Потому что только жизнь по-настоящему чего-нибудь стоит… И все должны знать, что порядок незыблем и нерушим. Свои, в первую очередь, должны видеть, что мы нигде не прогибаемся. И что никому нас не прогнуть. Даже случайно. Моя работа — это безопасность Дракона, твоя безопасность, — во всех смыслах, понимаешь? И я свою работу люблю и хорошо ее делаю. За это я к Дракону в самый близкий круг допущен. Он для меня все… И не стоит меня благодарить. Так вот.